Самый глубокий холм

Александр Ивлев, 2023

«Самый глубокий холм» – сборник конкурсных произведений, написанных на заданную тему с 2008 года к 11 сентября, дню смерти Курта Воннегута. В книге три новеллы: "Пусто/Пусто", (тема "Одноразовая жизнь"), "Probatio fidei" (т. "Вера"), "Зона вне" (т. "НЛО"), и три отрывка из романов "Самый глубокий холм" (т. "Самый дорогой товар"), "День Сурка 2" (т. "Сансара") и "Чекпоинт Чарли" (т. "Берлинская стена") Конкурс придумал Л., и дал ему имя Килгора Траута, сквозного персонажа книг Курта Воннегута. Траут – никем не признанный писатель-фантаст, чьи романы подвёрстывают для объёма в издания с самой грубой порнографией, автор 209 романов, как минимум двухсот рассказов, лауреат Нобелевской премии по медицине 1979 года. Воннегут вводит его в свои книги как пародию на самого себя и он необходим ему как не игровой персонаж в видео играх, задача которого двигать повисший сюжет повествования.

Спасибо С. и Л.

Этот конкур* придумал сын в 2007 году. Нас разделяли тысячи километров, мы говорили на разных языках, я использовал буквы, он — иероглифы. И однажды, чтобы окончательно не сойти с ума, он предложил:"Давай, будем думать об одном и том же."

С 2007 до 2019, каждый год, 12 апреля мы задавали тему и весь год сочиняли рассказ, повесть или роман, стобы 11 сентября, до 23:59:59 дать друг-другу прочитать сочиненное за 12 месяцев.

В книге три новеллы:"Пусто/Пусто", (тема"Одноразовая жизнь"),"Probatio fidei"(тема"Вера"),"Зона вне"(тема"К нам прилетел НЛО"), и три отрывка из романов"Самый глубокий холм"(тема"Самый дорогой товар"),"День Сурка 2"(тема"Сансара") и"Чекпоинт Чарли"(тема"Берлинская стена")

*Конку́р — соревнования по преодолению препятствий в определённом порядке и определённой сложности и высоты, проходящие на конкурном поле. Конкур — наиболее зрелищный вид конного спорта. Для успешного участия в нём требуется длительная и упорная тренировка спортсмена и лошади.

«Пусто/Пусто», 2010, апрель, 11

В 2010 году темой"Конкура им. Килгора Траута"была “Одноразовая жизнь”.

"Человеку очень сложно и больно принять свою истинную роль и место во Вселенной"

[Пусто]

Семён Семёнович, 1968 года рождения, проснулся как обычно, за несколько минут до писка старенького электронного будильника. Его дисплей светился зелёным и, если не знать, что много лет назад он был выставлен на “шесть-тридцать”, можно было принять часть его циферблата за счёт: “1:1».

Он полежал, посмотрел в сереющий над ним потолок, и попытался вспомнить, что он делал вчера.

По всему выходило, что то же самое, что и позавчера. Ещё один день на бесполезной работе. Потолок серел чуть меньше, чем три дня назад — было третье апреля. Два дня назад перевели часы на час вперед и отобрали кусочек времени от его законных суток. От этого слегка побаливала голова и хотелось пить.

Он встал, поискал ногами тапочки, но, как обычно ничего не нашел — день ото дня он забрасывал их глубоко под диван, доставал только придя с работы и некоторое время ходил в них по квартире, готовя незамысловатый ужин. Как обычно он пошлепал по холодному линолеуму босыми ногами, налил плошку воды, поставил её на печь с двумя последними яйцами и включил греться воду для чая.

Времени как раз хватило на то, чтобы умыться и почистить зубы. Два яйца всмятку, в хлебнице был последний кусок хлеба, чай пришлось залить в заварочный чайник, “поженив” старую, пахнущую банными вениками, спитую заварку. Но вылив её в пустую банку из-под вишнёвого варенья удалось сделать вполне приемлемое утреннее питьё.

В половине восьмого Семён Семёнович уже стоял перед зеркалом в маленькой прихожей и отряхивал щеткой с брюк весеннюю высохшую грязь, набрызганную проезжавшими по улице машинами. Наклонившись он с огорчением вспомнил, что вчера вечером кто-то сильно наступил ему на ногу в автобусе и теперь надо почистить ботинки. Он надел ботинки, вышел на лестничную площадку и начал чистить старой щёткой правый, отмеченный жирным глиняным следом, ботинок. Но став чистым, ботинок предательски выдавал нечищенность левого, и по нему тоже пришлось пройтись щёткой.

Ритм движения стронул в голове какую-то музыкальную жилку. Семён Семёнович начал мурлыкать старую песенку себе под нос и пропустил момент, когда жало замка на двери соседей звякнуло, дверь без скрипа распахнулась на хорошо смазанных петлях.

— Семён Семёнович! Да что же это вы делаете!

На пороге соседской квартиры стояла, уперев руки в бока, соседка-пенсионерка, имени-отчества которой он никак не мог вспомнить.

— Извините, я сейчас подмету, — вокруг чищенных ботинок образовался трафарет из пыли и подсохшей глины, не оставлявший сомнений в источнике его появления на мозаичном полу лестничной клетки.

— А не надо ни чего подметать! Вы разве не знаете, что это — место общего пользования всех жильцов нашей площадки! Если бы не было общей железной двери, его бы убирала уборщица ЖЭУ, а так мы установили график, который не соблюдаете только вы! Анна Васильевна уже сколько раз говорила, что не будет большое мыть пол за вами, так как вы его не моете!

Она решительно двинулась мимо Семёна Семёновича к противоположной ей двери и вдавила в неё кнопку звонка. За дверью раздалось судорожное дребезжание, невнятное бормотание приближающейся Анны Васильевны.

— Анна Васильевна! Выйдите на минутку, у нас тут разговор с нашим соседом из 15-ой! Это я, Зоя Алексеевна, из четырнадцатой!

Звякнул замок, загремела снимаемая цепочка и вторая соседка Семён Семёныча появилась на пороге своей квартиры.

В руках у нее была недочищенная луковица. Семён Семёнович попытался, пятясь задом, отступить от объединившихся пенсионерок, но Зоя Алексеевна, размахивая луковицей, пресекла эту попытку и заставила его слушать обсуждение его антиобщественного поведения в третьем лице и молчаливыми кивками головы затвердить соглашение о графике, порядке и качестве мытья мест общего пользования.

Еще три минуты ушло на позор заметания обувной щеткой сбитой с правого ботинка глины на листочек какой-то рекламной газеты — кошачьей подстилки, под бдительными косыми взглядами обсуждавших соседний магазин Зои Алексеевны и Анны Васильевны.

В результате он опоздал на уходящий по расписанию маршрутный автобус.

Немного потоптавшись в ожидании очередного рейса, Семён Семёнович рассудил, что быстрее доберется пешком до ближайшей станции метро и зарысил в сторону видневшейся вдалеке буквы “М”.

Семён Семёнович поглядывал на часы, прижимая черный портфель, распухший от бумаг, которые он забывал выложить на работе и несколько недель таскал с собой домой и из дома, обратно на работу.

Замок старенького портфеля, подаренного ещё в 1993 году, щелкнул и высыпал в весеннюю грязь мучившие его нутро документы.

Ловя выпадающие листы, Семён Семёнович крутанулся на левой ноге не хуже вращающегося дервиша и увидел, как в противоположную сторону, зеркально повторяя его нелепое движение, шарахнулся ничем не примечательный гражданин, в таком же как у него неприметном сером плаще, с почти таким же портфелем. Он находился буквально на расстоянии вытянутой руки, много меньшем, чем требует комфортное состояние духа. Стремительное движение воздуха даже увлекло за ним несколько листов отчёта, они прилипли и соскользнули в грязь уже с его удаляющихся спины и брюк.

Это было настолько неожиданно и необычно, что растерявшийся Семён Семёнович дёрнулся за убегающим от него человеком, как хищник инстинктивно преследует убегающую жертву, и даже затоптал упавший в лужу каталог концевых изделий, но быстро остановился от холода в правой ступне. Стремительное вращение на каблуке стало роковым для подошвы ботинка, уже не раз подклеевавшейся суперклеем по причине невозможности выделить деньги для покупки новой пары. Семён Семёнович стоял в ледяной весенней луже тонким черным носком, покрытым верхом зимнего ботинка, как кожаной гамашей.

Семён Семёнович на секунду опустил глаза и поднял ногу для оценки бытового убытка, а когда вновь поднял их в сторону убегающего, его уже не было видно среди встречной толпы, спешащей к спуску в метрополитен.

Несколько минут ушло на бесполезное вылавливание из луж мокрых бумаг и упаковывания их в подобранный у мусорного бака пакет универмага. Семён Семёнович безнадежно опаздывал и попасть на работу вовремя уже не представлялось возможным.

Он встал на оторвавшуюся подошву, выловил из кармана плаща старый телефон и стал вспоминать номер своего начальника. В записной книжке телефона было всего два номера: один — без каких бы то ни было подписей, второй — странное сочетание из знаков и цифр, в которых Семён Семёнович с некоторым трудом вспомнил хулигана, несколько лет назад ряд от ряду случайно набиравшего его номер и требовавшего позвать к трубке какого-то “Пашу”.

Начальник же принципиально не давал номера своего сотового Семёну Семёновичу, а внутренний номер телефона был несколько лет назад забит в память офисной АТС, и постепенно стерся из памяти реальной. К тому же Семён Семёнович последний раз набирал это номер как раз в день сдачи АТС в эксплуатацию, а все входящие звонки были исключительно от помощниц вызвавшего его на ковёр Сергея Леонидовича, Амираба Магомедовича или Моисея Натановича, последовательно сменявших друг друга в кожаном кресле начальника департамента.

Не придумав ничего, он решил набрать номер телефона стоящего на его рабочем столе. Может, заинтересовавшись его отсутствием, кто-то из сидящих с ним в офисном загончике поднимет трубку, и Семён Семёнович объяснит ему, что он задерживается по непредвиденным обстоятельствам, а сам быстро сбегает домой, переобуется в летние ботинки и приедет на работу.

Фальшиво участливый голос сотового оператора сообщил, что для исходящего звонка недостаточно средств и Семёну Семёновичу не осталось ничего другого, как подвязать отвалившуюся подошву жёлтым шнурком от выставочного бейджа, завалявшегося в кармане портфеля и прихрамывая на мокрой ноге медленно потащиться домой.

Лифт не работал и Семён Семёнович, сбросив рваный ботинок, поднялся на свой этаж. История с ботинком так расстроила его, что он забыл о необходимости позвонить на работу и всецело погрузился в изучение ремонтопригодности правого сапога. “Если его как следует просушить и протереть ацетоном,” — думал Семён Семёнович — “то вполне возможно приклеить подошву на место. До конца апреля еще четыре недели, а потом можно будет перейти на летние ботинки” — он приложил верх к подошве и с удовлетворением отметил, что если действовать аккуратно и не торопясь, то можно подклеить её так, что хватит ещё на один сезон, за который можно подкопить денег, походить по распродажам и найти что-то не очень дорогое и прочное.

Результаты этих исследований наполнили его душу такой радостью, что он наконец-то вспомнил о необходимости поставить начальство в известность о своём опоздании. Он аккуратно поставил останки ботинка на газетку для просушки подальше от батареи центрального отопления, нашел трубку домашнего телефона и набрал свой собственный рабочий номер.

Семён Семёнович подготовился к долгому ожиданию, но трубку взяли после первого звонка.

— Отдел бюджетирования. Горбунков слушает…

От неожиданности трубка выскользнула из ослабевшей руки Семёна Семёновича и с глухим стуком ударилась о пол, покрытый стареньким паласом. Крышка отлетела в сторону, а аккумуляторы раскатились в разные стороны. Сам же Семён Семёнович мешком шлепнулся на диван-кровать и испытал мгновенный приступ раздвоения личности и кажется понял, что имел в виду аниматор в старом советском мультфильме, когда рисовал фрекен Бок, раздваивающуюся как дрожащий гонг от удара.

“А я сошел с ума”, — пискнуло у него в голове. — “Какая досада!”

Не вставая с дивана, он пошарил по полу руками, собирая обломки телефонной трубки. Немного потупил, вспоминая номер своего рабочего телефона, а потом нажал кнопку повторного набора. Пиликнул номер, один гудок и…

— Отдел бюджетирования. Горбунков слушает…

Семён Семёнович панически нажал сброс звонка.

Не осталось никаких сомнений — это безусловно был он сам, на рабочем месте, как обычно поднимающий трубку телефона, стоящего на рабочем столе справа от него, который он раз в месяц тщательно протирал специально купленными влажными салфетками.

Мало того, что это был именно его голос, время, за которое была поднята трубка, было точно затверждено сотнями или тысячами отвеченных звонков, до такой степени, в голове опять ударил молоток. Она раздвоилась, но в отличии от головы домомучительницы, не вернулась на место, а вибрируя, положила трубку на рычаг в нескольких километрах от основной, и абсолютно бесстрастно повернулась к компьютеру, углубившись в изучение очередного финансового отчёта.

Семён Семёнович дотронулся до висков, попутно стукнув по голове телефоном. Звук удара пластика о черепную кость противно отозвался в голове.

“Голова на месте”, — он пустил руки и пощупал диван. — “Диван на месте”. Семён Семёнович еще раз посмотрел на зажатый в руке телефон: “Телефон — на месте”. Потом — сравнил два носка. На левой ноге — поношенный, с небольшой дыркой на большом пальце, мокрый и грязный — на правой. Это была последняя пара и купить новые можно было только с аванса. Он стянул носки и пошел их стирать в ванную.

Через пятнадцать минут он лежал на диване, засунув руки в карманы плаща и разглядывал босые ноги. Попеременно закладывая на колено то одну, то другую, выписывая большими пальцами в воздухе контуры большой волны на эстампе с картины Хокусая, висевшей на простенке в ногах. Правая нога была немного грязная, но это не раздражало, а наоборот помогало лучше передать эстетику картины, для которой требовалась не только белые мазки пены, но и синие мазки следов линьки мокрого носка на большом пальце.

Потом он развернулся ногами на подушку и стал играть с другой картиной: левой ногой подгоняя воробья, а когда это не получалось — правой подпихивая к нему ножницы.

Он первый раз за несколько лет был дома и валял дурака, но в то же время находился на работе, отвечая на звонки и сверяя статьи бюджета.

Семён Семёнович не мог понять, что бы это значило, но главное, чего он хотел избежать — это пойти на работу и убедиться, что кто-то сидит за его столом и выполняет его работу. А в гардеробе висит точно такой же плащ и стоят целые зимние ботинки, переобутые на поношенные офисные тапочки, которые он уже несколько лет таскал из одного кабинета в другой, жутко ненавидя следы песка и грязи, оставляемые посетителями их офисного загончика или даже некоторыми коллегами, которые не носили сменной обуви. Пожалуй неуверенность в том, появилась ли вторая пара “сменки” было одной из главных причин, по которой он не хотел идти на работу, или даже уволиться, но не надеть осквернённые посторонними ногами полуботинки.

Наконец, он немного успокоился, списав наличие двойника на ошибку в наборе номера и начал мысленно сочинять несколько вариантов объяснения своего катастрофического опоздания для начальника отдела. Он сходил в ванную комнату, помыл синевшую от полинявшей краски ступню, натянул носки, не успевшие до конца просохнуть на едва теплой весенней батарее и отыскал в кладовке светлые летние ботинки на мягком микропористом ходу.

Он постоял немного в маленькой прихожей, разглядывая в зеркало нелепое сочетание туфель и плаща, вспомнил утреннюю стычку с Зоей Алексеевной и Анной Васильевной и начал постепенно злиться: если бы не эти две склочные крысы, он не опоздал бы на автобус и не оторвал подошву на вполне пригодном ботинке, который мог прослужить ему еще не одну зиму.

Почему-то воображение нарисовало ему двух старух, которые шипя и отталкивая друг друга попеременно прикладывая морщинистые уши к его двери, пытались получить свидетельство того, что их план по нанесению урона его обуви достиг своей цели и можно спокойно пойти додоить свой коммунальный яд в специальную чашку Петри, прикрытую резиной мембраной как для дойки змей в серпентарии.

Краем глаза Семён Семёнович заметил, что забыл закрыть дверь на замок или защелку и второй раз крутанувшись вокруг своей оси, теперь на левой ноге, с силой выбросил вперед правую ударив входную дверь, надеясь, что как раз в это время к двери приложено ухо одной из вредительниц.

Дверь, перевешанная от воров так, чтобы её не смогли снаружи выбить грабители, резко подалась, а потом столкнулась с чем-то, чего явно не должно быть снаружи. Из-за двери послышался глухой удар о внешнюю металлическую дверь тамбура, на секунду установилась тишина, а потом — глухой хлюпающий стон.

Сердце Семёна Семёновича сделало обратный кульбит и брякнулось аккурат в не успевшие просохнуть пятки. Ноги подкосились, колени задрожали. На ватных ногах он сделал несколько семенящих шажков к двери и тихо просунул в голову в щель, осознавая, что перед выходом было необходимо немного отлить в туалете.

Вместо ожидаемой Зои Алексеевны или Анны Васильевны лежал Александр Фёдорович, его коллега по работе.

Две-три секунды он не шевелился, потом начал делать попытки найти соскальзывающими конечностями точку опоры и занять более или менее вертикальное положение. При этом он начал постанывать и открывать глаза, в щелки которых были видны закатившиеся глазницы. Сквозь стон Семён Семёнович уловил шарканье подошв, бормотание и звон связки ключей — кто-то поднимался по лестнице.

Это могла быть одна из его соседок и если она откроет дверь, то жертва спонтанной агрессии Семёна Семёновича выпадет прямо под её ноги, возможно что есть сил трахнувшись головой о мозаичный пол.

Семён Семёнович выскочил из квартиры, подхватил Александра Фёдоровича за воротник плаща, придерживая от падения на спину. В это время о дверь снаружи бахнулась поставленная на пол сумка и он, не дожидаясь сцены с объяснениями, с непонятной для него силой развернул раненого и потащил его в квартиру.

Он едва успел без шума прикрыть дверь своей квартиры, как в двери их общего загончика загрохотал ключ, она распахнулась, Анна Васильевна втащила хозяйственную сумку и покатила её, сопровождая разговором с самой собой.

Александр Фёдорович навзничь валялся в прихожей, а задохнувшийся Семён Семёнович стоял на одной ноге, как цапля, и вслушивался в невнятное бормотание подбирающей нужный ключ соседки.

Лежащий заворочался, застонал и попытался перевернуться на спину. Семён Семёнович метнулся в туалет и вернулся с бобиной широкого монтажного скотча. Из разбитых носа и губ жертвы успела натечь довольно большая лужа крови и обматывая голову Семён Семёнович основательно испачкал руки и полы плаща. На всякий случай он связал ноги и руки всё ёще находящегося без сознания человека. Подхватил его под мышки, с трудом дотянул его до кухни, прислонил к батарее и опять побежал в туалет за веревкой.

Из коридора в кухню тянулась широкая бурая полоса.

Привязав, начавшего неловко сопротивляться Александра Фёдоровича, Семён Семёнович побежал замыть размазанную кровь. Половую тряпку и плащ он сунул в стиральную машину, а светлые туфли помыл прямо на кухне со средством для мытья посуды.

Привязанный к батарее Александр Фёдорович уже пришел в себя, мычал через скотч и делал какие-то пасы головой указывая в коридор. Семён Семёнович осторожно подошёл к нему и стараясь не попасть в зону контакта с перепачканной кровью головой, спросил: “Что?”

— Ы-ыыыы! Ы — ыыы!

“Портфель!” — Догадался Семён Семёнович. У Александра Фёдоровича был коричневый портфель — брат-близнец подаренного Семёну Семёновичу шестнадцать лет назад по случаю двадцатипятилетия, только не черный, а коричневый.

Семён Семёнович осторожно открыл входную дверь и огляделся.

На полу, к счастью, не было ни каких признаков удара дверью, а портфель стоял на рундуке с подвесным замком, выставленном в тамбур Зоей Алексеевной специально для гноения картошки, выращенной ей в пароксизме ностальгии по Советскому Союзу и аккурат начавшей ежегодный процесс брожения, приуроченный к первому весеннему снеготаянию.

Семён Семёнович быстро схватил портфель и побежал на кухню. Александр Фёдорович уже почти оправился от удара, если не принимать во внимание залитый кровью подбородок, запечатанный скотчем рот и связанные конечности. Семён Семёнович ожидал, что он начнёт мычать и рваться к принесённому портфелю, и даже приготовился ударить его чем-нибудь тяжёлым, но тот отнёсся к виду своего имущества до предела равнодушно.

В портфеле лежало несколько затрапезных картонных папок на ботиночных шнурках и Семён Семёнович вытащил на стол первую попавшуюся под руку.

В папке лежали стандартные листы бумаги, исписанными одним почерком, но в разных условиях. Попадались салфетки или записи на клочках бумаги или обрывках каких-то газет и журналов. Некоторые записи были торопливыми, другие — с характерными прорывами бумаги и неровностями линий, как если бы запись делалась на бугристой поверхности. В основном всё было сделано простым карандашом, что-то — авторучкой или фломастером.

Это не был роман или дневник: заголовок — две строчки символов. Время и географические координаты. Короткая запись: “рекомендовано изъятие, оценочная категория наблюдателя” и цифра. Напротив некоторых записей стоял обычный синий штамп: “ИЗЪЯТО ПО АКТУ №…” дата, время и подпись. Некоторые записи до полной неразличимости были густо замазаны одним или двумя наложенными друг на друга мазками угольно-чёрного маркера.

Что до описание — там была какая-то ерунда, в которой ни чего нельзя было понять — условные обозначения, аббревиатуры. Семён Семёнович оторвался от изучения непонятных бумаг и перевёл взгляд на своего гостя. Он продолжал сидеть, всё так же безучастно глядя на стоящий напротив него холодильник.

В портфеле было ещё четыре папки с таким же содержимым. На самом дне болтался прибор GPRS и упаковка пальчиковых батареек для него. Все папки были старые — это было видно не по фасону, а по их затрапезному, пошорканому виду. Ботиночные завязки засалены, а на самих папках виднелись следы стертых от времени маркировок, которые стирались и подновлялись. Самым поздним наслоением были квадратные RFID-метки, наклеенные поверх пластиковых этикеток со штрих-кодами.

Семён Семёнович ковырнул ногтем наклейки чтобы посмотреть, что было в самом нижнем слое — привязанный коллега дернулся и замычал. Семён Семёнович вопросительно посмотрел на него, решительно открыл кухонный стол и вытащил из него тонкий китайский нож, купленный на уличном лотке “Всё за 10 рублей”. Под наклейками не удалось ничего найти, кроме пары трудноразличимых цифр. Старый картон при отдирании сходил вместе с клеевым слоем, и для домашней экспертизы не было никакой возможности.

Семён Семёнович выбрал самую толстую папку, остальные сложил в портфель. Встал, попил воды из под крана, решительно взял в руки нож и двинулся к сжавшемуся и засучившему ногами в попытке отползти Александру Фёдоровичу. Семён Семёнович перехватил нож в кулак и занёс его над головой своего пленника, вообразившего, что тот хочет выткнуть у него глаз и замычавшего что есть сил. От напряжения у Александра Фёдоровича лицо стало свекольно-бурым, а глаза выкатились из орбит и заслезились. Семён Семёнович не нашёл ничего лучше, чем отвесить ему свободной левой рукой звонкую оплеуху.

— Не дергайся и не ори, — прошипел он. — Я сейчас тебе рот открою, разговор есть.

Александр Фёдорович успокоился, но не доверяя прикрыл левый глаз. Семён Семёнович завел нож под скотч, разрезал его, подцепил край и рывком сорвал его с подбородка и губ Александра Фёдоровича. Тот ойкнул, сморщился и из его глаз хлынули слёзы. Суточная мужская щетина — не предмет для депиляции. Гость сидел на полу с лицом, разделенным на три части: верхняя и нижняя, бурые от подсохшей крови из разбитого подбородка и губ, а посередине белая полоса с кровоточащими точками от принудительной эпиляции и разбитыми пельменями губ.

Семён Семёнович гуманно отмотнул бумажного полотенца, смочил вытащенной из холодильника водкой и протер лицо пленника. Тот задёргался и взвыл. Семён Семёнович инстинктивно отвесил ещё одну пощечину. Голова Александра Фёдоровича дернулась и стукнулась о батарею парового отопления, но он моментально замолчал.

Семён Семёнович отошёл к столу, плеснул себе водки на дно чайной чашки, выпил, глядя как морщиться и пытается почесать нос о плечо Александр Фёдорович, решительно подвинул к себе папку, открыл её и начал допрос.

— Что это?

— Это? Мои записки.

— Ведёшь дневник у меня в тамбуре, на всякий случай записывая географические координаты?

— Что-то вроде этого, — привязанный Александр Фёдорович улыбнулся разбитыми зубами и заёрзал, удобнее устраиваясь у батареи.

Стало понятно, что разговор не клеится, и как его продолжить у Семёна Семёновича не было никаких внятных идей.

Повисло молчание, Семён Семёнович перекладывал листки, стараясь найти хоть какую-то зацепку для осмысленного вопроса. Пауза затягивалась. Разрешить её при помощи дедуктивного анализа содержимого папки не представлялось возможным. “Какое ему дело до меня… Какое ему дело до меня… Какое дело воробью до ножниц… До ножниц…”.

Семён Семёнович встал, вышел из кухни, открыл дверцу тумбочки под ванной, присел и начал чем-то брякать. Потом подошел к Александру Фёдоровичу, заведя правую руку за спину. Тот вытянул шею, чтобы разглядеть, что прячет Семён Семёнович за спиной и пропустил момент, когда тот стремительно наступил на левую ногу привязанного с которой свалился ботинок, почти упал, согнувшись в пояснице и схватил большой палец слесарными ножницами по металлу.

— А так будешь рассказывать? — вывернуться из сомкнутых лезвий было нереально. Александр Фёдорович замер с открытым ртом.

— Ну!? — Грозно спросил Семён Семёнович.

— Семён Семёнович, зачем вам это?! Отпустите меня, я никому ничего не скажу!

Семён Семёнович перехватил половчее ножницы и чуть сильнее сжал. Раздался вопль, на что он не глядя врезал назад правым локтём по лицу Александра Фёдоровича. Он со всей силы бумкнулся затылком в загудевшую батарею и вопль прервался. Тело обмякло, кажется он потерял сознание.

Не отпуская ножниц с большого пальца, Семён Семёнович повернулся лицом к Александру Фёдоровичу. Тот был жив и начал приходить в себя второй раз. Кровь опять пошла носом и полосой потекла по губам, подбородку и закапала на уже подсохшую белую рубашку и золотистый галстук. Он что-то бормотал разбитыми губами и Семён Семёнович напрягся, вслушиваясь в это бормотание. Наконец, закатившиеся глаза вернулись на место и Александр Фёдорович сконцентрировал взгляд на своём мучителе.

— Зачем вам это? — слова было трудно различить из-за бульканья крови и слюны в гортани. Александр Фёдорович повернул голову влево и сплюнул на печку кровь и слюну.

— Я хочу знать, что это?

— Это, — он показал глазами на папку, лежащую на столе, — ваше личное дело.

Он ещё раз сплюнул, его явно мутило.

— Я в нем ничего не понимаю.

— А вам и не надо понимать, там есть другие “понимальщики”…

— Какая-то спецслужба? ФСБ?

— Какое, нахрен, ФСБ, — он даже улыбнулся, — ФСБ такое и не снилось!

— Кто-то копает под нашу контору?

— Сами подумайте — это нереально. Кто будет тратить деньги дохлого ишака, что через два-три месяца и так вылетит в трубу? Ты же в бюджетном отделе и знаешь, что контора сейчас не стоит ни копейки. Наш директор щёки дует уже только перед сотрудниками и персоналом, чтобы успеть перед обанкрочиванием государственные бабки слить на однокомнатную квартирку в Португалии. На больше не хватит.

Александр Фёдорович еще раз смачно плюнул на пол.

— Дайте попить, а лучше водки… Или анальгина — голова разваливается. Да уберите эти чёртовы ножницы! Я и так расскажу всё, что знаю. За таблетку анальгина.

Семён Семёнович не без опаски снял ножницы и положил их на стол. Встал, поглядывая на пленника, вытащил из кухонного шкафчика облатку таблеток и налил воды.

— Может, лучше водки?

Александр Фёдорович покачал головой и сморщился.

Семён Семёнович сунул ему таблетку, влил воды. Александр Фёдорович закрыл глаза и попробовал прислониться к батарее затылком, но на нём была солидная шишка и ему пришлось повернуть голову и упереться виском.

Семён Семёнович ждал. Прошло минут пять или меньше. Время текло медленно. Александр Фёдорович повернулся, с усилием открыл глаза.

— Развяжите, всё затекло.

— Я вас отвяжу от батареи, но пока развязывать не буду.

— Хорошо, только дайте ещё таблетку.

Семён Семёнович перетащил связанного Александра Фёдоровича на табурет, скормил ему еще одну таблетку и приготовился задавать вопросы и слушать.

— За вами, Семён Семёнович следят с третьего курса института.

— Зачем?

— Затем, что вы нарушаете функциональность контрольно-измерительной системы.

— Вас что, опять привязать к батарее и заклеить рот скотчем!? — взорвался Семён Семёнович.

— Откройте папку и посмотрите самый первый лист изъятия: первая запись — координаты аудитории института где за вами наблюдали.

— Почему за мной, а не за кем-то другим? И откуда я знаю, что я был в этой аудитории в это время? Я не могу вспомнить где был неделю назад, а тут — больше чем двадцать лет прошло!

— А вот это можно только поверить.

Семён Семёнович вытащил самый первый лист из папки.

Первой была запись, по которой никак нельзя было определить где и чем он занимался в указанный момент. Координаты, промежуток времени, запись чем-то напоминающая математическую формулу, рекомендация, оценка и синий штамп изъятия. От листа, лежащего сверху, она отличалась только менее точными координатами и временем.

— И что это обозначает?

Александр Фёдорович вывернул голову, чтобы удобнее взглянуть на лежащий перед ним вверх ногами листок.

— Вы встретились и с кем-то находящимся под наблюдением, встречу оценили как критическую по отношению к встреченному и изъяли…

— Судя по дате это было в мае, я не помню ничего такого!

— Поэтому и не помните, что её изъяли.

— Как?

— А я откуда знаю? Я простой наблюдатель. До меня этого не доводят и не доведут — не моя каста.

— Вы не сильно головой приложились?!

Александр Фёдорович поморщился.

— Я сильно приложился, но не до такой степени, чтобы не понять, что я попал.

— На деньги?

— И на них — тоже.

— То есть вы наблюдаете за мной за деньги? Даже на работу специально устроились?

— Еще бы. Приходится изображать из себя идиота, чтобы меня не перевели. Вы на редкость продуктивный объект для наблюдения. Я вас купил с аукциона — ваш предыдущий пошёл на пенсию и распродавал объекты.

— Он что, тоже у нас работал?

— А как же. Кто напротив вас сидел с момента поступления на работу?

— Не может быть! Вы как раз пришли, когда он уволился. А что, у каждого из вас свои объекты?

— Нет. Большинство работает в свободном плавании — бродит по улице, знакомиться в кабаках… Где придётся, там и ловят. Продуктивные объекты либо покупают, либо находят и обрабатывают как золотую жилу.

— А в чём смысл?

— В том, что у объекта надо изъять кусок реальности.

— Бред.

— С обычной точки зрения эгоцентричного градусника с манией величия.

— Не понял.

— Слушайте, развяжите меня. Всё затекло и сердце начало побаливать. Я никуда не уйду.

Семён Семёнович немного поколебался, потом зашел за спину Александра Федоровича и разрезал скотч, стягивавший его руки. Александр Федорович чуть не брякнулся с табурета потеряв равновесие, но Семён Семёнович успел подхватить его и водворить обратно. Развязанные руки действительно сильно затекли и Александр Фёдорович неловко попытался взять из рук Семёна Семёновича нож, но тот успел ловко отпрыгнуть и развязанный опять начал валиться, но теперь в сторону поехавшего стола. Стол врезался в стену и Александр Фёдорович застыл в нелепом боковом полунаклоне.

— Вы чего скачите? На ногах скотч разрежьте!

Семён Семёнович с опаской чиркнул по путам ножом и Александр Фёдорович непроизвольно выбросил ноги в стороны для сохранения равновесия. Он посидел несколько секунд, сжимая и разжимая кулаки, а когда кровообращение восстановилось, подвинул к себе чайную чашку и неловко схватил бутылку водки. Налил, выпил и попытался закусить. Но сахарница была пуста и он протянул чашку стоящему у водопроводного крана Семёну Семёновичу, принял чашку, выпил и загнал назад рвавшуюся наружу водку.

— Совсем нечем закусить?

— Есть старый зелёный горошек.

— Хорошо работаю…

— А причем здесь вы?

— Проехали…

Он налил ещё водки.

— Давайте горошек. Давно стоит?

Он с сомнением понюхал открытую жестяную банку, протянутую ему Семёном Семёновичем.

— Неделю. Или две.

— Хоть хлеб-то есть?

— Нет. До аванса ещё два дня.

— Если деньги дам — сходите?

— Нет.

— Понятно.

Александр Фёдорович выцедил ещё одну чашку водки, вытряхнул порцию зеленого горошка на ладонь, секунду поколебался и закинул его в рот. Он потянулся за бутылкой, но Семён Семёнович выхватил её у него из под рук и поставил на холодильник.

— Ну да, пьянству — бой! Присаживайтесь, спрашивайте.

— Про что? Меня обзывают “градусником”, продают, кого-то ловят на улице. И всё ради “изъятия”. Я не могу представить, какой вопрос можно задать по этому бреду. Расскажите, что знаете.

— У нас был курс, во введении которого давали историю, но всего я не знаю — я всего лишь наблюдатель.

— А кто есть ещё?

— Аналитики и коллекционеры. Может ещё кто есть, но этого нам на курсах не давали. Иногда появляются странные люди, но тот, кто с ними связывается, странно кончает.

— Как это “странно”?

— Это один и без портфеля.

— А что в портфеле особенного?

— В нем храниться история наблюдений и изъятий.

— Зачем её хранить?

— То, что изъяли — того больше не существует и не будет существовать. А аналитикам надо с чем-то работать, вот и придумали “портфель”.

— А как это: “изъяли”?

— Мы делаем запись, в зависимости от ситуации и соседних портфелей, аналитик подтверждает или отказывает в изъятии и сообщает об акции коллекционеру. Тот попадает в нужное место и время, изымает и ставит штамп о процедуре.

— Ты сказал “время”?

— Ну да. А как иначе?

— Коллекционеры перемещаются во времени?

— Разумеется, а зачем им точные координаты и время события?

— Чушь.

Александр Фёдорович подвинул к себе папку.

— Вот, смотрите. Штамп об изъятии, три дня назад. Вы, как обычно, сидели и занимался бюджетом поставок. Потом что-то обнаружили и этот факт изъяли.

— Зачем? Я что, мог сообщить об этом кому-то? Я даже не знаю, про что вы говорите!

— Я не решаю — это вопрос аналитика. Они делают заявку на основании многих “портфелей”.

— Я что, что-то изобретаю, сам того не осознавая?

— Ни как правило. Иногда вы встречаетесь с кем-то нужным, или что-то придумываете. Два раза погибали в аварии, один раз — выбивали глаз сучком, один раз — убили в пьяной драке соседа.

Семён Семёнович непроизвольно поднёс руку к правому глазу.

— Да, именно правый.

— Он на месте!

— Так поэтому на месте, что изъяли кусок твоей реальности. Аккуратно иссекли и подшили. А вы думаете, почему люди могут в пьяном виде бегать безлунной ночью по лесу и при этом не покалечиться?

— Вы сказали, что восстановить изъятое невозможно.

— Эти записи очень короткие. Можно догадаться, но без деталей.

— А зачем это?

— Вот в этом и есть вопрос вопросов. Если коротко, люди на этой планете — всего лишь высокоинтеллектуальные датчики, необходимые для замера параметров большого гео и биосферного эксперимента. Девяносто процентов мозга отведено под целевые вычисления, десять — под управление и самообслуживание.

— “Девяносто” — это подсознательное?

— Можно сказать и так. У нас был очень короткий курс, в котором нам объяснили, что датчики бывают активные и пассивные. Чем больше усложняется проект, тем более интеллектуальным должны быть измерительные приборы. В самом начале было достаточно примитивных одноклеточных. Потом потребовалось утилизировать отработанную органику, потом ликвидировать устаревшие образцы… Гонка вооружений. Одни выступают носителями других, третьи — борются со вторыми, четвертые — экспериментальные образцы для следующих поколений. Да мало ли каких других функций может быть у датчиков.

— И что, и у вирусов существуют наблюдатели, аналитики и коллекционеры?

— Об этом доподлинно неизвестно: другая форма жизни и подходить к ним с человеческих мерок нельзя. Пока я был молодой, на семинарах и встречах мы обсуждали эту байду, но потом плюнули и просто стали делиться передовым опытом. У людей наблюдатели появились не так давно по геологическим меркам — три-четыре тысячи лет назад. Мы существуем для корректировки излишней интеллектуальности, хотя у нас есть мнение, что для подтасовки результатов измерений.

— Не понял.

— У градусника от большого ума появилось собственное мнение и это начало искажать результаты. Ходит шутка, что это платный эксперимент и изъятие помогает получать бюджетные деньги на его продолжение.

— А какие данные мы отправляем?

Семён Семёнович подхватил чашку, плеснул себе у холодильника полчашки и заел выпитое лежалым горошком.

— Вот этого мы, как раз не знаем. Знаем, что надо оберегать некоторые объекты от повреждения: вас два раза изымали при гибели, да и глаз на месте. Надо удерживать датчики на месте — выравниваем интеллектуальные прозрения, чтобы не было излишнего карьерного роста…

— То есть вы хотите сказать, что если бы я что-то изобрел, то для того, чтобы я продолжал работать в нашем “суповом заведении” у меня изъяли кусок реальности?

— Вы только не кипите, не хватайтесь за бутылку, этого не избежать. Хоть я буду наблюдать, хоть другой.

— А почему вы говорите, что наблюдатели и другие появились недавно?

— Раньше не было такой потребности в изъятии — не тот уровень развития науки и техники. Вполне достаточно было трех-четырёх человек для коррекции данных от какого-нибудь цезаря или фараона. Остальные вполне обходились грубой настройкой вроде предрассудков, морали, религии или отсутствия письменности. Ну а потом понеслось: города-полисы, толчея, предпринимательство, научно-техническая революция. Только за XX век количество наблюдателей увеличилось на три порядка. Так оно росло только тогда, когда появились большие города и нас погнали на улицу — искать изъятия в толпе.

— То есть, вы хотите сказать, что мораль и религия придуманы для того, чтобы кто-то там продолжал получать деньги на исследования подтасовывая результаты измерений?

— Во-первых, я понятия не имею, что, кто и как получает там, наверху. Так нам говорили на курсах. Во-вторых, есть государство с армией, полицией, системой образования, телевидением, журналистами. Нам рассказывали об этом вскользь, но как работает система массового огрубления из нас не знает никто. Я приблизительно знаю, как работает наша система. Про остальное можно только догадываться и то потому, что первые массовые наблюдатели пришли именно из религии, например, Великая Инквизиция.

— Вы жгли людей?

— Не жгли, а изымали. Не было такого большого числа наблюдателей и наблюдаемых — некому было оплачивать изъятия, а как только началась эпоха Просвещения, “градусники” распоясались, пошли деньги. В XVII веке касты разделились — слишком много работы.

— А кто платил? Деньги с неба сыпались?

— Банкомат.

Александр Фёдорович улыбнулся и тут же сморщился от боли в разбитых губах.

— В системе всегда хозрасчёт: что у попов, что в армии. Да и они не изымают ничего, это не работа, а чистая профилактика сбоев, задумал что — помолись или помаршируй. А вне классического управления дело выгодное: изымешь у одного, продашь другому.

— Но как-то же это началось?

— Технология была всегда, но в загоне. Может в самом начале кто-то, что-то, кому-то и платил. Но скорее всего всё было как обычно, каждый зарабатывал себе сам.

— А на этом можно сделать карьеру?

— В смысле? Из наблюдателя стать коллекционером? Вряд ли. У нас как попал в касту, так и будешь всю жизнь по улицам рыскать, до пенсии. Если повезет — скопишь денег и купишь барана — двух.

— Профессиональный жаргон?

— Извините, Семён Семёнович, но у нас разная жизнь.

Он вытащил из кармана плаща мятую пачку сигарет, вопросительно мотнул ей в сторону хозяина и не получив ответа прикурил и откинулся, пустив в потолок толстую струю дыма. Семён Семёнович снял с холодильника бутылку, достал из шкафчика над мойкой ещё один стакан, стукнул им по столу рядом с чайной чашкой и разлил на двоих остатки водки. Они молча выпили. Александр Фёдорович закусил табачным дымом, а Семён Семёнович остатками горошка.

— Значит я “баран”? А что с меня можно взять? — Он толкнул в сторону Александра Фёдоровича свою папку.

Гость отпихнул папку от себя.

— Много чего можно взять: озарения, догадки, ведение за собой масс. Вы поймите, у нас всё устроено так, чтобы никто из наблюдателей не смог потом по записям восстановить, что на самом деле изъяли. Аналитики что-то знают, им всё надо держать в голове, и личностей и их связи. Чем выше наблюдаемый, тем шире ареал. А я ничего не знаю — всё изымается подчистую, а то, что не изымается — это мой прокол, всё идет в минус, записи замазываются до полной невосстановимости и постепенно забывается.

— Наверное, больше всего получают те, кто работает с теми, кто повыше рангом?

— С какого перепуга? Они всегда на виду, к тому же изъятие — это как в одиночку напиться в дым в незнакомом казино, выиграть миллион и тут же его спустить. Воспоминаний никаких, значит выигрыша нет и не было. Те кто из вас выше сидит — их называют “мясорубки”, — они скорее потребляют, чем выдают. Об этом не говорят, но как ты думаешь, откуда мы все получаем деньги? С продажи изъятого. Конечно у коллекционеров свой рынок. Говорят, что они имеют целые коллекции изъятого. Покупают, продают и меняются друг с другом, чтобы хвастаться на своих съездах и конвенциях.

— А как они продают изъятое?

— Тут аналитики работают на два фронта: с одной стороны — руководят изъятием, с другой — составляют “трапы”.

— “Трапы”?

— Логические мостики из изъятого, выстраивая которые коллекционер может добиться прибыли.

— А это законно?

— Нет законов. Есть некая легенда, которой придерживаются. Тут не приложишь ни морали ни религии — мы сами и мораль, и религия в одном флаконе. И, согласитесь, это более гуманно, чем отправить в приступе паранойи несколько миллионов градусников рубить друг друга, прикрыв историю болезни криво записанными словами двух людей, о которых помнят, что они якобы говорили то, что нашептал им ночью Бог.

— Не могу понять, зачем вы подслушивали под дверью? И что за наблюдатель преследовал меня сегодня утром? У вас конкуренция?

— Какая конкуренция? Хотя время от времени на конвенциях ходят слухи о “заказных” изъятиях и дубликатах портфелей, но это, я думаю, почти невозможно. Для этого надо знать, что изымать и кому быстро продать. То есть, выстроить цепочку от человека, который хочет приобрести, через коллекционера и аналитика к наблюдателю, у которого есть необходимое. А с утра за вами ходил человек, который мне время от времени помогает, если я по какой-то причине не могу с вами поработать сам.

— Портфель! У него был точно такой же портфель, как у вас!

— Это не просто “точно такой же портфель” — это тот же самый портфель. Он должен был передать его мне на проходной нашего учреждения.

— Ну и передал бы. Я немного опоздал, потом всё равно пришел на работу.

— Это не просто портфель. Что должно происходить с записями об изъятых событиях?

— Так вот в чём дело! Вне портфеля они превращаются… Превращаются…

— Никто не может сказать во что они превращаются. Такого быть не должно. Несколько раз записи наблюдений терялись и это приводило к последствиям, о которых никто не любит у нас особо распространяться. Градусники массово сходят с ума, новые идеи завладевают народами, на сцену вылазят какие-то садукеи, а нас всех лишают премии. Шутка.

— Так что, мировая война — это следствие просранного по пьяни в кабаке портфеля?

— Нет, портфель влияет более глубоко, но мягче. Война это техническое следствие усложнения условий работы — начиная с XVII века нас не по-детски колбасит на смене нотаций. Время от времени кто-то сверху спускает директиву по протоколам и всем приходится учить новый язык описания событий для изъятия. Цель, в общем то благородная — защитить градусников от будущего, которое у них забрали. Кто-то, где-то попадает под службу внутреннего наблюдения и вдруг выясняется, что наблюдатель расколол нотацию и может восстановить события, которых нет и уже больше не будет с его бараном. Докладывают по инстанции, приходит патч на систему безопасности и те, кто его не усвоит выпадают из обоймы.

— И как быстро требуют перейти на новый язык?

— Как обычно: “Вчера ещё надо”. Но реально времени дают неделю-две, не больше, а потом уж никаких поблажек. Он это если патч маленький. А бывает как в ВФР. Пока наблюдатели и аналитики корпели над спущенным сверху кодом — градусники столько голов друг другу поотрубали, что часть эксперимента чуть не закрыли.

— ВФР?

— Великая Французская революция. Потом, после неё, еще насколько раз радикально меняли нотации, всё равно оказывалось выгоднее, чем пускать это дело на самотёк. Начальству виднее.

— Александр Фёдорович, вы говорили, что кроме нас есть ещё датчики?

— Всё, от вируса до человека. Даже эпидемии бубонной чумы — всего лишь оптимизация контрольно-измерительной системы. Переход с дорогих в обслуживании систем на менее затратные. Кто-то говорит про “тех, кто под ногами”, но это наша мифология.

— И касатки, и лемминги?

— Все.

— Так всё же, зачем вы подслушивали под дверью?

— А куда вы дели бумаги, выпавшие из своего портфеля?

— Вот в чём дело. Ваш помощник тоже обронил бумаги?

Семён Семёнович встал и вышел из кухни. Через минуту он вернулся с мокрыми бумагами в пластиковом пакете. Он вынул перепачканные уличной грязью листки и сразу увидел требуемое: простой лист с парой чёрных полос маркера и несколько расплывшихся синих штампов исполнения.

Александр Фёдорович потянулся к документу, но Семён Семёнович резко потянул его к себе и подмокший лист, успевший прилипнуть к пластику кухонного стола порвался на две части, большая из которых осталась в его руках, а меньшая досталась Александру Фёдоровичу. Семён Семёнович увидел, как уверенное до этого момента лицо его визави опустилось, как опускается кожа на лице летчика под большой перегрузкой. Это длилось несколько долей секунды, потом всё вернулось обратно. Кожа прошла путь от мертвенно бледного до свекольно-бордового. Александр Фёдорович шумно сглотнул, закалялся от попавшей в дыхательное горло слюны и вытер выступившие на глазах слёзы.

Первым очнулся Семён Семёнович, протянувший Александру Фёдоровичу обрывок. Случилось что-то непоправимое.

— Э-э-э-э… Подклеим?

— Не важно. Давайте…

Александр Фёдорович взял лист, сложил на столе две половинки, вздохнул, вытащил из портфеля одну из папок немного полистал и вложил обе половинки на положенное им место.

— А как он мог выпасть?

— А он и не должен был выпадывать, просто кто-то взял его рассмотреть и не успел положить на место.

— И что теперь будет?

— Что-нибудь да будет. Ладно, я пойду.

Александр Фёдорович встал, тщательно осмотрел свои брюки и рукава плаща, ободрал оставшиеся кое-где обрывки скотча, с некоторым сомнением посмотрел на перепачканные кровью рубашку, галстук и плащ. Шагнул к мойке, выбросил мусор в ведро, сгрёб и сунул в портфель две лежавшие на столе папке и пошел к выходу.

— Александр Фёдорович, может плащ постираем, почистим костюм? Я вам рубашку дам и галстук… А кстати, кто за меня отвечает на работе?

— За вас? А меня вы не спрашивали?

— Нет…

Александр Фёдорович по дороге остановился у двери в комнату и показал пальцем куда-то вглубь. Из коридора был виден эстамп картины Хокусая, висевший в головах у кровати.

— А вы, Семён Семёнович, никогда не задумывались, почему на картине воробей и ножницы?

— Нет, но можно посмотреть в интернете. Там, как пить дать, обязательно высказались какие-нибудь искусствоведы.

— Мнение искусствоведа — кал человека, всю жизнь питавшегося облизывая леденцы. Если его опубликовать в интернете, то это будет даже не сам кал, а его фотография. А вы сами что-то об этом думали?

— Да. Я думаю…

— Не надо. Я тоже подумаю об этом.

Он подобрал в коридоре свалившийся с ноги ботинок, присел, немного повозился, развязывая и завязывая шнурки. Портфель всё это время он неловко держал подмышкой и не ставил на пол.

— Натоптал я у вас.

— Ничего, я приберусь, а потом быстро на работу.

— Не ходите, я поговорю с начальством. Можно одно одолжение? Не мойте пол минут пятнадцать, я как раз до работы доеду.

— Ах, да. Я сейчас прилягу, а вечером приберу.

Александр Фёдорович открыл дверной замок, сбросил цепочку и шагнул за порог.

— Александр Фёдорович! Вы портфель забыли застегнуть! Опять что-нибудь потеряете.

— Спасибо, спасибо. До свиданья…

[Пусто]

Семён Семёнович Горбунков, 8 августа 1968 года рождения, проснулся как обычно, за несколько минут до писка старенького электронного будильника. Его дисплей светился зелёным и если не знать, что много лет назад он был вставлен на “шесть-тридцать” можно было принять часть его циферблата за счёт: “1:1». Он полежал, посмотрел в сереющий над ним потолок и попытался вспомнить, что он делал вчера. По всему выходило, что то же самое, что и позавчера. Ещё один день на бесполезной работе. Потолок серел чуть меньше чем три дня назад — было третье апреля. Два дня назад перевели часы на час вперед и отобрали кусочек времени от его законных суток. От этого слегка побаливала голова и хотелось пить.

Пытаясь утихомирить головную боль, он подбил подушку и запрокинул лицо назад. В изголовье кровати висела картина Хокусая: три рыбака топорами убивают большую морскую черепаху, подвешенную на толстых верёвках.

Он встал, поискал ногами тапочки, но, как обычно ничего не нашел — день ото дня он забрасывал их глубоко под диван, и доставал только придя с работы и некоторое время ходил в них по квартире, готовя незамысловатый ужин. Как обычно, он пошлепал по холодному линолеуму босыми ногами, налил в плошку воды, утопил в ней два последних яйца, поставил вариться на печь и включил греться воду для чая.

Времени как раз хватило для того, чтобы умыться и почистить зубы. Два яйца всмятку, в хлебнице был последний кусок хлеба, чай пришлось залить в заварочный чайник, “поженив” старую, пахнущую банными вениками спитую заварку, но вылив её в пустую банку из-под вишнёвого варенья удалось сделать вполне приемлемое утреннее питьё.

В половине восьмого Семён Семёнович уже стоял перед зеркалом в маленькой прихожей и отряхивал щеткой с брюк весеннюю высохшую грязь, набрызганую проезжавшими по улице машинами. Наклонившись он с огорчением вспомнил, что вчера вечером кто-то сильно наступил ему на ногу в автобусе и теперь надо почистить ботинки. К его глубочайшему удивлению ботинки были чистыми. Под тумбочкой Семен Семёнович заметил что-то черное и воспользовавшись обувной щеткой как удлинителем вымел наружу. Это была кость домино: “Пусто/Пусто”. Он поднял её, сунул в карман, чтобы выбросить по дороге неизвестно как попавшую деталь игры, которой никогда не было в его доме, обмахнул ботинки щёткой и вышел из дома.

В битком набитом автобусе кто-то постоянно ему мешал, прижимаясь к спине, но каждый раз, обернувшись, чтобы сделать замечание, он не находил ничего такого, что могло бы стать причиной для транспортного скандала.

На работе всё было как обычно, за исключением пустого рабочего стола напротив. Семён Семёнович посмотрел на виджет часов — Александр Фёдорович, с которым они любили поболтать во время обеда, опаздывал уже на 17 минут. Вдруг из-за спины кто-то выскочил и остановился чуть сбоку. Слева от его стола стоял лысоватый человек лет сорока, с большим коричневым портфелем, улыбался и протягивал руку. Семён Семёнович непроизвольно встал и пожал ладонь.

— Э-э-э-э…

— Иван Сергеевич Ферапонтов, на место Александра Фёдоровича!

— А он… Как?

— Пригласили в другую фирму. С повышением. Я у вас тут впервые. Может покажите в обед где тут можно перекусить?

— Да, непременно.

— Спасибо большое. Ладно, я пошел осмотрюсь.

Он сел за стол Александра Фёдоровича, выдвинул и осмотрел его ящики и включил компьютер.