Лиловая кружка. Газетно-сетевой сериал

Александр Жабский

В дни моей журналистской молодости – а было это давно-предавно – примерно полвека назад, очень любили газетчики такой, как у нас говорят, «ход», то есть профессиональный приём: устраивается репортёр на какое-то производство, «пашет» там некоторое время наравне с тамошними трудягами, изучает всё там изнутри, а потом выдаёт обстоятельный репортаж под рубрикой «Журналист меняет профессию». А вот в моей жизни подобного не было – сам даже удивляюсь, как это вышло. И только на старости лет довелось…

2. НОВЫЙ ОПЫТ, или КАБОБ ОТ ПУЗА

В известном смысле, я счастливый человек: всегда занимался исключительно тем, что мне нравится и интересно. Профессию выбрал в отрочестве и пребываю внутри неё вот уже второе полустолетие, содрогаясь от счастья. Представьте только себе: полвека не ждать, как, увы, очень многие, наступления выходных, «чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться», и маяться, кляня всё на свете, когда они наступают, ибо чертовски мешают работе — главному кровотоку моей жизни. А ещё, работая круглосуточно и круглогодично, не признавать отпусков: я в отпуске за всю жизнь был только два раза. В 75-м, когда напросился к Льву Корнешову на стажировку в «Комсомольскую правду», которую боготворил, ибо там работали мои кумиры. И в 90-м, когда страна корчилась в муках то ли нужных, то ли ненужных ей перемен и всё, даже в мелочах, шло по-дурацки и наперекосяк, а потому совершенно случайно и не по своей воле. Отправился в командировку по большому кругу: Ленинград — Барнаул — Ташкент — Белоруссия. Заскочил перед возвращением в Питер к тестю с тёщей в Барановичи, куда перед поездкой завёз своё семейство, и там меня застаёт телеграмма: «Заданий больше нет, вы в отпуске. Отпускные высылаем». Следом пришла телеграфным переводом куча денег — и наступил целый месяц ужасной ломки, хуже которой были только танталовы муки перед мандатной комиссией при поступлении в университет.

Теперь вот пошёл служить в охрану, чтобы заработать на хлеб, но это совсем не значит, что себе изменил: не по душе было бы — нипочём на сие поприще не ступил бы. По прошествии первой рабочей недели мне в моём новом занятии нравится всё. И потому немного удивили первые — сочувственные — отклики моих знакомых на пролог и первую серию: мол, как же так, «такой» человек — и вдруг «вот этак». Человек-то я самый обычный, и, как у всякого обычного человека, судьба может повернуться любым боком, а то и спиной. И потом, хоть в подсознании мы и держим подзаголовок к этой книге «Журналист меняет профессию», но ведь нынешнее моё занятие всё же никак не профессия, а исключительно источник заработка. А профессия у меня одна по гроб жизни и никуда от меня не денется. И я — от нее.

Так что, братцы, всё просто супер! Хлеб насущный есть, материала для того, чтобы писать — навалом! Следуя очень симпатичной мне американской поговорке «If life gives you lemons, make lemonade!» («Если жизнь даёт тебе одни лимоны, так сделай же лимонад!»), я постараюсь обратить вынужденные перемены в своей жизни ей же, жизни, на пользу. Так что, если вам интересно читать, что я пишу, то радоваться должны такому виражу моей судьбы. Похоже, получится всё же книжка. Может быть даже и в бумажном варианте. Но это не так интересно, по нынешним временам: ну, издадут тиражом 500, от силы 1000 экз. — и кто прочитает? А вот в соцсетях можно собрать десятки тысяч читателей. Так что рассказывайте о моей «Лиловой чашке» своим знакомым — вот много читателей и наберется.

Заступая на пост у стойки администратора магазина «Строитель» после его открытия, на чём мы расстались в предыдущей серии, я, разумеется, сознавал, что меня ждёт новый опыт — этим, собственно, новое поприще меня и привлекало. Но, как часто случается, этот опыт оказался не тем и не там, где его ждёшь.

В самом охранницком деле, собственно, ничего диковинного и даже замысловатого нет. Как говорит, по рассказу моего нового коллеги Манона Хакимова, директор магазина «Строитель» Денис Анатольевич, задача охранников в том, чтобы мы были, безусловно, в зале, но при этом нас там как бы и не было. То есть, поглядывай, приглядывай, примечай, не более того. Оно и верно: охрана магазина не спецслужба — никаких особых прав у неё нет. Обо всём можно покупателей только просить, напоминать, обращать внимание, но ничего от них нельзя требовать. Час стоишь при входе, смотришь, что за публика входит, следишь, чтобы никто не прошёл с товаром на выход мимо касс, не оплатив его, пришлёпываешь специальные наклейки на предметы, принесённые покупателями с собой, если таковые же продаются и в магазине, что-то подсказываешь, если спрашивают, следишь, чтобы вернули тачанки, на которых отвозят к машинам тяжёлые стройматериалы, — каждая такая 12 тысяч стоит, не устаёт повторять старший администратор Татьяна Викторовна. Вот, пожалуй, и всё, за исключением кое-каких незаметных покупателям мер, которые относятся к специальным и обсуждать мы их тут не будем.

Через час тебя сменяет в публичном пространстве напарник, а ты отправляешься в непубличное — в дежурку у заднего крыльца магазина. Но это не значит, что покидаешь «строй». Тут, как в армии: по команде «вольно» можно лишь чуток расслабиться, постоявши положенный срок навытяжку. В дежурке позволяется переобуться в тапочки, чтобы дать ногам отдохнуть, налить себе чаю, перекусить — но все это, почти не отрывая глаз от мониторов, куда выводятся картинки с многочисленных камер видеонаблюдения, которыми буквально нашпигован магазин. Час в дежурке это вовсе не бездельничанье, а просто иной вид незримой для покупателя охранной работы. Ибо нет-нет, да и раздаётся телефонный звонок напарника (раций почему-то нет), мол, обратите внимание на тот или иной уголок торговых залов, куда направился чем-то вызывающий подозрение покупатель — либо не вполне трезвый, либо с бегающим взглядом, либо с объёмистым рюкзаком, который почему-то не оставил в ячейке при входе (имеет, конечно же, полное право, но вызывает у охраны и понятный напряг) и т. п.

А пространство, за которым следует зорко приглядывать, огромно. Магазин двухэтажный: на первом — инструменты, метизы, электрика, краски, посуда, стройматериалы и почти всё, что относится к пришедшему из хозмагов прошлых лет понятию «тысяча мелочей» — от ножниц и скотча до банок для консервирования и серпов с косами; второй отдан сантехнике, оборудованию для ванных и кухонь, там же всевозможные напольные, настольные и прочие покрытия.

Смена начинается со своего рода «разгона». До открытия магазина для покупателей происходит его открытие для персонала, поскольку входы в торговые залы с вечера опечатываются администратором, ставятся на сигнализацию, и в них нет доступа никому, в том числе и охране. Утром администратор снимает бумажные пломбы, а охрана включает внутренне освещение, чтобы уборщицы смогли навести магазине в порядок, совершает обязательный обход, проверяя целостность пломб на дверях и окнах, где они требуются. Ну, а в первый час после открытия магазина, которое в «Строителе» происходит в 10 утра, охранники находятся в зале по полчаса и лишь потом уже — по полному часу.

Словом, всё просто, как лопата. Нужно быть ответственным, внимательным, дисциплинированным, вежливым и предупредительным к покупателям и персоналу — и этого, как говорится, за глаза и за уши. Для журналистов тут нет ничего сверхъестественного и обременительного: нам всё это свойственно в десятикратном размере — а кому не свойственно, в нашей среде либо не задерживаются, либо любыми средствами выбиваются в начальники, что, впрочем, одно и тоже.

Так в чём же тогда новый опыт, спросит внимательный с первых же строк читатель. О, его немало! Например, чем себя питать.

Обеденных перерывов у охраны, как и у продавцов нет, так что домой, если кто, как и я, живёт рядом, не сбегаешь, да и в окрестную харчевню не заглянешь. Поэтому работники «Строителя» едят в специальном помещении в служебной зоне магазина, а охранники — прямо в дежурке, в непубличные, как я уже писал, часы. Едят, естественно, принесённое из дома или купленное по дороге на работу и разогретое тут же в микроволновках. И вот тут-то меня и поджидал новый опыт: прежде всего — а что же с собой принести.

Возможно, у большинства читателей это вызовет лишь улыбку, но я за всю свою трудовую жизнь в подобном положении не был ещё никогда. Самой первой моей редакцией, где я работал по окончании университета штатно, была, как вы помните, газета ТуркВО «Фрунзевец». Учреждение это военное, даже мы, его гражданские сотрудники, назывались служащими Советской Армии. И в нём, как в любой в/ч, был военный буфет. В подобных буфетах своих обедов не готовили, а привозили готовые первые и вторые блюда из большой столовой окружного дома офицеров — любимого всеми ташкентцами моего поколения ОДО (там, кстати, были лучшие в моё время в городе новогодние ёлки, куда билетов было не достать, как в Большой театр), а более старшими — ДКА, то бишь Дома Красной Армии, а вот моим папой, скажем, и его ровесниками, так и вообще Военного собрания — единственного в XIX и начале ХХ века культурного центра Ташкента. Теперь уж его вроде, говорят, снесли — мустакилликнутым людям это наследство великой империи, которая их предков хоть и завоевала, конечно, зато навсегда принесла мир и покой в их дома, избавив от угроз периодической резни, членовредительства и прочего средневекового насилия со стороны кокандских ханов, не давало спокойно кушать плов и шурпу.

Так вот, два года работы во «Фрунзевце» я столовался исключительно там: было совершенно копеечно и очень при этом вкусно, а главное — прямо во дворе редакции и типографии, никуда и ходить не надо. Обеды привозили солдаты в огромных защитного цвета флягах-термосах — кто служил в армии, тот их видел. Любимая всеми нами вахтёрша Алия Сулеймановна сообщала первому, мимо неё проносившемуся с задания: «Обед привезли», — а от него уж эта весть разносилась по обоим этажам толстостенного здания на Сапёрной, построенного задолго до революции.

И всё же первой всегда выходила обедать из своего кабинета секретчица-кадровичка Нина Страдоновна — у неё был изумительный, почти как у моего папы, почерк, полный порядок в делах и абсолютно никакой, в отличие от журналистов, в них срочности, а потому — безусловное преимущество в столовской очереди.

Последним же зато, как правило, вбегал вечно взмыленный, с последним недописанным словом на губах мой учитель Лев Савельев. Кривился, характерно щуря правый глаз, от вида живописного зигзага скопившейся очереди и начинал шнырять поближе к кассе — мол, кто-то тут мне занимал. Но где там!

— Лёва, а ну-ка в очередь! — тенорково гаркал начальник отдела боевой подготовки подполковник Анатолий Белощук.

— Совесть, Савельев, надо всё же иметь! — басисто ворчал начальник отдела информации капитан Валерий Попов.

— Этот Лёва, — бухтел начальник отдела ВВС подполковник Найчук, более Леонова подходивший для прообраза Винни Пуха.

— Лёвка, опять ты со своими фокусами! — верещала местная красотка Олечка Денисенко, жена какого-то чина в политуправлении округа и, по слухам — любовница редактора Голышева. Впрочем, порой эту партию, с её голоса, хрипловато исполняла учётчица писем Фрида.

Тогда Савельев — а было моему, покойному теперь уже, учителю всего-то лишь 36! — подходил к моей дорогой коллеге по отделу культуры и быта Галочке Глушковой, которой уже налили первое и как раз ставили на поднос второе, окунал палец в её тарелку до самого дна — и резко отдёргивал руку.

— Надо же — горячий в кои веки привезли! Ой, Галка, прости, руки забыл помыть!

— Ну, Лёва! — хором взвизгивали «три грации» — Галочка и её подружки Лариса Малюга и Надя Попова из отдела писем, всегда обедавшие вместе. — Ну что это, в конце концов, когда это закончится! — продолжала негодовать уже одна Глушкова и брезгливо отодвигала тарелку на край своего подноса. — Я этого есть не буду!

— Тогда мне посчитай — не пропадать же добру! — расплывался в котярской улыбке, растягивая тонкую ниточку усиков и посылая воздушный поцелуй буфетчице — дескать, «цалую, Лёва!» — одессит по рождению Лев Александрович. И через минуту уже смачно прихлёбывал за дальним столом глушковский борщ под испепеляющими взглядами всей оголодавшей очереди, хвосту которой предстояло питаться лишь желудочным соком ещё минут этак двадцать.

— Кому сегодня окунал? — мгновенно оценив обстановку, вопрошал входивший в столовую ответсек подполковник Юшкевич, поведя глазами в сторону Савельева, который уже мазал горчицей котлету. — А, ну ясно, — поняв всё по глушковскому виду, кивал он. — А я б на твоём месте, Галка, опрокинул эту тарелку ему на голову!

Я ростом метр восемьдесят четыре, а Савельев был даже повыше меня. Юшкевич мог пройти у него под мышкой, как трамвай.

— Славик, — под общий смех заключал наш добродушный хохмач майор Апарин из отдела пропаганды, которого я, за особое расположение его ко мне, звал дядей Женей, — ты только с собой табуретку бери на обед.

Потом, переросши «Фрунзевец», я служил в «Комсомольце Узбекистана», располагавшемся в Редакционно-издательском корпусе Издательства ЦК Компартии Узбекистана, отгроханном к 50-летию УзССР Исламом Шагулямовым, где на втором этаже стилобата, выходившего на проспект Ленина, была огромная прекрасная столовая, а на первом — роскошный, для 70-х годов, буфет с бутербродами с салями, ветчиной и даже красной икрой, а кроме того — там наливали к каждому заказу, по желанию, и 50 граммов коньяка — открыто и вполне законно, посреди рабочего дня. Ну и, конечно, во дворе, между нашей башней с часами и административным корпусом, где некогда располагалась ташкентская ЧК, в подвале коей две недели просидел перед войной мой папа, пока разбирались, откуда у него вдруг взялся перстень дочери Александра II и его морганатической супруги княгини Юрьевской, с самых первых и до самых последних тёплых дней — а это почти круглый год! — вкуснодымно творили умопомрачительный кабоб. Который мы и поедали от пуза с моими приятелями из «Пионера Востока» — Вадиком Носовым — будущим главным редактором «Пионерской правды», Пашей Шуфом и Сашей Меламедом. При таком пиршестве снеди носить туески с харчами на работу никому и в голову не приходило.

Ну вот, в одну серию, с этим новым опытом, не уложился. Остановлюсь пока тут. До следующего раза.