Книга царей

Александр Жигалин, 2023

Расследование убийства известного на всю страну коллекционера приводит к поиску "Книги Царей".В дни правления царь Иван Грозный распорядился изготовить "Книгу Царей", которая впоследствии была помещена в секретный склеп.Царствующие особы, будь то, царь или президент дважды в год должны наведываться в склеп с целью занести в "Книгу" откровения относительно совершённых ими ошибок.Последующие царствующие особы должны брать во внимание те откровения, чтобы впредь не совершать тех же ошибок. Расследование поручено полковнику МУРа Фёдору Николаевичу Мостовому.Группе Мостового удаётся не только раскрыть дело об убийстве, но и отыскать секретную келью. Свидание с "Книгой Царей" стало Мостовому тому наградой.

Глава 3. «Сефер млахим» — тайна записной книжки

С Кораблевым Мостовой был знаком двенадцать лет. Работая начальником районного отдела милиции, он еще тогда заприметил полного, вечно потеющего курсанта университета МВД, который был направлен в отдел для прохождения преддипломной практики. Что-то подсказывало, что из парня может получиться неплохой криминалист — слишком дотошным показался Мостовому Кораблев.

К тому же начальник лаборатории, под чьим руководством работал молодой специалист, жаловался: «Заколебал вопросами. До всего есть дело. А еще от него постоянно несет потом». Действительно, от Глеба несло потом так, будто тот проскакал сто миль за раз.

Но ведь на ум потливость не влияла. Кроме того, с проблемой своей Кораблев боролся, как мог: дезодоранты разные, присыпки. Толку, правда, никакого, не считая, что запах становился еще невыносимее.

Что касается знания дела, здесь Глеб давал сто очков вперед как сокурсникам, так и сотрудникам, отработавшим в отделе по году, а то и по два. Превосходил он однокашников и в стремлении познания новых, более современных способов экспертиз. С радостью оставался, когда поступало срочное задание. И, что особенно важно, был на «ты» с техникой.

Когда наступило время окончания практики, тот же начальник отдела, что жаловался на дотошного практиканта, сам пришел к Мостовому с просьбой подписать на имя ректора письмо — «Направить Кораблева для прохождения службы в их отдел».

— Криминалист от бога, — уверял майор. — Ему бы опыта и расторопности — цены парню не будет.

— А как же запах пота? — напомнил Мостовой.

— Пусть воняет. Главное, чтобы дело знал. Встретит женщину, та полюбит таким, какой есть — от потливости не останется и следа.

Слова майора оказались пророческими. Кораблев встретил ту, которая полюбила его таким, какой он есть. Произошло это на восьмом году службы.

Год назад Кораблев получил капитана. Ума палата, союз таланта и доброты. Можно было понять радость сотрудников отдела, когда генерал подписал приказ о назначении Глеба на должность старшего криминалиста.

––

Глеб не вошел в кабинет — ворвался. Тучный, пыхтевший, как паровоз, с трудом уместившись на просторном стуле, он загадочно глянул на Мостового.

— Не записная книжка, товарищ полковник, набор секретов. Кроме того, что записи зашифрованы, есть нечто такое, на что вам нужно обратить внимание.

Заняв место за столом, криминалист, листая книжку, задерживал взгляд то на одной странице, то на другой. Найдя, что искал, протянул Мостовому.

— Здесь нет листка. Вырвали. И вырвали, я так полагаю, специально.

— Ты хотел сказать, намеренно?

— Да, намеренно. На листке был набор знаков. Не цифр, не букв, а именно знаков.

— Шифр?

— Что не номер телефона и не номер банковской ячейки — это совершенно точно.

— Поясняй?

— Знаков пять. Телефонные номера в Москве семизначные. Есть города, в которых шестизначные, но никак не пяти. С банковскими ячейками еще проще: кроме цифр те разбавлены буквами.

Поправив очки, Мостовой поднял книжку, чтобы осмотреть страницы на свету.

— Продолжай.

— Рассмотреть знаки удалось при помощи микроскопа. Вырваны не один и не два листка — четыре сдвоенных. Микроскоп разглядел два наложенных друг на друга ряда знаков. Вырвали четыре листка специально, чтобы нельзя было прочесть запись. Кроме того, первый ряд наложился на второй, маскируя всю запись.

Раскрыв папку, Кораблев вынул лист и положил перед Мостовым. Полковник, глянув, перевел взгляд на криминалиста.

— Что это?

— Расшифровка записи — סֵפֶר מְלָכִים,,מְלָכִים א׳ מְלָכִים ב׳

— Книга царей? — прочел вслух Мостовой.

— Да. «Книга Царей». Ее еще называют «Царь-Книга». Как «царь-колокол», «царь-пушка», — воодушевляясь, произнес Кораблев. — Хранится книга в Третьяковке. Десять тысяч страниц с семнадцатью тысячами миниатюр. Издана по приказу Ивана Грозного.

— Грозный издал, а запись не на русском?

— Иврит. Первый набор знаков означает «Сефер млахим». Второй — две книги — Цари I и Цари II. А все вместе — «Книга Царей».

— Иврит… «Книга Царей», — разглядывая запись, пробубнил Мостовой.

— Еще я не уверен, что книжка потеряна, — произнес Кораблев, не обращая внимания на то, насколько растерянным выглядит полковник.

У Мостового брови прыгнули вверх.

— Когда что-то теряют, — продолжил криминалист, — на наружной части остаются частицы инородных тел: трава, грязь, вода. Здесь же, кроме травяного покрова, не обнаружено ничего. Несоответствие фактов плюс показания свидетелей дают право утверждать, что записная книжка подброшена специально.

— Подбросили после того, как на месте преступления поработали криминалисты? Зачем?

— Чтобы не подобрал тот, кому книжка могла оказаться без надобности.

— Или чтобы дошла до наших рук.

— Возможно, и так.

¬ — Если так, — глядя в глаза Кораблеву, Мостовой произнес фразу, к которой готовил себя заранее, — напрашивается один вывод: подбросив книжку, некто подсказывает нам, в каком направлении двигаться. Чтобы подсказка не выглядела явной, уничтожает запись. Не до конца. Вроде, вот тебе, полковник, ниточка, а что касается клубка — распутывай сам.

— Скорее всего.

Поднявшись, Кораблев вышел из-за стола. Не забыв вернуть стул на прежнее место, стоял и ждал, когда полковник скажет заключительное слово.

Мостовой не торопился. Он словно чувствовал: у Глеба есть что-то, о чем тот не спешит докладывать.

— Не нравится мне твой взгляд, майор, — произнес Федор Николаевич, глядя криминалисту в глаза. — Вроде, обосновал, в глазах растерянность. Утаил чего?

— Чего таить?

Кораблев сдулся настолько, что, обмякнув, стал похож на детский шарик, из которого вышла половина воздуха.

— Столько лет вместе. К тому же ваше умение видеть человека насквозь…

— А если по делу?

— По делу нет уверенности в правильности полученных результатов. Надо еще раз проверить.

— Ты, майор, как угодивший в плен партизан. Не молчишь, но в тоже время, ни слова конкретики.

— Микрочастицы на обложке записной книжки совпадают с микрочастицами одежды Мытника, что дает право утверждать о принадлежности данной вещицы покойному.

— Эка невидаль, я сразу сказал, что книжка Натана.

— В таком случае, зачем понадобилось брать, а затем подбрасывать?

— Значит, было зачем. Преступники тоже думают, коли думают, строят предположения.

— Понимаю. Непонятно другое — кроссворд, что загадал Мытник, может угодить в раздел тех, что не подлежат разгадке.

— А вот тут ты, брат, загнул, — засовывая книжку во внутренний карман пиджака, произнес Мостовой. — Неразгаданный кроссворд не есть признание слабости. Завтра встречусь со специалистом, поспрашиваю по поводу «Царь-Книги». Там, глядишь, Черкашин с Гладышевым чего-нибудь накопают. Кроссвордик — то и раскроется.

— Пока будем ждать, преступники усложнят правила игры, а то и хуже — вставят в кроссворд вопрос, ответа на который не существует в природе.

— Тогда это будет не игра, а война. Война по правилам закона.

— Закона?

— Да. Придуманного системой, которая создавалась веками и в которой мы с тобой не винтики и не болтики. Случись так, что система даст сбой — кто встанет на защиту закона? Ты и я. Ты как криминалист, я как чистильщик.

— Чистильщик!? — улыбнулся Глеб. — Красивое название! Жалко только, что ассоциируется с мусорщиком.

— А мы и есть мусорщики, — ухватился за произнесенное криминалистом сравнение Мостовой. — Помогаем людям освобождаться от мусора. Не от того, что валяется на тротуарах, а от того, что прячется по углам да по воровским «малинам». Задача архисложная, бороться становится все сложнее и сложнее. Вставшие на путь преступлений люди уже не те, что двадцать лет назад — грамотные, образованные.

— Но мы-то тоже не лаптем щи хлебаем.

— Верно, не лаптем. Только двигаемся не с той последовательностью, с которой должны двигаться. Не в меру гуманные, демократия, человеческое достоинство, презумпция невиновности…

— Все равно, — удовлетворенный исходом разговора, почесал затылок Кораблев. — Приятно ощущать себя частицей механизма, когда знаешь, что от труда твоего зависит развитие системы.

— Приятно не то слово! — Произнеся это, Мостовой показал глазами на коньяк. — Ну что, по пятьдесят грамм?

— Спасибо, — улыбнулся как факир Кораблев. — Когда попадают такие улики, как книжка Мытника, я ни о чем, кроме как о спрятанных секретах, думать не могу.

Сделав шаг в сторону двери, Глеб обернулся и произнес:

— Что касается «Книги Царей»… Если вам интересно мое мнение, не все в истории с записной книжкой так просто, как кажется на первый взгляд. Искать надо начинать оттуда, откуда ветер подул, а ветер подул от записи на иврите.

Оставшись один, Мостовой представил вышагивающего по коридору Кораблева, путь которого заканчивался перед белой дверью, похожей на больничную. Надпись «Посторонним вход воспрещен» гласила: вход разрешен только избранным.

«Отдел криминалистики! — Подумал полковник. — Мир полу искусства и полу науки».

Вспомнились слова Шекспира: «Быть или не быть?». «Быть, чтобы жить или жить, чтобы быть?» — перевел на понятный ему одному язык Мостовой.

В ответ тишина и надпись: «Посторонним вход воспрещен».

Сон сморил почти сразу. Стоило подойти к дивану, прилечь, закрыть глаза.

Обычно тому предшествовал экскурс в дела минувшего дня, после чего следовал разбор полетов и, как водится, выговор самому себе. За что? Не имело значения. Главное, не допустить переоценки.

Сейчас же хотелось лежать и смотреть в потолок. Пусть над головой не освещенное звездами небо, не похожая на кусок сыра луна, а всего лишь не претендующий на аллегории белый квадрат. Тем не менее…

«День и вправду выдался не совсем обычный, — прежде чем забыться во сне, подумал Мостовой. — Знать бы, каким будет день завтрашний?»

Сознание, ответив уходящим в никуда эхом «не совсем обычный, не совсем обычный», начало погружаться в глубину сна. Все как всегда: день-ночь, борьба-сон.

Последний не был таким, каким привык встречать его Мостовой — не крепкий, не успокаивающий, не располагающий к забвению. Настороженный, в какой-то мере даже испуганный, он будто предупреждал: все, что приснится, не есть плод воображения. Жизнь создала видение без права быть освобожденным от себя самого. Ты есть, в то же время тебя нет. Где ты? Там, где нет свободы мыслям, где нет спокойствия душе.

Душа Мостового даже во сне была не на месте. Он увидел тоннель, в конце которого можно было разглядеть светящуюся точку. Приближаясь, та становилась похожей на шар, из которого начали выходить необычно одетые люди.

Подобные наряды Мостовой видел в кино: отороченные собольим мехом шубы, высокие, похожие на трубы, шапки, расшитые золотом сапоги. Невиданное доселе зрелище должно было поразить, в крайнем случае, ввести в изумление. Мостового же перевоплощение сознания не только не затронуло, наоборот… Он вдруг ощутил, что живет жизнью вышедших из света людей. Словно он был такой же, как они, разговаривал на их языке, знал обычаи бытия и даже понимал образ мышления.

Приблизившись, свита остановилась. Шедший впереди человек с посохом сделал шаг вперед. То был Иван Грозный. Возникший за спиной гомон заставил полковника обернуться. На огромной, похожей на подкову площади он был не один: толпа людей, припав на колени, замерла в ожидании государевых речей.

Мостовой же смотрел на царя с безразличием во взгляде. Не ощущалось ни страха, ни испуга, как, впрочем, удивления и торжества тоже не было.

Приблизившись на расстояние вытянутой руки, государь, нахмурив брови, произнес слова, которые нельзя было услышать, но можно было понять.

— Кто ты?

— Человек, — ответил Мостовой.

— Человек? — хмыкнул, удивляясь простоте ответа, царь. — И что же тебя привело в мир наш, человек?

— Книга царей, — произнес Мостовой.

— Книга?

— Да. Та, что создали по твоему приказу, государь.

— Зачем тебе понадобилось видеть то, чего не видел даже я?

— Хочу знать, кто и за что убил моего друга.

— Безумство! — ударив посохом оземь, воскликнул царь. — Невозможно познать то, что неподвластно перу! Не потому, что летописец не ведает, о чем пишет. Причина в другом. Каждый живет в своем мире, с ним рождается, с ним умирает. Коли есть мир, должны быть вещи, наличие коих объяснить может только сам человек: страх, совесть, разум. Ты сам это подтвердил.

— Я?

— Ты. Зная, что ответ кроется в тебе, пытаешься найти там, где его никогда не было. Прежде чем искать, следует знать, что ищешь.

— Я же сказал — ищу книгу.

Царь задумался.

— Книга есть. Искать надо там, куда никто никогда не заглядывал. При этом помни — истина в борьбе.

Открыв глаза, Мостовой с минуту не мог понять, где он. И только когда мысли по поводу сна стали уступать место реальности, сознание, включившись в работу, начало пичкать мозг информацией.

Где царь? И что означают слова «ищи там, куда никто никогда не заглядывал»?

Процесс познания сна нарушил звонок телефона. Звонила супруга Федора Николаевича Арина Владимировна.

— Ты там живой?

— Живой, — ответил Мостовой.

— Слава Богу. А то мы тебя потеряли. Выходные, где намерен провести — в кругу семьи или, как всегда, на работе?

— Выходные?

— Да. Субботу, воскресенье. Нормальные люди предпочитают проводить их дома. Пьют чай с ватрушками, общаются с детьми, внуками.

— С ватрушками? Это хорошо, — представив себя в пижаме на кухне, тоскливо произнес Мостовой.

— Ну вот и славненько, — обрадовался застывший в ожидании голос. — Бросай все! Приезжай. Будем душу заблудшую лечить. Соскучилась, бедная, по теплу человеческому.

Представив, как сидя на кухне, пьет чай с ватрушками, полковник произнес в трубку: «Еду!»

––

Третьяковка открывалась в десять.

Подъезжая к Лаврушинскому переулку, Мостовой увидел длинную, похожую на змею, очередь и вспомнил: суббота — день посещения галереи школьниками и студентами.

Служебный вход оказался не заперт. Не имело смысла запирать то, что охранял двухметровый охранник. В черной форме, похожей на эсесовскую, тот напоминал скалу.

Увидев на спине охранника надпись «Скала», Мостовой не только не удивился, а даже наоборот — воодушевился. Чутье не обманешь.

— Куда? — произнес охранник, преградив дорогу.

— В галерею, — понимая, что без предъявления ксивы не обойтись, решил испытать судьбу Мостовой.

— Через центральный вход, в порядке общей очереди.

— Мне к директору.

— Позвоните в приемную, закажите пропуск.

— Но сегодня суббота.

— Приходите в понедельник. Таковы правила.

— В любых правилах бывают исключения.

— В наших — нет. Объект государственной важности. Проникновение является нарушением закона.

— А если вопрос, который следует обсудить, не менее важен, чем сам объект?

— Без пропуска нельзя.

Сделав шаг навстречу, охранник дал понять, что настроен он более чем решительно.

— Ладно, — доставая удостоверение в большей степени для себя, чем для охранника, произнес Мостовой. — Видит бог, я хотел по-хорошему.

Взглянув на фотографию, охранник, закашлявшись, начал отступать в сторону.

— Извините.

Стоило Мостовому пройти внутрь, как пришедший в себя охранник произнес:

— Вещи из карманов можете не вынимать. Решетка на металл не реагирует, две недели как сломалась.

— Спасибо за предупреждение, — улыбнулся Федор Николаевич. — Что касается правил, ты делал все правильно. Вот только лицо… Хотелось бы поприветливее.

Директора не оказалось на месте, и Мостовому ничего не оставалось, как обратиться к заместителю.

Глянув на удостоверение, та не стала задавать лишних вопросов.

— Не буду спрашивать, что заставило представителя уголовного розыска обратиться к столь важному для нас экспонату, как «Книга Царей», но уже то, что люди в погонах заинтересовались историей государства Российского, говорит о многом. Идемте. Познакомлю с человеком, который знает о «Книге Царей» все. Но для начала вы должны взглянуть на саму книгу.

«Наконец-то! — Подумал Мостовой. — Еще немного, и я смогу увидеть то, на что не дал взглянуть во сне Грозный. А еще я буду знать о «Книге Царей» то, чего не знал сам царь».

Ознакомление с экспонатом происходило при участии экскурсовода — молодой симпатичной девушки, недавно окончившей институт, робеющей при каждом вопросе, особенно когда Мостовой начал расспрашивать о стоимости книги и том, были ли попытки хищения.

Экскурсовод краснела, терялась, тем не менее, ей хватило пяти минут, чтобы донести до сознания гостя, насколько значимы в плане воспитания молодежи подобные экспонаты.

Столько же понадобилось времени, чтобы Федор Мостовой смог проникнуться гордостью за тех, кто создал книгу, за величие ее содержания, за то, что во времена царствования монархов к книге имели право прикасаться только сами монархи. Простому люду она была недоступна.

Дальше последовала бомбардировка фактами, касающимися восстановления книги. В это время Мостового посетила мысль: «Еще пара минут, и я сойду с ума от переизбытка информации».

Выручила заместитель директора.

— Ну что, ознакомление прошло успешно? — произнесла та, сверкнув очками.

— Не то слово, — поспешил заверить Мостовой.

— В таком случае прошу следовать за мной.

Идя по коридору, заместитель директора представляла собой эталон загадочности: подергивание плечами, поправка прически и особенный взгляд, хитроватый настолько, что Мостовой стал ощущать себя похожим на экспонат.

Миновав один зал, вошли в другой. Прошли по коридору, свернули направо, спустились двумя этажами ниже.

Дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен» открылась так, будто спала — нехотя и со скрипом.

Назвать подвалом помещение, в которое привела заместитель директора, у Мостового не повернулся бы язык. То была не просто комната, то было пристанище волшебства. Обилие света, белый потолок, белые стены придавали мастерской столько восторженности, что смотреть приходилось широко распахнутыми глазами. Нечто подобное Мостовой испытывал, когда попал в отделение реанимации. Недоставало капельниц, а также всего того, отчего по спине начинали бегать мурашки.

— Мы в святая святых! — Произнесла заместитель директора, остановившись перед дверью с надписью «Реставрационная».

Реставрационная выглядела огромной. Благодаря расставленным вдоль стен картинам, которых было столько, что у полковника начало рябить в глазах, комната была похожа на демонстрационный зал.

Зал был разбит на четыре зоны, центром каждой из которых являлся рабочий стол. Столы были оснащены огромными, похожими на маленькие луны, лупами, микроскопами и целой кучей инструментов. Рядом возвышались стулья с высокими ножками и не менее высокими спинками.

Дойдя до четвертой зоны, заместитель директора подошла к склонившемуся над микроскопом человеку. Похлопав того по плечу, глянула на Мостового.

— Тот самый человек, который знает о «Книге Царей» все.

Хозяин зоны, сняв наушники, сполз со стула.

— Человек из МУРа, — произнесла заместитель директора, показав глазами на гостя. — Интересуется «Книгой Царей».

Реставратору, на первый взгляд, нельзя было дать и тридцати. Отложив в сторону скальпель, тот вытер руки об заткнутое за ремень полотенце.

— Интересно, чем «Книга Царей» могла заинтересовать уголовный розыск?

— Для начала хотелось бы познакомиться, — протягивая руку, ушел от ответа полковник. — Мостовой Федор Николаевич.

— Евтушенко Дмитрий, — произнес реставратор. — В родственных отношениях с поэтом Евтушенко не состою, лично не знаком. Мало того, никогда не видел.

— Хорошо, что не состоите.

Оценивая легкость, с которой Евтушенко вступил в общение, Мостовой улыбнувшись, добавил:

— Родственные отношения со знаменитостями обязывают. Другое дело, когда человек сам по себе.

Обмен улыбками означал — понимание найдено, можно переходить от разговоров к делу.

Мостовой поступил бы именно так, если бы не заместитель директора. Стоя по правую руку, та напоминала сторожевого пса, не желающего оставлять гостя наедине с подчиненным.

— Огромное вам спасибо! — Изобразил удовлетворение Мостовой. — А сейчас мне бы хотелось побеседовать с господином Евтушенко наедине.

— Конечно, конечно! — Всполошилась заместитель директора. — У нас есть комната психологической разгрузки. Думаю, там вам будет удобнее.

Комната психологической разгрузки представляла собой полуказенное, полудомашнее помещение с телевизором, диваном, двумя креслами, а также всем необходимым для распития чая.

Войдя, Евтушенко на правах хозяина предложил Мостовому занять место на диване.

— Чай, кофе?

— Чай.

Все-то время, пока Евтушенко готовил чай, Мостовой делал вид, что осматривает помещение, но на самом деле наблюдал за действиями реставратора. Неторопливые, скорее рассудительные, чем заученные подсознанием, движения делали того старше, отчего Евтушенко уже не казался таким молодым,

— Сколько тебе лет? — Перейдя на ты, спросил Мостовой. — Ничего, что на «ты»?

— Ничего, — улыбнулся Дмитрий. — Я сам хотел предложить.

— Почему не предложил?

— Категории разные, вы — полковник, я — реставратор.

— Не прибедняйся, — сделав глоток, Мостовой оценил вкус чая и не стал возвращать чашку на стол. — Работа реставратора не менее почетна, чем работа следователя. Вашего брата по стране сколько? Раз-два и обчелся. Нас же — как собак нерезаных.

— А резаных? — Перефразировал слова гостя Евтушенко.

— Резаных хватает, — сделав еще глоток, Мостовой поставил чашку на колено. — Ты не ответил на вопрос.

— По поводу лет? Тридцать три, возраст Христа.

— Я так и думал.

— А что, возраст имеет значение?

— Нет. Мне казалось, что реставратор — увенчанный сединой человек.

— Так оно и есть, — сраженный проницательностью гостя, произнес Дмитрий. — В Третьяковке я самый молодой. Остальным за пятьдесят.

— И что же подтолкнуло выбрать столь нестандартную для молодежи профессию?

— Нестандартность и подтолкнула. Не хотел быть как все. Мечтал стать художником. Не получилось. И потом, я ведь реставратор в третьем поколении. Дед, мать, отец — все люди искусства. Бабушка — искусствовед от бога.

— И что же в ней особенного?

— В ком, в бабушке?

— В книге, — оценив шутку, хохотнул Мостовой.

— Скажите конкретно, что интересует. Я отвечу.

— Все, о чем не рассказывают посетителям галереи.

— Если по поводу того, крали книгу или не крали, могу сказать сразу: такого не помним ни бабушка, ни я.

— В таком случае ставлю вопрос по-другому: «Книга Царей» меня интересует как источник информации. Что в ней написано? О чем? Есть ли зашифрованные данные? Если есть, то был ли подобран шифр?

От удивления у Евтушенко глаза сделались квадратными.

— Какой шифр?! «Книга» была создана в шестнадцатом веке. Тогда грамоте был обучен один из ста человек. Встречались случаи, когда ради сокрытия, написанного люди меняли местами буквы, иногда даже слова, но чтобы кодировать — это уж слишком.

— Ладно, — вынужден был признаться в некомпетентности Мостовой. — Попробуем перефразировать вопрос: была ли «Книга» покрыта ореолом таинственности? Если да, в какой период и что тому предшествовало?

— Не было никакой таинственности. «Книга» была разрознена, находилась в хранилищах Москвы и Петербурга. Пришло время перемен, нашлись люди, которые захотели собрать все тома вместе. Фирма «Актеон». Если бы вы знали, сколько стоило сил выпустить книгу в современном издании.

— Тем не менее.

— Никаких «тем не менее». «Книга Царей» представляет собой две книги канонической еврейской Библии, в которых отображены завершающие циклы ранних пророков. Историческое повествование, охватывающее период в 400 лет.

— На нет и суда нет, — произнес Федор Николаевич, стараясь придать лицу выражение безразличия.

Уловка сработала. Дмитрий не то, чтобы засуетился, но уже не выглядел таким уверенным, каким был минуту назад.

— Вы можете конкретно сказать, что заставило сотрудника уголовного розыска обратиться к «Книге Царей?

Мостовой задумался: говорить или не говорить? Что если реставратор замешан в убийстве?

— Могу, — отбросив сомнения, полковник поспешил сменить мину озабоченности на готовность к действиям. — Убили известного коллекционера. Может, слышал — Натан Захарович Мытник?

— Слышал, конечно, — не задумавшись, ответил Евтушенко. — Имя известное.

— Так вот, на месте убийства была найдена записная книжка, на одной из страниц которой криминалисты обнаружили надпись «Книга Царей». Запись на иврите. Страницу вырвали. Но прежде, чем вырвать, начеркали всякую дребедень.

— Зачем?

— Затем, чтобы нельзя было прочесть.

— Не проще было выбросить книжку?

— Не проще. Молодым свойственно расставаться с вещами легко. Пожилые хранят в них частицу себя. И потом, не надо забывать, что Мытник был евреем, а евреи к вещам относятся более чем бережно.

Прозвучавшая в словах полковника убедительность должна была подействовать как призыв к размышлениям.

Уйдя в себя, реставратор какое-то время смотрел на чашку с видом человека, умеющего двигать предметы взглядом. Чашка должна была начать ползти к краю стола.

Вместо нее дернулся Евтушенко. Выпрямив плечи, произнес:

— На иврите, говорите?

— Да. Мытник был евреем.

— У вас случайно нет с собой копии?

— Случайно есть.

Вынув из кармана пиджака сложенный вчетверо листок, Мостовой протянул его Дмитрию.

Евтушенко долго рассматривал листок, но потом, вместо того чтобы вернуть, подошел к шкафу и снял с вешалки куртку.

— Надпись следует показать бабушке.

— Чьей бабушке? — Не понимая, о ком говорит реставратор, переспросил Федор Николаевич.

— Моей, Вере Сергеевне Евтушенко.

— Зачем?

— Затем, что темой ее докторской диссертации была «Царь-Книга».

— Но ведь ты только что сказал, что в книге нет ничего такого, что могло бы заинтересовать уголовный розыск.

— В этой — нет. Но есть другая, тайн в которой не перечесть.

— Другая?

— Послушайте! — Воскликнул реставратор. — Вы хотите знать секрет «Книги Царей»?

— Хочу, — произнес Мостовой.

— В таком случае делайте, что вам говорят. Об остальном узнаете от бабушки.

То, насколько возбужденным выглядело лицо Евтушенко, не могло остаться незамеченным. Натасканный на изменения в психике людей взгляд полковника определил: что-то здесь не так. А коли не так, не стоит прежде времени рвать нервы. Доберемся до бабушки, а там, глядишь, и прояснится, про какую такую книжку сболтнул внучок.

––

Старушка встретила гостей незавуалированным удивлением или, как отметил про себя Мостовой, со стариковской настороженностью, сквозь которую читалось: «Что за человек полковник Мостовой и почему так взволнован Дмитрий?».

Подобного склада женщин Мостовой виде только в кино — и то когда на экране происходили действия времен Наташи Ростовой и Пьера Безухова.

Евтушенко представляла собой класс современной интеллигенции, сумевший сохранить образ, присущий дамам высшего сословия конца девятнадцатого столетия: манера говорить, при этом четко выговаривая каждый слог. Осанка! В семьдесят с лишним со спины Вера Сергеевна выглядела так, как выглядят женщины, которым нельзя дать и шестидесяти. Особенно бросались в глаза движения профессорши — уверенные, не суетливые: само воплощение достоинства.

Оказавшись в замешательстве, Мостовой не сразу расслышал заданный профессоршей вопрос:

— Простите за неучтивость, Федор Николаевич, вы в каком звании?

— Полковник.

— Полковник! О! Звание высокое! Если мне не изменяет память, следующим идет генерал.

— Оно вам не изменяет.

— Бабуля! У Федора Николаевича к тебе дело, важное и достаточно конфиденциальное, — вынужден был напомнить Дмитрий.

— Дело? — Произнесла нараспев профессорша. — Обожаю дела, особенно конфиденциальные. Готова приступить к обсуждению, после того, как предложу гостю чая. Правила хорошего тона гласят — до того, как начать говорить о делах, гостя надлежит усадить за стол. Проходите. Разуваться не надо. Терпеть не могу, когда мужчины ходят по дому в носках. В тапочках еще, куда ни шло, но в носках — верх бескультурья.

Дождавшись, когда процедура приема подойдет к концу, Дмитрий решил еще раз напомнить бабуле о том, что Федор Николаевич пришел не чаи распивать.

— Не стоит напоминать, — произнесла Вера Сергеевна. — Я не настолько стара, чтобы забыть, ради чего человек наведался в мой дом. Если господин полковник готов поделиться проблемами, с удовольствием выслушаю. Тебе же надлежит набраться терпения.

— Простите, — вынужден был вмешаться Мостовой. — Думаю, у Дмитрия получится лучше.

— Что вы имеете в виду? — не поняла профессорша.

— Объяснить суть дела.

— Понятно, — поджав губу, Вера Сергеевна задумалась. — Если так будет лучше, пусть говорит Дмитрий. Только предупреждаю — речь должна быть последовательной, без отступлений. Так информация быстрее обрабатывается мозговыми клетками, которые у меня, к сожалению, не столь активны, как у вас.

Дмитрий говорил недолго, продумывал каждую фразу. Соблюдая последовательность, довел до профессорши суть дела за шесть минут.

«У меня бы ушло полчаса», — подумал Мостовой.

Закончив, реставратор попросил полковника показать листок с надписью.

Вера Сергеевна долго рассматривала его, после чего, не откладывая в сторону, произнесла:

— Про иврит говорить не буду, дабы не тратить время зря. На самом деле это еврейская интерпретация названия «Книги Царей». Сама книга находится в Третьяковской галерее, поэтому вы можете ознакомиться с ней лично.

— Уже ознакомился, — улыбнулся Мостовой.

— В таком случае будет легче совершить экскурс во времена Ивана Грозного. Точнее сказать, в эпоху опричнины, которая и прославила, в кавычках, первого русского царя. Были у Ивана, или Иоанна Васильевича, как было принято называть тогда государя всея Руси, и другие заслуги. В основном же он прославился введением чрезвычайных мер, применяемых для разгрома княжеской оппозиции. О царствовании Грозного написано больше, чем о каком-либо другом государе. Еще больше он оброс легендами. Одной из таких легенд является личная печать. Речь идет о единороге, столь неожиданно появившемся на Государственной печати того времени.

Говоря о единороге, Вера Сергеевна явно думала о чем-то другом. Направленный в никуда взгляд, выступившие на щеках бледные пятна говорили о том, что с профессоршей происходили вещи, догадаться о которых не мог никто.

Глянув на Мостового, Дмитрий, пребывавший в состоянии некоторой растерянности, недоуменно пожал плечами, что на словах могло означать: «Не понимаю, что с ней. Говорила, говорила и вдруг…».

— Все это, конечно, интересно, — вынужден был прервать профессоршу Мостовой. — Про печать, про единорога. Можно часами слушать, но как увязать это с записью в книжке?

— Теоретически связь найти можно, — после нескольких секунд раздумий произнесла Вера Сергеевна. — Но вам нужна связь практическая. Сделать это будет крайне сложно, если не совсем проблематично. Мы, историки, не криминалисты и уж тем более не прагматики, выстраивать систему поступков в аспекте получения результатов не обучены. Не тот склад мышления, структура построения мыслей не та.

— И как же быть?

— Думать, полковник. Думать, думать и еще раз думать.

— Легко сказать — думать.

— Что, если надпись в записной книжке подразумевает «Книгу Царей», но не имеет в виду «Царь-книгу»?

Прозвучавший со стороны кресла голос заставил Мостового и Веру Сергеевну повернуть головы в сторону Дмитрия.

— Что значит «не имеет в виду»? — Испуганно и, как показалось Федору Николаевичу, с нотками страха в голосе произнесла профессорша.

— То и значит, что у Грозного была библиотека. Вполне возможно, Мытник, написав «Книга Царей», имел в виду не книги царя, а одну из них.

— Подождите! — Вынужден был вмешаться Мостовой. — Какая книга? Какая библиотека?

— У Ивана Грозного была библиотека, — произнес Дмитрий.

— Не просто библиотека, шедевр мировой культуры! — Уточнила Вера Сергеевна.

— Почему была? — Спросил Мостовой.

— Потому что исчезла.

Вера Сергеевна, выйдя из-за стола, направилась к выходу.

— Куда это она? — Проводив профессоршу взглядом, спросил Мостовой.

— Не знаю, — ответил Дмитрий, находившийся, как и полковник, в недоумении.

Через минуту дверь распахнулась. На пороге возникла фигура Веры Сергеевны, в ее руках был альбом с фотографиями.

Подойдя к столу, профессорша раскрыла альбом и вынула вырезку из журнала.

— Софья Палеолог — главное действующее лицо в истории с библиотекой Иоанна IV. Византийская царевна, бабка Ивана Грозного.

— Бабка Грозного?

Впившись глазами в портрет женщины, больше похожей на восковую фигуру, чем на живое лицо, Федор Николаевич не верил своим глазам.

— Останки Софьи Палеолог хранятся в Архангельском соборе Московского кремля, — продолжила говорить Вера Сергеевна. — В возрасте девятнадцати лет Софья вышла замуж за князя Московского Ивана III, будущего деда Ивана Грозного. Получив в качестве приданого библиотеку, принадлежавшую последнему императору Византии Константину IV, Софья выписала из Италии знаменитого архитектора Фьораванти, повелев тому построить под Кремлем белокаменный тайник. По мнению историков, она же подсказала Ивану Васильевичу, как перестроить Кремль, сделав его белокаменным. Впоследствии библиотека была помещена в тайник.

— Библиотека! Библиотека! — Произнес Мостовой. — Что было в библиотеке такого, если о ней говорят как о сокровищнице культуры?

— Неизвестные поэмы Гомера. Труды Аристотеля, Платона. Древнейшие Евангелия — все, что способно перевернуть историю христианства. Многие книги инкрустированы драгоценными камнями, имеют кожаные, закованные в золотые переплеты, обложки с миниатюрами, от которых невозможно оторвать глаз. Сами книги бесценны, не говоря о том, что таят в себе их страницы.

— И сколько их было всего?

— Как утверждают историки, не одна сотня.

Ожидая чего угодно, но только не того, что расшифровка записи Мытника приведет к поискам библиотеки Ивана Грозного, Мостовой почувствовал, что начинает плохо соображать. «Книга Царей», печать, единорог, принцесса византийской империи — все смешались в водовороте мыслей.

Ослабив узел галстука, Мостовой с видом растерявшего уверенность гостя откинулся на спинку дивана.

— Вам нехорошо? — Всполошилась Вера Сергеевна, подав знак внуку, чтобы тот принес воды.

— Не надо, — остановил порыв профессорши полковник. — Мне и хорошо, и плохо. Хорошо от того, что за два часа я узнал больше, чем мог познать за всю прожитую жизнь. Плохо по причине отказа сознания воспринимать информацию в том виде, в котором надлежит воспринимать. В голове как в танке — пустота и гул.

— Пройдет, — улыбнулась Вера Сергеевна. — Историю Софьи Палеолог я впервые услышала, когда была студенткой. Мне ее рассказал мой научный руководитель. Знаете, какие у меня были ощущения? Такие же, как у вас. Ничего, пережила. Мало того, захватило так, что через полгода танк, глухой и не проницаемый, превратился в несущуюся навстречу неизвестности птицу.

— Птицу счастья?

— Именно! Птицу счастья! — Расхохоталась Вера Сергеевна. — По-другому и не скажешь. Вот только счастье оказалось двояким. С одной стороны, вроде бы знала о библиотеке все. С другой — не могла понять, куда делась сокровищница. На момент захоронения о ней знали десять человек.

— Вы что, пытались найти тайник?

— Пыталась. Только не так, как другие. Если на протяжении шести веков люди пробовали разгадать загадку путем исследования подвалов Кремля, я искала в подвалах архива.

— И что же?

— Ничего. Не считая того, что удалось создать несколько маршрутов.

— И что же помешало проверить маршруты на деле?

— Возраст. В год создания первой карты мне было за пятьдесят. Кроме того, слишком разрозненными и противоречивыми выглядели данные. В-третьих, даже если бы я была уверена в выводах, мне бы никто никогда не позволил войти в Кремль.

— Библиотеку искали все: Сталин, Брежнев, Лужков. Даже папа Римский, — напомнил о себе Дмитрий. — Папа был одним из первых, у кого была возможность прибрать библиотеку к рукам.

— Искали все, кто был допущен к власти, а также особо к ней приближенные, — поддержала внука Вера Сергеевна.

— Тем не менее, тайна осталась нераскрытой?

— Да. Было время, когда нехорошие люди пытались внести в поиски библиотеки смуту. В (пробел) 1724 году некий пономарь Осипов заявил, что один из дьяков перед смертью поведал ему о том, что в подвалах Кремля имеются палаты великие, у палат тех двери железные, на них замки с печатями свинцовые. О книгах пономарь не упоминал. Петр I повелел найти ход. Раскопки продолжались больше года. Безрезультатно.

— О, что можете сказать о Лужкове?

— 16 сентября 1997 года мир облетела весть, что 87-летний московский пенсионер Апалос Иванов в личной беседе с мэром Москвы сообщил, что знает, где спрятана библиотека Ивана Грозного. Якобы в 1930 году, занимая должность инженера, Иванов получил задание определить кубатуру храма Христа Спасителя.

Проводя изыскания, Апалос обнаружил потайной ход в восточной части стены бывшего храма. Пройдя тридцать четыре ступени вниз, исследователь оказался в тоннеле высотой с человека. Дальше тоннель раздваивался: один проход вел к Кремлю, другой уходил к Симоновскому проезду. Кроме ходов, Иванов обнаружил прикованные к стенам цепями скелеты, железные двери, разделяющие отсеки переходов.

Иванов готов был продолжить исследования и продолжил бы, если бы не сотрудники НКВД, которым приказали опечатать дверь и выставить охрану. Выход к Москве-реке замуровали.

— А что стало с Ивановым?

— Скоропостижно скончался.

Стоило Вере Сергеевне замолчать, как нервно заерзал на стуле Дмитрий. Становилось ясно — в разговоре требовалась передышка.

Приложив ладонь к чайнику, хозяйка дома произнесла:

— Остыл. Самое время налить горяченького.

Дмитрий, проводив взглядом профессоршу, вопросительно глянул на Мостового.

— Что скажете, Федор Николаевич?

— В жизни не слышал столько всего интересного.

— В таком случае, почему на лице тоска?

— Потому что не вижу связи между библиотекой Грозного и убийством Мытника.

— Связь в том, что Мытник мог догадываться, где спрятана библиотека.

— Это первое, о чем я подумал, когда заговорили о тайниках в Кремле. Но когда Вера Сергеевна начала рассказывать, кто и сколько искал библиотеку, мысль исчезла. Почему — не знаю. Исчезла и все.

Поднявшись, Мостовой подошел к окну и минуту стоял без движения. Развернувшись, вернулся к столу. Выдвинув стул, Федор Николаевич присел так, что спинка оказалась спереди.

— Знаешь, час нахожусь в этой комнате, час из головы не выходит книжка Мытника. Почему еврей написал «Книга Царей», а не «Библиотека Царя»? Или, к примеру, «Книги Царей»? Чувствуешь разницу?

— Разница в том, что речь идет об одной отдельно взятой книге?

Хлопнув в ладоши, Мостовой встал, развернул стул в обратное положение и облокотился на него как на трибуну.

— Именно! Мытник сделал запись относительно одной взятой книги, не десяти и уж тем более не сотни.

— По какому случаю аплодисменты? — Произнесла профессорша, входя в гостиную с чайником в руках.

— Федор Николаевич предполагает, что запись книжке убитого подразумевает не библиотеку в целом, а отдельно взятый экземпляр, — ответил за себя и за Мостового Дмитрий.

— Отдельно взятый?

Поставив чайник на стол, хозяйка дома посмотрела в глаза полковнику. Сделала она это изучающе, будто пытаясь понять, что у Мостового на уме.

— И что же это за книга?

— Если бы я знал! — Удержав взгляд, сделал печальное лицо полковник. — Единственное, в чем я уверен — книга эта намного важнее, чем та, что хранится в Третьяковке.

— Основание?

— Знание Мытника как человека. Не будь книга столь ценной, Натан не стал бы таить запись и уж тем более прятаться от людей. Убить могли и из-за коллекции картин, и из-за предметов антиквариата. Мне же кажется, что убили из-за чего-то более ценного.

— Глупо убивать человека и тут же лезть к нему в дом, — в тон размышлений гостя произнесла Вера Сергеевна. — Что касается отдельно взятой книги, считаю данную версию наиболее приемлемой. Покушаться на библиотеку в одиночку неумно и несерьезно. Даже если у убитого и был план подземных ходов, он не смог бы им воспользоваться, не получив разрешения от правительства.

Мостового так и подмывало произнести: «И?». Помешало чутье сыщика. Что-то подсказывало выдержать паузу.

Поставив заварник, профессорша, взяла в руки ложечку и начала помешивать ею в пустой чашке.

— Помните, я говорила, что, работая в архивах, пыталась раскрыть тайну библиотеки Грозного? Так вот, в одном из писем отставного советника Адашева Князю Бельскому мною были обнаружены строки: «Государь задумал создать царскую книгу, в которую пожелает записывать упущения в управлении государством, а также мысли, что посещают его во времена трудов праведных, которые он в законы возводить намеревается.

Книга та будет считаться хранительницей тайн государевых, потому доступна будет только тем, кому милостью Божьей будет дано право владеть короною Российскою. Каждый, кто на престол взойдет, должен будет в книге той оставлять след деяний, дабы, исповедовавшись, дать возможность другим ошибок оных не совершать.

Для создания книги из-за границы выписаны ювелиры знатные, художники-печатники великие, чтобы обучили мастеровых, а те придали книге красоту не хуже, что привезла с собою принцесса Византийская. Уже начали подбирать самоцветы разные, жемчуга невиданные, чтобы книгу украсить, превратив в исповедание особ, царствующих на престол Богом возведенных».

До того, как профессорше закончить говорить, Мостовой как мог, сдерживал себя. Сейчас же отсутствие желания изображать статую лишенного эмоций милиционера привело к тому, что эмоции оказались не в состоянии продолжать вариться в собственном соку. Переизбыток напряжения мог привести к срыву.

— Получается, «Книга» была?!

— Не факт, — поспешила укротить пыл полковника Вера Сергеевна. Слухов ходило много. Некоторые даже пытались представить все так, что «Книга» имела место, но Грозный отказался от идеи передавать ее по наследству. Осознав ошибки правления, государь не захотел войти в историю как царь-сумасброд, поэтому или уничтожил книгу, или спрятал в тайные комнаты. По крайней мере, в период царствования других царей документов, подтверждающих существование секретной «Книги», нет. А их было 31, включая Михаила II, который царствовал один день. Кто-нибудь да должен был проговориться. Не в буквальном смысле, конечно. А коли не проговорились, исповедальной «Книги» не существует.

— А как насчет тайной грамоты, что была передана Грозным митрополиту Филиппу? — Произнес Дмитрий.

То, что последовало дальше, было сравнимо с угодившей в квартиру шаровой молнией.

Вера Сергеевна, сникнув, опустила плечи. Благоухающий румянец превратился в желтые, почти белые пятна. Нос заострился.

Мостовой пытался понять, что такого произнес реставратор, что профессорша сникла до неузнаваемости.

— Информация закрытая, — после непродолжительного молчания произнесла профессорша.

— Что значит закрытая? — Не ожидая столь резкого поворота событий, всполошился Мостовой. — Преступник гуляет на свободе. Вы же рассуждаете, стоит говорить о какой-то там грамоте или не стоит.

Вера Сергеевна, глядя перед собой, казалось, не видела ни Мостового, ни Дмитрия.

Федор Николаевич и реставратор замерли, глядя на то, какие изменения произойдут в хозяйке дома, и произойдут ли они вообще.

Первые слова Веры Сергеевны были обращены ни к тому и ни к другому. Произнесла профессорша их так, будто обращалась к человеку, существующему исключительно в ее сознании.

— Грамоту обнаружил один известный историк, специалист по Ивану Грозному. Имя упоминать не стану. Грамота была написана спустя год после того, как Соловецкий игумен Филипп (в быту боярин Иван Колычев) был избран митрополитом Московским и всея Руси. В большей части письма речь идет об участии церкви в управлении государством. И только в конце затронута тема тайной книги.

В переводе на современный язык — не дословно, конечно — смысл написанного звучит так: «Знаешь, Владыка! Чем больше думаю о том, каким будет государство Российское в будущем, тем больше проникаюсь мыслью создания послания тем, кому Всевышним будет дано, взойдя на престол, чтить закон Божий. Ибо в нем есть смерть и сила, дающая право считать себя помазанником божьим. Как я писал ранее, печатники, ювелиры, художники приступили к созданию тайной книги.

Изготовлен герб, что будет украшать послание, в центре которого я хотел бы видеть единорога как символ царской власти, как знамение Христа и Антихриста одновременно.

Пришло время подумать о том, где будет храниться сия книга. По мнению моему, строительством обители оной должен заняться ты, Владыка, ибо помыслы трона и церкви должны быть едины не только в преклонении пред Всевышним, но и в заботах о будущности государства Российского. Кроме выбора места, доверено подобрать людей из числа служителей церкви, а также взять под личный контроль ход работ. Сие не есть прихоть, сие есть потребность в сохранении тайны места заточения мыслей государевых, его покаяний, а также слов обращения к тем, кто будет править отечеством после нас.

Для того, чтобы познать истину написанных в книге слов мог только тот, кому судьбой начертано взойти на престол. Место то видится мне не иначе как тайная келья, о местонахождении которой знать будут только два человека — властвующий князь и митрополит всея Руси. Келья должна быть большой и светлой с засовами коваными и замками хитрыми. Проходы надлежит исполнить секретными с разными потаенными ходами, дабы случайно попавший в обитель человек не смог найти пути-выходы. План усыпальницы, а также план ходов секретных должен быть уничтожен по окончании работ.

Храниться тому надлежит в голове твоей, Владыка, ибо голова митрополита есть единственно надежное место для содержания тайн государевых. Мне же пришли список тех, кто будет строить сие сооружение, ибо должно вознаградить их по-царски, а также взять клятву о неразглашении тайны, ибо тайна сия принадлежит всему люду Российскому, живущему в настоящем, и тому, кто будет жить в будущем».

Закончив говорить, Вера Сергеевна закрыла глаза. В силу усталости по причине осмысливания всего, о чем человек думал, требовалась передышка, что лишний раз подтверждало — противоборство мышления с эмоциями не вправе длиться бесконечно.

Мостовой с Дмитрием не сводили глаз с рук хозяйки дома, будто продолжение разговора зависело от того, найдут те успокоение на коленях или же прибегнут к суете, что в понимании психологии могло выглядеть как несогласие с самим собой. Любое, еле заметное движение рук, плеч, характеризовало нервное напряжение — насколько импульсивны те, настолько хаотично мышление.

Вера Сергеевна, протерев очки, водрузила их на нос, не забыв спрятать дужки под кудрями покрытых инеем седины волос.

— Надо заметить, Грозный выполнил данное митрополиту обещание. Наградив участвующих в строительстве тайной кельи людей, он на следующий день приказал допросить каждого, а затем казнить. Семьдесят шесть человек, включая мастеровых, землекопов, кузнецов, плотников, сначала напоили до беспамятства, а затем закололи кинжалами и вывезли за пределы Москвы, где закопали в общей могиле. В письме митрополиту Филиппу сказано: «Все нанятые тобою люди, Владыка, из числа каменщиков, землекопов прошедшей ночью казнены. Что заставило принять столь странное решение — ведомо Господу, а значит, и тебе тоже. Потому ответственность за души погубленные должна быть возложена как на церковь, так и на самодержца, который год от году становится все сатанее и сатанее.

— И что ответил митрополит? — Не удержался, чтобы не спросить Мостовой.

— Неизвестно. Письма эти попали в руки историков и были найдены в Евангелии времен Ивана III случайно. Человек, знающий им цену, вклеил письма во внутреннюю часть обложки, так что определить изменения в структуре книги не представлялось возможным. Если бы с веками книга не подвергалась перепаду температур, письма не были бы найдены никогда. Корочка Евангелия подсохла, край заглавного листка отошел. Стало ясно — внутри что-то есть.

— А как насчет архива? Должна же была сохраниться хоть какая-то информация?

— Сохранилась. Двести с лишним коробок бумаг: указы, доносы, письма о помиловании. Что угодно, кроме документов, подтверждающих строительство тайной кельи. Ощущение такое, что кто-то сделал выборку.

— И кто же мог ее сделать? — Пытаясь найти ответ в самом себе, задал вопрос Мостовой, в то время, когда в голове его крутились только две фамилии — Сталин и Лужков.

— Судя по тому, что пропажа была обнаружена до войны, документы были изъяты людьми НКВД. По приказу Сталина, разумеется.

— Выходит, Сталин верил в существование тайной книги?

— Не только верил, но и пытался найти. Будучи руководителем государства, Сталин не мог не претендовать на должность монарха, а значит, и на право владеть «Книгой».

— Думаете, не нашел?

— Уверена. Поиски тайных книг, знаменитых на весь мир картин, бриллиантов скрыть невозможно, что-нибудь да должно было просочиться.

Приняв слова Веры Сергеевны за точку отсчета к началу размышлений, первое, о чем подумал Мостовой, — права профессорша или не права? И тут же другая, более резвая мысль заставила его, отбросив сомнения, начать выстраивать линию логического завершения. В мозгу, подобно занозам в ладонях плотника, засело: «Профессорша права. Отыщи Сталин книгу, информация просочилась бы, как бы он ни хотел этого скрыть».

Почувствовав на себе взгляды Дмитрия и Веры Сергеевны, Мостовой вынужден был оставить Сталина в покое. Тем более что за взглядом профессорши последовал вопрос:

— Хотите, скажу, о чем думали?

— Хочу, — произнес Мостовой.

— О Сталине. О том, что предпринял бы тот, отыскав книгу.

— Да. И подтолкнули меня к этому вы.

— Ни к чему я вас не подталкивала, — покачала головой Вера Сергеевна.

— Произошла констатация фактов. Вы извлекли из них наиболее приемлемое по духу и состоянию разума.

— Интересно знать, что извлекли вы?

Озорство в глазах профессорши заставило Мостового насторожиться.

— Первое, на что обратила внимание я, — отсутствие точного местонахождения тайной комнаты. Какой храм избрал для строительства секретной кельи митрополит, где он находится — не отражено ни в письмах, ни в каких-либо других документах. Мало того, я почти уверена, что в исчезнувших из архива бумагах таковых данных не было и в помине.

— Чтобы делать выводы, надо иметь основания.

— Основания есть, и главное из них — обращение Грозного к митрополиту. Помните слова — «касаемо тайной книги должно храниться в строжайшем секрете»? Филипп слыл человеком образованным, выходец из богатой семьи, воспитан, честен, неподкупен. Не имея права ослушаться государя, он не мог вносить в бумаги записи, касающиеся строительства тайной кельи.

— В таком случае… — Произнеся эти слова, Мостовой сделал паузу. — Возникает вопрос: что, если не было никакой кельи? Разочаровавшись в Филиппе, Грозный отказался от идеи царского послания. Секретную келью снабдили разного рода хитроумными замками, проходами, а царь возьми, да и забудь про книгу?

— Исключено.

Парировав предположение гостя, Вера Сергеевна предстала в образе правдолюбца, готового вцепиться в доводы оппонента зубами.

— Цари редко отказывались от своих идей. Грозный не был тому исключением. История не знает ни единого случая, чтобы Иоанн посетовал на неудачно выбранное решение или отказался от того, что сам возвел в идею фикс.

— Звучит убедительно.

Мостовой ощущал что-то вроде пустоты в душе. Та заставляла его метаться в поисках выхода, отчего все, что творилось в голове, было похоже на мысли припертого к стене человека.

«Заколдованный круг! Тайная книга, секретная келья, монастырь. Где все это?»

В память врезались слова профессорши по поводу неизвестного храма для строительства кельи. Это напомнило Мостовому о том, что он расследует убийство, а не ищет «Книгу», которой, возможно, никогда и не было.

— Скажите, а эти ваши историки и вправду проверили все храмы? — произнес Федор Николаевич в надежде получить обнадеживающий ответ.

— Что вы имеете в виду? — Переспросив, Вера Сергеевна глянула на Мостового так, словно тот говорил на незнакомом ей языке.

— Что митрополит отказался от идеи устраивать тайник в храме или в монастыре.

Вера Сергеевна задумалась.

— Поначалу я тоже так полагала. Если митрополит решил взять ответственность за строительство на себя, он должен был выбрать место поблизости от Успенского собора. На момент правления Грозного тот являлся самым почитаемым. Но, поразмыслив, я поняла — такого допустить Филипп не мог. Строить на виду у всех глупо. Искать следовало там, где Филипп

чувствовал себя как дома, чтобы было как можно меньше глаз. Местом таким мог быть Соловецкий монастырь.

— Но от Белого моря до Москвы тысяча километров.

— И что? Для людей такого ранга как митрополит расстояние не преграда. В Соловцах Филиппа боготворили.

— Хорошо. Пусть будут Соловцы, — вынужден был согласиться Мостовой. — По большому счету все равно, откуда и куда переехал Филипп. Главное — «Книга».

— В Соловцах нас не только не подпустили к архиву, но даже не приняли прошение о предоставлении возможность изучить документы. Епископ, в чьем подчинении находится монастырь, так и сказал: «Церковь отделена от государства, потому вправе решать, стоит ворошить старое или оставить все, как есть».

— И вы решили обратиться в вышестоящие органы?

— Да. Ответ звучал приблизительно так: «Архивы изучены. Ничего нового, что могло бы заинтересовать историков, не найдено. Возвращаться к прошлому, не видим необходимости. В случае повторного обращения прошение должно выглядеть более обоснованным — с точным перечислением видов документов, целей их изучения, периода издания.

— Понятно.

По тому, как произнес ненавистное ему слово Мостовой, стало ясно — разговор закончен. Стена вопросов осталось неприступной. И это несмотря на то, что информации было получено предостаточно.

Как и куда двинется расследование дальше, Федор Николаевич не знал и не имел представления, чем скрепить воедино смерть Мытника, запись в книжке и поведанную профессоршей историю.

«А надо ли скреплять? — Подумал полковник. — Что, если «Книга Царей» к убийству Мытника не имеет никакого отношения? Было бы здорово! А то представить трудно, что будет, если смерть коллекционера завязана на тайной книге. Это же стопроцентный глухарь».

Мысль о том, что убийство Мытника останется нераскрытым, перерастала в боязнь. Со смертью еврея терялся шанс выйти на след арбалетчика.

— Что, настолько важно найти связь между убийством и «Книгой Царей»? — прочитала мысли полковника Вера Сергеевна.

— Не представляете, насколько!

— Представляю.

— Что? — Не понял Мостовой.

— Ничего. Так, к слову.