Теория Всего и Ответ Гегеля

Александр Ерохов

Рассматриваются проблемы соотношения современной физической теории и философии Г. В. Ф. Гегеля (1770–1831). Показано, что, вопреки традиционно негативным оценкам вклада Гегеля в естествознание, гегелевская система не только не противоречит последним экспериментальным и теоретическим научным выводам, но и является единственной на сегодня метатеорией, наиболее адекватно отражающей весь комплекс знаний, сложившийся на исходе ХХ века.

Философия Гегеля

Рассматривая послегегелевское поле философской мысли, мы вынуждены будем признать, что это поле фактически является гегелевским полем — ни один из тех, кто хоть как-то пытался проявить себя в философии, не мог обойти гегелевскую мысль стороной. Гегель, если пользоваться исторической терминологией К. Ясперса, та ось, вокруг которой выстраивается всё содержание западной философской традиции. И после ухода своего основателя всесокрушающая мощь гегельянства без особых на то усилий перемалывает всех, кто решился испытать себя на этом поле. Впрочем, тех, кто признаёт себя только лишь благодарным исследователем колоссального здания, воздвигнутого Гегелем, и ставит перед собой единственную задачу — наиболее точное донесение гегелевской мысли обществу, не так уж и много. Большинство философствующих пропитываются живительными соками гегельянства против своей воли, зачастую даже не осознавая этого. Громко сопротивляясь и проклиная тотальность гегелевской логики, едко насмехаясь над его пруссачеством, они тем не менее осознанно или бессознательно втягиваются в лоно гегельянства, подобно кроликам, заворожённым взглядом всё ещё живых глаз уже неподвижного удава. По меткому замечанию Мишеля Фуко, «будь то средствами логики или эпистемологии, будь то через Маркса или Ницше, но вся наша эпоха пытается выпутаться из Гегеля»¹. Изначальные истоки такого противления показаны Ильиным в его замечательной (но, увы, так и не удавшейся) попытке «восстановить природу философского акта, осуществленного Гегелем». «Воспитанный на формальной мысли теоретик, читая Гегеля, будет испытывать необычайно тягостное ощущение того, что максимальное напряжение его души, стремящееся к пониманию читаемого, остаётся бесплодным или почти безрезультатным. Перед ним скоро станет дилемма, по которой или читаемое лишено смысла, или сам читатель лишён дара к философии, и вся попытка в лучшем случае закончится недоумением и отказом от дальнейшего ознакомления» [14, 51]. Естественно, что в подавляющем большинстве дилемма разрешалась убеждённостью в бессмысленности читаемого. Сколь многие, вгрызаясь в гегелевские тексты, в конце концов отбрасывали их от себя, проникаясь внутренним убеждением в их абсолютной бесполезности и абсолютном самомнении авторского графоманства. Мнительность, раздражение нетерпеливых. Гегель требует многолетнего вдумчивого труда, самоотречения и сосредоточенности — только после этой жертвы, терпеливой преданности познаванию он открывает свои богатства. Немногие способны на такую жертвенность. Интересы собственного самоутверждения, а то и просто выживания, скоро отвлекают от подвижничества². Впрочем… Впрочем, если бы только недостаток усердия и преданности делу был единственной причиной почти непреодолимых для большинства трудностей понимания гегелевских текстов, то это было бы полбеды. Настоящая, глубинная причина скрывается в другом, в том, что касается естества человека, в том, что, собственно, и делает человека человеком — в способе его мышления. Этот способ мышления Гегель называет рассудочным в противоположность высшей ступени — спекулятивному способу мышления. Вырваться за рамки рассудка и осознать себя как спекулятивное мышление — значит по существу преодолеть в себе человеческое, возвыситься до точки зрения единого. Это новое эволюционное качество, сравнимое по своему значению с переходом от животного к человеку. Здесь мы вынуждены вернуться к рассмотрению старой проблемы, к вопросу о том, а что же, собственно, есть человек, когда человек стал человеком и что является той гранью, которая отделила нас от животного состояния.

Антропология рассматривает человека как биологический вид. Дарвиновская теория, окончательно утвердившаяся сейчас в науке, выводит человека от общего предка — обезьяны. Очевидно, что в своём телесном обличии мы родственны, увы, не только обезьянам, но, извините, и тараканам, и комарам, и птицам, и грибам, и даже лопухам. Все мы обладаем отдельным телом и органами чувств, которые позволяют нам отделять себя от внешнего мира и сохранять свою индивидуальность на протяжении некоторого, весьма непродолжительного, временного периода. Этот взгляд на самих себя неизбежно постулирует положение о том, что человек как биологический вид всего лишь наиболее развитый и гибкий организм из всех известных нам сейчас организмов, выработавший в себе способность максимально эффективной реакции на внешние воздействия. Все те антропологические признаки, которые выделяют человека из животного мира и помещают его на верхнюю ступень эволюции, говорят больше о нашей близости к животному и растительному мирам, нежели о нашем превосходстве над ними. Прямохождение? Тогда чем прямохождение курицы отличается от нашего прямохождения? Высокое развитие мозга? Но все позвоночные имеют мозг, который по внешним характеристикам мало чем отличается от нашего, а в некоторых случаях и превосходит его… Членораздельная речь? Но нам известны у животных не менее изощренные знаковые системы, чем человеческая речь… Общественность? Но некоторые сообщества муравьёв значительно превосходят человеческие сообщества по уровню сплоченности и осмысленности взаимодействия друг с другом… И наконец, мышление. Вот здесь, пожалуй, следует остановиться и более внимательно посмотреть на существо дела. Без четкого определения того, что есть мышление, мы не сможем выяснить, действительно ли этот признак кардинальным образом выделяет нас из мира животных. Что это? Одна из многих способностей, наряду с другими, со способностью использовать знаковые системы например, которая свойственна не только человеку, но, в меньшей степени развитости, и всем другим организмам? Или это нечто, чем обладает только и исключительно

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Впрочем, перефразируя Ильина, сказавшего по поводу возрождения гегельянства во Франции: «Оно возрождается, и притом именно не во Франции, где ему предстоит ещё только зародиться», можно заметить, что сложно выпутаться из того, во что и не впутывался.

2

Кьёркегор признаётся в том, что не понимает Гегеля. Кто виноват? Конечно же, Гегель — «жалкий профессоришка, которому привиделось, будто он открыл всеобщую необходимость…».