Российская коррупция

Александр Кирпичников, 2004

Эта книга – итог научных и практических изысканий известного питерского юриста. Член Санкт-Петербургской городской коллегии адвокатов, в прошлом следователь по особо важным делам прокуратур Ленинграда и России, он руководил расследованием крупнейших дел о коррупции, привлек к ответственности десятки высокопоставленных чиновников, за что был снят с работы Ленинградским обкомом КПСС и подвергся преследованиям. Его кандидатская диссертация «Взяточничество» стала первым в нашей стране криминологическим исследованием этой язвы российского общества. В работе над этой книгой автор использовал источники права, работы по философии, истории, праву и социологии российских и зарубежных ученых, многочисленные литературные источники, материалы периодической печати, радио и телевидения, архивные уголовные дела, а также случаи из своей многолетней практики. Книга предназначена для практических работников, студентов, а также всех, интересующихся проблемами экономической преступности.

© А. И. Кирпичников, 2004

© Изд-во «Юридический центр Пресс», 2004

* * *

Российская бричка на бездорожье взятки и коррупции

…Никогда не было государства, которое в той или иной мере не прибегало бы к коррупции как средству управления.

Михаил Бакунин

В нэповской Москве, стряхнувшей c себя ярмо военного коммунизма, молодому литератору Михаилу Булгакову приснился диковинный сон — будто в царстве теней шутник Сатана открыл двери. И зашевелилось царство мертвых, и потянулась из него в Советскую Русь вереница гоголевских персонажей. А самым последним тронулся Павел Иванович Чичиков в знаменитой своей бричке. Уму непостижимо, что он стал вытворять! Основал трест для выделки железа из деревянных опилок и даже ссуду получил. Вошел пайщиком в огромный кооператив и всю Москву накормил колбасой из дохлого мяса. Коробочка, услышав, что теперь все разрешено, пожелала приобрести недвижимость, и он продал ей Манеж…

Давно уже нет Мастера, но что удивительно — диковинные сны его остались с нами, время их не коснулось. И может, уже не во сне видится мне, как на просторы постсоветской Руси вновь выкатилась знаменитая чичиковская бричка, а в ней все он — Павел Иванович, и покатилась по российскому бездорожью. И опять ждут и радостно встречают его все те же, словно законсервированные в царстве теней, неумирающие гоголевские персонажи. Они точно знают, что все дозволено, и гребут под себя энергично и быстро. Они не обращают внимания на отчаянные газетные заголовки, на голоса с высоких трибун: «Коррупция приобрела размах, реально угрожающий безопасности государства».

Слово «коррупция» нынче самое модное, оно не сходит со страниц газет, его беспрерывно склоняют в радиоэфире и на телеэкране. А ведь еще недавно мы его совсем не употребляли, его нет во многих словарях и энциклопедиях советского периода. В тех же, где оно есть, коррупция определяется как нечто ненашенское — «в буржуазных странах: подкуп взятками, продажность должностных лиц, политических деятелей» (Ожегов С. Н. Словарь русского языка. М., 1964). Нас уверяли, что коррупция «характерна для буржуазного государства и общества (подкуп чиновников и общественно-политических деятелей, дача взяток и т. д.)» (Советский энциклопедический словарь. М., 1987). И вдруг обнаружилось, что коррупция не только есть в нашей стране, но родилась вовсе не сегодня, и в Большом энциклопедическом словаре, изданном в последний год существования социалистического государства, в статье о коррупции уже опущено упоминание о буржуазном обществе.

Коррупция — хроническая и неизлечимая болезнь любого государственного аппарата всех времен и всех народов. Она родилась вместе с государством и может погибнуть только вместе с ним. Коррупция развивается и существует по своим временным и национальным законам (имеется в виду не законодательство, а менталитет нации), и государство, провозглашая как лозунг борьбу с ней, заботится о том, чтобы она не исчезла, потому что использует коррупцию в интересах своего аппарата.

Специфика управленческой деятельности такова, что ею должны заниматься специалисты, выполняющие определенные функции и потому именуемые должностными лицами государственного аппарата, или государственными служащими, или чиновниками. За столетия существования государственного аппарата в России жизнь развела чиновника с теми задачами, ради выполнения которых он и был создан, о чем свидетельствует корень слова «чиновник» — «чин». «Чин — устроенный порядок», — так написано в словаре Даля. Однако «чиновник» давно ассоциируется в сознании народа не только со словами «бюрократ», «крючкотвор», «ярыга», «стрекулист», «ябедник», «крапивное семя», «карманщик», но и со словами «взяточник» и «вор».

Для того чтобы претендовать на участие в управлении страной, государственному служащему надо было обладать определенным чином либо, как в советское время, «входить в номенклатуру».

В России круг государственных служащих впервые был очерчен в Судебнике Ивана Грозного (1550 г.), и это были: «боярин, или окольничий, или дворецкий, или дьяк». Появление слоя управленцев связано с созданием в Русском государстве XVI века приказов — прообраза будущих министерств. Приказами управляли судьи, им помогали дьяки, опирающиеся в своей работе на штат подьячих. На местах при наместниках и воеводах появились канцелярии, также с дьяками и подьячими. Бюрократия была еще малочисленной — в начале XVII столетия во всех приказах всего 55 дьяков. Даже в конце века, при царствовании Петра, весь штат московских приказов — центральный аппарат — насчитывал менее двух тысяч человек (исключая писцов). Петровская Табель о рангах (1721 г.) отменила распределение мест по крови и знатности и открыла путь к службе представителям низших сословий, позволяя им выслуживать себе дворянство. Действовавшая с небольшими изменениями вплоть до 1917 года, Табель определила круг чиновников в дореволюционной России, и он не был чрезмерным.

Когда на престол вступил Павел I, штат чиновников насчитывал около 17 тысяч человек. Четыре пятых чиновников двух последних классов были выходцами из низших сословий, и почти половина их — потомки приказных допетровской эпохи. Учреждение в 1802 году одиннадцати министерств заложило основы усложнения и роста бюрократической системы, и если при образовании министерств насчитывалось 13,2 тысячи классных чиновников, то к концу царствования Николая I их было уже 82,3 тысячи. Но все же в достопамятные гоголевские времена, когда Чичиков выехал на российское бездорожье, на 10 тысяч населения приходилось всего 12–13 чиновников, что было значительно меньше, чем в странах Западной Европы.

ХХ век бюрократический аппарат Российского государства встретил уже полумиллионом чиновников (в том числе 125 тысяч канцелярских служащих), среди них появились и женщины, главным образом в сфере образования. Из каждых 34 грамотных людей один состоял на государственной службе. В городах один чиновник приходился на 60 жителей, а в уездах — на 707. К Первой мировой войне количество чиновников резко увеличилось, только в полиции оно составляло 576 тысяч человек.

Советская власть первоначально отменила все сословные звания и гражданские чины, но при этом непомерно увеличила государственный аппарат. Огосударствление всех сфер экономики и общественной жизни привело к очиновничению культурных слоев общества. Государственными служащими стали не только сотрудники органов власти, из которых раньше и состоял класс чиновников, но и инженеры, врачи, педагоги, ученые и актеры. Партийный аппарат КПСС выполнял функции руководящего звена государственного аппарата, формально к нему не относясь.

Очиновничение потребовало введения новых различий, и были установлены чины и звания, определявшие материальное положение, благополучие и привилегии служилого класса. Руководящие должности в зависимости от полномочий состояли на особом учете в том или ином партийном органе, и назначаемые на эти должности чиновники входили в номенклатуру райкома, обкома или ЦК КПСС. Так родилась «номенклатура» — привилегированный слой чиновников.

В 1991 году, последнем году существования Советского Союза, госаппарат (без учета КПСС, Министерства обороны, КГБ и МВД) насчитывал 715,9 тысяч служащих. Население России почти вдвое меньше населения бывшего Союза, территория меньше на треть. Казалось бы, что и аппарат должен соответственно уменьшиться. К тому же переход к рыночной экономике, приватизация предприятий и освобождение их от непосредственного государственного руководства, по идее, тоже должны были бы способствовать уменьшению аппарата. Но этого не случилось. В аппарате государственной власти суверенной России после его окончательного формирования в 1993 году оказалось 921,6 тысяч служащих, что на 29 процентов больше, чем было в соответствующем аппарате всего СССР.

Численность личного состава МВД уже в 1996 году превысила совокупную численность союзных МВД и КГБ, приблизившись к полутора миллионам человек, и продолжала расти. Появились новые силовые структуры, такие как Федеральная налоговая полиция, Главное управление охраны и множество других спецслужб, взаимопроникающих друг в друга и соперничающих между собой.

Наряду с правительственным аппаратом возник аппарат президентский, была создана параллель Белый дом — Кремль (Старая площадь). При Президенте появились не предусмотренные Конституцией, создаваемые и упраздняемые по его воле советы: Совет безопасности, Совет обороны, Президентский совет и т. п. Функции их, как показал опыт, меняются в зависимости от претензий и влияния их руководителя (секретаря). Администрация Президента осуществляет «общее руководство», не отвечая за состояние государственных дел, — нечто вроде привычного ЦК.

Государственная машина, унаследованная от Советов, была приспособлена к особенностям политики и стиля этого строя. В системе органов власти постсоветского режима сохранились, а там, где были разрушены, восстановились советские административно-бюрократические методы управления. Они трансформировались и продолжают движение вспять — от советского коммунистического варианта к более древнему — монархического образца. На местах — всесильные губернаторы и бессильная представительная власть. Верховный Совет, претендовавший на полноту власти, был раздавлен не терпящей конкуренции исполнительной властью, и родившаяся вместо него Государственная дума, как и дореволюционная, преемницей которой объявила себя новая, обладает лишь представительно-совещательными функциями. Президент непосредственно контролирует неподвластные Государственной думе и правительству внешнеполитические и силовые ведомства и многочисленные спецслужбы. Президентская власть напоминает не власть генсека, а, скорее всего, царя.

Многие структуры власти дублируют друг друга. Политику в области окружающей среды осуществляет Министерство природы России, но в то же время аналогичные функции по различным направлениям исполняют такие комитеты, как Роскомзем, Роскомвод, Рослесхоз, Роскомрыболовство, Роскомнедра. Подобная картина наблюдается и в других управленческих сферах. Не считая Минтранса, где имеются соответствующие департаменты, вопросами судоходства занимаются Минэкономики и Минфин, а также комитеты и комиссии в аппаратах Президента, правительства, парламента. Подсчитано, что одиннадцать функций в области управления трудовыми отношениями дублируются министерствами труда, национальностей, экономики, социальной защиты, Федеральной миграционной службой, Федеральной службой занятости, Службой разрешения трудовых конфликтов, Федеральной инспекцией труда. Дублируются функции в сфере государственного управления международной и внешнеэкономической деятельностью, таможенно-тарифного регулирования, экспортного и валютного контроля. Это открывает широчайшие возможности и для обхода закона, и для всевозможных злоупотреблений. Впрочем, и с самой коррупцией борются сразу несколько ведомств: прокуратура, МВД, ФСБ, Служба внешней разведки, Минюст, ФСНП, ГНС, суды, таможенные органы, а также Совет безопасности — результат известен.

Реорганизации, перестройки и перетряски государственных структур следуют одна за другой. Нынешняя Федеральная служба безопасности после развала СССР несколько раз разделялась, сливалась, опять разъединялась, теряла какие-то функции и подразделения и снова их приобретала, четырежды меняла название — АФБ, МБ, ФСК, ФСБ, а в итоге стала еще менее подконтрольной обществу, чем прежний КГБ.

Особенно подвержены перетряскам ведомства, курирующие экономику. Она в течение нескольких лет сама настолько изменилась, что возникает резонный вопрос: в чем теперь заключаются функции легиона служащих, обеспечивавших при советском режиме выполнение «планов громадье»? Полусотня хозяйственных ведомств по сути выполняет функции отраслевых НИИ, ведь объект управления после приватизации отсутствует. Они заняты оправданием собственного существования путем составления различных программ по выбиванию средств из Минфина. Для сравнения — в США всего семь министерств в области экономики. Недостаток функций и неуверенность в будущем часть чиновников восполняет видимостью деятельности и компенсирует взятками.

Чиновники порождают чиновников, они создают друг для друга работу, и каждый начальник стремится увеличить число своих подчиненных. В 1995 году после выборов в Федеральное собрание в креслах депутатов Совета Федерации должны были оказаться губернаторы краев и областей, президенты республик и главы органов представительной власти. За шесть месяцев до выборов Аграрный комитет Совета принял рекомендацию о создании девяти аграрных министерств. Господа сенаторы не хотели покидать столицу: девять министров, взвод их заместителей, рота начальников главков и т. д. — это вакансии и для самих депутатов, и для их помощников.

Провинция не отстает от столицы и даже опережает ее: численность администрации во многих городах возросла втрое, сняты ограничения в оплате труда чиновников, огромные средства тратятся на строительство административных зданий и оборудование кабинетов, приобретение престижных иномарок для руководителей. По всей России создаются новые государственные структуры, увеличиваются штаты, вводятся новые должности, чиновники распределяют квоты, льготы и права, раздают лицензии, дают разрешения и рассматривают жалобы.

Что такое государственная служба? В искони сложившемся в российском обществе представлении, как его отразил в «Октябре шестнадцатого» А. И. Солженицын, «это — самая устойчивая из служб и самое выгодное из занятий, если его правильно понимать. Государственная служба это — осыпающее нас расположение высших лиц и постепенное наше к ним возвышение. Это — поток лестных наград и еще более приятных денег, иногда и сверх жалованья. Если уметь…»

В старой России чиновничество правильно понимало выгоду государственной службы, хотя имело гораздо меньше благ, чем в нынешней. Ни государственных дач, ни казенного транспорта, ни специального медицинского обслуживания, ни путевок в санатории чиновникам не предоставлялось, юбилеи разрешалось праздновать, как говорилось в Уставе о службе, только тех лиц, которые без перерыва управляли одной и той же частью не менее 25 лет, и празднование юбилеев не должно служить поводом к представлению о наградах. Специальные денежные награды, жалуемые лицу, не могли превышать годового оклада.

В новой России оклад чиновника не составляет и половины его официального дохода. У сотрудников министерств и ведомств в конце ХХ века это всего 30–35 процентов. Помимо оклада чиновники получают всевозможные надбавки — за выслугу лет, классные чины, кроме того, денежное пособие, материальную помощь, путевки по льготным ценам, обслуживание в спецполиклиниках, служебные машины, а самые высокопоставленные — индивидуальную охрану и т. п.

Всевозможными способами чиновники центральных ведомств превращают государственную службу в коммерческую и свои доходы ставят в прямую зависимость от доходов, получаемых ведомством за выполнение им своих функций. Миллионы долларов выручает Министерство внешних экономических связей за выдачу лицензий и сертификатов, регистрацию иностранных фирм, банков, за продление сроков их деятельности и прочие услуги. Как было установлено проверкой в 1995 году, большую часть годовой выручки МВЭС не перечислило в бюджет, а израсходовало на свой аппарат — некоторые чиновники за год получили по десять окладов в качестве премий, а также щедрую материальную помощь, 300 тысяч долларов США было истрачено на не предусмотренные бюджетом заграничные командировки, тридцать шесть ответственных чиновников стали пользоваться медицинским обслуживанием в престижных и дорогих московских клиниках. Это бы еще ничего, но огромные суммы просто переводились на личные счета высокопоставленных сотрудников: заместителю министра Владимиру Карастину было оплачено приобретение квартиры, другому чиновнику — приобретение гаража, а первому заместителю министра Михаилу Фрадкову оплатили строительство дачного особнячка. Чтобы придать вид законности казнокрадству, был создан фонд социальной защиты работников системы МВЭС, и туда без ведома Минфина руководство министерства перевело из внебюджетных средств сумму, равную нескольким сотням миллионов долларов, а затем почти столько же перевели внешнеторговые объединения.

То же творится в провинции. Вологодский фонд имущества оставлял в своем распоряжении 4 процента выручки от продажи государственного имущества и в основном тратил эти деньги на зарплату. Для чиновников были установлены надбавки: от 25 до 50 процентов оклада за напряженность работы (!) и за стаж — до 40 процентов. Им оказывалась материальная помощь при уходе в отпуск в размере оклада со всеми надбавками, выдавались деньги на питание, премии к дню рождения от 1 до 15 миллионов и вознаграждение по страховым полисам от 7 до 32 миллионов (в зависимости от должности), возмещались расходы на медикаменты, отпуск составлял 36 рабочих дней, а уходящему на пенсию выдавалось «поощрение» в размере годового заработка. Средняя зарплата чиновников в 1997 году превысила оклад федерального министра и составляла от 6,5 до 10,5 миллиона рублей, а председатель фонда Михаил Безнощенко за четыре месяца получил сумму, равную 68 тысячам долларов, почти как президент США.

Скрытые привилегии номенклатуры противоречат Конституции, но, по советской традиции, им придается вид законных с помощью закрытых нормативных актов, либо они осуществляются через спецкормушки. В советское время столовые и магазины, обслуживающие номенклатуру, отпускали товары по льготным ценам, причем пройти в эти заведения по особым пропускам могли только сами эти чиновники или члены их семей. Нынче эта традиция сохраняется в столовых Государственной думы, Совета Федерации, Белого дома, Кремля. Прокуроров и судей, их жен и чад и лечат бесплатно и лекарства им отпускают без оплаты. Работникам прокуратуры положено пособие по увольнению в зависимости от стажа: при стаже 20 лет это 20 месячных должностных окладов. Депутаты Государственной думы получают при уходе в отпуск пособие на лечение — двойной оклад. И депутаты, и судьи, и прокуроры, и военнослужащие пользуются правом бесплатного проезда к месту отдыха и обратно, а также дополнительными днями на дорогу. Все они имеют льготы по оплате коммунальных услуг.

Всех категорий льготников и всех льгот в расслоенном и раздробленном обществе не перечесть. Учетом льгот вынуждены заниматься специальные чиновники, но даже они не могут подсчитать доходы чиновников, пользующихся спецкормушками. Привилегии размывают не только доход чиновника, но и грань между законным и незаконным. Это искажает правовое сознание и превращает даже честного человека в коррупционера.

Падший ангел советской номенклатуры Лев Троцкий, уже находясь в изгнании, описал социальное положение государственного аппарата: «У бюрократии нет ни акций, ни облигаций. Она вербуется, пополняется, обновляется в порядке административной иерархии, вне зависимости от каких-то особых, ей присущих отношений собственности. Своего права на эксплуатацию государственного аппарата отдельный чиновник не может передать по наследству. Бюрократия пользуется привилегиями в порядке злоупотребления. Она скрывает свои доходы. Она делает вид, что в качестве особой социальной группы она вообще не существует».

Чиновничество — сословие, которое реально владеет рычагами государственного механизма и лишь в определенной мере позволяет этому механизму исполнять волю государственных мужей и политиков. В каком бы направлении правители ни поворачивали государственный корабль, у чиновника всегда найдется возможность притормозить его ход, а то и вовсе направить по другому курсу. Самовлюбленный и недалекий французский король Людовик XIV когда-то провозгласил: «Государство — это я». Но что бы ни воображали о себе монархи, президенты и диктаторы, государство — это чиновники. Другой монарх — российский император Николай I это понял и, несмотря на свое колоссальное самолюбие, признал, что Россией правит не он, самодержец, а столоначальники. И сегодня у российских граждан нет сомнения, что колоссальное влияние на политику оказывает окружение Президента, и пресса занимается гаданием, кто из помощников, советников и охранников Ельцина приложил руку к тому или иному решению.

Американец Ричард Пайпс, изучая русскую историю с позиции истории европейской, заметил, что Российское государство с самого начала строилось сверху куда в большей мере, чем вырастало снизу. В этом отношении Россия скорее походила не на европейские, а на восточные государства, и народ всегда был лишь объектом приложения власти. Поэтому в России исключительно велика роль чиновников и его особого отряда — тайной политической полиции. Она выполняет двойную функцию: в какой-то мере защищает граждан друг от друга, а главное — государство от граждан. Эту роль полиции в жизни общества американский историк считает русским изобретением, ставшим впоследствии фундаментальной особенностью и других тоталитарных государств. Однако опора государства на политическую полицию вовсе не русское изобретение, этой функцией наделяли свою самую секретную карательную службу многие европейские государства (итальянские и немецкие княжества, Франция). Но роль политической полиции в российском государственном строительстве, как и в функционировании государственного аппарата, действительно чрезвычайно велика.

Любой правитель имеет дело с уже сложившейся структурой государственного аппарата, и пока он ее ломает и реформирует, аппарат, исподволь или открыто сопротивляясь, искажает и топит любые реформы. Не мог преодолеть сопротивления своего коррумпированного окружения не останавливавшийся перед самыми решительными средствами Петр I, чиновники успешно затормозили реформы Александра II и не дали хода реформам Столыпина, они провалили экономическую реформу Косыгина и энергично препятствовали горбачевской перестройке, они препятствуют созданию свободного рынка, стремясь сохранить контроль над экономикой.

Как говорил один из персонажей Достоевского, «единственно, что в России есть натурального и достигнутого, это администрация».

Чистил и физически уничтожал возникший в ходе революции и в первые послереволюционные годы ленинский аппарат Сталин. Он добился своего: создал новое, послушное его воле сословие партийно-государственных чиновников. Но вождь вряд ли заметил, как он, этот новый класс, выпестованный им из «кухаркиных детей», превратился в самодовлеющую общественную силу, осознавшую свою корпоративную обособленность и при внешней покорности самодержавной воле диктатора умеющую отстаивать собственные интересы. Хрущев в свою очередь очищал партгосаппарат от сталинистов, но не смог с ним справиться. Противостояние первого секретаря ЦК и аппарата кончилось победой бюрократии. Пришедший на смену Хрущеву Брежнев был верным и послушным ее слугой. За что аппарат и баловал своего первого чиновника, жалуя его чинами и званиями, навешивая на него ордена. Не смог преодолеть сопротивления бюрократии и лидер перестройки Горбачев. Чиновники понимали необходимость изменений и были готовы перестроиться, но лишь до определенного предела, не угрожавшего их благополучию. Когда они убедились, что этот предел наступил, то в августе 1991 года подняли мятеж.

В постсоветской России административно-бюрократическая система сохраняется, и пока она в соответствии со своими властными функциями продолжает делить денежные и сырьевые ресурсы, собственность и власть по-прежнему слиты. Но государственный аппарат, в отличие от прежних времен, в значительной своей части стал материально независим от государства — передел собственности обогатил чиновничество.

Вот несколько примеров. Весной 1996 года в Красноярске был совершен налет на квартиру рядового служащего краевой администрации Валерия Васина. Улов грабителей: 60 тысяч долларов, 50 тысяч немецких марок, 12 миллионов рублей, золотые украшения — одних колец с бриллиантами 50 штук. Все это на сумму, равную 200 миллионам долларов, и, по впечатлению работников милиции, осматривавших квартиру после ограбления, эти деньги не были последними. Получает чиновник в месяц зарплату, равную 160–180 долларам, жена не работает, и чтобы скопить такую сумму, даже если не есть и не пить, человеческой жизни не хватит.

Прокуратура возбудила дело о злоупотреблении должностными полномочиями председателя столичного комитета по труду Валерия Сидорова. Был произведен обыск в его квартире и служебном кабинете. Результаты превзошли все ожидания: 200 тысяч долларов наличными, документы о счетах в зарубежных банках с вкладами на сумму свыше 400 тысяч долларов и мелочь — ювелирные изделия стоимостью 10 тысяч долларов. У чиновника две квартиры в Москве и две в Вене.

У бывшего министра юстиции Валентина Ковалева, уволенного после скандала — появления в прессе и на телеэкране снимков министра в голом виде среди обнаженных девиц в бане солнцевского преступного сообщества, оперативники МВД обнаружили на счетах 250 тысяч долларов, что намного превышает полученную за весь период его службы в министерстве зарплату.

Чиновник может сделать карьеру, добиться приличного материального положения, но обогатиться честным путем он не в силах. За выполнение своих должностных обязанностей государственные служащие получают вознаграждение только от государства (дореволюционный термин «жалованье» отражал это как нельзя лучше) и не имеют права получать никакой доплаты, никакого вознаграждения ни от кого больше.

Вознаграждение со стороны и есть взятка. Она рассматривается как преступление всеми государствами, поскольку подрывает престиж государственной власти и лишает государство уважения его же граждан. Взятка превращает чиновника из слуги государства в прислужника частных интересов. Взяточничество — дача и получение тайного вознаграждения — содержит в себе не только нарушение правовых норм, оно разрушает всю правовую систему государства и предполагает разложение хранителей этой системы — чиновников, обязанных исполнять закон.

Задолго до законодательного запрета взяточничество в народном сознании разделилось на мздоимство и лихоимство. Мздоимство — это поборы государственного служащего или «благодарность» ему за то, что и без вознаграждения со стороны он обязан делать в силу занимаемой должности. Лихоимство — взятка за злоупотребление чиновником своей властью.

Небольшое вознаграждение от заинтересованного в получении своей частной выгоды лица — а государству может быть причинен колоссальный ущерб! По мнению социологов, наши коррупционеры уступают западным по размерам взяток (впрочем, в последнее время эта ошибка ими исправляется), но ущерб, который они наносят, намного больше. Не более 500 тысяч немецких марок получил от западных фирм за заказ постельного белья для армии генерал Садовников, когда заключил контракт на 10 миллионов марок, заплатив из средств армии за каждый комплект тройную цену. По подсчетам специалистов, суммарные потери от коррупции в России составляют от 10 до 20 миллиардов долларов в год. Даже низший уровень потерь — это больше, чем все вместе взятые расходы государства на здравоохранение, науку, образование, культуру и искусство за любой бюджетный год.

Для многих чиновников государственная служба превратилась в бизнес, и главная цель такой службы — извлечение прибыли. Они «конвертируют» власть в валюту, машины и недвижимость. Чиновники не только без оглядки и стеснения берут взятки, но сами — либо через членов своей семьи, участвуют в деятельности коммерческих предприятий. Отсюда — проникновение представителей мафиозных структур в управленческий аппарат. Они заняли прочные позиции в управлении экономикой, проникли в армию, службы безопасности и правоохранительные органы, депутатский корпус и оказывают колоссальное влияние на дальнейшее формирование аппарата.

Лидеры государства, правительства и парламента в той мере достигают провозглашаемых ими политических целей, в какой эти цели отвечают интересам аппарата. Но не просто аппарата как совокупности чиновников, а коррумпированного чиновничества, чей союз с мафией при становлении капитализма может породить такой ужасный гибрид, аналоги которому надо искать уже не в русской истории, а в истории таких латиноамериканских республик, как Панама или Боливия.

Унаследованный от советского режима государственный аппарат не возглавил реформы в новой России, а оказался внутри реформаторского движения и формируется вместе с ним. Бюрократические институты управления не успевают за быстро меняющейся жизнью, и эту отсталость они пытаются прикрыть умножением своих же пороков: увеличением аппарата, созданием огромного количества безответственных координационных структур — всевозможных комиссий и советов. Изобретательность и энергия, которая расходуется аппаратом на сопротивление любым преобразованиям и самосохранение, поистине неисчерпаемы.

Когда демократы покусились на власть военно-промышленного комплекса — самой влиятельной силы милитаризированного государства, они проиграли. Аппарат по мере возможности саботировал решения правительства Гайдара, принятые на макроэкономическом уровне, или придавал им политическую окраску и сводил на нет, компрометируя саму идею реформы. Он — посткоммунистический аппарат — сумел мероприятия по снижению уровня инфляции превратить в невыплату зарплаты практически во всех отраслях промышленности и в бюджетной сфере. Даже в возглавляемом им Министерстве экономики Гайдар не смог сократить разбухший штат. Он рос вопреки всем приказам и штатным расписаниям. Если сословие чиновников не удастся превратить в союзника демократических преобразований или хотя бы его нейтрализовать, реформирование России в очередной раз провалится.

Воспитанное тоталитарным режимом чиновничество тоскует по нему и в значительной своей части враждебно относится к реформам. Как правило, чиновники страдают комплексом державности, ненавидят новую власть, завидуют нуворишам, и лишь взятка примиряет их с новой Россией. «Что может быть покладистее, уживчивее и готовнее хорошего, доброго взяточника? — говорил в свое время Салтыков-Щедрин. — Ради возможности стащить лишнюю копеечку он готов ужиться с какой угодно внутренней политикой, уверовать в какого угодно Бога».

Наблюдение классика верно и в наше время. Летом 1997 года мне довелось комментировать на 36-м канале телевидения выступление чиновника петербургской администрации. Он работает в Госкомимуществе и выразил готовность, при условии сохранения анонимности, рассказать о системе взяток, сопутствующей приватизации государственных предприятий. По его утверждению, на этот шаг его толкнули идейные соображения. Воспитывался он в советской семье, сохранил коммунистические взгляды, но, поступив на службу к «демократической» администрации, не намерен отказываться от возможностей обогащения, которые дает ему новый, хотя и ненавидимый им режим. Он готов его разоблачать, но, пока режим существует, будет поступать по его правилам. Аноним рассказал, что поскольку большую часть стоимости предприятий присваивают директора, то чиновники считают их обязанными делиться с ними и отдавать 20 процентов стоимости акций — или непосредственно акциями или деньгами. И директора идут на это, и выплачивают колоссальные взятки, и все их берут, и берет он сам. Он и его коллеги, хотя и вынуждены соблюдать некоторую осторожность, не боятся разоблачения, так как работают в «стае», системе, где один покрывает другого, а начальство — всех, ведь часть взяток идет руководству в Петербурге и Москве.

В одном из обращений к народам России Президент Ельцин вынужден был признать, что серьезным препятствием становлению рыночных отношений являются поборы и вымогательство чиновников. Предприниматели, как отечественные, так и иностранные, натыкаются на них и не могут месяцами решить элементарные вопросы. Депутаты в парламенте изобличают в коррупции членов правительства, члены правительства уличают в том же своих противников — депутатов, и правительство и парламент упрекают друг друга в бездействии, обещают принять все меры к искоренению этой опасной и заразной болезни, а средства массовой информации обвиняют в коррумпированности изобличителей.

«Как ни горько об этом говорить, но практически повсеместно процветают воровство, взяточничество и коррупция», — такое откровенное признание сделал в 1996 году мэр Твери Александр Белоусов. Не ошибусь, если скажу, что эти слова мог бы произнести глава любого города, любой области или республики Российской Федерации. В значительной степени это относится и к ним самим. Правда, лидер КПРФ Геннадий Зюганов в связи с избранием в конце того же года новых губернаторов выразил надежду, «что они будут работать на пользу всей страны, а не только пьянствовать, воровать и мародерствовать», однако уверенности в том, что высшие и низшие чиновники будут прежде всего работать на благо своей страны, нет никакой.

Коррупция — общественное явление, понимаемое, однако, по-разному. Каждый вкладывает в него свой смысл, поскольку это зависит от нравственных воззрений, религиозных взглядов и определенной группы людей, и отдельного человека. Что допустимо для одних, другие рассматривают как проявление коррупции, одни говорят — подарок, другие — взятка. Происходит это потому, что коррупция — такой же элемент культуры, как право и нравственность. По мере естественно-исторического развития общества и государства она меняется, как меняются законы и мораль, и в своих проявлениях несет отпечаток времени. Здесь следует иметь в виду, что культура — не всегда положительное явление. Она — неоднородный, сложный феномен человеческой деятельности и наряду с положительными ценностями создает и отрицательные. К таким отрицательным элементам культуры и относится коррупция. Важнейшим проявлением коррупции является ее масштабность — место, которое она занимает в деятельности властных структур государства, и роль, которая ей отводится как средству управления государством в тот или иной исторический отрезок времени.

В общественном мнении коррупция и взяточничество обычно либо отождествляются, либо, наоборот, воспринимаются как родственные, но различные явления. Но никто, во всяком случае открыто, не возражает против того, что понятие «коррупция» подразумевает и взяточничество, и казнокрадство. Все сходятся в том, что коррупция — это дань, взимаемая государственным аппаратом с общества. И общество в целом, и каждый его член в отдельности выплачивают эту дань чиновникам. Только в отличие от налогов дань идет не на содержание государственного аппарата, а кладется чиновниками в свой карман. Они используют свое служебное положение во властных структурах для личного обогащения.

Коррупция — это коррозия власти. Как ржавчина разъедает металл, так коррупция разрушает государственный аппарат и разлагает нравственные устои общества. Уровень коррупции — своеобразный показатель его нравственного состояния и способности государственного аппарата решать задачи не в своих собственных интересах, а в интересах общества. Подобно тому, как для металла коррозионная усталость означает понижение предела его выносливости, так для общества усталость от коррупции означает понижение его сопротивляемости. Чем выше сопротивляемость общества, что определяется прежде всего его нравственными требованиями, тем меньше коррупция влияет на функционирование государственного аппарата.

Коррупция — это и корыстный взаимный зачет услуг, за который расплачивается государство, это и невинный, на первый взгляд, блат. Без него в советские годы было шагу не ступить, да и сейчас он не потерял своего значения. Коррупция включает в себя и такое понятие, как непотизм, то есть покровительство по службе на основе личных связей — раздача должностей, чинов и наград по-родственному. Вспомним Фамусова:

Как станешь представлять к крестишку ли,

к местечку,

Ну как не порадеть родному человечку!

«Родному человечку» власть имущие радели не только в грибоедовские времена, это было в России всегда. Карьера отпрысков и зятьев советских руководителей — Василия Сталина, Юрия Жданова, Алексея Аджубея, Юрия Брежнева и Юрия Чурбанова всем известна.

Коррупция — это и уклонение чиновников от декларирования доходов, а предпринимателей — от уплаты налогов. Подобно коммерческой взятке, уклонение от уплаты налогов вызвано изменившейся экономикой. Налоги — главный источник дохода государства, и сегодня налоговые манипуляции — самый распространенный вид коррупции. Владимир Брынцалов, российский миллиардер, получивший широкую известность тем, что в 1996 году баллотировался в президенты России, по утверждению налоговой службы, скрыл от налогообложения 64 миллиарда рублей. Его предприятие «Ферейн» в том же году недодало только в бюджет Москвы 16 миллиардов рублей. Налоговая полиция заставила «Мединвестбанк», где Брынцалов — председатель совета директоров, внести в бюджет 5 миллиардов рублей. Но привлечь его к ответственности практически невозможно: как депутат Государственной думы он недосягаем.

Для сбора налогов государство создало колоссальную по численности налоговую инспекцию, а для борьбы с уклоняющимися от их уплаты — налоговую полицию, но тем не менее триллионы рублей не доходят до казначейства. Последствия печальны и хорошо известны — невыплата рабочим заработной платы, военнослужащим — довольствия, пенсионерам — пенсий.

Широкое использование коррупционных методов управления во всех сферах экономической и социальной деятельности, в общественной жизни привело к тому, что стало невозможно понять, где просчеты правительства, а где наглое казнокрадство, где объективные экономические трудности, а где беспардонное ограбление населения, где неплатежи по хозяйственным договорам вызваны непоступлением средств, а где стремлением прокручивать удерживаемые деньги.

Корррупция — это феномен политический. Поскольку государство пользуется коррупционными методами управления — насильственные займы, обязательные в сталинское время, реквизиции, лишение населения сбережений, инфляция, невыплата зарплаты без компенсации и другие применяемые властью способы обворовывания людей, коррупция в той или иной мере становится государственной политикой. Такая политическая деятельность государства, как правотворчество, неразрывно связана с коррупцией, ибо включает в себя лоббирование для проталкивания или, наоборот, торможения тех или иных законопроектов — во многих случаях, если не в большинстве, далеко не бескорыстное. Скажем, в петербургском Законодательном собрании голос депутата стоит от двух до десяти тысяч долларов, в Государственной думе — несравнимо дороже. Подкуп кандидатом в депутаты избирателей тоже, безусловно, коррупция, хотя и в особой форме — подкупается не чиновник, а население.

Наконец, борьба с коррупцией — всегда политика, потому что эта борьба используется не столько для искоренения взяточничества и казнокрадства, сколько для компрометации политических противников и конкурентов, «война компроматов» становится непременным элементом политических игр. Поэтому, исследуя проблему коррупции, нельзя не затронуть вопросов, кажущихся, на первый взгляд, чисто политическими.

Коррупция — это еще и кровь. Потрясшие российское общество убийства общественных деятелей, журналистов, банкиров, унесший множество жизней взрыв на Котляковском кладбище, наконец Чеченская война — все это тесно связано с коррупцией, вызвано борьбой за грязные деньги. Потому преступления и остаются нераскрытыми. Коррупция их покрывает.

Пресса, радио, телевидение внушают населению, что коррупция была испокон веков, что она органически присуща русскому народу и всегда будет с ним. В период эпидемии люди перестают стесняться своей болезни, и больное общество перестало стесняться коррупции. Уголовная этика в посткоммунистическом государстве стала нормой поведения. Ее не скрывают, ею бравируют. «Брать или не брать — так вопрос сегодня не стоит. Брать, и как можно больше, стало правилом» — это название очерка, напечатанного в «Известиях». «Рабочий пульс страны сегодня измеряется взятками. Берут не ежедневно, а ежечасно», — утверждает другая центральная газета, сохраняющая в заголовке ордена за коммунистическое одурманивание молодежи. Влияние средств массовой информации известно, а уж если они опираются на определенные факты, то придать им характер всеобщности совсем нетрудно, и люди воспринимают коррупцию как обыденное явление повседневной жизни, более того — как ее необходимый элемент.

Некий публицист сравнил коррупцию с аппендиксом: «…удовольствия никакого, а вырезать страшно, потому что часть организма». Что коррупция — часть государственного организма, это верно, это образная перефразировка мысли Бакунина. А вот что удовольствия никакого — с этим, пожалуй, никак нельзя согласиться. Кабы его не было, то «вырезали» бы коррупцию, как вырезают воспалившийся аппендикс. Потому-то все многократные попытки хирургическим путем избавиться от коррупции, которые предпринимались на протяжении веков, не приносили успеха. Разве что заглушали боль на короткий промежуток времени.

Так ли все это? Если так, то почему общество пришло к такой жизни? В какой мере язва коррупции поразила общество, и поддается ли болезнь лечению? И надо ли вообще бороться с коррупцией? Ведь убирать грязь — более эффективно, чем бороться за чистоту. Может быть, надо не создавать бесчисленные комиссии и штабы с бюрократическим аппаратом, апартаментами и «Мерседесами», а просто не мешать профессионалам делать свое дело? Да и законы, может быть, надо издавать прежде всего не в интересах чиновников, а в интересах производства и населения?

Чтобы найти ответы на эти волнующие общество вопросы, нужно заглянуть в прошлое и, по возможности, непредвзято проанализировать настоящее. Должен заранее сказать читателю, что в своих размышлениях я пользуюсь сравнительно-историческим методом и исхожу из того, что исторический процесс в своем спиральном развитии обладает некоторой повторяемостью, обусловленной генетической связью поколений. Она обеспечивает сохранение социальной психологии народа, и перемены в ней всегда отстают от изменений в социально-экономической сфере.

В своих поисках мне пришлось столкнуться с множеством нелицеприятных фактов — такова тема, тут уж ничего не поделаешь. И если придется говорить о неприглядных моментах в биографиях тех или иных известных деятелей прошлого и настоящего, хотелось бы обратить внимание читателя на то, что человек многогранен и биография каждого такого деятеля не исчерпывается отрицательными моментами. Но и умалчивать о них — значит приукрашивать факты и ставить историю на службу идеологии и политике. Тому же, кто хочет видеть отечественную историю если не в розовых тонах, то как сплошное героическое повествование, советую отложить в сторону эту книгу.

Достаточно политиков и писателей, готовых по конъюнктурным соображениям клеймить наше неприглядное настоящее и противопоставлять его прекрасному прошлому — «России, которую мы потеряли». Одни тоскуют по монархии, другие — по Советскому Союзу, третьи причудливо сочетают свою тоску по тому и другому, ибо находят и в старой России, и в СССР имперское и державное начало. Плача по безвозвратно ушедшему прошлому, они считают только себя патриотами и готовы упрекать тех своих, пускай даже великих, соотечественников, кто посмел приоткрыть завесу над неприглядной стороной российской действительности.

Недавний кинорежиссер, а ныне амбициозный политик, депутат Государственной думы Станислав Говорухин коснулся известной характеристики состояния общества, данной Николаем Михайловичем Карамзиным, — «крадут», и бросил историку упрек: «Если Карамзин наблюдает за нами с того света, как он, должно быть, клянет себя за свое былое остроумие. Людям, которых он так ненавидел при жизни, сам дал в руки оружие. Веский аргумент при споре. Слово, сказанное в раздражении, разного рода шаромыжники быстренько превратили в свидетельство эпохи». Впрочем, Карамзина депутат готов простить: все-таки классик и к тому же болезненно переживал неполадки в отечестве. Он уверяет, что только люди, ненавидящие Россию, повторяют: «Всегда воровали». А вот были, дескать, времена, когда не воровали или во всяком случае не так воровали. Не так, как в нынешнее время, разумеется.

Обычный человек просто любит свою родину. Для «патриота» любовь к родине — профессия. «Изо всех спекуляций самая доступная и оттого самая распространенная и пагубная — спекуляция патриотизмом, бойчее всего распродается любовь к родине — во все времена этот товар нарасхват» — это слова крупнейшего русского писателя Виктора Астафьева.

Решительно отвергаю всякую попытку монополизировать любовь к родине. А жулье? Оно всегда найдет себе любое оправдание, социальной психологии известны такие механизмы, как рационализация и нейтрализация, с помощью которых люди нейтрализуют в своем сознании безнравственные и противозаконные поступки и находят оправдание даже самым тяжким преступлениям, и если не слова Карамзина, то найдутся какие-либо другие, ведь в истории можно найти всевозможные примеры. В этой связи не могу не обратиться к другому нашему классику, младшему современнику историка Петру Яковлевичу Чаадаеву. Он считал, что «прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть нечто еще более прекрасное — это любовь к истине». За эту любовь Николай I запретил ему писать и объявил умалишенным. И тогда он написал «Апологию сумасшедшего», и в этой рукописи, оставшейся неизвестной его современникам, мы читаем:

«Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, со склоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если хорошо понимает ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной. Я люблю мое отечество, как Петр Великий научил меня любить его. Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм, этот патриотизм лени, который умудряется все видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями».

«Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет». Обоснование для приглашения варягов, доведенное до нас из глубины веков Нестором-летописцем, было сформулировано в IX веке, и эта многогранная формула всегда оставалась актуальной для Древней Руси, царской России, Советского Союза и остается таковой для новой России. Не было времен, когда порядок был таков, что не воровали, когда чиновники не занимались поборами. А «так» или «не так» — это понятие относительное. Каждый отрезок истории имеет свои особенности: что кажется незначительным и мелким в одно время, приобретает большое значение в другое. И наоборот.

«Россия в каком-то смысле вся — страна воров, страна преступников… У нас рынок, но это рынок взяточничества: государственные чиновники продают привилегии за взятки» — так характеризует состояние государства и нынешнего общества в своем интервью, данном компьютерному журналу «Интеллектуальный капитал» в Нью-Йорке осенью 1996 года, претендент на пост главы государства Александр Лебедь.

Но если «За державу обидно», как озаглавил свою книгу Лебедь, если Говорухина, автора книги «Страна воров», оскорбляет сказанное почти два века назад о России слово «крадут», очевидно, что и обида и раздражение носят чисто политический характер и никакого отношения к подлинному патриотизму не имеют. Их задача была наклеить определенный ярлык именно на современную Россию. В стране, действительно, воруют, несомненно, берут взятки. Но никто еще не доказал, что больше, чем в те времена, когда не было гласности. Чиновники всегда, с древнейших времен разворовывали казну и торговали привилегиями. Давно замечено, что коррупция во всех своих видах, в частности воровство и взяточничество, особенно расцветает в периоды всяческих смут, ломок, перестроек, революций, когда во властные структуры проникают представители теневого бизнеса, когда идет передел и перезахват собственности, когда наряду с кризисом и неустойчивостью власти разрушаются старые нравственные ценности и еще не сформировались новые.

По подсчетам английских экспертов, ежегодно в мире на взятки расходуется до 80 миллиардов долларов. Их получают государственные чиновники самых различных уровней, а взяткодателями в основном выступают представители компаний, чаще всего дающих взятки для реализации своих интересов в развивающихся странах. За взятки обеспечивается заключение выгодных контрактов и проведение нужных экспертиз, создаются препятствия конкурентам для доступа к государственным заказам и т. п. Взяточничество широко распространено не только в развивающихся странах, но и в странах рыночной экономики. Скандалы, связанные с разоблачениями финансовых махинаций, затрагивают всемирно известные корпорации, такие как «Фольксваген», «Опель», «Дженерал Моторс» и «Фиат». Уровень коррупции в Китае, по международным рейтингам, выше, чем в России, близок к российскому этот уровень в Италии, Испании и Турции. Китайская, итальянская и американская мафии мощнее российской. Но почему-то не слышно, чтобы государственные деятели этих стран называли свое отечество страной воров. В России это стало возможным, потому что борьба с коррупцией подменена политической борьбой, а политическая борьба прикрыта видимостью борьбы с коррупцией.

Во все времена в России были люди, честно служившие и государству и народу. К сожалению, их было не так много и они подчас выглядели на общем фоне белыми воронами. Странным казался своим сослуживцам управляющий Санкт-Петербургской таможней Александр Радищев — он не брал взяток; удивлял придворных честностью и правдоискательством сенатор Иван Лопухин; специально в надворные судьи, чтобы судить по закону и совести, пошел будущий декабрист Иван Пущин; примером высокой нравственности для всех юристов по сей день остается Анатолий Федорович Кони. Честные чиновники, пытавшиеся бороться с коррупцией, служили и в советской системе. Таким был заместитель Генерального прокурора СССР Виктор Васильевич Найденов. В Питере четверть века проработал районным прокурором скрупулезно честный человек Игорь Борисович Горский; в рамках закона служа режиму, он сумел сделать много добра людям. Немало по-настоящему честных людей и в наше нелегкое время.

В своих размышлениях о прошлом и настоящем мы исходим из того, что все кажущиеся очевидными утверждения о коррумпированности общества в большой мере отражают наши пристрастия (прежде всего политические). Наш разум не в состоянии охватить все проявления человеческой деятельности в целом, и, вырывая одно из явлений, он невольно, в соответствии с убеждениями и пристрастиями, искажает его. Я приглашаю читателя в путешествие во времени на российской бричке по бездорожью взяточничества и коррупции. Это — путешествие в историю и в настоящее. Путь нелегок, часто мучителен — впереди идеологические ухабы и ямы. Потому неизбежны поломки и падения. Но чем лучше мы будем знать прошлое, тем более верными будут наши представления о настоящем, тем надежнее мы сможем судить и о будущем.