Записка на чеке. Газетно-сетевой сериал-расследование

Александр Жабский

Однажды несколько лет назад мои друзья мне показали растерянно чек продуктового магазина, который не отличался от других ничем, кроме даты покупки: 20 августа 2072 года. Мои друзья были ошеломлены, а меня взяла оторопь: в тот день, что указан на чеке, исполнится ровно 100 лет весьма знаменательного для меня события. Но кому и зачем понадобилось мне об этом напоминать столь зловещим способом?И я начал расследование, которое привело в итоге к совершенно неожиданному результату.

15. БАБА НА ЧАЙНИК

— Поскольку у нас тут филиал Туркестана, слушайте, братцы, старшего, — веско сказал я после того, как опорожнил вторую пиалу — первую мы выпили в полном молчании: чай, как и плов, следует уважать. Галдёж над только заваренным чайником, когда даже ещё хайтармы не свершили, считается в Туркестане таким дурным тоном, как если начать есть плов раньше самого в компании старшего.

Помнится, примерно через год после моего приезда в Петербург понадобилось мне встретиться с руководством местного общества соотечественников Узбекистана «Умид» — я вёл тогда в «Санкт-Петербургском курьере» смольнинскую грантовую полосу «Национальность — петербуржец», повествующую о жизни национальных диаспор. Кстати, обратите внимание, что в отличие землячеств выходцев из других бывших союзных республик, это объединяло не одних узбеков, а всех узбекистанцев — в него входили и русские, и корейцы, и украинцы, и представители многих среднеазиатских национальностей, для которых Узбекистан был и остаётся драгоценной родиной. Позже возникла ещё одна общественная организация земляков на Неве, и я несколько лет, пока она не распалась, входил в состав её руководства.

Но это к слову. А тогда, в 2006-м, земляки меня очень радушно встретили у себя на 17-й линии Васильевского острова, тут же затеяли плов, который оказался готов раньше, чем мы завершили деловые разговоры с создателем и лидером «Умида» Алиджаном Хайдаровым. Плов принесли в его кабинет, активисты расселись, а мы с Алиджаном Джахангировичем всё никак не закончим. И все сидят ждут, только слюнки глотают. Потом наконец кто-то робко:

— Искандер-ака.., — и глазами на ляган мне показывает, где бездарно остывает плов: мол, неплохо бы приступить.

— Да-да, — говорю, подумав, что это меня приглашают угоститься, — спасибо. Сейчас мы, вот только…

— Нет, давайте прервёмся, — засмеялся Алиджан. — Иначе никто не притронется, пока вы не отведаете — вы же среди нас самый старший.

Потом, уже позже, когда познакомились ближе, выяснилось, что чуточку старше всё же Хайдаров, но я был тогда уже сед, как лунь, а он ещё вполне черноволос, и земляки сочли это безусловным признаком моего старшинства.

Ну а в нашей-то компании все прекрасно знали, кто тут старший, и приготовились внимать.

— Я ехал к вам с одним вопросом, но Лена поставила второй, так что давайте обсудим оба, — сказал я.

— В порядке поступления? — восстал в Лене из летаргического сна комсомольский орговик, и это меня рассмешило.

— Мы же не на комсомольской конференции, старуха. Да, думаю, и там всё же решили бы первым обсудить вопрос принципиальный, а потом уж частный.

Андрей долил себе чаю, отхлебнул слишком нервно, что выдало его не проходящее лихорадочное состояние, обжёг, естественно, нёбо и чертыхнулся:

— С вами орговиками… Шкура теперь с нёба слезет. — Он покатал по обожжённому нёбу языком и поморщился. — Уже слезла.

— А ты что, тоже в комсомоле работал? — удивилась Лена, переводя взгляд с мужа на меня и обратно.

— Не за зарплату, как ты, — сказал я. — Был членом Ленинского райкома комсомола Ташкента, а когда пробился в партию, формировал комсомольские отряды на ударные стройки. Так что выбыл из комсомола только в 31 год, когда сам уезжал из Ташкента на «Атоммаш», отдав комсомолу 17 лет.

— Надо же, какие открываются подробности! — покачала головой Лена. — А ты ведь никогда не говорил.

— Я многое чего тебе не говорил — это удел Андрея тебе всё говорить, — усмехнулся я. — Что он, надеюсь и делает.

Ребята переглянулись и обнялись.

— Воздержавшиеся есть? Воздержавшихся нет. Принято единогласно! — изобразил я председательствующего при голосовании по вопросу «разное». — А теперь хватит трёпа. Вопросы на повестке вот какие: Лена предлагает покончить с нашей проблемой кардинально — изничтожить этот чек и считать, что его и не было.

— Праздновать труса? — недоумённо посмотрел на неё Андрей.

— А хотя бы и так, — дёрнула она плечом. — Всё остальное обойдётся дороже, я чувствую.

— Если мы так и порешим, как Лена предлагает, — сказал я, — то вопрос, с которым я к вам ехал, отпадает.

— Что за вопрос? — насторожился Андрей.

— Очень простой: если продолжать доискиваться правды, надо объединять усилия. Мне одному не осилить.

— Разве кто-то возражает? — воззрился он на меня.

— Не хотелось бы никого обижать, — парировал я интонацией телеведущего Ильдара Жандарёва, — но вчера ваша выходка, сударь…

— Ну я же извинился! — вскочил Андрей, вновь показав, как внутренне наэлектризован. Язык его задел обожжённое нёбо, и он скривился.

— Этого мало, — не стал щадить его я: подумаешь, обжёгся — не пулю же словил. — Ты объясни, чего ты всё время дёргаешься. Главное тут именно это, а не твои ишацкие намёки на наш с Леной якобы адюльтер, который пригрезился тебе от истощения нервных клеток головного мозга. Это-то, кстати, вполне извинительно — Альцгеймер подкрадывается неумолимо, ничего не попишешь.

— Саша, хватит! — воскликнула Лена и схватила Андрея за руку, словно стараясь не дать Альцгеймеру его схарчить. — Прекрати свои дурацкие шуточки! Мысли материальны.

— Сказала идеалистка, верящая в гороскопы, — поддел её я.

— А это уж моё дело! — показала она мне язык.

Обстановка разрядилась, и Лена пошла заваривать новый чай.

— Старик, пока мы одни, объясни ты мне всё же, чтобы с этим навсегда покончить — чего ты вдруг стал плести про что-то у нас с Леной?

Андрей насупился.

— Ну было же…

— С чего ты взял? Решил так, потому что я с Леной познакомился раньше, чем ты? Так я и с твоей тёщей раньше тебя познакомился, — выпалил я и прикусил язык. Но было поздно!

— Видишь! — вспыхнул он, как мальчишка. — Ты у них, значит, бывал — где ж тебе ещё было с Мариной Игнатьевной, царствие ей небесное, познакомиться?

— Не бывал, — сказал я. — Но разве тебя переубедишь?

— А ты попробуй! — упёрся вдруг Андрей. — Может и удастся.

Мне было смешно и грустно.

— И ты что, вот с этим всем все эти годы жил? Копался, сопоставлял?

Он долго молчал.

— Представь себе, — глухо признался он наконец.

— Что ему надо представить? — весело спросила Лена, появляясь в гостиной с чайником на блюдце с нахлобученной на него бабой в толстом салопе, чтобы сохранять тепло. Салоп уже вылинял, а целлулоидная голова бабы растеряла весь свой макияж и большинство волос косицы. А была ведь такая яркая…

— Помнишь? — перехватила Лена мой взгляд. — Это ведь ты подарил? Вот, гордись, сберегла!

О боже! Лучше бы она этого не говорила! Я обхватил голову руками и стал подумывать, не выпрыгнуть ли в окно, как Подколёсин.

— А я всегда считал, что это твоей мамы подарок, — зловещим шёпотом проговорил медленно Андрей.

Лена бросила быстрый взгляд на меня и, кажется, поняла, что тут без неё происходило.

— И на каком же основании? — обняла она мужа сзади, поставив чайник на стол.

Андрей резко сбросил её руки.

— На том, что приличной девушке чужие мужики подарков не дарят! А значит, кроме родителей, больше некому.

Тут уж Лене шлея под хвост попала.

— А откуда у тебя, дорогой мой, такие глубокие познания о приличных девушках? Чувствую, ты их с о-очень близкого расстояния изучал.

Я вот рассказываю, а вы представьте: собачатся не юнцы, а два шестидесятилетних человека! Большой грузноватый Андрей и маленькая хрупкая всё ещё Лена. Умора — если бы только третьим в этом ужастике не был я.

А Лену между тем несло:

— Где, голубочек мой? В типографии — наборщицы, да? Или в буфете «Нурхона» — такие были в крахмальных наколочках, фик-фок на один бок и сбоку бантик? А вы не с Антипиным ли случайно на пару их изучали? — обошла она его кругом, вглядываясь так, будто прежде не видела ни его штанов, ни рубашки. — Или и Саша с этой же целью подкатывал? — подмигнула она из-за его спины мне. — А-а, вспоминаю, — покачала головой Лена и села к столу, — вы с Тугушевым на целую неделю завились как-то в Шахимардан. В Вуадили, стало быть, заповедник приличных девушек для изучения их повадок?

Она помянула Шавката Тугушева — собкора «Правды Востока» в ту пору, когда Большаковы женились и он был свидетелем на их свадьбе. А мы-то с ним познакомились много раньше, когда Шавкат был ещё репортёром «Ферганки» и мы тоже вместе однажды ездили в Вуадиль. Если бы там был такой заповедник, какой предположила Лена, Шавкат непременно бы мне его показал.

И вот тут Лена переборщила. И теперь в наступление перешёл Андрей. Он сел напротив неё, не обращая внимания на моё присутствие, и сказал ехидно:

— Очень вовремя вы, мадам, о Шавкате напомнили. Помню, кто-то на том Новом годе в драмтеатре, о котором Саша потом тиснул репортаж в «Комсомольце», весьма страстно целовал Снегурочку.

— Не Снегурочку, а её рукавички, — растеряв весь свой обличительный пыл, проговорила Лена.

— Ах, ах, ах, рукавички! — легко, символично пристукнул Андрей кулаком по столу, что даже чайник не дребезжнул, и вывинтился со стула через правое плечо. — Скажите пожалуйста, какой объект для страстных поцелуев — театральный реквизит, закаканный мышами!

— Сам ты закаканный, Большаков! — залилась краской Лена. — Если уж на то пошло, я видела, как ты обнимался за кулисами с той актрисулей, что осенью у них взяли в труппу.

— Да, — отважно принял опасный выпад Андрей. — Да! Я обнимался с ней, больше того — я с ней целовался — между прочим в губы, а не как твой Тугушев в варежки. И даже взасос!

— Я это, конечно, предполагала.., — пролепетала Лена.

— Ну вот, а теперь знаешь наверняка! Знать ведь лучше, чем теряться в догадках. — Он впервые за всё время перепалки повернулся ко мне. — Как считаешь, старик?

Я, наблюдая за ними, расслабился и не подобрал вовремя пресс. Я же не думал, что следующий тычок будет в меня.

— А что я? Я с актрисулей не целовался…

— Не валяй дурака! — посмотрел на меня какой-то чужой Андрей, каким он никогда не был. Был незнакомым, но до того как я его впервые увидел у Антипина, а потом — сразу своим. Когда он успел стать таким? За годы, что мы не виделись? Но мы, слава богу, уже больше десяти лет опять видимся — и это всё тот же ферганский, «поднурхонный» Андрей, только, как все мы, понемногу стареющий. — Ты помнишь, как я тебя встретил возле Лениного дома весной того года, когда мы с ней познакомились? Только я тогда ещё не знал, что это её дом, а ты-то уже знал.

Он посмотрел на меня с сожалением, как смотрят, когда узнают об опасном диагнозе друга.

— И я не знал.

— Но ты же выходил из её подъезда! — взвился Андрей.

— Выходил.

— А зачем ты был в нашем подъезде?! — изумилась Лена и подалась ко мне.

— Тебе лучше знать! — огрызнулся Андрей и отмахнулся от её попытки сказать что-то ещё, словно замазывая мазком кисти готовые сорваться с её губ слова.

— Я помогал Марине Игнатьевне донести её сумки.

— Ну хоть в этом не врёшь.., — обессиленно сказал Андрей и снова сел.

— А в чём вру?

— Что не был никогда у Лены.

— Я и не был.

Я тоже обессилел и тоже сел. Лена разлила нам по пиалам подостывший чай.

— О, хорошо — как раз такой, что можно пить с сожжённым нёбом, — одобрил Андрей, пригубив, словно наша перепалка не имела никакого отношения к той обыденности, где происходило чаепитие. Он как бы вышел из одной пьесы и зашёл в другую.

— Я был в тот день в обществе «Знание», — сказал я, не прикасаясь к чаю. — У них там молодёжный лекторий, и меня мой завотделом в «Комсомольце Узбкистана» Гена Фиглин нарядил по телефону сделать об этом заметку — я же в отделе пропаганды работал. Пришёл, а у них день выдачи пайков — их по четвергам выдавали. Хорошие такие пайки, объёмистые: мясо, шпроты, куча цибиков чая, сервелат, сыра здоровый кусище — ну всё, что было в дефиците. Марина Игнатьевна мне всё про лекторий рассказала, снабдила цифирью и, уже провожая, споткнулась о сумки с пайком, что стояли прислоненные к её письменному столу — две, как сейчас помню. «Простите, расставила тут! Господи, как я это всё понесу…», — сказала она мимоходом и начала про что-то другое. А я говорю: «Давайте я помогу!» — «А вам не трудно? Других дел у вас вечером нет?» — «Но мы же не в Маргилан понесём?» — «Какой там Маргилан! Вон, через две улицы». — «Когда за вами прийти?» — «Да можно сейчас и идти, чтобы вам не возвращаться: у меня сегодня всего два важных дела было — паёк получить да вам данные по лекторию приготовить. Оба выполнены», — улыбнулась она. Она оделась, я подхватил сумки, и мы пошли. В подъезде она забрала у меня сумки: «Неудобно, если соседи увидят. Вот, возьмите». Она достала из одной из сумок две пачки чая с незнакомыми мне этикетками. «Это кенийский, вы такой вряд ли пробовали — его только в обкомовских пайках выдают. Берите-берите, — видя, что я колеблюсь, сказала она. — Все журналисты любят чай, а такого вы ни за что не достанете! А у нас дома чай почти не пьют — только компоты да кофе». Ну ладно, раз так. Я сунул цибики в карманы пальто, мы попрощались, и я отправился в гостиницу. Вышел из подъезда — а тут ты как раз мимо идёшь, — глянул я на Андрея. — И только на вашей свадьбе, когда мы поехали выкупать невесту, я узнал, что Мария Игнатьевна — это Ленина мама. Какая-то женщина подошла ко мне сзади и спросила: «Ну как кенийский чай? Понравился?». Оборачиваюсь — она.

Андрей встал и, стараясь не встречаться со мной взглядом, вышел из комнаты. «Схожу вниз за сигаретами», — бросил он уже в дверях.

— Ну а ты чего не сказала ему, что это я подарил тебе бабу на чайник? — накинулся я на Лену, когда мы остались одни. Вполголоса, опасаясь, что Андрей вдруг передумает идти за куревом и вернётся. — Зачем эти бомбы замедленного действия? Кому это нужно у ворот кабристона?

— Да какие там бомбы? — скривилась Лена. — Я что, думала, что какая-то баба на чайник может что-нибудь значить! Мне тогда на 8 Марта ребята в горкоме сколько подобных пустяков надарили — дело же обычное.

— Как видишь, нет. То «ребята в горкоме» — а то я, которого Андрей изначально, выходит, подозревал в нехорошем. Поди с самого того дня вашей свадьбы, когда я был его дружкой, которого он тебе представил, а ты нет чтоб смолчать, сделав вид, что мы не знакомы, полезла ко мне целоваться как к старому знакомому. Тут бы и у меня, пожалуй, возникли чёрные мысли, уж на что я толстокожий.

— Ты? Толстокожий?! — прыснула Лена. — Думаешь я не помню, на что я наткнулась, обнимая тебя тогда от полноты чувств?

Я отскочил от неё.

— Вот ещё этого нам не хватало! Вот ещё это ляпни, когда он вернётся! — зашипел я, поглядывая на прикрытую дверь в прихожую. — И всё — можно рвать чек, а следом вскрывать себе вены. Или искать того гуляльщика по времени и вместе с ним рвать когти в будущее.

Лена оглядела меня, словно мы только что с ней не цапались.

— Я предпочла бы рвать с тобой когти не во времени, а в пространстве, — сказала она многозначительно, закусив нижнюю губу и приподняв правую бровь — совсем как делала это Оля Медведева, и у меня отвисла челюсть.