А теперь на Запад

Александр Калмыков, 2018

Батальон, в котором служит Соколов, направляют на второстепенный участок фронта, роту попаданца приказано держать в тылу и ни в коем случае не пускать на передовую. Однако судьба распоряжается иначе, ведь за ним охотятся все разведки мира, а немецкое командование уничтожает всех свидетелей, знавших о русском госте из будущего. Сложный клубок противостояния разведок и контрразведки, где центром притяжения является Соколов. Да и на фронте дело поворачивается так, что батальон попадает в окружение…

Глава 1

В госпитале мне первое время очень даже нравилось. Спать можно вволю, постоянно мотаться туда-сюда не нужно, а еда всегда горячая. Ответственность за судьбу сотни человек на меня тоже не давит и, самое главное, никто в меня не стреляет. Даже слух, немного притупившийся после постоянного гула артобстрела, да еще поврежденный последним взрывом, кажется, восстановился.

О том, что со мной случилось после ранения, вкратце рассказала девушка-сержант, охранявшая мою персону. От близкого разрыва бомбы меня контузило, да еще сверху упало несколько осколков. В общем, ничего страшного, так как жизненно важные органы повреждены не были. Но, к сожалению, мой организм был сильно ослаблен хроническим стрессом и постоянным недосыпанием. К тому же после лежания в холодной воде я сильно простыл. Вскоре меня подобрали бойцы и отвезли в ближайшую санроту. Там врачи оценили мое состояние как тяжелое, хотя и стабильное, и отправили сразу в армейский госпиталь, минуя дивизионный медсанбат. Из-за этого меня сразу и не смогли найти, тем более что раненых зачастую отправляют в тыл без всякой системы. В армейский госпиталь их присылают не только из полковых медпунктов своей армии, но и из соседних. По профилю, то есть по характеру ранения, пациентов тоже не разделяют. Но, в конце концов, меня отыскали, после чего потребовали выделить отдельную палату и приставили охрану в лице сержанта госбезопасности.

Сейчас я нахожусь в хирургическом полевом подвижном госпитале № 571, расположенном в селе Селижарово. Это примерно километрах в семидесяти к востоку от Андреаполя. Сам госпиталь развернут в нескольких зданиях, включая обычные избы местных жителей. Начальник госпиталя предлагал выделить мне отдельный домик, но представители госбезопасности потребовали, чтобы я находился поближе к врачам, поэтому медперсоналу пришлось потесниться. Помещение, в котором меня разместили, использовалось раньше в качестве склада и еще не успело пропахнуть неприятными запахами, характерными для палат военного госпиталя.

Рацион по фронтовым меркам был просто роскошным. Кроме супчика, который приносили два раза в день, и наваристой каши, еще полагались компот, печенье, яблоки и даже несколько ранних мандаринов, которые я тут совершенно не ожидал увидеть. Причем, прохаживаясь по коридору и заглядывая в командирские палаты, размещавшиеся в этом крыле, я заметил, что цитрусовыми баловали не только меня, но и других офицеров.

Поначалу я немного опасался, что раненые начнут на меня косо смотреть из-за того, что мне одному выделили целую комнату. Насколько я помнил, в начале войны еще не было практики отдельных «гвардейских» или «геройских» палат. Но к счастью, все восприняли это как должное, тем более что после окончания немецкого наступления поток раненых уже схлынул. Многих из них уже отправили в тыловые госпитали, и места здесь хватало. Вопросов «почему» и «зачем» никто не задавал. Раз ко мне приставили сержанта госбезопасности, неотлучно следовавшую за мной везде, за исключением разве что туалета, значит, имеют место секреты, которые посторонним знать не положено.

С сержантом, которую звали Наташа Ландышева, мы быстро подружились. Называть ее по имени я, правда, не решался, все-таки она была при исполнении, и предпочитал говорить «товарищ Ландышева», тем более что фамилия у нее такая красивая. Раньше я и не задумывался, сколько новых оттенков в общении помогает выразить звание девушки-военнослужащей. Если сказать «товарищ сержант госбезопасности», это будет звучать очень официально и даже грозно. А вот если с ней поругаться, то можно назвать ее «товарищ сержант», или даже просто «сержант», чтобы дать понять свое неудовольствие.

К счастью, ссориться с ней мне ни разу не пришлось. Мы только однажды немного поспорили, когда я попросил принести полевой устав «ПУ-41». До сих пор, пока я находился в действующей армии, меня больше интересовали наставления по фортификации. Но теперь, когда появилось свободное время, можно было приступить и к тщательному изучению уставов. Все необходимые книги Ландышева обычно быстро доставала, но на этот раз вернулась ни с чем, заявив, что такого устава не существует. Но я точно знал, что после обобщения опыта, полученного в Финской войне, а также по итогам военных действий в Западной Европе, был разработан новый устав. И случилось это как раз в сорок первом году. Отчаявшись убедить упрямую сержантшу, я уже засомневался, в ту ли реальность попал, пока наконец она не получила от своего руководства подробные разъяснения. Оказывается, я был прав, но не совсем. Перед самой войной была подготовлена новая редакция устава, которую назвали «ПУ-39 в ред. 41». Ее собирались утвердить двадцать пятого июня, но естественно, после начала войны уже было не до того, хотя небольшое количество экземпляров все-таки успели отпечатать и отправить в войска.

Впрочем, кое-кого сержант Ландышева все-таки доводила до белого каления. Если я сидел с карандашом и листком бумаги, то прежде чем впустить в палату лечащий персонал, она сначала ждала, пока я спрячу все записи в сейф, а потом отмечала вошедших в журнале посещений. Исключения при этом не делались даже для ординатора, что постоянно вызывало вполне законно брюзжание со стороны врачей. Впрочем, кроме как вести свой журнал, делать Ландышевой было решительно нечего, так что ее тоже можно понять. Все ее обязанности сводились к тому, чтобы весь день сидеть рядом со мной. Вечером она ставила в коридоре кушетку поперек двери, ведущей в мою палату, даже во сне продолжая свой нелегкий труд по охране секретного объекта. Когда ей нужно было отправить ежедневный отчет или что-нибудь достать по моей просьбе, то она просто запирала меня в комнате, повесив снаружи висячий замок. Я все равно уже выздоравливал, и поэтому мог смело обойтись некоторое время без врачебной помощи.

Вообще, будь моя воля, я бы уже покинул госпиталь. Но хотя жар у меня спал, а небольшие раны на плечах и спине уже зарубцевались, врачи меня пока не отпускали. Ну что же, по крайней мере, появилось время для размышлений. Жаль только, что подходящих собеседников у меня не было. Майора Козлова врачи, несмотря на все усилия, удержать не смогли. Он заявил им, что почувствовал себя лучше и долечится дальше в своей медсанчасти. Уже на следующее утро после нашего разговора майор поспешно уехал. На прощание он попытался пошутить, чтобы подбодрить меня:

— Возвращайтесь скорее, товарищ Соколов. Тем более что во время обстрела, когда меня ранили, ваш подарок сгорел. Так что теперь вы должны достать мне новый автомобиль. Кстати, а что означает его название? Теперь наши водители все трофейные машины обзывают «Жипами».

Я проводил своего комполка до выхода и сочувственно посмотрел ему вслед. Несмотря на то что дивизию вывели в тыл, дел для командиров всех уровней сейчас хватало. Надо приводить в порядок все имущество, ремонтировать оружие, выбивать из тыловиков новое обмундирование и обувь. Не сомневаюсь, что прибыв в часть, майор не останется в медпункте, а займется своими обязанностями.

Еще мне очень не хватало Авдеева, хотя бы для того, чтобы помогать мне одеваться или бриться. Хотя я и мог свободно двигать руками, но все-таки старался не делать резких движений, чтобы швы не разошлись. Вот тут-то ординарец был мне очень нужен. В первый же день, когда я очнулся, то попросил сержанта прислать ко мне Авдеева, однако в больнице его не оказалось. Проверив журнал посещений, Ландышева подтвердила, что мой ординарец здесь ни разу не появлялся. Пока она листала страницы, я подсмотрел через ее плечо списки посетителей и заметил слово «генерал», правда, фамилию разглядеть не успел.

— Интересно, это Кончиц приходил, — подумал я вслух. — Но он же пока еще комбриг.

— Кто это был, я вам сказать не могу, — отрезала Ландышева, захлопнув свой драгоценный журнал, — так как на этот счет у меня нет соответствующей инструкции. Но вашему начдиву действительно недавно присвоили звание генерал-майора.

Ну что же, можно за него порадоваться. В новой системе званий не было предусмотрено звание бригадного генерала, которое соответствовало бы комбригу. Поэтому после переаттестации большинство комбригов становились полковниками. Придумана такая система, вероятно, для того, чтобы уменьшить количество генералов. Цель, безусловно, правильная, но многие хорошие командиры были этим очень обижены.

Прояснив ситуацию со своим местонахождением и выяснив все текущие вопросы, я потребовал рассказать о ситуации на фронте. Умница Ландышева уже приготовила мне сводки Информбюро за последние дни, и даже все отметила на карте.

Обстановка на фронте оставалась стабильной, что не могло не радовать. А то, что я к этому очень даже причастен, радовало меня вдвойне. Значит, не зря артефакт выбрал именно меня из миллионов людей.

Вспомнив о причине своего появления в этом мире, я выписал в блокнот все, что Куликов когда-то рассказывал мне об артефакте, и попытался проанализировать информацию. До этого, весь предыдущий месяц, все мысли у меня были заняты только войной. Свободное время, которого у меня и так было немного, я посвящал попыткам вспомнить еще какие-нибудь важные сведения, а загадка моего появления в прошлом отступила на второй план.

И вот, внимательно просмотрев записи, я заметил один странный момент, на который раньше не обращал внимания. А собственно говоря, почему этот предмет не выбрал себе попаданца где-нибудь в Москве? Ведь его же активировали именно там. Неважно, где именно — прямо в Кремле или же в подземном измайловском бункере. В таком большом городе легко можно было найти и профессоров истории, и военных теоретиков, и вообще специалистов широкого профиля.

Значит, приходим к выводу, что маленькая коробочка, которая попала в руки к Сталину, это лишь своеобразный пульт дистанционного управления, а основной агрегат остался совсем в другом месте, а именно там, где я совершил переход. Может даже в той самой церкви, где он хранился после Смуты, но это маловероятно. Как Куликов мне объяснял, изначально шкатулка Велеса была найдена где-то здесь, в древнем языческом капище. Но про второй артефакт в летописях ничего не говорилось, а значит, в четырнадцатом веке его или не нашли, или оставили без внимания, и он лежит себе где-нибудь в болоте.

В любом случае напрашивается неприятный для меня вывод. Радиус действия у таинственного аппарата ограниченный, и в него попадает только небольшой малонаселенный район. Это значит, что выбирать ему пришлось максимум среди нескольких десятков тысяч человек. На первый взгляд, эта цифра тоже немаленькая, но сколько среди этих людей бывших офицеров, да еще интересующихся историей и военной техникой? Вряд ли очень много. Так, а какие еще критерии обязательны для кандидата в попаданцы?

Могу предположить, что семейный человек для изменения хода истории не подходит. Во-первых, он будет очень расстроен тем, что никогда больше не увидит своих детей, а значит, эффективных действий от него ждать не приходится. А во-вторых, он начнет сомневаться, стоит ли вообще менять историю, если в этом случае его дети никогда не родятся. Даже если он в этом случае решится на перемены, то будет действовать весьма неадекватно.

Еще один немаловажный фактор — это то, что «переход» желательно осуществить по возможности без свидетелей. Таким образом, вариант появления «желтого тумана», в котором исчезают люди, прямо в центре города, полностью исключается. А значит, остаются только случайные путники, вроде меня, которые в одиночку передвигаются по пустынной дороге.

Выходит, моя персона вовсе не такая уж эксклюзивная. Если смотреть правде в глаза, то я просто первый попавшийся человек, который более-менее подходит по основным параметрам. Знаю немного того, немного другого, а так ничего выдающегося собой не представляю. Это, конечно, несколько обидно, но обижаться на бездушное электронное устройство смысла нет, лучше сделать соответствующие выводы. А главный вывод — это то, что я вовсе не пророк, и могу ошибаться. Если так, то нужно скорее сообщить руководству страны о том, что все мои советы надо тщательно анализировать. Я даже принялся писать соответствующую докладную, но потом сообразил, что командованию и в голову не приходило слепо подчиняться моим рекомендациям. Помнится, я советовал не захватывать Торопец, но нас все-таки бросили на его штурм. Или, к примеру, я вовсю рекламировал самолет Лавочкина, но как мне сказал Куликов, проектирование истребителя И-185, являвшегося прямым конкурентом будущего Ла-5, и не думали приостанавливать.

Немного подувшись и на артефакт, и на верховное командование, которое вовсе не считает меня суперменом, я стал продолжать логическую цепочку. Еще один интересный момент, который бросается в глаза, это то, что дата активации агрегата — 18 сентября, совпала с датой моего исчезновения в 2011 году. Время, насколько я могу судить, тоже совпадает. Если так, то получается, что артефакт не просматривал все будущее на сто лет вперед, а просто сканировал окрестности с интервалом в один год. Это значит, что возможности его компьютера довольно ограничены, а может, просто аккумуляторы уже садятся. Какую из этого можно извлечь практическую пользу, сказать пока трудно, но на заметку этот факт возьмем.

Закончив с глобальными проблемами, я перешел к текущим вопросам. В первую очередь следует внести предложения по тактике и стратегии предстоящего зимнего наступления. Практикующееся в первый год войны наступление сразу по всей ширине фронта было только одним из примеров нерационального использования сил, и подобные устаревшие взгляды на ведение войны следовало решительно искоренять. Отдельно стоило рассмотреть вопрос по штурмовым отрядам. Пока наши войска отступали, они использовались крайне редко, но скоро их нужно будет создавать в большом количестве, и здесь мне было что посоветовать. Например, в прежней истории очень мало уделялось внимания саперным группам, которые обязательно должны входить в состав штурмовых отрядов. Да и тренировкам достаточного внимания не уделялось.

* * *

Вечером, сразу после ужина, меня ожидал маленький сюрприз. Оказывается, когда майор Козлов вернулся в полк, он тут же развил бурную деятельность, и в качестве одного из итогов его деятельности ко мне приехал мой взводный Кукушкин.

— Переводят меня, товарищ командир, — виновато развел он руками, как только мы поздоровались. — Во втором батальоне одного ротного не хватает, его еще в конце наступления тяжело ранило. Комполка, когда вернулся из госпиталя, сказал нам, что вы скоро выздоровеете, а значит, можно одного из взводных забрать и перевести туда на повышение. Я вот, воспользовался оказией, и смог к вам заехать, чтобы попрощаться.

— Да уж, — недовольно нахмурился я, — недолго мы радовались, что у нас в подразделении столько лейтенантов. Но раз майор приказал, ничего не поделаешь. Слушай, а эта не та рота, которая врукопашную с танками сражалась?

— Она самая, — гордо ответил новоиспеченный ротный. — Бойцы только и вспоминали о том бое, когда танки их окопы утюжили.

А это очень интересно. Нам раз семь приходилось отбивать танковую атаку, но каждый раз выручала артиллерия. И это не считая тех случаев, когда немецкие танки останавливали на дальних подступах. До гранат же, к счастью, дело ни разу не доходило.

— Так расскажи мне подробно, что там было-то.

Кукушкин неторопливо откашлялся, собираясь с мыслями, и начал свое повествование:

— Когда мы отошли к Грядецкому озеру и заняли линию с дотами, немцы сообразили, что дальше они продвинуться уже не смогут. Поэтому им пришлось пойти на крайние меры. Они, как обычно перед атакой, устроили артобстрел. Потом забросали передний край обороны дымовыми снарядами и стали выдвигаться. Но оказалось, что фрицы решили применить новую хитрость. Обстреливали они один участок, а когда наши стянули к нему артиллерию, атаковали совсем другой, где их не ждали.

— Ничего необычного в этом нет, — заметил я, в немецком уставе все эти хитрости прописаны.

— Так вот, место для атаки они выбрали заранее, и дымовые снаряды клали так, что ветер гнал дым прямо на нас. — Кукушкин не заметил, как сбился на пересказ от первого лица. — Гул моторов мы слышали, но были уверены, что к нам они точно не пойдут. И вдруг неожиданно из этого дыма выскакивают танки. Да так тесно идут, интервал между ними всего метров двадцать. Видимо, вражины заранее разведали, что удобный участок, проходимый для техники, здесь шириной не больше сотни метров. Ну, вот танковый клин именно в этом месте прокатился через траншею и ходу. Дальше опушка леса, и там танки разошлись в стороны веером. Случись это в начале октября, остались бы от роты только рожки да ножки. Она бы им была только на один зуб. Но немец уже был не тот. От всего танкового батальона у них оставалось только двенадцать машин. Пять сразу прошли дальше, давить наши пушки. Бойцы немного растерялись, и почти ни один гранату им вслед не бросил. Еще один танк, видимо командирский, остановился в сторонке, а остальные шесть машин стали утюжить окопы. За ними выскочили грузовики и три «ганомага», из которых сразу высыпала пехота. Если бы они смогли подойти к окопу, то свели бы всю роту под ноль. Но спасибо нашим саперам. На отсечной позиции находились пулеметные доты, и фланкирующим огнем они заставили всех немцев залечь. Замаскированы пулеметчики были отменно, и огонь раньше времени не открывали, вот фрицы их и не заметили. Тут нам очень кстати дымовая завеса помогла. Вражеским артиллеристам наши позиции не видны, а если стрелять наобум, так своих бы задели. И еще нам очень повезло, что немецкого корректировщика, который сидел в броневике, сразу убили. У нас оставалось только одно противотанковое ружье, трофейное, и патронов к нему кот наплакал. Но зато наш бронебойщик был уже опытный. Он приготовил себе позицию на фланге и тихо сидел в ней, пока «ганомаги» не развернулись к нему боком. И тут уж он один из них поджег. Уже потом, после боя, нашли в подбитом бронетранспортере рацию, а рядом валялся труп наблюдателя с артиллерийскими погонами.

— Это не везение, — с сомнением покачал я головой, — а наблюдательность. Просто стрелок увидел, что из броневика торчат рога стереотрубы, и естественно, стал стрелять именно по нему.

— Ну да, он молодец, — согласился взводный. — Его к ордену представили. Так вот, когда немцы залегли, часть танков повернули к дотам и стали их расстреливать, но без особого успеха. Маленькие пушечки, которые стоят на «троечках», повредить их не могли, а «четверка», у которой ствол 75 мм, осталась только одна. Где-то вдали на правом фланге виднелась немецкая самоходка, но близко она не подъезжала, и из-за дыма вести огонь не могла.

— А развернуть танки первой волны обратно, чтобы подавить оборону, немцы не пробовали?

— К счастью, нет. Ну так вот, ситуация пока патовая, но вот-вот все изменится. Вопрос только в том, что произойдет раньше. Наши орудия ПТО когда еще выкатят на позицию, да и разбираться им придется сначала с прорвавшимся танковым взводом. А вот если немецкие гранатометчики подберутся поближе к дотам, то они подавят пулеметные точки, а потом и всем кранты. Там же наступало не меньше батальона, да еще с бронемашинами. Пока танки не дают нам высунуть голову, немцы легко ворвутся в траншею. К счастью, наши быстро оклемались, приготовили гранаты, бутылки с КС и попытались забрасывать ими танки. Но оказалось, не так-то все просто. Чтобы сбить гусеницу, эрпэгэшку надо метнуть точно под нее, иначе ничего не получится. Можно забросить на моторный отсек, но это же надо постараться сзади подобраться, да и то не факт, что граната оттуда не скатится. Вот горючая смесь КС к танковой броне хорошо прилипает. Вот только опять-таки, куда попало ее бросать нельзя, а то толку не будет. Уже почти все танки горели, но все равно продолжали ехать. У кого гусеница в огне, у кого лобовая броня, но им хоть бы что. Один сержант молодец, когда увидел, что танк прямо на него прется, схватил ручной пулемет, присел в окопе и давай поливать из него по смотровой щели. Фрицы из своих пулеметов достать его не могут, он же в мертвой зоне. Ну и повезло парню, убил он механика-водителя раньше, чем тот успел подъехать. А с обездвиженной машиной уже легко справились. Этому сержанту тоже орден дадут.

Переживая происшедшее так, как будто видел все это собственными глазами, Кукушкин замолчал, но потом, опомнившись, опять продолжил:

— Сколько времени прошло, мы и не поняли. Может, полминуты, а может, и пять. И вдруг хлоп, от одного из танков полетели искры, а потом он запылал. Затем другой танк как будто споткнулся и закрутился на месте. Немцы раньше нас сообразили, что это наша артиллерия подошла, и давай драпать. Ну, правда, убежать удалось не всем. Пять танков осталось гореть, и из них три на счету нашей роты. А из тех машин, что ушли в прорыв, ни одна не вернулась, всех артиллеристы остановили.

— Да, молодцы твои орлы.

— Это так, они все герои, — невесело улыбнулся младший лейтенант. — Вот только убитых и раненых у нас много. И я как раз хотел у вас попросить совета. Так как рота понесла значительные потери, то ей передали много бойцов из нового пополнения. У меня теперь большинство красноармейцев еще необстрелянные, и их всему учить надо.

— Ну и чего ты вдруг испугался? В бою ни разу не боялся, а тут надо всего лишь салаг обучать.

Кукушкин опасливо огляделся, не подслушивает ли нас сержант, и, наклонившись к самому уху, прошептал мне:

— Строевая.

О, тут я с ним полностью солидарен в нелюбви к строевой подготовке. Я всегда старался утешить себя тем, что моя тонкая натура и рациональный склад ума просто несовместимы с шагистикой.

— Слушай, Василий, — теперь, когда он не был моим подчиненным, я решил звать его просто по имени, — а чего тебе волноваться? Помнится, ты говорил, что у тебя по всем предметам отлично.

— Это так, товарищ командир. Но строевой подготовки у нас не было.

— Приехали! Как же не было, ведь на войне это самое главное.

— Главное? — испуганно переспросил младлей. Похоже, он мою тонкую иронию не уловил.

— Да шучу я. Но чем же вы там занимались на командирских курсах, если не строевой?

— Так у нас количество дисциплин по сравнению с довоенной программой сократили в три раза и оставили только пять самых важных предметов.

— Давай-ка попробую угадать. Первое это, естественно, стрелковое дело, ты же в оружии разбираешься. Затем топография с тактикой. Основы фортификации ты тоже знаешь, значит, инженерное дело проходил, ну и наверняка химическое. Так?

— Все верно, вот эти пять предметов нам и преподавали, — кивнул Василий.

— А почему вас не гоняли по плацу во внеучебное время?

— Товарищ командир, — взмолился бедный Кукушкин, как будто я действительно мог сейчас погнать его на плац, — у нас занятия и так продолжались по шестнадцать часов в сутки. Ну, были, конечно, построения, и в столовую строем шагали. Вот и все мои занятия по строевой.

— Но вас хотя бы выводили на занятия по тактике?

— Не выводили, а выбегали. Ну, в смысле выдвигали марш-броском. С полной выкладкой в сорок килограммов, а сложение у меня, как видите, не самое богатырское.

— Да уж, — посочувствовал я ему, — несладко тебе пришлось эти три месяца.

— Не три месяца, а один. Я же все-таки со средним образованием.

— Ясно. Ну, насчет строевой ты в голову не бери, для этого взводные с отделенными и существуют. А у тебя имеются более важные задачи. Ты сначала на командирской подготовке всех взводных и сержантов проверь, кто что умеет, и хорошенько подучи. А дальше они уже сами обучат красноармейцев. Кстати, у тебя ведь есть хороший опыт по использованию автоматического оружия. Учитывая, что у него малая прицельная дальность, но высокая интенсивность огня, секторы для стрельбы будут распределяться совсем по-другому. Если вашему батальону подкинут пистолет-пулеметы, то твой опыт там очень пригодится.

Получив от меня наставления, Кукушкин приободрился. Теперь он уже не так опасался своих новобранцев. Быстро попрощавшись, младлей пожелал мне скорейшего выздоровления и отправился к дороге ловить попутку.

* * *

Похоже, что сегодня у меня был день посещений. Только мой бывший взводный ушел, как приехал майор госбезопасности Куликов. С момента нашей последней встречи у него на кителе прибавилось два ордена, а еще блестела новенькая медаль «Серп и Молот».

Ландышева, которая, как оказалось, была с ним знакома, тут же с возмущенным видом накинула ему на плечи белый халат. Если медперсонал не отважился сделать замечание чекисту, то это еще не значит, что правила больничного распорядка можно нарушать.

Взяв мои записи, майор быстро просмотрел их, благо что исписанных листов насчитывалось немного.

— Ну что же, замечательно, — довольно резюмировал майор. — Это даже больше, чем я ожидал. Да, а почему вы ни разу не упоминали конструктора Таирова? Я считаю, что его самолеты очень даже неплохие.

— Таиров, Таиров, — задумчиво произнес я фамилию, которую, кажется, уже слышал раньше. — А, вспомнил. Когда немцы подошли к Москве, его КБ в спешке эвакуировали, и он погиб в авиакатастрофе во время перелета.

— Но теперь эвакуации уже не будет, а значит, его Та-3, вполне возможно, пойдет в серию в качестве штурмовика.

Заметив, что я смотрю на золотую звезду, майор виновато улыбнулся.

— Извините, но вас мы пока наградить не можем, чтобы не привлекать излишнее внимание. Я, честно говоря, не считаю, что заслужил звание Героя социалистического труда, ведь моей заслуги тут нет. Но когда мне в очередной раз пришлось встречаться с товарищем Сталиным, то он сделал мне выговор, почему я не надел награду, которую мне вручила страна.

Ага, значит, майору ничто человеческое не чуждо, если он с удовольствием хвастается встречей с Верховным. Ну еще бы, вот если бы я встретился с главой государства и разговаривал с ним, то тоже старался бы упоминать об этом эдак ненароком.

— И что же вы ответили? — полюбопытствовал я.

— Я заметил товарищу Сталину, что он тоже не носит звезду Героя труда, хотя действительно заслужил ее, в отличие от меня.

«Ну да, — мелькнула у меня мысль, — сам придумал новую награду, и сам же получил звезду под номером один». — Однако говорить это кому бы то ни было, даже Куликову, я, конечно, не стал. Впрочем, если сравнивать с Брежневым, то Верховный действительно образец скромности.

— На это он возразил мне, — продолжал майор, — что мои доводы неправильны. Буквально товарищ Сталин сказал следующее: «То, что нам предлагает товарищ Соколов, нашим инженерам часто сразу не понять и по достоинству не оценить. Ваша заслуга в том, что вы убеждаете их в необходимости вносимых изменений. Вы уже заработали себе непререкаемый авторитет по конструкторским вопросам и должны пользоваться им, чтобы продавливать новые решения. Мало передать докладную записку руководству наркомата вооружения и издать распоряжение. Нужно, чтобы конструкторы сами поняли необходимость этих новшеств. Так вот, за эту нужную работу мы вас и наградили. К тому же это звание поможет еще больше повысить ваш авторитет перед оружейниками, и они охотнее будут прислушиваться к вашим словам».

Услышав, что обычный майор госбезопасности неоднократно беседовал с самим Верховным, Ландышева вся просто затрепетала от избытка чувств. Не спрашивая разрешения, она обратилась к Куликову со своими наивными вопросами:

— А как он выглядит?

— Скажу честно, на свои портреты совсем не похож. Лицо все в морщинах и оспинах. Носит старый серый китель, кое-где заштопанный.

— А он действительно курит только трубку, как на картинах? — Похоже, Ландышева настоящая фанатка Сталина.

— Действительно трубку. Он набивает ее табаком из папирос, а иногда вставляет в нее раскуренную сигару.

— А как же рекомендации о вреде курения, — подключился я к обсуждению личности вождя.

— Подействовали. Теперь товарищ Сталин глубоко не затягивается.

— А как выглядит кабинет? Зеленое сукно, зеленый абажур на лампе?

— Зеленого абажура там, правда, не было, но я был не в кремлевском кабинете, а в бункере.

Вопросы посыпались на бедного Куликова с двух сторон, так что он еле успевал на них отвечать.

— Коньяк товарищ Сталин действительно любит, но сейчас пьет его редко. Так что бутылка на столе была, но ее не открывали.

— А что же вы пили?

— Ну, товарищ Верховный сделал смесь вина и лимонада и угощал меня ею.

— Да, кстати, — вспомнил я о старом обычае, — раз уж заговорили о выпивке, то предлагаю обмыть вашу награду.

В другом случае подобное предложение было бы нарушением субординации, но мы с Куликовым с самого начала сработались, и он никогда не общался со мной как с младшим по званию. Да и само звание майора госбезопасности было получено им не без моей помощи. Правда, строгая сержантша могла запретить больному употребление спиртного, но Ландышева заявила, что пятьдесят граммов на сытый желудок вреда мне не принесут, и достала из тумбочки подозрительную флягу. Еще одну фляжку извлек из своего кармана майор.

— Я свою звезду уже раз пятнадцать обмывал, — подмигнул он, откручивая колпачок. — В каждом конструкторском бюро, с которым мне приходится работать, уверены, что меня наградили именно за внедрение их техники.

Увы, но попробовать привезенный майором коньяк мне не удалось. Дверь распахнулась без стука, и на ее пороге остановился высокий грузный мужчина с самодовольным лицом. Он явно не ожидал увидеть здесь энкавэдэшников, да еще сразу двоих. Впрочем, майор сидел спиной к двери, и его петлицы не было видно, а нарукавные знаки различия скрывал халат. О ведомственной принадлежности Куликова говорила только фуражка. Не поняв, что перед ним находится целый майор госбезопасности, пришелец нагло попытался изгнать сотрудников НКВД из палаты:

— Я военврач первого ранга Мушкин. Попрошу посторонних покинуть помещение и дать мне осмотреть раненого.

Ландышева уперлась руками в бока, точь-в-точь жена, встречающая мужа, вернувшегося за полночь, и попросила сначала предъявить документы. Требование было вполне законным, поэтому Мушкин послушно отдернул воротник халата и полез во внутренний карман за удостоверением. Однако достать он его не успел. Видимо, поза руки-в-боки была выбрана сержантом совсем не случайно, так как она за какую-то секунду успела не только достать револьвер, но и взвести его.

— Не двигаться! Руки вверх! — произнесла она негромко, но таким зловещим тоном, что мне самому захотелось поднять руки.

Военврач замер, боясь пошевелиться. Правая рука его застыла, не успев юркнуть за пазуху. На боку под халатом у него выступала маленькая кобура, но залезть туда он бы не успел. Я смотрел на происходящее, ничего не понимая, а рука уже машинально шарила на поясе в поисках гранаты. И очень хорошо, что «лимонки» у меня не оказалось, иначе выработанный рефлекс заставил бы не задумываясь бросить ее в проем двери.

Между тем Куликов поскреб по кобуре, но, убедившись, что быстро достать пистолет ему не удастся, неожиданно вскочил и ринулся вперед. Он был ниже противника и легче его килограммов на двадцать, но толчок с разгона и ловко подставленная подножка позволили ему сбить Мушкина с ног. Как только лжеврач упал на пол, майор заломил ему руку за спину и зажал рот ладонью.

«Видимо, самбо он все-таки знает, — мелькнула у меня ехидная мысль, — а вот тактике захвата преступников его явно не учили. Сначала закрыл собой линию огня, а потом вместо правой руки заломил противнику левую. Впрочем, ничего смешного, ведь его специализация — конструирование, а не антитеррор».

Пока я мысленно упражнялся в остроумии, Ландышева схватила перевязочные материалы, все время лежавшие наготове на тумбочке, и подскочила к упавшему. Аккуратно наступив на ладонь правой руки Мушкина, чтобы он не вздумал делать глупости, она запихала ему в рот огромный кусок ваты и только после этого засунула наган в кобуру. Вдвоем с Куликовым они связали руки шпиона бинтами, а потом за ноги отволокли его в мою палату. На все это ушло не больше полминуты.

Куликов схватил лист бумаги, оторвал от него небольшой кусочек и что-то начеркал на нем карандашом. Раньше меня сообразив, что он хочет сделать, сержант выбрала из прибежавшего на шум персонала санитарку и жестом подозвала к нам. Закончив писать, майор сунул ей бумажку и кратко проинструктировал:

— На дворе стоит грузовик, спрятанный под маскировочной сетью. Возьмите что-нибудь для отвода глаз — котелок, чайник или просто бинты, подойдите с ними к машине и незаметно отдайте бойцам эту записку.

Несколько минут после этого прошли в напряженном ожидании. Майор наконец-то достал из кобуры пистолет и, повинуясь кивку сержанта, завладевшей инициативой, встал за дверью, которую оставили приоткрытой. Медперсонал, вышколенный Ландышевой, по ее приказу разбежался, и коридор опустел. Керосинку потушили, и теперь все было готово к приему незваных гостей.

Мне не хотелось встречать врага без оружия и, покрутив головой по сторонам в поисках оного, я наконец-то догадался позаимствовать пистолет у шпиона. В маленькой кобуре хранился небольшой «Вальтер ПП», вполне соответствующий имиджу врача, для которого пистолет лишняя обуза, положенная по уставу, но мешающая в повседневной жизни. С этим пистолетиком в руке я спрятался за тумбочкой. В темном углу меня было не видно, зато я мог держать под прицелом входную дверь.

Выстрелов со двора было не слышно, и у нас постепенно нарастала уверенность в удачном завершении операции по захвату сообщников шпиона. Но вот, наконец, по коридору прогрохотали сапоги.

— Товарищ майор госбезопасности, разрешите войти, — гаркнул громкий голос, и в дверном проеме возник сержант-пограничник.

— Войдите, — отозвался Куликов, вынырнувший из-за двери.

— Разрешите доложить, — спросил сержант, покосившись в сторону посторонних, то есть меня.

Доклад был коротким. Как мы и надеялись, захват произошел без сучка и задоринки. Приехал мнимый военврач на «эмке», в которой остались водитель и адъютант. Пограничники подошли к машине, благо повязки патрульных у них с собой были, и потребовали предъявить документы. Дальше скрутить подозрительных лиц было делом техники. Арестованных сейчас тщательно обыскивают, а весь багаж, имеющийся в машине, досматривают. Оружия, правда, кроме пистолета адъютанта, не нашли, но зато обнаружили целых три различных удостоверения.

Ну, теперь можно заняться и главным шпионом. Пограничника Куликов выставил в коридор, приказав никого не впускать, и плотно прикрыл за ним дверь. Задумчиво посмотрев на Ландышеву, видимо прикидывая, нужно ли ее посвящать в тайны, которые сейчас могут раскрыться, майор наконец принял решение. Перевернув арестованного на спину, он коротко бросил сержанту:

— Обыскать.

Ландышева сначала быстро обхлопала задержанного в поисках оружия, а затем извлекла из карманов все их содержимое. Немного подумав, она принялась ощупывать подкладку одежды в поисках шелковки. Мушкина, похоже, нисколько не радовало то, что его тискает симпатичная девушка. Он стонал от боли в скрученных руках и пытался повернуться поудобнее.

Мы все трое по очереди просмотрели найденные документы, стараясь найти в них что-нибудь подозрительное. Впрочем, это было необязательно, так как помимо удостоверения военврача, у Мушкина было и другое, где он именовался уже полковым комиссаром. Имелось и предписание, требующее доставить старшего лейтенанта Соколова в Москву.

Когда с обыском закончили, я наконец-то поздравил майора с молниеносным обезвреживанием врага.

— Я-то что, — скромно ответил Куликов. — А как товарищ Ландышева револьвер быстро выхватила, видели? Мы для вас самого лучшего сотрудника подобрали. Я сначала сомневался, стоит ли доверять такую ответственную работу девушке, но когда она продемонстрировала мне свои умения, то решил, что лучшего кандидата не найти.

— Это точно, — согласился я. — Да, кстати, а как вы определили, что это диверсант?

Майор с сержантом удивленно переглянулись. Ландышева укоризненно взглянула на меня, а Куликов ехидно усмехнулся.

— Когда он неожиданно появился, я удивилась, — пояснила Наташа, — ведь меня о нем не предупреждали, и потому заподозрила неладное. А увидев петлицы Мушкина, сразу все поняла.

— И что же у него такого необычного на петлицах?

— А вы не обратили внимания?

— Ну почему же, я заметил, что там четыре шпалы.

— Вот именно, четыре, — торжественно произнесла Ландышева, — а их больше трех не бывает.

— То есть как это не бывает, — возмутился я. — Их еще прошлым летом ввели. Да вот же у нашего майора госбезопасности тоже четыре прямоугольника на петлицах.

— Ввели, да не у всех, — парировала сержант. — Военврач первого ранга остался с тремя шпалами, и теперь он приравнивается к подполковнику.

— Вот как? Действительно, век живи, век учись. Да как же его пропустили, такого неправильного?

— Вот кто бы говорил. Боевой командир и то в званиях не разбирается, а тут часовыми санитарки стоят. Можно подумать, они все эти тонкости знают.

— А это немецкий шпион? — поспешил я перевести разговор на более актуальную тему.

— Нет, конечно, — ответил Куликов, внимательно рассматривающий документы арестованного. — Германия своих диверсантов готовит тщательно и таких откровенных ляпов не допускает. — Он отложил бумаги и обратился к Мушкину: — Кто именно вас послал, мы выясним уже сегодня. Но может быть, вы, голубчик, сразу расскажете, чтобы напрасно не тратить чужое время и заодно свое здоровье.

— Скажу, все скажу. — Пользуясь моментом, Мушкин перевернулся на бок, так как лежать на скрученных за спиной руках, которые он придавливал всей своей тушей, ему было очень больно. — Это Молотов. Он часто бывал за границей, и его там завербовали.

— Врешь, сука, — возмущенно воскликнул я и в качестве аргумента, подтверждающего свою правоту, пнул оппонента в бок. — Я точно знаю, что Молотов никогда не интриговал, — это уже майору.

— Меня послал Хрущев, — завопил Мушкин, стараясь придать своему голосу побольше искренности. — Он связан с украинскими националистами и хочет свергнуть советскую власть.

— Врешь, сволочь, — пнула его с другой стороны Ландышева, поддержав кровавое реноме своего ведомства. — Хрущев сейчас на Юго-Западном фронте, а у тебя документы выданы в Москве. Говори, кто?

— Это Берия, Берия. Он хочет захватить власть и убить товарища Сталина.

Мы все, включая съежившегося Мушкина, посмотрели на майора, так как теперь была его очередь пинать лежачего. Однако он задумчиво посмотрел на неправильные петлицы незадачливого шпиона и покачал головой.

— Вы лжете. Товарищ Берия прекрасный организатор и все делает на совесть. — О том, что нарком лично курирует этот проект, упоминать, конечно же, не стоило. Затем, обернувшись ко мне, Куликов добавил: — Здесь нужен профессиональный следователь, так что разрешите откланяться.

Вызванный пограничник рывком поставил Мушкина на ноги, засунул обратно кляп и вывел его из палаты. Майор забрал свою фляжку, содержимое которой, к сожалению, вылилось на пол, и ушел, не забыв реквизировать у меня «вальтер», так как он мог понадобиться для следствия.

Резкие движения, которые мне пришлось делать во время этого происшествия, не прошли для меня даром, и швы на плечах разошлись. Впрочем, оказалось, это и к лучшему, так как рентген показывал, что один осколок у меня остался не извлеченным, и его желательно было удалить. Операцию решили сделать сразу же, потому что в любой момент могли привезти раненых, которым требуется неотложная помощь.

Правда, врачи предупредили, что мне нельзя делать общий наркоз и придется ограничиться местным. Это означало, что будет немного больно. Но Ландышева заверила, что будет все время находиться рядом и веселить меня разными историями.

Проводить операцию должен был сам начальник отделения, и он же ведущий хирург госпиталя Мультановский.

Верная своему обещанию, Ландышева вполголоса, чтобы не мешать врачам, стала рассказывать забавные истории. Случаи из практики ее ведомства были секретными, и поэтому она ограничилась тем, что услышала здесь же в госпитале.

— Вот недавно был случай. Одному бойцу требовалось немедленное переливание крови, а у всех медработников кровь уже взяли.

— А что, консервированной крови не было? — вяло поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.

— Она тогда еще не поступала. И вот товарищ Мультановский, который, кстати, вас сейчас и оперирует, приказал взять у него пятьсот миллилитров, после чего продолжал операцию. При этом он еще и шутил, что работать стало легче. Это был первый случай переливания крови от хирурга прямо у стола.

— Так вот почему тут ведро с водой стоит, — догадался я. — После сдачи крови работающей бригаде врачей все время пить хочется.

— А вот еще история. Одну из санитарок поставили часовым. И тут какой-то старшина решил девушку попугать, хотя его и предупреждали, что этого делать не стоит. Он залез в кусты и начал рычать. Часовой услышала и кричит: «Стой! Кто идет?» А он все равно не останавливается, идет в темноте и рычит. Санитарка сделала предупредительный выстрел в воздух, а второй уже в него, да так метко. Стреляла на звук и попала прямо в рот. Хоть в осназ ее бери.

— Дурак старшина, — отозвался я. — И сам по-глупому погиб, и девчонку под трибунал подвел. Чем расследование закончилось?

— Конечно ее оправдали. Но весь госпиталь очень плакал. — Медсестры, которым напомнили эту грустную историю, действительно всхлипнули. Да, что-то не очень получилось у сержанта меня развеселить. Тем не менее я мужественно выдержал всю процедуру, ни разу не застонав. Впрочем, на самом деле я почти ничего и не чувствовал.

* * *

Наутро после операции мое состояние уже пришло в норму, хотя я и старался двигаться поменьше. Впрочем, мне не приходилось даже писать, так как умные мысли по тактике и военной технике у меня закончились. В конце концов, моя голова это не кладезь премудрости. Поэтому я начал размышлять, что еще могу сделать полезного. Среди классических задач попаданцев, первую — убить Хрущева, я честно пытался выполнить, и не моя вина, что его не расстреляют. Вторая — убить Гудериана, тоже невыполнима, ведь для этого надо сначала забраться к немцам в тыл. Да и вообще, он сейчас находится далеко отсюда. Зато еще одна миссия человека из будущего, а именно записать новые песни, была мне вполне по силам.

Как я и предполагал, Ландышева стенографировать умела. Правда, ей пришлось послать запрос, имеет ли на это право, но после получения положительного ответа с радостью принялась мне помогать.

Хорошо помня, что житель двадцать первого века легко может засыпаться на текстах песен, содержащих анахронизмы, я сначала проговаривал их про себя, и только потом начинал диктовать. К вечеру сержант уже устала писать, но отказывалась останавливать такую интересную работу. Ее легко понять, ведь не каждый день услышишь одновременно столько хороших стихов. Особенно Ландышевой понравилась песенка военных корреспондентов. Застенографировав ее, она заявила, что мне уже пора отдохнуть, но сама продолжала что-то писать.

— Тут только надо кое-что исправить, и будет как надо, — довольно говорила она при этом сама с собой.

— Да, точно, — вспомнил я, — там слова «Так давай по маленькой хлебнем» можно заменить на фразу «Так давай за дружеским столом».

— И это тоже поменяем, — согласилась Ландышева, продолжая черкать карандашом.

Я же закрыл глаза и стал потихоньку засыпать.

— Еще упоминание о «Лейке» выкинем, — донеслось до меня сквозь сон. Видимо, редактировать стихи было для сержанта внове, и она повторяла свои мысли вслух.

— А зачем «Лейку» выкидывать? — приоткрыв глаза, спросил я. — Как же корреспондентам без фотоаппарата?

— Вы спите, спите, товарищ Соколов, а я пойду в коридоре поработаю.

Когда Ландышева выходила, я расслышал, как она бормотала себе под нос:

— Ну как же, корреспонденты. Они же там все литераторы. Поэты, видите ли. Вот пусть сами про себя стихи и сочиняют. А эта песня достанется тем, кто ее заслужил.