Прекрасное далёко

Александр Каранов (2024)

Сборник рассказов-воспоминаний о кипучей жизни, приключениях и проблемах Саши Каранова, школьника из академгородка Пущино, талантливого гимнаста детско-юношеской спортивной школы, студента Московского физико-технического института. Яркие эпизоды раннего детства, школьных лет и юности, происходившие в семидесятые — девяностые годы двадцатого столетия, отражают удивительные особенности и чрезвычайные события эпохи, ставшей уже историей. В связи со спецификой отдельных сюжетов, некоторые имена и фамилии изменены.

Часть первая. Детство

Ключик для котёнка

Чарующие дни тёплого августа. Мы с мамой и папой на берегу реки заряжаемся её могучей энергией, я смотрю на чёткие отражения в прозрачной воде белых облаков. Облака всегда похожи на что-то или кого-то. Если внимательно смотреть на небо, можно обнаружить много интересного.

«Интересно, кто там сейчас гуляет?» — подумал я, посмотрел вверх и сразу же увидел среди небесных фантазий белого пушистого котёнка.

Да… котёнок — моя мечта.

— Смотрите! — воскликнул я. — Даже у неба есть котёнок! Только у меня его нет!

— Тебе сейчас только три года, — ответила мама. — Подрастёшь, поумнеешь — тут же заведём котёнка!

И я размечтался поскорее поумнеть. А слова «завести котёнка» понял по-своему. Однажды, найдя в своих игрушках ключик от какой-то заводной машины, я принёс его маме и сказал:

— Мама, вот ключик. Мы будем заводить им нашего котёнка…

Спустя два или три года у Фроськи, обитающей в подвале нашего дома, появились котята. Об этом узнали девочки из нашего дома и сообщили всем, кому только можно. Эти девочки и раньше заботились об этой милой серой кошечке, но сейчас перевели её на усиленное питание, подкармливая рыбкой, колбаской, сметаной и регулярно подливая молоко в блюдечко.

Мы с приятелем Димой тоже стали носить ей то мясо от беляша, то булочку. Мне нравилось заводить её к нам в квартиру: мечтая обрести хозяина, Фроська соглашалась следовать за мной. И я мечтал, чтобы она поселилась у нас вместе со своими котятами. Однако мама была уверена, что Фросе будет у нас плохо: я замучаю её своей нежностью. Ей мерещилось, что я буду обнимать её без меры, не буду выпускать из рук… а кошки не выносят бесцеремонного обращения.

— А некоторые дети ещё и целуют их! — восклицала она, содрогаясь от ужаса. — И потом, от кошек не только шерсть, но и микробы, а руки ты не всегда моешь, — так что я за тебя не могу ручаться.

Так и не согласилась, чтобы Фроська переехала к нам.

А однажды летом мы с Андреем играли в футбол на асфальтовой площадке возле нашего дома. Отбирая у меня мяч, он, как это водится иногда у мальчишек, сделал мне подножку. На этот раз подножка не сошла удачно, и я упал на бок, головой на бетонный поребрик площадки. Здорово ударился. Я не мог сразу встать, и Андрей испугался, помог мне подняться.

— Сильно ударился? — встревоженно спросил он.

— Ещё как, — пробормотал я и поплёлся домой.

У меня сразу разболелась голова и дома я уснул, ничего не сказав бабуле.

Когда мама пришла с работы, я спал.

— И давно спит? — спросила она у бабушки.

— Часа полтора.

— Ты сама его уложила? Не время спать: семь часов, а его обычно и в два не уложишь.

— Пришёл и сразу пошёл на диван, лёг и уснул, — встревожившись, ответила бабуля.

— Странно…

Мама стала будить меня.

— Санёчек! Просыпайся! — ласково сказала она, наклонившись ко мне.

Я открыл глаза.

— Меня тошнит, — слабым голосом сказал я.

Мама и бабуля заволновались.

— Что с тобой, деточка?

— Не знаю. Голова болит.

— Может быть, перегрелся? — спросила мама у бабули. — Санечка, давно заболела голова?

— Сразу, как Андрей сделал мне подножку.

— Подножку? — ахнули мама с бабулей.

— Так это, выходит, сотрясение? — растерянно посмотрела мама на бабулю.

— Выходит, сотрясение. Нужно вызывать скорую.

Мама расстроилась ещё сильнее.

— Обязательно скорую? — пробормотала она. — Может, он полежит до утра? А если голова не перестанет болеть к утру, тогда вызовем.

— Да ты что? — возмутилась бабуля. — Если сотрясение, он должен быть немедленно в больнице.

— А как ты упал? На голову или как-то иначе? — продолжила расспросы мама.

— На голову.

— Ну вот видишь. Нужно вызывать скорую, — подытожила бабуля.

Скорая приехала быстро. Папа, вернувшийся к тому времени с работы, взял меня на руки и понёс к машине. Я не сопротивлялся и не возражал: голова болела так сильно, что мне было безразлично, что со мной делают и куда везут.

В больнице выяснилось, что у меня в самом деле довольно серьёзное сотрясение мозга. Теперь я должен был три недели лежать в больнице.

Мечты сбываются

Это были самые скучные дни в моей жизни. Голова перестала болеть на третий день, но вставать с кровати не разрешали. Я имел право лишь ходить в туалет, находившийся рядом с нашей палатой, и сидеть на кровати.

Как же развлекаться в таких условиях?

Помогали мама и бабуля, приходившие ко мне каждый день. Бабуля работала в больнице, а маме врач выписал пропуск. Мне позволяли смотреть картинки в книжках и детских журналах, которые они приносили, а я рассматривал их, не читая: при сотрясении это на какое-то время запрещается. Маме разрешили читать для меня книжки, и я с радостью слушал всё, что она читала. А ещё мы с удовольствием болтали.

— Санёк, а помнишь, как в прошлом году ты шлёпнулся на улице, совсем не больно, и сказал, что у тебя землетрясение мозга? — вспомнила мама.

Про землетрясение мозга я помнил. И про машины, которым почему-то можно по лужам ездить, почему-то они не простужаются, а вот мне по лужам ходить нельзя. И про солнышко, которое, согласно моей детской вере, тоже засыпает в кроватке.

Я с удовольствием слушал мамины воспоминания о моём детсадовском детстве. Они забавны — я потом расскажу о них, — но сначала надо завершить о моём «землетрясении», а затем продолжить о котёнке, к которому я когда-то подобрал ключик.

Из «Мурзилок», которые приносила мама в больницу, я делал самолётики и отправлял в полёт. Они кружились по палате и приземлялись на пол. Мои соседи по палате, дядя Миша и дядя Толя, поднимали самолётики, если я очень хорошо просил их или если моих бумажек накапливалось слишком много.

Вот вернулся из коридора дядя Миша — огромного роста, усатый, голос у него толстый и сам он, наверно, добрый.

— Дядь Миша! Поднимите, пожалуйста, самолётик! Он под столом! — извиняющимся голосом просил я.

— Ну Саша! Ай да Саша! Тебе же врач сказал лежать, а ты всё время скачешь на кровати. Какая польза от такого лежанья? Тогда уж лучше скачи по полу! — сетовал дядя Миша, наклоняясь за самолётиком. — Вот не будешь смирно лежать, голова будет всю жизнь болеть.

Самолётики надоели. Нужно придумать что-нибудь новенькое.

— Мама, принеси мне моих солдатиков или танк, или солдатиков, танк и машинку, — попросил я маму, — ту, что маленькая, тяжёленькая, моя любимая!

— Что ты, нельзя приносить игрушки. Это же хирургическое отделение!

Обидно, что нельзя… Но надо выходить из положения. И тогда был изобретён хоккей. Из серебряной фольги, которая оставалась у меня от конфет, я стал делать шарики — это были хоккеисты. Хоккейным полем служило одеяло. Я азартно гонял своих хоккеистов щелчком пальцев по полю, стараясь подыгрывать советским игрокам. Когда бабулька пришла проведать меня, матч между сборной Советского Союза и Чехословакией был в разгаре.

— Бабуль, смотри, вот у меня вратарь, вот — правый нападающий, вот — центральный нападающий. Это — наши, а это — чехи, — объяснял я, чтобы бабушке было понятно, за кого болеть. — Вот шайба у чешских хоккеистов. Бросок! Промах! Шайба переходит к Харламову!

Иногда шайба или неосторожный хоккеист попадали за пределы поля, то есть моей кровати. И тогда нужно было снова просить проходящего мимо дядю Мишу или санитарку, моющую пол, чтобы их подняли. Если в палате, на моё счастье, никого не было, я спускался и поднимал сам.

Наверно, дяде Мише скоро надоело наклоняться и сам я тоже ему надоел. Он стал убеждать меня и маму, что я уже здоров и меня надо выписывать. Меня не нужно было уговаривать: я — за. А мама ссылалась на врачей, которые полагали, что я ещё не отлежал положенные три недели.

Тем временем моя фольга испарилась: я всю израсходовал на хоккеистов, которых постепенно растерял. Но не бывает безвыходных положений — даже в больнице!

Когда вечером пришла мама, я весело сказал ей:

— Хочешь, я покажу тебе свою новую футбольную команду?

Мама опешила. Ничего не видно — ни шариков, ни бумажек, ни фольги, а я предлагаю ей что-то смотреть.

— Что-то я ничего не вижу, — сказала мама.

— А вот! — и я показал маме катышки, которые я делал из шерсти, выщипываемой из одеяла. Я продемонстрировал удивлённой маме, как я их делаю. Отщипнув несколько волосинок из одеяла, я скатал их — защитник готов. Ещё отщипнул, скатал — вот и вратарь.

— Теперь понятно?

— Бедненький мой! — растрогалась мама. — И чего только ты не выдумаешь…

И ей стало жалко меня, такого весёлого и неунывающего.

Она сделала паузу, а потом загадочно проговорила:

— А знаешь какой сюрприз мы тебе придумали?

— Какой?

— Угадай.

— Новую машину? — стал угадывать я. — Автомат с фонариком? Нет?.. Что же тогда? Неужели котёнка?.. Угадал! У нас будет котёнок!

— Я попросила девочек из нашего дома, чтобы они подыскали симпатичного. А они сказали, что скоро будут раздавать Фроськиных котят и мы тоже можем взять.

Ока, 1975 г.

— Почему они сейчас не раздают? — возмущённо воскликнул я. — Фроська — бездомная кошка, можно и без них взять.

— Без девочек нельзя — это их право, они же шефствуют над ней. Ты лишь по настроению приносил кошечке еду, а они — регулярно. А когда родились котята, они пелёнки им принесли, бегали то и дело в подвал проведать. Так что они сами имеют право решать их судьбу.

С этого момента моя жизнь в больнице стала проходить в нетерпеливом ожидании, когда же, наконец, девочки отдадут котёнка. Едва успеет мама войти в палату, как я тут же обрушиваю на неё один и тот же вопрос:

— Ну как, принесли котёнка?

И вот за два дня до моей выписки в нашей квартире появился котёнок!

Дело было так.

В то время, когда мама была у меня в больнице, к нам домой пришла Ира, девочка из нашего дома, и принесла котёнка. Дома был только папа.

— Тётя Рита просила, чтобы мы принесли вам котёнка. У нас один остался, остальных уже раздали. Вы возьмёте его? — сказала Ира.

— Ну, раз договаривались с тётей Ритой, возьму, конечно, — сказал папа.

Когда мама пришла домой и увидела серенькое полосатое существо, она расстроилась:

— Не очень-то красивый… Я же просила, чтобы дали самого красивого. Худющий, хвостик тонкий, кривой, шерсть короткая, а я хотела пушистого…

Она держала в руках бедного котёнка и внимательно рассматривала со всех сторон.

— А глазки какие красивые! — вдруг обрадованно воскликнула она. — Посмотри, какие красивые и умные у него глазки! Это же самое главное!

Папа посмотрел. Глаза и мордочка котёнка ему тоже понравились.

И котёнок остался у нас.

На другой день мама стала рассказывать мне, как приёмыш вёл себя в первый день. Слушал я с огромным удовольствием!

Тишкины спектакли

И вот я выписан из больницы. Меня встречает новый член семьи.

Зря котёнок не очень сильно понравился родителям. Мне понравился — и даже очень! Чёрные полоски на серо-коричневом фоне — самый распространённый кошачий окрас, самый древний в мире. На лапках — поперечные полоски, на спинке — продольные, на шейке — в два ряда, словно ожерелье. Глаза — ярко-зелёные, умные-преумные, носик — нежно-розовый, подбородок — беленький!

Котёнка назвали Тишкой. Он оказался таким же весёлым, как и я; его понятливость была удивительна. Если он ходил по подоконнику в бабушкиной комнате, то так аккуратно, что не касался комнатных цветов, — именно этим он покорил бабулю.

— Тиша, спой что-нибудь, — ласково просила мама, наклонившись к котёнку.

Уговаривать не нужно! Громкое, животворящее мурлыканье начиналось немедленно. Одно но: мы все удивлялись, почему он выполняет только мамину просьбу. Если просил папа, я или даже бабуля, он равнодушно смотрел на нас умными глазками и молчал. Или отворачивался в сторону.

У нашего любимчика были различные приёмы, чтобы выпросить вкусненькое или добиться нашего прощения за какую-то провинность. Сначала он просто мяукал, потом кувыркался на спинке, красиво и ласково выгнув белую шейку и лукаво поглядывая на нас. Или заваливался на спинку, смешно поднимал лапки, сворачивался баранкой и улыбался… Кто устоит перед таким очарованием?

Говорят, что кошки плохо поддаются дрессировке. Возможно, поэтому наш Тишка дрессировался сам. Когда мы обедали, он вставал на задние лапы, передней опирался о ножку стола и начинал клянчить. Мы, конечно, не всегда выполняли его просьбы — чтобы он не объелся (с ним такие случаи бывали). Как-то раз получилось, что он, оттолкнувшись передними лапами от ножки стола, случайно сделал шаг назад на задних лапах. Мы бурно отреагировали и тут же бросили ему кусок жареной рыбки. Догадливый Тишка мгновенно сообразил, почему мы так расщедрились, и после этого стал ежедневно тренироваться, используя ножку стола как поддержку в первом мгновении старта. Очень быстро он научился делать не один, а два шага, потом больше… ещё больше. Вскоре он свободно ходил без всякой стартовой опоры. И, конечно же, он легко вычислил: чем больше и лучше его работа, тем больше и качественней вознаграждение. Так что старался изо всех сил… однако степень усердия зависела от его аппетита.

Когда нам хотелось, чтобы Тишка исполнил свой коронный номер, мы говорили просто: «Тишка, пройдись!» Котёнок не ломался, не заставлял себя уговаривать, а с удовольствием принимался за работу.

Успехи не вскружили голову творческой натуре. Полосатый артист не остановился на достигнутом и стал совершенствовать своё мастерство. Топая на задних лапках, он иногда — наверно, чтобы удержать равновесие — взмахивал одной или обеими передними. Сначала это получалось непроизвольно. Заметив, что всякий раз, когда он делал такой жест, мы приходим в восторг и не скупимся на вознаграждение, котик стал делать взмахи уже сознательно. С каждым разом они получались все интересней, точней и разнообразней. Более того, он догадался, что именно новые трюки приводят нас в неописуемый восторг, и стал придумывать их сам, проявив себя как незаурядная творческая личность. То обе лапки поднимал вверх, то одну, то одной лапкой тёр мордочку, шагая на задних, то обеими тёр, как будто умывался на ходу. А иногда одной из лапок делал жест, похожий или на пионерский салют, или на честь, которую военные отдают офицерам. Замечательно было и то, что он творил уже не ради куска сырой трески (он получал своё питание в нужном количестве), а ради аплодисментов, которые ужасно нравились ему, ради удовольствия порадовать нас и быть в центре внимания. Он оказался удивительно честолюбивым животным, ему по вкусу пришёлся наш восторг. Тишка настолько увлёкся своим творчеством, что решил давать нам концерты уже на стуле. Да! Он запрыгивал на стул, вставал на задние лапы, передние поднимал кверху и крутил ими так, будто танцевал барыню.

— Тиша, пройдись-ка, — просит папа, удовлетворённый ещё не завершившейся вечерней трапезой.

Тиша устал и как раз надумал вздремнуть у бабушки на коленях. Но, как существо долга, он встаёт, выходит на сцену и шагает.

— Не так. Плохо прошёлся, — укоризненно говорит строгий папа.

Это значит, что Тишка или мало прошагал, или лапками поленился взмахнуть. И котик послушно исправляет «халтуру». Расчувствовавшийся папа отламывает кусочек своего жареного хека и благодарит артиста. Получив заработанную честным трудом рыбку, Тишка залезает в самое надёжное место, под буфет, чтобы его сегодня уже никто не беспокоил; из-под буфета, как обычно, торчит его тонкий хвост, уже менее кривой, чем в раннем детстве.

Такой добродушный и незлопамятный! А если нахулиганит, зная, что могут наказать, — залезает в своё надёжное укрытие и выжидает, когда страсти улягутся и нам надоест сердиться. Понимает, что виноват: предупреждали ведь, что со стола ничего нельзя брать без разрешения, даже жареную рыбу. Проходит некоторое время — и наш друг выползает из своего бункера, подходит к тому, перед кем провинился, и смотрит на него выразительно, будто говорит: «Ты на меня уже не сердишься? Тогда давай помиримся!»

И ему говорят: «Ну ладно, что с тобой поделаешь! Раз осознал ошибку — прыгай!» Тишка тут же прыгает на колени и, растроганный, начинает благодарно мурлыкать.

Однажды с газовой плиты свалился чайник, поставленный мною неудачно. На кухне в момент падения, кроме Тишки, никого не было. Когда на шум явился папа, Тишка тут же залез под буфет — на всякий случай. «Пока найдут виновного, мне уже попадёт. Лучше не рисковать», — благоразумно подумал он.

А ещё ему нравится приглашать нас в игру. Играет не на шутку: пускает в ход и клыки, и когти, и нужно быть очень осторожным, чтобы он, увлёкшись, не цапнул как следует. Он любит, чтобы последнее слово было за ним. Если победителем выхожу я, поверженный Тишка быстро встаёт, отряхивается, чуть ли не ползком подкрадывается сзади, стремительно бросается на противника, то есть на меня, легонько кусает в ногу и, довольный, что отомстил, с достоинством отходит.

Весь наш дом узнал, что у нас не просто кот, а кот учёный, и дети приходили к нам смотреть на чудеса, которые он вытворял. А однажды после такого концерта, исполненного на кухне, был объявлен номер Оли, моей троюродной сестрёнки, которая жила в этом же доме. У Оли абсолютный музыкальный слух, она изумительно пела и танцевала. Мы с удовольствием слушали её выступление, громко восхищались… Тишка сидел под столом, и нам казалось, что он, после своего блестящего номера, теперь тоже радуется за маленькую Олю. Не тут-то было!

Когда Оля спела ещё одну песенку, смолкли аплодисменты и затихли восторги, в наступившей тишине из-под стола вдруг раздался голос нашего кота. Какой же это был противный и какой выразительный голос! Мы никогда такого не слышали! В нем были раздражение, возмущение, оскорблённые чувства. Или зависть? Способны ли коты на зависть? Мы все чуть не лопнули от смеха.

Вот так он показал, что сам предпочитает быть в центре внимания и свою популярность ни с кем делить не намерен.

Бегство

У меня горе: пропал Тишка.

Было лето, каникулы. Я отучился во втором классе. Мы только что переехали на новую квартиру: из двухкомнатной в шестом доме в трёхкомнатную — в соседний дом, пятый.

И хотя новая была значительно больше старой и находилась рядом с домом, в котором мы жили раньше, мне совершенно не хотелось переезжать, не хотелось расставаться со старым, уютным гнёздышком. Похожее чувство я испытывал, когда мои родители выбрасывали старые поломанные игрушки. Я не любил, когда мама выкидывала предметы, которыми я когда-то пользовался: остатки набора кубиков или дырявую пластмассовую биту для игры в городки. Однажды, когда мне было пять лет, я увидел в мусорном ведре свои старые домашние тапки, и мне стало так жалко их, будто они были живыми… Вызволив из ведра старых друзей, я принёс их маме и укоризненно сказал:

— Мама, не надо их выбрасывать!

— А что же с ними делать? — удивилась мама. — Они ведь уже малы тебе.

— Пусть лежат, на память…

А однажды мама показала мне чайную чашечку с нарисованными на эмали зелёными ёлочками и сказала, что я пил из неё, когда мне было два года. Я сразу же растрогался и предупредил маму:

— Мама, не выкидывай её никогда. Пожалуйста. Я не люблю, когда выбрасывают мои вещи! Мне их очень жалко!

Мне жалко, когда исчезают свидетели и молчаливые спутники моего уходящего детства. Это для других они неодушевлённые! Душа ушедших дней раннего детства остаётся в этих старых, вышедших из употребления, вещичках. С ними связано столько забытого, но забытого не навсегда! Ведь если на глаза случайно попадётся игрушка или какая-то вещь, ты тут же вспомнишь что-то милое, связанное с ней и ушедшее. А если не вспомнишь детали событий, то вспомнишь запах тех дней, когда ты в этих стоптанных коричневых ботинках со сбитыми носами пинал резиновый мяч, разрисованный, как глобус, и иногда, хорошо разбежавшись, падал.

И когда я смотрю на полинялые и облезлые кружочки с дыркой от простеньких деревянных пирамид, которые я собирал в раннем возрасте, я верю, что когда-то был совсем маленький.

При переезде папа выбросил целый ящик ненужных, поломанных игрушек. Я не стал делать из этого трагедию, но в душе огорчился.

— Квартира — не музей и не склад, — объяснил папа.

Так что я, как никто, понимал Тишку в его нежелании расставаться со старой квартирой и её привычными родными запахами.

Сразу стало ясно, что нашему трогательному и добродушному котику новое жильё пришлась не по вкусу. Ещё бы! Кто из кошек благосклонно относится к переездам на новое место?! А Тишке пришлось не только покинуть уютную обжитую квартиру: он пережил двойной стресс! У прежней хозяйки, с которой мы совершили обмен, была собака! Она переехала, но её запахи остались! После тщательного обнюхивания каждого угла Тишка понял, что здесь ему не жить. С горя и от страха он забился в угол туалета, и мы не сразу смогли его найти.

На следующий вечер папа принёс из старой квартиры забытые карнизы для штор. Когда он позвонил, я открыл ему дверь и некоторое время держал открытой, чтобы папа благополучно занёс в прихожую эти длинные металлические конструкции.

…Пропажу нашего кота мы заметили только утром. Зная, что кошки привязаны не к хозяину, а к жилью, мы поняли, что Тишка должен был устремиться в сторону своего прежнего местожительства. Однако на улице он никогда не гулял, а значит, вряд ли мог ориентироваться.

Мы встревожились. Я тут же отправился на поиски. На всякий случай сначала я побывал в старом доме, но хозяйка сказала, что Тишка там не объявлялся, иначе её Джимми лаял бы.

О своей беде я рассказал Димке, встретившемуся возле подъезда.

— Надо организовать спасательную экспедицию, — тут же отреагировал Димка.

Он вызвался помогать. Я сбегал домой, взял спички, отрезал кусок колбасы для приманки, и мы направились в подвал старого дома. Больше всего я боялся, как бы моего любимого котика не порвали дикие бездомные котяры (среди них встречаются иногда очень жестокие).

Мы обошли подвал, проверили все углы, затянутые липкой паутиной и заваленные пылью, заглянули за какие-то ящики, спугнули несколько бездомных кошек… Увы, Тишки нигде не было… Наверно, из старого дома Тишку прогнали коты. Ведь он для них чужой. Откуда им знать, что Тишка жил уже целый год здесь, на пятом этаже: на улице-то он не появлялся, не завоёвывал в смертельной схватке с другими котами право на эту территорию. Они и прогнали его, а он не смог постоять за себя. Не исключено, что он принял бой. Не исключено, что с честью дрался. Но более вероятно, что он проиграл сражение с опытными, матёрыми котами. Ведь он молодой, ему чуть больше годика. А в нашем старом доме коты — настоящие пираты.

И я представил ужасную картину, как после поражения Тишка ковыляет куда-то в поисках незаселённого котами места, клок шерсти выдран, ухо надорвано… Бедный, жалкий, глупый. На душе у меня становится совсем скверно.

Искать! Скорее искать! Мы снова советуемся с Димкой и решаем, что после предполагаемого неудачного путешествия в свой старый дом Тишка образумился и решил вернуться в новый. Скорее всего, он не запомнил своей новой квартиры, поплутал без толку по этажам и решил заночевать в подвале этого нового дома.

И мы отправились в подвал.

— Тишка! Тишка! — умоляли мы отозваться несчастного.

Никто не отвечал…

На следующий день мы решили обследовать все дома нашего района. Все крыши. Все подвалы. Ведь должен же он где-то скрываться!

Мы заглядывали под каждый куст, в каждую щель. Увидев издалека кошку, похожую на Тишку, мы с радостным воплем бежали к ней:

— Тишка! Тишка!

Однако все эти «похожие» кошки, завидев нас, спешили скорее скрыться.

Так прошла неделя. Мы всё блуждали и блуждали по городу в бесплодных поисках. Свою тактику мы изменили: заметив «подозрительную» кошку, не бросались к ней, а подходили осторожно, внешне спокойно (а в душе взволнованно), рассматривали и, разочарованные, отходили. Если кто-то из знакомых говорил, что видел кошку, похожую на Тишку, мы тут же устремлялись туда, приглядывались, высматривали…

Папа после работы тоже отправлялся на поиски, иногда повторяя наши маршруты. Каждый раз, поднявшись из подвала наверх, он тщательно осматривал себя: в подвале было много блох, и они с радостью бросались на новеньких. Как ни странно, но нас с Димкой они не трогали. А может, мы просто не замечали их.

Наверно, папа уже смирился с тем, что наш кот никогда не найдётся, и перестал делать обходы подвалов и чердаков нашего микрорайона.

Мама Рита

А я, уже один, всё ходил и ходил по городу. Если мне некоторые кошки казались «подозрительными», то и я казался им подозрительным. Наверно, я и людям внушал опасение: печально-отрешённый, в подвальной паутине, с прилипшим к одежде мусором, одержимый манией преследования всех полосатых серо-бурых кошек.

— Мама, неужели Тишка уже никогда не найдётся? — вернувшись домой, с робкой надеждой в голосе обращался я.

И мама, тоже робко, пыталась успокоить меня.

— Если будете искать последовательно — найдёте. Не мог же он исчезнуть бесследно! Наверняка обосновался в каком-то месте. Нужно искать серьёзней. А вы не ищете, а блуждаете беспорядочно. И папу нужно уговорить. Пусть поможет!

Больше всего я боялся, что Тишка не смог найти в городе не занятой котами территории и его отовсюду прогнали если не коты, то люди, — поэтому он решил уйти куда глаза глядят. Уж тогда-то мы его не найдём.

Мне стали сниться страшные сны, в которых наш кот умирал с голоду, истекал кровью из-за ран, нанесённых в неравном сражении, или убегал от преследователей.

И вот в субботу утром, очнувшись от ночных кошмаров, я пришёл к маме.

— Всё! Тишка никогда не найдётся! — сказал я и разревелся. — Мама, неужели я уже никогда его не увижу?

Мама сама чуть не заплакала.

Был как раз выходной. Мама подошла к папе, лёжа читающему какую-то фантастику.

— Саша, неужели так трудно найти кота? Это же не клад искать! Хоть бы ребёнка пожалел. Посмотри, как переживает!

Папа обиделся.

— Это я всерьёз не искал?! Да меня в подвале блохи чуть не съели!

— Ну и что? Ты должен был хотя бы весь наш район проверить. Он не мог далеко уйти.

— Ну ладно, Санька, пойдём искать, — согласился папа, взял фонарик, и мы, прихватив колбасу как приманку, снова отправились на поиски.

На сей раз мы решили снова спуститься в подвал нашего нового дома.

И вот мы бродим по тёмному, пыльному подвалу, посыпанному, как пудрой, блохами, и всматриваемся в каж-дый угол.

— Тишка! Тишка!

Потом прислушиваемся… Молчание.

И вдруг мне показалось, что где-то кто-то слабо мяукнул.

— Папа, пап! — схватил я отца за руку. — Он отозвался!

Но папа сам не слышал и мне не поверил.

— Тебе показалось!

— Нет! Не показалось!

И я снова стал звать, ещё громче:

— Тишка! Тишка!

Остановились. Прислушались. Тишина…

— Тебе почудилось, — обречённо сказал папа.

Я был сильно подавлен, но сдаваться не собирался.

— Нет, папочка! Не почудилось!

— Ну ладно, давай сделаем минуту тишины. Может, снова объявится…

Мы умолкли.

И вдруг откуда-то издалека донеслось слабое «мяу».

— Правда мяукает, — обрадованно удивился папа.

Мы рванули в сторону, откуда слышалось «мяу».

В нашем подвале много кладовок: каждая квартира имеет свою кладовку; все они на всякий случай запираются. Возле одной из них мы остановились: кажется, здесь…

Я торопливо сунул в щель под дверью, запертую на замок, кусочек колбасы. В ответ раздалось такое голодное «мяу», что мы поспешили сунуть ещё. Чувствовалось, что колбаса мгновенно съедается.

Тишка это или нет? По голосу, такому тоскливому и измученному, не определишь. Но если и не Тишка, всё равно надо спасти несчастного заключённого. Кто его сюда запер? За какие грехи?

Папа посмотрел на номер квартиры, запечатлённый краской на двери кладовки, — 84. И тут же помчался к хозяевам просить, чтобы открыли.

Вскоре он вернулся с бородатым мужчиной, державшим в руке ключ.

— Здесь никого не может быть! — восклицает мужчина. — Меня месяц не было в подвале!

Он отпирает дверь, и мы заходим.

В кладовке никого нет… Мы поражены.

— Я же говорил! — торжествует мужчина. — Никого и не должно быть! Как могла попасть сюда кошка? Я месяц сюда не заходил. Окон нет, дверь заперта… Вам показалось!..

Я был оскорблён таким недоверием!

— А колбаса?! Она исчезла! Мы её под дверь подсовывали, а кончик оставляли снаружи!

— Кис-кис! — стал звать папа.

В кладовке стояло несколько ящиков и корзин. Мы стали обследовать их. Бородатый мужчина стоял, скучая: он все ещё не верил, что в этой темнице может жить какое-то существо… кроме мышей и блох, конечно.

— Так вот ты где!!!

И папа извлекает из какого-то угла, из какой-то щели между корзинами тощее, дрожащее от испуга, существо.

Это наш Тишка.

— Тишка! Тишка! — кричу я, забираю кота у папы и прижимаю к себе — так крепко, чтобы до конца прочувствовать и поверить в своё счастье, от которого у меня даже слёзы выступили.

Теперь скорей домой: обрадовать маму. Но папа не спешит. Его, как и бородатого мужчину, интересует тайна Тишкиного появления в этой конуре. Тем более что кот сбежал восемь дней назад, а сюда не заходили целый месяц. Эта тайна интригует и меня.

— Всё-таки здесь должна быть какая-то щель, — рассуждает папа. — Нужно найти её.

И он просматривает стены помещения. Сначала снизу, потом взгляд его скользит вверх…

И вот все мы видим на потолке, в углу, небольшое отверстие, достаточное, чтобы через него пролезла кошка. И папа, и бородатый мужчина догадываются, что кладовка расположена под лестницей нашего дома. Мы выходим из подвала.

Заходим в подъезд, подходим к лестнице и за ней действительно обнаруживаем щель, через которою Тишка прыгнул в свою тюрьму.

Сбежав от нас, он, наверно, не смог выбраться из дома, так как дверь в подъезде могла быть закрытой. Возможно, кто-то спугнул его, и бедняга, обезумев от страха, устремился под лестницу, а там увидел спасительное отверстие. Не задумываясь, он устремился в эту дыру, грохнулся вниз и очутился на полу кладовки, ставшей его тюрьмой…

Тишкина тайна

Дверь открыла мама. Увидев меня с Тишкой в руках, она глазам своим не поверила.

Мы с папой, перебивая друг друга, рассказываем, как было.

— Но почему вы раньше не могли найти его в этом подвале? — недоумевает мама.

— Может, не так тщательно осматривали подвал, — подумав, отвечает папа.

Тишка, выпущенный из моих рук на пол, первым делом принялся обнюхивать квартиру. Ну и похудел же он! Нужно срочно кормить! А какой возбуждённый! Бегает, бегает… мяукает странно, с новыми, особыми интонациями.

Из опасения, что у него с непривычки, а точнее с отвычки, может заболеть желудок, мы сначала дали ему немного еды. Зато молока налили столько, сколько он сможет выпить. Ну и лакал же он!.. Вечером мы уже смелей давали ему любимые лакомства, а на следующий день давали столько, сколько съест.

Любимые лакомства… Теперь у него всё стало любимым, и он ел то, от чего всегда отказывался: белый хлеб, творог, сыр, варёный и жареный картофель, борщ, — в общем, всю человеческую пищу. Да с какой охотой! Видно, голодовка кое-чему научила его, и там, в страшной темнице, он сожалел о не съеденных когда-то корочках и прочей вкуснятине. Я был особенно потрясён, когда, спустя несколько дней после Тишкиного возвращения, мама обронила возле плиты несколько макаронин, и бывший гурман тут же слопал их.

Смотрели мы на Тишкино обжорство с удовольствием. Мы с ужасом представляли, какой страшный голод пришлось пережить бедняжке… Может, одну мышку ему удалось поймать, но ведь запить было нечем! Ни молока… ни воды… И так — целую вечность, без всякой надежды на избавление…

И вот что особенно любопытно. В первые три дня Тишка неотступно следовал по комнатам за любым из нас, особенно за мамой и бабулей, и всё что-то рассказывал, рассказывал…

Да!!! Это был настоящий рассказ!!! Он так выразительно, с такими разнообразно-сложными интонациями и переливами голоса жаловался на злоключения, постигшие его после бегства! И не повторяясь, а находя всё новые и новые кошачьи «слова» для горькой исповеди, то возмущаясь и негодуя, то горюя и раскаиваясь о своей глупости.

Раньше он лишь в исключительных случаях позволял мне фамильярничать, зато теперь разрешал гладить и даже при этом громко мурлыкал! А к двери он теперь даже близко не подходил. Когда кто-то звонил, и её открывали, убегал в комнату, пережидал, а после того как дверь захлопывалась и гость уходил, осторожно высовывал из-за угла мордочку: «Можно выходить?»

И стал панически бояться мужчин. Если к нам приходил кто-то, ему незнакомый, он прятался в укромном месте и сидел там, пока «этот тип» не уходил. В присутствии «типа» его нельзя было извлечь из укрытия даже жареной треской. Именно поэтому он в той подвальной тюрьме спрятался от нас под корзинами: с нами был чужой мужчина…

Тишка — воспитатель

Тишка был лучше обыкновенного будильника — самозаводящийся и не умолкающий. Он не затихал до тех пор, пока не вставал тот, кто был ему нужней всего, или тот, у кого нервы были слабее. Бабуля поднималась раньше всех и всегда в одно и то же время: в восемь ноль-ноль она должна быть на работе. Скоро Тишка понял это и стал будить её персонально, именно в то время, когда ей пора было вставать, в семь утра. Он подходил к двери бабушкиной комнаты и начинал протяжно мяукать. Мяуканье это не было противным, как у некоторых котов, но зато было настойчивым. Когда оно не помогало, Тишка засовывал лапки под дверь и делал попытку отворить её. Стоило ему услышать шорох в комнате, как тут же интонации его голоса менялись, становились уверенней, но он продолжал горланить до тех пор, пока не открывалась дверь.

И тогда Тишка подскакивал, задирал хвост, с победным воплем мчался к холодильнику, изящно падал на спинку и, сложив вплотную вытянутые лапки, забавно протягивал их вверх, потом переворачивался то на один бок, то на другой, поглядывая на бабулю: «Видишь, как я для тебя стараюсь?»

Полюбовавшись маленьким спектаклем, бабуля открывала холодильник и доставала кусок мороженой морской рыбы (а речную он не ел). Как обычно, — всегда, везде и со всеми, — она не скупилась, и Тишка, громко мурлыча, в знак благодарности подставлял ей спинку: «Гладь! Разрешаю!»

Нас удивляло то, что, несмотря на закрытую дверь бабушкиной комнаты, котёнок (точнее, кот, потому что Тишке шёл уже второй год, он очень вырос и, имейте в виду, похорошел) абсолютно точно знал, в комнате она или нет. Если было ночное дежурство на скорой помощи, до восьми утра, Тишка в семь утра молчал, зато в половине восьмого подходил к нашей двери — это было время нашего подъёма — и начинал концерт.

Были у нашего сокровища и маленькие слабости. Одна из них безобидна — это жадность. Даст ему бабуля поесть как следует, но вдруг на кухню заходит мама. Он тут же притворяется голодным, начинает усиленно мяучить и тереться мордочкой об холодильник. Попадалась мама на его удочку или нет, неважно, — он то же самое требовал и от папы, зашедшему на кухню вслед за мамой. Всех, кроме меня, он считал своими должниками.

Вторая слабость. На нашем балконе были подвешены длинные, неглубокие ящики для цветов, наполненные землёй. Тишка очень любил наведываться к ним, портил землю, и цветы уже не росли. Мама и бабуля ругали его, и он знал, что поступает плохо, но так хотелось сделать ямку в земле и потом с наслаждением закопать всё что надо, — вместо того, чтобы сидеть на бортике унитаза! Мы обо всём догадывались, если видели, что наш котик бежит через зал со стороны балкона. Сообразив, что уличён, он ласково и лаконично мяукает на ходу, пытаясь оправдаться: «Да это я так… дышал воздухом…»

Третья слабость Тишки была совсем не безобидна. Догадываетесь, о чём речь? Она свойственна именно котам, и из-за неё многие предпочитают держать в квартире кошек. Эта слабость называется «метка». Возникла она после исторического побега, когда бедняжка мучился неделю в подвале. Тишка — кот учёный, так что свои маленькие и большие дела делал в унитаз, стоя на его бортике, однако в определённых местах квартиры через каждые два месяца появлялась небольшая лужица. Такими местами был угол в прихожей возле калошницы и угол за швейной машиной в бабушкиной комнате.

Поставленная метка означала неприкосновенность территории: «Место занято». Никто не посягал на его владения, но кот, невзирая на всеобщее осуждение, продолжал ставить свои пахучие знаки и однажды из-за этого у нас чуть не случился пожар.

А было так.

В субботу утром, после того так мама отправила меня на улицу дышать воздухом, она зашла в мою комнату, чтобы вытереть пыль. Вдруг она почувствовала едкий запах и даже разглядела в комнате дым. Сначала она подумала, что дым проник с улицы, где, может быть, жгут костёр. Решив уточнить, в чём дело, она на всякий случай подошла к магнитофону и тут услышала подозрительное жужжание, которое бывает, когда магнитофон включён; она увидела выползающую из него струйку дыма…

Мама тут же выдернула вилку из сети — жужжание прекратилось. Открыла крышку. Всё нормально: выключатель в положении «выключено».

Но тогда почему же он дымит? Пластмассовая панелька возле выключателя расплавилась и обуглилась; напротив неё на крышке — сажа, в комнате резкий неприятный запах. Возле лунки, где помещается кассета с магнитной лентой, лужица. Вода? Но откуда?

А вот и папа вернулся из магазина. Начинается экспертиза. Сначала папа смотрит на повреждение, которое случилось в магнитофоне при возгорании. К счастью, это не так страшно: надо только заменить выключатель и, возможно, предохранитель.

— Как это произошло? — недоумевает мама.

Папа объясняет, что эта странная вода замкнула контакты выключателя, вследствие чего задымили провода, но, к счастью, загореться они не успели.

Если бы в это время никого не было дома, конечно, начался бы пожар. Сначала загорелась бы крышка магнитофона, потом книги, лежащие на нем, рядом стоящий книжный шкаф. А пока бы кто-нибудь из соседей заметил дым, вызвал пожарную машину и она бы приехала, — сгорело бы много.

Установили, что странная вода на магнитофоне была кошачьего происхождения: ею была сбрызнута кипа книг, которые я небрежно навалил на магнитофон, оттуда водица стекла под крышку и попала к выключателю.

А Тишке — хоть бы что… Ну, ткнул его папа мордочкой в лужицу, шлёпнул по попке. Нарушитель отряхнулся и скрылся под буфетом.

Мне прочитали наставление о том, что я своей неаккуратностью и нежеланием складывать на место книги и учебники подтолкнул животное к преступлению.

А бабуля поправила:

— Не преступление совершил Тишка, а провёл урок: таким способом он решил приучить моего внука к порядку.

А себе родители намотали на ус: в целях безопасности все приборы, работающие на электричестве, после использования отключать от сети.

Волшебники Изумрудного города

Своё прошлое нужно знать, хотя самому о раннем детстве очень мало удаётся вспомнить. Но для этого существуют наши мамы — они напомнят. Моя мама так и сделала. И вот что она поведала.

…Тёплый летний день. Выходной. Мне почти четыре года.

— Ну что, на какую природу пойдём сегодня? — спрашивает мама. — На речку или в лес?

— На речку! — не раздумывая отвечаю я. — Там катера, баржи, моторки. А в лесу вместо моторок комары жужжат.

Да, радостно видеть издалека «катательный» (как я называл в детстве) теплоход «Заря», летящий к нашей пристани! Подходя к берегу, катер оставляет позади себя белопенный бурун — это изумительно! Как грибы из лукошка, высыпают на берег пассажиры. Катер принимает новых счастливцев, грозно взвывает двигатель, «Заря» продолжает полёт, и шипящая пена буруна бросается за ней. Наступает другой ошеломляющий момент. Волны, образованные теплоходом, устремляются к берегу, раскачивают ялики и с досадой разбиваются. Я представил, как сижу в одной из лодок и качаюсь вместе с ней на волнах.

— Но ведь, Санёк, мы всё время на речку ходим, а в лесу уже давно не были, — почему-то хочет переубедить меня мама.

— А зачем же ты тогда спрашиваешь, куда идти?

— Интересно узнать, что тебе нравится больше.

Вооружаюсь сачком для бабочек, ведёрком для земляники, и мы отправляемся в лес.

Заметить среди зелёной травы на высоком тонком стебельке красные ягоды земляники — праздник. Даже жалко срывать и портить красоту. Но что поделаешь — слишком вкусно!

У нас соревнование: кто наберёт больше ягод. Вообще-то я люблю соревнования, но мне почему-то больше нравится выигрывать. Сейчас я чувствую, что мне не удастся вырваться вперёд, и предлагаю маме высыпать мою землянику в её банку, — чтобы собирать вместе без соревнований.

Новогодняя ёлка в Доме учёных Пущино. Дед мороз — Александр (Алик) Азарашвили. 1976 г.

— Нет уж, хитренький Саня, у меня первый сорт, а у тебя — второй, — возражает мама. — Сколько в твоём ведёрке зелёных ягод и мусора? Листочков, травинок?! Уж лучше ты отдельно собирай. Только гонись не за количеством, а за качеством. И не ешь, пока не соберёшь, иначе тебе за мной не угнаться.

Сначала я мужественно терплю, не ем. Потом забываю о мамином наказе: рву и ем, ем и рву. Заметив, что папа снисходительно улыбается, глядя на меня, я застенчиво объясняю:

— Папа, знаешь, почему я ем землянику?

Конечно, папа не догадывается.

— Потому что я её обожаю.

Моя рука прикасается к чему-то мягкому и влажному. Царевна-лягушка! Царевна не успела догадаться, что надо драпать, зато я успел взять её в руки и стал рассматривать с большим интересом.

И вдруг папа восклицает:

— Лось! Смотрите!

В трёх шагах от нас неторопливо шёл лосёнок, с большими рогами и отвислой верхней губой. Папа с мамой, обо всём забыв, уставились на животное, пока оно не скрылось в зарослях. Конечно, такое событие было бы интересно и мне, но я не успел сообразить, что в жизни, наверно, только раз мимо тебя в лесу может пройти сохатый. Или вообще ни разу. Я лишь на мгновение поднял голову, чтобы посмотреть на это чудо. Лягушка казалась мне не менее чудесной; я впервые в жизни поймал её, и она могла в любой момент выскользнуть из рук. Отвернувшись от роскошного зверя, я снова наклонился над ней, чтобы успеть хорошенько рассмотреть, пока она не вырвалась.

— Лучше лягушка в руке, чем лось в лесу, — изрекает папа, удивляясь, что лягушка увлекла меня больше, чем лось.

— Папа, я устал разрываться на части! И земляника, и лягушка, и лось — все сразу…

…Вечером мама читает мне «Волшебника Изумрудного города». Элли с Тотошкой, Железный дровосек, глупый, но добрый соломенный Страшила и трусливый Лев вселяются в наш дом, и маленькая девочка Элли ходит по нашим комнатам и поёт свою чудесную песенку. Почему они такие симпатичные? Потому что добрые и умеют дружить? А каков великий и ужасный Гудвин в своей тронной комнате! А тот большой горшок смелости?

— Мама, это наша книга? — спрашиваю я.

— Нет. Тётя Таня Щипакина дала почитать.

— А ты купи у неё!

— Что ты, Санёк! Кто же продаёт также хорошие книги?

— А ты её за двести миллионов рублей купи!

— Да ты что!? Таких денег ни у кого нет.

— Ну, тогда давай перепишем её.

— Вот научишься писать и сам перепишешь. А мне некогда.

— Мама, но ты же — волшебница. Сделай так, чтобы эта книга стала нашей.

— Эх, Санёчек! Разве на такое чудо хватит моей волшебной силы?..

Как только я научился писать, мама снова взяла у тёти Тани эту книгу. Перечитав её, я понял, что мне нелегко вновь расстаться с таким праздником… И меня осенило: надо переписать! Мне показалось, что синий цвет в стержне шариковой ручки не годится для такой чудесной книги, — непременно нужно красным! Но красного стержня дома не оказалось, поэтому пришлось использовать красный карандаш.

Начал я с воодушевлением, но быстро устал: работа с карандашом шла медленней, чем хотелось. И тогда я догадался, что время, затраченное на переписывание, можно употребить на чтение другой, не менее интересной книги. Ведь их так много! Успеть бы всё прочесть!

А эти, переписанные мною красным карандашом странички, мама сохранила в своём архиве.

Красное стёклышко

Воспоминания о прошлом

Самые лучшие праздники — те, когда дарят подарки. Но есть вроде бы и праздники, но не тебе дарят, а ты должен дарить.

Например, 8 Марта. Чем плох этот праздник? Весна пришла, всем хорошо, весело; все поздравляют женщин. Однако сколько ответственности перед ним! Нужно готовить маме подарок! Причём засекреченный! А у меня ведь ещё и бабуля! И ей нужен подарок!

Камешек, который я нашёл вчера на дороге и который мне очень нравится, им не подаришь. Подшипник, которым я так дорожу и который мог бы осчастливить и Генку, и Димку, — тоже им не подойдёт. Только сейчас я начинаю понимать, какие капризные и непростые эти женщины.

Вот сегодня мама подметала пол и вместе с мусором хотела вымести и подшипник, и тот самый камешек. Хорошо, что я вовремя подоспел и поднял их с пола.

— Мама, не выбрасывай их! Пожалуйста! Они мне очень нужны!

Так что с этими ценностями всё ясно — не будешь же дарить то, что выметается как сор.

А что, если подарить красное круглое стёклышко? Это — настоящая драгоценность. Мама о нем ещё не знает. Когда я выменял его у Петьки на брызгалку и принёс домой, то сразу же положил в шкатулку с мамиными украшениями. Как хорошо смотрелось стёклышко среди её бус и кулонов!

Но, кажется, мама ждёт от меня другого подарка.

— Санёк, а что ты хочешь подарить мне к 8 Марта? — простодушно спрашивает она.

— Конфетку, — отвечаю невозмутимо, стараясь хранить тайну о красном стёклышке.

— Может быть, что-нибудь ещё? — расхрабрилась мама.

— Шоколадку ещё… — на ходу сочиняю я.

И тогда мама, совсем осмелев, предлагает:

— Может быть, нарисуешь что-нибудь? Ради 8 Марта… Ведь ты совсем не рисуешь. Другие дети, которым, как тебе, четыре года, любят рисовать…

— Я не умею рисовать, — грустно вздыхаю я. — Только дорожку умею.

— Ну, хоть дорожку нарисуй.

Не тут-то было! Я решил не сдаваться.

— Нет, я буду занят. Гвозди буду забивать.

Однако вечером, затаившись в комнате, всё-таки начинаю рисовать дорожку. Зелёную извилистую линию, заманчиво уходящую в бесконечность, за пределы бумажного листа…

Но сегодня, шестого марта, в саду утренник, посвящённый мамам.

И бабулям! — это я про себя так думаю. Про бабуль почему-то на утренниках мало вспоминают. Несправедливо! Свою бабулю я люблю так же, как и маму. Просто сейчас — я слышал от мамы — бабули не так часто соглашаются жить со своими детьми, а раньше было по-другому. Моя бабуля живёт с нами, помогает и украшает мою жизнь. Благодаря ей у меня двойная роль: и сына, и внука, — это делает мою жизнь богаче и многообразней.

К утреннику я выучил стихотворение и сегодня в детском саду должен рассказать его. Мы уже переоделись. Мальчики в белых рубашках и шортах, а вот девочки… Девочки стали красавицами: огромные банты, нарядные короткие платьица… И все мы такие умытые и причёсанные…

Подходят мамы. Сначала они заходят в раздевалку своей группы, издалека кивают своему ребёнку, а некоторые успевают даже поцеловать. Затем снимают пальто и идут в зал, где будет утренник. Там они устраиваются на наших детских скамеечках. Тесно им на них, не очень удобно, но это чепуха, они согласны потерпеть.

Но почему моя мама не идёт? Задерживается? Да, наверно, задерживается. Моё настроение начинает ускоренно падать…

Утренник начался. Я высматриваю и высматриваю маму среди других родителей. Может быть, она уже пришла, а я не заметил, и теперь она ловит мой взгляд.

Но мамы нет.

Уже читают стихи, танцуют, вместе со всеми танцую и я, но без обычного воодушевления. Скоро моя очередь рассказывать стихотворение, которое я выучил как подарок своей маме и хотел рассказать именно для неё.

Но мамы нет. Мне становится грустно и обидно. Все ведь пришли, кроме моей… Так хочется плакать…

И я заплакал.

— Саша, успокойся. Значит, мама не смогла прийти, — слышится добрый голос воспитательницы Анны Ивановны. — Ничего страшного. Через два часа придёт за тобой, и ты её всё равно увидишь.

Мне не нужно через два часа. Мне нужно сейчас. От того, что голос Анны-Ванны такой сочувствующий, мне становится ещё грустнее. Моё горе кажется таким большим, что нужно много слёз, чтобы залить его.

— Саша, сейчас ты должен рассказывать стихотворение. Успокойся.

И воспитательница вытирает мои слёзы.

Но разве успокоишься?

— Не буду рассказывать, раз мамы нет… Не буду…

И меня оставляют в покое.

Утренник закончился. Мамы разошлись, забрав своих детишек, весёлых и счастливых…

И появляется моя мама.

— Ну как, Санечка, ты хорошо рассказал стихотворение? — спрашивает она.

Я молчу.

— Да он не рассказывал его, — отвечает за меня Анна-Ванна.

— Как так?

От неожиданности мамин голос становится очень тихим.

— Вы не пришли, и он такой рёв устроил… отказался рассказывать.

— Мой сыночек!.. — расстроилась мама, убедившись, сколько горя причинила она мне своим отсутствием.

— Мама, а ты почему не пришла на утренник? — спрашиваю я.

Хотя я давно перестал плакать, мне всё ещё невесело.

— Не получилось у меня. Надо было закончить все дела на работе, а я не успела, — оправдывается опечаленная мама. — Ты же знаешь, как много у меня сейчас работы.

Моё горе, бывшее таким большим на утреннике, начинает уменьшаться, превращается в маленькую точку и вскоре совсем тает. А на самом деле оно не растает, а перейдёт в маму. Она ещё долго будет чувствовать себя виноватой и, вспоминая тот день, грустить вместо меня…

Потом разговоримся

Воспоминания о прошлом

Люблю, когда мне рассказывают о моём детстве: так интересно! Сам я многое забыл: у детей до четырёх лет память для большого срока ещё не сформировалась.

И вот что рассказал папа.

Мы с ним возвращаемся из детсада — это совсем близко от нашего дома, почти напротив. Мне три года. Небо голубое, трава зелёная, солнце оранжевое — все замечательно. Иногда я отвлекаюсь, чтобы покидать камешки, — это одна из моих любимых забав. Получается красиво и профессионально. Некоторые взрослые смотрят на меня так жалобно: им неприлично кидаться камнями, а так хочется! У меня большой опыт камнекидания, и я постоянно улучшаю мастерство. Даже в детском саду во время прогулки то и дело кидаю. Бедная Анна-Ванна! Она устала следить за траекторией полёта моих снарядов н без конца одёргивает меня:

— Саша Каранов, прекрати! Саша, перестань кидать камни!

Сколько раз Анна-Ванна жаловалась родителям…

Внезапно папа вспоминает, что мне задали учить стихотворение для утренника, посвящённого лету.

— Санька, ты сегодня рассказывал воспитательнице стихотворение про лето?

— Нет, не рассказывал.

— А почему?

— А я рассказывал.

— Но ты только что сказал, что не рассказывал.

— А потом я рассказал.

Папа обескуражен. Пока он собирает свои рассыпавшиеся мысли, я выбираю направление, куда бы пульнуть плоский круглый камешек, но я твёрдо знаю: нужно кидать в ту сторону, где нет ни людей, ни кошек, ни собак. Есть правило: если хочешь сделать себе приятное, подумай, не станет ли от этого неприятно другим.

— Какие происшествия были сегодня в саду? — спрашивает папа.

— Андрей порезал острым камнем руку. Ему сначала замазали руку, а потом завинтили.

Папа помолчал. Наверно, обдумывал, как бы расколоть меня на какое-нибудь чистосердечное признание.

— Убираешь игрушки на место?

— Да, сегодня убирал. Сначала поломатый танк отнёс на место, потом другой танк, машины убрал все… Кубики собрал. А Анна-Ванна смотрела на нас и радовалась.

— Конечно, ей приятно, что вы становитесь людьми, — сказал папа. — А то она устала жаловаться на вас: то игрушки не убираете, то дерётесь, то визжите, то не спите, то не едите.

Но вот мы и дома. Бурная встреча с мамой, как будто бы меня не один день, а целый месяц не было дома.

И вдруг она замечает мелочь, на которую не успел обратить внимание папа, озабоченный задачами моего воспитания.

— Где ты так поцарапался? У тебя вся щека ободрана…

Я, уклоняясь от ответа, пытаюсь завести разговор на другие темы.

— Мама, смотри, какой камень я нашёл! Он драгоценный?

— Конечно нет. Так кто же тебя так поцарапал?

Я снова изворачиваюсь.

— Мама, а у меня увеличительное стекло есть. Мне Мишка подарил. Смотри, как оно увеличивает!

Но мама не слышит моих слов, её словно заклинило на злополучной царапине.

— Санёк, когда ты мне ответишь, где ты так сильно поцарапался?

— А во-первых, мамочка, ты пришла с работы и ещё не переоделась…

Мама уходит переодеваться, а я замечаю на столе свою любимую сушку и начинаю весело грызть её.

— Так как же ты всё-таки поцарапался? — доносится до меня из другой комнаты мамин голос.

И вот она уже на кухне.

— Мама, ты разве не видишь, что я ем. Потом разговоримся…

И только поздно вечером, когда мама уложила меня спать, я не мог устоять перед её ласковым голосом и решился приоткрыть свою тайну.

— А вот так! Лез через забор… Там в проволоке дыра…

И я тут же засыпаю…

По каким звёздам жить

Воспоминания о прошлом

А об этом рассказала мама.

Я устроил военные манёвры на новом, только что купленном, письменном столе и так был увлечён, что в пылу сражения не заметил, как боевой техникой сильно поцарапал стол. Я расстроен, мне хочется разделить с кем-нибудь своё горе. Но с кем? Выбирать не приходится. Только с мамой.

Я давно заметил: если не ждать, когда тебя разоблачат, а первым сообщить неприятную новость, меньше ругают. Мама уж точно не поставит в угол. Она просто огорчится, и мы с ней оба будем огорчённые…

А папа… Когда как. Всё зависит от характера моей провинности и от папиного настроения. Он может, едва взглянув на меня, только буркнуть для порядка:

— Плохо!

И снова уткнётся в газету или фантастику.

Или:

— Я же говорил: не подходи к моим полкам с инст-рументами! А ты опять не послушался!

Если же папа смотрит хоккей, он может вообще не услышать меня. А ещё он может — и это самый худший вариант — выслушать моё признание и, осуждающе взглянув, сказать:

— Ну что ж, не послушался… Тогда иди в угол.

И молча повернётся к телевизору, а я, не вступая с ним в спор, встану в угол.

Прекословлю я только с мамой и с бабулей. С ними я долго могу сражаться за свою свободу. Иногда они не выдерживают моего сопротивления, а иногда их заставляют отступить смягчающие обстоятельства… И тогда они говорят:

— Ну ладно, чтобы в последний раз! Договорились?

Я обещаю. Трудно разве дать обещание?! Только попробуй потом его выполнить! Я столько раз пробовал — не получалось! Если и не повторял старые ошибки, то делал новые. Мамины бусы недавно нечаянно порвал, будильник испортил, случайно уронив на пол, когда заводил. Да что перечислять…

Больше всего я волнуюсь, если испорчено то, что связано с папой. Однажды, когда мне было лет пять, я сломал в проигрывателе штучку с иголкой: самовольно ставил любимую пластинку «Приключения Буратино». Ремонтировать проигрыватель приходится папе, так что его трудно обрадовать такой новостью. Что же делать? Как подготовить его? Что сказать?

Эти вопросы волнуют и маму. И мы советуемся друг с другом.

— Санёк, как ты думаешь, что мне сказать, когда папа спросит, кто сломал проигрыватель? — лукаво спрашивает она.

Не успеваю я что-то придумать, как она сама находит выход из положения.

— Ладно, когда он спросит, я промолчу, как будто не расслышала, и выйду из комнаты, будто у меня на кухне подгорает картошка. А что ты скажешь, если он спросит тебя?

— Я залезу под диван, — подумав, отвечаю я.

И нам становится очень весело. Однако я понимаю степень своей вины и, как только папа появляется дома, меня не нужно уговаривать встать в угол. Он ещё ничего не подозревает, а я уже там.

— Санька! Ты почему в углу стоишь? — спрашивает папа. — Я вроде бы ещё не ставил тебя.

Я молчу. Папа уходит в зал и видит, что случилось с проигрывателем.

— Так ты опять сам ставил пластинку? Иглодержатель сломал… Тогда стой. Правильно сделал, что сам догадался встать.

Через пять минут мама предлагает освободить меня из добровольного заключения. Однако я так хорошо вошёл в роль кающегося грешника, что нужны некоторые усилия, чтобы уговорить меня выйти на волю.

Вот такой я бываю иногда… сознательный.

А иногда меня раздражает, что я всё время должен повиноваться родителям. Почему я должен выполнять все их требования? Почему не наоборот?

Однако нужно быть справедливым: иногда и они меня слушаются. Например, если я прошу почитать книжку. Если мама не занята, непременно согласится. А папа всё время занят. Бедный папа! После работы, только войдёт в квартиру, скорей к телевизору! Смотрит его, смотрит, пока не закончатся все передачи (к тому времени я уже давно сплю). Так что он очень занят и читает мне очень редко.

— Почему я всё время должен вас слушаться? — спрашиваю я родителей. — Почему я — непослушный ребёнок? Может, это вы — непослушные родители?

— А вот почему, — терпеливо начинает мама. — Чтобы ребёнок и даже взрослый могли выжить в этом сложном мире, они должны знать, по каким правилам жить, по каким звёздам ориентироваться. Как в старые времена капитан корабля по звёздам определял курс корабля, чтобы приплыть куда следует. Сам ребёнок ещё не может делать выбор, как ему поступать, потому что не знает, что хорошо, что плохо, опасно или нет. Без знания правил он пропадёт. Вот пример: река только что замёрзла, лёд ещё тонкий, хрупкий, а дети отправились по льду на другой берег. Чем это закончилось? Ага… понял…

— А ты видел у тёти Светы кошку, как она воспитывает своих котят? — включился папа. — Как она ходит за своим котёнком по пятам. Если надо, зовёт за собой; если не то сделает — шлёпает. Кошка! И так же другие животные.

Надо же! И у животных так же заведено: слушаться родителей. Не мне одному мучиться.

Мне положен отгул

Воспоминания о прошлом

Да, мама права: я всегда слушаюсь папу. Почти всегда. Объяснение простое: не послушаешься его — ни за что не простит, упрямый и принципиальный. И наказания придумывает какие-то ехидные: не смотреть мультики, не кататься на велосипеде, не выпускать на улицу… И если уж сказал, то всё: изменит своё решение только в том случае, если мама, мой адвокат, сможет переубедить его. Или в тех случаях, когда я несколько дней подряд буду тише воды, ниже травы. Буду мыть руки — без напоминаний, буду складывать игрушки и одежду на место — без долбёжки. В общем, буду идеальным ребёнком. Ох, как это трудно! Один день можно продержаться… Но несколько дней!..

Но вот наконец не смену папиному гневу приходит милость. Можно и отдохнуть, расслабиться. Пока я был идеальным ребёнком, очень переутомился — мне положен отгул.

Не так уж плохо, когда один родитель — очень строгий, а другой — подобрее. Им приходится спорить между собой, и если я случайно услышу такой спор, начинаю догадываться, что всё не так просто, нет готовых правил на все случаи жизни и не так уж легко принять справедливое решение.

Хорошо всё-таки, что мама — слабохарактерная. Пока что и я — такой же. И мы с ней друзья! Нам хорошо друг с другом. Мы то ссоримся, то миримся. Иногда после ссоры, не помирившись, уйду я в печали спать без маминого «Спокойной ночи!»… Но вдруг в мою комнату тихонько открывается дверь, входит мама. Садится рядышком.

— Ты спишь? — опрашивает она тихо.

А у меня уже сердце замерло от предвкушения чего-то хорошего.

— Нет… не сплю…

— Давай помиримся! Ты ведь больше так не будешь?

— Никогда! — убеждённо отвечаю я.

Оба растроганные, мы обнимаемся.

— Спокойной ночи! — говорит мама и уходит.

Теперь и у неё, и у меня на душе легко и спокойно.

Но иногда мама тоже бывает неправа. Это бывает, когда у неё какие-то неприятности. Тогда она становится раздражительной и нервной. Тогда она может накричать даже из-за пустяка. Неприятно, когда на тебя кричат. И обидно.

Через некоторое время мама остывает, горько сожалеет о своей вспыльчивости и с виноватым видом подходит ко мне.

— Санёк! Я была неправа. Накричала ни за что. Ты уж прости меня. Настроение сегодня неважное… а ты под горячую руку подвернулся…

Конечно же, я прощаю! Мы незлопамятные и не копим обиды друг на друга. Кто старое помянет, тому глаз вон! Мне становится жалко маму… так хочется поправить её настроение.

— Мама! Ты не переживай! Лучше я вместо тебя переживать буду!

У меня на вооружении есть способы для поднятия маминого настроения: надо навести порядок в своей комнате, не тискать Тишку своими богатырскими объятиями и не мешало бы порисовать… хотя бы жирафов или танки. И ещё помогает, если я, уходя на улицу, надеваю ненавистные синие сапоги, в которые я соглашаюсь влезать только в присутствии папы. Почему-то мне кажется, что над этими сапогами будут смеяться все мальчишки.

— Ну и пусть смеются! — говорит обычно мама. — А ты не обращай внимания. Правда не всегда бывает на стороне большинства. Посмеются и перестанут, если увидят, что ты — сильный и не поддался им. Нужно жить своим умом…

Кажется, сегодня мама убедила меня, и я решительно отвечаю ей:

— Да, всё-таки надо мне свой ум завести! С сегодняшнего дня начну заводить! Только мне непонятно, как надо отстаивать свою правоту? Как узнать, прав ты или не прав?

Ледоход

Главное событие ранней весны произошло: настал праздник нашей реки — ледоход! Четыре месяца бедняжка была закована в лёд, а сверху, для красоты и волшебства, присыпана снегом. Иногда на снегу возле реки мы видели следы лисы. Наверно, с того берега, из заповедника, наведывалась лисичка в деревушку, расположенную между городом и рекой. В сараях деревушки в то время обитала разная живность, даже коровы. Но лис интересовали курочки: не проведать их ночью по льду да по морозцу они никак не могли. Такой обмен шёл зимой: люди шли по льду на тот берег, звери — на этот. Человек — днём, звери — ночью.

Очень важно не прозевать ледоход. В те дни, когда он вот-вот должен начаться, я по нескольку раз в день смотрю в окно, не начался ли. Хорошо, что с окна третьего этажа нашей квартиры видна Ока!

И вот в субботу первого апреля утром с балкона я увидел, что поверхность реки, до этого белая и гладкая, посерела и стала неровной. Началось! Сообщаю новость родителям, и мы, позавтракав, весело шагаем на берег.

На реке уже полгорода. Многие пришли с детьми. Все смотрят разлив, насколько затопило деревья и кусты и как они стоят по колено в ледяной воде. Слишком близко к воде подходить опасно: берег обледенел, заострился, зазеваешься — нырнёшь в ледяную воду. Поэтому мама с папой не спускают с меня глаз.

Ледоход на Оке, 1975 г.

Вот наш старый знакомый — ручей. Недалеко от реки он вырвался из-под холма, под кронами старых лип прорезал ущелье с отвесными ледяными стенами и, подтачивая снизу берега, образовал гроты и таинственные пещеры с причудливыми сталактитами, с берега на берег небрежно перебросил ажурные венецианские мостики из тонких ледяных пластинок. Перепрыгивать с берега на берег не везде безопасно, так как хрупкий лёд в некоторых местах совсем ненадёжен. Я опустил прутик в студёную колючую воду, чтобы измерить глубину ручья. Прутик сломался, и шумный, жизнерадостный поток вынес свою добычу в широкое устье. Достигнув того, к чему он стремился, ручей влился в гостеприимные воды реки.

Дул довольно сильный ветер, волны сердито бились о ледяной берег, и эта суровая красота напоминала шторм в море.

Основная масса льда прошла ночью, и на реке было не так уж тесно от льдин. Были они разные, все на что-то похожие: то на белого медведя, то на корабль, плот или просто могучий айсберг. А вот плывёт целый дом — где-то в верховьях снесло пристань. Нашу пристань не снесло: у нас её пока нет. Зато два старых списанных катера, стоящих на берегу уже несколько лет, исчезли.

Скрылся под воду и огромный самодельный катер, сделанный инженером Тиграняном. Этот катер — достопримечательность нашего города. Кто ни разу не видел его, подойдя к причалу, непременно спрашивает: «А где катер Тиграняна?» И каждый показывает. Но его и без показа видно, только не знаешь, в самом ли деле он самодельный.

Народ интересуется:

— Что, катер Тиграняна снесло?

— Да нет, не снесло — ушёл под воду, — отвечают народу.

— И как же он теперь? Подъёмным краном будет доставать?

— Да что вы! Вода спадёт, и он снова будет на берегу!

А что несётся вскачь на середине реки? Какое-то чудовище. Плывёт не бестолково, а почти дельфином: то передней частью энергично погружается в воду, то задней. Квалифицированно плывёт.

— Это что? — показываю я на чудовище.

— А ты разве не догадываешься? — мгновенно ориентируется хитренькая мама. — Это ихтиозавр.

Ну и скажет! Они миллионы лет назад вымерли, да и холодно им здесь…

Пока мы рассуждали об ихтиозаврах, чудище уплывает далеко, зря растревожив моё воображение. Всё-таки жаль, что не ихтиозавр. Так и хочется, чтобы эта кланяющаяся вверх-вниз штуковина была не простая коряга, а какое-то одушевлённое, неведомое существо…

Почему всегда так хочется необыкновенного и чудесного? Весь мир, в котором мы живём, чудесен и удивителен, а нам и этого мало. Нужно ещё и ещё чудеснее?

И жить бескрайностью дорог

Папа сбился с ног, разыскивая меня по городу. Прочёсывает мои любимые места: барскую усадьбу, пруд, тарзанку, где мы с друзьями любим раскачиваться на верёвке, привязанной к толстой ветке дуба над невысоким обрывом.

А мама обзванивает знакомых, не зашёл ли я к кому-нибудь.

Меня нигде нет.

Мама волнуется, не случилось ли что со мной: ведь здесь и река, и лес… Да и вообще… мало ли что бывает!

Папа уже вернулся после безуспешных поисков и нервничает, но мама нервничает заметней.

А дело в том, что в конце августа мне исполнится шесть лет, и я пойду в школу. То есть я теперь совершенно взрослый человек. С детским садом покончено: в мае был выпускной утренник, и детский сад подарил выпускникам портфели.

Впереди три месяца настоящей свободы! Днём взрослые на работе, и мне разрешено гулять возле дома. Под честное слово, конечно, что никуда отлучаться не буду и, когда родители придут на обед, буду обедать вместе с ними. Мы договорились, что во время своего гулянья на улице ключ от квартиры я буду вешать на шею, на шнурке, чтобы в любой момент иметь возможность вернуться домой. Но однажды я умудрился посеять его, и тогда родители решили, что лучше оставлять ключ возле двери под ковриком. В те времена в нашем городе все так делали.

Мой жизненный опыт подсказывает мне, что надолго моего послушания не хватит. Не смогу я без уклонов следовать «жизненно важному» закону, требующему от меня невозможного.

И когда мне разрешают погулять возле дома, я возле него остаюсь ненадолго. Тем более что Мишку тоже выпустили… Одна голова хорошо, а две — лучше, а нас обоих в последнее время манит муза странствий, поиск неведомого. Покрутившись какое-то время на детской площадке, у нас созревает решение: выдвигаемся в лес.

Но кто, зайдя в лесное царство, тут же выходит из него?

Мы весело сбегаем в овраг, исследуем русло Любожихи, любуемся чистыми камешками её прозрачного дна, восторженно обнаруживаем запруду бобров — деревья, поваленные их острыми резцами. Ждём, когда хоть один бобр выйдет позагорать на бережок. Не выходит ни один! Ждём терпеливо… Вдруг вспоминаем передачу «В мире животных», где предупреждали: бобры — ночные животные и выходят из своих хаток поздно вечером.

Пущино. На берегу Оки

Барабанщики-дятлы бодро барабанят свою дробь. Кукушки жалуются на весь лес, какие они несчастные мамы и как никто не хочет их понять… Если прислушаться к птичьему хору, можно легко различить отдельные мелодии невидимых глазу пташек — их не всегда услышишь в городе. Это тоже увлекательное занятие!

Любопытные, строгие белки спускаются с сосен на землю и внимательно рассматривают нас, нисколько не пугаясь. Одной мы, наверно, не понравились: она стала цокать, сердито поглядывая в нашу сторону. А может, пообщаться хотела.

Когда солнце приближается к вершинам деревьев и становится не так жарко, мы чувствуем, что проголодались, и принимаем решение идти домой. Мы не видим, какие мы пыльные и неопрятные, не обращаем внимания, что промокли кеды, и нас уже томит предчувствие неизбежных оправданий.

И вот я нажимаю на кнопку звонка…

— Явился — не запылился, — сурово говорит папа, открывая дверь. — Нет, очень даже запылился. Ну и видик… А мы весь город обыскали…

Я объясняю. Тихо, виновато.

— В лес ходили?! Но мы же не разрешали тебе отходить далеко от дома! Ты бы о нас подумал, мы с ног сбились, не знаем, где ещё тебя искать. Решили уже в милицию звонить. Эгоист бессердечный! В душ и в угол!

Довольный, что выполнил свою отцовскую миссию, папа отправляется к телевизору смотреть футбол.

Мама плетётся за ним и что-то шепчет, но так, чтобы я не слышал. Кое-что доносится до меня.

— Может быть, не надо сейчас в угол? Он же устал, он ведь с самого утра на улице. Ему надо поесть да в постель.

— Вот ты всегда так, — отвечает папа сердито. — Потому он тебя и не слушается. Ты всегда его прощаешь. «Санечка, ведь ты больше не будешь?» И твой Санечка скажет: «Не буду», — а сам всё равно по-своему будет делать.

Обычно спокойный и уравновешенный папа почти вне себя. Он негодует и возмущается — из-за меня, из-за маминой уступчивости, из-за того, что ему пришлось столько бегать, разыскивая меня.

Мне предлагают умыться и поужинать. Все, кроме бабули, уходят в другие комнаты. Я ем, опустив нос в тарелку и опасливо поглядывая на дверь, в которой должен появиться кто-то из родителей, чтобы провозгласить приговор. Если поставят в угол, я к этому готов… лишь бы не придумали что-нибудь похуже… связанное, например, с велосипедом. Может, не придумают? Может, обойдётся?

На кухню входит папа.

— Неделю не будешь кататься на велосипеде! — холодно произносит он и удаляется.

Приговор суровый, зато томительная неизвестность кончилась. Кроме того, можно уповать на досрочную амнистию за примерное поведение. Я жую котлету и смотрю на сидящую напротив бабулю с видом человека, готового перенести и не такое за возможность «и восхищаться, и дышать, и жить бескрайностью дорог»…

На барском пруду

Мы с Мишкой отправились порыбачить на барский пруд. Миша вырос за лето, он — богатырь. Кстати, это единственный мальчик, которого я в детском саду мог побороть только один раз (а он меня — тысячу). В саду он никогда не жаловался на аппетит, даже просил добавку. И мы — кто с восхищением, а кто с недоумением — смотрели на него, когда он съедал вторую порцию каши. Хороший аппетит — не единственное достоинство Миши. В нашей детсадовской группе он был самым самостоятельным. Ни воспитательница, ни родители не помогали ему одеваться в те времена, когда нам было по четыре года и мы были ещё неумейками. Он всё делал сам, делал хорошо и быстро. Даже ботинки правильно зашнуровывал. Рассудительный, серьёзный, он казался взрослее нас. Таким же рассудительным он и остался.

Удочки мы взяли с собой, а вот червей не накопали: Миша решил, что на дне пруда наберём мотылей — красных, тонких, но не очень длинных червей, которые потом превращаются в куколки, а из куколок — в комаров.

Пруд этот, расположенный между Окой и заброшенной барской усадьбой, уже давно никем не чистится и весь покрыт зелёной ряской. Конечно, в нём никто не купается. Да и зачем здесь купаться, если в нескольких метрах — река, а там простор, чистота и воздуха больше, чем здесь. К тому же пруд со всех сторон окружён зарослями крапивы и лопухами в человеческий рост, здесь мрачно и неуютно. Когда-то вокруг него, вплоть до самой кромки воды, регулярно косили траву, поэтому казалось, что земля покрыта зелёным бархатом. Представляю, как было красиво.

У нас есть цель, и мы не обращаем внимания на мелкие неудобства, смело окуная в воду прихваченные с собой пол-литровые банки и затем выливая из них воду на землю в надежде, что посыплется мотыль. Не сыплется! Что ж, вновь зачерпываем. Опять пусто. И куда подевались эти тонкие красные червячки, будущие комары? Скоро весь пруд вычерпаем, а их всё нет.

— Слушай, Санька, а ведь не так надо мотыля добывать! — вдруг спохватывается Миша. — Его нужно доставать со дна вместе с илом. Я вспомнил, как мой отец это делал.

— Что ж ты раньше не сказал!

Мы залезаем в пруд и, смело окунув руки в густое, мягкое дно, выплёскиваем неприятно пахнущую чёрную жижу на берег. Да, кто-то в ней копошится. Он самый, мотыль. Наконец-то маленькая победа!

Насаживаем мотыля на крючок, стараясь делать это профессионально, чтобы жало крючка прошло вдоль туловища червяка. Потом отходим друг от друга на небольшое расстояние, садимся на землю, закидываем удочки и ждём. Ждём молча, чтобы рыбу не распугать своими разговорами. Мы уверены, что в пруду много рыбы, и не сомневаемся, что рыбалка будет удачная.

Я поглядываю то на свою удочку, то на Мишкину. Он — точно так же. Наши сердца горят нетерпением и томительно-приятной надеждой. Я мечтаю о том, как приду домой с рыбой, и Тишка, подняв кверху хвост, будет бегать вокруг меня, мяукать и прыгать, пытаясь достать рыбку, которую я буду держать высоко над ним… как он будет ходить на задних лапах… Нет, не буду его долго мучить, — решаю я в своих мечтах, — только чуть-чуть, чтобы слегка размялся.

Что-то не клюёт. Молчать надоело. Теперь мы с Мишей переживаем вслух, почему не ловится.

— Как ты думаешь, почему не клюёт? — интересуюсь я.

— Да мы же мало ещё сидим. Рыбак иногда с четырёх часов утра до самого обеда сидит и приходит домой без рыбы. А мы пять минут только посидели.

— Каких пять минут! Полчаса сидим уже!

Я уже не мечтаю о полном целлофановом пакете свежей рыбы. Хотя бы одну рыбёшку… Хотя бы маленькую…

— Знаешь что, Санька, здесь мелко, поэтому не клюёт, — соображает Миша. — Нам нужно зайти в воду, тогда удочки достанут до более глубокого места.

Идея мне понравилась. Зашли мы по колено в не очень-то тёплую воду. Стоим. Дно мягкое, как перина. Теперь я знаю, что эта перина — чёрный, жирный, неприятно пахнущий ил.

Ждём…

— Знаешь что? — наконец-то и в мою голову приходит свежая мысль. — Нужно ловить не на мотыля, а на других червей — земляных или навозных. Наверно, они уже объелись мотылём, в пруду его вон сколько!

Я достаю удочку, чтобы посмотреть, нет ли хоть кого-нибудь на крючке. Пусто… Только огрызок мотыля торчит.

— Миш! А у меня полмотыля осталось. Значит, сожрали… Значит, здесь живёт рыба!

— А я и не сомневаюсь, что она тут живёт. Просто нам не везёт. В следующий раз другую приманку будем насаживать…

Вдруг я замечаю у приятеля на коже что-то длинное и коричневое.

— Ой, Мишка! Что у тебя на ноге?

Мишка смотрит… берёт в руку, пытается отодрать. Не отдирается.

— Да это же пиявка! — говорю я.

— И у тебя тоже! — восклицает Миша.

Я смотрю на свои ноги и в самом деле вижу пиявку, да не одну! Пытаюсь снять, но это получается не сразу. Наконец, отцепив скользкую упрямую тварь, я беру её двумя пальцами и рассматриваю.

— А присосалась она присоской! — вдруг обнаруживаю я. — Вот присоска, смотри!

Но Миша тоже сообразил, где у неё присоска — круглое, плоское окончание уплощённого змеевидного туловища пиявки. Он прикладывает пиявку к руке, и она тут же впивается в неё. Он размахивает рукой, чтобы стряхнуть её. Не тут-то было! Только насосавшись вдоволь крови, пиявка сама отваливается от его руки и падает в воду.

Через некоторое время мы поняли, что стали добычей кровожадных тварей. Не поймали ни одной рыбки, зато были оккупированы целой армией не очень симпатичных существ. Только не думайте, что мы испугались их: возиться с ними было даже забавно, как и с майскими жуками, которых мы ловили весной фуражками и сачками.

— Мишка, пошли, что ли, отсюда, — насытившись впечатлениями, предложил я. — А то они скоро всю кровь у нас выпьют.

Отодрав всех пиявок, мы вышли на берег, подняли с земли свои банки и целлофановые пакеты и двинулись домой.

А дома я сообщал каждому лично — и папе, и бабуле, и маме:

— У пиявок есть присоска!

Но никто этой новости не удивлялся.

— А я разве не говорила этого тебе? — спросила мама.

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, мамочка! Сегодня я это понял!

Детский сад подарил выпускникам портфели