Два старых муравья

Александр Каневский

Читатель может спросить, что это ж страшили жанр: повесть-водевиль? Отвечу вопросом на вопрос: а почему нет? Ведь существует повесть-детектив, повесть-мелодрама, комедийная повесть, трагическая, эксцентрическая… Так почему повесть не может быть водевильной?..

**

Теперь, когда я познакомил вас с главными героями этой истории, действие начнёт развиваться быстрей. Только пару дней ещё дадим Санычу и Полине Ивановне позаниматься обменом, но только самим, без нас — я терпеть не могу ходить по бюрократическим инстанциям, думаю, вы тоже. А вот сейчас, когда они гуляют по парку, я предлагаю к ним незаметно присоединиться.

По набережной идут Арский, Гиви и Саныч. Арский — в спортивном костюме и кроссовках. Саныч и Гиви — в тонких футболках. Несмотря на близость воды и тень от деревьев, пыль и гарь уже успели осесть на их лицах, и футболки пропотели. Гиви несёт две удочки, Саныч — патефон.

Они проходят мимо беседующих на скамейке двух пенсионерок, которых пасут своих внуков. Внукам лет по пять, один — рыжий и кудрявый, второй обстрижен, как новобранец.

Поравнявшись с ними, друзья слышат их разговор.

— Давай играть в телевизор, — предлагает рыжик.

— А как это? — спрашивает стриженный.

— Включим какой-нибудь сериал и будем друг друга убивать.

Услышав это, Саныч, улыбаясь, спросил у Арского:

— А ты ещё помнишь, во что мы играли в их возрасте?

— Конечно, помню. В жмурки, в догонялки, в сыщики и воры…

— Видишь, как устарели наши игры.

— Ты не прав: в сыщики и воры по сей день играют, только уже взрослые… О! Это моя стартовая скамейка, — объявил Арский и рванул вперёд по набережной.

Глядя ему вслед, Гиви отметил:

— Хорошо бежит. И каждый день увеличивает по сто метров, в такую жару… Как у него хватает сил так далеко бежать!

— Главное, чтобы хватило сил вернуться, — съехидничал Саныч.

Они пошли дальше в поисках удобного места для рыбалки.

Через метров пятьдесят, Гиви подошёл к парапету, заглянул за него.

— В прошлый раз у меня здесь хорошо клевало.

— Здесь так здесь.

Саныч поставил на парапет патефон, открыл и дал ему пинка. Забросили удочки. Из патефона зазвучала песня:

Может быть, он некрасивый —

Может быть!

Может, слишком молчаливый —

Может быть!

— Вера не появлялась?

Гиви грустно покачал головой. Патефон, не щадя Гиви, продолжил:

Говорят, не те манеры —

Может быть!

Есть получше кавалеры —

Может быть!

Саныч пинком тормознул патефон.

— А что с картиной?

Гиви безнадёжно махнул рукой.

— Повесили в самом тёмном углу, к ней никто не подходит. Так и провесит незамеченной.

— Неужели нельзя договориться, чтоб её повесили где-нибудь на виду?

— За это надо дать на лапу организаторам выставки, а у меня нет таких денег.

— Очень важно подняться на первую ступеньку, чтоб тебя заметили. Особенно в искусстве. У многих полжизни уходит на это. Я подумаю, как тебя подсадить на эту ступеньку.

Трусцой возвращается Арский. Спортивная куртка пропотела насквозь, на лице капли пота.

— Надеюсь, согрелся? — поиздевался Саныч.

— Есть важная новость. Хотел прийти к тебе вечером, с бутылкой, но не терпится… Поймал свою золотую рыбку?

— Все золотые рыбки уже выловлены и зажарены — поэтому и чудеса кончились.

— Неправда! — победно воскликнул Аркадий Сергеевич. — Чудеса продолжаются: меня вызвали в институт и извинились. Я снова на службе — продолжаю набирать курс. И телефон опять звонит без перерыва.

— Поздравляю!.. Значит, у тебя начинается новая жизнь? — Саныч искренне пожал ему руку. — А у меня кончается старая: вчера мы оформили документы.

— Так быстро? Мне говорили, что сейчас напрямую обменяться нельзя, надо как-то химичить и это длится месяцами.

— Как видишь, можно и побыстрей. Только дороже стоит.

— Взятки давал?

— Конечно. А в твоей Москве сегодня можно что-то сделать без взяток? На всё свой тариф… Там есть специальный человек, который нас встретил и откровенно сообщил величину взятки за ускоренное оформление каждой процедуры: за обмен, за куплю, за продажу… Мы платили по максимуму, поэтому времени потратили минимум.

— И тебе не стыдно?

— Стыдно. Но ещё стыднее было бы месяц ходить по инстанциям, и добывать кучу ненужных бумаг. А так я себе сэкономил целую неделю на прощание с Москвой.

— Всего неделю?

— А чего тянуть!

Помрачневший Арский толчком отодвинул патефон и уселся на парапет, рядом с Санычем. От толчка, патефон встрепенулся и продолжил песню:

Но люблю его такого,

И не надо мне другого…

Арский хлопнул его ладонью и прервал песню.

— Да выбрось ты эту рухлядь!

— Повторяю: патефон не рухлядь, а мой старый боевой товарищ. Ты тоже рухлядь, так что, и тебя выбросить?

Обиженный Арский спрыгнул с парапета, чтобы уйти.

— Ладно, продолжай! К счастью, мне уже недолго терпеть!

Саныч остановил его.

— Прости, думаешь, мне легко — нервы натянуты… — Аркадий Сергеевич снова уселся на парапете. — Дети знают о твоём возвращении в институт?

— Нет. Но их это и не очень интересует.

— Ты у них бываешь?

— Редко. Не могу отделаться от чувства, что я им нужен только для интерьера: они коллекционируют старину, и моя седина очень подходит к их канделябрам… И потом зять раздражает: всё время учит надгробные речи — он главный организатор похорон, любит своих сотрудников в гробу. Особенно обожает хоронить известных деятелей науки, искусства… Он так самоутверждается!

На скамейке, где сидят две бабушки-пенсионерки, идёт беседа на эту же наболевшую тему.

— С внуками мне хорошо, — говорит одна другой, — они меня слушаются. А дочке, что не скажу — не нравится. И сыну тоже… С детьми трудно.

— Надо рожать сразу внуков, — заключает вторая.

И как бы продолжаю эту тему, Саныч спросил у друга:

— Ну, а внучка? Ты же с ней дружил.

Вспоминаю, как после войны мы жили в Киеве, в коммунальной квартире с двумя соседками. Одна из них, старушка Анна Павловна, считала себя непререкаемым авторитетом в семейных отношениях, потому что у неё было четыре мужа, которые от неё удрали вместе с детьми. Если между моей мамой и бабушкой возникал конфликт, она зазывала бабушку к себе, поила чаем и успокаивала:

— Зарубите себе на носу, голубушка: даже самые хорошие дети — большие сволочи.

Но прошу запомнить: это не моё высказывание, это говорила Анна Павловна.

— Дружил, пока не выросла. Она уже Таниного роста и комплекции — носят одни и те же вещи. Вместе бегают по магазинам, скупают тряпки, ценности… А по ночам она проводит время в ночных клубах, в том числе, и в стриптизных… — Помолчал и продолжил. — Моя покойная жена в нашу первую брачную ночь, ей тогда было уже девятнадцать, звонила маме по телефону и спрашивала, как себя вести с мужем в постели… А сегодня дочери дают советы мамам.

Снова грустно замолчал. Саныч попытался сгладить ситуацию.

— Это то, о чём я тебе говорил: время уже не наше, другие нравы, другие отношения и приоритеты. Вспомни, как раздобыв по блату дефицитную копчёную рыбу, можно было приехать к другу, без предварительного звонка, даже поздним вечером — и друг радовался твоему приходу, вскакивал с постели и под эту закуску ставил на стол бутылку «Столичной» или самогона… И мы не говорили о делах, не просили о протекции, а просто радовались общению… А сейчас, если ко мне вдруг приходит какой-нибудь мой однокашник, то только затем, чтобы я для него что-то сделал, кому-то позвонил, куда-то устроил…

Арский уже пожалел, что затеял этот разговор, и попытался снять напряжение:

— Я же к тебе по-прежнему прихожу без звонка и с копчёной рыбой!

Но Саныч даже не улыбнулся.

— Погоди, я серьёзно. Ведь мы — выкидыши двадцатого века. Мы ещё верим в бескорыстие, в дружбу, в идеалы… Я был так счастлив, когда купил свою нынешнюю квартиру, а сейчас иногда ловлю себя на том, что с нежностью вспоминаю своих соседей по коммуналке, шумных, крикливых, порой надоедливых, бестактных, но всегда бросавшихся на помощь… Сегодня у нас у всех отдельные квартиры, но и отдельная жизнь — я до сих пор не знаю половины жильцов нашего дома, уверен, и ты тоже. Испытание благополучием, одно из самых трудных — не каждый его выдерживает. В небольших городах связь между людьми ещё как-то сохранилась, а вот в таких монстрах, как Москва…

— Стоп, стоп!.. Друзья явно забыли, что они герои водевиля, и затеяли чересчур серьёзный разговор на весьма наболевшую тему.

Пора возвращать их кн ашему жанру — впускаю в повесть типично водевильный персонаж.

Арский не успел ответить Санычу — из-за кустов к нему коршуном бросилась яркая девица «со взором горящим».

— Вы ничего во мне не увидели? Ничего?.. А я талантлива! Я всё могу! Вот, это Вознесенский — Стала в позу и продекламировала: — «Бей, женщина! Бей, мстящая!..» И петь умею! — Затянула. — «По диким степям Забайкалья…» — И танцевать! — Лихо отбила на асфальте несколько чечёточных па. — У меня разряд по акробатике! — Перекувыркнулась в кульбите. — Я два года занималась пантомимой! — Набросила невидимое лассо на Гиви и потащила его к себе, настолько достоверно, что Гиви чуть не свалился с парапета. — Решила стать актрисой и буду, буду!..

Зарыдала.

Мужчины молчали, ошарашенные. Паузу прервал Гиви:

— Аркадий Сергеевич, не знаю, как другие роли, но бешеных грузинских старух она играть может.

Все рассмеялись, и напряжение спало.

— Как вы узнали, что я здесь? — спросил Арский.

— Бежала за вами от подъезда.

— Фамилия?

— Заремба. Третий год подряд поступаю. На взятку у меня денег нет, и блата нет. Поэтому сквозь ваши отборочные туры не прорваться!..

— У меня пятьсот заявлений на пятнадцать мест — как прикажете поступать?

— Присматриваться к каждому, а не устраивать конвейер. — Копирует Арского. — «Прозу, пожалуйста. Спасибо, деточка. Басню, пожалуйста. Спасибо, деточка. Теперь, спойте что-нибудь. Достаточно. Можете идти, деточка».

Она очень похоже изобразила Арского, поэтому все рассмеялись. В этот момент появилась Вера. При виде её лицо Гиви осветилось счастливой улыбкой.

— Вера! Здравствуй! Как я рад! Но Вера обожгла его холодом.

— Если бы знала, что ты здесь — не пришла бы.

Гиви сник, грустно смотал удочку и поспешно ушёл. Арский укоризненно посмотрел на Веру и попытался что-то сказать, но та жестом остановила его — её волновало совсем не это. Она повернулась к Санычу и спросила:

— Так это правда, что вы уезжаете?.. Гиви мне позвонил, я не поверила, решила, домой заманивает.

— Правда, Верочка. Через неделю.

— А как же я без вас? — Она с искренним недоумением смотрела на него. — Полдетства провела у вас на коленях!.. Ваши макеты были моими первыми игрушками… Не уезжайте, Саныч! Не уезжайте, родненький!

— Поздно пятиться, Верочка, — уже документы оформлены.

Заремба всё ещё стояла рядом с Арским. Он понял, что она ждёт какого-либо ответа и как можно помягче пояснил:

— Мне нравится ваш напор, но мне сейчас не до вас.

— Но я снова теряю год!

— А я теряю друга. — Повернулся к Вере. — А со мной уже не здороваются? — упрекнул он её.

Вера стала извиняться, мол, как узнала, что Саныч уезжает, совсем одурела. Потом спросила, с искренним удивлением:

— А как же вы без него останетесь?

— Причём тут я или ты? Он себе имение приобретает, на берегу моря.

Саныч разозлился.

— Ладно, не выступай. Бежал себе, ну и беги!

— Хорошо, бегу, — послушно ответил Аркадий Сергеевич и побежал.

Заремба бросилась за ним, догнала.

— Стойте!

Арский остановился.

— Что вам ещё?

— Вы очень любите своего друга?

— Вам этого не понять — наша дружба вдвое старше вас.

— А если я вам помогу? Если уговорю его не уезжать?

Сумею убедить?.. Вы допустите меня к экзаменам?

Арский грустно улыбнулся.

— Это не удалось мне, как это удастся вам? Но она продолжала наступление.

— Я применю свои актёрские способности, использую переодевание, розыгрыши, как в старинных водевилях. Я их много читала… Я справлюсь! Я сильная!..

Покачнулась. Он успел поддержать её.

— Что с вами?

— Это от страха, — объяснила она. — Знаете, как я тряслась, когда к вам шла. И вела себя так нахально, с перепугу.

Тронутый её искренностью, Арский по-доброму улыбнулся.

— Расскажите о себе. Кто вы? Чем занимаетесь? Откуда вы такая?

— Из зоопарка. Рабочая по уходу. За слоном ухаживаю. Я всегда в дом собак тащила, котят, белок. В кресло никто не садился — там ёжик жил. В ванне лягушки плавали, мама у соседей купалась. Но слон — это чудо. Я ещё ребёнком молила папу купить слона, он же умный, как директор школы: всё знает наперёд, я только лезу в карман за конфетой — он уже улыбается. А добрый, как дедушка: никого не обидит. Зоотехник говорит, что у меня талант, что я животных здорово понимаю. Но слона больше всех люблю. Принесу из дому шампунь и ему ноги мою, дальше не достаю, дальше из брандспойта…

…А Вера продолжала попытки удержать Саныча.

— Учтите, вы — моё последнее душевное пристанище, ваш отъезд ускорит моё решение.

— Ты это о чём?

— Я ухожу от Гиви.

— Перестань. Поссорились — помиритесь.

Конец ознакомительного фрагмента.