Сомогонка

Александр Ионов

Время действия – наше время, ну, может быть лет десять назад… или вперёд. Главный герой – обычный служащий одного из подразделений министерства лесного хозяйства. Волею судеб или точнее по чьей-то судьбоносной воле, он попадает в сказку. Сказка эта не то чтобы вообще ирреальный миф, но нечто очень похожее. А фактически, это некая зона, случившаяся после «грязных» ядерных испытаний в Сибири, в пятидесятых годах.

Сомогонка

(Сказка для взрослых)

Посвящается дочке Маше, ко дню рождения.

1.

Поезд стучит «квадратурой» колёс об окоченевшие рельсы, вгоняя пассажиров в сон. К концу второго дня коньяк закончился. Лежу на нижней полке в купе и вяло размышляю: «Стоит ли рискнуть на остановке и взять чего-нибудь палёного?… Или ну её на фиг — экономию? Пойти выпить-закусить в вагон-ресторан?» И сразу же при этом вспомнилось, что в советское время рестораны были дешевле и в командировки летали в основном самолётом, а не тряслись по четверо суток через всю матушку-Россию.

Окно заледенело. Из печки воняет какой-то гарью. Под утро холодно и сквозит откуда-то из щели. Хорошо, куртка длинная. Повесил её в углу над головой. Теперь сквозит куда-то под подушку. Попутчики всё время меняются. Не успеешь к одним привыкнуть, как уже другие вселяются. Читать долго в тряску тяжело. Комп с собой таскать что-то поленился. В общем, тоска зелёная.

Опять тряхнуло и стоим. Прямо в тайге сплошной. До чего пейзажи тоскливые за окном! Где разруха, а где хоромы за пятиметровыми заборами…

Вот не люблю, когда вроде образованные люди начинают сленгом или архаизмами какими злоупотреблять. Это я к тому, что в коридоре очередной пассажир с проводником что-то выясняет. Особо не прислушиваюсь, но такая дремучая речь слышится, что ужас просто. Сначала казалось, что мужик просто прикалывается так, но нет.

Ну точно, ко мне вселяется. Мужичок совершенно затрапезного вида, даже солома в бороде. Боже мой! С мешком каким-то, а штаны на нём… Я такие последний раз видел у деда на даче в сарае. Там ими лаз в погреб зимой утепляли. И фуфайка того же стиля.

Думаю: «Сейчас он сапоги снимет — и я задохнусь».

— Доброго «здоровьечка»! — говорит.

И я ему с плохо скрываемым недовольством:

— Здрасьте!

А сам думаю:

— Тоже мне, ещё один народный целитель, блин.

Что-то мужичок засуетился: не знает, куда свой мешок приткнуть.

Говорю ему:

— Полку-то подними, там можно поставить.

Мужик, довольный, что наконец удалось пристроить свою поклажу, сел посредине полки, улыбается. Руки на колени положил, ноги поджал, ну прямо паинька. Я мельком взглянул на него. Лицо ничего: рябое слегка, но отвращения не вызывает. Взгляд открытый, ясный. Я расслабился. Вроде не грубиян и не хам. А дремучесть как-нибудь переживём. Лишь бы не вонял сильно.

— Меня Киром зовут, — первым решился на контакт мужичок. Ишь ты, думаю, с представления начал. Теперь представляться попутчикам и не принято как-то. Я привстал, протянул руку:

— Александр.

Поздоровались. Рука у него тёмная, жилистая и шершавая.

— Кир — это Кирилл, что ли? Или, как царя персидского, просто Кир?

Спросил, а сам пожалел. Думаю: «Ну вот что с этими персами выпендрился, видно же — мужик не в теме».

Кир почесал затылок:

— Можно и Кирилл, но лучше уж Кир, да и покороче будет.

Я думаю: «Ну Кир так Кир. Какая мне разница-то, собственно?»

Мужик привстал и полез под лавку к своему мешку. Достал какой-то свёрток и ещё что-то. Я не стал особо разглядывать. Подумал: «Может, перекусить хочет?»

Кир наконец угнездился поближе к окошку.

— Сань, слушай, а чего это у мужика там, в соседнем закутке, на пузе лежит? Вроде коробка какая-то открытая. И светится…

Я слегка приподнялся на локтях, пытаясь понять, что же имеет в виду мой сосед. Даже встал, прошёлся по коридору, невзначай заглянул в соседнее купе. Там толстяк увлечённо что-то смотрит на ноутбуке. Кино, видимо. Я вернулся, присел тоже к окну.

— Кир, — говорю, — ты что, компьютера никогда не видел?

Мужичок часто заморгал, ну совсем как ребёнок. Ему, видимо, даже неловко, что ли, стало своей неграмотности. Да и я пожалел, что так вот напрямую человека озадачил. Я же вот в его таёжных сельхоз делах ни бум-бум. Кроме, конечно, своих вымученных и в основном теоретических знаний по лесному хозяйству. Мечтал по молодости жить в лесу, беречь его, исследовать. Потом, пройдя небольшую практику «в поле», как-то прижился в городе.

— Ну это типа телевизор такой. Кино смотреть, книжки читать, по почте переписываться, — решил я немного просветить Кира.

Кир интенсивно зачесал голову, потом бородёнку начал дёргать. Чувствую, что-то до него плохо доходит. Теперь уже мне стало интересно. Думаю: «Неужели и телевизора у них нет?»

Попробовал немного прояснить ситуацию:

— Кир, ты же в деревне живёшь? Или совсем на выселках где-то?

— Посёлок у нас, Встелькино называется. Ему уж сколько лет, о-го-го! У нас там места вообще обжитые…

Я, конечно, пересказывая речь Кира, не воспроизвожу доподлинно все его витиеватые «токма», «ежели», «ако», «всяко тако» и тому подобное. Иначе придётся всё время писать рядом перевод. Не все ведь точно понимают всякие там архаизмы и старославянские речевые обороты. Сам я поначалу сильно напрягался, пытаясь уловить смысл высказываний, но постепенно приспособился. Видимо, всё же тлела где-то там, в глубине, некая родовая память. Теперь иногда буду оставлять некоторые кировы «залепухи» для колорита.

— А телевизоры у вас в деревне есть? — продолжил я разговор.

Кир повеселел, заёрзал.

— Ну что уж ты так, дядя, мы уж не какие-то там тёмные люди! Есть у нас два аппарата в селе, и электричество иногда в проводах пробивается. Да наскучило нам «енти телевизеры» смотреть. Там и показывают-то две программы всего.

— Как две программы? В смысле два канала?

— Да не, вроде какие-то программы. Так тётка «объявлят». Первые-то два года чуть ли не каждый день бегали всем кагалом смотреть. Потом осточертело хуже пареной редьки. Одна программа вроде называется «Двадцать седьмой съезд КПСС. Прямая трансляция из какого-то дворца».

Кир выговорил название, только забыл, какой дворец, и даже сам удивился.

— О! Гляди ж ты, и сейчас помню. Втора программа — музыкальна. Балет «Лебяжье озеро».

— Лебединое, — не удержавшись, поправил я.

— Дак я и говорю — лебяжье. А у вас, городских, что, ещё каки программы есть?

— Да есть, конечно.

Я не стал дальше развивать тему, потому что решил, что передо мной либо местный дурачок, либо деревенский гениальный прикольщик. Уж так естественно у него врать получалось.

Видать, поняв направление моих мыслей по кисляку на моём лице, Кир поторопился развернуть свой свёрток. Ну точно, то, чего я и ожидал. Пузатенькая бутылка с какой-то красноватой жижей, кусок сала, почему-то страусовое яйцо и луковица.

Мужичок замер слегка, как-то виновато-вопросительно посмотрел на меня и прямо спросил:

— Сомогонку пить будешь?

До этого момента я оканья за ним особенного не заметил, а тут вдруг именно «сомогонка». Прямо отчётливо так, через «о». Позже оказалось, что Кир то окает, то не окает. Я так и не понял, от чего это зависит.

Ну что ж, вопрос поставлен ребром. Надо на что-то решаться. К тому же запасы коньяка кончились. Единственное, что смущает, это вид жидкости.

— А что это у неё вид такой страшный? Настойка, что ли, какая? У меня на настойки аллергия вообще-то…

Кир бережно погладил бутылку и так убедительно сказал, что мне пришлось поверить ему:

— Да не переживай, Санёк, тебе понравится. Это наша, традиционная, священная, вроде как заговорённая. В заговоры-то веришь али нет?

В заговоры я не верил и не собирался верить. Но попробовать всё же решился. Хотел сказать ему, чтобы больше половины стакана не наливал, зная сельскую привычку пить стаканами. Но, вижу, Кир налил грамм пятьдесят себе и столько же мне.

— Санёк, ты это, вон у тебя молочко есть, молочком запей.

Я, честно говоря, ещё не слышал, чтобы самогон молоком запивали.

Говорю ему:

— От молока же пронесёт!

А он:

— Не, ничего, так лучше будет.

И началось. На вкус оказалась нормальная: не горькая, не вонючая. Лёгкий аромат, терпкий привкус. Я отхлебнул немного и молока.

— Слушай, Кирыч, — перешёл и я на более фамильярные отношения. — А что, у вас там страусов кто-то разводит?

Кир как раз моим же походным перочинным ножичком разрезал гигантское яйцо.

— Да не, это обычное, куриное. Нет у нас никаких птиц крупнее вороны.

— Да какая это курица, жопу же порвёт!

Мужик опять заморгал, удивляясь моему недоумению.

— А, ну да, у вас куры помельче будут. Видел я — на полустанке тётка продавала. У нас покрупнее!

— Ну ты, Кирыч, даёшь! Врёшь и не краснеешь. Где это «у нас»? На другой планете, что ли?

Настроение стало улучшаться. Разговор, конечно дурацкий, но всё-таки время не так тянется. Яйцо на вкус нормальным оказалось, да и сало свежее.

— А что, свиньи у вас большие? — решил я продолжить сельскохозяйственную тематику.

— Свиньи хорошие: два метра в холке, только… — тут Кир замялся, но продолжил: — Жруть много! У них же, блинский потрах, хари две по бокам, а жопа одна посерединке. Через год, понимашь, бац! И пятьсот килограмм свежей свининки в закрома!

Я, как бы веря ему, добавил:

— Не свиньи, а монстры какие-то у вас там.

— Да уж, точно монстры.

Кир тоже повеселел. Налил ещё понемногу.

— Ну давай, Санёк, нам с тобой теперь долго ещё куролесить.

Чокнулись. Я решил уточнить:

— Почему куролесить-то?

— Да так, сомогонка рулить!

— А, в этом плане… Кирыч, я уж не в том возрасте, чтобы пить безоглядно, да и пьём мы по чуть-чуть вроде.

— Там оно видно будить, — философски заметил мой попутчик. — Вот, посмотри.

Кир подвинул свой стакан так, чтобы на него попал лучик заходящего солнца. В жидкости замелькали искорки. Натурально так. Как будто микробриллиантики там плавают и сверкают. Я смотрел на этот обычный стакан как заворожённый. Кир поднёс его к глазам, как будто разглядывая внимательно, что там, на дне, и изрёк:

— Тут ента, часа через два придётся пересаживаться, а потом и гужевым поедем.

Я так понял, что это он про свои дальнейшие дела размышляет. Решил его опять на байки какие-нибудь переключить.

— Кирюха, а за кого вы там голосуете? За Путина или за коммунистов?

Кир поморщился, допил остатки своей настойки.

— За кого, за кого? Нет, голосовать-то мы голосуем, а как без ентова? Без ентова же и дети не родятся.

— Что-то шутка у тебя какая-то несмешная, причём тут дети?…

— А как же? — опять заморгал мужичок, да естественно так! Ну, актёр! Не подкопаешься.

— У нас там и изба специальная есть навроде бани. Протопим её хорошенько — и айда. Мужики-то на износ, и бабы млеют.

Я попытался представить, как это возможно при голосовании, чтобы так вот… Не получилось.

— От чего, — говорю, — бабы-то млеют, от бюллетеней, что ли?

— Каки билитени, голые же все? Раздеваемся, да и суём, кто скока может.

Я только хмыкнул в ответ. Вон он как извернулся. Такой вот народный юмор. Ладно, думаю, поехали дальше.

— И перепись населения у вас, конечно, приезжают делать?

— Знаш, Санька, мы тихо живём, на отшибе. Никого не трогаем, да и к нам никто не лезет. Приезжали пару раз насчёт ентих дел, да у нас собаки, будь они неладны, без привязи ходють. Бедняги городские так перепугались, что и приезжать перестали. Собаки у нас, знаш, каки, под стать свиням!

— Крутые у вас собаки, сами-то не боитесь?

— Да когда без сомки, то быват маленько.

Думаю: «Вот Богом забытый уголок-то… Живут люди, чем-то заняты своим, даже выборы их не беспокоят. Может, у них там и советская власть ещё сохранилась?»

— Кирюха, — говорю, — а советская власть у вас есть?

— Советска-то? — переспросил Кир. — Есть у нас недалече соседска деревня — Вуматовка. Там рядом и раньше было гибло место. Мужики все лысые, а бабы-то у них у первых отродясь с хвостами были. А потом городски приехали и велели яму копать. Больша така яма получилась. Дак им сказали: как яму выроют, так и коммунизь. Они и копали, и копали, уж и вода тамо на дне. Несколько наших мужиков ходили к ним яму-то рыть. И до сих пор вот, нет-нет, да и пойдёт кто-то копнёт.

— А зачем яма-то нужна была, — решил я уточнить, — что там искали?

— Да хрен его знат, всё куда-то увозили. Тада ещё железка до ямы-то доходила.

— А сейчас что, магазины хоть есть?

— В Уматовке один и есть, туда можно ещё на подводе доехать, по зиме, конечно, — гордо доложил Кир. — Да нам особо и не к чему. Так, соли, муки, сахару прикупить да диковинку каку.

— У вас что там, совсем натуральное хозяйство, что ли?

— Да вроде натурально, кто ж его разберёт?…

Сидим дальше тихонечко, молчим. За окном сумеречный лес мелькает. Тут Кир вспомнил:

— А вот ещё один городской с наганом приезжал. Матом всех крыл на чём свет стоит. Всё заставлял орехи собирать и мёд лесной, да и отправлял куда-то. Кондрашка его бедного хватила. Не смог перенести, как Юшка свистит. А ентот паразит, как ночь, так к его хате ползёт: специально свистнет в окно да курицу-то и сопрёт со двора. Только чешуя потом под луной и поблёскиват.

Я решил, что это местный воришка-алкоголик. Только при чём здесь чешуя?

— Кирыч, а чешуя-то при чём тут?

— Дак Юшка же!

Понятнее не стало. Думаю: «Да и хрен с ним, может, у них обычай такой: чешуей посыпать, когда кур воруешь».

— Кир, — решил прояснить я ещё одну тему, — а власть у вас вообще есть там какая-нибудь?

— Староста у нас, мы к нему, если что. У него и Медведь живёт — с детями занимается, когда не спит. После того как звездануло, ентот Медведь из леса припёрся. Лысый совсем и поговорить любит. Он, Староста наш, и с ентими, из леса, переговоры ведёт.

Вот, думаю, кто-то там к ним из леса ещё приходит. Беглые зэки, наверное, какие-нибудь. Дело понятное. Замысловато как-то Кир выражается, не поймёшь, то ли медведь с детьми, то ли сам староста — учитель местный… А Медведь — это, видимо, кличка такая.

— Интересно живёте, Кирюха, — говорю. — Ладно, давай укладываться потихоньку, что ли.

Я прилёг на полку, пытаясь подоткнуть под себя одеяло, чтобы не сползало на пол.

Кир сидел, смешно положив бородёнку на руки.

— Теперь уж и не поспишь, — говорит.

— Что так? — решил я уточнить, подозревая, что последует приглашение ещё выпить. Но ошибся.

— Да вот напасть тут кака-то, дальше ясно будет.

По тому, как Кир заёрзал, я предположил, что у него печень заныла или ещё чего.

2.

Заснуть действительно не удалось. Сначала какой-то лысый медведь мерещился с берданкой, потом поезд наш дёргаться начал. Вспомнил я последние кировы слова.

— Кир, а что это у вас там звездануло? Ты про что говорил?

— А, — как-то уныло махнул рукой Кир, — там у нас покрай болота, у сопки Корячки, поначалу каторжан много нагнали, бараки построили каки-то в пять рядов. Железяк всяких навезли, полсопки дерьмом разным завалили. А потом так шандарахнуло! Во всех посёлках за двести вёрст окна повылетали. Три месяца дымна туча над всей тайгой стояла. Там поблизости два села были, так жителей какой-то мужик предупредил, чтобы они в подвалы-то залезли и сидели пока. А потом, когда звездануло, то уж и некому было сказать, чтобы они вылазили обратно. Всё смело: и райцентр, и сёла, и мосты, какие были. Больше туда никто из городских и не совался. А енти, что в подвалах сидели, одичали совсем. В рост пошли, шерстью обросли. Жить стали в этих самых погребах. И такая пакостная привычка у них появилась, ну просто жуть.

Я уже снова сидел перед Киром, вытаращив глаза. Вон тут какие дела-то у них творились, оказывается. После такого Чернобыля и в курей, и в драконов поверить можно.

— Так вот, — продолжал своё повествование Кир, — когда енти из леса подойдут да в глаза посмотрят, то ты всю сомку нашу, то биш сомогонку, кака дома есть, им и несёшь. Да ещё и забываш всё.

— Был такой вот случай у нас однажды, ещё када яму рыли, — повествовал дальше мой попутчик. — Привезли, значит, шагаючий экскаватер — яму-то вуматовскую рыть, а разгрузили частями возле нашего села. Видать, кто-то кардинаты каки перепутал. Дак енти детали лет десять под дождём и снегом валялись. Все уж забыли про них. Мелочь порастаскали всю. И вот, значит, пришло в нашу деревню ентих, из леса, аж шесть штук. Всех они обошли и в глаза посмотрели. Ну мы и побегли за сомогонкой, да по жадности решили хоть в себе немного сохранить. И нахлебались под самую завязку. А када ети в лес-то обратно с сомкой ушли, мы и одурели. Поначалу решили дворец себе построить до небес, а потом пошли и собрали ентот экскаватер шагаючий. И он, зараза, до железки-то и дошагал — двадцать вёрст, а там и встал прям посреди путя, как монумент. С тех пор паровоз тока до него и доходил изредка…

— Ты давай, Саня, на сальце-то налегай, не стесняйся, — расщедрился Кир. — Я бы тебя ещё икоркой чёрной угостил, да всю вот куму оставил. В гостях у него был, в Великих Бодунах. Он говорил, что у вас, городских, икорка-то почитается весьма…

— Что ты, уж так почитается, дальше и некуда, — поддержал я тему. — А что, Кирюха, икры у вас много там? Я бы купил грамм двести, если дорого не запросишь.

— Да, хватат икры покамест. В старину-то белугу енту хрен поймаш по нашим речкам, а теперича, када она из болотца в болотцо переползат, мы на самку каку прыгаем да по пузу гладим, пока она, дура, икру не выпустит. Да мы, когда даст Бог, ко мне доберёмся, я тебе и отсыплю литра три задаром. А что от тебя возьмёшь-то?… А у меня в погребке бочонок с икоркой томится.

— Да как мы к тебе попадём, когда я на самый восток еду, а ты, видимо, сойдёшь где-то здесь неподалёку.

— Бог даст, вместе и сойдём.

Озадачил меня Кир. Я даже стал думать, а не взять ли и не сойти хрен знает где?… А что если и вправду у Кира икра в подвале преет?

— Вот, правда, Саня, живёшь ты там среди городских. Роду своего не знаш. Фамилия твоя кака?

— Лешаков, — говорю, — а прадед мой и дед из казаков семиреченских. Знаю я свой род.

— Да прадед-то — енто ещё не весь род, — заметил Кир и продолжил: — Вот ты не знаш, а у нас вашего рода лешаков изба родовая есть. Можа, она тебя ждёт стоит?…

— Каких «лешаков»? Какая такая изба? Думаешь, я что, вот так всё брошу и к вам в засратый радиацией район ломанусь? Охренел ты, мужик, совсем или прикалываешься так?

Сказал и думаю: «Ну что вот на человека взбеленился? Он же не со зла, а от радушия своего первобытного. Вон, сидит, губы поджал, бородёнку теребит».

— Ладно, — говорю, — Кирыч, не принимай близко к сердцу. Мы же люди подневольные…

И сижу дальше молчу и думаю: «Вот точно, подневолье какое-то… Ну прямо рабство. И ведь добровольно всё. Типа ответственность за семью, работу, ещё за что-то, непонятно за что?… А что семья?… Дочь выросла, жена своими делами занята, я — своими. На работе ещё неизвестно, чего от меня больше — пользы или вреда… А не могу вот так взять и слезть с поезда с каким-то полудурком — да и в лес, по бурелому…»

Вдруг поезд основательно тряхнуло, и он стал останавливаться.

— Вот и всё, — сказал Кир, — приехали, мать твою, кажись.

— Куда приехали? — не понял я. — Ты что, выходить собрался?

— Погодь, может, скажут чего, — притормозил меня Кир.

Действительно, старенький динамик в стенке зашипел и сообщил: «Впереди, под мостом, газопровод прорвало, а по путям как раз цистерны с соляркой шли. В общем, солярка на земле горит, мост снесло, труба с газом пылает. Дальше ехать нельзя. Отгонят наш поезд к ближайшему полустанку — и стоять там неделю, не меньше. МЧС обещало прилететь, еды подвезти и беременных забрать».

— Ну ни хрена себе! — выдал я резюме по этому поводу.

— Да уж, косяк натуральный, — согласился Кир.

В коридоре забегали. Все начали терзать проводников, которые сами были перепуганы и ничего толком не знали.

— Слушай, Сань, там с полустанка товарняк один должен до наших мест катиться. Айда со мной, коль не боишься. А пока давай ещё по пятьдесят — на посошок.

Выпить-то можно по такому случаю: капелюху, чтобы не замёрзнуть. После того как я запил сомку молоком по требованию Кира, решение и пришло.

— А, пошли! Чем тут неделю в поезде куковать, прогуляемся по свежему воздуху.

Сам думаю: «Может, и икрой разживусь, и на телефон наснимаю уродов каких-нибудь. Если и правда что-то диковинное там найдётся».

Так легко сразу стало, спокойно. Поезд вскоре попятился назад, и через час мы уже встали на каком-то Богом забытом запасном пути. Без особых разговоров мы собрались и сошли с поезда прямо в никуда, как мне показалось. Пассажиры топтались возле вагона, что-то обсуждали, курили, но далеко никто не отходил. Одни мы побрели куда-то вбок, периодически утопая в снегу по пояс. Станция была с другой стороны поезда, а здесь, где мы пробирались, было темно и непонятно. Вдалеке мрачно вырисовывался лес. Надо же, в здравом уме я и шагу бы от вагона не сделал, а сейчас вот бреду за каким-то мужиком в темноту и совершенно ничего не боюсь. Сам себе удивляюсь. Сердце билось спокойно, сумка с вещами не отягощала, полусапожки ещё не протекли. Всё прекрасно, в общем.

Вскоре упёрлись в какой-то старенький вагон на заснеженных путях.

— Кажись, ентот, — сказал Кир и попытался отодвинуть дверь.

Вместе мы вскрыли вагон и забрались внутрь. Вокруг какие-то перегородки, солома в углу, грязь кусками. Темень. Я чуть-чуть посветил телефоном, чтобы сориентироваться. Попытался выйти на связь — не получилось.

Расположились рядышком на сене.

— Чуток помёрзнем — да и поедем, а там нас Карасик должен уже ждать.

Ну должен так должен, я спорить не стал.

— Давай, — говорю, — Кирыч, потрынди ещё, какие там небылицы у вас есть.

— Да мы тихо живём, не трогаем никого. Какие у нас небылицы-то? Помню вот, как-то геологи приехали. Самостоятельные такие. Наши говорили им, что сгинуть можно в ентих местах с непривычки-то. Они не послушались совета: сами с усами, мол. Ушли за сопку, там и сгинули. Ворона их поклевала.

— Это что же за вороны у вас такие?

Кир не сразу ответил, видно, надоело ему байки сочинять. Поёрзал, подбирая под себя побольше соломы, и продолжил:

— Да вот, вымахали, сволочи, до непотребных размеров. Две напасти у нас в лесу — ворона да белка-летяга. Волков, лис, медведей жруть и людями не брезгують. Медведи-то с волками совсем измельчали. Да многие кто измельчали, а енти скоты наоборот — в рост пошли. Слушай, Санька, а давай я тебя Лешаком буду звать, мне так сподручнее?

— Лешаком меня в школе дразнили. Да мне, в общем, всё равно.

Сидели мы и переговаривались, пока вдруг вагон не покатился.

— О, поехали, — обрадовался Кир. — Наконец-то, Карасик там уже заждался, наверное.

Так и катились в темноте часа два. Потом довольно резко застопорились. Опять выпрыгнули в снег. Ночь подходила к концу. Луна выбралась из-за туч и осветила гигантское строение перед вагонами.

— Пошли, слева надо обойти енту хреновину, — сообщил Кир.

Действительно, какая-то машина. Только нереально огромная. Пробираясь мимо сооружения, удалось рассмотреть трёхметровые шестерёнки, торчащие изнутри и прикрытые снегом. Я не удержался, сделал пару снимков. Даже не верится, что эта «машинка» могла ещё и работать.

Пробрались наконец к какой-то хибаре. Из окошка тусклый свет пробивается. У крыльца свежие следы. Перекосившаяся вывеска. Оказывается, тут магазинчик небольшой. Две керосиновых лампы горят. Помимо прилавка ещё три стола со старенькими стульями. Типа и кафе заодно. За столом у самовара двое. Мужик в телогрейке, вроде Кира, но без бороды, и тётка, видать, хозяйка магазинчика. Ассортимент — никакой: китайское всё. Но соль, мука, сахар и спички есть. Значит, жить можно.

Кир обмёл снег с сапог, передал веник мне.

— Здорово, сосед! — мужик соскочил с места и подошёл к Киру.

Оказывается, ждали нас. Кир указал на меня:

— Во, городского привёз. Саша-Лешак.

— Лешаков Александр, — поправил я Кира.

— Карасик! — мужик протянул руку для знакомства.

— А енто Варюха, хозяйка тут. Молчаливая баба, ты не удивляйся.

Карасик тоже особой литературностью языка не отличался, Варя молчала, как и было сказано.

— Давайте к столу, чайку горяченького с сушками. Как съездил? Кум-то на месте?

— Да куда он денется? — отозвался Кир, подсаживаясь к столу.

Я тоже присел — ближе к печке. Печка самая настоящая: круглая, аккуратно обитая жестью. Видел я такие в детстве.

Чай — бурда какая-то, но сладкий, и сушки ничего. Мёд на столе. Я съел несколько ложечек. Ароматный, никогда такой не пробовал.

— Эт я Варюхе привёз, бортничаю помаленьку, — сообщил Карасик, увидев, как я наслаждаюсь медом.

— Он у нас лошадник ещё, разводит орловских тяжеловозов, — с заметным восхищением соседом поведал Кир.

— Да уж, тяжеловозы, — усмехнулся Карасик. — Под стать твоим курам.

И тут вспомнили о главном.

— Сомка-то осталась? — спросил Кира Карасик.

— Хорошая у тебя сомогонка! Продират до самой отдушины.

Где там у него отдушина, Карасик не прояснил.

— Да, есть малость, — согласился Кир.

Хозяйка принесла три рюмки. Надо же, и эти стаканами не пьют! Кир разлил совсем помаленьку.

— Во! Теперь не замёрзнем точно, — обрадовался Карасик.

Легонько чокнувшись, выпили молча. Запили чаем с мёдом. Тут вдруг ожил мой телефон. Каким-то чудом прорвался сигнал. Я прочитал эсэмэску от жены. Она беспокоилась: по телику уже объявили о катастрофе на железной дороге. Я набрал её номер, и связь сработала. Сообщил ей быстро, что связь плохая, что я сошёл где-то в тайге и решил погостить в деревне какое-то время. Супруга, как обычно, начала сердиться, и связь прервалась.

— Светает уже, тронемся, пожалуй, — предложил Карасик.

Поблагодарили хозяйку, которая так и не проронила ни слова, и вышли на улицу. Где-то за сопками пробивалось солнце. В соседнем посёлке потянулись дымки над печными трубами. Кругом заснеженный лес. Оказывается, за домом, под навесом, ждали сани и четвёрка лохматых пони. Вот он каких тяжеловозов разводит, оказывается. А Карасик, будто подслушав мои мысли, ответил:

— Да не растут они у нас ни фига здесь. А порода была сама натуральна — тяжеловозы.

Ну не растут так не растут. Я сделал несколько снимков, пока Карасик запрягал лошадок.

— Кирыч, а они нас дотянут? — решил я уточнить.

— Дотянут, крепкие лошадки. Ещё нам часа четыре добираться — и дома, — объяснил Кир.

Я помог перетащить на улицу сахар, муку, ещё какие-то вещи и продукты, уложенные в одинаковые серые мешки. Кстати, за продукты расплатился я сам по просьбе Кира. Почти все мои деньги сразу и кончились, но жалко мне почему-то не было. Погрузили аккуратно мешки в сани и отправились в путь.

Как Карасик находил дорогу, одному Богу известно. Иногда казалось, что едем вообще без всякой дороги. Я никогда раньше на санях не ездил. Просто сидели, лежали, развалившись на соломе, иногда соскакивали, чтобы размяться и дать лошадкам немного отдохнуть, брели рядом с санями. Один раз лошади не захотели пробиваться через сугроб и Карасику пришлось некоторое время вести их под уздцы.

Где-то часа через полтора нашего путешествия на полянку слева от нас выскочили олешки. То есть как бы олени, только размером со среднюю собачонку. Стайка из восьми штук, смешно прыгая в сугробах, быстро пересекла открытое место и скрылась в буреломе. Я даже телефон не успел вытащить, чтобы сфотографировать.

Мини-олени моих новых знакомых мало впечатлили, но они начали прислушиваться и озираться по сторонам. Наконец Кир встал в санях, чтобы лучше рассмотреть, что там впереди.

— Думаешь, опять ворона через болото припёрлась? — спросил Карасик у Кира.

— Да, похоже. Вон, слышь, как потрескиват сучками.

Я тоже стал прислушиваться. Действительно, довольно отчётливый и приближающийся треск. Теперь, уже ожидая очередного чуда, я заранее достал телефон и приготовился снимать.

— Там под соломой, сбоку, три железяки на всякий случай, — Карасик повернулся, порылся в соломе и вытащил кусок толстой арматуры.

Кир тоже вооружился какой-то железякой. Я, чувствуя всеобщую напряжённость, покопался в соломе и нащупал на дне под соломой железный штырь.

— А кто там? Кого бояться, как воевать? — попытался я разузнать, чего, собственно, ожидать.

— Да вот ворона, похоже, в наши места опять пожаловала. Мозгов-то у неё ни хрена нет, зато вымахала под шесть метров в высоту. Ты, главное, не ссы. Если она начнёт приставать, лупи её смело железом по башке. Ногами она не дерётся, зато клювом щиплет.

Так я и сидел в санях с телефоном в левой руке и железякой в правой, пока из леса не появилась эта тварь. Ничего особенного: кто был на шоу с макетами динозавров, тот сразу всё легко представит. Огромная туша на мощных ногах. Крылышки маленькие, а перья длинными клочками свисают до земли. Головой крутит в разные стороны, добычу высматривает. Лошадки её наши сильно заинтересовали.

Кир и Карасик соскочили с саней и пошли чуть впереди. Я тоже решил не посрамить «русского оружия» и направился на битву с этим монстром, вытянув вперёд телефон и непрерывно делая снимки.

Наконец ворона подобралась достаточно близко и попыталась цапнуть Карасика своим мощным, с зазубринами клювом. Карасик резко махнул арматуриной, но не попал. Гигант издал отвратительный звук, похожий на скрежет, скрип и рычание одновременно. При второй попытке нападения Кир уже не промахнулся и влупил прямо по чёрному корявому клюву. Звук был, как по бочонку, да ещё и с хрустом. Вороне это совсем не понравилось, и она решила пойти в обход. Быстро проковыляла как раз с моей стороны и оказалась прямо передо мной во всей своей мощи. Глаза бестолковые, злые, голодные. У меня, конечно, опыта борьбы с гигантскими воронами не было, и я просто выставил свой штырь вперёд, думая ткнуть им ворону, как копьём. Она же быстро схватила клювом мою палку, и я полетел вперёд, прямо под ноги этого монстра. Хорошо, что подоспели остальные. Карасик со всех сил ткнул заострённым концом арматурины куда-то под крыло. Ворона попыталась клюнуть Карасика — и тут получила оглушительный удар прямо по башке от Кира. Я уже вскочил на ноги, и тут, как раз в момент удара, в телефоне сработала вспышка от фотоаппарата. Блеснуло прямо в глаза вороне.

Конец ознакомительного фрагмента.