Операция «Империал»

Александр Звягинцев, 2020

«Операция „Империал"» – первый политический роман, который был написан автором в период распада Советского Союза. Начинается он, казалось бы, с неожиданной и роковой встречи по советским временам в очень непростом месте, в Нью-Йорке, следователя по особо важным делам при генеральном прокуроре Кирилла Оболенцева с эмигрантом Рудольфом Майером. Но эта встреча поменяла жизнь не только их, но и многих сильных мира сего. И когда наш герой начал свое тихое следствие, оно громом небесным прокатилось по многим коридорам власти.

Знакомства в «райском» саду

Небольшой добротный домик, спрятавшийся в густой зелени сада, был почти не виден с улицы. Лишь крыша из кровельного железа выдавала его местонахождение.

Сад поражал своей ухоженностью. Что в нем только ни росло: черешня и инжир, абрикосовые деревья и грушевые, кусты фейхоа и черной смородины, малины и клубники, а на пригорке, что занимал добрую четверть сада, расположились лозы винограда сорта «мускат».

Беленные известью стены в сочетании с синими наличниками создавали праздничное настроение. Непременную на юге беседку для вечернего чаепития увивал виноград «изабелла». Под беседкой находился вместительный погреб для бочек с вином и разных солений-варений.

Хозяином этого маленького царства являлся бывший шеф-повар ресторана при гостинице «Москва» Павел Тарасович Скорина.

Женское окончание его фамилии всегда было предметом нескончаемых шуток. А именитые посетители ресторана, пожелавшие лицезреть шеф-повара, всегда поражались, увидев перед собой не толстяка, а крепкого, среднего роста, довольно симпатичного мужчину.

Уже несколько лет, как Павел Тарасович пребывал на пенсии. И не по своей воле. Сам он добровольно никогда не покинул бы ресторан, с которым была связана большая часть его жизни.

«И лучшая!» — как он любил всегда говорить.

На пенсии Павел Тарасович не скучал, дел хватало, сад тоже требовал много сил и времени, но нет-нет, а подкатывала к горлу тоска, когда дед, как его теперь называли, вспоминал свой ресторан…

В этот день Павел Тарасович решил заняться розами, посаженными вдоль аллеи от калитки до крыльца: прополоть, сухие ветки обрезать.

Надев старые выцветшие джинсы и белую майку, дед запасся большими садовыми ножницами и принялся за работу.

Оболенцева он заметил не сразу. Только когда незнакомец, сверяя адрес, запечатленный в памяти, остановился подле калитки, Павел Тарасович направился к нему.

— Вы к кому, молодой человек? — спросил он строго. Мысль о том, что он может понадобиться кому-то в том мире, который старался позабыть, не могла прийти ему в голову.

— Мне нужен Скорина Павел Тарасович! — ответил Оболенцев, уже догадавшись, кто перед ним стоит.

Павлу Тарасовичу сразу же пришелся по душе этот человек, особенно ему понравилось, что Оболенцев правильно сделал ударение на «и», произнося его фамилию.

— Павел Тарасович — это я! — представился он Оболенцеву и распахнул калитку. — Милости прошу! Заходите!

Оболенцев вошел в маленькое царство торжества природы в содружестве с человеком и был почти торжественно препровожден в беседку.

— Садись, устраивайся! — неожиданно перешел на «ты» дед. — Гостем будешь!

Павел Тарасович оставил гостя и ушел в дом, откуда скоро вернулся, неся довольно объемистую оплетенную бутыль и две пивные кружки.

Он налил вино из бутыли в пивные кружки и поставил одну из них перед Оболенцевым.

— Угощайся! — ласково сказал он. — Свое. Семьдесят седьмого года урожай. Настоящий Мускат. Такого в магазинах не продают. Одно время даже на «Белую дачу» поставлял. — Дед тяжело и виновато вздохнул. — Да что греха таить, и сейчас берут.

Оболенцев поразился объему посудины, из какой ему еще не доводилось пить вино, но, попробовав, сразу оценил и букет, и вкус напитка и не преминул похвалить хозяина:

— Вино изумительное!

Павел Тарасович расцвел на глазах.

— Ты пей, пей! — заулыбался он довольно. — У меня еще есть!

Но Оболенцев, выпив еще граммов сто, поставил кружку на стол. Он пришел с важным делом и не хотел до поры до времени превращать дело в гулянку. Он не знал еще, как воспримет Скорина весточку от Майера. Может, сразу выгонит и откажется говорить.

— У меня к вам дело, Павел Тарасович! — мягко сказал он.

— С чем пожаловал, мил человек? — засветился старик.

— Вы помните Майера?

Дед секунд десять ошалело смотрел на Оболенцева.

— Как не помнить, — наконец проговорил он глухо, — знаешь, что скажу: пусть он, по-вашему, жулик, а по-моему, хороший человек…

Если Оболенцев выпил лишь четверть кружки, то дед опорожнил ее почти всю. И вино на него подействовало.

— Хоть и жулик, — повторил он, — а был хороший человек, не чета этим бандитам, — заявил Скорина решительно и гневно. — Вы, очевидно, из органов, — он опять перешел на «вы», — наверное, знаете, что Майер скончался в заключении. А что, разве дело еще не закрыто?

— Прекращено, — уточнил Оболенцев, — но вы напрасно думаете, что Майер скончался…

Оболенцев достал фотографию Майера, где тот стоял на фоне отеля «Империал», и протянул ее Скорине.

— Снято неделю назад! — объяснил он пораженному деду, с изумлением смотрящему на фотографию живого Майера как на привидение. — Я встречался с ним несколько дней тому назад. Он мне рекомендовал обратиться к вам за помощью. Вот, смотрите на обороте фотографии. Там его подпись и число стоят.

Павел Тарасович перевернул фотографию и внимательно стал рассматривать подпись.

— Так, значит, жив он? — обрел он наконец дар речи. — Господи! Поверить не могу! — Старик достал из кармана джинсов большой клетчатый платок и вытер им взмокшее лицо, а затем и шею. — Хотя почему не могу, такие, как Майер, в огне не горят и в воде не тонут! Ну, молодец, выкрутился, значит?..

Скорина налил себе опять полную кружку и залпом отпил половину.

— За упокой его души я пил уже не раз! — сообщил он Оболенцеву. — А вот за здравие пока нет. Присоединиться не хотите?

Оболенцев подумал и решил, что для пользы дела будет совсем неплохо, если он выпьет со стариком. И он залпом выдул все, что было в кружке.

— За здравие не помешает! — заявил он со значением в голосе.

— Что так?

— Опасную игру предложил! — пояснил Оболенцев. — И назвал вас.

— В каком смысле? — насторожился Павел Тарасович.

— В самом прямом! Что не побоитесь мне помочь. Я — следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР.

— Важная фигура! — уважительно протянул Павел Тарасович. — Решили, значит, копнуть поглубже?

— Поясните мне, пожалуйста, что вы подразумеваете, когда говорите: «жулик, но хороший человек»? Разве так бывает?

— В жизни все бывает! — хмуро ответил Скорина. — Майер жил лишь тем, что использовал многочисленные лазейки, которые оставляли наши торговые правила. Не то что некоторые бандиты.

— Это вы насчет «усушек-утрусок», что ли?

— Не только! Но в этом я вам помогать не буду. И не потому, что боюсь. Зарплату торговым работникам платят из расчета, что остальное сами наворуют. Люди с этих лазеек и живут. Что это я буду им кислород перекрывать.

— А почему теперешние — «бандиты»? — задал следующий вопрос Оболенцев, решив не усложнять тему и отсечь пока не относящиеся к ней второстепенные линии.

Скорина задумался. И в задумчивости налил из бутыли еще по полной кружке своего отличного вина.

— Вы Юрпалова имеете в виду? — уточнил вопрос Оболенцев.

Павел Тарасович слегка стукнул своей кружкой по кружке Оболенцева и отпил с четверть содержимого.

— И его тоже! — сказал он задумчиво и замолчал.

— Так что Юрпалов? — подтолкнул старика к откровенности Оболенцев.

— Лихоимец! — прорвало Скорину. — Чистой воды лихоимец! С живого и мертвого по три шкуры дерет. С павильонов, с палаток, с буфетов на этажах, а про бары и рестораны и говорить нечего — этих он как передовая доярка доит…

— И все платят?

— А кто не платит: вот те бог, а вот — порог!

— Павел Тарасович, это Юрпалов со своей шайкой вас из ресторана «ушли»?

— Не успели! — явно обиделся дед. — Сам ушел! Я ж повар, профессиональный повар! А если отстегивать Юрпалову каждый месяц установленную сумму, разве блюда по-людски сготовишь? А?.. He-а! Не получится! А раз так, то по мне лучше в саду копаться, розочки да виноград выращивать, вино делать, чем курортников внаглую обирать. Это ему «ссы в глаза, скажет — божья роса»!

— Жаловаться не пробовали?

— Куда? — удивился старик. — Если только в Москву, так там такую мелочовку и рассматривать не будут, сразу же отошлют сюда, на место разбираться, а здесь у Юрпалова все схвачено. Вся их кодла за Катериной Второй как за каменной стеной. И ничего с ним не сделаешь! Вот вы завели на него дело, когда Майера взяли, а чем кончилось? Пшиком!

Старик отпил еще четверть кружки, пребывая в самых расстроенных чувствах.

«Какой могучий человек! — уважительно подумал Оболенцев. — В его годы так лихо пить». И, последовав примеру хозяина, отпил столько же.

— Прекрасное вино! — опять похвалил он Скорину. — Без дураков!.. А кто это — Катерина Вторая?

— Неужто в Москве о ней неизвестно? — искренно удивился Скорина. — А она лапшу на уши вешает, что всех там знает.

— Вы мне все-таки не ответили, кто это — Катерина Вторая? — настаивал Оболенцев.

— Сразу видать, не местный! — заворчал дед. — Тут ее все знают! Нельзя не знать. Так у нас прозвали Борзову Тамару Романовну — ого-го баба! Хватка у нее железная, да и ума не занимать. Подожди!..

Он хлопнул себя по лбу, словно вспомнил что-то важное, и, ничего не говоря, не совсем ровной походкой пошел к дому. Через минуту он вернулся назад с большим капитанским биноклем в руках.

— Какой замечательный бинокль! — позавидовал Оболенцев. — Таких не продают, к сожалению. Подарок?

— Подарок! Это когда я работал еще в «Морском». Капитан дальнего плавания подарил. Обслуживал я его свадьбу. Как видно, так угодил, что решил подарить он мне на память нечто незабываемое… Вставай! Пошли, чего покажу.

Павел Тарасович повел Оболенцева вокруг своего дома.

Оболенцев шел по выложенной морским булыжником тропинке и испытывал невольное восхищение этим ухоженным садом. Во всем чувствовалась крепкая рука настоящего хозяина, который с землей на «ты», и эта любовь взаимна.

Они подошли к забору с тыльной стороны домика деда.

Павел Тарасович раздвинул ветви высоченных, выше человеческого роста, кустов малины и показал рукой на кирпичный особняк.

Протянув Оболенцеву бинокль, дед сказал, усмехаясь:

— Царица без дворца, что жених без женилки! — И добавил: — Ha-ко, глянь!

Оболенцев взял бинокль и посмотрел на «дворец».

Там уже шли последние работы: докрашивали фасад, мостили булыжником дорогу к подземному гаражу, навешивали массивные металлические ворота. Всем этим занимались загорелые солдаты, видимо, из расположенного неподалеку стройбата. Обнаженные по пояс, в выгоревших на солнце галифе и в сапогах, они под присмотром сидящего в тени на веранде прапорщика наводили последний глянец.

Медная крыша строения сверкала, как золотая.

Оболенцев вернул бинокль деду и спросил:

— А вы знакомы с этой царицей?

Скорина так удивился, что потерял поначалу дар речи.

— Я-а? — протянул он, наконец обретя его вновь. — Да она, Тамарка, у меня еще в «Морском» с поварих начинала. Шустрая была девка, но вороватая, за ней глаз да глаз нужен был…

Он прищурился и посмотрел в бинокль на дом своей бывшей поварихи. На короткое время замолчал, видно, предался воспоминаниям. Неожиданно рассмеявшись, старик сказал:

— Помню, сколько раз за руку ее ловил, никогда меры не знала! Мясо, масло… волокла сумками неподъемными. Иной раз диву давался, как это бабе тяжесть такая под силу? Ничего, сдюжила!..

Скорина неожиданно развернулся и быстро, так, что Оболенцев едва за ним поспевал, вернулся обратно в беседку. Привычно, словно и не вставал из-за стола, он налил опять по полной кружке, сделал пару глотков и продолжил:

— А как Петьку, муженька ее, первым секретарем в горкоме комсомола сделали, так сразу выплыла на быстрину: сперва пирожковой ведала, потом рестораном «Грот» — это тем, что в ущелье… Налилась, сладкая стала баба, медовая… Сам Липатов на нее глаз положил. И не только глаз…

— Кто такой Липатов? — Оболенцев притворился, что в первый раз слышит эту фамилию.

— Липатов-то? — засмеялся Скорина. — Ну, уж этого вы должны знать! — Старик опять перешел на «вы». — Наш первый секретарь царькома!

— Обкома, что ли? — переспросил Оболенцев.

— Ну! — утвердительно произнес Скорина.

— А откуда это?

— Царьком-то? — переспросил дед и отпил из кружки. — Да в народе так называют.

— Метко! — одобрил Оболенцев.

— Народ — он все видит!.. Недаром говорят: «От трудов праведных не построить палат каменных».

— Да уж! — кивнул головой Оболенцев. — На зарплату Борзовой такой дворец не отгрохать: трехэтажный, с медной крышей, с подземным гаражом…

Оболенцев сделал паузу, но Скорина охотно подхватил эстафету:

–…со своей котельной, сауной-баней, кухней с автоматической подачей пищи в столовую, когда все запахи остаются внизу, а наверху лишь цветы и музыка… Участок в гектар. Цветники и теплицы. У меня просили черенки роз, они знаменитые…

— Дали?

— А чего не дать? — пожал плечами старик. — Деньги платят хорошие…

— Но нетрудовые! — напомнил Оболенцев.

— А это уже ваша забота! — отшутился Скорина. — Садовник покупал, а у меня с ним войны нет.

— Мы остановились на покровительстве Липатова! — напомнил Оболенцев.

— Через его постель Катерина Вторая и стала царицей! — засмеялся Скорина. — Все рестораны и общепит города под ней ходят! Городским трестом командует почище любого мужика. Сила!

— А муж что?

— Чей? — забыл про мужа Скорина.

— Да Борзовой, конечно!

— A-а, Петька! — насмешливо протянул дед и рассмеялся. — И он не внакладе: тож возвысился, третий год как секретарем горкома партии служит.

— И чем он там заведует? Идеологией?

— Идеологией он поначалу командовал, но не справился с хромоногой, — обстоятельно пояснял дед. — Потом его перебросили заправлять общепитом, торговлей и органами всякими, милиция и судьи перед ним на цирлах ходят, почище балерин…

— Берет? — неожиданно спросил Оболенцев.

— Вот чего не знаю, того не знаю! — открестился Павел Тарасович. — Говорят, натурой хапает…

— Борзыми щенками! — рассмеялся Оболенцев.

— Щенки-то ему зачем?

— Это у Николая Васильевича Гоголя есть такая пьеса, «Ревизор»! — пояснил Оболенцев.

— Помню! — кивнул головой дед. — Школьная программа.

— А говорите, «зачем ему щенки»? — усмехнулся Оболенцев.

— Песенка по радио часто передается: «Это мы не проходили, это нам не задавали».

— На вас как на свидетеля можно положиться? — неожиданно спросил Оболенцев.

Павел Тарасович задумался. И думал долго, пока его кружка с вином вновь не опустела.

Оболенцев не торопил его, а тоже молча потягивал вино, какого никогда в жизни не пробовал. «Ванька позавидует! — думал он про себя. — Ему рыбзавод достался: грязь и вонь. А мне такая благодать: и старик симпатяга, и вина такого в магазинах не купишь».

— Скажу вам честно, как на духу, времени, чтобы врать, уже не осталось: если дело будет расследоваться в нашем городе, то все позабуду, что вам тут порассказал, а вот если Москва-а… — протянул он последнее слово.

— Москва из доверия еще не вышла? — усмехнулся Оболенцев, зная, как из Москвы любят спихивать дела обратно, на периферию, и что из этого получается, какие трагедии и новые преступления.

— Надо же во что-нибудь верить! — тихо проговорил Скорина. — Вы небось тоже жизнью рискуете?

— Ну, жизнью вряд ли! Карьерой — возможно.

— Вот видите! — удовлетворенно заметил дед. — Зло не может торжествовать вечно. Сколько веревочке ни виться, а концу быть!

— Значит, если команда приедет из Москвы, я могу на вас рассчитывать?

— Только если вы будете в этой команде! — тоже, в свою очередь, уточнил Павел Тарасович.

— Это почему? Вы меня знаете без году неделю…

— У Майера глаз верный! — перебил его Скорина. — Если он вам доверился, значит, вы — стоящий человек!

— Ну, спасибо! — смутился от похвалы Оболенцев.

— Ну, пожалуйста! — в тон ему отозвался Скорина. — Вина налить еще?

— Пожалуй, хватит. Дел еще много!

— По горло? — усмехнулся дед.

— По горло вина налил в себя! — засмеялся Оболенцев. — А дел — выше макушки!

Оболенцев уже поднялся, чтобы распрощаться со стариком и уйти, как услышал стук хлопнувшей калитки.

Скорина обернулся на стук вместе с Оболенцевым.

К дому по мощенной камнем дорожке шла красивая молодая женщина. Ее светлые до плеч волосы искрились в солнечных лучах. Цвет платья подчеркивал загар, а обрамляющие дорожку кусты роз служили настоящей драгоценной оправой ее красоте.

Оболенцев замер на месте, решив, что ему она померещилась от лишней кружки вина.

— Оленька! — завопил радостно дед, делая отчаянные попытки приподняться. — Какой у меня, старика, день сегодня выдался! Почаще бы, почаще…

Ольга подошла к беседке и, почувствовав пристальный взгляд гостя, несколько смутилась. Скорина тотчас представил ей Оболенцева:

— Оленька!.. Вот познакомься, гость из Москвы!

Женщина смело протянула руку Оболенцеву и представилась:

— Ольга!

— Оболенцев Кирилл Владимирович! — с трудом выговорил он свои почти полные паспортные данные. И тоже смутился. Очень ему понравилась эта женщина.

— Наверняка весьма важный человек! — улыбнулась Ольга.

И ее улыбка сразу согрела оледеневшее после развода сердце Оболенцева.

— Слишком солидно представился? — улыбнулся в ответ Оболенцев.

— Пожалуй, — со значением сказала она. — Надеюсь, я вам не помешала?

— Ну что вы! У Пал Тарасыча такое вино великолепное.

— Мне это известно не хуже, чем вам! — уколола Оболенцева Ольга. — Я все-таки родственница!

— Присоединяйтесь к нам! — предложил захмелевший не только от вина Оболенцев.

«Любовь с первого взгляда!» — подумал он. И ощутил такую радость, какую давно не испытывал.

— Не пью! — отрезала Ольга. Она сама себе удивлялась.

«Что это со мной? — спросила она себя мысленно. — Грублю, смущаюсь от взгляда. И это смятение чувств. Неужто влюбилась, девочка?»

Чтобы скрыть смущение, она обратилась к старику:

— Павел Тарасович, я вам валокордин принесла, ведь кончился?

И протянула деду пузырек с лекарством. Дед взял пузырек и, задержав руку Ольги, нежно и старомодно ее поцеловал.

— Вот спасибо! И действительно кончился.

Он ушел в дом, вероятно, чтобы положить в аптечку валокордин.

Ольга, все еще не глядя на Оболенцева, села на скамеечку и только тогда рискнула посмотреть на него.

— Отдыхать приехали? — спокойно спросила она. Оболенцев утонул в ее глубоких глазах, и до него не сразу дошел смысл сказанных слов. Наконец он опомнился:

— Отдыхать! Конечно, отдыхать!

— А с Павлом Тарасовичем давно знакомы? — ненавязчиво поинтересовалась Ольга.

— Первый день! — как школьник отрапортовал Оболенцев. — Но слышал о нем раньше.

— Надеюсь, что только хорошее! — опять заершилась Ольга. — Плохому все равно не поверю. Это такой человек…

— Очень хороший человек! — подтвердил Оболенцев. — Не ломитесь в открытую дверь, Оленька! Я на вашей стороне.

Голос Оболенцева звучал так нежно и ласково, что, казалось, еще мгновение — и он замурлыкает.

Ольга просто физически ощутила волну энергии, идущую от него, и отчего-то густо покраснела. Впрочем, она-то прекрасно знала — отчего: уже больше года прошло, как она разошлась с мужем, и лишь во сне иногда ощущала объятия неведомого ей мужчины — молодого, красивого, сильного.

Ее темпераментная натура истосковалась по мужской ласке, и много усилий приходилось прилагать, чтобы не пуститься во все тяжкие, чему весьма способствовала обстановка на работе, где некоторые из ее сослуживиц коллекционировали высокопоставленных чиновников, как коллекционируют монеты или марки.

И вот перед ней стоял сильный, хотя уже не молодой мужчина — от него исходила такая жизненная сила, что, возьми он ее сейчас на руки и унеси в заросли сада, она бы не сказала ему «нет».

— А кто вам о нем рассказывал, если не секрет? — спросила Ольга, чтобы только говорить с ним, слышать его завораживающий голос.

«Пора пришла, она влюбилась!» — вспомнила она.

— Секрет, Оленька! — пытался заинтриговать Оболенцев. — Но, если очень хотите, поделюсь им.

— Конечно! — подтвердила Ольга. — Можете мне доверить даже такую великую тайну, что вы — женаты! — не выдержала она. Выпалив эту для нее самой неожиданную фразу, Ольга густо покраснела и опустила глаза, стыдясь своего откровения.

— К счастью, разведен! — ответил Оболенцев, увидев ее заинтересованность.

— Почему к счастью? — не поднимая глаз, спросила Ольга. — Развод — это всегда трагедия, или драма, или…

Она замялась, и Оболенцев, смеясь, закончил за нее:

–…или комедия!

Ольга не выдержала и тоже звонко засмеялась.

— Это уж точно! — согласилась она с его утверждением. — Если брать мой случай: в суде, во время развода, мой муж был очень расстроенным, мне даже стало жаль его и немного стыдно. А вышел из суда и говорит мне: «Слушай, я проигрался на бегах, не одолжишь мне некоторую сумму? Выиграю, отдам!»

— Адам хороший был человек! — усмехнулся Оболенцев.

— А почему вы думаете, что Адам был хорошим человеком? — вздохнула Ольга. — Из рая-то его выгнали!

— Из рая его попросили, потому что Ева его подбила вкусить от древа познания, — пояснил Оболенцев. — Женщины — такой народ: на что хотите могут подбить мужчин — и на плохое, и на хорошее!

— Ну конечно! — возразила Ольга. — Как что, так сразу женщины виноваты! Но если бы Адам сам не посмотрел на сливы, Ева не соблазнила бы его яблоком. Своей головой думать надо.

Из дома вернулся Павел Тарасович, держа в руках большую эмалированную миску.

— Сейчас черешни нарву! — пообещал он Оболенцеву. — Вряд ли в столице такую отведаешь…

Ольга решительно забрала у него из рук миску.

— Я сама нарву! — И убежала. Скорина задумчиво посмотрел ей вслед.

— Золотой человек! — сказал он, когда Ольга скрылась в саду. — Докторша она… Все у нее, как надо, — и стать, и характер…

— Ну, характер у нее ершистый! — заметил, улыбаясь, Оболенцев.

— Не без того. Но без иголок кто, так наши щуки того мигом слопают и не подавятся… Золотой человек, говорю тебе! — опять перешел он на «ты». — А вот жизнь у нее не сложилась. За племяшом моим замужем была… Пустой оказался малый. Игрок!.. Развелась, а теперь вот одна. А ты это, сам-то как, семейный?

— Что? — рассеянно переспросил Оболенцев.

— Женатый ты, спрашиваю?

— Разведенный! — усмехнулся Оболенцев.

Павел Тарасович сразу же оживился, в глазах его заискрились огоньки. Он вновь налил вина.

— Давай выпьем за этого золотого человека! — предложил он и, стукнув своей кружкой по кружке Оболенцева, выпил залпом до дна. Правда, налил он и себе, и гостю понемногу.

Остатки — сладки!

— Так ты, того, не теряйся! — заговорщически произнес дед. — Я чего говорю-то, не подумай, гордая она… просто редко сейчас можно найти такую девку…

Ольга не слышала их разговора.

Схватилась она за миску, чтобы нарвать черешни, не только потому, что хотела помочь деду. Главное было для нее — разобраться, что с ней происходит.

Привычно обрывая с веток спелые ягоды, она автоматически складывала их в миску, а мысли ее были далеко.

«Пойдет он меня провожать или нет? — думала она. — А если пойдет и напросится в гости? Хватит ли у меня сил отказать ему или нет? А если нет, не поймет ли он это как доступность: если ему не отказала, значит, и всем другим не отказываю?»

Руки ее задрожали от одной мысли, что она останется наедине с этим мужчиной и…

О том, что может случиться дальше, она старалась не думать, миска с черешней сразу же становилась такой тяжелой, что приходилось удерживать ее уже двумя руками.

«А, ладно! — решила Ольга. — Что будет, то и будет! Зачем загадывать?»

И она вернулась к беседке, уже влюбленная по уши.

— О-о! — заметила она, глядя, как Павел Тарасович и Оболенцев допивают последние капли из кружек. — Пьянка в самом разгаре. А потом на сердце будете жаловаться? — улыбнулась она.

— А что на сердце жаловаться, — улыбнулся в ответ ей Оболенцев, — если «ему не хочется покоя»?..

— Это говорите вы или выпитое вами вино? — ехидно спросила Ольга.

— Это говорит мое сердце! — искренно ответил Оболенцев.

И его искренность понравилась Ольге.

— Что ж! — удовлетворенно заметила она. — Будем считать, что вино осталось в желудке и кровь доставила его в сердце лишь в незначительном количестве.

— Сразу видно — доктор! — одобрил Скорина. — Так мудрено, что я ничего и не понял. Стар стал, соображаю уже туго! — пожаловался он печально.

— Еще одну бутыль разопьете с гостем, совсем перестанете соображать! — укорила деда Ольга. — Вам уже нужно довольствоваться качеством, а не количеством. Ясно?

— Ясно, Оленька! Я же не каждый день! Гость редкий, из самой Москвы! Зашел, уважил! И человек какой! Ну, я и увлекся…

— Ладно уж! — сменила гнев на милость Ольга. — Раскаяние — первый шаг к исправлению…

Выпитое вино начало сказываться, и Оболенцев зашептал что-то на ухо деду.

Но выпитое вино начало сказываться не только на Оболенцеве, поэтому и дед перестал понимать сказанное шепотом.

— Не понял! — взглянул он пьяными глазами на Оболенцева. — Ты громчее!

Ольга расхохоталась, поняв его затруднения.

— Если вам туалет нужен, то, извините, все удобства за углом! Вон по той тропинке идите, не промахнетесь!

Оболенцев виновато улыбнулся и пошел по тропинке, Павел Тарасович закричал ему вслед:

— Погодь! Компанию составлю!

Скорина поднялся и поплелся вслед за гостем. Тот остановился, дожидаясь его. Ольга с улыбкой смотрела им вслед, хоть ей и было немного неловко.

— Знаешь, почему Майер хоть и жулик, но хороший человек? — неожиданно спросил у Оболенцева Скорина, едва поравнявшись с ним.

— Довольствовался… — начал было вспоминать прошедший разговор Оболенцев.

— Не только! — прервал его старик. — Майер никогда не хватал за глотку подчиненных. Нужно, например, дать приезжей комиссии, он вызовет всех и прямо так и скажет: «Кто сколько сможет!»

— С миру по нитке, голому — рубаха! — заметил Оболенцев, идя рядом с дедом.

— Это же копейки по сравнению с тем, что делается сейчас! — пьяно заворчал Скорина. — Одно дело пользоваться несовершенством правил торговли, другое — грабить все и вся.

Павел Тарасович долго еще высказывал Оболенцеву свои взгляды на новую администрацию, даже тогда, когда гость обживал уютный кирпичный домик, что служил деду не только туалетом, но и подсобкой, где можно было хранить садовый инвентарь.

И когда сам дед поменялся с ним местами, все равно его голос не умолкал.

«Соскучился старик по разговорам задушевным, — подумал Оболенцев, — вот и не может остановиться. Но все по делу говорит, это — не словесный понос, которым отличаются наши горе-руководители».

Ольга встретила их замечанием строгой воспитательницы:

— Руки, надеюсь, вымыли?

— Так точно, доктор! — вытянул руки по швам Скорина.

Но тут же покачнулся, и Оболенцев был вынужден подхватить его под руку, иначе старик грохнулся бы на землю.

— Ну-у! — протянула обеспокоенно Ольга. — Кажется, Павлу Тарасовичу пора в постельку! Кирилл, помогите мне отвести его в дом.

Скорина безмолвно дал увести себя и даже согласился лечь на диван. Когда он услышал, как Ольга стала прощаться с Оболенцевым, объясняя, что ей, пожалуй, надо уже уходить, чтобы домой попасть засветло, старик неожиданно решительно поднялся с дивана и заявил:

— Я пойду тебя провожать!

— Еще чего! — возмутилась Ольга. — А кто вас потом доведет до дома? Не иначе, мне придется, а потом вы опять пойдете меня провожать, и так до бесконечности.

— Павел Тарасович! — успокоил старика Оболенцев. — Я провожу доктора до самого дома. Она будет в полной безопасности.

— Думаешь, это ей нужно? — неожиданно спросил Скорина и молодцевато запел: — Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где мой черный пистолет? На Большом Каретном…

Ольга взяла плед и укрыла деда.

— По-моему, вы оба несколько перебрали! — сказала она, внимательно глядя на Оболенцева.

— Я в форме, Оленька! Только если вы не хотите, чтобы я вас проводил, то скажите смело, я не обижусь. Это ваше право, и обижаться глупо.

— Хочу! — твердо сказала Ольга, не заметив двусмысленности слов. — Очень хочу. Проводите меня, пожалуйста!..

Ольга закрыла калитку на внутреннюю щеколду, и они пошли по дороге, серпантином бегущей к шоссе.

На юге ночь опускается мгновенно черным покрывалом. И звезды загораются такие огромные, каких в Москве никогда не увидишь.

Но Оболенцев если и видел звезды, то только в глазах Ольги.

— Как быстро стемнело! — заметил он, пытаясь начать раз говор.

— Вы мне лучше откройте тайну: кто вас познакомил с Павлом Тарасовичем? — напомнила Ольга. — Серьезно, я умею хранить тайны!

Оболенцев подумал несколько секунд и, поскольку тайны в этом не было, сказал:

— Майер!

— A-а, понимаю! — сдавленно произнесла Ольга. — Вы, наверное, из той следственной группы, что посадила Майера? Так Павел Тарасович к его делам никакого отношения не имеет!

— Защитница! — улыбнулся Оболенцев. — Кто же вам сказал, что имеет?

— Но почему вы только сейчас явились сюда? Вы следователь?

— Да, следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР! — на полном серьезе ответил Оболенцев. — Так полностью звучит моя должность.

— Если особо важное дело и вам Павла Тарасовича порекомендовал Майер, зачем же надо было столько ждать? — не понимала Ольга. — Или смерть Майера нарушила какие-то планы?

— Майер меня заочно познакомил с Павлом Тарасовичем, когда я был в Нью-Йорке, а до этого я не слышал о Скорине. Я имею в виду Павла Тарасовича, разумеется, — поправился Оболенцев, — а не белорусского просветителя.

— Разве Майер жив? А весь город считает, что он умер в заключении, в лагере. Где-то на Магадане…

— В Воркуте! — усмехнулся Оболенцев.

— И как он выглядит? Постарел?

— На тень отца Гамлета не похож! — засмеялся Оболенцев, вспомнив свое удивление при встрече с Майером. — Когда я его там увидел, то сначала принял за призрак. Правда, Майера, а не отца Гамлета. Физически выглядит прекрасно, по-моему, даже помолодел! А вот тоскует по родине сильно.

— Все они тоскуют по родине, — тихо заметила Ольга. — Не тот возраст, чтобы шастать по заграницам. О душе думать пора.

— Поездить по миру не вредно в любом возрасте. Американцы как выйдут на пенсию, так из-за границы не вылезают. Другое дело, они всегда могут вернуться.

Оживленно беседуя, Ольга с Оболенцевым и не заметили, как подошли к трехэтажным, с облупленной штукатуркой кирпичным домам.

Ольга остановилась, и Оболенцев вдруг понял, что все, они уже пришли и надо расставаться.

— Уже пришли? — обиженно протянул он. — Как быстро!

— Действительно быстро! И не заметила, как дошли!

— Может, еще погуляем? — предложил Оболенцев, глядя в глаза Ольги. Но девушка уже не слушала его, она смотрела на свои темные окна и представляла, что сейчас опять останется одна, а он уйдет и, может, они никогда уж не увидятся.

И эта мысль сводила с ума.

— Хотите кофе? — вдруг спросила Ольга, вспомнив, что героини почти всех фильмов всегда предлагают в таких случаях кофе или чай. — Или чай? — добавила она и густо покраснела.

— Хочу! — обрадовался Оболенцев возможности еще какое-то время побыть вместе с Ольгой.

И тоже не заметил, как двусмысленно прозвучало его «хочу».

Они поднялись по скрипучей деревянной лестнице, каких уже, наверное, лет пятьдесят не ставят, и очутились в крошечной однокомнатной квартирке.

Одного взгляда на обстановку было достаточно Оболенцеву, чтобы определить: здесь живут честно. С одной стороны комнаты стояло несколько книжных полок, сплошь забитых подписными изданиями, с другой стороны, у стены, полутораспальная тахта, а между ними стол, стулья и два кресла. Вот и вся обстановка. Да еще небольшой коврик, лежащий у тахты, и несколько фотографий и гравюр, висящих на стенах.

Но Оболенцеву у Ольги сразу понравилось.

На всем лежала печать хорошего вкуса, все вещи были подобраны так, что составляли единое целое. Красиво, тепло, уютно.

Не говоря уж о том, что на книжных полках совсем не было ерунды, а журналы, которым не нашлось места на полках, лежали рядом ровными стопочками. Это были медицинские журналы, и они, очевидно, требовались ежедневно.

Кухоньку, метров в пять, Оболенцев не успел разглядеть. Заметил он только царящие там чистоту и порядок.

Едва закрыв за собой дверь, они бросились друг другу в объятия, словно два путника, случайно вышедшие из пустыни к чистому роднику, которые бросаются пить, позабыв обо всем на свете.

Так Ольга с Кириллом, измученные жаждой ожидания любви, слились в первом поцелуе и захлебнулись в нем, не в силах оторваться друг от друга.

Когда они оба судорожно набрали в легкие воздуха, Ольга тихо шепнула Оболенцеву:

— Не торопись!

Но он осыпал Ольгу такими жаркими поцелуями, что у той не хватило ни сил, ни желания оказать хоть малейшее сопротивление, когда он стал ее раздевать…