К востоку от полночи

Александр Иванович Сорокин, 2023

Литературный сценарий художественного фильма, 2 серии, г. Красноярск, 1991 г. по одноимённой повести писателя-фантаста Олега КОРАБЕЛЬНИКОВА.

— 1 —

Оленев мыл посуду после завтрака на кухне, Марина с расчёской в руке воевала с Леркиными патлами перед трюмо в зале.

— Господи, когда ты сама будешь следить за своей причёской, десять лет тебе, не маленькая. Вот остригу под мальчика, будешь знать!

— Ура, под мальчика! — обрадовалась дочь вместо того, чтобы убояться, — Мам, когда в парикмахерскую пойдём?

— Ну ничем этого ребёнка не прошибёшь! — Марина бросила расчёску на трюмо, — Беги в школу, а то опоздаешь.

-Милый, застегни мне молнию, — Марина была уже на кухне, поворачиваясь к мужу спиной.

Оленев вытер мокрые руки, застегнул молнию на платье, и жена тотчас убежала.

В раковине завыло, заурчало, захрипело, как будто из неё вытекала вода, раскрученная силами Кориолиса. Юра оглянулся. Раковина была суха. Он заглянул в сливное отверстие. Из него послышалось хихиканье, под раковиной что-то стукнуло. Между ног Оленева прокатился розоватый шарик и скрылся под столом. Юра посмотрел и под стол — пусто. Оленев взял с подоконника электробритву и пошёл в ванную.

— Господи, ужас тихий! — донеслось до него, — Где моя расчёска? Валерия, ты не брала расчёску? Минуту назад была здесь.

— Да вот же расчёска, перед тобой, — сказала дочь, выходя из детской с ранцем за плечами.

Лера потянулась и подняла с трюмо предмет, на расчёску совсем не похожий.

— Это.. расчёска?! — испуганно прошептала Марина.

— Да, это Расчёска для Арбузов, — на полном серъёзе ответила Лера, подавая матери нечто вогнутое, сферическое, напоминающее стекло от будильника, только непрозрачное.

— Зачем.. мне..это? — пятилась от дочери Марина.

— Затем, что всё равно у тебя голова круглая, как арбуз, и звонкая, — Лера бросила Расчёску для Арбузов на трюмо и выскочила из квартиры: — Чао-какао, родители!

— Ужас тихий.. Юра, я боюсь её, это не мой ребёнок. Что с ней?

— Вроде бы ничего, — пожал плечами Оленев.

— Как «ничего»!? — вскипела жена, — По-твоему, это нормально? Ты бы лучше показал её психиатру, реаниматолог несчастный! Ни себе пользы, ни семье!

— Зря ругаешься, вот лежит какая-то расчёска.

Марина ойкнула и присела на пуф.

На месте Расчёски для Арбузов лежал гребень слоновой кости, инкрустированный драгоценными камнями.

— 2 —

Марина осторожно взяла гребень.. и начала расчёсывать волосы, словно гребни слоновой кости всегда были у неё под рукой.

— Милый, ты опоздаешь на работу, — она повернулась к мужу как ни в чём не бывало.

— Неужели началось? — подумал Оленев. Он вставил шнур в розетку и шагнул в ванную, к зеркалу. Поднёс бритву к лицу.. и замер: зеркало не отражало ни его, ни входа в ванную!

Там был виден берег реки. Оленев зажмурился и потряс головой. Зеркало продолжало демонстрировать пейзаж с рекой. Только на берегу появился ещё и мальчик.

Оленев выскочил из ванной и бросился к трюмо. Жены перед ним уже не было, и он встал перед зеркалом. Трюмо тоже не отражало его. Оленев увидел в нём квартиру, какой она была в его детстве двадцать лет назад. В отражении комнаты мелькнула женская фигура в платье покроя пятидесятых годов.

— Мама! — воскликнул Оленев, приникая к зеркалу.

— Чья мама? Какая мама? — Марина появилась из спальни.

Она оттеснила мужа от зеркала, взглянула на своё отражение, поправила причёску, поджала губы, проверяя чёткость линий наложенной помады. Юра тоже посмотрел в зеркало. Рядом с изящной красивой Мариной стоял наполовину лысый очкарик — Юрий Оленев собственной персоной.

— Не опоздай на работу, кучерявенький мой! — Марина послала воздушный поцелуй зеркалу и выпорхнула из квартиры.

Оленев закрыл за ней дверь, постоял, прижимаясь к дерматиновой обивке, прислушался. Вместо городского уличного шума до слуха доносилось журчание реки и крики птиц.

Он осторожно повернул голову. Прямо перед лицом качалась еловая ветка. Оленев перевёл взгляд вверх. С потолка вершиной вниз свисала новогодняя ёлка, именно новогодняя — с игрушками, гирляндами, серебристым дождём и горящими (вниз пламенем!) свечами.

— Разве Договор вступил в силу? — сказал он сам себе.

— Нет, это всего лишь напоминание, напоминание о нём, — ответила ёлка голосом Философского Камня.

Оленев отвёл ветку руками и вернулся в зал. В зеркале трюмо река играла солнечными бликами, Захрустела береговая шалька под чьими-то ногами. Оленев подался вперёд и заглянул за край зеркала.

По берегу реки навстречу Оленеву шёл мальчик лет тринадцати.

Красивый камешек лежал среди галечника и походил на розовое ядро грецкого ореха. Вернее, он напоминал обнажённый человеческий мозг, но

— 3 —

такое сравнение Юре просто не пришло в голову. Малолетний Оленев опустил камень в карман брюк и поспешил домой.

Дома он долго листал страницы справочника, но так и не определил имя странного минерала. Тогда Юра пододвинул ближе пузырёк с надписью «кислота» и сунул в него пипетку. Крохотная капля жидкости зависла над извилистой поверхностью камня и вывела его из душевного равновесия.

— Издеваешься? — спросил он Юру, излучая сияние.

Вундеркинд отпрянул и пролил серную кислоту на штаны.

— Не трусь — философ дитя не обидит, — ободрил мальчика камень, — А штанам явно пришёл конец.

Ткань на глазах обугливалась и расползалась. Юра скинул штаны и увидел, что бедро покраснело, как лакмусовая бумажка.

— Это открытие, — прошептал он, позабыв о страхе, — Кожный индикатор кислотности!

— Это идиотизм, — фыркнул камень, — Если каждое открытие проверять на своей шкуре, то её надо сначала выдубить. Беги лучше в ванную и смывай водой, а то в ноге будет дырка.

Когда Юра вернулся, оставляя на полу влажные следы, камень по-прежнему лежал на столе, но сияния над ним не было. Мучимый любопытством, Юра слегка постучал согнутым пальцем по камешку и очень вежливо спросил:

— Скажите, пожалуйста, кто вы такой?

А так как ему не ответили, мальчик занёс над камнем пипетку с кислотой и повторил настойчивей:

— Будьте любезны, назовите своё имя!

Очередное открытие Юра испытал на собственном лбу: камень трансмутировался в Пинательную форму и послал импульс такой силы, что Юра и пипетка разлетелись по разным углам.

— А ещё философ, — упрекнул мальчик из угла, потирая лоб.

— Дурные наклонности следует вышибать сызмала. И вообще — не пора ли пить чай? Всё уж пересохло внутри.

Камень быстренько превратил микроскоп, чучело кукушки прожжённые кислотой штаны в чайник, электроплитку и воду.

— Эй, так нечестно! — запротестовал юный Оленев, — Верни всё назад!

— Ерунда, — сказал камень и превратил будильник в чайную чашку, что сразу же наполнилась дымящимся чаем, — обычная перестановка молекул. Была гляделка, стал чайник, не всё ли равно? Масса прежняя, количество молекул осталось то же самое. Если не веришь — можешь пересчитать. Я ничего не украл.

— Кто бы ты ни был, — сказал Юра сквозь слёзы, — верни микроскоп и убирайся, пока цел. Не боюсь я твоих пинков.

— 4 —

— И сдалась тебе эта гляделка, — сопел камень от удовольствия, вися над пустеющей чашкой, — Пошлая штука для подсматривания чужой жизни, а какой великолепный чайник получился! И перестань ныть, а то трансмутирую тебя в Вешалку для Сапог или Термос для Скрипки. Ты музыку, кстати, любишь?

Юра забился подальше в угол и заплакал.

Чай в чашке постепенно исчез, и довольный камень опустился на столешницу.

— Ладно, дитя, — сказал он благодушно, — вытри слёзы и внимай. Знаешь ли ты, что я есть Ван Чхидра Асим, Безграничная Лесная Дыра?

— Ванчхи.., — попытался повторить Юра и хмыкнул, — Ван Ю Ша — это я знаю.

–..я есть та самая Панацея Жизни, что довела до смерти Роджера Бэкона! — торжественно продолжал камень, — Знаешь ли ты, что я возлежал на столе у Парацельса и любил перекинуться словечком с Кюри?

— Не-а, не знал.

— Не перебивай! Моё молчание — всего лишь риторическая пауза, — Знаешь ли ты, что я есть тот самый Философский Камень, что запросто превращает всё во всё? Мне ничего не стоит превратить всю эту дрянь на столе в груды чистого золота! Ну как?

Умудрённый опытом, Юра промолчал.

— Что же ты не отвечаешь, юное дарование?

— Слушаю риторическую паузу, — огрызнулся мальчик.

— Это уже не пауза, это вопрос, Отвечай!

–Зачем мне золото?

— Хм.. Действительно, зачем людям золото? Но все сходят от него с ума! Тебе что — в самом деле не нужно золото? Золото, золотце, золотишко. Сокровище!! Все хотят, все любят. Ведь хочешь, а?

— Хочу. Только немного.

— Зуб вставить?

— Зубы у меня здоровые. Но я никогда не видел, как растворяется золото в «царской водке», а мне очень интересно.

— Что? Тебе нужно золото только для опыта? Любопытства ради?! Готовь адскую смесь, я дам тебе золота!

Юра побежал к столу, заставленному колбами, штативами пробирками и ретортами, слил в одну колбу соляную и азотную кислоты, осторожно побулькал и с горящими глазами протянул сосуд:

— Готово, запускай!

Чайник развернулся к колбе, кончик носика начал оплавляться, вытягиваясь в крупную продолговатую каплю, и в колбу с широким горлышком тяжело булькнула золотая монета с чьей-то бородатой физиономией на реверсе. Тут же её поверхность покрылась прозрачными пузырьками, отрывающимися от

— 5 —

самоуверенного профиля позабытого монарха и стремительно летящими вверх по волнистой траектории. Коричневый газ заструился в колбе и ленивыми, тяжёлыми волнами поплыл из горлышка, подобно джинну из бутылки. Оленев зачарованно смотрел на монету. Она истончалась, лицо короля превращалось в газ и бурый осадок на дне колбы.

— Это классно! — восхитился Юра.

— Это великолепно! — вскричал Философский Камень, — Мальчишка нисколько не удивляется превращению чайника в золото, но радуется глупейшей химической реакции! Ты — тот человек, которого я ищу тысячи лет! Ты мне нужен!

— Почему именно я?

— Все остальные не оправдывали надежд. Они жаждали золота или власти. Я теперь понимаю, чего ты хочешь и могу исполнить твои сокровенные желания. Ну, говори!

— Новые брюки.

— Глупышка, — вздохнул Философ, и в руках мальчика появились новенькие джинсы с заклёпками и наклейками.

— Зачем мне такие? Жёсткие, неудобные.. Верни мои, обычные.

— Ах, да! Рабочая одежда американских золотоискателей и ковбоев ещё не вошла в моду. Держи!

И Юра с радостью натянул старые добрые брюки, по моде зауженные книзу, и без дырки от кислоты.

— Ну, а теперь к делу. Я вижу, ты хочешь безграничного знания? Это мне подходит, — торжественно изрёк Философский Камень.

— Просто мне всё интересно, хочется всё на свете знать. Иностранные языки, тайны и загадки природы..

— Ты получишь это. Твоя память станет безграничной, возможности ума беспредельны. Только одно условие: тебе нельзя открывать свои знания людям. Каково второе желание?

— У меня недавно умерла мама, и мне больно здесь, — Юра положил руку на сердце, — И ещё.. У нас в классе есть девочка, и мне так же больно, когда она не смотрит на меня. Всё валится из рук, на душе муторно. Это, наверное, болезнь, да?

— Болезнь, болезнь, да ещё какая! Но я избавлю тебя от этого. Чувства затмевают мысли, это вредно для твоей миссии. Ты обретёшь невозмутимость и душевное равновесие. Ну, и последнее желание. Как принято, их всего три, так что не загадывай глупости. Это последнее, что я выполню.

— Верни маму! — не задумываясь, выпалил Юра.

— Ну вот, — потускнел Философ, именно этого я и не могу сделать: есть силы выше меня… Давай пожелание, что я могу выполнить.

— Лекарство! Лекарство от всех болезней, чтобы люди не умирали!

— 6 —

— Эк, опять куда загнул! Те, кто веками искали меня, Философский Камень, искали и моего брата по имени Териак — Абсолютное лекарство. Сам бы хотел знать, где он скрывается. Но если я найду то, что ищу, то рядом отыщется и мой брат Териак! Так что наши желания совпадают, и если ты выполнишь Договор, я помогу тебе.

— Какой договор?

— Ты должен подписать Договор о том, что если я не найду через двадцать лет то, что ищу, то ты и вся твоя семья начнёте искать ЭТО.

— И что же я должен искать?

— Если бы я знал! Но рядом с тобой находится то, что я ищу вот уже тысячи лет. Быть может, ЭТО находится в тебе самом, я чувствую. Именно ты должен искать, если не найду я.

— Но как хоть ЭТО выглядит?

— Не знаю, хоть убей — не знаю. Но там, на реке, возле тебя, я ощутил флюиды своей будущей находки.

— А что будет со мной за эти двадцать лет?

— Ты обретёшь знания всего мира, спокойствие и мудрость. У тебя будет красивая жена и удивительный ребёнок. Главным делом для тебя станет медицина, реаниматология.

— Но я хочу быть химиком! Или геологом. Но уж никак не врачом.

— Так надо мне. Так запрограммировано. А геологом в одном из кругов жизни станет твоя дочь. Ей суждено много раз начинать жизнь сначала.

— Какая ещё дочь, — покраснел Юра, — И почему не сын?

— Она любого пацана за пояс заткнёт. Впрочем, хватит болтать. Если ты раздумал, я поищу другого.

— Нет-нет, я согласен! Я действительно хочу знать всё, хочу, чтобы мне никогда не было больно, чтобы ты нашёл лекарство и.. не забудь про маму.

— Лекарство мы найдём вместе. Маму ты будешь видеть в зеркале через двадцать лет, если вступит в силу наш Договор. Вот он

На столе среди чайных принадлежностей и приборов появился лист пергамента, гусиное перо и ножичек старинной работы.

— А.. нож зачем?

— Так полагается. Наши договоры подписываются только кровью. Ты испугался?

— Нет, что вы! И Юра полоснул лезвием по запястью.

На пергаменте он вывел роспись полным именем: Юрий Петрович Оленев. Пергамент тотчас свернулся в трубочку и исчез. Ослепительно сверкнул, словно взорвался, и пропал

Философский Камень. Только, вроде как, ветерком дунуло, да в комнате на мгновение стало темнее.

— 7 —

Взрослый Оленев поднял взгляд и увидел своё отражение в трюмо. Он погладил стекло — ничего необычного, странного. Даже лёгкий след накопившейся за день пыли остался на пальцах. Юрий Петрович сдвинул манжет рукава — на запястье выделялся старый короткий шрам.

Он прошёл по комнате и остановился возле книжной полки времён детства, что висела в дальнем углу за новой мебельной стенкой. Здесь покоились книги отца и те, что читал он в то давнее, ожившее сейчас в воспоминаниях, время.

Тринадцатилетний Оленев прошёлся по комнате, взял книги со стола, поставил на полку, погладил переплёты и снова вынул одну из них. Это был учебник японского языка.

— А что, если проверить — не обманул ли камень Вань Ю Ша, Ванюшка?

Он открыл учебник.. и начал читать, свободно читать по-японски! Мальчик листал станицу за страницей, и его голос бойко звучал непривычно певучей речью.

Юра закрыл книгу, церемонно поклонился, обращаясь к ней со словами благодарности на родном ей языке, и поставил на полку. Далее он высмотрел толстый том «Органической химии» и погрузился в мир строения материи так же свободно, как будто читал увлекательный роман. Захлопнув книгу, мальчик продолжил лекцию и закончил вслух до логического конца самостоятельно, не заглядывая в текст.

На улице зажглись фонари, всё глуше раздавались автомобильные гудки.

Лёжа в кровати, Юра закрыл другую книгу, на обложке которой было лишь одно слово: «Минералогия». Он отвернулся к стене и про себя повторил: «В эволюции цвета хризоколла возникает как один из самых чистых лучей голубого цвета. Хризоколла — дальнейшее развитие туркузита, проявляющего тёмно-голубой цвет.. он чист, прозрачен или полупрозрачен и сравним по качеству с аквамарином, топазом или кунцитом…»

Мальчик засыпал, а в наступавшей ночи, в чёрных глубинах Вселенной, зажигались крохотные огоньки звёзд, пространство наполняли голоса на разных языках мира. Но вот из хаоса звуков стал выделяться голос, говорящий по-русски, а из провала Космоса приблизилась яркая звезда, превратилась в жёлтый мерцающий круг. Этот круг обрёл резкие очертания и превратился в.. золотую медаль об окончании средней школы. И голос стал звучать не так звонко, более по-земному, по-советски торжественно и пафосно: «..и районного отдела народного образования, от имени районного комитета КПСС и, конечно же, от лица всего педагогического коллектива нашей школы поздравляю и торжественно вручаю эту заслуженную упорным, усидчивым учебным трудом золотую медаль гордости нашей

— 8 —

школы, выпускнику десятого «а» класса Юрию Петровичу Оленеву!».

Клацнул тумблер магнитофона, из стального колокола динамика на рукоплещущих учеников, родителей и учителей обрушился громовой силы туш, на сцену школьного зала поднялся Юрий Петрович Оленев, а директор школы вручил выпускнику «заслуженную упорным и усидчивым трудом» золотую медаль.

— И, наконец, напряжённый пневмоторакс, то есть разрыв лёгкого с обширным повреждением бронхов и трахеи. Разрыв аорты или её крупной ветви — чаще всего как результат удара грудной клетки о рулевую колонку при резком торможении автомобиля..

Несколько повзрослевший Оленев с начатками залысин сдаёт экзамен по хирургии преподавателю Титову. Юноша отвечает прекрасно, однако Титов скользит взглядом по сторонам, клюёт носом и мало обращает внимания на студента.

–.. окончатый перелом рёбер или перелом рёбер и грудины, разрыв диафрагмы. Для подтверждения диагноза необходима обзорная рентгенография грудной клетки.. У меня всё, — докладывает Юра.

Титов вяло протягивает руку за зачёткой, Оленев уверенно подаёт её, но, пока препод пишет, лицо отличника вытягивается: в зачётке стоит «трояк»!

— За что? — классически вопрошает обескураженный Оленев, — Я же всё ответил.

— Молодой человек, зевает Титов, — я сам знаю хирургию на «четвёрку», а уж студенту больше и не полагается. И вообще — читайте побольше.. особенно свежие монографии.

— Я читаю, — Юра вынимает из сумки и кладёт, подобно козырной карте, новёхонькую монографию на немецком языке. Титов мельком смотрит на обложку.

— Эта книга успела устареть. Учите японский. Есть интересные материалы в специальной периодике.

— Я его ещё в детстве выучил, — второй козырь в виде журнала на японском языке появляется перед экзаменатором, — Эти статьи тоже успевают устареть.

Титов брезгливо морщится:

— Пригласите следующего студента.

Мрачного Оленева встречает вся группа — он сдавал первым.

— Ну, как? Что попалось? Дерёт, да?

Кто-то заглядывает в зачётку, и под своды альма-матер возносится сдавленный вопль отчаяния:

— Ой, мамочки — трояк! Оленеву — трояк!! Что?! Юрке — и три балла?!

— Нет, я умру, но не пойду к этому зверю!

— 9 —

Толпа растекается — кто умирать, кто переживать, кто лихорадочно выскребать крупицы знаний из конспектов на подоконниках перед заходом на заклание Титову.

С похоронным видом Оленев бредёт по институту, пока не наталкивается на заведующего кафедрой хирургии, вышедшего из двери кабинета с аналогичным названием.

— Здравствуйте, Оленев! Почему такой скучный?

Юра молча показывает зачётку.

— Три балла? — удивляется заведующий, — Не верю! Ах, да — Титов.. Ну, брат, не удивляйтесь — это не просто преподаватель, а практикующий хирург. У него вся хирургия каждый день на кончиках пальцев. М-да. Вот что — приходите завтра в мой кабинет часам.. к пяти, пересдадите мне. Договорились?

На институтских часах была половина шестого, когда из дверей облегчённой походкой вышел Оленев. В левой руке, в зачётке, досыхала запись о пяти баллах за пересдачу, правой он прижимал к груди два солидных фолианта.

На остановке его внимание привлекла красивая девушка, к которой он пристроился, удивляясь собственной смелости. Они вместе протиснулись в троллейбус и поехали, плотно прижатые друг к другу. Юрины книги находились прямо перед глазами девушки, и она волей-неволей смотрела на заголовок. Смотрела и хмурилась: прочитать его не удавалось. Она переводила взгляд с книги на Юру, затем любопытство пересилило стереотипы правил приличия, и она спросила:

— Это что за книга?

— Махабхарата.

По всему было видно, что девушке это ничего не навеяло в памяти.

— На каком языке напечатано?

— На хинди.

— И ты это читаешь?

— Да, читаю.

— Ужас тихий!

Вместе они вывалились из лопнувшего дверьми чрева троллейбуса на остановке, вместе и пошли, оживлённо болтая.

— Ты где учишься — на инъязе?

— Нет, в медицинском.

— В медицинском?! Зачем тогда тебе эта мура?

— Просто интересно. А вы где учитесь?

— А.. в финансовом техникуме. Ну, я пришла.

— 10 —

— И я пришёл. Вы в этом доме живёте?

— Да, на пятом этаже.

— А я — напротив. Вон балкон на третьем этаже справа.

— Ужас. Интересно как!

— Может, пойдём сегодня в кино?

— Пойдём. Как тебя зовут?

— Юра.

— Марина. В восемь у подъезда, ладно?

Шестого ноября была свадьба. Небольшой, но весёлый круг однокурсников с той и другой стороны дружно гаркнули «Горько!!» — и понеслось веселье с танцами и тостами за здоровье молодых и их родителей.

Молодые чинно восседали во главе стола, как и положено, родители Марины и отец Юры притулились во время танцев в дальнем уголке на стульях. Юра, слегка побледневший, чувствовал себя скованно в роли молодого супруга, Марина наоборот — раскраснелась, расцвела — новая роль ей очень нравилась. Расцеловавшись с очередной подружкой, подошедшей поздравить новобрачных, Марина дёрнула Юру за рукав:

— Любимый, тут, кажется, уже и без нас обойдутся. Не пора ли нам?

— Куда, солнышко?

— Куда-куда.. Домой.. В своё гнёздышко.

— А… как же гости.., родители. Неудобно.

— Неудобно на потолке спать. А у нас там диван широченный. Ну?

Юра колебался, не зная, что делать. Но Марина уже полностью взяла бразды семейного правления в свои нежные ручки.

— Ты муж мне или всё ещё жених?

— М-муж.

— Ну так в чём дело? Короче — я пошла, будто бы в туалет. А ты подойди к предкам и скажи, мол, я жутко устала, голова болит, в общем, отдыхать пора. Ключи с собой?

— Да..

— Тогда вперёд!

Сама первой встала и потянула юного супруга за собой.

Юра присел возле родителей, сложил ладошки вместе — извинился и попрощался. Мама Марины приложила платочек к глазам, папа поправил усы и шмыгнул носом, а Пётр Васильевич встал было, чтобы проводить сына, но его остановили жестами и сын, и тесть.

Утром Юра проснулся первым. Молодая жена спала, повернувшись к мужу спиной. Обнажённое плечико выглядывало из-под одеяла. Юра хотел было поцеловать его, но постеснялся, потихоньку выбрался из постели, включил телевизор и снова забрался под одеяло. Юноша поцеловал-таки плечико

— 11 —

супруги, и телевизор одобрительно закричал хором «ура!». Марина с готовностью повернулась к мужу.

— Я люблю тебя, Мариночка! — прошептал он.

Марина потянулась, вздохнула и сморщила носик.

— Тебе плохо, солнышко? Я сделал тебе больно? Прости, любимая.Спи, отдыхай, — и стал осторожно отодвигаться.

— Ты куда? — Марина широко открыла глаза и схватила мужа за руку.

— Я подумал..

— Ещё чего — думать в постели с молодой женой. Твой папа дома?

— Он у твоих ночует, как договаривались.

Последнее слово Юра договаривал уже на лету — Марина рывком поднялась, обняла мужа и увлекла назад. Одеяло полетело к окну.

На голубом экране серый Леонид Ильич в шляпе одобрительно кивал и приветственно шевелил приподнятой ладошкой.

Серые демонстранты от души орали «ура», радостно взирая с экрана на красивую супружескую пару, и выше поднимали транспарант с надписью: «Тебе, Родина, наш труд и вдохновение!». Ура! Марина тоже не выдержала и поддержала всеобщий восторг:

— А-а-а! А-а-ай!

За окном первый снег неторопливо, но уверенно гримировал серость осенних улиц.

А когда аллеи больничного парка усыпал бело-розовый цвет опавших лепестков яблонь, молодой специалист Юрий Петрович Оленев с бумажкой в руке искал нужную дверь в коридоре одного из корпусов городской клинической больницы. Первым встречным оказался молодой врач, Юра остановил его.

— Здравствуйте. Вы, кажется, в прошлом году наш институт закончили?

— Точно. То-то, я смотрю, мало-мальски знакомая личность по коридору стесняется. И куда направление?

— Реанимационное отделение.

— Ба! Нашего полку прибыло. Володя, — он протянул руку.

— Я помню. Володя Веселов. А я Оленев Юра.

— Откуда, старик? А я, вот, почти не помню тебя, извини, хотя год разницы всего.

— Да я так, как-то..

Они вошли в кабинет заведующего отделением.

— Можно? Матвей Степанович, к нам молодой специалист. Наш институт закончил.

— 12 —

— Приветствую, приветствую. Очень хорошо. Грачёв. Это Мария Николаевна, — он показал на женщину неопределённого возраста, сохранившую, однако, следы былой красоты, — Мой заместитель.

Грачёв поднялся и направился к выходу.

— Оформлением займётесь с Марией Николаевной. Я побежал к главному. Нам опять аппаратуру зарезали по смете.

— Подождите немного, сказала Мария Николаевна, продолжая писать, — Минут через пять я освобожусь и мы поговорим.

— Пошли пока на балкон, — Веселов потянул Юру за рукав.

Они устроились в углу балкона в тени.

— Ну, с шефом ты малость познакомился, — показал Володя на летящего по двору к главному корпусу Грачёва, — Нянчиться он с тобой не будет: умеешь работать — будешь нашим, не умеешь — гуд бай, Америка. Кстати, он кандидат наук, не чужд новых веяний в науке и сам в неё кое-что вкладывает. Питает слабость к восточной и тибетской медицине.. Смотри-смотри — главная достопримечательность клиники: хирург-кроликовод широкого профиля! Всю траву в больнице скашивает и кроликов откармливает.

— Да это же Титов, — ахнул Юра, — Это он мне на экзамене единственный трояк в жизни вкатил. Ох, и зверь!

— Он и с коллегами такой же. Но хирург классный, божией милостью.

Хирург Титов, грузный мужчина в тренировочных штанах с пузырями на коленях, вышел из глубины парка. В одной руке он держал косу, второй волок по земле мешок, набитый свежескошенной травой. Веселов снова дёрнул Юру за рукав:

— Пойдём, Машка приглашает, рукой машет.

Падали с деревьев перезревшие плоды полукультурок в больничном парке.

Грузовики на телеэкранах везли кумачовые транспаранты с надписями «Хлеб — Родине!», а бойкие репортёры с хреновинами микрофонов в руках наговаривали сводки очередной битвы с урожаем.

Юра Оленев тупо внимал стараниям журналистов убедить его в важности происходящего, меряя шагами закуток холла в родильном отделении.

В родовой палате на столе стонала и потела некогда прекрасная Марина. Врач-акушер призывала роженицу потужиться ещё, ещё сильнее.. Всё хорошо, всё пока идет прекрасно, молодец.. Ну, отдохни секундочку..

Две женщины с большими животами сидели на продавленном диване и с интересом наблюдали, как молодой врач расхаживал по холлу, аж подол халата заворачивался.

— Вроде бы, врач, — шептала одна другой, — а мечется как простой мужик.

— Жена рожает, не иначе. Им-то что — всегда в белом халате. Раз — и пришёл. Не то, что нашим..

— 13 —

— Ага! Вот только наших охламонов здесь и не хватало!

Марина рожала, Мария Николаевна обезболивала роды, время от времени прикладывая маску к лицу женщины.

Юра выскакивал из холла в коридор на любые звуки шагов. Проходили здесь многие. Бегом семенили симпатичные, улыбающиеся Оленеву сестрички, здоровались врачи, едва кивнул слоноподобный Титов. Переваливаясь с ноги на ногу, держась за стенки, ползали по своим делам роженицы.

— Тужься ещё, ещё.. Мариночка, совсем немножко осталось, детка. Молодец. Отсасывайте, отсасывайте! — уже командовала коллегам врач.

Стон, глухой шлепок, словно кусок мяса плюхнули на стол.. и слабый детский писк.

— Девочку родили! — сестра с улыбкой приняла от врача красный, шевелящийся комочек, весь в белой пене.

— Бракодел.. лысый, — Марина сдувала с верхней губы капельки пота, не открывая глаз. И тут же повернулась на детский крик:

— Эй, что там такое? Где моя доченька, покажите скорее солнышко моё!

Когда на экране телевизора был забит очередной костыль в железнодорожную магистраль века, в коридоре показалась Мария Николаевна.

— Поздравляю вас, Юра, с дочкой. Три семьсот, крепышка.

— Спасибо.

— Вы что — не рады? Мальчика хотели?

— Да нет, в принципе, мне всё равно.

— Нет, вы посмотрите, что за равнодушный молодой человек!

— Я не равнодушный, я уравновешенный, Мария Николаевна.

Работал Титов неторопливо, занудливо, заставлял ассистентов потеть, молча злиться и переминаться с ноги на ногу. Сегодня Титов оперировал как-то особенно вяло, обильно потел, и сестра постоянно промокала ему лоб салфеткой.

— Отойди! Держи.. Ровнее держи, иссекаю, мать вашу! Суши. Еще суши. Суши лучше! — и пока ассистент промокал операционную рану, быстро и ловко перехватывая подаваемые тампоны, сердитый Титов швырнул окровавленный скальпель на столик посмотрел по сторонам, заметил Оленева, сидящего у своей аппаратуры и сказал почти пренебрежительно, лениво растягивая слова:

— Э-э, как вас там.. позовите кого-нибудь из врачей-анестезиологов. Наркоз ни к чёрту.

— 14 —

-Анестезиолог я. Наркоз глубокий, параметры стабильные. Продолжайте, пожалуйста, — так же без эмоций, но подчёркнуто вежливо ответил Юра

Пустыми рыбьими глазами Титов смотрел на непокорного мальчишку, но, убедившись, что всё в порядке, продолжал работу.

Летним днём Оленев с пятилетней дочерью шёл по солнечному бульвару, и Лерочка на ходу сочиняла очередную сказку:

— Жил да был на свете человек по имени Оленев. Внизу у него росли ноги, а наверху голова. Как у всех людей, там вили гнёзда малиновки. Поэтому Оленев осторожно обращался с головой и спал стоя, чтобы не раздавить маленьких птенчиков. А Падший Ангел никогда не был Ангелом. По характеру. Но по внешности — хоть куда. Только намного лучше. И Печальный Мышонок ничего общего с мышами не имел. Это его так звали иногда. А имя у него такое — Великая Лесная Дыра, а прозвище у него — Ванюшка.

Оленев остановился, поражённый.

— Валерия! Вот такой сказки я от тебя ещё ни разу не слыхал. Я тоже считался вундеркиндом, но не до такой степени! Я понимаю: Оленев — это я. Падший Ангел — ты. Кто такой Печальный Мышонок — я догадываюсь. Но откуда ты можешь знать про всё остальное?!

— Ангелы знают всё, — загадочно ответила дочь, — даже если они — Падшие.

Но Оленев уже не слушал Леру. Он увидел Титова. Тот сидел на скамейке, развалясь и выпятив живот, а к его руке были привязаны поводки. Сдерживаемые ошейниками с медными бляхами, на газоне паслись кролики.

Лерочка, завидев пушистых зверушек, забыла про свою загадочность и многозначительность сказки, и как обычный ребёнок бросилась к ним:

— Ой, какие красивые! А можно их погладить? А они не кусаются?

Титов не отозвался ни одним движением. Оленев оставил дочь на газоне и с независимым видом уселся рядом с хирургом.

— Пересядьте, пожалуйста. Место занято.

— Кем, астральным телом?

— А-а, это вы, коллега, — Титов приоткрыл один глаз.

— Как поживают ваши кролики?

— Неплохо. А как вы?

— Гораздо лучше. Меня не держат на поводке.

— Это вам только кажется. Вы на поводке у жены, у дочери, у работы..

— Вы их сами едите, или продаёте? — нескромно перебил Оленев.

— Это не мясо. Это разумные существа. Как и мы с вами.

— Ой, ли? Слишком уж мы далеки друг от друга на древе жизни.

— Вы полагаете? — Титов зевнул, — Чем же кролики отличаются от человека? И они едят, пьют, размножаются.

— 15 —

— Ну, вы скажете. Человек мыслит! Я вот, разговариваю с вами на отвлечённые темы…

— М-да, невелика честь говорить с вами, ну да ладно: пора с вас и спесь сбить. Манечка, детка, иди сюда.

Толстая белая крольчиха приподняла голову от газона и уставилась на Титова.

— Ну иди, иди, моя хорошая, — ласково уговаривал хирург, — Не стесняйся, здесь все свои.

Тяжёлыми полупрыжками крольчиха подкатилась к скамейке и уткнулась носом в ботинок хозяина.

— Скажи, детка, как тебя зовут?

Крольчиха поднялась на задние лапы, засучила передними по брюкам Титова и внятно проговорила:

— Манечка, ты же знаешь.

— А меня зовут Юрий Петрович Оленев, — Юра наклонился в её сторону и заговорил, нисколько не удивляясь, — Как вам нравится погода?

— Чудесный день, вы не находите? — поддержала Манечка беседу.

— Он находит, — перебил Титов, — Оставим светские разговоры. Скажи, детка, ты разумна?

— Конечно! — воскликнула крольчиха, — Я мыслю, значит, я существую, утверждал Декарт.

Если бы я не мыслила, то и не существовала бы.

— Логическая ошибка! — возразил Оленев, — Камень не мыслит, но существует вполне реально.

— Здесь я не могу с вами согласиться, — назидательно откликнулась Манечка, — Камень тоже не лишён э-э.. своеобразного мышления.

Мягко опустившись на все четыре лапы, крольчиха с достоинством отвернулась и продолжила щипать травку.

— Это вам ничего не напоминает? — улыбнулся Титов.

— Только искусство чревовещания. У вас редкое хобби.

— Жаль. В тринадцать лет вы были намного смышлёнее.

— В детстве я вас не встречал, у меня отличная память.

— Разумеется, хирурга Титова вы не знали.

Лениво пошарив в кармане, он достал что-то в горсти. Пальцы Титова разжались.. и растаяли. Растаял и он сам. В воздухе неподвижно висел розоватый камешек, напоминающий обнажённый человеческий мозг в миниатюре!

В трёх метрах от скамейки Лера возилась с кроликами, шли мимо редкие прохожие, но никто из них ничего не замечал. Оленев облизнул пересохшие вмиг губы и овладел собой, припомнив то, что произошло с ним в детстве.

— Всё ясно. Вы и есть тот самый Философский Камень, Панацея Жизни, Ван..

— 16 —

Ван..

— Ван Чхидра Асим, — подсказал невидимый Титов, — Хинди ещё не забыл, Юрик?

— Я ничего не забыл, Ва-ню-ша, — попытался шутить Оленев, — Безграничная Лесная Дыра, — он мельком глянул в сторону дочери, — Что.. наш Договор.. он ещё в силе?

— Несомненно, — повернувшемуся назад Оленеву отвечал вновь восседающий на скамье грузный Титов, — Если я не найду через пять лет, то будешь искать ты. Я убедился, что именно ты способен найти ЭТО. От тебя исходит волнующий аромат открытия.

— И Договор нельзя расторгнуть? — осторожно спросил Юра.

— Он подписан твоей кровью. К тому же, ты получил неплохой задаток.

— Тогда я был мальчишкой и не мог задумываться серьёзно. И я не представляю себя, свою дочь, жену в роли искателей того, чего нет на свете.

— Это не страшно.. Потом вы все привыкнете и даже будете счастливы! Никто не будет страдать и мучиться. Если ты сам не станешь причиной этого.

— А.. для чего вам кролики?

— Они тоже ищут. Вернее, искали. Очередной тупиковый путь. Я искал месторождение Разума, полагая, что там скрывается моя потеря. Нейрохирургия, генная инженерия.. Годы работы, и всё впустую. Я сделал кроликов разумными, но это — не моя истина. Кролики умрут. И я тоже.

— Отчего же?

— Я больше не нужен в форме учёного, хирурга. Сегодня я специально навёл тебя на встречу, чтобы напомнить о Договоре. До свидания, Юрик.

— Прощайте, — тихо ответил Оленев, — Значит, ничего нельзя изменить?

— До свидания! — интонацией подчеркнул Титов, — В следующий раз я появлюсь через пять лет, жди. Вернее, ты сам ко мне придёшь.

Титов встал, натянул поводки. Крольчиха Манечка повернулась и сказала вежливо: «Прощайте, Юрий Петрович!». Нестройным хором это повторили её братья и сёстры и живыми белыми комками зашлёпали по газону. Вслед за ними шагал Титов, ещё не старый, но очень усталый, по виду не вполне здоровый человек. Шли они прямиком на стелу посреди аллеи, что держала на себе скромный, но с достоинством, лозунг: «Перестройку начни с себя!».

Утром в ординаторской было как-то необычно тихо. Веселов не травил анекдоты, Грачёв не гремел басом, а у Марии Николаевны, казалось, покраснели газа.

Оленев поздоровался, в ответ ему только кивнули. Возникла пауза, которую нарушил Веселов.

— Слыхал новость хреновую? Титов ночью крякнул, прямо в операционной. Инфаркт.

— Володя! — возмутилась Мария Николаевна, но выговор сделать не успела:

— 17 —

Оленев огорошил её, поспешно заявив, что знает о смерти хирурга.

— А кто тебе сказал? — удивился Веселов.

Оленев замер, осознав оплошность, затем продолжил натягивать халат.

— Не помню уже.

— Я удивляюсь вам, Юрий Петрович! — Мария Николаевна хлопнула о стол какой-то папкой, — Иногда мне кажется, что вы бездушный человек. Или вместо сердца у вас камень?

— Не знаю, — пожал он плечами, — Вроде, обычное сердце.

В переполненном автобусе Марина пробивала дорогу к передней двери.

— На следующей выходите? Так проходите, не мешайте. У горисполкома сходите?

На остановке сдавленный народ вывалился из дверей и как-то мгновенно исчез. Марина свалилась со ступенек последней, прижимая сумочку к груди. Подняла голову и замерла.

Бесшумно отъехал автобус. Марина стала обмахиваться сумочкой.

— Чёрт побери, я опять не так одета!

–.. и потом как, ну вот скажи, как они могут утверждать, что существует секретное приложение к пакту Риббентропа-Молотова? Договор — открытый, а приложение, значит, секретное? Они что — имеют какой-то доступ к секретным документам? Никакого! Не те люди. Но, допустим, каким-то образом, через кого-то могли узнать. Так, значит, тех надо судить открытым судом за разглашение государственной тайны, ведь так?

Оленев и отец возвращались с прогулки. Пётр Васильевич был очень рад редкой возможности провести время с сыном и рассказать, наконец, о том, что волновало его в последнее время. А волновало всех и вся в стране лишь то, что творилось в зале заседаний народных депутатов, и что щедро показывало телевидение чуть не круглые сутки. Юра тоже размышлял о договоре, но совсем о другом. «Срок не подошёл, но Философский камень-Ванюшка уже напоминает о нём. Иначе как объяснить Расчёску для Арбузов, новогоднюю ёлку на потолке, зеркало, что мельком показало меня в детстве и маму.. Эта чертовщина с комнатами, исчезновениями Марины, Леркиными заскоками. И главное, что все воспринимают это как должное, никто ничему не удивляется! Полтергейсты с барабашками отдыхают!».

Вот и сейчас, после прогулки, Оленев вводил отца в квартиру не через дверь, а сквозь какие-то парадные ворота типа византийских. Но ни отец, ни соседка сверху, что спускалась вниз и поздоровалась как раз перед воротами, не заметили этого! Сам Оленев осмотрел ворота снизу вверх и неодобрительно хмыкнул.

— 18 —

Юра накрывал обед для отца перед любимым телевизором. Чёрный ящик по имени «Сони» щедрой палитрой всех цветов живописал картину очередного поиска правды и справедливости в зале заседаний народных депутатов.

«Вот и они ищут. Который год уже. Причём, их сотни, и они знают, что им надо найти и как это выглядит. И ничего дельного так и не могут найти. А я? Что и где искать? Эх, Ван Чхидра, Ванюшка ты озабоченный», — говорил сам себе Юра, краем уха прислушиваясь к надрывным речам.

Провожая отца в его комнату, Оленев заметил, что интерьер квартиры изменился, и в стене гостиной появилась ещё одна дверь. Юра уложил отца и вышел в зал. Телевизор уже почему-то демонстрировал мультик на японском языке. Оленев выключил его, но звуки японской речи не исчезли вместе с изображением. Тогда Юра подошёл к новой двери и открыл её. За красной лакированной дверью оказалась комната, обставленная в японском стиле. На циновке-татами играли дети — мальчик лет пяти и девочка раза в два старше. Оленев оглядел комнату, придвинул европейский стул, сел на него верхом и стал молча наблюдал за детьми. Девочка приподняла голову и, хитро прищурившись, улыбнулась Юре. Он подмигнул и состроил смешную гримасу. Девочка прыснула и толкнула мальчика локтем. Тот оторвался от кубиков и вежливо произнёс:

— Конбанва, софу! (Здравствуй, дедушка!).

— Я, ке ва нани-о ситэ ита но? (Привет! Чем ты занимался сегодня?).

— Нанииро годзэнтю дзуто яттэта мон дэ нэ. Кутабирэтэ симмата ё. (Всё утро играл. Из сил выбился), — ответил мальчик.

— Ну, и чьи же вы будете? — спросил Оленев по-русски.

— Мы твои, дедушка, — ответила девочка тоже по-русски, — Мама велела тебе присмотреть за нами, а то мы такие кручёные! Вот и смотри.

— Здравствуйте, я ваша дедушка, — протянул Оленев в раздумье, — Поздравляю, Юрий Петрович, вдругорядь сподобился в тридцать два года. Есть не хотите? — выдал он русский вариант продолжения знакомства.

— Ужас как! — согласилась девочка, — Мама говорила, что ты приготовишь нам тако с овощами.

— И-и-и.. где же я вам найду осьминога? — вздохнул Оленев, — Овощи худо-бедно здесь водятся, а вот со спрутами напряжёнка. И закупать валюты нет. Может, обойдёмся борщом? Кстати, папу-то вашего как зовут?

— Ямада, — ответил внук.

— Всё ясненько. Ладно, внуки мои японские, играйте, а я что-нибудь с обедом придумаю.

На кухне Оленев увидел жену. Марина сидела в длинном розовом платье на табуретке, картинно откинув голову и покуривая сигарету с золотистым

— 19 —

фильтром. Стол был завален свёртками с разноязычными этикетками, а поверх всего громоздились рога какого-то зверя.

— Привет. Стол-то хоть освободи. Нам новых внуков кормить надо.

— Опять внуки, — поморщилась жена, И когда это кончится? Девушке всего двадцать пять, а ей то и дело подбрасывают внуков!

— Двадцать дэвять, дэвушка. Мне-то чего заливать?

— Ну да, а выгляжу на двадцать! — раздражённо возразила Марина и тут же сменила тон, — Ты только посмотри, какой чудный сувенир я привезла тебе. Это рога зомбара, но в Бирме его зовут шап. Они тебе понравятся, не правда ли?

— Так ты из Бирмы? — спросил Юра, открывая холодильник.

— Лучше не спрашивай! Устала зверски. Восток так утомляет. Жара, духота, коктейли скверные.. Мой английский, сам знаешь, какой: едва-едва объясняюсь, торговцы дурят почём зря..

— Учи. Английский не сложный.

— Конечно. Для тебя. Ты их и так штук десять знаешь.

Конец ознакомительного фрагмента.