Вайнахт и Рождество

Александр Киселёв (2024)

Описанная в повести история начинается в середине октября 1941-го и завершается 7 января 1942-го. За это время небольшой город недалеко от Москвы переживет немецкую оккупацию и освобождение. Кажется, что срок недолгий. Но на войне время идет иначе, не так, как в мирной жизни. И особенно для ребенка. За эти несколько недель перед мальчиком встают такие вопросы, которых не может, не должна вмещать детская голова. А ответить на них надо. Он должен. Он сможет. Книга стала финалистом Всероссийского конкурса «Книгуру-2019».

Немцы

Три дня меня на улицу не выпускали, и они прошли зря. На четвертый я проснулся и сразу подумал, что Валя с ребятами, наверное, уже листовки расклеили. Без меня! Мама возилась у печи, а бабушка, как всегда, стрекотала швейной машинкой и разговаривала то ли с ней, то ли с мамой:

— Теперь на тебя вся надежда. Ты уж не подводи. Двадцать семь, восемь, девять, тридцать. И что теперь? Жить, говорю, как будем? Под царем пожила, под большевиками пожила. Ладно, те хоть русские были, худая курица, да с нашей улицы. Мы ж вроде дружили с ними, Маш? С немцами, я говорю, дружили ведь перед войной? Чего опять не поделили? Тридцать один, тридцать два, ну-ну, ты не брыкайся, держи линию… Встал наш-то? Встать-то встал, проснуться забыл. Умывайся и за стол. Что еще за «не хочу»? Несолощий какой-то он у тебя, Марья. В чем только душа держится…

В дверь постучали. Стук был громкий и требовательный. Бабушка переглянулась с мамой, перекрестилась и отправила меня открывать дверь. Я спустился вниз и откинул крючок.

Они громко топали у меня за спиной, пока я поднимался по ступенькам. Когда они вошли, наша большая комната показалась мне маленькой. Их было четверо. Трое были немцами в шинелях, четвертый, в белом полушубке, русский. Он назвал нашу фамилию, и мама кивнула. Тогда он достал из-за пазухи какую-то бумагу и стал долго читать ее. Мне бы в школе за такое чтение поставили двойку, потому что он читал без выражения и глотал окончания. Я только понял, что у нас будет жить немецкий офицер. Пока этот, в белом полушубке, читал, один немец зашел на кухню и заглянул в мою комнату. Потом зачем-то снял с полочки статуэтку — фарфоровую девочку с корзиной, долго рассматривал ее, перевернул и хмыкнул. У него на боку был пистолет. У другого тоже. А у третьего, квадратного и в каске, — карабин.

— Здесь распишитесь, — сказал «белый полушубок».

Главный (было видно, что он главный) поставил статуэтку и, глядя на маму, что-то спросил. Я услышал только одно русское слово — «Владимир». Так звали… зовут моего папу.

«Полушубок» виновато заулыбался:

— Битте… Я… Битте. Нох айнмаль…

— Я сама отвечу, — сказала мама. И что-то проговорила на том же языке, что и главный.

— О-о! — удивился он. Потом показал статуэтку и еще что-то спросил.

Мама покачала головой: «нет». И снова что-то сказала по-немецки. (Мне только сейчас пришло в голову, что это немецкий — а какой еще-то?)

Главный достал из кармана блокнот и что-то записал. Потом кивнул «полушубку».

— Вот ваш квартирант, — сказал тот. — Жить будет там.

Он показал на мою комнату. Немец, самый высокий и худощавый, прошел в мою комнату и снял ранец.

«Полушубок» продолжал:

— Он придет вечером. Чтобы к семи все было готово. Комнату подготовить, постель, ужин, значит, все такое. — Потом посмотрел на главного, на маму и добавил: — Пожалуйста, — и протянул бумагу, — пойдете вот сюда, где сельхозтехникум был, встанете на довольствие, получите продукты.

И все вышли, топоча тяжелыми сапогами.

Я хотел спросить, как это можно «встать на удовольствие», но первой заговорила бабушка:

— Вот не было печали! Марья, а ты где так по-немецки намастачилась-то?

— У меня няня немка была. Она со мной по-немецки говорила. А потом в Петришуле училась, — ответила мама. — Немецкая школа такая в Ленинграде.

Бабушка удивилась:

— А ты никогда не говорила!

— Сначала никто не спрашивал, — пожала плечами мама, — а потом лучше было не говорить…

— Могла бы в школу пойти, учительницей, — укоризненно сказала бабушка, — а не сидеть в своей аптеке, микстуры размешивать.

— Я ходила, — ответила мама. — Да никто не взял.

Бабушка промолчала.

— Ладно. Мама, давайте комнату приготовим, а потом мне еще надо успеть продукты для квартиранта получить. Коля, а ты под ногами не мешайся, погуляй пока. Только без приключений, ладно?

Вот повезло!

— Я к Вале пойду!

— К Вале можно. Шарф надень!

Валя сидел на крыше и поправлял шифер. У них тут недавно бомба упала. Хорошо, что никого не убило. Только стекла выбило и проломило крышу в одном месте.

— Валя!

— Салют, Николай! Лезь ко мне. Гвоздь подержи. Ну, какие новости? Немцев видел?

Я сказал, что у нас будет жить немец. Про гранату и выгребную яму я промолчал, потому что стыдно.

Эх, бабушка! Если бы не она, я бы сейчас Вале гранату отдал! Да одной гранатой, если ее правильно бросить, как Иван Ильич учил, кучу немцев убить можно.

А сейчас я хотел узнать про листовки: развесили их ребята или нет.

— Всему свое время, — сказал Валя.

Ух! Значит, и я смогу пригодиться. Если Валя согласится.

— Еще нужно решить, что писать в листовках, — продолжал Валя. — И как их распространять. Это самое опасное. Ты думаешь, листовки — это так себе? Хорошая листовка посильней пушки будет. Нужно, чтобы люди знали, что победа будет за нами, — и верили!

— А немцы Москву не возьмут? — спросил я.

— Никогда не возьмут! Кишка у них тонка. Теперь слушай внимательно. Встречаться нам надо пореже. Мало ли. Связь у нас будет секретной.

Вот это да! Это настоящая военная тайна! Какой Валя молодец, что не считает меня маленьким! Я его обнять был готов! Но нельзя. Солдаты не обнимаются.

— Сейчас я тебе покажу одно место. Тайник. Каждый день ты будешь его проверять. Только чтобы никто не видел! Если он будет пустым, значит, еще не время. А когда будет время, ты найдешь записку. Там будет написано число, время и адрес. То есть когда и где мы встречаемся. Сможешь уйти из дома незаметно?

Я кивнул. На самом деле я даже не представлял, как можно уйти из дома незаметно. Ладно, придумаю что-нибудь.

— Хорошо. Пойдем покажу тебе тайник.

Мы слезли с крыши и пошли.

Только мы оказались на улице, как Валя дернул меня за рукав:

— Смотри, немцы!

Два солдата ехали на велосипедах и смеялись. С одним из них на поводке бежала большая овчарка. Я никогда не думал, что солдаты ездят на велосипедах. На мотоциклах, там, на машинах и танках — это понятно. А на велосипеде, да еще с собакой…

— Не стой, пошли! Не обращай внимания, — шепнул Валя.

Мы пошли, зато остановились солдаты.

Один из них что-то крикнул нам.

— Что он говорит? — спросил я Валю.

— Какая разница. Иди давай!

Но крик повторился. На этот раз остановился Валя. Один из солдат, улыбаясь, снимал карабин. Другой что-то сказал ему и подозвал собаку. Потом протянул руку и громко произнес короткое слово. Собака молча бросилась к нам.

— Не беги! Стой на месте, руки не поднимай! — быстро крикнул Валя и встал передо мной.

Удар был такой, что Валя упал. Собака уперлась в Валину грудь лапами и дышала ему в лицо горячей пастью с белыми, как сахар, клыками. Она дрожала от нетерпения и роняла слюни. Снова послышалась команда. Собака нехотя убрала лапы, подняла голову и, зло оглядываясь, побежала назад. Солдаты расхохотались, еще что-то крикнули и поехали.

— Гады, — сказал Валя. Он поднялся и вытер лицо.

— Испугался? — спросил я.

— За тебя, — ответил он. — Фашисты, одно слово. Ладно, недолго им…

Недалеко от Валиного дома была старая кирпичная постройка, в которую попал снаряд. От одной стены почти ничего не осталось. От крыши тоже. Но в постройку мы не пошли, а обошли ее кругом.

На нижней части окна была жестяная полоса, загнутая вниз.

— Смотри, — сказал Валя, — приподнимаешь отлив, суешь в щель руку и проводишь вот так. Если записка есть, ты ее найдешь. Отвернись.

Я отвернулся.

— Теперь попробуй.

Я приподнял эту полосу, то есть отлив, поводил рукой, нащупал свернутую бумагу и достал ее.

— Понял?

Я кивнул.

— Ну и… Чтобы никто! Усвоил? Тем более там немец у тебя. Всё, расходимся.