Вишни. Роман в двух книгах. Книга первая

Александр Иванченко

Роман «Вишни» представляет собой документально-историческую семейную сагу, где происходит переплетение исторических событий периода ВОВ с судьбами людей, на примере простой провинциальной семьи российской глубинки, без сложно завинченных спиралью жизненных перипетий, с большой долей исторической достоверности. Он смог появиться на свет благодарю очень убедительной просьбе моей мамы, её воспоминаний, с желанием увековечить память геройски погибшего во время Великой Отечественной войны её брата.

Часть первая

Примиусье

I

Василий мало чем отличался от своих сверстников, был таким же шустрым, пронырливым, непоседливым пацаном. Конечно, шкодливые дела, нет-нет да и имели место случаться, как и у большинства деревенских пацанов, вокруг которых не парки и театры, музеи и исторические достопримечательности, а вольные просторы южных районов России, именуемым Приазовьем и более точным, с привязкой к местности, Примиусьем, по названию небольшой, строптивой речки Миус. И, если кто-то похвалится, что в детстве был мальчиком-паинькой, дайте мне камень — я первым в него брошу. Я таких не знаю, хотя, как говорят, всяко бывает.

Одно выделяло Васю и очень сильно от своих сверстников. Он не был похож на своих сверстников и в свои подростковые пятнадцать лет с небольшим «хвостиком» выглядел, едва-ли не 10-летним малым. Но это вовсе не значило, что Вася был «мальчиком для битья». Среди сверстников он пользовался заслуженным уважением. Если случись какая заваруха и друзья из его окружения спасуют, он мог сам двинуться на главаря-верзилу, приведшего свою толпу отвоёвывать новую территорию, на которой они собирались провозгласить свои правила и законы.

А в обычной, дворовой жизни, был Василёк, как его любили называть сёстры, старшая семнадцатилетняя Лида, девушка стройная с длинной плотной косой и гордой осанкой и младшая тринадцатилетняя смугляночка Маша, ростом «с ноготок», но породой пошла, как и сам брат, в отцовский род, обычным незадиристым, даже очень добродушным пареньком.

Лида нравилась парням взрослым и круг её знакомых и общения, конечно же, отличался от того, в котором «варился» Вася и сестрёнка Маша. Но брат успевал опекать обеих и ревностно следил, чтобы, упаси, Бог, кто-то не обидел ни старшую, ни меньшую сестренку. Всегда был готов за них драться до крови и больше, если потребовалось бы.

Вася окончил успешно семилетку и раздумывал, в какое ремесленное училище ему поступить. А пока ещё было время просто нагуляться от души, на улице лето и это прекрасно, лучшей поры для подростков не придумаешь.

— Василий Петрович, ты куда лыжи навострил? Не забудь хозяйство накормить. Кроликам корма наготовь, я уж, так и быть тут управлюсь. А-то знаю я тебя, на Миус замоешься с братвой и до посинения будете цыпки на ногах замачивать, — серьёзно, но с улыбкой дал наказ отец, коренастый плотного телосложения мужчина, возрастом под сороковник.

— Ладно, па! У меня на речке резачок прихован, с голоду не помрут, накошу сена, — также с улыбкой, на ходу отрапортовал Вася, выбегая на улицу, где его уже ожидала ватага из пятерых пацанов.

Петр Леонтьевич, отец семейства, был сапожником, но не только мог пошить или починить обувку, любая работа в его руках спорилась и за что не брался, все делал с огоньком и добротно. Ввиду того, что на дочек отец особых планов не строил, то на сына Василия возлагал надежды, что, окончив в Таганроге ремесленное училище, станет ему в семье помощником и опорой на старости лет, хоть ещё и в очень далёком будущем. А-то, что это будущее будет светлым, тогда практически никто не сомневался. Трудовой энтузиазм советского народа был на высоком уровне и основы социалистического общества были уже заложены.

Хоть город Таганрог располагался всего в 50 километрах от Матвеева Кургана, в котором и проживало все семейство Петра Леонтьевича, многие выпускники школ-семилеток устремлялись в город, выгодно отличающийся от других близким расположением и не только. В городе открывались перспективы трудоустройства и получения рабочей профессии. Была и возможность поступить в техникумы, в одно из 11 ремесленных училищ или ФЗУ — фабрично-заводские ученичества, обучающих рабочих для своих производств. Были, конечно, и институты, для поступления в которые необходимо было окончить десятилетку.

Но и тут была одна заковырка. С 1 сентября 1940 года в 8, 9, и 10 классах средних школ и высших учебных заведениях, Совет Народных Комиссаров СССР, установил плату за обучение, для частичной компенсации государственных затрат на эти цели. Для периферийных городов страны и сельских школ необходимо было за ученика платить 150 рублей в год. Такую же сумму необходимо было вносить за обучение и учащимся техникумов.

Обучающиеся же в высших учебных заведениях в столице платили 400 рублей, а в других городах СССР — 300 рублей в год.

Конечно же, для большого количества родителей, желающих видеть детей образованными, стоял сложный вопрос — как быть. А когда в семье несколько детей, то и подавно. Оттого, Петр Леонтьевич, хоть и не делился со своей супругой Варварой о своих мыслях, но всё же, всячески предпринимал действия на то, чтобы направить сына в ремесленное училище и хорошо бы было, если бы он набрался ремеслу в ФЗУ при Таганрогском кожевенном заводе.

Во-первых, это его профессия, которая помогала семье выжить в самые тяжелые голодные годы. Во-вторых, быть сапожником более престижно, по мнению главы семьи, чем грязные профессии на производствах города: на металлургическом заводе, заводе «Красный Котельщик» или том же машиностроительном заводе им. В. М. Молотова. Кстати, в 40-е годы Таганрог стал городом самой развитой индустрии и машиностроения в области, а по некоторым производствам и по всему Союзу.

Ну и конечно, по-отцовски ему было жалко сына, когда он представлял его, ростом «метр с кепкой» где-либо на заводе у станка. Другое дело, когда работать придётся не молотом у наковальни, не крутить гайки и стоять у горячих мартенов на металлургическом заводе, а стучать легким сапожным молотком, сапожным ножом и шилом.

Но сейчас им не хотелось думать о будущей учёбе, хотелось просто насладиться началом лето и всеми прелестями, которые оно перед подростками раскрывало. Хотелось беззаботно пропадать на речке, катаясь на тарзанке, загорая и вместе с тем мечтая о светлом будущем, строя планы и поглядывая на изменившихся, и не только в нарядах, девушек, они летом и впрямь стали краше, как ягоды малинки. Но мысли о девушках приходили чаще под вечер, когда в сугубо мужской компании, если можно таковой назвать ватагу 15—16 летних пацанов, скорее всего, юношеской, идеи, как провести нескучно вечер.

По сути дела, вечерний посёлок отличался лишь тем, что преобладающим контингентом, снующим по улицам были группы девушек и парней, среди которых умели затесаться и совсем ещё «сопляки», которые успели зарекомендовать себя чем-то таким, за что пользовались уважением старших и особым статусом, приравнивающих их не по годам, а именно по заслугам к их кругу, чаще по территориальному принципу. Ещё год-два назад, Василий был в таком статусе, а сейчас, закончив «семилетку», шагнул одновременно с этим на ступень выше в дворовой олигархии.

Более старшие парни 17—19 лет, отличались степенностью, а некоторые из них, не находя особого положения среди сверстников, пытались добиться этого же особого статуса главаря или заводили в группировках как раз тех же 15—16 — летних подростков. Но даже здесь, если они не могли чем-то отличиться, что поднимало их авторитет, так и продолжали находиться в рядовых членах неучтённых никем, сформированных стихийно по тем же территориальным принципам организованным сообществам одногодок.

Вася не был вожаком и во многом это не давал ему сделать его уж слишком малый рост. Не солидно было представлять группировку такому «шкету», с миловидным, не отличающимся мужественными чертами, лицом, хоть и имел «стальные» мышцы и обладал примерной выдержкой и выносливостью. Но в определенных случаях мог замещать вожака Мишку Протасова, по прозвищу Картавый, из-за речевой особенности. Мишка, семнадцатилетний рослый, с крепким телосложением, «кавалерийским» искривлением ног, с походкой в раскачку, был уже почти два года, как вожаком, единогласным голосованием заслуживший этот статус. И это уважение он заслужил тогда, когда его и неизменного кореша, Витьку Нецветая пытались «прессануть» колхозные парни, их могли называть «базарными» по названию улицы их кутка или ещё иногда звали «типографские», также по месту проживания, за железнодорожным полотном, вокруг типографии, а вернее между рекой Миус и железнодорожным полотном на северо-западе села. Мало того, что он не спасовал сам и не дал в обиду товарища, ещё сумел дать достойный отпор и обратить группу из пяти человек изначально на попятную, а затем и в спасение бегством.

Да и не только вожак Мишка мог похвастать «боевыми» заслугами, крещение приняли в стычках и показали себя все парни, каждый доказал, что по праву имеет право «центровать», т.е. быть хозяином центра села. Вообще парням из центра расслабляться было некогда, многие питали неизменный интерес потеснить «центровых» и установить свои права и порядки, как минимум иметь здесь свои интересы и привилегии.

Границы центра определялись улицами и объектами: с запада — железнодорожным полотном и вокзалом, а с востока — ул. Таганрогская; северными границами считалась ул. Октябрьская от аптеки до ул. Таганрогской, а южная граница проходила по балке, берущей своё начало от х. Соседкин и через тоннель под железной дорогой, несущей дождевые воды после дождей в Миус. За этой балкой располагался элеватор от самой железной дороги, а чуть выше бойня.

***

Миус, река, берущая свое начало на Донецком кряже, своенравная и вьющаяся в низовье, с многочисленными водоворотами, местами с высокими крутыми берегами, в устье выходящая на равнинные просторы Приазовья, с правобережьем, охраняемым высокими кручами кряжа, с которых открывается прекрасный вид в долину Примиусья и на саму реку Миус, с берегами, поросшими ивами, дубками, тополями и кустарником. Старики говорили, что река была в петровские времена глубокой и полноводной, когда из Таганрогского залива в реку могли входить маломерные торговые суда.

Река была также излюбленным местом нерестилища рыб ценных осетровых пород. Купцы, скупая рыбу, пользовавшуюся большим спросом даже в златоглавой столице, возили обозами рыбу, чтобы угодить изысканным вкусам московских дворян, купцов и прочей знати. В свежем виде, конечно, доставить товар за более, чем 600 вёрст, что равнялось почти 1000 км в современных мерах измерения не представлялось возможным.

Людей, занимающихся скупкой и засолкой рыбы, мяса и прочих продуктов, называли — прасалы или просолы. А вот в засоленном виде товар мог доставляться на любые расстояния и в любое время года.

Берега Миуса были заселены в основном донскими казаками, после победы русской армии и первой победы русского флота на море над турками, при блокаде Азова, по приказу Петра I, в знак благодарности и необходимости укреплять южные российские рубежи.

Летом природа вдоль миусских берегов дивная, растительность сочная и разнообразная. Молодежь собиралась группами, чаще от пяти до 10 человек и оправлялись, вдоль русла реки вверх, со стороны селения, выходя на просторы, расположенные между рекой и железнодорожным полотном на насыпи к железнодорожному мосту. Здесь располагались сады и в пору созревания фруктов, можно было поживиться сочными, часто недозревшими ягодами вишни или, позже, сливами или яблоками. Конечно, сады охранялись. Но, что могло остановить решительных и бесшабашных парней в возрасте «дай порвать»? Да ничего не останавливало. Даже отцовский ремень имел лишь временный успех в расстановке приоритетов в двух позициях с названиями «льзя» и «нельзя».

Если целью ватаги парней было желание просто искупаться и пошалить на тарзанке, то выбирали маршрут, перейдя через реку по мосту, прям в черте посёлка, напротив высокой кручи, которая по поверью легенд и баек и является тем местом, откуда и начиналось поселение. На этой круче был сооружен рукотворный курган, в котором бы захоронен казачий атаман Матвей. Отсюда и повелось название селения Матвеев Курган. Метрах в 200—300 от моста, вдоль реки направо начинались высокие крутые берега и на деревьях то тут, то там были изготовлены тарзанки, позволяющие, раскачавшись на них, нырять в глубины середины реки. Но и от берега, река резко набирала глубину и устоять на дне здесь, как в других местах, с низкими берегами, было невозможно — стягивало на глубину. Дно было здесь менее илистое, на глинистых обрывах раки устраивали «общежития», но для их отлова нужно было быть хорошим ныряльщиком. И кроме того, нужно было быть смелым малым, так как в парубковой среде гуляли байки о сомах-людоедах, живущих в глубоких ямах и норах и, якобы, если, при ловле раков, ныряльщик опускался глубоко, в надежде выдрать из норы крупного рака, мог, ощупывая дно, сунуть руку в пасть речного чудища.

Скорее всего эти байки запускали сами родители, дабы отпугнуть детей от совершения опрометчивых поступков. Хотя сомов крупных особей вылавливали и не раз в этих местах. Часто, пойманный сом, весом килограмм в 30, через неделю мог превратиться в монстра килограмм на 150. Все знают особенность рыбаков прихвастнуть. Местных рыбаков-сомятников все знали в лицо. Но они о своих «подвигах» доверяли рассказывать другим, у кого фантазия побогаче. И, если тех ловили на лжи, «рекордсмены» были не при делах.

— Васёк, ты слышал, что в наших краях обитает сом-людоед? Так вот он среди всех выбирает людишек помельче, дабы не удавиться. Так, что ты хорошо делаешь, что с нами на речку ходишь, для нас хорошо, в первую очередь. Вот, к примеру, раздобревшего на домашних харчах Вовкой Захарченко или тем же Серегой Журавлёвым, зверюга речная точно удавится, а ты ей в самый раз со своим «бараньим весом», — поднимая босыми ногами пыль с накатанной дороге вдоль реки, положив руку на плечи Васи, с умыслом очень громко, чтобы слышали все из растянувшейся ватаги парней, делал попутку зашугать товарища и похохмить заодно, разглагольствовал весельчак по прозвищу Коля Каланча, рослый, но худой парень, выглядел «подстрелышем» в брюках с заплатами и изрядно короткими штанинами.

— Каланча, ты лучше за себя переживай. Я-то успею от сомяры увернуться и под водой долго находиться могу, а вот тебя этот «людоед» может сделать на 2—3 пряди короче, а, если голодный будет, то по самое «не хочу» оттяпает. С таким росточком перестанешь головой косяки выносить, — Вася гигикал, наблюдая за тем, как Каланча багровел, заливаясь краской от злости.

— Хорош вам лаяться, оставьте такое желание на потом, когда придется нам сообща честь отстаивать и свои приоритеты, — успокоил драчунов Витя Нецветай, — судя по шуму на реке, наше стойбище уже кто-то занял. Как бы нам не пришлось сегодня «махаться».

Все притихли и, ступая по-кошачьи бесшумно, стали улавливать, доносившийся шум за излучиной реки, где и располагалось их излюбленное место на реке, с поляной, закрытой со всех сторон высокими деревьями, сооруженным, для удобного входа в воду и ныряния мостком и парой тарзанок с обеих его сторон. Когда «центровики» подошли ближе, увидели дымок на поляне и ощутили запах запечённых мидий на костре.

— Нет, ну вы видели такую наглость, — не сдерживая раздражения, высказал не напускное негодование Мишка Картавый.

Свернув к реке раньше прохода, чтобы заодно разведать правый фланг противника и выйдя на поляну, увидели вольготно расположившихся вокруг дымящегося костра «базарных». Как и подобается, «наезд» начал Мишка, при этом, все остальные начали замыкать круг вокруг непрошенных гостей, оставив для отступления лишь берег реки:

— Сельпо, вы ничего не перепутали? Забыли, что ваша территория — левый берег, а наш правый, там мы можем напомнить и показать ближайший путь. Все плавать умеете? Сейчас проверим! — голос вожака был вызывающе-уверенным.

Внезапное появление хозяев поляны на время лишило нарушителей неписанного договора дара речей, а когда начали приходить в себя, появились, сначала робкие, а потом всё увереннее протесты и даже возмущения. Пришлые, осмотревшись, поняли, что хозяев ничуть не больше, даже меньше на пару голов, чем их и, видимо у кого-то из их главарей появилась в голове дерзкая мысль отвоевать новую территорию с выгодной инфраструктурой и месторасположением и другими явными плюсами.

— «Барыня встала — место пропало», — пытался язвить заводило пришлых, выпячивая грудь и всем своим видом показывая, что уступать они не намерены, — река большая, поищите себе другое место, — ставя, как он предполагал, на конфликте точку.

Кто мог потерпеть такую наглость, переходящую в борзость. Пошла перепалка и между «рядовыми» членами группировок, что создало гул и напряжение, при котором маленькая искра могла стать началось большого пожарища конфликта, а проще — драки.

Картавый так увлёкся перепалкой с долговязым заводилой «базарных», что не заметил, как его попытались отрезать от товарищей, взяв в окружение. Нужно что-то было делать. И тут произошло то, что стало ключевым событием, определившим исход конфликта. Неведомо откуда появившийся Василий, с криком, словно пушечное ядро с разбегу врезался в заводилу пришлых. Тот, не ожидая такого, точнее и не скажешь, сногсшибательного удара в грудь одновременно двумя руками, взятыми в «замок», потерял равновесие и проваливаясь на спину, полетел с кручи вниз, в реку, а Василий, сумевший после удара, ухватить соперника в захват вокруг пояса, летел сверху его в ту же бездну, где хозяйничал сом-убийца.

И вот, почему-то в этот момент он и вспомнил спор с Колей Каланчой незадолго до этого. В такие моменты мысли летят быстрей скорости света и может за секунду полжизни перед глазами пролететь. Пока они в «мёртвой» хватке летели к воде в воздухе, у Васи возник дерзкий план, который по его задумке должен и определить победителя в споре с Каланчей и эмоционально воздействовать на соперников. И он сделал следующее.

Успев сделать глубокий вдох, перед самой водой, освободив хватку, с силой оттолкнул долговязого от себя. Раздался оглушительный всплеск в результате падения в воду двух тех, с той лишь разницей, что соперник шлёпнулся в воду спиной, а Василий, как и при нырянии с мостка, выставив вперёд руки. Оказавшись в воде, долговязый быстро вынырнул с широко раскрытыми, испуганными глазами и стал барахтаться, как брошенный в воду щенок. Все, кто наблюдал за происходящим, замерли на несколько минут и было слышен, лишь душераздирающий крик перепуганного вожака оцепеневшей стаи жалких щенят, оставленных без кормящей сучки на произвол судьбы.

Отойдя от оцепенения, они начали отступать от берега и, так как напротив них уже надвигались на них воодушевлённые «центровые», им пришлось пятиться над самым обрывом в сторону течения реки. При этом уже никто и не помышлял о нападении, единственно о чём они думали — спастись бегством. «Центровые» быстро вытеснили «базарных», которые отделались легкими пинками под зад и тычками в спину. За вожака они и не вспомнили, тот выкарабкивался по крутому косогору берега с опущенной головой и поднявшись наверх, побрёл не за свой бандой, которая была гонима наступающими уже метрах в пятидесяти от места начала конфликта, а вышел напрямую на дорогу.

Когда противник был обращен в бегство, все вспомнили о Васе. Бегом вернулись на поляну, вглядываясь вниз на слегка крутлявую водоворотами на излучине гладь воды. Васи нигде не было. Парни всполошились и начали кричать, но безуспешно.

Что же в это время делал Вася? Его план имел двусмысленное значение. Первая часть у него блестяще получилась, практически он один своим поступком сломил «боевой» настрой противника, опустив дух «базарных» до уровня сверкающих, при убегании пяток. А для выполнения второго, чтобы одержать победу над Каланчой, Вася, нырнув на глубину, стал энергично помогать, относившего его и так течению. По его подсчётам, он был под водой около полутора минут и за это время смог отплыть, завернув за излучиной реки, где деревья своими ветвями опускались низко к воде. Вынырнув ближе к берегу и посмотрев вверх по течению, он понял, что место конфликта закрыто берегом, подплыл к берегу и с помощью косичек-ветвей выбрался на берег. Поднявшись наверх, увидел только пятки убегающих соперников, своих не было, они оставили погоню, вспомнив о своем товарище.

Подойдя по берегу к поляне, увидел неописуемую картину. Все суетились, кричали, ныряли и выныривали из реки. В этом хаосе парни не сразу заметили подошедшего, улыбающегося Васю, который остановился за спинами тех, кто был на берегу со взглядами, устремлёнными вниз, и спросил:

— Чё, решили раков подрать? Получается?!

Что было потом, лучше и не рассказывать. Хорошо, что Васю не побили сообща, в виде компенсации за моральный ущерб. А, когда успокоились, стали восхищаться, обсуждая его решительность и смелость, ставшую залогом победы.

— Ну, ты дурило! Мы тут с ума сходим, думаем, куда он делся, утонул, наверное, а он… еще и лыбится, — с какой-то даже злостью сказал Коля Каланча.

— Молодец, Васёк! Задал ты им жару, до сих пор, наверное, бегут без оглядки, — крепко пожимая руку, благодарил Мишка Картавый.

Вся ватага разлеглась на прибрежной травке, продолжая обсуждать сегодняшнее происшествие. Много было эмоций, много хохота. А, когда чуть успокоились, Вася сказал, обращаясь в Каланче:

— Знаешь, Коля, я всё дно обследовал, под каждую корягу заглянул, в ямы спускался — нет нигде сома-людоеда. Я тебе ответственно заявляю. Не веришь?! Можешь сам нырнуть и проверить.

— Да ему слабо будет. Он трепаться только горазд. Или я не прав? Нырнёшь?! — с издёвкой спросил Миша Картавый у Каланчи.

— Да идите вы… Пристали. Я же шутил, а вы…

По дороге домой, Вася, без малого не забыл об задании, которое дал отец. Пришлось у моста распрощаться с друзьями и нырнуть под мост, вправо, вниз по течению, где он припрятал в укромном месте, в траве косу-секач. Быстро накосил в низинной пойме реки сочной травы. Привычно и умело сплёл из длинных стеблей куги плетённую верёвку и увязал, сложенную в увесистую охапку, траву. Спрятал в густой траве косу, перебросил охапку через плечо и двинулся через мост, мимо старого кладбища-кургана домой. Весь путь занял не более десяти минут.

— А, явился! Я уже сам собирался идти по траву, — бурчал отец.

Вася развязал охапку травы и разложил, чтобы не «сгорела» и чуть подвялилась, как учил отец, чтобы сочную кроликам не давал. Мать на грубе, сложенной во дворе и прикрытую небольшим навесом от солнца и дождя, готовила обед. На этой печи готовили с весны и до ноябрьских морозов. Топили я этих печах, называемых, как и на Украине грубой, кизяком, спрессованным в кирпичики и высушенным коровьим навозом.

Меньшая сестрёнка, Маша, суетилось возле матери и помогала в меру способностей и в зависимости от потребности в оказании посильной помощи. Маша была, как говорят, пацанкой и ей больше нравилось общаться с парнями на равных, а куклы и другие увлечения девчат, её мало интересовали. Когда ватага собиралась где-то на улице, то у нее была возможность пробраться, под прикрытием брата и под его ответственность, но до тех пор, пока дела не приобретали какие-либо элементы криминала или опасности. Тогда её, чуть-ли не со слезами отправляли домой.

II

После недельной 30-градусной жары, когда детвора и молодежь свободное время старалась провести у речки или водоёмов, с 20 июня зашли дожди, которые значительно уменьшили жару и изменили распорядок дня беззаботной детворы. Нужно было искать себе занятие. В селе увеселительных занятий было не так много. Кто-то ходил в колхозную бригаду, с надеждой, что им удастся уговорить конюхов, ухаживающих за лошадьми, покататься на них и, если повезет, то и покупать на мелководье реки в районе железнодорожного моста через речку. И, конечно, за это они должны были отработать, помочь взрослым в посильной работе на ферме.

Двадцатого числа дождь был сильный и шёл целый день, с малыми перерывами. В этот день те, кто не имел трудовой повинности, не нужно было идти на работу, сидели в основном по домам и, в лучшем случае, выполняли домашнюю работу, если была в том необходимость или указание старших. На другой день дождь был менее интенсивным, а уже 22 июня день выдался пасмурным, с небольшим количеством осадков, с довольно свежим ветерком и температурой в пределах 20 градусов.

Изрядно занудившиеся сидением дома дети и подростки рвались куда угодно, лишь бы развеяться. Маша с интересом наблюдала за своим братом, чтобы не упустить возможность прицепиться к нему «хвостиком», когда он решит куда-то пойти. Хотя и ему для этого одного желания было мало, нужно ещё и получить «добро» родителей.

Отец, по обыкновению, сапожничал. Выполняя ответственную работу в пошиве сапог, он низко склонился над приспособлением с колодкой, на которую выполнял затяжку вырезанных заготовок кожи. В такие моменты его отвлекать нельзя было. Любая ошибка могла стать неисправимым браком и могла дорого стоить. Материал стоил деньги и, по тому времени, немалые. Домашние все это понимали и старались отца не отвлекать от дела. Хоть сегодня был выходной день, но Петр Леонтьевич выполнял срочный, а значит и хорошо оплачиваемый заказ.

Вася выполнил всю работу по хозяйству, что предписана негласным распорядком дня и естественными потребностями домашней живности. Маша ещё вчера выполнила уборку по дому и во дворе. Сегодня у нее была минимальная загруженность в случае просьбы матери в чём-то помочь. Но, Варвара Максимовна, без особой необходимости, старалась не нагружать меньшую дочь, откровенно жалела. Она хлопотала над приготовлением обеда. Груба, толи от отсыревшего кизяка, толи от низкого атмосферного давления и плохой от этого тяги, изрядно дымила и супруг бурчал себе под нос, высказывая негодование или неумением жены ликвидировать этот дискомфорт во дворе, или ещё чем, что никто не мог понять, да и похоже, он того не добивался, его успокаивал сам процесс ворчания.

Как только отец закончил выполнять ответственную операцию и устроил перекур, Вася подкатил к нему с вопросом:

— Па, можно я пару часиков погуляю? Хозяйство в порядке, к обеду буду.

— И я, папа, с Васей, можно?! — вдогонку выпалила Маша.

Петр Леонтьевич улыбнулся, прищурив глаза и резко хлопнув обеими мозолистыми руками с короткими пальцами по кожаному фартуку, закрывающему в сидячем положении и его колени:

— Сегодня же воскресенье?! Сходите, развейтесь. Вася, а ты за сестрой смотри, не бросай нигде. Смотри у меня! — его наказы, хоть и были серьёзно сказаны, но с неизменной улыбкой.

Маша, подпрыгнула на месте, хлопнула громко в ладошки и уже Васе, тихо, почти шепотом спросила:

— Ты же не против?! Папаня разрешил…

Вася развёл руками. Хоть ему это была обуза, но против слов отца не попрёшь, да и Маша, если прицепится, ничего не поделаешь, что клещ, цепкая такая:

— Пошли, Дюймовочка!

— Ой, Илья Муромец отыскался! На себя-то посмотри…, — парировала усмешку брата Маша. И была права, так как иногда люди принимали их, когда были вместе, за двойню и давали возраст года на два меньший, чем им было.

— А ты куда? — спросила, еле поспевающая за быстро идущего, без оглядки, брата.

— А ты куда хотела? Прости, я не спросил! — немного с ехидством, а вернее с иронией спросил Вася.

— Куда ты, туда и я. Я просто спросила, интересно знать.

— На вокзал я иду. Скоро московский приходит, хочу поглазеть. Я вот подумал, а может мне на машиниста пойти учиться, а, Малявка?

Маша не ответила, просто опустила голову и следом поспешала за братом. Она знала, если с ним много спорить, то тогда, когда она станет проситься взять её на то мероприятие, которое предполагает присутствие только пацанов, она может остаться не у дел. А, проявив покорность, у неё есть вариант, что Вася, если нужно будет за нее слово замолвит. И так уже не раз было.

Начинался дождик, и брат с сестрой перешли на бег. До вокзала было рукой подать, они забежали под навес на платформе со складом, где хранились товары и посылки, отправляемые и прибываемые железнодорожным транспортом. Приближение пассажирского поезда можно было предвидеть по оживлению именно здесь. Грузчики начинали суетиться, перекатывали ручные тележки к месту остановки головных вагонов, где находился багажный и почтовый вагоны.

Вася не раз наблюдал за процессом разгрузки и погрузки посылок и товаров и это зрелище ему очень нравилось, хоть он и не мог объяснить. Маше же нравилось всё, что нравилось брату и то, что она была вместе с ним и сейчас, ей казалось, что никто и ничто ей больше не нужно. Что нужно для счастья 13-летней девочки? А больше ничего и не нужно. Такими были её запросы, да и не только её. Счастливое время, детство.

Один грузчик, загрузив посылки, тронул свою тележку на место загрузки, второй громко гремел, бросая на металлическое дно тележки, громко отзываемые металлическими «проклятиями» какие-то коробки и ящики. Со стороны Бумфабрики послышался гудок паровоза и через две-три минуты, из-за поворота в клубах дыма, проявилась звезда того самого паровоза и раздался предупредительный гудок.

Вася уселся на ограждение, отделяющее эстакаду от железнодорожных путей, сестра присела рядом. Издали они были похожи на двух воробышков, сидящих на веточке. Сидели молча, наблюдая за приближением поезда. Заскрежетали тормозные колодки, послышалось характерное шипение воздуха. Поезд замер, встречающих заволокло клубами пара и дыма, досталось и нашим зрителей. Вася полной грудью вдыхал все эти запахи, которые ему очень нравились, как многим нравился запах бензина, когда мимо проходил шофёр. Запах на железной дороге особый. Его создают сами шпалы, специфической пропиткой, дым и пар паровоза, запах другого, чуждого мира, в котором живут люди, ехавшие в этих душных вагонах, запах столичный и запах нечерноземья, запах лесов и степей и всё это вместе можно было бы назвать единым определяющим словом, назвав все запахи, «запахом Родины».

Открылись двери вагонов, зашумели проводницы и пассажиры. Кто-то бежал по перрону, выставляя вперёд огромный чемодан, за ним семенила полная женщина, явно задыхаясь от бега и таща за собой ничего не понимающую девочку лет пяти-шести. Грузчики принялись за привычную работу, перебрасывая в вагоны и принимая из них товары, посылки и почту.

— Поберегись! Поберегись! — кричал грузчик, толкая перед собой заполненную тележку с грузом и разгоняя пассажиров, провожающих и просто зевак.

— Вот бы, сесть на поезд и уехать далеко-далеко, чтобы весь мир посмотреть. Интересно, как там люди живут. Хочу море увидеть, настоящее, Чёрное море. А может быть, сестрёнка, мне в мореходку пойти, а? В Ростове же есть мореходка!?

— Ты полчаса назад хотел машинистом стать. Уже не хочешь, Вася? — с прищуром и глядя прям в глаза, сидя на ограждении и перегнувшись так, чтобы видеть брата глаза-в-глаза. Подумав немного, продолжила, — Я, как школу закончу, пойду учиться на киномеханика. Представь, кино можно смотреть бесплатно и по несколько раз — класс.

Вася закатился хохотом и без малого не свалился с металлического ограждения, но вовремя успел ухватится рукой за верхнюю трубу, только и успел при этом произнести:

— О-о-о-х! Ё-моё!

Вокзальный шум и грохот затих. Объявили отправление поезда. Проводница штабного вагона, стоя на трапе, выбросила из проема вагонной двери свёрнутый жёлтый флаг, ответив тем самым дежурной по станции, стоящей на перроне с таким же сигнальным флажком. Паровоз дал гудок, заскрежетали металлические части колёсных пар и подвести и поезд медленно начал набирать скорость. Часов через пятнадцать, примерно, в открытые окна, запылённых пылью российских дорог, вагонов будет поступать свежий влажный морской ветер и пассажиры увидят яркое солнце «купающееся» своими лучами в море и слепя всех своим ярким отражением от морского бриза или от гребней набегающих волн прилива. «Это так красиво!» — мечтал, сидя на том же место ограждения, Вася, словно боясь потревожить красивые грёзы.

— Вася, пошли! Ты заснул, что ли? — стоя напротив и дёргая на руку, спрашивала Маша.

— А? Да, да! Сейчас, пойдём, — прогнав дымку грёз, ответил Вася и оттолкнувшись от ограждения, решительно двинулся в сторону вокзала.

Когда проходили мимо входной двери в вокзал, вверху что-то затрещало, зашипело и заработал радиорепродуктор. Но в нем не было объявления дежурной по вокзалу о прибытии очередного поезда или другого объявления. Это было нечто другое, что заставило всех, кто услышал начало обращения, остановиться на тех местах, где были, как в том случае, когда рвётся киноплёнке, а крайний кадр продолжает проектироваться на киноэкран.

Вася с сестрой машинально подняли головы, как будто они хотели не услышать, а увидеть того, кто начал произносить речь, часы, висевшие рядом с репродуктором показывали 12 часов 15 минут.

«Граждане и гражданки Советского Союза! — услышали все, кто «замер» в предчувствие чего-то значимого и страшного, голос заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Народного Комиссара Иностранных дел товарища В. М. Молотова, — Советское правительство и его глава, товарищ Сталин, поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня, в 4 часа утра, без объявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наша города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артеллерийский1 обстрел были совершены с румынской и финляндской территории.

Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизационных народов вероломством…»

Люди стояли молча, вглядываясь в глаза рядом стоящих знакомых и незнакомых людей, пытаясь найти ответ на вопрос — «Что это такое? Как всё это понимать? Война?!…»

— Братик, это что, а? — ухватившись обеими руками за косички чёрных, как смоль волос, переброшенных вперёд, с широко открытыми немигающими глазами, спросила тихо, даже как-то жалобно у брата Маша.

— Война, сестрёнка! Война!

«… Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, ещё теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего вождя товарища Сталина.

Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Наступила гробовая тишина, как раздумье перед тем, какие эмоции в таком случае станут естественными, не театральными, как у артистов на сцене. Но это же не театр — это жизнь. Когда минута оцепенения прошла, женщины завопили и запричитали, мужики начали рассудительно говорить друг с другом, внешне не высказывая видимых эмоций. По большому счёту, дух войны давно витал над головами, только каждый его отгонял, как надоевшего гнуса, не веря в его реальность.

— Побежали домой, Маша! — строго, командным голосом приказал брат сестре, помня, что он несёт за неё ответственность и не потому, что отец приказал, а потому что он и без этого с трепетной братской любовью относился к сестре и готов ради нее на все был. Заметив, что сестра находится в абстракции, взял её за руку и дернув, сказал громче, — ты оглохла, что ли? Побежали!

Маша, бежала со всей прыти, её косички с простенькими бантиками, как ленты бескозырки развевались за спиной, но угнаться за братом никак не могла. На развилках, Вася, останавливаясь, оглядывался назад и когда сестра его нагоняла, вновь «включал крейсерскую скорость».

Первой запыхавшихся детей увидела мать:

— О, Господи! Спаси и сохрани! Что стряслось? — спросила она и предусмотрительно присела, если не сказать упала на табурет, добротно сделанный хозяином.

— Мама, война! — без подготовки, как охотники говорят, «навскидку» выпалил Вася и, увидев, как побелело лицо матери, подошёл, положил руку на голову и уже по-сыновьи, спокойно спросил:

— Мама, ты что? Наша армия самая сильная, мы враз немчуру разобьём.

Вышел из хаты отец, услышав шум, но не поняв суть разговора:

— Чего шумим? Что случилось?

— Петя, война! — вытирая фартуком, невесть, когда появившиеся слёзы, сказала жена мужу, — Как же это, а? У нас же с Германией Пакт о ненападении Молотовым подписан?

Муж ничего не ответил, присел на колоду рядом с грубой, на которой рубались дрова, неспешно достал кисет, бумагу, скрутил самокрутку, закурил, сделал пару глубоких затяжек и потом начал говорить:

— Немец — враг серьёзный, дисциплинированный и организованный, и хорошо вооружен, до зубов. Посчитай, всю Европу уже под себя подмял. Видимо, теперь аппетит разгорелся, на наш могучий Союз рыпнуться решил. Мы, конечно, его место укажем, но до того кровушки нашей, русской он может много испить. А откель такие сведения, не сорока же на хвосте принесла?

— Молотов по радио выступал. Мы на вокзале были. Вот давеча и объявили, — ответил Вася.

— Ну, что же, отцы в Первую мировую воевали, честь не посрамили. Видать, теперь и наша очередь.

— Петя, может обойдутся кадровой армией, вас не тронут. От кадровых-то проку больше, чем от резервистов, так ведь?

— Не знаю, не знаю. Может им ещё там, на границе надают по сопатке, и они, юшкой умывшись, в конуру спрячутся? Ну, а коли нет, то тогда придётся повоевать. Ты ж смотри, если чё, остаешься единственный мужик в семье. Мать слушай и на рожон никуда не лезь.

— Ой, отец, ты никак уже на войну собираешься?! — скрестив руки на груди запричитала мать.

— Хорошо, батя! Я всё понимаю.

Одна только Маша, присевшая рядом с матерью и склонившая ей на колени голову, смотрела на всех своими большими зелёными глазами и пыталась из разговора родных понять главное — что будет завтра и будет ли вообще завтра. Она, конечно, не могла даже представить, что эта, так называемая война, как мясорубка изуродует человеческие души, а кому-то и в прямом смысле, тела, её жернова, как и шнек мясорубки переломает судьбы, а у кого-то заберёт самое дорогое — жизни.

Настала тишина. Никому не хотелось говорить, все думали, хоть и об одном и том же, но совершенно по-разному, каждый со своей позиции, на основе имеющегося жизненного опыта и знаний, информации из газет и радио, а также слухам, которыми был наполнен жизненный ареал. Ещё вчера все жили планами и надеждами на счастливое будущее, а сегодня, когда война стоит на пороге Родины и завтра ждёт неизвестность. И никто не знал, сколько дней, недель или месяцев придётся всем прожить в такой неизвестности, ожиданиях и желаниях, чтобы кошмар войны быстрей закончился.

Но это будет потом, а сегодня он только начинается. Для кого-то война сегодня началась и сегодня же закончилась, так как для них никогда не будет завтра и потому, что их завтра уже не будет, они остались сегодня или в списках убиенных, а большинство даже в списках безымянных жертв. Какая судьба уготовлена выпускнику школы, мечтающему получить в ближайшем будущем рабочую профессию, Васе, пойдёт ли в школу 1 сентября Маша в школьной форме и будет ли их отец сапожничать и тем самым приносить в семью основной доход, сможет ли старшая дочь Лида получить специальность, которая даст самоудовлетворение и стремление добиваться в профессиональной сферы прогресс в карьере и успех в личной жизни? Вопросы без ответов. И сейчас в таком положении находилась каждая советская семья, где начинали рушиться жизненные планы.

***

Война приближалась семимильными шагами. На фронт уходили всё новые и новые партии военнообязанных. А новости с фронтов были всё тревожнее. Люди, затаив дыхание, прислушивались в сводках Совинформбюро, надеялись услышать сообщение, что произошёл коренной перелом в войне и советские войска перешли повсеместно на всех фронтах в контрнаступление, но увы, этого не происходило. Потери в живой силе, технике, городах и областях — вот что было в ежедневных сводках.

16 июля, поцеловав детей и простившись с женой Варварой, был призван в ряды Красной Армии Петр Леонтьевич. Время шло в двух измерениях: первое — это молниеносное наступление немецко-фашистских оккупантов и неминуемое приближение фронта на Примиусье; второе — это невыносимо-тягостное ожидание перелома в войне, её завершение и возвращение живых и здоровых родных домой. Применив математические методы сведём временной показатель к нулю, т.е. пропустим временной период до середины октября, когда война вплотную подошла к родным сердцу и взору местам, малой родине, где проходило до некоторых пор счастливое детство и которое закончилось после экстренного сообщения по ретранслятору о начале войны. И с этого момента в глазах детей невозможно было увидеть той искорки беззаботности, «искорок-бесинок», веселья и радости жизни. Пошёл отсчёт, отсчёт дней войны и дней надежд и ожиданий её окончания.

Даже на шумевших, в жаркие июльские и августовские дни, берега Миуса, если и приходили парни и девчонки, гуртовавшихся чаще уединённо, то лица их были серьёзными, за короткое время повзрослели, став серьёзнее их взгляды и рассуждения, а интересы перестали сводиться только к вольности времяпровождения. От более взрослых парней всё чаще слышны были высказывания желания пойти на фронт добровольцами и даже те, кто по возрастным показателям ещё для этого не подходил, предпринимали попытки прибавить себе год, а иногда и больше. И у некоторых это получалось.

Витя Нецветай тоже предпринял такую попытку и возможно его авантюра удалась бы, если бы в коридорах военкомата его не заметила его соседка тётя Нюра, работающая сотрудником РВК. Она самолично вытолкала парня и пообещала вечером «порадовать» родителей его поступком. Парни чаще теперь стали собираться там, где собирался народ и где обсуждали ситуацию на фронте, у репродукторов, ожидая важные правительственные сообщения голосом всеми узнаваемого диктором Юрием Левитаном.

Как-то сама по себе ушла, как будто её и не была, проблема дележа и господства над территориальными районами поселка. Парни, которых пока по возрастным параметрам или по состоянию здоровья не могли призвать в ряды Красной Армии, копили злость на врагов, закаляли свой дух и продолжали развивать и закаливать тело. И всё чаще в спорах присутствовали такие условия как, кто больше раз гирю «жмёт» или «толкает», кто быстрее пробежит контрольную дистанцию, кто дольше пробудет под водой, дальше выпрыгнет на тарзанке и нырнёт на большее расстояние.

У Васи, хоть он был по возрасту, пока ещё, безнадёжно мал, в отличие от своих сверстников, его рост не превышал 145—147 см. Конечно, в таком юном возрасте подростки, обычно, растут, «как грибы после дождя», но это не о Васе. Его рост затормозился и явных причин никто не видел, скорее всего — это гены. Рост отца также едва доходил до 160 см.

Отец, уходя на фронт говорил: «Хорошо, что ты ещё мал и возрастом, и ростом — не придётся хлебнуть из солдатского котелка в военное время и лиха. Пока ты вырастешь, война закончится…».

Матери на свою небольшую зарплату трудно было прокормить семью. Лида, вместо получения высшего образования, уехала в Ростов, где поступила на краткосрочные курсы швейного производства, где училась в вечернее время, без отрыва от работы на швейной фабрики №2. Для проживания ей было предоставлено общежитие. Фабрика до войны специализировалась на изготовлении мужских костюмов и Госзаказа. С началом войны фабрика стала выполнять только продукцию Госзаказа, это было военное обмундирование в основном. Лида начала зарабатывать и обеспечивать себя таким образом сама.

Машенька с началом учебного года вместо занятий в школе привлекалась, совместно с детьми 11—13 лет на легкие и вспомогательные работы, например, сбор колосков, в результате потерь на полях. Фронту важна была любая помощь тыла.

Вася привлекался на более серьёзных и трудоёмких работах. С приближением же фронта появлялась необходимость в рытье окопов и организации различных заграждений и коммуникаций. Дома, кроме общественных работ, на Василия легла забота главного и единственного мужчину, как бы это смешным не звучало, в 15 лет, да ещё ростом с ноготок. Хорошую помощь оказывало подсобное хозяйство: огород, небольшой сад, куры и кролики. Это всё было в основном под началом парня. Теперь ему не нужны были указания отца — «сделай то-то», он прекрасно владел ситуацией и мать, любуясь со стороны малого ростом, но проворного сынишки, не могла не нарадоваться, думая — «дождалась помощника».

Убрали огород, сделали некоторые заготовки на зиму и спустили в подвал. В свободное время Вася часто бегал на вокзал, на бойню в заготконтору, где у него часто получалось получать разовую или краткосрочную работу по договору. Заработанные деньги он не тратил, все отдавал маме, лишь изредка баловал меньшую сестренку сладостями. Курить он не начал, а за спиртное и говорить не приходилось и потому эти, небольшие деньги, честно им заработанные, пополняли скудный семейный бюджет.

III

Как-то быстро наступила осень. Всё чаще и чаще в небе стали появляться немецкие самолёты, осуществляющие разведку, а затем и бомбежку важных стратегических объектов, а в дальнейшем и военных. В октябре месяце фронт вплотную подошёл к Донбассу. По ночам отчётливо прослушивалась артиллерийская канонада. С 10 октября воинские соединения, ведя оборонительные бои и не успевая закрепиться на новых рубежах отступали в двух направлениях: первое — на Сталино; второе направление — севернее Таганрога, т.е. непосредственно на Матвеев Курган и населённые пункты выше по течению реки Миус: Петрополье, Куйбышево и другие, и ниже, в сторону Таганрога: Ряженое, Покровское, Федоровка.

14 октября 1-я немецкая танковая армия группа «Клейст» вдоль побережья Азовского моря подошла к реке Миус.

Повсюду слышался запах войны с видением её неизменных атрибутов: от оружейной смазки и выхлопных газов военной техники, перебрасываемой, изначально на железнодорожных платформах, а затем и перегонялась своим ходом; передвижение воинских подразделений; начавшаяся эвакуация предприятий, с погрузкой оборудования на железнодорожные составы, автомобильный и гужевой транспорт.

С Украины гнали стада животных, эвакуируя их в далёкий тыл, но он становился всё менее и менее далёким. Через село гнали истощенным длительным перегоном, разноголосые стада и это зрелище действовало на людей угнетающе. Таких зрелищ никому еще до этого видеть не приходилось. Хотя ещё в августе из многочисленных немецких поселений района — Ротовки, Селезни, Новая Надежда, Ново-Андриано и других в принудительном порядке выселяли давно укоренившихся, ещё со времён царицы Екатерины трудолюбивых немцев целыми семьями. Их местом жительства станет Казахстан. И это зрелище было нисколько не менее, а более трагическим, чем перегон скота и даже временная эвакуация местного населения на десятки километров от дома.

Эвакуацию населения спешно осуществляли часто под покровом ночи на восток района, в села Кубрино, Марьевка, хутор Бутенко и в соседний Родионо-Нецветаевский район: с. Греково-Ульяновка, х. Почтовый Яр, сл. Большекрепинская.

Вася с семьей, мамой и сестренкой Машей был эвакуирован в ночь с 15 на 16 октября в хутор Крюково Куйбышевского района, что рядом с границей Родионо-Нецветаевского района. Дорога на упряжке волов была очень утомительной. Расстояние в 35 км и ехали, и шли пешком в темноте по разбитой, в ухабах и колее, образованной после дождей дороге. Утром семью, с нехитрым скарбом в виде узлов из шалей и платков, в которые наспех собрали вещи первой необходимости. Конечно, никто не мог и предположить, насколько затянется эта эвакуация с проживанием в чужом краю, в чужих домах и семьях.

Семью расквартировали вначале средней улицы хутора, которая протянулась от церкви, вдоль реки Тузлов на север. Верхняя улица являлась одновременно и дорогой, проходящей через всё село с юга на север и соединяло с. Каршенно-Анненку с с. Лысогорка. Нижняя улица от южной окраины хутора была образована благодаря изгибу реки в виде петли и в отличие от верхней и средней улиц была небольшой протяженности. Нижние усадьбы огородами выходили прямо к реке, а за рекой, практически сразу возвышался Донецкий кряж. И казалось, что они попали в какую-то райскую долину, война осталась там за горой, которая не пропустит фашистов сюда. Если бы всё было так.

Мать с братом и меньшей сестрой не знали, что в это время, Лида, работающая в Ростове на фабрике, вместе с оборудованием, грузилась на эшелоны и их эвакуировали в г. Ашхабад, далёкий и незнакомый. Ведь фронту было потребно не только вооружение, но и обмундирование, которое и будет шить, но теперь уже в далёком Ашхабаде старшая сестра Васи и Маши. Об этом родные узнают нескоро, получив письмо весной 1943 года, но до этого нужно было ещё дожить. И какие испытания подстерегали людей, никто, конечно же, не знал.

Находясь в эвакуации, в непосредственной близости от театра боевых действий, где шла битва не на жизнь, а на смерть, где сотни и тысячи советских солдат ценой своей жизни останавливали вероломное продвижение врага на рубеже «Миус-фронта», Василий и все, кто находился в своих скромных жилищах или вынужден был проживать волею судьбы или лучше сказать, волею войны, могли отчётливо слышать продвижение фронта. От села, которое вопреки привычным критериям, что если в населённом пункте есть церковь, то это село, а если нет церкви, то называли хутором, Крюково называли всё же хутором, от него до Матвеева Кургана напрямую было чуть больше, чем 30 км и потому, вечерами были отчётливо слышны артиллерийские канонады, это обстреливали Матвеев Курган, занятый советскими войсками Красной армии с неприступных высот Донецкого кряжа, с правобережной стороны Миуса.

Из матвеево-курганского элеватора частично успели вывезти зерно нового урожая, а оставшееся долго-долго горело, умышленно подожжённое по приказу руководства, при отступлении или загорелось от авианалётов противника. С элеватора станции Успенская ещё 13 октября успели вывезти 17 вагонов зерна с местного элеватора.

На 120-й день войны, 17 октября немецкие войска вошли в Матвеев Курган. 22 октября советские войска Южного фронта оставили город Таганрог, 24-го был оставлен Харьков, а 26-го и Сталино. Открывалась дорога на город, являющимся воротами Кавказа, это был Ростов-на-Дону.

Красная Армия отступала с тяжелыми оборонительными боями в сторону Ростова через села: Марьевка, Политодельское, Советка, Генеральское, Большие Салы. Командование, для обеспечения отхода войск Красной армии, оставляло заслоны артиллерийских батарей. Воины-артиллеристы геройски стояли насмерть, сдерживая ошеломительное наступление 1-й танковой немецкой армии. На подступах к с. Марьевка батарея советских артиллеристов двое суток сдерживала непрерывные танковые атаки. Воины героически погибли, обеспечив отход основных войсковых подразделений к г. Ростову-на-Дону, для организации его обороны.

Противостояние защитников столицы Дона с отборной 1-й танковой армией генерала Эвальда фон Клейста длились около месяца, с 20 октября по 21 ноября 1941 года. Наступление немцев со стороны Таганрога изначально не имело успеха. Им противостояли воины 343-й Ставропольской, 353-й Новороссийской стрелковых и 68-й Кущевской кавалерийской дивизий, героически неся потери и обескровливая немецкие войска. После этого отборный немецкий 3-й моторизованный корпус в составе двух танковых и двух моторизованных дивизий понес значительные потери и был вынужден отказаться от наступления на Ростов со стороны Таганрога.

Новое наступление было произведено на город 17 ноября, нанося танковый удар с севера, через село Большие Салы, по еще не обстрелянной в боях 317-й Бакинской стрелковой дивизии полковника Ивана Середкина. 16 артиллеристов ценой жизни отразили атаку 50 танков, 12 из которых сожгли, а 18 подбили.

За три дня боя Бакинская дивизия потеряла 8971 человека бойцов и командиров, включая и самого комдива; были потеряны и все артиллерийский орудия, миномёты и пулеметы. Большие потери понесли и полки 31-й, 353-й, 343-й дивизий, батальоны 6-й танковой бригады, курсантов военных училищ, ополченцев. К 16 часам 21 ноября 1941 года соединения и части 56-й Отдельной армии отошли на левый берег Дона.

***

Конечно, ни Василий, никто другой этого пока не знали, а лишь могли догадываться, где остановился фронт. А это означало, что пока ни о каком возвращении домой речи не шло. И, опять же, а сохранится ли их дом, после массированных артиллерийских обстрелов. Об этом не хотелось думать. Хотелось думать о том, что их отец, возможно где-то недалеко сражается за то, чтобы быстрее разбить врага и его родные могли вернуться домой, а затем и он, героем и, главное, живой и здоровый. И они снова заживут семьёй счастливо, как раньше. Так думал Вася, забравшись, вопреки предостережений старших далеко не ходить, вместе с местными пацанами, примерно такого же возраста на высокую гору, расположенную сразу же за рекой Тузлов, по её правобережью. Сюда можно было взобраться, перейдя реку в двух местах: первый неглубокий брод располагался в северо-западной стороне селения, где дорога пролегала через реку в гору, строго на запад; второй переход, а вернее переезд, так как представлял собой небольшой деревянный мост через реку в южной части села, по которому проходила дорога соединяющая село с соседним селом, расположенным в 1,5—2 км на правом берегу Тузлова.

Первая дорога, соединяющая хутор Крюково с внешним миром «за бугром» проходила прямо через перекат, который и стал круглогодичным бродом через реку, устроенный искусственно в виде насыпи из крупного бутового камня. Но этом участке реки могли свободно переезжать по 15-20-метровой переправе и гужевые повозки, и автомобили. Можно было и перейти здесь вброд, лишь повыше закатав штанины, если не считать того, что сейчас была уже глубокая осень и по утрам трава покрывалась изморозью и даже на камнях плеса легкие волны воды, образованные перекатами, оставляли красивые кристаллические узоры на тонких обледенениях. Глубина же вверх по течению была только в редких местах до двух метров, а чаще и того меньше. Ниже по течению от моста, что напротив центральной части села был плёс, река расширяла своё русло и в средней её части была довольно глубокой, как говорили местные, «не умеющий плавать утонет».

За переправой дорога шла круто в гору, затяжной подъём длился около километра, а затем рельеф переходил в равнинный. Километрах в двух отсюда располагался хутор Решетовка, а чуть левее, в сторону Ростова хутор Русско-Сидоровка, они представляли одну улицу с двумя десятками домов в каждом, по ту и другую сторону. А сама улица была одновременно и дорогой, связывающей г. Ростов-на-Дону с Ворошиловоградской областью Украины и первое село, к которое попадаешь по этой дороге, было Дьяково. Село стоит на слиянии двух речек, Ореховая и Юськина, которые затем впадают в более крупную Нагольную, но всех их объединяет то, что все они относятся к бассейну реки Миус.

Кто вырос на Миусе, знают, что Миус, берущий начало на склонах Донецкого кряжа и протекает по территории двух областей Украины, Сталинской и Ворошиловоградской, а также трём районам Ростовской области: Куйбышевскому, Матвеево-Курганскому и Неклиновскому, впадая в Таганрогский залив Азовского моря. Река, небольшая по протяженности во время войны стала символом мужества и стойкости воинов Красной армии, покрыв её немеркнущей славой на все времена. Но это всё ещё должно было случиться.

Фронт растянулся от г. Сталино, с. Сауровка, с. Куйбышево, п. Матвеев Курган до г. Таганрога вдоль линии реки Миус.

Василий со своими новыми товарищами взбирались на сарматский курган, сопку, расположенную посередине в треугольнике между хутором Крюково и селом Каршенно-Анненка, расположенных в долине реки и хуторами Решетовка и Русско-Сидоровка на возвышенности, соединённые дорогой Ростов — Дьяково. Этот курган, как и множество тех, что расположены, как на миусской земле, так и по всем донским просторам, был искусственно сооружен скифами и представлял собой погребение знатных воинов-кочевников. Конечно, увидеть Матвеев Курган не представлялось отсюда возможным, из-за рельефа местности и оттого невозможности видения всего ландшафта в перспективе. А вот обзор на север и северо-запад, если смотреть в бинокль, был намного лучшим, так как та местность, располагалась на Донецком кряже, была предпочтительно возвышенна. А увидеть можно было не только картину возвышения ландшафта, но и терриконы шахт Донбасса. Но трофеев, позволяющих улучшить распознаваемость интересующих их объектов, у парней, пока не было и приходилось довольствоваться прикладываем руки, как козырьком выше глаз, для обострения зрения, и чтобы не было попадания солнечных лучей в глаза.

Увидеть получалось только зарево пожарищ, если им удавалось сбежать из дома вечером или, наоборот, рано утром, сказав, что на зорьке рано пойдут на речку, на рыбалку. А гул канонады давал представление о том, в каких направлениях ведутся боевые действия. И уже опытным глазом и, главное слухом, они определили, что фронт остановился на месте и там, скорее всего очень жарко, идут ожесточённые бои.

Горстка отважных пацанов от 14 до 17 лет, проходила спокойно по улице, не вызывая ни у кого особого интереса, у церкви сворачивала вниз к реке и затем по берегу реки вниз по течению, доходили до моста. Перейдя мост ватага сворачивала вправо, в гору с проездной дороги через соседнее село Каршенно-Анненку, в сторону хутора Почтовый Яр, где какое-то время жила семья Петра Леонтьевича с тремя детьми, расположенном на правобережье реки, под горой и далее, через слободу Большекрепинскую, одноименного района, где родились и родители Василия и он, и его сестры, в сторону слободы Родионо-Нецветаевской.

Все эти села и хутора располагались в живописной долине реки Тузлов, справа ограничивающейся крутыми склонами кряжа, а левобережье имело плавное возвышение, лишь у слободы Большекрепинской, где долина резко сужалась, и левая сторона становилась ещё более неприступней, чем правая. На одном из косогоров и размещался небольшой хуторок и десятка хат, где и проживало некогда семейство Петра Леонтьевича с женой Варварой и тремя детьми. Вася, в отличие от меньшей сестры, Маши, довольно отчётливо запомнил жильё и условия быта в то довоенное время.

Проживание на косогоре имело и свои плюсы и минусы. Основной плюс — это то, что здесь, в отличие от низины, где располагалась частично слобода, не затапливало дворы и огороды разливавшейся речкой Тузлов. Минус в том, что здесь земли не были такими плодородными, не чернозёмы, а суглинки и для питья и хозяйственных нужд, необходимо было рыть колодцы намного глубже, когда в низовье воду можно было черпать ведром, перегнувшись слегка через сруб колодца. На юго-западной окраине слободы, противоположной от проживания семейства Домашенко, происходило слияние двух рек и, благодаря подпитке левого притока р. Крепкой, Тузлов становился полноводней.

На хуторе Почтовый Яр, где в течение около трёх лёт прожила семья до переезда в Матвеев Курган, был, хоть и небольшой, но добротный домик из белого камня, известняка.

— Эй, соня, подтянись! — кричал Васе Витя Мясоедов, 16-летний парень, проживающий, практически, в самом конце сельской улицы Тузловской, которая начиналась ниже церкви и шла на протяжении речного завитка, с приближением реки к хутору заканчивалась, соединяясь с нижней улицей, протянувшейся на север до самой окраины.

— Не командуй, Мосол! Не в армии, — огрызнулся с некоторым негодованием Вася, не столько из-за того, что тот обозвал его соней, а больше из-за того, что прервал сладкие воспоминания о малой родине.

«Интересно, что там сейчас делается, стреляли во время сражений за Ростов в стороне слободы Большекрепинской, а вот хутор Почтовый Яр расположен под самой горой, а потому наступательно-оборонительные операции в том районе мало вероятны…» — продолжал размышления, как начинающий военно-начальник, Василий. Одно дело — когда читаешь в книге о стратегии и тактике военных операций, опирающихся в основной на полученный опят во время Первой мировой или Гражданской войны уже в советской республике, другое дело — крупномасштабное наступление немецкий войск, хорошо вооруженных, обученных, имеющих опыт, хоть и маршевых захватах стран западной и восточной Европы. Его пытливый, уже не детский, но ещё и не взрослый разум закипал от нехватки жизненного опыта и специальных знаний и часто не находил ответа.

— Слышь, ты, «пришелец»! Ты, чё, самый умные чи шо? — не мог угомониться обиженный и тем, что его эвакуированный сюда за десятки километров обозвал его Мослом, а также ещё и тем, что он ставил под сомнение его статус вожака, чьё слово для остальных было авторитетным.

Остановившись, Витя повернулся к отставшему, как он выразился «пришельцу» и, возможно, что скоро это прозвище прилипнет к Васе, если другие подхватят его на уста и тем более его обладатель начнёт возмущённо реагировать на него, и не дожидаясь, когда обидчик подойдёт наконец-то к основной группе ватаги, сам двинулся навстречу с вызывающим видом, сжав кулаки и сделав два-три решительных шага, остановился.

— Во-первых, не Мосол, а Масёл, понял? Мослов тебе в котелке не видать потому, что тебя-то и в армию не возьмут по росту, так? А Масёл меня зовут из-за того, что я, в отличии от тебя рослый и сильный. Во-вторых, раз тебя ни в армию, ни на фронт не возьмут, то и командовать неким будет, понял, Пришелец инопланетный! Там у вас все «метр с кепкой»?

— Слышишь, большой, сильный и такой же глупый, по всей видимости, человек, ведь должен знать, на какой день жирафе доходит…

— Пацаны, прекращайте! Придёт время если, на немцах свою злость сгоните, не давайте фашистам брать нас голыми руками, якшо вы друг друга изувечите, — встал между спорящими Иван Усатенко, одногодок Вити, среднего роста и с заметной худобой тела, только благодаря теплой одежды с чужого плеча, его худоба была не так явно выражено, — хорош! Нашли время и место.

— Ванька, уйди! Да не буду я его бить. Шо тут бить? — продолжал насмехаться Мясоедов, — ударь и рассыпится.

— Гляди, чтоб сам не рассыпался. Если бы не были с тобой земляками, я бы тебе показал кто тут есть Пришелец, — не сдавался и Васёк.

— Хто тут земляк? — закатился смехом Витька, — с якого перепугу?

— Ты на Тузлове родился?

— Конечно, я местный! — подтвердил заводило сельской ватаги.

— Я тоже на Тузлове родился. Только я родился от Крюково на расстоянии менее 20 километров, в Большекрепинской. Знаешь такую слободу?

— Знаю и был там не раз.

— А знаешь, что она стоит сразу на двух речках сразу? В Тузлов её черте впадает река Крепкая, оттого и называется так слобода. А, если будешь спорить, не советую, правда, в «метрике» доказательство записано. Ещё хочу добавить, что мы жили потом ещё и в х. Почтовый Яр, а это совсем рядом, километрах в десяти всего. И какой я после этого Пришелец?

— Ну, ладно. Но, а по поводу командирства, я-то смогу им стать, если не сейчас и война не закончиться, то весной пойду в армию. У меня и рост и вес, всё в норме. Умник нашёлся, — уже успокоившись, решил поставить в споре точку.

— Зёма, не хочешь доказать свою сообразительность? — теперь уже не хотел оставлять спор вот так, на неубедительной ноте Вася.

— Чего ещё тебе? — с опаской спросил Витька.

— Ты был когда-нибудь у нас в Матвеевом Кургане?

— Ну не был, а чё? Слышал, что у вас поезд ходит и на Ростов, и в Москву можно уехать. С батей как-то ездили в город, я думал учиться, но дорого это удовольствие и в городе не остался, но мы ездили через Политодельск и Покровское, напрямую.

— У нас течет река Миус, побольше Тузлова будет, пошире и поглубже. Ты можешь мне сказать, какой у неё берег круче? — прищурив один глаз, спросил Вася.

— Ну, откуда я могу знать, я же не был у вас?

— Не верный ответ. А тебе и быть там не нужно, чтобы ответить на этот вопрос. Вот я, даже если бы не был в этих местах, смог бы ответить, какой берег у Тузлова круче и на Дону не был, но тоже смог бы ответить.

— Ага, хитрюга, в школе, наверное, проходили, — высказал догадку Витя.

— Школа ни при чём. Не знаешь? Сдаёшься? — с издёвкой спросил Васёк.

— Ну… это, наверное… — ища ответ в глазах давних друзей и товарищей, но не находил, те только обиженно опускали глаза или отворачивались, — ну, а сам-то, кроме твоего Миуса, откуда знаешь?

— А это проще простого. Книжки нужно читать и не только школьные. Есть такой закон, по которому можно безошибочно сказать за любую реку, определив какой берег круче, а какой более пологий. Одну географию нужно знать, то, в каком полушарии река протекает.

— Ага, но реки могут бежать и с севера на юг, и наоборот, и на восток, и на запад. Нельзя один закон для всех применить, везде рельеф разный. Нет, не верю, — пытаясь поддержать своего главаря и друга в одном лице, смотря Витьке прямо в глаза, начал спорить с Васей Сергей Пономарь, — не-а, не верю!

— По этому закону, закону Бэра, реки Северного полушария больше подмывают правый берег, и он становится круче, а реки Южного полушария — левый. Тут замешаны силы Кориолиса, которые способствуют ускорение движущихся точек вправо в нашем полушарии, а в Южном — влево. И в каком направлении текут реки не имеет значение. Ведь мы определяем, где правый берег, а где левый как? Становимся по ходу течения реки и все дела.

Наступила тишина и было видно, что добрая половина присутствующих при споре, повернулись, как по команде по направлению течения Тузлова, а для убедительности кто-то машинально начал выставлять правую руку в сторону, соображая, работает ли закон. Видимо, многие сообразили в правильности закона, а кто-то и ничего не понял, но как быто не было, конфликт был исчерпан.

— Ну мы идем сегодня или нет? — опомнившись, показывая всем, кто тут главный, стал подталкивать идти дальше Мясоедов, скоро темнеть начнёт, — пошли!

— Витя! — добродушным тоном сказал Вася, — сила — это хорошо, но для командира голова имеет главенствующее значение. Помнишь, во сколько лет писатель Аркадий Гайдар полком командовал и его назначили на эту командную должность не потому, что он быка кулаком сшибал. Держи, зёма! — Вася с улыбкой протянул Вите свою маленькую, но крепкую руку для рукопожатия.

Витя растерялся изначально, не все ему тут нравилось, но принял предложение, вложив в рукопожатие практически всю свою силу, приплюсовав злость. У другого ладонь, скорее всего от такого тискового сжатия должна была свернуться в трубочку и от боли, обычно те, кто слабее или приседал, или делал движения, подобные борцу, хлопающему ладонью на ковру, означающую сдачу, чтобы противник ослабил захват, что означало окончание поединка, но не у этого низкорослого, но крепкого парнишки.

Долго горстка, выстроившись как-то самопроизвольно в две шеренги и это видимо потому, что первым приходилось пробивать дорогу по целине, покрытой довольно глубоким снегом. Кто шёл вслед, было уже легче. Это, так называемая волчья привычка, идти след в след.

Ноябрь 1941 года отметился на донской земле, в отличие от предыдущих лет, рано установившейся морозной погодой и снежным покровом. Морозы доходили до значений — 20⁰ С. Тузлов практически весь уже был покрыт льдом, за исключением переката с переездом через реку, где было стремительное течение и множества промоин в узких местах реки и в тех, где были мощные родниковые подпитки, подающие «на гора» ключевую воду с температурой, превышающей температуру воды в реке.

Парни, поднявшись на курган, разинув рты и от того, что тяжело было дышать после затяжного подъёма сюда по заснеженной целине, и от того, что они теперь не только слышали, но и смогли воочию увидеть. Их взгляды на этот раз были устремлены не на запад, как в месяц назад, когда на рубеже «Миус-фронта» шли ожесточённые бои, а вниз в долину реки Тузлов на юго-восток, чуть правее Большекрепинской отчётливы были видны залпы артиллерийский орудий и по долине, как по водосточной трубе разносилась эхом канонада, раскатом поднималась вверх, туда, где горстка патриотически настроенных юнцов, не просто, как болельщики на трибунах, во время футбольного матча, переживают за исход матча, они, если бы могли, то и сами бы приняли в той ожесточённой битве участие, и будь в их руках «трёхлинейки» с пятью патронами в магазине, не раздумывая бросились бы с громогласным, разноголосым криком «Ура!» атаковать немцев с их левого северного фланга, откуда не ожидали. Несомненно, в успехе их дерзкой атаке никто не сомневался. Может быть так думали не все, но большинство точно и Вася в том числе.

— Братцы, наши наступают! Ростов, не иначе освобождают. Дед Гришка Кушнарёв гутарил, он от подпольщиков узнал, что немцы в Ростове неделю назад бойню устроили и наши за Дон отступили. А раз бахают со стороны Аграфеновки, значит наши наступают, — как знающий стратег, Коля Свиридов.

— Ты, прям всё знаешь, знахарь, — поддел Колю Витя Мясоедов.

— Да, серьёзно. Дед врать не будет. Он с соседом говорил, я подслушал случайно.

— Ладно, поглазели, хватит. Сегодня радость домой принесем. Глядишь, теперь попрем немчуру в его поганую Германию, — констатировал уведенное и явно на душевном подъёме подытожил Витя, — все на месте? Пошли по проторенной тропе, быстро дома будем.

Проявившиеся звёзды терялись на юго-востоке неба в моменты вспышек, фронт, как паровоз железнодорожного состава, при трогании делал пробуксовку ведущих колёс, приводимых шатунами, относительно рельсов с грохотом, скрежетом и паровозным гудком, только вместо гудка артиллерийская канонада.

***

В конце ноября битва за «ворота юга России» возобновились, наши войска атаковали захватчиков, которые восемь дней удерживали город и этот период вошёл в историю, как «кровавая неделя». В результате противостояния и ожесточённых боёв обе стороны понесли большие и невосполнимые потери в живой силе и военной технике, пострадал при этом очень сильно, конечно, и сам город.

При этом хочется отметить, что победоносный запал и наступательная мощь 13-й и 14-й танковых, 60-й и 1-й «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер» моторизованных дивизий, штурмовавших донскую столицу, была подорвана так, что вести дальнейшее наступление на Кавказ они были уже не в состоянии.

Вскоре началась Ростовская стратегическая наступательная операция (17 ноября — 2 декабря 1941 г.) войск Южного фронта. И уже с 27 ноября тремя оперативными группами войска Южного фронта перешли в наступление и во взаимодействии с Новочеркасской группой войск 9-й армии 29 ноября освободили город Ростов от врага. Наступление было успешным, в результате чего войска Южного фронта и 56-й армии отборные танковые и моторизованные дивизии армии барона фон Клейста были разбиты и отброшены на рубеж реки Миус. На продолжительное время установился «Миус-фронт».

Согласно историческим документальным данным — «Под Ростовом вермахт потерпел первое крупное поражение, а его 1-я танковая армия была отброшена на 70—80 км на запад. Были разгромлены 14-я и 16-я танковые дивизии, 60-я и „Лейбштандарт Адольф Гитлер“ моторизованные дивизии, 49-й горнострелковый корпус. Враг потерял свыше 5000 гренадеров убитыми, около 9000 ранеными и обмороженными, уничтожено и захвачено в качестве трофеев 275 танков, 359 орудий, 4400 автомашин различных марок и назначения, 80 боевых самолетов и много другого военного имущества и вооружения».

В результате этой наступательной операции положение на южном крыле советско-германского фронта стабилизировалось, что способствовало успеху контрнаступления Красной Армии уже и под Москвой. В директиве Ставки Верховного Главнокомандования указывалось, что целью действий советских войск на ростовском направлении является «разгром бронетанковой группы Клейста и овладение районом Ростов-на-Дону, Таганрог с выходом на фронт Ново-Павловка, Куйбышево, Матвеев Курган, вдоль реки Миус».

IV

Иногда жители селений, где в непосредственной близости проходили бои, наблюдали в небе воздушные сражения. Но чаще всего малошумные ночные бомбардировщики, словно цикады в летнюю южную ночь пролетали на запад, где минут через двадцать можно было расслышать приглушенные взрывы авиабомб и тем отчётливее были эти звуки в тихую морозную ночь, когда артиллерия отдыхала от дневной «разминки» по расположению укреплённых позиций противника.

Бомбили чаще всего аэродромы немцев, расположенные в окрестностях г. Таганрога и крупную железнодорожную станцию Матвеев Курган. Но, к сожалению, авианалёты были малоэффективны, так как аэродромы очень хорошо защищались зенитными подразделениями немцев, а в самом Матвеевом Кургане крупных соединений вражеских войск не было, они дислоцировались на правом берегу Миуса на возвышенностях кряжа, с хорошим обзором подступов на несколько километров. Их оборонительные сооружения из бетоны выдерживали и артиллерийские обстрелы дальнобойной артиллерии, и взрывы авиабомб. А вот самому Матвееву Кургану досталось и сильно досталось. Немцы, при отходе сожгли много домов жителей, находящихся в эвакуации, а кто переживал эти страшные моменты жизни на прифронтовой территории, прячущихся во время обстрелов и авианалётов в подвалы или уходящие подальше от обстреливаемых позиций наших частей подальше в поле, куда снаряды фашистской артиллерии не долетали. Но много жилищ пострадало и от авианалётов самих освободителей, что было вдвойне обидно.

Варвара Максимовна, оставшаяся после ухода мужа на фронт главой семьи, дала указания, собрать нехитрые узелки и готовиться к возвращению домой. Правда, никто не мог гарантировать, что их дом уцелел и будет где жить, после возвращения. От мужа и отца семейства успели получить всего два письма. В первом письме он сообщал, что попал в состав мотострелковой дивизии 12-й армии Юго-Западного фронта и своё боевое крещение получил в сентябре месяце на Днепре в районе г. Запорожье. Во втором письме, которое было написано им уже на Донбассе, где бойцы фронта героически сдерживали врага в октябре 1941 года в Донбасско-Ростовской оборонительной операции и воевал в каких-то 100—150 км от родного дома.

Родные написали с места эвакуации, не зная дойдёт ли оно адресату или нет, да и сколько они здесь пробудут, тоже никто знать заранее не мог. Возможно, когда они окажутся дома и по месту проживания, когда наладится обстановка на фронте, получат долгожданное письмо от мужа и отца. Одно только могло радовать домашних, что их Лидия была далеко в тылу и ей там ничего не грозило, но писем от неё они не получали, будучи в эвакуации.

События конца ноября, начала декабря вселили в людей надежду на то, что, возможно, скоро наступит перелом в войне. Немецкие дивизии были остановлены под Москвой, противостояние по всей линии фронта от Ленинграда до Таганрога, хоть и везде и не на постоянных рубежах, но установилась. И тому, не в малой степени способствовали небывалые даже для наших русских зим, первая военная зима 1941—1942 годов.

Немецкая техника, не рассчитанная на низкие температуры, часто давала сбой. Лёд установился на реках, даже в южных районах страны, включая такие крупные, как Дон и более мелкие, как Северский Донец, Миус и Тузлов. Благодаря этому Красная Армия, форсировавшая по льду в дельте реку Дон, смогла оттеснить немцев, на их неприступную оборонительную систему, которую они сами и назвали «Миус-фронт».

Масштабных боевых действий не происходило и гражданское население в декабре месяце начало возвращаться в освобождённые сёла. Возвратилась и Варвара Максимовна со своими детьми, Василием и Марией, а лучше будет сказать, Васей и Машей. Их возраст и рост «метр с кепкой», а для Маши «с бантом», если бы он был вплетён в её толстую чёрную косу, не позволяют как-то называть их так официально, по взрослому, когда напрашивается еще и добавление отчества Петрович и Петровна.

Не только у Васи, за два месяца пребывания в Крюково появилось много новых друзей, но и у Маши также появились подруги, расставаться с которыми было нелегко, но они пообещали встретиться, обязательно встретиться в этих живописных местах, но уже после войны. Вася со своими товарищами думали не о встрече после войны, а о том, как бы им поскорее попасть на фронт, где бьются их отцы, чтобы побыстрее разбить ненавистного врага, освободив Родину от захватчиков. Глядя им в лица, было заметно, что они повзрослели, даже как-то возмужали за 5—6 месяцев войны, в их глазах исчезли искорки шаловливости, даже хулиганского задора, а появилась строгость и ненависть к врагам их любимой многонациональной Родины, с желанием мстить и непременно победить врага, во чтобы-то не стало.

***

Первая декада декабря выдалась очень холодной, морозы в ночные часы доходили до — 25⁰ С, затем отступили, а 16 декабря прошёл снег и, если бы не война, то какую радость доставил бы детворе, превратив уже улегшийся, уплотнившийся в результате изменений погоды, в девственно белый покров, серебристого, блестевшего на солнце кристалликами, наполняя детские души восторженной радостью и счастьем трудноописуемого состояния, присущего беззаботному детскому возрасту. Но этого не было. Радость была омрачена теми событиями, которые были предметом разговора всех, от мала до велика — о войне.

Сами боевые действия мало коснулись этого затерянного, если можно так сказать мира между, расположенного в живописной долине между мирной жизнью в недавнем прошлом и войной в настоящем. Колоны бронетехники и передвижение живой силы противника происходило в основном по дороге, связывающей Ростов-на-Дону с селом Дьяково на Украине, т.е. в трёх километрах в стороне и лишь небольшие их воинские подразделения, на автомобилях и мотоциклах появлялись в селе во время Ростовской оборонительной операции, двигаясь с севера на юг, в сторону Ростова.

Старшие жители села в такие минуты старались спрятать детей в сараи или подвалы, чтобы не подвергнуть всяческой непредсказуемой опасности, которую всегда можно было ожидать от неприятеля. И когда это происходило, Василий с кем-либо из своих новых товарищей взбирался на чердак, откуда через щели и небольшое чердачное окошко вели наблюдение за действиями фашистов. Их чуткие органы обоняния улавливали неприметные для других запахи оружия, смазки оружейной и начищенных, до отражения солнечных зайчиков, сапог, запахи топлива и выхлопных газов, запах нового и незаношенного обмундирования, и, что трудно объяснимо — запах вражьего духа, раздражающего не только органы осязания, но и сам разум, вызывая желание броситься на них, вцепиться неокрепшими ещё подростковыми руками им в глотку, загнав пальцы в поганую плоть, вырвать кадык, через который часто вырывался фанатичный клич «Хайл Гитлер!»

Можно только представить, какой ненавистью к врагу, каким желанием истреблять фашистов, не давая им марать нашу святую русскую землю кованными, залитыми кровью славянских народов, сапогами, были полны солдаты Красной Армии многонациональной Советской республики. Какая боль и вина отражалась в их лицах, когда они были вынуждены сдавать позицию за позицией, селение за селением, город за городом, пока случилась, пусть пока первая, но не последняя и не главная Победа над врагом, до которой ещё были тысячи километром и тысячи трудных фронтовых дней и ночей, тысячи лиц погибших на глазах однополчан. Тот, кто видел эти мужественные и решительные лица наших бойцов во время наступления, с боевыми кличами «За Родину», «За Сталина!», тот никогда не будет сомневаться с нашей победе, победе русского оружия и ещё в большей степени победе русского духа.

Двадцатого декабря семья Домашенко и ещё несколько семей конно-санным обозом возвратились домой в Матвеев Курган. В отличии от эвакуации, проводимой в ночное время, сейчас это производилось с утра в дневное время. Зимний день короток и ближе к вечеру, ещё издали, с пригорка были заметны повсеместно струйки дыма, поднимающего в морозном воздухе вертикально вверх. Но они, зачастую говорили не о мирной жизни посёлка и не о том, что в натопленных домах, а зачастую, в ухоженных, убранных и натопленных хатах не печи пылают на дровах, угле или кизяке, а тлели и дымились до конца не потушенные пепелища строений мирных жителей.

Сердце тревожно билось. Мать, сидевшая в конце саней, незаметно крестилась и шептала какую-то молитву. Хотелось плохие мысли гнать, но не получалось. Напряженную обстановку разрядил вопрос Васи, который он задал, не поворачиваясь, сидя рядом с кучером, обращённый матери:

— Ма! От бати могло уже прийти письмо? Наши-то уже, поди, как две недели Курган взяли. А может он в тех частях служит и домой заходил?!

— Может быть, может быть! — с улыбкой, не желая разочаровать сына, да и себя заодно обратным, отвечала мать — приедем, увидим.

— Хорошо, если будет где жить, — не сдержался огорчить всех кучер, — кто возвращается, половина точно уже без жилья осталась. Немцы сожгли или разбомбили. А, может-быть, вам и повезет — целёхонькой хатёнка останется, — увидев недовольные сказанным, поспешил ретироваться успокоением пожилых лет мужчина, двумя руками держа крепко вожжи и не вынимая изо рта дурно пахнущую плохой бумагой самокрутки.

— Лучше в подвале жить, но дома. Папаня добротный подвал выстроил, жить можно. Думаю, подвал-то уцелеет, однозначно!? — поспешил успокоить, не столько мать, сколько сестрёнку, которая сидела с широко открытыми глазищами, шмыгала носом и вот-вот могла заплакать, — всё хорошо будет! Вот увидишь, Машук!

На затяжном спуске к Матвееву Кургану, где неизбалованным скудным военным пайком притомлённым лошакам стало легче и ощущение близости и видимости родного села, поддало кучеру, а через него с помощью кнута, легким шлепком по бокам, они выпустили одновременно в морозный вечерний воздух из двух пар ноздрей пар, которым заволокло всех, кто находился в санях влажным конским выдохом с фырканьем, что, естественно, привело к покрытию их инеем.

Первым возвращенцев встретил соседский парень, товарищ Васи, который был от него на год старший, это был Вова Цымбал:

— С прибытием, соседи! А мы два дня, как приехали, в станице на реке Кундрючке за Красным Сулином были эвакуированы. А вы где квартировали? — явно обрадованный тому, что в «нашем полку прибыло», как говорят, баламут Вова.

— Здорово дневали, соседи! Так казаки здороваются на Кундрючке? Да мы-то поближе были. Как тут? — спрыгивая с саней, которые ещё двигались за переминающимися в нерешимости тормозить или как, лошадьми, — поприветствовал Вася Вовку и выглядывающей из-за угла соседней хаты, бабы Глаши, бабушки-соседки, опирающейся на посох.

— Да, мы, слава Богу! А у вас стену «глухую» наполовину разворотило бомбой. Я мамке скажу, если чё, у нас покудова перекантуетесь, — так же улыбаясь, как будто принёс соседям радостную новость, констатировал факт, сосед.

— Спасибо, Вова! Здравствуйте, тётя Глаша! — ответила мама Васи, встав с саней и разминая отёкшие ноги, — ваши все живы?

— Все, тётя Варя!

— А писем не было вам или нам, не знаешь? — со слабой надеждой, но всё же спросила напоследок мать Васи.

— Не-а, почта пока не работает, обещают наладить, мы тоже от бати ждём. Его же разом с дядей Петей забрали. Ни одного письма не было. А ваш писал? — поинтересовался Вова.

— Два письма написал, но о твоем отце ни слова. Видать, не вместе попали, в разные части, — ответила Варвара Максимовна.

Сняли нехитрые узлы и лошади двинулись дальше по пустынной улице, а приезжие побрели, цепляя снег узлами во двор.

Зайдя во двор и обойдя хату, которую они оставили в добротном, даже примерном состоянии, увидели то, что увидели. Рядом со стеной прихожей комнаты, хоть и присыпало изрядно снегом, но была видна воронка от разрыва бомбы. В стене зияла пробоина метра на два в ширину и без малого не под самый потолок, скорее всего, образованная сильной взрывной волной и осколками. Саманная стена обвалилась, образовав холмик, который также занесло снегом. Судя по отсутствию следов на снегу, мародёров в хате не было, как минимум последнюю неделю.

Зашли в хату, в прихожей стены были изрешечены осколками. Печь, сложенная традиционно в углу кухни, сопряженному с перегородками в центре хаты, служащими одновременно и обогревательными щитами с дымоходами, от кухни прихожую и перпендикулярно для обогрева зала и спальни. До войны в жилище располагались следующим образом: Васина кровать стояла в прихожей, сестры обитали в зале, а родители в спальне. По тем временам, это были ещё шикарные хоромы. Соседняя хата Цимбалов была вообще двухкомнатная и в ней, кроме родителей, жила бабушка и сын Вова.

Хоть соседи жили дружно, но стеснять их сейчас было не решением вопроса. Нужно было обживаться в своей хате. Когда осмотрели жильё и сарай с дровяником, мать приняла решение:

— Ох! Надо было нам хоть одну икону в святом углу оставить. Глядишь бы и спасла при бомбежке от разрушения. Маша, ты пойдёшь, наверное, ночевать к Цымбалам, раз пригласили. А мы с Васей попробуем дыру залепить и натопить в хате. А завтра, Бог даст день, тогда уже и будем все вместе.

— Ма, а, Ма! Ну, можно, я с вами? Вам помогу и не замерзнем мы, если вместе будем, вместе теплее. А, ма?

— Ладно, потом решим. Пока ещё не стемнело, нужно делом заняться, — отвечала мать, не глядя на дочь, суетилась по хате и что-то делала.

Дрова, что наготовлены были на зиму, хоть и поредели, видимо те взяли «в долг», кому они были нужнее, но остались и уголь под ними, который Вася успел заработать в качестве натуроплаты, работая на железнодорожном вокзале. Вася занялся растопкой печи, мать нашла старые одеяла, которыми намеревались заделать, временно, дыру в стене. Через полчаса в печке уже потрескивали дрова. Вася пошёл в сарай, принёс гвозди и молоток. Вдвоём с сестрой, пока мать занималась приготовлением ужина, натянули и прибили к стене рогожки и одеяла и навесили на дверной проём между прихожей и залом простой коврик, снятый со стены у кровати.

Разобрали узлы, с которыми приехали и утомлённые присели на кухне за стол. Поели нехитрый скарб и кое-какие припасы из подвала, и с большим удовольствием, радуюсь не столько тому, что утолили голод, а тому, что они, наконец-то, дома, а «дома и солома едома».

— Мама, в хате уже не так и холодно. Можно я дома с вами останусь, я, не раздеваясь буду спать, а? — присев перед уставшей матерью и положив ей на колени свои маленькие ручонки, как это делает щенок, когда ластится к хозяйке и не мигая смотря ей в глаза.

— Ой, ну что мне с тобой делать. Оставайся. Вася, ты тогда скажи соседям, что мы дома заночуем и поблагодари, тётю Таню за приглашение, — мать не успела давать Васе наказ, а он уже был за дверью.

Началась новая жизнь, хоть на старом месте, в своём жилье, но в других условиях, в условиях войны в прифронтовой зоне. А это значило, что нужно было привыкать к периодическим обстрелам и бомбежкам.

На следующий день Вася накопал в подвале глины, перебрал кучу руин с разрушенной стены и отобрал несколько практически целый кирпичей самана и куски, пригодные для кладки. Затем разобрал основание печи-грубы, установленную во дворе, которое было также сложено из самана и использовал собранный строительный материал для ремонта стены. Кирпичи сложил на глиняном растворе. И это было очень кстати. Буквально, с Рождества по старому стилю морозы, как по заказу снова усилились, но они были уже не страшны, в отремонтированном жилье из саманного кирпича было тепло. Правда взрывной волной выбило практически все стёкла. Но и это не стало проблемой для парня, который многое перенял от мастеровитого отца.

Перед Новым годом, как подарок от Деда Мороза пришло письмо от отца. В письмо он сообщал, что жив и здоров и в его жизни произошли серьёзные изменения в лучшую сторону, как бы это не было неправдоподобно читать в письме от бойца с фронта, но так все и было. Командование узнало о профессии Петра Леонтьевича, а такие специалисты и на фронте дороже золота, а потому он был переведён из первого эшелона фронта в ремонтную мастерскую интендантской службы. Здесь под его началом были подмастерья, бойцы, выполняющие трудоёмкую несложную и подготовительную работу, и через какое-то время могли сами сносно ремонтировать обувь и форменную одежду.

***

Выйдя 2 декабря на линию Миус-фронта, боевые соединения Красной Армии, без поддержки танков и артиллерии попытались «с пылу, с жару», пока немцы не опомнились, атаковать их 3 — 5 декабря, но попытка была безуспешной. Противник успешно отбивал все атаки, используя артиллерийский, миномётный и пулемётный огонь по наступающих из хорошо оборудованных укреплений и окопов во весь рост.

Вторая попытка с 10 по 15 декабря 56-я и 9-я армии предпринятая с целью ликвидации таганрогского плацдарма противника также не имела успеха. При этом Красная Армия несла очень ощутимые потери.

Третью попытку пробить немецкую оборону «Миус-фронта», которая происходила 25—29 декабря, Василий, со своими товарищами, которые в это время находились дома, могли воочию наблюдать с наполовину разрушенного высотного здания элеватора. Особенно ожесточённые бои происходили левее по линии фронта от Матвеева Кургана, в районе с. Ряженое. Справа, в стороне с. Куйбышево также слышны были отголоски боевых действий. Потери наших войск исчислялись десятками тысяч только в результате этих декабрьский боёв.

Неудачные попытки прорыва линии фронта и большие потери послужили смене командующего Южным фронтом, вместо генерала-полковника Я. Т. Черевиченко был назначен генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский. Сменился не только командующий 56-й армией, но и многие командиры дивизий и бригад. Нужны были, конечно, какие-то изменения и политуправления, естественно разбирались в причине неудач, если ничего не сказать, но от этого существенного на фронте ничего не происходило и пока не могло произойти. Только после войны историки смогут сопоставить все факты и сделать какие-либо выводы об этих событиях. А пока, просто гибли люди, советские люди, ставшие на защиту своей земли, своей Родины и потери были огромные. Это потом те же историки назовут «Миус-фронт» вторым Сталинградом, из-за ожесточённых боёв и колоссальных потерь живой силы и техники, конечно.

Вольготно себя чувствовали немецкие бомбардировщики Ю-88, Не-11, До-217, сеявшие смерть и разрушения не только на линии Миус-фронта, но и бомбили железнодорожные узлы Ростова-на-Дону, Батайска, Матвееву Кургану тоже доставалось. Таганрогский аэродром был мощной авиационной базой, откуда немцы даже долетали и бомбили Сталинград и Астрахань. В небе господствовали истребители Ме-109 и штурмовики Ю-87. И не всегда в воздушном бою их встречала наша авиация. А, если это случалось, то парни, являющиеся невольными свидетелями, помогали всячески нашим лётчикам и жестами, и проклятиями в адрес «гансов». И, как им казалось, их помощь имела определённый успех, но не всегда.

Дома, Вася, да и его товарищи, конечно же, получали нагоняй, но что могли сделать матери или бабушки? Да ровным счётом ничего. Отцы, слово которых было закон у большинства были на фронте и уже некоторые успели получить «похоронки» на них.

За два-три дня до приезда Васи с родными из эвакуации, ушёл добровольцем на фронт Мишка Протасов и Колька по прозвищу Каланча. Мишке шёл уже восемнадцатый год, а Николаю и 17 ещё не было, потому оба, для убедительности приписали себе годик-другой. И особых возражений не было, так как рост у них был довольно внушительный и как говорится «кости есть, а мясо нарастёт».

Вася сильно жалел, что не успел проводить друзей-товарищей. Когда с матерью заговаривал о фронте, мать сразу обрывала сломали:

— Рано тебе об этом думать… Мал ещё!

Васе, после этих слов не начинал спорить, помня наказ отца, что он остаётся старшим в семье и он — единственная опора матери. Но мысли о том, чтобы попасть на фронт, но не в армейскую мастерскую, где ему пришлось бы чинить обмундирование, как его отец, а в передовые отряды, чтоб иметь возможность уничтожать фашистов, тех, кто разрушил города и села, под бомбами, снарядами и пулями которых гибли не только солдаты, но и много мирных людей и об этом не нужно было слушать по радио, читать в листовках, информационных листах и редких газетах, а видеть воочию и осознавать всю трагедию войны, когда хоронили как попало и в чём попало убитых военных и гражданских людей и, случалось, что и детей.

V

Школа, в которой Вася закончил 7 классов полгода назад, была оборудована под госпиталь и там было круглосуточное оживление, туда постоянно привозили раненных и часто тяжелых. Тех, кто не смог противостоять и бороться с теми увечьями, которые им доставались в боях, порой зловещие, на которые, непривычный к такому зрелищу человек не мог даже смотреть, пока это не входит в привычку, тех, кто, отдав Богу душу и жизнь «за Родину!» и «За Сталина!», без особых почестей хоронили здесь же невдалеке, в парковой зоне селения, недалеко от самой школы.

Разве было тогда время думать о почестях или о том, чтобы после войны эти захоронения были в подходящих для этого мест, над ними установили надгробья и памятниками с имена героев? Конечно, нет. Это хорошо, что они были преданны земле, в отличие от тех, кому судьба быть погребенным взрывом в окопе, блиндаже, просто на поле боя, где, из-за сложности боевой обстановки, собрать погибших бойцов и захоронить по-человечески было невозможно.

Конец ознакомительного фрагмента.