Культурные особенности – II. Божья воля

Александр Зарубин

Продолжение битвы за райский мир. Когда Эрвин Штакельберг сходил на берег этой планеты – ненадолго, в отпуск после длинного и изматывающего перелета, с него взяли подписку с обязательством «хранить мир и уважать культурные особенности туземного населения».Культурные особенности уважать надо. Волонтер убедился в этом еще в первую ночь, когда неосторожный сон на траве обернулся тремя женами в паспорте. Но с остальным…Война давно здесь идет в полный рост, и горе тем, кто не хочет этого видеть.

Глава 2 Эмми. Тёмные коридоры

В коридорах Эмми пришла в себя. Это было ее царство — обшарпанные бетонные стены, низкие потолки, лиловое мерцание энерговодов и багровое, тусклое — аварийных ламп. Полумрак, сырость и звенящая в закоулках капель. Штурмовики приуныли, даже черный Абим поник головой, озираясь растерянно на звон воды и шорох ветра в пустых коридорах. Эмми усмехнулась на миг — про себя. Штурмовики да и сам Абим были местными. Дикие дети лесистых равнин планеты Счастье — их пугал искусственный, расчерченный по линейке и циркулю техногенный мир космопорта. Откровенно, до скрипа зубов и нервного дерганья стволами на каждый шорох. В темном углу прошелестела сдутая ветром бумажка, в руках у сержанта отрывисто лязгнул затвор. Абим грязно выругался. В неярком мерцании штурмовых фонарей — лицо его было светящимся, мертвенно — сизым. Эмми усмехнулась — опять про себя. Скользнула вперед — по стенке, звук шагов спрятался, утонул за гулом воздуховодов. Путь преградила глухая железная дверь. Эмми усмехнулась в третий раз, глядя, как тыкаются штурмовики, ища несуществующую ручку. Откашлялась, отодвинула Абима в сторону, шагнула вперед. Голографический терминал вспыхнул радугой у лица. Это было как раз то, зачем ее сюда взяли. Технологический уровень, автоматизированная система слежения, авторизация доступа, логин и пароль… Руки затекли, Эмми помянула про себя матом федеральных жмотов, скормившей колонии провалившийся на родине световой интерфейс вместо нормальной, человеческой клавиатуры. За спиной отрывисто лязгнула сталь. Штурмовики затянули тягучее:

— Оммм

— Брамимонда…

Хором на десять голосов. Вспышки света пробежали волной по раскрытым ртам и широкоскулым, расрашенным перечеркнутой молнией лицам. Дети лесов — дурацкий голографический интерфейс казался им дикой, непонятной разуму магией. Эмми усмехнулась, Абим, украдкой, показал ей кулак. Та кивнула, обернулась и взмахнула руками опять. Голографический интерфейс откликнулся ей — ореолом, серебристым огнем на ладонях. Паролей она не знала, да ей и не требовалось. Система была колониальная, адаптированная, изъеденная закладками, контролерами и черными ходами федеральных ведомств.

Зачем в чисто техническую сеть подвальных этажей космопорта встроила свой контроллер федеральная налоговая полиция — Эмми не знала, да и не задумывалась. Просто влезла и ввела старый, подслушанный в еще прошлой, земной жизни код. Доступа не получила — налоговые не вчера родились и пароли меняли регулярно — но он ей и не нужен сейчас. Мигнул знак отказа, Эмми усмехнулась, выловила из потока мусорных данных уникальный идентификатор, вышла из системы и снова зашла. Контролька вторая — федерального департамента сетевого контроля и модерации. «Эти что собрались ловить на складе технических чертежей, карт и должностных инструкций?» — украдкой подумала Эмми, аккуратно вводя стащенный у налоговиков идентификатор. Готово — теперь налоговая считала ее модератором, а пропагандисты — налоговиком. А фаерволл космопорта ее не видел вообще — не по чину теперь ему Эмму видеть. Финальный взмах, серебристая молния скользнула меж пальцев, приветственно вспыхнул зеленый огонь:

«Доступ разрешен».

Дверь с тихим шипением откинулась вбок. Замерцали лампы — тёмный коридор впереди окрасился красноватым, неярким светом.. За спиной лязгнул сталью затвор — черный Абим готовил к бою штурмовую винтовку.

— Оммм — глухо выдохнули его бойцы, — омм, Брамимонда…

В переводе с туземного: «смерть». Официальная должность Эмми — теперь, согласно приказа Жана Клода Дювалье, доктора медицины. Выглядело шуткой, но нет — она лично видела строку в платежной ведомости.

Абим шагнул вперед, ловя на прицел полутьму коридора. Эмми скользнула за ним — на мягких ногах, тихо и аккуратно. В руках — люггер и отключенная пока нейроплеть. Пошутил ее шеф или нет — но ей сейчас лучше соответствовать занимаемой должности.

Идти было долго — коридор ветвился, петлял, то и дело уходя в стороны. Мерцали лиловым над головой провода, черная грязь пузырилась, противно хлюпала под сапогами. Эмми скользила впереди. Человек — тень, невидная здесь и неслышная. Абима пришлось отодвинуть — в туннелях гигант слишком шумел, вжимал голову в плечи и путался даже на простых поворотах. Остальным было еще тяжелей. Эмми вела их, следуя за линией энерговодов на потолке и периодически сверяясь со схемой. Голограмма вспыхивала огнем между пальцев, штурмовики сзади замирали, выдыхая хором свое тяжелое «оммм». По десятому разу — бесило люто. Эмми притормозила — чуть, пристраиваясь рядом с Абимом.

— Слушай, — спросила она, аккуратно понизив голос до шёпота: — а что — там? На миссии?

Струйка пота скользила у того по виску — серому сейчас. И голос глухой, рвущийся — будто воздух подземелья давил черному гиганту на грудь. Но тот собрался, стряхнул ладонью пот с высокого лба и ответил:

— Не знаем, сестра. Груз у шефа пропал. На орбите, был транспорт до внешних планет — был и исчез без следа. По последнему сигналу — чисто, федералы им проверку документов устроили и все. Потом — все. Грузовик без следа, а груз потом на луне Геллера засветился. Засветился и опять канул — сумел уйти у наших людей буквально меж пальцев. А сейчас всплыл — верные люди из портовых видели, как федералы его с челнока в двадцать седьмой ангар втихаря перекидывали. Короче, шеф велел разобраться и зачистить там все.

— Федералы? — Эмми опять замерла, прикидывая, насколько безопасно брякнуть сейчас Абиму в лицо: «Я с десантной бригадой драться не подписывалась». Улыбается, черт. В неярком свете потайных фонарей — белым сахаром сверкнули крепкие зубы. Эмми поежилась опять, вспомнила поле, мамонта и кривой алый нож. Слова завяли на языке. Абим заметил ее мандраж. Кивнул, убрал улыбку, коротко пояснил:

— И да и нет. Шума нет, на линиях чисто, полиция приказов о содействии не получала — шеф бы знал. Похоже, работали федеральные, но не власти. Кто-то из их рядовых чудит втихаря.

— Кто?

— Неизвестно. Но ребята серьезные — на луне Геллера их обнаружили. И уже пытались прихватить.

— И… — Эмми опять сглотнула, вопрос задрожал на губах. И растворился в полутьме коридора — так и невысказанный. Абим дернул лицом:

— Там наш ударный провод был. Весь. И упустили.

Эмми невольно поежилась. Ударный «провод» местных штурмовиков — это не федеральный десант, но тоже очень и очень серьезно. Встряхнулась, разминая ладони. Лампа мигнула, по потолку пробежал голубой огонек, отразившись бликами на лицах туземцев. Идти было далеко, терминалы еще будут впереди, но… Схему Эмми решила запомнить на память сейчас. Чертов голографический интерфейс — дурная штука, руки от нее в момент затекают.

Два поворота налево, направо, вниз и наверх. Шорох воды по углам, тьма и мертвенный свет технических ламп и энерговодов. Мерцающие бледные лица — лучи фонарей плясали, дробясь на зеркальной коже туземцев. Коридор сужался, идти приходилось по одному. Аккуратно, оглядываясь на поворотах. Налево, направо и снова — наверх. Пока Эмми не ткнула пальцем в люк над головой и не сказала:

— Пришли…

— Точно? — аккуратно спросил Абим, озираясь. Эмми даже удивилась сейчас — взгляд Абима описывал петли по потолку, остановившись вверху, прямо на маркировке штрих-кода. Не видя, явно не понимая — до того большие у него были сейчас глаза. Эмми протянула руку, на пальцах вспыхнул багровый крест:

Именем федерации, доступ запрещен.

— Видишь? — пояснила она, — федеральный уровень, колониальные системы блокированы, все. Что бы оно ни было — это здесь.

— Кванто кхорне, — рявкнул Абим. Решился. Будто воздухом джунглей повеяло по коридору — так прогремел, отразившись от стен их боевой клич, глухая, резкая солдатская песня.

— Кор кхванте, — синхронно ответили штурмовики. Затворы залязгали, лица подобрались, налились на щеках хищным, мертвенным блеском знаки перечеркнутой молнии. Абим лязгнул склянкой, с его пальцев потек белый порошок — струйкой, людям на лица. Глухо хлопнул вышибной заряд. Противно, до боли в ушах заскрипели проржавевшие петли.

И тут Эмми поняла то, что должна была сразу понять: блок на двери стоял не просто федеральный. Тараканья морда в углу, эмблема десантной бригады, мать ее так. По пальцам — волною нервная дрожь. Абим мазнул белым порошком и ей по лицу. За спиной завыли привычное: «Оммм, брамимонда». Оставалось идти вперед и надеяться, что волнения со стороны не видно.

Первый человек попался им сразу — почти, у лестницы, за углом длинного внутреннего перехода. Эмми даже не успела сообразить — просто поймала ухом стук каблуков за стеной, метнулась в сторону — на мягких лапах, по-кошачьи неслышно. Человек за углом длинного технического коридора — она не разглядела сперва в полумраке — кто, лишь заметила силуэт. Чёрную тень, гремящую пилотскими сапогами. Человек прошел мимо нее, увидел штурмовиков, замер на миг, метнулся — в сторону, слепо, срывая с пояса ребристый изогнутый ствол. Открыл рот, попытался крикнуть — лишь зубы сверкнули во тьме. Эмми спустила курок. Люггер коротко рявкнул, человек сглотнул воздух, упал и затих, так и не издав ни звука. Шорох шагов.

— Влад, что…

Голос хлестнул по ушам — тихий, мелодичный и тонкий. И тут же звон — фарфоровый чайник выпал из рук, упал, разлетевшись по стенам осколками. Абим прыгнул, полицейский «Скорпион» в его руках залаял, забился короткой сдавленной очередью. Шум падения, короткий, сдавленный хрип. И тишина. Эмми огляделась. Человек в пилотском костюме был мертв — две девятимиллиметровые пробили грудь и горло. Пули люггера Эмми с ликом Эрзули Дантор на эбеновой рукояти. В руках — Эмми на миг замерла, пригляделась — в ее грудь еще целился пилотский клеевой пистолет. Мертвый палец застыл, словно еще пытаясь вытянуть клемму предохранителя. Мерзкая штука, Эмми даже передернуло на миг. Но…

Абим присвистнул, Эмми оглянулась к нему. Хлопнул заряд, снося с петель толстую дверь в конце коридора. Вспыхнул свет — тусклый, красноватый свет аварийных ламп, озаряющей вытянутый, темный в углах технический зал ангара. Штурмовики рассыпались в цепь — густо, от стены до стены, зашагали, вытягивая, под стук автоматов, на ходу свою гортанную дикую песню. Туземную, дикую песнь джунглей планеты «Счастье». Автоматы лязгали еще дважды, очереди «скорпионов» ревели, снося людей. Испуганных, зеркальнолицых туземок.

— Тот самый груз, — коротко бросил Абим, оглядывая помещение. Широкий, тонущий а полутьме технический зал.

— ШайАКара… — Выдохнули штурмовики.

Туземный титул их шефа. «ШайАКара», муж тысячи жен… Сизый дым вихрился, уходя струйками в решетчатый потолок. Тело под ногами, Эмми запнулась невольно. Сморгнула, прищурив глаза — у убитой на лбу, под кокетливой челкой — татуировка и впрямь. Знакомая молния, личная печать шефа — она часто видела ее. На скатертях, фарфоре тарелок и лицах штурмовиков. Только здесь, сверху, почти перекрывая ее — скалила пасть хищная тараканья морда.

Дрогнул под ногами настил. Под потолком замигала, задергалась в пазах желтая тусклая лампочка.

— Осторожней, Абим, — крикнула Эмми, рывком уходя в прыжок. В тени, в сторону, прочь, подальше отсюда. Больно ударил по ребрам настил. И — мимо, чудом не задев плеча мелькнула серебристая хищная молния.

Грохот был только потом. Грохот, жалобный скрип и скрежет разодранной стали. Слетела с петель дальняя дверь. Свет хлестнул по глазам — холодный, ослепительно яркий свет штормовых фонарей. На плечах огромной, будто изломанной фигуры в десантном доспехе высшей защиты. Глухой шлем на голове — лес антенн топорщился вверх от висков, делая маску хищной, похожей на лицо богомола. Серебряная молния мелькнула еще раз, метнулась зигзагом по залу, накрывая одного из штурмовиков. Накрыла, раздулась шаром и лопнула, превратив человека в бесформенную кровавую кашу. Дрогнул под ногами настил. Десантник шагнул вперед. «Добро» в руках описало круг, ловя следующую цель широким дулом.

— Май муелле… о, май лулумба…

Провыл хрипло черный Абим. Люто, как заклинание. Вскочил на ноги, вжал в плечо «скорпион» и выдал во тьму оглушительно-длинную очередь. Яркой россыпью искр — рикошеты по десантной броне. Точно в цель — в горящий багровым светом визир над скулами шлема.

— Кванто кхорне, — заорали штурмовики, открывая огонь. Рев хлестнул по ушам — рев выстрелов, медный звон пустых гильз, от стволов — столбы огня и сизого дыма. И холодный, пронзительный писк пустых рикошетов. Хлопок, потом другой, взрыв — фигура дрогнула, окутавшись облаком гари. Глухой кашель — выстрелил подствольный гранатомет. Сержант выкрикнул «ха» выпрямился, загоняя новую гранату в дуло.

Двое метнулись вперед — тенями, с темным диском в руках. Сердце в груди Эмми забилось, бухнуло глухо в ключицы. Теллер-мина, тяжелый стеноломный заряд. Десантник — здесь он был случайностью, страшным, недобрым чудом, но Абим и сам привык творить чудеса. Мина могла его взять. Шаг, еще один. Серый, лаковый блеск тяжелой брони. Эмми потянулась — закрыть уши, открыла пошире рот. Как бы взрывом не выбило перепонки. Не успела. Совсем чуть-чуть. Тонкий девичий визг. Уцелевшая туземка прыгнула с пола, наперерез, покатилась, упала в ноги штурмовикам, сбив обоих на полушаге. Ослепительным шаром — взрыв. На два метра дальше, чем следовало.

Стальной гигант лишь качнулся, «Добро» в его руках развернулось, плюнуло вновь, пробив брешь в рядах черных. Атакующих просто смело. Абим чудом увернулся, встал — опять, прочной глыбой гранита, лицо — не лицо уже, черная, блестящая маска гнева и бешенства. Отшвырнул расстрелянный магазин, потянулся к поясу. Слепо. «Как бы не за ножом» — подумала Эмми — в углу сейчас, невидная и неслышная тень в полумраке. За спиной у Абима — вскрытый технический лаз, ему сейчас так легко прыгнуть назад, уйти, растаять в темноте коридоров.

Абим с хрустом вогнал в патронник новый магазин и дал — в упор — новую длинную очередь. Яростно, люто — прозвенели по полу гильзы, прозвенели, сталкиваясь, амулеты на черной груди. Десантник качнулся, в пальцах у Эммы звонко щелкнул металл. Предохранитель. Подарок их шефа, Аздаргская нейроплеть. На яблоке — надпись брильянтовой вязью. «Коса для моей смерти». Шеф лично дарил. Она еще пыталась понять, что делает, но руки уже все решили за нее. Щелкнул предохранитель, пальнула жаром эбеновая рукоять, задрожала, вспыхнула в воздухе зеленая молния. Свилась в дугу, развернулась и прянула. Десантник дернул ствол к ней — медленно, не успевая. Закружилась, щелкнула плеть, ударила, снеся с маха широкое дуло «добру» уже наведенному для встречного залпа. В ноздри ударил озон, рыжим дождем в полутьме посыпались искры, Абим хрипло заорал «не стрелять». Эмми прыгнула вновь, перекатилась, встала, раскручивая вновь зеленую, мерцающую ленту силовой плети.

Уцелевшие штурмовики рявкнули — хором, голоса зазвенели, отразившись эхом от стен.

— Оммм.

…Омм брамимонда…

Десантник отступил назад. Помотал железной башкой — резко, ставя визиры на место. И ответил вдруг. Непонятно с чего. Неживым, синтезированным голосом:

— А я Арсен. Чтоб вас всех, суки.

Сверкнул в воздухе широкий нож, звякнув обухом об медную окантовку. Эмми лишь усмехнулась, прыгая вперед. И вторая атака чуть не стала ее последней. Разворот, закрутка, бросок — зелёная молния прянула, изогнулась в воздухе, тянясь жадными струями силовых полей к горлу. Налетела на нож, лопнула и упала, бессильно, в облаке искр. Арсен рванулся — с места, наперерез. И быстро, неправдоподобно быстро для громоздкой и страшной фигуры. Брызнули искры — наплечник брони в перекате выбил дробь о решетку. Прогрохотала очередь — низко, над головой. Абимовы пули пробили дробь по кирасе, чуть притормозив Арсену бросок. Эмми успела — едва, но успела уйти с места в прыжок, разминувшись со свистнувшим в воздухе лезвием. Нейроплеть сократилась почти на треть. Обрубленный ножом конец лежал на полу — куском мертвой, безжизненной проволоки.

Десантник шагнул к ней — быстро, движения были выверены и нечеловечески точны. Гремели пластины брони — мерно, похоже на насекомого. На наплечнике — зеленым по белому цифра семь. И эмблема бригады. Хищная, тараканья морда. Как на лицах убитых штурмовиками.

«Местные ведь не рисуют знаки просто так. Особенно такие»

Подумалось вдруг ни с того ни с сего. Эмми сделала выпад, потом другой. Плеть взмыла и отлетела прочь, укоротившись еще на пару сантиметров. Поворот. Уход в сторону, прыжок, новая атака. Плеть свистнула в воздухе — жалобно, опять напоровшись на нож. Еще минус десять сантиметров дистанции. Скоро чертов десантник достанет ее и рукой. И Абим молчит, боится зацепить Эмми на рикошете. Прочие вообще застыли, тянут свое дурацкое «ом-м-м-м» в десяток глоток. Чудо — пламенем горит в их глазах. Отворот, десантный нож рвет, пластает на дольки воздух — мимо. Опять. Повезло. Багровая полутьма. С потолка, от разбитых ночных фонарей летит вниз, сверкая, острая стеклянная крошка. Новый выпад, струится по полу зеленая плеть. Отворот. Подошва скользит, глухо лязгает, вздыбливается под сапогом стальная решетка настила. Чуть не споткнулась о измятый куль под ногой — тело. Одна из убитых штурмовиками туземок. Пластает воздух десантный нож — серебристой речною рыбкой. Таракан на плече… свет фонаря пляшет, вьется на черной эмали. Мерцает, как на туземном лице.

Эмми вдруг наклонилась и — непонятно с чего — рванула за волосы мертвое тело. Притянула к себе. Свет уколол глаз, раздробившись в чужих щеках — на вязи татуировки.

— Курвасса мать вашу мит орен.

Громоподобный, усиленный динамиками клич. До боли в ушах — злой, тяжелый и матерный. Плеснул багровым светом визир. Десантник рванулся к ней. Крикнул — вроде бы имя, Эмми не разобрала. Ушла перекатом в сторону, развернулась, потянула плеть на себя. Зеленая молния натянулась, ужалила в латные сапоги. Обернулась, хлестнула выше, уже по ногам, сжигая и плавя все под доспехами. Десантник упал. Замер на полушаге, качнулся и рухнул — тяжело, наполнив зал гулом и скрежетом мнущейся стали.

Крик — по ушам. Женский, тонкий, захлебывающийся. Хлестнул, задрожал и утих — вмиг, оборванный сухим стуком очереди. И тут же, вдруг тишина — ватная, глухая до боли. Руки дрожали. Эмми смотрела все вниз — истово, не отрываясь. Мысли стучали в виски — гулко, как молотком в бочку.

«Целый десантник, о черт. Непобедимый, мать его так. Зачем я полезла, дура? Могла же уйти…»

Тишина лопнула, разорвалась кличем на десять штурмовых глоток.

— Омм брамимонда

«Ага, и скрываться потом в коридорах всю жизнь. Нет уж»

Абим встряхнулся, закидывая автомат на плечо, смерил ее взглядом, пробормотал:

— А шеф был прав. Воистину брамимонда.

В переводе с туземного — смерть. А ведь, теперь, после невозможного — да. Ручная смерть господина Жана Клода Дювалье, доктора медицины… Абим поклонился, штурмовики вытянулись, отдали честь.

— Теперь все. Пошли, давай выбираться отсюда.

Коротко бросил Абим. Протянул руку. Эмми поежилась — чуть. Вспомнилось поле и мамонт. И смешные котята на варежках. Ну уж нет.

Эмми сделала вид, что не заметила. Шагнула к лежащему на земле телу, наклонилась, вывернула нож из мертвой руки. Десантный, прямой клинок, у зазубрин на обухе надпись — непонятная глазу вязь и смешная, большеглазая рожа. Сорвала и ножны — пусть будет трофей. «Только надпись потом свою выбъю». Демонстративно пристроила на пояс, повернулась, кивнула Абиму — теперь, мол, можно, пошли. Тот улыбнулся — явно понял намек. Кольнуло бедро — нож не свой, болтался в лямках, коля бок крестовиной.

***

А выбраться с космопрота оказалось до смешного легко. Опять вниз, коридорами технических этажей и наверх, в служебные залы управления порта. В подвале их окликнул какой-то техник, оглянулся, повел их за собой, по лестнице. Эмми схватилась было обратно за плеть, но разом повеселевший после коридоров Абим жестом остановил ее. Все, мол, в порядке, сестра. Потом был чей-то обшарпанный кабинет, долгий и малопонятный разговор, пачка крестовых лаков на столе и маленький пассажирский экраноплан, отваливший в море от служебного, скрытого от лишних глаз пирса. Волна шипела, разбивалась о гранитный причал, ветер нес пену в лицо, трепал и бился об полы куртки.

— А войти мы так не могли? — шепнула Эмми под нос. Раздражённо — усталость крутила, отдаваясь звоном в висках и мелкой дрожью в коленях, — обязательно было покатушки на мамонтах устраивать?

— Конечно, нет. Это же не вход, выход… — ответил Абим. Потом пояснил — свернув зубами, смахнул влагу с лица. Качающийся на волне экраноплан привел его в веселое настроение.

— Въезжающих таможня плотно пасет, а выезжающие ей неинтересны. Совсем. Только охрана периметра, а с ней договориться можно. Все одно мамонты на космодроме пасутся. Раз в месяц бродят сквозь стену, то туда, то сюда. Периметр весь в заплатах, Таможня устала уже. Забей, сестра, недолго им здесь сидеть осталось.

Оскалился — хищно и зло, лицо будто вспыхнуло, налилось черным, бесшабашным весельем. Вскинул средний палец вверх — ворону федерации на черном кубе здания таможенной службы. Голограмма вспыхнула, прорезала черное небо вокруг — прожекторным лучом, словно ярким, невидящим глазом.

Матрос махнул им рукой. Откинулся трап и Эмми резво скользнула на борт — в салон, украшенный перечеркнутой молнией. Голова кружилась — слегка. Уже не только с усталости.

— Высоко… Ой, высоко замахнулись…

Матрос поклонился ей. Та же перечеркнутая молния на рукаве, а глаза — большие и удивленные. Шёпот за спиной — то же, знакомое «оммм, брамимонда».

В салоне мерцал мягкий свет — переливом на меди и белом дереве облицовки. Мягкий диван и кофе уже на столе — горячий, дымящийся, пряный. Загудел чуть слышно мотор, пол под ногою мягко качнулся — экраноплан дал ход. Россыпь огней в иллюминаторе качнулась, поплыла назад. Алых, рыжих и белых портовых огней. Они начали гаснуть вдруг — один за другим, медленно. Они плыли в иллюминаторе слева на право, дрожали, скрываясь по одному в ночной мгле, за непроглядной стеной острого гранитного пика.

«Скала «Прощай родина»» — вспомнила Эмми вдруг слышанное от кого-то название, — говорящее название, воистину — прощай. Мало кому удавалось увидеть эту гранитную хрень дважды». Мягко скрипнуло кресло, кофе в чашке — пряный, густой.

Из-за стены полились голоса. Простуженные, хриплые голоса в такт старой песни:

«To the shores of Magadan-bay»

Один из голосов — глубокий, надтреснутый, звучный явно привыкший к команде. Черного Абима, явно. А слова путает. «Ему то откуда знать каторжный мотив? — подумала Эмми. Расслабленно, без интереса, — без разницы. От отца или деда. Тут у всех каторжники в роду». Кресло качало ее мягко, кружка дрожала в руках. На эмалевом боку тусклым червонным золотом горела знакомая молния.

«Плевать», — лениво думала Эмми, глядя, как тают в ночи рыжие огни и графитовые, черные скалы.

Дверь раскрылась — мягко, с тихим предварительным стуком. На пороге — матрос, тот самый, с перечеркнутой молнией. Поклонился — вежливо — и тихо сказал:

— Госпожа, вас вызывают. Шеф.

Эмми вздрогнула, разом подобралась, оправила ворот, провела ладонью по волосам. Огляделась украдкой, ища зеркало. Нету, а жаль. Матрос протянул планшет. Слава богу, обычный планшет, вместо дурацкой голографической бусины. Можно помедлить секунду, поглядеть в черный экран — поправить воронье гнездо на голове. Дверь опять хлопнула, матрос исчез. Планшет пискнул и замерцал, включаясь. Мигнула индикатором сеть.

— Тебя можно поздравить, детка?

Знакомое чёрное лицо, мягкое мерцание кожи скулах, высокий лоб, глаза — большие, внимательные, пробирающие душу глаза. Сердце предательски стукнуло, натянулась рубашка на груди. «марку надо держать», — подумала она, потянулась и, вместо ответа, выложила на стол прямой клинок в ножнах. Трофейный десантный нож. Сердито лязгнул металл — корабль качнула, крестовина царапнула стол, проскрежетала сталью о полировку. Дювалье улыбнулся. Лишь. И хлопнул в ладоши.

— Умница, детка. Осталось четыре тысячи девятьсот девяносто девять…

— Шеф, простите, я не поняла…

— Штатная численность десантной бригады — пять тысяч человек плюс тяжелая бронетехника. Осталось еще немного, да?

Эмми невольно потрясла головой. До того это было дико сейчас — вот так, в сочетании с мягкой улыбкой.

— Всех я не перебью…

— Зря стесняешься, детка. Ты моя смерть, а скромностью пусть гордятся те, кому больше нечем гордится.

Помолчал, глядя Эмми прямо в глаза. И добавил:

— Празднуй пока. И не волнуйся, этот мир еще будет нашим…