Казус Рюмкина, или Из новейшей истории дивного города Грибоберово

Александр Занти

По сюжету появившаяся в ходе предвыборной борьбы за пост мэра идея вызвала шок в обществе. Речь идет о проекте по присоединению крематория к городской системе теплоснабжения, чтобы использовать тепло от сжигания усопших для обеспечения теплоснабжения и горячего водоснабжения целого квартала. Этическая сторона этого вопроса вызывает поляризацию в обществе, но, как оказалось, к каждой мысли, если ее правильно подать, лоббировать и популяризировать, можно привыкнуть и даже найти преимущества ее реализации. По мере продвижения идеи ее сторонников становится все больше. К инициатору вскоре идут ходатаи, временные попутчики, аферисты и подхалимы. Сюжет строится на демонстрации конкретных поступков людей в связи с главной предвыборной фишкой в г. Грибоберово.

Познавательная прогулка

Максим Чатов пригласил Ирину на прогулку по кладбищу. Честно говоря, вариантов было немного. В кинотеатр они уже ходили несколько раз на предыдущих свиданиях, до начала сеанса сидели в самом популярном в городе кафе «Пион». Городской сквер был перерыт, там собирались строить многоквартирный элитный дом. Лабиринт Тричопки они уже посещали, зашли вглубь и не спешили выбраться обратно, увлекшись телячьими нежностями, больше и делать было нечего. Бывало, правда, приезжали на гастроли столичные театры, но в то лето почему-то ничего подобного не намечалось.

Один раз они ходили на городской вокзал, там чудом сохранилась стена с барельефом советского периода, на котором были изображены одухотворенные лица советских граждан — участников социалистического строительства. Это был социальный срез советского общества: рабочий в комбинезоне и в кепке с огромным гаечным ключом в руках, колхозница в косынке с тремя колосками пшеницы, интеллигент в круглых очках с тубусом и циркулем, а также пионеры в красных галстуках — мальчик и девочка. Блеклые задние фоны (соответственно цех, поле, библиотека и школа) со всей очевидностью свидетельствовали, что герои позировали в разных местах и не одновременно, и перенесены на одну поверхность воображением художника. Но связь между ними являлась очевидной — это были счастливые лица строителей нового общества. Ирине было двадцать три года, про СССР, а также про ответственность и радость принадлежности к пионерской организации она читала в учебниках. Максим был старше Ирины на двенадцать лет, но он тоже не успел вступить в пионеры. Правда, новейшую историю страны он знал хорошо, поэтому увлеченно в течение часа рассказывал ей про исторический контекст развала Советского Союза, пока они пили кофе и ели бутерброды с засохшим сыром, стоя за круглым столиком привокзального буфета в зале с барельефом. Особенно Ирину потрясла история о том, какой, как оказалось, контекст усматривали в барельефе власти на определенном этапе строительства лучшего будущего. Так, колхозница с тремя колосками в свое время навела чекистов на мысль о намеке на закон «О трех колосках». Художника к тому времени в живых не было. Вроде и расстреливать некого, только решить вопрос с барельефом (например, дорисовать еще несколько колосков или вложить ей в руки серп), но в конце концов пришли к выводу ничего не менять, только прислушиваться к комментариям горожан по поводу изображения для изобличения неблагонадежных. Во время кампании по «борьбе с безродным космополитизмом» барельеф все же немного «подправили», уж больно печальный взгляд был у интеллигента в круглых очках, не соответствующий его широкой улыбке настолько, что вкрадывалось подозрение о ее вымученности.

Максим на свиданиях совмещал статус влюбленного с ролью профессионального гида. Информация лилась из него свободным потоком, даже эротические фантазии, захлестывавшие его во время встреч с Ириной, не служили помехой для связной речи и стройной мысли. А это было непросто.

Самое запоминающееся свидание было, когда Максим пригласил Ирину посмотреть на собственноручно созданный ветрогенератор. Он стоял на его ферме, в трех километрах от города в сторону областного центра. Ветрогенератор обеспечивал электроэнергией овощные парники Чатова и его деревянный одноэтажный домик. Устройство ветрогенератора и система подачи энергии само собой были интересны, но особо запоминающимся это свидание стало не из-за этого, а оттого, что в ту ночь Ирина осталась у Максима на ночь, и они впервые занимались любовью до сладостного изнеможения. Максим бы повторял именно это свидание вновь и вновь, но эта стадия отношений требовала относительного разнообразия.

И вот теперь прогулка по кладбищу.

— Ты точно не испытываешь дискомфорта здесь? — спросил Максим.

— С тобой мне нигде не страшно, — предсказуемо ответила Ирина, на всякий случай крепко ухватив обеими руками плечо своего возлюбленного. Она не преувеличивала, всем своим видом Максим излучал надежность. Он был выше среднего роста, худой и жилистый, с уверенными движениями и цепким взглядом. Ирина была на голову ниже, тоже худенькая, лучше сказать, «тоненькая», с темно-русыми волосами и мальчишеской стрижкой. Она смотрелась рядом с ним как подросток, как младший товарищ рядом с авторитетным старшеклассником, использующим прогулки по погосту для самоутверждения.

Территория кладбища начиналась недалеко от фермерских владений Максима. За широкими черными воротами чуть левее располагалось одноэтажное здание администрации с пристроенной гранитной мастерской. Далее три аллеи тянулись вглубь, но Максим и Ирина миновали ближайшие две аллеи от здания администрации и направились к крайней, в самом начале которой было несколько цыганских могил. «Штефан, сын Янко», «Флорика, дочь Тамаша», «Лала, дочь Янко», — читала Ирина на черных могильных плитах. От этих ухоженных могил веяло не просто печалью и покоем, но и торжественностью. «Это из-за Штефана, сына Янко, — предположила Ирина, — он держит в руках гитару, как будто стоит на сцене, через секунду начнет перебирать струны, а Флорика и Лала затянут цыганскую песню».

«Интересно, — размышлял Максим, — все представляют себя в гробу, находясь на кладбище? Это же как тренировка, воображаешь себя мертвым, зарытым под землю в тишине и глубоком смирении, в тоске по несбывшимся надеждам, нереализованным возможностям, в отчаянии от осознания того, что ничего уже изменить нельзя».

— У нас, к сожалению, нет музея. Поэтому это место в своем роде его замещение. Где ты еще в городе увидишь скульптуры? Гипсовые полуразвалившиеся фигуры в бывшем пионерлагере не в счет. Посмотри сюда… Вот здесь погребены члены так называемой Грибоберовской группировки. Обрати внимание, на всех могилах дата смерти — 90-е годы.

По обеим сторонам аллеи были мемориальные комплексы одного типа. Примерно по пятнадцать с каждой стороны. В центре комплекса была мемориальная скульптура, изображающая молодого человека не старше тридцати лет, вокруг выстраивался остальной ансамбль в виде скорбящих дев или ангелов, плачущих у креста. Максим и Ирина прошлись немного вперед и остановились у одного из мемориальных комплексов, который заметно выделялся на фоне других. Там была скульптура человека постарше, лет сорока пяти, сидящего на троне. С обеих сторон чуть позади трона были скульптуры поменьше, одна — смерть с косой, другая — ангел. Это были весьма оригинальные аллегории скорби и одиночества, поскольку у смерти под капюшоном была маска-балаклава, подозрительно похожая на омоновскую, а у ангела за спиной висел автомат Калашникова.

— Здесь похоронен Вова Ураган, — пояснил Максим, — наверняка ты слышала его имя. В 90-е он был реальным хозяином города. Ему платили за покровительство все торговые точки, городской рынок, челночники. Когда все государственные институты деградировали, он стал реальным судьей, арбитром и даже органом социальной защиты. Он реально правил городом в 90-е. Единственным автономным островком был наш деревообрабатывающий завод, наш местный «Газпром» (если рассматривать удельный вес доходов ДОЗа в совокупности доходов всех предприятий города). Вот тут-то он и перешел красную черту, когда попытался подчинить лесозавод. Власти скушали его дерзость, когда Ураган и его команда ограбили японских туристов, остановившихся в городе из-за поломки автобуса. Не было серьезной реакции и на стрельбу в ресторане, когда пьяные бандиты устроили состязание в меткости. А вот наезд на лесозавод… Такой беспредел власти пропустить не смогли. Правоохранительные органы получили подкрепление из области, Федерального округа и Москвы. Самое интересное, вдруг обнаружилось, что фактический материал, для того чтобы возбудить серию уголовных дел, искать не пришлось, все и так было, тихо документировалось оперативными службами и ждало своего часа. Меньше чем за полгода группировку Урагана снесли. Кого-то посадили, кто-то пал в перестрелке. Сам Ураган в войнах уцелел, он был в бегах, найти его не могли, но он сам ушел. Ушел тихо, в кайфе, умер от передозировки героином.

— Видно, хоронили его с помпой, — вставила Ирина.

— Это отдельная тема. Когда узнали, что Ураган умер, в обществе впервые за долгие годы развернулась дискуссия, позволить ли его хоронить на нашем кладбище. В последний раз такая горячность дискуссий наблюдалась в нашем городе, когда Ленин апрельские тезисы озвучил. Часть общественности настаивала, что его надо похоронить подальше, потише, под неприметной могильной плитой, чтобы не искушать перспективную молодежь, делающую выбор между преступной карьерой и институтом. Другие говорили, что это не по-христиански. В конце концов, именно Ураган настоял на нейтральном статусе кладбища в начале 90-х, внес огромную сумму на строительство крематория на территории, отменил поборы с работников погоста, да и директора кладбища — Юрия Рюмкина — именно он подобрал как равноудаленного от всех неформальных центров власти. В общем, его разрешили тут хоронить. «Братва» сделала это скромно и без шума, но через год воздвигла этот мемориальный комплекс. В целом понадобилось всего пять-шесть лет, чтобы эта аллея заполнилась. Иногда сюда приходят люди, чтобы вспомнить 90-е, свои острые ощущения, переживания, молодость, в конце концов… В этом заключается парадокс ностальгии: люди тоскуют даже по страшным периодам своей жизни, давая волю выборочной памяти.

— Отлично, Максим! Я окреп в своем мнении предложить вам сотрудничество. Вы могли бы быть прекрасным гидом по этому месту.

Максим и Ирина обернулись. За спиной у них стоял пухленький мужчина лет пятидесяти, на нем был клетчатый клубный пиджак, не совсем уместный для посещения кладбища.

— Ищете новые формы доходности, Юрий Карлович? — спросил Максим. — Ириш, это Рюмкин Юрий Карлович, он тут директор.

Рюмкин вежливо кивнул девушке.

— Очень приятно, Ирина. Извините, что подкрался незаметно. Хотел с Максимом поздороваться, а когда подошел и услышал, о чем речь, не смог оторваться. Кстати, Максим, Ураган не имел отношения к моему назначению на должность, меня лично Сомов выдвинул, наш мэр. Другое дело, что Ураган не стал противиться, в то время, конечно, это было возможно.

— Когда буду номинироваться на гида, принесу вам на утверждение текст, посмотрите всю фактуру, Юрий Карлович.

— Договорились. Вы завтра-то будете на активе? Сомов в мэры выдвигается на очередной срок. Насколько мне известно, губернатор приедет его поддержать.

Рюмкин был накоротке с администрацией города. И, можно сказать, лоббистом Максима Чатова в бизнес-вопросах. Никакой выгоды от своей общественной нагрузки Рюмкин не имел. Он просто удивлялся тому, что в его окружении был человек, который построил бизнес без чужого толчка, без связей, без блата. В свое время, проезжая каждый день мимо пустующего поля, ему и в голову не могло прийти, что тут объявится хозяин, трудяга, с головой на плечах. Однажды он увидел строящийся парник на поле, потом второй, позже появилась ограда. Рюмкин посчитал, что рядом с ним строится какая-то агроферма. Думал уточнить как-нибудь, кто стоит за этим бизнесом, но как-то руки не доходили. Но когда увидел строящийся ветрогенератор, понял, что дальше откладывать нельзя, и свернул к соседу, коим оказался Максим Чатов, инженер, десять лет проработавший в области на крупном энергетическом предприятии, который вернулся в родной город, чтобы стать фермером. Рюмкин восхищался современным фермерским хозяйством, которое создал Максим. Но вот для дальнейшей самореализации Максима Чатова участие Рюмкина оказалось очень полезным. Как выяснилось, выращивание хорошей сельхозпродукции никак не гарантирует ее сбыт. Осознание этой азбучной истины Максимом совпало с появлением в его жизни Юрия Рюмкина. Юрий Карлович помог найти рынок сбыта для его продукции, похлопотал о заключении контракта с двумя ресторанами в областном центре, со школой в Грибоберово и ввел в круг отцов города. Последнее как-то само собой сложилось. Вообще-то у Рюмкина не было такого статуса, который позволяет приобщать к кругу избранных кандидата, но в случае с Максимом попытка Рюмкина наложилась на интерес самих отцов города к этому уникальному случаю, когда серьезный по местным масштабам бизнес-проект состоялся без губернатора Громады, без администрации деревообрабатывающего завода, без мэра Сомова и без изначального толчка от покойного Урагана.

Таким образом Максим Чатов стал вхож в городской актив. Состав актива был знатный, в этот «сонм равновеликих» входили мэр города Сомов Антон Владимирович, директор деревообрабатывающего завода Расхватов Роберт Вильевич, начальник полиции Муржиков Василий Иванович и прокурор города Отобраз Светлана Кирилловна. Это были основные участники, если допустить аналогию со структурами Организации Объединенных Наций, это были, так сказать, «постоянные члены совета безопасности». Рюмкин и Чатов относились к младшим, «непостоянным членам совета безопасности», к ним примыкал и телевизионщик Тричопка Борис Евгеньевич.

На пятницу планировался очередной сбор актива. Рюмкин тоже был зван.

— Буду, обязательно буду, Юрий Карлович… Я вот думаю, а что если ошеломить Состав и предложить себя в качестве альтернативной кандидатуры? Я бы справился с работой мэра, я думаю.

У Чатова был юморной стиль общения с Рюмкиным. Юрию Карловичу это нравилось, но, когда речь заходила о власть имущих, он не мог допускать вольных мыслей, произнесенных вслух.

— Вы же это не всерьез? — только и смог он вымолвить в ответ.

— Смотря что, — ответил Максим. — Про то, что смог бы быть мэром — серьезно, а про то, что выступлю с такой идеей в пятницу — шутка.

— Ирина, он опасен, я вас предупреждаю, — сказал Рюмкин. — И еще: если вы закончили с осмотром, приглашаю вас на кофе в мой офис. Еще одно «если»: если вы успели себе представить мрачный офис со стоящими по углам комнаты гробами, то это не так. Максим может подтвердить.

— Пойдем, Ириш, кофе у Юрия Карловича отличный, а гробов там действительно нет, мы их убираем в дальнюю комнату после каждой тайной церемонии.

Норвежский след

История Грибоберово начинается с конца семнадцатого века, когда около реки Потеряшки появилась охотничья заимка. О ней упоминается в летописи Иоанна Грибожуя, фактически первого русского миколога-нарколога, чьи описания эффектов от поедания разных грибов положили основу их научному изучению. Жаль, что научный мейнстрим отодвинул в сторону летопись Грибожуя, некоторые исследователи считают, что в его работе скрыты основы альтернативного медицинского наркоза. Также ученые подчеркивают ее этнографическое значение, описания нравов и быта первопоселенцев действительно очень информативны и интересны.

Грибоберово в летописях охотничьих заимок упоминается лишь раз. Иоанн рассказывает, как стоял у реки с корзиной собранных грибов и вдруг «узрел бера», который косолапил в его сторону. Иоанн бросил корзину и побежал в хижину. А медведь не стал его преследовать, поскольку его внимание привлекла брошенная корзина. После поедания грибов медведь стал издавать нехарактерные странные звуки, кружиться на месте и водить головой так, как будто мордой алфавит в воздухе выписывал. С тех пор он повадился ходить на заимку. Поселенцы к нему привыкли, встречали с корзиной с редкими грибами, а заимка постепенно превратилась в деревню Грибоберово.

В 1901 году в Грибоберово приехал норвежский промышленник Эджилл Хенриксен. Он основал лесоперерабатывающий комбинат, создавший экономическую основу для будущего города. Лесозавод полноценно заработал в 1909-м. Хенриксен не знал ни сна, ни отдыха, отдавая всего себя любимому делу. Его одинаково занимали и производственный процесс, и условия жизни рабочих. Дело расширялось, появились две лесопильни, расширенная пристань, за год до революции комбинат поставлял в крупные промышленные центры России не только кругляк, но и предметы мебели. Хенриксен начал задумываться об экспорте своей продукции, но революция изменила его планы. Комбинат Хенриксена был национализирован и получил название Грибоберовский лесоперерабатывающий завод (ГЛЗ). Впоследствии он стал градообразующим предприятием поселка.

Кстати, после национализации Хенриксен еще пару лет оставался в России, работал на бывшем своем заводе консультантом. Это объяснялось не только заинтересованностью в развитии лесоперерабатывающего предприятия, ведь ритм и степень вовлеченности уже были совсем другие. У Хенриксена проснулся интерес к природе Грибоберова, он часами гулял в лесу, изучал местную флору и фауну, собирал грибы, записывал устные предания о первопоселенцах.

Иногда местные жители наблюдали его на пристани в весьма странном состоянии. Он кружился на месте и водил головой так, как будто алфавит в воздухе выписывал, при этом у него было вызывающе счастливое выражение лица.

В 1919 году Эджилл Хенриксен вернулся в Норвегию.

Его лесозавод с момента основания только рос и процветал, а вокруг него образовался город Грибоберово.

На протяжении всей истории лесозавод оставался главным местом города, основной жизненной артерией, пучком нервов, все важнейшие события города так или иначе были связаны с лесозаводом. Поэтому неудивительно, что, как правило, все судьбоносные для Грибоберово решения принимались в кабинетах и актовом зале лесоперерабатывающего предприятия.

Сбор актива

Самым волнительным моментом при сборе актива был приезд губернатора. Его всегда встречали у парадного входа в административный корпус лесозавода. Тому, что встречи проходили не в мэрии города, был оправданием актовый зал предприятия, он вмещал двести человек. Мэр Сомов лично планировал рассадку к мероприятиям. Первый ряд предназначался для «постоянных членов совета безопасности» и гостей. Второй и третий ряды занимали ветераны, профсоюзы, ассоциация предпринимателей, инженеры лесозавода и местная пресса. Далее обычно располагались рядовые члены провластной партии и бюджетники, но в последнее время их вытеснили болгары (то есть это, конечно, были блогеры, но после опечатки в листе рассадки, представленной мэру Сомову его аппаратом на праздновании дня памяти Иоанна Грибожуя, организаторы мероприятий их неофициально называли «болгарами»). Остальная часть зала заполнялась переменным составом в зависимости от сути праздничного мероприятия. Нет… был еще один постоянный участник всех сборов — Андрей Макаров, ветеран дзюдо. В большом спорте он выдающихся успехов не достиг, но в свое время тренировался именно в той спортивной секции в Ленинграде, что и глава государства. С президентом он не был знаком, они тренировались в разные годы, но этого было достаточно, чтобы быть постоянным участником городских торжественных мероприятий. К тому же он был учителем географии в школе, и это повышало его статус.

Встреча губернатора с активом города была назначена на 13.00. Он никогда не опаздывал, чем очень гордился. За двадцать минут до начала мероприятия к парадному входу подкатил автомобиль «Мерседес» представительского класса, из которого вышел Афанасий Зевсович Громада — губернатор области. Нет… не вышел, а явился. Громада очень любил этот момент явления народу. Он, как обычно, не стал ждать полной остановки автомобиля, машина еще тормозила, когда открылась задняя дверь, и из нее высунулась нога в дорогой итальянской обуви. Момент полной остановки совпал с моментом касания ногой асфальта. Громада легко и стремительно выбрался из автомобиля и с широкой улыбкой на лице направился к встречающим. Ростом он был под два метра, грузный, при этом в движении довольно нестесненный и стремительный. Губернатор приехал не один, его сопровождал заместитель по энергетике и ЖКХ Вилен Почкин. Коллеги за спиной называли его персональным киллером Громады.

Церемония рукопожатий тоже подчинялась строгим правилам протокола, в том числе неписаным. Первыми одновременно подошли мэр города Сомов Антон Владимирович и генеральный директор лесозавода Расхватов Роберт Вильевич, совмещающий предпринимательскую работу со статусом общественного советника губернатора. Затем был черед остальных «постоянных членов совета безопасности». Рюмкин и Чатов стояли позади других, пока губернатор в сопровождении Вилена Почкина проходил через живой коридор верноподданных.

— Главное, никто не проводил инструктаж, не учил нас где стоять, когда улыбаться, после кого следовать, как позиционироваться в пространстве в ареале шаговой доступности губернатора. Откуда в нас эти знания? — удивился Чатов (как оказалось, вслух).

— Это аппаратное чутье, — пояснил Рюмкин, — верное, как инстинкт. Это так же естественно, как новорожденному сосать грудь матери.

Долгие совещания наводили скуку на Громаду. Особенно тяжело было, если выступающий говорил монотонно, а Громада накануне до поздней ночи играл в «стрелялку» на своей игровой приставке. Его клонило в сон. На совещаниях с равновеликими Громаде приходилось мириться с долгими речами коллег, в это время помогала многолетняя подготовка, он закидывал голову чуть назад и прикрывал глаза. Окружающим казалось, что таким образом он внимательно прислушивается к выступающему. На самом деле в какой-то момент он погружался в неглубокий и недолгий сон, семи-восьми минут такого состояния вполне хватало, чтобы высвободиться из пут Морфея и быть начеку. Самое странное, что он не храпел, ночью дома храпел, а на совещаниях — нет. Всякий раз, проснувшись, он продолжал сидеть c прикрытыми глазами, и ровно тогда, когда у других присутствующих закрадывалось подозрение, не спит ли он во время совещания, губернатор оживлялся и выдавал вслух удивительно точную реплику, которая развеивала все сомнения относительно его включенности в совещание. Для этого у него было несколько заготовок, которые годились для любой обсуждаемой повестки. В частности, он использовал формулы: «Конечно, коллеги. Нас к этому обязывает статус великой державы», «Согласен, коллеги, главное, чтобы это коррелировало с майскими указами президента», а также «Бюджет, конечно, не резиновый, но, если с умом спланировать…».

Один раз он чуть не попался. Это было на совещании у полномочного представителя президента, который имел ужасную привычку называть упоминаемые в своей презентации нормативно-правовые акты полностью. Нет чтобы сказать «согласно действующему законодательству пасти коров в городском сквере запрещено», он обязательно должен был сослаться на ст. 4 Федерального закона от 24.11.2017 года № 193-ФЗ «О защите городских скверов от крупного рогатого скота», да еще и произносил все это удивительно монотонно. Громада на совещаниях полпреда старался держаться особенно стойко, но в тот раз не устоял, прикрыл глаза и даже увидел сон.

В его сновидении глава президентской администрации пригласил Громаду на аудиенцию с президентом. Когда Афанасий Зевсович вошел в кабинет, откуда-то он уже знал, что в России и Беларуси произошли существенные политические изменения: согласно новой конституции объединенного союзного государства, вводился высший орган управления — консулат. Президенты России и Беларуси автоматически получали посты консулов, но политическая система предполагала наличие третьего. «Может, они видят меня третьим консулом?» — с надеждой предположил Громада. Когда он вошел, президент России молча кивнул и взглядом указал на третий стул за круглым столом, за которым сидели оба консула. Громада поздоровался и присоединился к президентам. Но те молчали и наблюдали за ним. «Может, я должен что-то сказать или какой-то символический поступок совершить?» — мучился Громада. «Что вы думаете по этому поводу, Афанасий Зевсович?» — спросил консул от Беларуси голосом полпреда. Громада уже открыл рот и начал говорить, когда сообразил, что только выходит из сладостного сновидения и еще находится в пограничном состоянии, но слова уже вылетели из его рта: «Консулат — это отличная идея». В зале заседаний полпредства повисла тишина. Громада приоткрыл глаза, все смотрели в его сторону в ожидании комментария. Мысль Громады заработала с бешеной скоростью. Тема совещания — предстоящие муниципальные выборы. Громада вспомнил, что до сладостного погружения в сон полпред говорил про подготовку к выборам, про работу с лидерами общественного мнения, про новые формы агитации. «Консулат — это отличная идея, повторил Громада и развил далее свою мысль. — Мы еще не умеем работать с социальными сетями, наличие большого числа подписчиков не единственный критерий, по которому мы должны выбрать своих информационных контрагентов. Нужно сформировать фокус-группы среднестатистических избирателей, выявить через них наиболее влиятельных политических блогеров. В общем, с моей точки зрения, нам не обойтись без консультантов по новым информационным технологиям. Под консулатом я именно это имею в виду. Нам нужны в штабе эксперты по социальным сетям, надо идти в ногу со временем». В общем, пронесло.

На совещаниях, которые проходили под его председательством, было легче. Там работало правило грузинского застолья, основанное на единоличном управлении стола тамадой. Громада определял повестку, открывал мероприятие и высказывался по основным вопросам, остальные выступающие знали, что говорить нужно по той же теме, но другими словами, а по длительности речи не превосходить губернатора. В случае чего Громада мог подправить, ограничить во времени или предложить закруглиться.

Максим Чатов присутствовал на мероприятии с губернатором не в первый раз. Ничего особенного в этот приезд Максим не заметил. Дежурное совещание про ближайшие задачи города и анонсированное для узкого круга выдвижение мэра Сомова на очередной срок. Но Рюмкин был опытнее, он улавливал новации в аппаратных интригах на уровне дополнительных оттеночных значений слов и голосовой вибрации губернатора. «Постоянные члены совета безопасности» ощущали то же самое, поэтому в своих выступлениях особенно тщательно старались ограничиться шаблонными выражениями и банальными рассуждениями на общие темы, избегая городской политической повестки. Через полтора часа, когда мероприятие уже закончилось, и губернатор заспешил к выходу, спохватились уже все: Афанасий Зевсович выступил с последним словом, совещание завершилось, а выдвижение мэра Сомова на новый срок так и не состоялось.

— Ни хрена себе! — прокомментировал Рюмкин. Обычно он не использовал мат, но тут случай был особый.

Фуршет

После совещания городского актива «постоянные члены совета безопасности», а также примкнувшие к ним Рюмкин, Чатов и телевизионщик Тричопка планировали собраться на небольшом фуршете в здании лесозавода. Ожидалось, что в узком кругу губернатор скажет напутственные слова выдвиженцу Сомову, а коллеги его поздравят с началом кампании. Однако Афанасий Зевсович и Вилен Почкин заспешили к автомобилю, Сомов и Расхватов их сопровождали. Губернатор приоткрыл дверцу автомобиля, но не сел в него, развернулся верхней частью туловища и стал о чем-то говорить с пока еще действующим мэром и своим общественным советником. Остальные сгруппировались у парадного входа в здание и наблюдали издалека, не понимая, стоит идти на фуршет или лучше тихонечко разойтись. В какой-то момент Расхватов повернулся к ним и рукой показал на здание, что должно было означать «Не расходитесь. Идите на фуршет». Отцы города не спешили, было непонятным, прощальные слова губернатору, произнесенные в спину быстро покидающему зал заседаний Громаде, засчитывались, или все-таки надо было дождаться и пожать ему руку лично. Афанасий Зевсович один раз посмотрел в их сторону и что-то сказал Расхватову, после чего тот еще раз показал собравшимся куда-то вглубь здания. На всякий случай сомневающиеся чуть склонили головы в направлении затылка губернатора, послав ему лучи добра и верности, а затем с чистой совестью пошли в буфет.

Буфет был переустроен под мероприятие. Витринные холодильники и прилавок вместе с высокими столами уступили место одному длинному столу, заставленному закусками и блюдами практически в два этажа. Вдоль стены стояли кресла и низкие столики для общения тет-а-тет или маленькими группками. Для «повернутых» на подозрениях о том, что являются объектами скрытого прослушивания, была возможность выйти на балкон и пообщаться там. Балкон пользовался популярностью при конфиденциальных разговорах. «Так логично же, что именно там и установлена прослушка?» — спрашивал Расхватов. Коллеги соглашались, но тем не менее для перешептываний по привычке собирались именно там. Буфетный формат был проверенным и хорошо себя зарекомендовавшим, застолье и бани по-прежнему оставались главным местом для принятия важнейших управленческих решений.

Максим Чатов зашел в буфет одним из первых и сел в кресло. Он понимал, что у коллег сбой программы, и с любопытством стал наблюдать за ними. Максим даже прикрыл глаза, откинув голову чуть назад по примеру губернатора и сквозь узкие щелочки смотрел, как в комнату заходят силуэты. Были слышны обрывки фраз, расшифровывающие каждый силуэт, лишающие его таинственности. Тогда Максим встал и подошел к столу, за которым уже устроились все остальные.

Первым заговорил начальник полиции Муржиков:

— Мне показалось, все прошло очень достойно, господа.

Скорее это было приглашением к разговору.

— Надеюсь, губернатор уехал с таким же мнением, — поддержал беседу Тричопка, совладелец местного телевизионного канала.

Кто-то должен был перейти к волнующей всех теме. Самой смелой оказалась Светлана Кирилловна Отобраз, прокурор города:

— А меня не оставляет тревога. Не понравилось мне, что он не позволил нам всем проводить его до машины и вместе с Виленом пошел секретничать с мэром и Расхватовым до отъезда.

Ответить было нечего, Отобраз говорила об очевидном.

Продолжить не получилось, поскольку к собравшимся присоединились Расхватов и мэр Сомов. Все внимание переключилось на них. Расхватов, очевидно, был немного возбужден, а у Сомова был подавленный вид.

Расхватов сразу налил себе рюмку виски, многозначительно оглядел остальных и выпил. После этого он опять выдержал маленькую паузу и сказал:

— У меня для вас интереснейшее известие.

Чатова смешили театральность в его действиях и драматизм в выражениях лиц остальных.

— «Пренеприятнейшее», вы хотели сказать? — попытался он пошутить, но на него со всех сторон шикнули, явно было не до классики.

— Ну, это кому как, — отреагировал Расхватов. — Губернатор сказал, что хочет видеть на выборах мэра настоящую конкурентную борьбу.

Присутствующие не осознали, что главное уже было произнесено. Это и было обещанным известием.

— В смысле? — робко спросил Тричопка.

Отобраз потребовала детализации:

— Как это? Что это значит, Антон Владимирович?

Сомов пытался выглядеть бодрым, но это у него мало получалось. Однако сказать все-таки что-то надо было. Все смотрели на него, а он мучительно выискивал правильные слова и, наконец, как ему показалось, нашел:

— Он говорит, нужны новые лица, новые идеи. Правильно говорит, я считаю. Я тоже не собираюсь сходить с дистанции… Он так сказал. Будет настоящая конкурентная борьба.

Все пытались осознать услышанное и быстро выработать подходящий стереотип поведения.

Директор кладбища Рюмкин отреагировал первым:

— Кто же может вам составить конкуренцию, Антон Владимирович? Я сомневаюсь, что вообще кто-то выдвинется.

Расхватова вступление в разговор Рюмкина почему-то весьма обрадовало:

— Вы, например, Юрий Карлович. Почему бы вам не попробовать свои силы?

Рюмкин застыл и посмотрел на Расхватова с недоверием. Вся гамма чувств отобразилась на его лице: недоверие сменилось паникой, паника — переживанием от того, что он стал предметом насмешки, переживание — непониманием. И если верить способности Максима Чатова к физиогномическому анализу, на лице Рюмкина где-то между переживанием и паникой также проскользнул неподдельный интерес.

Рюмкин выглядел немного нелепо. Галстук сместился в сторону, края воротника вылезли наружу и покоились на пиджаке сверху как раненая белая птица. Он держал все это время в левой руке салатницу, до ошеломляющего вопроса как раз собирался положить себе на тарелку салат, но так и застыл.

Весь состав равновеликих уставился на него так, как будто видел впервые.

Расхватов ощущал свое привилегированное положение, только он понимал, что в данный момент происходит. Он продолжил:

— Вы надежный, умный, столько лет служите опорой для региональных властей в городе. Вы директор кладбища! Ваш бизнес процветает вне всякой связи с ценами на нефть и общей экономической ситуацией в стране.

Рюмкин не возражал, но поинтересовался главным:

— Это губернатор так сказал?

— Ну, про цветущий бизнес я от себя добавил. Но вашу кандидатуру он отметил. Почему, мол, ему не попробовать баллотироваться в мэры?

Это было не по правилам. Всем хотелось понимать точное предписание от Громады, а не гадать, анализируя поток красноречия Расхватова.

— Что значит попробовать? Так попробовать или стать мэром? Что он сказал? — настаивал Рюмкин.

Опытнейшие Отобраз и Муржиков тоже растерялись. Громада никогда ранее не позволял своевольничать или выдавать неясные инструкции касательно кадровых вопросов. Светлана Кирилловна чуть склонила голову к Муржикову и спросила:

— Это проверка? Как думаешь?

Муржиков понимал не больше нее, поэтому, пожав плечами, раздраженно ответил:

— Откуда мне знать?! Заигрались совсем. Нет чтобы однозначно сказать.

Расхватов не спешил, он все делал с подчеркнутым значением и расстановкой. Прежде чем продолжить, он взял со стола шампур с шашлыком, вгрызся в кусок мяса, затем отвел руку с шампуром в сторону и продолжил, дожевывая мясо:

— Это новая реальность, господа. Нам нужны прозрачные выборы, власть должна опираться на людей, которым симпатизирует население. А почему губернатор упоминал Юрия Карловича, понятно. Во-первых, он свой, он не сокращал персонал в текущем году на тридцать процентов, не сажал половину бизнесменов города, всегда поддерживал финансово все начинания региональных властей. Нам с губернатором кажется, это очень перспективная кандидатура.

Тричопка решил, что он понял генеральную линию:

— Согласен. Юрий Карлович очень достойный кандидат.

Просто промолчать было бы не по правилам. «Постоянные члены совета безопасности» обязательно должны были зафиксировать свою позицию. Поэтому Отобраз включилась, но несколько неуверенно:

— Достойный, конечно. Но, честно говоря, хотелось бы получить более четкое указание сверху. А то пока какой-то полусигнал получается.

— Сигнал я уже вам озвучил — полноценная выборная кампания, — еще раз терпеливо объяснил Расхватов.

— Это прекрасно, господа, — сказал Муржиков. — С возвращением настоящей политики вас! Роберт Вильевич, мы все же надеемся, что Афанасий Зевсович не лишит нас полностью своего мудрого руководства.

Кто бы сомневался! Расхватов тоже вначале напрягся, когда Громада озвучил необходимость политической конкуренции. Годами строили стабильную систему, пестовали предсказуемость и управляемость всеми политическими процессами и вдруг — политическая конкуренция! Правда, его замешательство продлилось всего пару секунд, он двадцать лет знал Громаду, входил в круг доверия губернатора, поэтому не сомневался, что это не слом системы, а перезагрузка для выхода на новый уровень.

— Признаться, я просил его о том же. Просто с непривычки можно напутать что-то, допустить ошибки. И Афанасий Зевсович согласился со мной, что надо неспешно и мягко вводить выборную вольницу. Договорились так: через месяц он приедет к нам на День города и, если чья-то выборная кампания ему особенно понравится, тому, уходя, крепко пожмет руку и скажет: «Удачи вам на выборах!».

Отцы города были довольны. А еще все обратили внимание, что в конце своей речи он смотрел исключительно на Рюмкина, как будто обещал ему, что губернатор потрясет в своей ручище именно его руку.

— Вот это другое дело, — искренне обрадовалась Отобраз.

— Славно. Очень мудро, — прокомментировал Муржиков.

Последнее слово в оценке губернатора должно было остаться за Светланой Кирилловной:

— Это, конечно, снимает риск ошибки. Спасибо Афанасию Зевсовичу.

Вроде бы обозначился приемлемый для всех выход. Отцы города по одному стали подходить к Рюмкину, пожимать руку, приобнимать за плечи, поздравлять его или говорить что-то ободряющее. Все равно никто не мог понять, как этот человек попал в состав тех игроков, которым в очередной партии Громады отводилась какая-то персональная роль. Задача была в том, чтобы подыграть губернатору, понять свой текст, свои реплики и движения по сцене. В присутствии Рюмкина обсудить это было невозможно, поэтому «отцы и матерь Отобраз», не сговариваясь, стали выходить на балкон и продолжать общение именно там.

Последним к Рюмкину подошел Расхватов, пожал его свободную правую руку (в левой тот по-прежнему держал салатницу в форме полусферы), затем как-то автоматически передал ему шампур с шашлыком, который все это время сам держал в руках, и вышел вслед за остальными.

Рюмкин остался один. У него был растерянный вид, но мысль работала молниеносно. По мере анализа раскладов и вариантов развития событий его лицо стало выражать все большую уверенность. В какой-то момент он ощутил не просто уверенность, а азарт, предвкушение и радость как человек, который вдруг из любительской перешел в высшую профессиональную спортивную лигу. Рюмкин выпрямился, периферийным зрением уловил какое-то движение справа и резко повернулся. Оказалось, это тень от него падала на стену, только салатница и шампур в составе теневого Рюмкина превратились в скипетр и державу. Это было предзнаменование, знак из будущего. Рюмкин смотрел, не шелохнувшись, обдумывая все услышанное и свыкаясь с мыслю, что он стал фаворитом губернатора.

Пахучие метки

На самом деле, разумеется, Роберт Расхватов о неприятностях действующего мэра Антона Сомова был осведомлен. Но был еще один человек, который догадывался, что между губернатором и мэром пробежала черная кошка. Борис Тричопка имел все основания полагать, что Громада съест Сомова.

Борис умел подмечать детали, особо цепким его взгляд становился при наблюдении за «отцами города». Причем у него была возможность анализировать изнутри, поскольку при поддержке начальника полиции Муржикова он в свое время попал в их круг, пусть и не относился к первой линейке самых важных персон. Признаться, он чувствовал себя внедренным в чужую среду, таким экспериментатором, закамуфлированным под члена стаи. «Стая» — подходящее слово. Круг высших управленцев Грибоберово сбивался в стаю. Они не были ни самыми умными, ни самыми компетентными, ни самыми ответственными, но судьба была к ним благосклонна на пути к верхним ступеням иерархической лестницы.

Хотя одна лишь фортуна не может служить подъемным механизмом социального лифта. Было в них что-то еще. Они были волками, психически высокоразвитыми волками-вожаками. Стая у них строилась и по горизонтали, и по вертикали. В вертикали были подчиненным особи, а на вершине был альфа-самец (Светланы Отобраз тоже касалось), далее следовали взрослые члены стаи (руководители подчиненных подразделений), одинокие волки (руководители проектов и начальники отделов) и в конце щенки последнего помета (ведущие и главные специалисты). А по горизонтали стая объединялась в составе «отцов города», а альфа-самцом у них был, конечно, Громада. Члены стаи, сохраняя видимые дружеские отношения, вели непрерывные войны за источники доходов, за свои «поляны», как это в их кругу называлось, а также войны за благосклонность губернатора. Впрочем, второе из названного с неизбежностью обуславливало успех в первом. Количество личных встреч с губернатором Громадой и количество источников обогащения были как раз теми «пахучими метками», которыми они обозначали свою власть и территорию.

Тричопка не лез в их бизнес, довольствовался зарплатой директора местного телевидения и теми средствами, которые «главные волки» ему выделяли, когда их проекты требовали сопровождения телесюжетами. Тричопке на жизнь вполне хватало, хоть он и зарабатывал гораздо меньше других. Жена и малолетняя доченька ни в чем не нуждались. Но его доходы не шли ни в какое сравнение с доходами остальных членов стаи. Он успокаивал себя тем, что когда-нибудь, когда это станет вполне безопасно, он напишет про них сатирический роман, основываясь на реальных фактах, но опуская детали лично своих финансовых взаимоотношений с ними.

А пока он наблюдал и запоминал фактический материал для будущего бестселлера. Он умел замечать бюрократические знаки и подсказки, а также правильно их трактовать. Потому и был в курсе, что Громада был разгневан на мэра Сомова. Губернатор его, конечно, не посвящал. Афанасий Зевсович умел высказывать свое недовольство не криком, а играючи, по крайне мере, так он предварял открытый конфликт. Излюбленным способом наезда для Громады было, как сейчас говорят, «затролить» оппонента.

Например, когда у губернатора обострились отношения с банкиром Чичеборовым, облцентр узнал о намечающейся войне весьма забавным образом. В пятидесяти метрах от здания банка стоял небольшой киоск с информационным стендом, перед которым был выставлен образец надгробной плиты. Недели за три до возбуждения в отношении Чичеборова уголовного дела по признакам состава преступления «коммерческий подкуп» сотрудники его банка увидели, что плита заменена на новую, на которой без труда можно узнать банкира Чичеборова. Служба безопасности банка среагировала максимально быстро, ее сотрудники наведались к консультанту-продавцу пенсионного возраста, который пояснил, что несколько дней назад к нему зашла некая дама, оставила фотографию умершего мужа, заплатила за срочное изготовление плиты, оговорила, что плиту она в течение нескольких дней забирать не будет, но просит выставить ее на это время в качестве образца.

— Вас не удивила такая просьба? — поинтересовался начальник службы безопасности банка.

— Вдова все объяснила, — ответил консультант, — у нее появился поклонник на работе, она хотела каждое утро при прохождении этого места видеть облик мужа, как напоминание о трауре, чтобы черпать силы для сопротивления соблазну.

— Но почему тогда она просила поставить образец на несколько дней? — не унимался начальник службы безопасности.

— Ей всего-то надо продержаться до конца сорокадневного траура, — был ответ консультанта.

После телефонных переговоров с директором похоронного бюро по фамилии Мелкиседеков под угрозой судебного преследования консультанта заставили убрать и уничтожить образец.

— Никому ни одного слова, — предупредил начальник службы безопасности своих сотрудников. Тем не менее вскоре весь областной центр судачил про таинственную вдову. «Удержалась ли вдова или в печали отдалась соблазнителю?» — обсуждали горожане.

Служба безопасности банка пыталась вовлечь в поиск вдовы полицию, но та проявила демонстративную пассивность, отказав в возбуждении дела по формальным основаниям. Тогда-то и поползли слухи, что за всем этим стоит Громада. Вскоре слухи были подкреплены возбуждением уголовного дела в отношении Чичеборова. В итоге банкир получил четыре года лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора на два года. Свои банковские акции он был вынужден продать ниже рыночной стоимости. Кстати, приобрели их Роберт Расхватов, генеральный директор лесозавода, и некая кипрская компания, за которой, как говорили, стояло еще одно доверенное лицо губернатора — мэр Грибоберова Антон Сомов.

— Зачем ему такая демонстрация? Он же просто мог убрать его с дороги без всяких плит? — спрашивал любопытный горожанин.

— Он так играется, веселится. Нет у него врагов во всей области, которых можно было отнести к его весовой категории. Вот он и забавляется, поигрывает как кошка с мышкой, — отвечал гражданин осведомленный.

Теперь и над Сомовым сгущались тучи. Тричопка узнал об этом примерно за неделю до неформальной номинации Рюмкина на должность мэра. Он встречался с одним бизнесменом в кафе, рядом со зданием мэрии. Бизнесмен по местным масштабам считался крупным, у него был магазин «секонд-хенд», поставку очередной партии ношеной одежды делец хотел сопроводить рекламной кампанией. Тричопка с ним договорился, что получит наличные, за которые организует в блоке местных новостей уличное интервью с прохожими на фоне витрины магазина. На витрине висела реклама «Брендовая одежда по низким ценам». Впоследствии, кстати, этот проект был реализован. Несмотря на то, что во время интервью чаще всего прохожие стояли так, что закрывали четвертую букву рекламы. Потом все местное интернет-сообщество кишело язвительными комментариями по поводу «бредовой» одежды. Но клиент не стал предъявлять претензии Тричопке, по крайней мере, индекс упоминаемости его магазина значительно подскочил.

В день их встречи потенциальные контрагенты быстро обговорили предмет и стоимость сделки и довольно скоро разошлись. Тричопка пошел пешком к зданию мэрии, на паркинге которой оставил автомобиль. Он уже собирался сесть в него, когда из здания выпорхнула его знакомая Наталья Верхотурова. Она работала секретарем мэра, поэтому реагировала нервно на шутки касательно взаимоотношений боссов с секретаршами, но в остальном не теряла чувства юмора. Это был последний день ее работы в мэрии, в связи с замужеством она переезжала в облцентр. По рекомендации Сомова ее взяли на работу в протокольный отдел администрации Афанасия Громады. Так что в тот раз она забежала в мэрию забрать трудовую книжку и выпить чаю на прощание с коллегами по мэрии. Еще она была злостной курильщицей. К тому периоду бой за общественные помещения курильщики проиграли. Сначала им запретили дымить на лестничных площадках, затем единственную курилку вблизи туалета на первом этаже здания мэрии переустроили в комнату релаксации, поместив там два массажных кресла и резиновый манекен для битья, подозрительно похожий на общественника Толкалина, злобного критика мэра Сомова. В конце концов сотрудникам мэрии, преданным своей вредной привычке, осталось курить только на улице.

Тричопка любил поболтать с Наташей. Во-первых, она была веселая, во-вторых, очень информированная. Как-то Тричопка проводил самостоятельное исследование скорости оборачиваемости и живучести дезинформации. Исходной точкой эксперимента послужил разговор с Натальей Верхотуровой.

— Это ты мне рассказывала про писсуары на втором этаже? — спросил Тричопка Наташу, чуть поморщив лоб, что должно было означать, что он пытается вспомнить первоисточник.

— Ты удивишься, — ответила Наташа, — но девочки не пользуются писсуаром.

Типа сострила, но вся насторожилась, боясь спугнуть удачу. Интуиция ей подсказала, что прозвучит нечто особенное.

— А что там не так с писсуарами?

Тричопка почувствовал, что зацепил Наташу, на втором этаже сидело все руководство мэрии, поэтому все там вызывало повышенный интерес.

— Кто-то мне говорил, что у них верхняя металлическая часть писсуара имеет зеркальное отражение, но не простое, а кривое…

— Я что-то не врубаюсь. Что это значит?

Все она поняла. Просто это была новость, которую хотелось проговаривать и смаковать неоднократно.

— Там все отражается в увеличенном размере. Это не прикол, Наташа. Все сделано на научной основе. Повышение самооценки руководителей в конечном итоге прямо влияет на качество управления городом.

Наташа хихикнула и сказала, что это чушь, но чушь очень забавная.

Через неделю эта история вернулась Тричопке, обросшая подробностями про интенсивность походов в туалет руководителей мэрии. Между прочим, прозвучала эта байка из уст Роберта Расхватова. Правда, Тричопка не решился признаться в авторстве, даже позже, когда шутка ушла на сетевые просторы.

Борис Тричопка и Наталья раскурили по сигарете. Наталья как раз рассказывала про распознанных ею самцов-шовинистов среди сотрудников мэрии, когда они увидели белый фургончик с надписью «доставка цветов», который медленно подкатил к центральному входу.

Тричопка не сразу понял важность момента. Хорошо, что рядом была Наташа Верхотурова. Она умела подмечать детали.

Из фургона вышел посыльный в оранжевой униформе с огромным букетом в руках. Огляделся по сторонам, оценил степень суровости охранника у входа, посмотрел на Наталью и Бориса, потом опять на охранника и, приняв окончательное решение, повернулся в сторону курильщиков.

— Вы не подскажете, улица Космонавта Клычева, дом 22 — это здесь?

— Да, — ответила Наталья и, пока курьер не опомнился, задала встречный вопрос. — А букет для Антона Владимировича?

Тричопку удивил ее вопрос. Мужчинам тоже, бывает, дарят цветы. На юбилей, как правило, или на худой конец несут им возложить на могилу. Но этот букет точно был романтическим. За ним была некая история, чувства, воспоминания, страсть (к Антону Сомову? Куда катится мир?). Вряд ли составные части букета навели Тричопку на эту мысль, для него все цветы делились на те, под которые нашлась ваза, и остальные, которые пришлось поставить в пластиковую мусорную корзину. Он сделал выводы по оберточной бумаге, которая вся была усеяна розовыми сердечками с вонзенными стрелами Амура.

Курьер, кстати, так ничего и не ответил, с улыбкой кивнул и пошел в сторону центрального подъезда.

— Наташа, поясни, — в голосе Тричопки звучали безаппеляционность и настойчивость.

Прежде чем ответить, она выпустила струю дыма рядом с его правым ухом.

— Представляешь, кто-то уже второй раз анонимно шлет романтический букет Сомову.

— Тайная поклонница?

— Не думаю. Ты бы видел, как Сомов позавчера растерялся, сначала покраснел, пробормотал что-то непонятное, в конце концов швырнул букет в корзину. Потом я его соединяла с Муржиковым, тот обещал расшифровать анонимного отправителя, но пока никакой информации нет.

— И почему это не может быть из любви? — Тричопка просто так спросил, чтобы что-то сказать, и чтобы Наташа не останавливалась.

— Я думаю, это Громада, он таким образом выводит Сомова из равновесия. Что-то у них не в порядке.

На самом деле это было похоже на правду. «Наташа умница, — подумал Тричопка. — Придумаю в знак благодарности специально для нее скандальную байку, пусть наслаждается».

Ну как, как не написать было про них роман в жанре политической сатиры. Материал так и лез на бумагу. В тот вечер Тричопка даже попробовал начать, сел за ноутбук, открыл текстовый редактор, придумал героя, назвал его Сергеем Васильевичем, отнес ко второй линейке руководителей города, умного, наблюдательного, не замазанного коррупционными связями, но имеющего доступ к информации о жизни окружающих его чиновников, и написал первую фразу: «Сергей Васильевич всегда придерживался правила «Не высовывайся». Он…». И застрял. Любая характеристика героя, любая выдуманная история, связанная с ним, несла риски. В каждом сюжете угадывались Громада, Сомов, Муржиков, Отобраз. Нет, еще не наступило то время, когда безбоязненно можно было бы написать задуманную книгу. Да и что за начало «Сергей Васильевич всегда придерживался правила"Не высовывайся"». Только бесталанный балабол-собеседник напишет «Сергей Васильевич всегда придерживался правила"Не высовывайся"». В общем, не время еще, надо было ждать.

Краткая биография Рюмкина

Юрий Карлович Рюмкин всегда придерживался правила «Не высовывайся». Он всю жизнь ощущал себя ведомым, даже не пытался вырваться в лидеры. Так было в школе. Если бы их в классе не было так мало, всего семнадцать человек, вряд ли бы они узнавали его по прошествии лет, встретив случайно на улице. Он был ничем не примечательным. К тому же сильно комплексовал по поводу своей внешности, поскольку с детства страдал ожирением и, пожалуй, не помнил такого периода в своей жизни, когда бы у него не было второго подбородка и отвисших грудей, к которым точно можно было бы подобрать бюстгальтер первого размера, если бы социальный протокол этого требовал.

Не высовываться его с детства учили родители. Отец всегда приводил пример деда. Тот в свое время был активным партийцем, каждое утро начинал с чтения газетных передовиц, запоминал тексты, фактуру, аргументы и с жаром воспроизводил их как на партийных собраниях, так и в заводском буфете и курилке. Не умерил он своего пыла в защиту линии партии и в тридцатые годы, но это его не спасло, в тридцать седьмом его тоже арестовали и предали суду по обвинению в шпионаже в пользу Норвегии. Почему Норвегии? Не очень понятно. Возможно, в старых цехах еще витал дух Эджилла Хенриксена. Архивные материалы ничего в этой части не проясняли, поскольку дед Рюмкина умер в изоляторе до завершения следствия, дело было прекращено за смертью обвиняемого.

Родители Рюмкина жили тихо, никогда не обсуждали линию партии инициативно, это касалось не только политики, даже в бытовых разговорах они сначала давали высказываться другим, чтобы точно знать, с чем следует согласиться. Это требовало постоянной концентрации и напряжения, выход из которого они находили дома, ругаясь и споря по всякому незначительному поводу на глазах у своих детей — Юрия и Светланы. Сестра была старше Юрия на четыре года, поэтому ей удалось раньше вырваться из семьи и переехать в Ленинград. А Юрий Карлович покинул дом после окончания школы.

Лидерство в числе прочего предполагает и готовность идти на конфликты, а именно этого качества Юрий Карлович был лишен. Он всегда искал надежного ведущего, чтобы опереться на его плечо и так двигаться по жизни. Надо сказать, что в его случае бесконфликтность играла на руку его карьере. Например, когда он был в выпускном классе, родители некоторых десятиклассников (почти все из родителей работали на лесозаводе) устроили скандал по поводу двух учебных направлений в лесотехнический институт. Была такая практика: крупные предприятия через горком комсомола могли направить на учебу в конкретный ВУЗ абитуриентов. Как правило, это были летние стажеры этих предприятий. Такое направление практически гарантировало поступление в учебное заведение, хотя бы на подготовительное отделение. В тот год таких учебных направлений было два, одно точно должно было достаться Антону Сомову, круглому отличнику, сыну секретаря парторганизации лесозавода. Для молодых читателей имеет смысл пояснить, что партия тогда была одна — коммунистическая, а первичные партийные организации были на всех предприятиях. На второе направление претендовали сразу человек семь. Начались родительские разборки, каждый, естественно, считал свое чадо более достойным для направления в ВУЗ. На уровне директора школы и заместителя по общим вопросам лесозавода спор решить не удалось. Проблему пришлось выносить на городской комитет комсомола. Если бы тогда проводились праймериз, Рюмкин попал бы в самый конец списка. Его кандидатуру всерьез никто не рассматривал. Но родители лидеров воображаемого списка устроили такие дрязги, даже секретарь комитета комсомола Афанасий Громада не выдержал, рявкнул на участников разборки и принял волевое решение, просто ткнув пальцем в фамилию Рюмкина и объявив, что второе направление получит этот старшеклассник. Конфликт был исчерпан, поскольку его основные участники были уже на той стадии противостояния, когда важна не собственная победа, а чтобы ее не одержал соперник. Так Рюмкин поступил в Лесотехнический институт.

В институте тоже Рюмкин слыл середнячком. Но когда на третьем курсе начались внутренние интриги по выбору секретаря комсомольской организации курса, школьная история повторилась: сильные кандидаты настолько растратили силы в борьбе друг с другом, что в какой-то момент решили пойти на перемирие и избрать комсоргом слабого кандидата, чтобы позже, накопив силы, вернуться к борьбе за этот статус, легко отодвинув временную фигуру. Но так не случилось, Рюмкин остался комсоргом, хотя справедливости ради надо отметить, что особого рвения больше никто и не проявлял, времена изменились, закат системы обозначился, все шло к тому, что весомая комсомольская должность больше не давала никаких преимуществ в дальнейшей карьере.

Вот так, не высовываясь, шел Рюмкин по жизни. Работал на лесозаводе, потом в 90-е некоторое время оказался не у дел. Тогда ему мэр Сомов, бывший одноклассник, помог открыть павильончик около городского железнодорожного вокзала, где он торговал всеми возможными товарами от продуктов питания до мягкой мебели и видеомагнитофонов. Сомов не был благотворителем, он был в доле. Кроме мэра, Рюмкин платил за спокойствие бандитам, милиционерам, любым проверяющим. Это его не уберегло. Поднакопив жирок, бизнес стал укрупняться, богатые предприниматели стали строить торговые центры. Привокзальная площадь приглянулась бизнесмену Расхватову, и Рюмкин получил предписание о сносе своего некапитального строения. Юрий Карлович не протестовал, рассчитался со своими сотрудниками, поставщиками, властями, рэкетирами и отошел в сторону.

О нем не забыли. То есть, может, и забыли на какое-то время, но, когда понадобился кандидат на должность директора кладбища, о нем вспомнили. Он действительно оказался успешным руководителем. Большую часть дня он проводил на работе, благо семьи у него не было (если это благо, конечно). Кладбищенский бизнес процветал, люди умирали регулярно. Рюмкин смог организовать неофициальный денежный поток. В этом все тогдашние руководители были профессиональны. Рюмкин отличался от них тем, что даже «левый» поток денег не весь оседал в его карманах. Он умудрялся тратить часть на дело, на которое он не мог выделить средства из официальных доходов печального учреждения. Например, у него были внештатники — профессиональные плакальщицы, а также экстрасенсы, специализирующиеся на услугах по обеспечению связи между умершими и их родственниками. Также у него была небольшая частная фирма, которая оказывала дополнительные услуги в виде помощи психоаналитика или юриста по наследственным делам. Доход был стабильный, к тому же имелся кое-какой блат в лице мэра Сомова. Постепенно Рюмкин вошел в число первых людей города, и произошло это как будто само собой, без его личного активного участия. Годы шли, люди рождались, другие умирали и через безутешных родственников встраивались в бизнес-процесс Рюмкина. Так было более двадцати лет, вплоть до дня, когда Громада назвал его соискателем должности мэра.

Хотя привычный ритм жизни расстроился несколько раньше, год назад у него было романтическое приключение, о котором хотелось быстрее забыть. После него тревожные мысли начали приходить чаще, вместе с холестерином и скачками давления. Рюмкин зачастил к врачам. Кардиолог выписал лекарства для регулирования давления и строго наказал похудеть килограммов на двадцать пять, психолог пояснил, что повышенная тревожность связана с возрастным кризисом, диетолог предписал умеренное питание и потребление полезных продуктов.

Рюмкин стал придерживаться рекомендаций врачей, гулял по вечерам, скинул пятнадцать килограммов, бросил курить. Правда, нечто свербящее осталось. Он не мог найти для этого названия. И только сегодня понял, что это было. Амбиции. Где-то внутри него все это время дремали амбиции, которым он не позволял проявляться даже во время раздумий.

Сегодня все обрело смысл. Рюмкин дождался своего часа.

Он хотел стать мэром. У него не было ни жены, ни детей, у него не было осознанной цели. Глобальной цели, ради которой стоило все поставить на карту.

Теперь он понял свое предназначение.

Он хотел стать мэром. Очень хотел.

Мозговой штурм

Он стоял бы с шампуром и салатницей вечность, но вдруг вернулся Расхватов.

Рюмкин испытывал новый тип волнения. Обычно душевные переживания он переносил нормально, в такие моменты, стоя перед источником стресса, покорно прижимал подбородок к груди, делал шаг назад и потом шаг в сторону. В этот раз все было по-другому, за спиной у него стоял сам Афанасий Громада, ну или в данный момент именно так казалось. Поддержка Громады вызывала в нем радостное возбуждение, совершенно новое чувство в неординарной ситуации, но вместе с тем почему-то не обуславливала уверенности. Да и Расхватов держал его в напряжении.

Роберт Вильевич Расхватов считался самым близким человеком губернатора Громады в городе Грибоберово. Его еще называли кошельком Афанасия Зевсовича, но точно не другом. Когда-то давным-давно их пути пересеклись на коллективных комсомольских мероприятиях, еще с тех пор сложился их деловой союз. Без сомнений, возглавлять лесозавод мог только ставленник губернатора Громады. Все в городе были уверены, что Громада и есть собственник лесозавода. Официально никакого подтверждения этому не было, если не считать журналистского расследования протестной молодежной некоммерческой организации «Достали». Им удалось проследить цепочку собственников от оффшорной компании, владеющей акциями лесозавода, до членов семьи и ближнего круга Афанасия Зевсовича Громады. В этой цепочке оказался и Роберт Расхватов. Он не только возглавлял лесозавод — главное предприятие холдинга, но еще и владел компанией, которая по повышенным расценкам оказывала лесозаводу услуги таможенного брокера.

Расследование «Достали» не имело никакого официального отклика от властей, немного повозмущались в сетях блогеры, еще на строительном заборе у здания областной администрации появилась и целых три часа продержалась надпись «Громада кровопийца». А вот Расхватову было сложнее. Около входа на предприятие несколько пенсионеров-ветеранов лесозавода устроили пикет с требованием вернуть завод народу. «А я что, не народ? — кратко отреагировал Громада в телефонном разговоре. — Решай вопрос, Роберт». Расхватов порешал, без особых затей и весьма единообразно. Запугать этих стариков было невозможно, купить — тоже, но у всех из них были дети и внуки, которых можно было и запугать, и купить, и применить оба средства комбинированно.

Рюмкин, кстати, в меру сил помогал Расхватову во время кризиса с ветеранами. Он под разными предлогами отказывал одному из них в выделении участка на кладбище в связи со смертью жены до тех пор, пока Расхватов не проявил участие и не «заставил» его прекратить бюрократические проволочки.

Юрий Карлович немного побаивался Расхватова и очень надеялся, что не выдавал своего страха. Теперь они должны были быть в одной упряжке. Очевидно, Громада назначил Расхватова его наставником на пути к должности мэра.

Рюмкину было сложно проанализировать свое состояние, хотелось заморозить момент и тщательно все изучить, но на это не было времени. В итоге возбуждение трансформировалось в сомнения, а в качестве защитного механизма организм автоматически выбрал тупость.

— Ну что ж, — сказал Расхватов, радостно потирая руки, — поздравляю вас, Юрий Карлович! Большое дело затеваем, и вам отведена основная роль.

"Какая роль? Что он имеет в виду? Я что, участвую в какой-то игре? Или меня разыгрывают?" — подумал Рюмкин, но вслух сказал иное:

— Я ошеломлен, Роберт Вильевич. Неожиданно все это. Непривычно.

А вот Расхватов выглядел как всегда уверенно, хоть он тоже не понимал замысла Громады.

— Времена меняются, дорогой Юрий Карлович. Меня тоже Громада удивил. Но, значит, требования политического момента именно таковы.

Надежда на то, что Расхватов сейчас все прояснит, подбодрит и направит в правильном направлении, угасла.

— Но мы отвыкли… Я сейчас стою тут и понимаю, что нет ни одной мысли что делать, с чего начать, от кого выдвигаться. Кто я? Что я, чтобы выдвигаться? Какие у меня ресурсы? И кто пойдет за меня, за директора кладбища голосовать? Усопшие?

Рюмкин задавал именно те вопросы, которые у Расхватова тоже возникли. У него не было ответов, точнее, они генерировались прямо сейчас, в момент открытия рта Расхватов еще не знал, что будет говорить, но как-то успевал сложить слова во внятные предложения.

— Это вы зря, Юрий Карлович. Что значит «просто директор кладбища»? Вы Харон — перевозчик душ умерших через реку Стикс в подземное царство мертвых. Вы знаете, как людей волнует тема смерти? Все религиозные доктрины в конечном итоге выстроены на определенной концепции смерти и того, что за ней следует. А вы, так сказать, ближе всех к тому месту, где главная тайна человеку наконец открывается… Вы — хранитель тоннеля, по которому душа покидает бренное тело. Это вы обозревали череп бедного Йорика вместе с Гамлетом…

Захлестнувшая Рюмкина нервная тупость стала проявляться, и он не нашел ничего лучшего, чем спросить:

— Я?

Расхватов уже не мог остановиться. Собственно говоря, он больше говорил для себя, а не для собеседника. От Рюмкина требовались только уши, испуганный взгляд и предельное внимание.

— Вы. Вы вместе с принцем Датским выбрасывали черепа из могил…

— Я? Я ничего такого не делал…

–…и понимающе кивали, когда Гамлет вспоминал бедного Йорика. «Увы, бедный Йорик! Я знал его, Горацио…».

Рюмкин был немного шокирован, он даже повернул голову в ту сторону, откуда Расхватов призывал Горацио, и спросил:

— Кого?

Расхватов (после паузы, как будто секунду вспоминал, зачем затеял весь этот разговор) сказал:

— Это Шекспир. Гамлет. Не читали?

— Нет.

Рюмкин еще больше занервничал. И зачем он так ответил? Он же знал сюжетную линию «Гамлета». Для этого не нужно его читать, есть произведения, которые не читал, но ты по поводу них достаточно информирован, чтобы поддержать разговор. И тут источник и способ приобретения информации не так важны. Он же будущий мэр, надо правильно реагировать на такие ситуации. А если завтра придется публично общаться с журналистами?

— Ну, не важно. Забудьте. Если честно, я тоже не читал. Впрочем, для выборов Гамлет вам вряд ли пригодится. Фигура, конечно, трагическая, но сомнительная с точки зрения приобретения электоральных симпатий… Нам нужно нечто другое.

Рюмкину показалось, что их разговор выходит на знакомую тему.

— Деньги? — спросил он.

Расхватов поджал губу и помотал головой из стороны в сторону.

— Деньги — это инструмент. Нам нужен образ. Нужна предвыборная идея, предвыборная фишка, которая захватила бы умы населения. Но она должна быть связана как-то с вами, с вашей жизнью, работой, но при этом должна как-то перекликаться с темами федеральной политической повестки. Понимаете? Если губернатор хочет показать политическую конкуренцию, то нужна идея, вокруг корой строится программа.

Это было очевидно. Точнее, как только Расхватов что-то произносил вслух, это становилось очевидным.

Рюмкин напрягся и выдал первое, что пришло в голову:

— Даааа… Но что это может быть? Борьба с коррупцией?

— Заезженная тема. Превратилась в общее место. Автоматически входит во все программы как неотъемлемая часть. Потом, неужели вы хотите дискутировать с Толкалиным вместе с его «досталятами»? Такая фишка подошла бы Светлане Отобраз или Муржикову, но не вам. Это точно. Вам нужна тема, как-то связанная с родом вашей деятельности.

— А как насчет темы захоронения тела Ленина?

Вроде как нервная тупость потихоньку отступала холодному рассудку.

— Опросы показывают, население нашего города против.

— Тогда наоборот, тема защиты его имени и недопущения посягательства на мавзолей…

Расхватов внимательно посмотрел на Рюмкина. Он не ожидал от него такой готовности развернуть повестку на сто восемьдесят градусов. Идеологическая беспринципность выдавала в нем перспективного политика, который во главе угла ставит целесообразность, а не туманные принципы. «А может, Громада прав? Что-то же он нашел в этом Хароне?» — подумал Расхватов.

— Увы, друг мой, не наше это поле. Оно занято коммунистами. Да и не соответствуем пока масштабу. Это вопрос не для нашего захолустья, оставим для федерального уровня. Но мне нравится ход ваших мыслей. Я вижу, вы уловили суть предвыборной фишки.

Рюмкин мучительно искал варианты.

— Улучшение медицинского обслуживания?

— Вам не поверят. Успехи в медицине снижают смертность и одновременно с этим доходность кладбищенского дела, что прямо противоречит вашим бизнес-интересам.

По этой логике самым перспективным кандидатом мог быть ресторатор. Он точно по роду основной деятельности был бы заинтересован, чтобы все были здоровы, богатели и ходили к нему на ужин. Или кандидат-производитель спортивной одежды. Даже обычный муниципальный служащий, связанный с оказанием услуг гражданам, выглядел бы более интересным кандидатом. Ну, кроме разве что сотрудников службы эвакуации автомобилей.

— Понимаете, — продолжал Расхватов, — предвыборная фишка как элемент пазла должна присоединяться к вашему образу директора кладбища, не противоречить ему, не рушить, а дополнять, но при этом быть социально полезной или хотя бы оставлять такое впечатление.

Рюмкин задумался. У него не было идей.

— Что же это может быть?

Расхватов разговаривал скорее с собой:

— Может, строительство жилья? Хотя для кого? Вся молодежь мечтает отсюда уехать. Тема ЖКХ? — самоубийство. Энергоэффективность и энергосбережение? — нет ресурсов.

Рюмкин заглядывал ему в глаза с надеждой, но прозрения у Расхватова не было.

— Надо подумать, Юрий Карлович. Переспать с идеей.

— Так нет же идей! — произнес Рюмкин с тревогой в голосе.

— Ну, переспать с задачей, если хотите. Или еще с чем-нибудь и кем-нибудь… Вот что я предлагаю. Давайте встретимся завтра с нашими. С активом, с «отцами города», так сказать, и подумаем все вместе. Надо бы собраться где-нибудь без посторонних глаз.

— Может, в моем офисе? Тут не бывает случайных людей.

Это было подходящим местом, в крематорий по своей воле никто не приходил. К тому же это было единственным в городе местом, где не были ни разу замечены общественники некоммерческой организации «Достали». Хотя, по мнению Расхватова, именно здесь им и было место. Причем навеки… Причем быстрее.

— Хорошо. Я обзвоню коллег, устроим мозговой штурм.

— Только это на территории кладбища. 2-й вход. Первая дверь в крематорий, вторая — в мой офис. Надеюсь, коллег это не отпугнет.

— Почему же. Потом все там будем рано или поздно, пусть привыкают.

Это была одна из самых заезженных шуток. Рюмкин за свою карьеру директора кладбища ее слышал тысячу раз. У него даже было несколько вариантов для ответа, для Расхватова он выбрал самый нейтральный: «Всему свое время».

Рождение фишки

На следующий день «постоянные члены совета безопасности» и примкнувшие к ним Максим Чатов с Борисом Тричопкой собрались в просторном кабинете Рюмкина. Когда-то это была приемная генерального директора, но Рюмкин объединил ее с кабинетом, переустроил, и теперь рабочий кабинет примыкал в виде широкой ниши к большому пространству приемной. В комнате было много мягкой мебели, расставлены они были так, что создавали возможность группироваться втроем, вчетвером, по двое, либо в случае разворота мягкой мебели к центру комнаты превращали пространство в единую аудиторию. Если бы выкатить рабочий стол Рюмкина и вместо него поставить барную стойку, получилось бы уютное кафе или пивной бар, но место расположения в административном здании городского кладбища вряд ли было бы привлекательным для потенциальных посетителей. Хотя, как знать, как знать…

«Отцы города», включая «матерь города» (или мачеху) Светлану Кирилловну Отобраз, расположились в мягких креслах. Двое работников закатывали в комнату огромный монитор.

«А Сомов не пришел», — отметил про себя Максим.

Все выглядели расслабленными, как студенты на очередной паре, когда до экзамена еще далеко. Только Рюмкин, чувствовалось, был не в своей тарелке, ранее ему не приходилось при таких сборах быть в центре внимания почтеннейшей аудитории.

Полковник Муржиков внимательно разглядел монитор.

— Богато живете, Юрий Карлович.

— Если честно, это я в крематории позаимствовал. На нем ранее только сжигание в печи демонстрировалось. Я его временно забрал сюда, новости смотреть, презентации отшлифовывать…

Расхватов не ожидал от сегодняшнего сбора сильного прорыва, но действовать надо было в любом случае. Действовать и организовывать — это было его амплуа. К тому же вечером надо было позвонить губернатору, доложить хоть что-то в части выполнения его поручения.

— Ну что ж, господа, предлагаю приступить к делу. Мы собрались сегодня, чтобы обсудить предвыборную стратегию Юрия Карловича. Нужно, так сказать, определить стержень и вокруг него строить всю кампанию. Есть у кого-то предложения?

Добросовестно к этому сбору готовился лишь Тричопка, он реально обдумывал домашнее задание Роберта Расхватова в надежде предложить что-то дельное коллегам (?)… сообщникам (?)… соратникам (!)

— Я размышлял над этим, господа. Что мы можем пообещать избирателю в рамках кампании? С моей точки зрения, в России всегда был и будет актуальным вопрос о земле. Что если строить кампанию вокруг проекта наделения горожан земельными участками для садоводства и огородничества? Как считаете?

Тричопка, строго говоря, был из младших в составе «отцов города», поэтому следовало сначала дождаться мнения старших товарищей, а не соваться с вопросом о раздаче земли. Тем более что он серьезно задевал интересы полковника Муржикова, тот хлопотал о выделении земли для бизнес-нужд компании, принадлежащей его супруге. А уж с кем-кем, а с главным полицейским Грибоберова в силу истории их отношений Тричопке следовало считаться.

Муржиков холодно посмотрел на выскочку и прокомментировал:

— Позвольте, Борис Евгеньевич, позвольте… Неужели вы полагаете, что для предвыборных целей можно разбазаривать землю?!

До Тричопки дошло, на чью территорию он покусился. Он позабыл свое место в стае, это было очевидно.

— Нет, я просто хочу, чтобы мы с чего-то начали.

Чатов не смог сдержаться:

— Обратите внимание. Он сказал пообещать, а не наделять.

Отобраз всегда была на страже порядка, когда либералы подавали голос:

— Максим, вы, я так понимаю, вжились в роль либерального интеллигента и фрондера. Предложите вы что-нибудь. А то критиковать мы все мастаки.

Если она хотела таким образом заткнуть рот Чатову, не на того напала:

— Есть у меня предложение. Давайте, пусть Юрий Карлович будет землю предлагать не для огородничества, а для вечного покоя. Каждому горожанину гарантированное место на кладбище! Вдумайтесь только. Избиратель смог бы при жизни приходить на свою будущую вечную обитель, облагораживать ее, сидеть на лавочке, размышлять о прожитой жизни. Это вообще какая-то новая форма организации жизни в городе, новая философия бытия!

— Вам бы все дурачиться и смеяться, — сказал Муржиков.

У Расхватова появилось ощущение, что решение близко. Он не мог еще сформулировать победную мысль, но нечто подобное бывает при решении головоломки, когда ответа еще нет, но ход мысли вселяет надежду, что он где-то рядом.

— Давайте серьезнее относиться к этому вопросу. Хотя справедливости ради можно отметить, что есть что-то в этом предложении. «Новая философия бытия»! Но вряд ли действующее законодательство позволяет покупать похоронные участки при жизни. Это будет непреодолимой преградой. Хотя обращаю ваше внимание на то, что мы должны быть открыты для все предложений, в том числе неординарных.

— Так он же не всерьез предлагает, просто забавляется. Я это и имею в виду под фрондерством и позерством. Как до дела доходит, все эти критики болтологией прикрываются, — добавила Светлана Кирилловна.

Затем все заговорили одновременно.

— Ну хватит уже. Давайте к делу.

— Я предлагал вполне серьезно…

— Кстати о кладбищенских местах…

–… проверить уровень принятия решений, может, это региональное законодательство…

— Имеет смысл сравнить с выборными кампаниями наших соседей…

— Не надо мудрствовать, берем последнее программное выступление президента и вытаскиваем тезисы, применимые к нашим реалиям.

–… позволит увлечь молодежь…

–… должна быть приемлемой для основного состава электората — для пенсионеров…

–… и выглядеть достойно перед губернатором.

Рюмкин глотал каждое слово, смотрел с надеждой на каждого, затем возвращался в свои мысли, даже несколько раз открывал рот, но под прессом сомнений вновь его закрывал, чтобы не оказаться смешным. Все-таки это была высшая лига, тут размышляли вслух профессионалы политических интриг. Однако ничего толкового во всеобщем гвалте он выхватить не смог, поэтому тихо и неуверенно сказал:

— У меня есть фишка, я думаю.

Никто бы на это не обратил внимание, но Расхватов его услышал.

— Что? Потише, господа! Юрий Карлович, что вы говорите?

Гомон стих, все обратили взоры на Юрия Карловича Рюмкина.

Рюмкин неуверенно оглядел присутствующих, вдохнул побольше воздуха и выдал:

— Я глаз вчера не сомкнул. Все думал и думал. Потом в интернет залез и копался там почти до утра.

— Нашли интересную идею? — ободряюще спросил Тричопка.

— Да, вроде. Понимаете, сложно придумать что-то новое, чего ни у кого бы не было. Такое ощущение, что все уже сказано неоднократно, и все идеи для мобилизации электората уже использованы. Я в поисковик тупо вводил слова «кладбище», «крематорий», «предвыборная идея», «энергоэффективность», «прогресс» и сочетания этих слов. И вот одно из этих сочетаний помогло набрести на интересную статью.

— Прогрессивное кладбище? — прервал Чатов, но все присутствующие на него зашикали, и он смолк.

Рюмкин оглядел присутствующих, ему хотелось выглядеть торжествующим, но на самом деле получалось не очень.

— Нет. «Энергосберегающий крематорий».

Реакция аудитории не была понятна.

— Вот послушайте. Зачитаю вам статью.

«Крематорий в Осло подал заявку в муниципалитет на присоединение своих печей к системе теплоснабжения города. Для обеспечения горячего водоснабжения будет использоваться тепло сожженных тел. С технической точки зрения вопрос вполне решаем. Есть только нравственный аспект. Насколько этично использование тепла крематория, где в качестве топлива используются тела усопших…». Ну и так далее… Вот… Вот это может быть предвыборной фишкой? Я как прочитал эту статью, меня осенило. Вот она — идея. Наш крематорий, кстати, вполне пригоден для этих целей. По моим прикидкам, мы могли бы обеспечить горячее водоснабжения и отопление ближайших многоквартирных домов, практически половины квартала. Чисто технически это решаемо. К тому же нет никаких запретов на такое использование вырабатываемого крематорием тепла. Конечно, нет и регулирования, но разве отсутствие запретов не означает, что такая деятельность возможна?

Чатов засмеялся, остальные молчали, призадумавшись.

Пауза.

— Вы чего молчите? Вы что, правда этим заинтересовались? Сжигать умерших и отапливать живых? Вы это серьезно? — с недоумением спросил Максим Чатов.

Не дорос еще Чатов до «отцов города». Они были настоящие политические животные, им не нужно было быть особо образованными, чтобы поймать и прочувствовать перспективную политическую идею не умом даже, а животом, увидеть периферийным зрением, а может, и рассмотреть, пусть и туманные, но свои будущие дивиденды.

Предполагалось, что первым выскажется Расхватов:

— Я слышал, что есть такая практика в Дании.

Тричопка не определился, но хотелось что-то важное сказать, поэтому вспомнил, что противопоставление с Западом — общепризнанный тренд, и выдал:

— Ну вот почему датчанам можно, осл… ословцам… ослинам… или ослинцам можно, а мы должны воротить нос от такой новации?

Далее стало ясно, что консенсус по предложению Рюмкина, в принципе, есть.

— А почему бы и нет?!

— Чем мы хуже?

— Скандинавы плохого не предложат…

— Очень интересная идея…

Светлана Отобраз была осторожнее других:

— Интересно, как эту идею оценит Афанасий Зевсович. Роберт Вильевич, может, вам прозондировать почву?

— Уверен, он поддержит, — опередил Тричопка.

— Спрошу, конечно, — ответил Расхватов. — Знаете, чем больше я про это думаю, тем больше мне идея нравится. Необычная идея, перспективная. Дааа, Юрий Карлович, не ошибся в вас губернатор, есть у вас серьезный потенциал.

Муржиков расстроился, что он первым упомянул губернатора.

— И я об этом подумал. Очень прозорлив Афанасий Зевсович.

Светлана Кирилловна по своей натуре была заточена под анализ рисков.

— Будут, конечно, противники.

— Это несомненно, — поддержал Муржиков.

— Назовут тлетворным влиянием Запада…, — продолжила Отобраз.

Расхватова эти риски не пугали.

— Тем интереснее, господа. Представьте, какое кипение страстей, какие политические баталии! Внимание федеральной прессы гарантировано без каких-либо финансовых вложений. А главное, что может противопоставить такой идее конкурент? Разве что представить в группе поддержки марсиан.

Рюмкин сиял, но хотел выглядеть скромными и неуверенным:

— Все же вы, пожалуйста, разрешение Афанасия Зевсовича испросите.

— Разумеется, разумеется, — заверил Расхватов. — Первым делом. А потом приступаем. Решено. Позвоню чуть позже губернатору, расскажу, что у нас творится. Но у меня хорошее предчувствие. А потом, Юрий Карлович, давайте готовить заявку на подключение к тепловым сетям.

— Это не так просто. Нужны расчеты, вычисления, прогнозные цифры.

— Параллельно. Возьмите пока приблизительные цифры. Готовьте заявку. Нужно быстрее выносить тему в общество. Гарантирую, Юрий Карлович, после заявки о вас будут говорить все, весь город и даже губерния.

У Максима Чатова было ощущение, что все-таки что-то важное от него утаили, то ли все договорились его разыграть, то ли какая-то эпидемия началась, которая по таинственным причинам его не зацепила.

— Театр абсурда какой-то.

— Почему бы и нет. Надо сбить с толку электорат, вывести из зоны комфорта, разрушить все его стереотипы и шаблоны, — Расхватов, с одной стороны, возражал Чатову, с другой стороны, это была репетиция его речи перед губернатором.

Полковник Муржиков тоже поддерживал идею выборной фишки, но с некоторой настороженностью, не так горячо, как хотелось бы. Для уверенности требовалось одобрение губернатора, а также положительное заключение всех типов правоохранительных органов. Улучшив момент, он наклонился к Светлане Отобраз и сказал:

— Не переборщить бы. А то можем доиграться. Бунтарей будем взращивать.

Отобраз очень хорошо понимала ход его мыслей:

— Давай пока понаблюдаем. Хотя я просигнализирую по своей вертикали, что мне становится немного тревожно… Шаблоны они ломать собрались…

С другой стороны, их участие в этом сомнительном обсуждении оправдывалось вовлеченностью Расхватова, не зря ведь он считался особо доверенным лицом губернатора.

Расхватов в особых случаях любил говорить лозунгами:

— Ну что ж, господа, за дело! Давайте творить политическую историю нашего города!

Гвоздь программы

После «мозгового штурма» Расхватов направился на лесозавод. Не мог он говорить с губернатором на ходу, надо было расположиться в кабинете, а заодно дать выиграть время, чтобы еще раз обмозговать все услышанное, смоделировать свой разговор с Громадой, понять его возможную реакцию, продумать ответы на возможные вопросы. Двадцать минут в дороге от кладбища до административного корпуса лесозавода было вполне достаточно.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж административного корпуса, он еще не был уверен в том, как Громада воспримет идею Рюмкина. В коридоре встретил сотрудников лесозавода, кивнул механически и прошел мимо, погруженный в свои мысли. Секретарь Алена открыла было рот, чтобы поздороваться, но не успела, Расхватов прошел приемную быстрым шагом и скрылся за дверью своего кабинета.

Алена была опытным помощником, поэтому, лишь посмотрев на своего руководителя, сразу встала и начала там же в приемной готовить травяной чай. Через пять минут прозвучал звонок по внутренней связи, Алена нажала на кнопку ответа и услышала то, чего и ждала:

— Алена, принесите мне травяной чай… Да, и добрый день!

— Добрый день, Роберт Вильевич! Да, конечно.

Сразу после этого она приоткрыла дверь в кабинет руководителя и занесла чай. Ей очень нравилось демонстрировать Расхватову, как она умеет предугадать его желания. Он это очень ценил.

— Спасибо, Алена!

Роберт Вильевич сидел в кресле за своим рабочим столом и повторял про себя текст, который должен был сообщить губернатору. Следовало быть лаконичным, исключить свои оценочные суждения, сообщить только факт рождения идеи и реакцию на нее коллег из «сонма равновеликих».

Расхватов набрал телефонный номер приемной губернатора:

— Клавдия Андреевна, добрый день! Расхватов. С начальником сейчас можно переговорить?

— Здравствуйте, Роберт Вильевич! Сейчас уточню.

Через пять секунд Расхватов услышал:

— Соединяю, Роберт Вильевич.

— Да, Роберт, говори. Как дела? — спросил Громада.

Расхватов начал с другой темы, работа и финансовые показатели лесозавода всегда были в приоритете. Громада кивал, как будто его собеседник мог это увидеть. Афанасий Зевсович с утра уже провел несколько совещаний, прочитал обращения в свой адрес, расписал резолюции, выговорил заместителю по ЖКХ, в общем чувствовал себя уставшим. Афанасий Зевсович вытянул ноги, сам откинулся в кресле назад, золотые очки стянул на подбородок, давая глазам отдохнуть, и попробовал прислушаться, но мысли перескакивали на другие темы.

Громада, как всегда, слушал на громкой связи. Сам, кстати, терпеть не мог, когда при разговоре с ним кто-то включал спикерфон. И не без оснований. Как-то в телефонном разговоре с руководителем аппарата полпреда он назвал его начальника «полупердом». Глава аппарата чуть замялся, а потом сказал: «Афанасий Зевсович, извините, сразу не предупредил, вы на громкой связи, вот, как раз начальник тоже присоединился». Громада думал, что его инсульт хватит, а в трубку проблеял нечто невразумительное. И тут этот говноаппаратчик рассмеялся и сказал, что это была шутка, полпреда рядом нет. Убить за такое мало!

Громада в долгу не остался. Раз в год губернаторы собирались на неформальную встречу, которую организовывали поочередно. Это был губернаторский клуб, в который входили все главы регионов данного федерального округа, а также полпред, глава его аппарата и почему-то начальник управления ФСИН. Для прессы существовала публичная часть, какое-нибудь совещание по вопросам экологии или улучшения инвестиционного климата. Главное событие ждало гостей вечером. Каждый хозяин мероприятия пытался представить что-то оригинальное, чтобы сбор не сводился лишь к застолью и традиционной бане. Например, глава республики Эрик Лубецкий своих гостей на двух микроавтобусах завез в чрево огромного самолета, который производится на его территории. На борту их ждали прекрасные блюда и профессор инженерии, который представил гостям прототип создаваемого робота «Кноп». Это было здорово. «Кноп» замышлялся как администратор гостиницы, и, по крайней мере, на уровне прототипа все работало хорошо. Обычно такие идеи умирали на стадии запуска серийного производства.

А вот губернатор Фарнасов устроил «сбор римских патрициев». После официальной части гостей привезли в загородную гостиницу. Члены клуба переоделись в тоги, спустились в цокольную часть с двадцатипятиметровым бассейном, вокруг которого были расположены лежаки, стилизованные под древнеримские. Перед каждым лежаком стоял низкий столик с яствами. Губернаторы возлегли и стали неспешно беседовать, попивая вино и поедая ужин. Хозяин мероприятия хотел обеспечить максимальную аутентичность, поэтому официанты играли роли рабов. Глава аппарата полпреда раньше всех напился и в какой-то момент затащил арфистку в душевую. В общем, мероприятие получилось запоминающимся. Через пару дней Громада вспомнил про арфистку и решил вернуть долг по розыгрышам. Он позвонил аппаратчику и взволнованным голосом сказал: «Сева, нам п…ц! Посмотри новости федерального канала через 15 минут. Оказывается, один из официантов сделал видеозапись на вечеринке, сейчас покажут сюжет. Не знаю точно, какие кадры у них есть, но, видимо, эпизод с арфисткой попал, потому что она пишет уже заявление в прокуратуру об изнасиловании». Сева потерял дар речи и в полном ошеломлении уставился в телевизор. Это были мучительные пятнадцать минут. Громада был отомщен.

В текущем году была очередь Афанасия Зевсовича. Но до сих пор у него не было «гвоздя программы», не было чего-то оригинального, что бы запомнилось коллегам на долгие годы. Он подумывал о вечеринке в институте судебной психиатрии, можно было дать команду главврачу, чью дочь по его звонку в прошлом году перевели на бесплатное отделение пединститута, подобрать наиболее интересные случаи в текущей практике, провести заседание комиссии, в рамках которой пригласить реальных пациентов, особенно было бы зрелищно рассмотреть случаи симуляции уголовно преследуемых лиц, ошибки симулянтов, методы их выведения на чистую воду, рассмотреть их в установленном порядке, только в присутствии своих гостей-губернаторов. Было бы забавно понаблюдать, а потом со специалистами пообсуждать увиденное. К тому же жизнь такая непредсказуемая штука, кому-то из гостей этот опыт мог бы пригодиться в реальной жизни. Все они ходили под потенциальными уголовными делами, как минимум по статьям взяточничество и злоупотребление властью. Но пришлось отказаться от этой затеи. Ведь не скрыть от общественности. Набегут потом всякие журналисты, общественники, интернет-оппозиция типа Толкалина, начнут муссировать тему защиты прав пациентов, слепят Громаде образ начальника концлагеря.

Громада как раз с сожалением размышлял о том, что придется расстаться с идеей вечеринки в институте судебной психиатрии, когда до него дошли слова Расхватова про предвыборную фишку Рюмкина. Громада хотел было прервать доклад на эту тему, но, полагаясь на интуицию, промолчал. Пока Роберт Расхватов рассказывал ему о возможной поляризации общественности, он сам мигом все это смоделировал. Тема была взрывная и, скорее всего, не проходимая. С другой стороны, он мог пресечь ее на более поздней стадии, а пока понаблюдать, собрать материал, может, даже небольшой фильм смонтировать для просмотра в губернаторском клубе. К тому же было бы забавно не показывать пока однозначную позицию власти, дать волю активной части населения, замерить политическую температуру общества.

— Тааак… А в Норвегии правда есть такие крематории?

— Судя по интернет-статье, да, есть. Я поищу еще более надежные источники, чтобы убедиться… Потом у нас в Грибоберово хороший исторический опыт: все, что перекликается с Норвегией, для нас оказывается выигрышным. Я сейчас порыскал на сайте Минэнерго и Минстроя, думал, может, там попадется оценочное суждение от министров, но нет ничего. Предварительно могу сказать, что мне идея нравится, но для меня существует лишь один критерий: как это скажется на вашей политической карьере.

Громада не стал спешить с ответом. У него случались неверные прогнозы. Самый обидный просчет был в начале двухтысячных, когда только начинали тему прозрачности закупок для государственных нужд. Он не принял изменения всерьез. Застрельщиком темы выступало министерство экономического развития. Громада был уверен, что тема закупок — это дань моде, некий этап в декларируемой борьбе против коррупции. Наверняка останутся «черные ходы» для узкой группы лиц, — предполагал он. И ошибся. Система оставила возможность отказа от конкурентных процедур, но исключения не могли реализовываться кулуарно, без привлечения внимания к своей персоне. Конечно, он стал более уязвимым. Ему приходилось даже отказываться от некоторых выгодных проектов. Как-то аффилированная с ним компания проиграла конкурентный отбор по поставке машин сельскохозяйственной авиации ресторану «Бараны и баранки», пришлось санэпидстанцию привлечь, чтобы победитель конкурса отказался от поставки.

Или другой пример: декларирование имущества государственными служащими. Все, что нужно было, Громада оформлял на дочь и жену, кое-что оформлялось на тестя. Громада предполагал, что таким образом исключает возможность публичного появления компрометирующей информации. Кто тогда мог подумать, что рыскать на просторах интернета и доставать информацию будут различные журналисты, общественные расследователи, правоохранители и оппозиционеры. Позднее он получил существенные удары в прессе, особенно касательно владения лесозаводом в Грибоберово.

Поэтому всякая новая идея требовала вдумчивого подхода. В возможность запуска энергоэффективного крематория Громада не верил. Но у него была возможность появиться в нужный момент и пресечь любые поползновения в эту сторону. А пока можно было расслабиться и понаблюдать.

— Пусть занимается, Роберт! Я имею в виду, пусть Рюмкин будоражит Грибоберово. Только я тебя предупреждаю, никаких официальных ссылок на меня. Если позиция региональной власти понадобится, пусть ее озвучивает Вилен, на то он и зам по энергетике. Я про это ничего не знаю. А свое мнение выражу как договорились — на Дне города. И «отцы» пусть подключаются, выскажут свою гражданскую позицию. Они обязательно будут тебя кулуарно расспрашивать про мой подход. Скажи, про энергоэффективный проект Громада не высказывался, но вот Рюмкина сделать мэром твердо решил.

Ходоки

Главное, что ни яблока не падало на Рюмкинскую голову, как на Ньютоновскую, ни в джакузи он не укладывался в подражание Архимеду, а идею родил. Норвежцев он не признавал первопроходцами, это было его детище, поскольку для норвежцев это было бизнес-решением, а для Рюмкина — озарением.

Впервые информация о намерении Рюмкина выдвинуться в мэры и об его энергоэффективном проекте прозвучала в блоге Тричопки. Это была короткая информация, подкрепленная телефонным комментарием от Юрия Карловича. На следующий день Тричопка сам себя процитировал в выпуске Грибоберовских новостей. Региональное телевидение в области было устроено по принципу пазла. Местные телевизионщики встраивались в новостные программы областного ТВ в самом конце, после новостей общеобластного значения, а вещание велось в пределах муниципального округа. Ключевым показателем успешности местного сюжета было попадание в областной блок. Ни выдвижение Рюмкина, ни его проект этой чести удостоены не были. Так что о новостях узнали всего-то с десяток Грибоберовских неравнодушных граждан. Но у них был выход в интернет и свои профили в социальных сетях. Вот тут и проявилось волшебство вирусного распространения информации. Если говорить в цифрах, через два дня на просторах интернета было сто семнадцать упоминаний проекта, еще через три дня количество упоминаний превысило четырнадцать тысяч, а на десятый день появился первый сюжет на федеральном канале.

Прошло три недели с момента рождения предвыборной фишки кандидата Рюмкина. К этому времени индекс цитируемости проекта попал в категорию ТОП-10.

Жизнь Рюмкина резко изменилась. Он обрел значимость. Обстоятельства, а в данном конкретном случае новый статус, меняют человека очень быстро. Раньше, например, Рюмкин одевался в обычном магазине мужской одежды, и вдруг Чатов обнаружил его в кабинете, одетым в «полуфабрикат» костюма, а вокруг него вился портной, замеряя части тела заказчика. И дело не в том, что в представлении Чатова портной крутился вокруг клиента только в кинофильмах, а в том, как именно Рюмкин стоял. Куда делся тот немного застенчивый, вечно сомневающийся человек, которого он знал ранее? Это что за трансформация личности?

Рюмкин встретил Максима в своем офисе как прежде и говорил с ним без пафоса. Правда, тянул с основным, готовил Максима к какой-то теме или не очень знал, как к ней подступиться. Что-то изменилось в его взгляде, в осанке, в движениях. «Вальяжность», — вспомнил Чатов подходящее понятие. Рюмкин приобрел вальяжность, внушительность и импозантность (кажется, все это синонимы).

Портной как раз замерял поясницу, когда Рюмкин дотянулся до пульта и, продолжая примерку, стал им щелкать, переключая с канала на канал. На всех них муссировалась одна и та же тема.

Диктор на канале № 1:

«… кандидат в мэры города Грибоберово Юрий Карлович Рюмкин, директор местного кладбища. Опросы показывают, что озвученная им три недели назад идея энергосберегающего крематория фактически разделила общество пополам. Надо отметить, что широкая вовлеченность интернет-сообщества в этот вопрос в геометрической прогрессии множит число горячих сторонников и ярых противников энергоэффективного крематория. Мы попросили прокомментировать…».

— Да уж, настоящая информационная бомба получилась. Правда, Максим? — спросил довольный Рюмкин.

Максим был согласен с использованием термина «бомба», только с наиболее отрицательной коннотацией, но он не стал развивать свои мысли по этому поводу Рюмкину.

— Это точно… бомба. Скоро на какой-нибудь международной конференции любознательный журналист спросит: «Ху из мистер Рюмкин?».

У Юрия Карловича по телу разлилось тепло от ассоциации, которую он не сразу осмыслил. Он щелкнул пультом и нашел на канале № 2 себя.

Конец ознакомительного фрагмента.