Жизнь внутри. Сборник рассказов

Александр Ермилов

Клим К. – житель городской окраины, проводит дни в поисках работы, но постепенно понимает, что все вакансии заняты будущими выпускниками, а за всеми уволенными следит специальная служба контроля уровня безработицы.Абсурд / сатира / современная проза.Сборник рассказов.

© Александр Ермилов, 2019

ISBN 978-5-0050-3192-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вы умерли!

рассказ

Металлическая дверь громко хлопнула, щелкнула, закрывая темное прохладное нутро подъезда от волнистой жары летнего двора, покрытого густой зеленью, сверкающей новой разноцветной детской площадкой, засунутой в середину двора среди старой полуразвалившейся песочницы и ржавых поломанных качелей, бегающими визжащими детьми и неустанно следящими за ними родителями. Слегка склонившись, женщина держала в руках сумку и трость, подмышкой — свернутый плакат. Поправив поля тонкой шляпы, стуча тростью, она направилась вперед, сквозь тени нависших ветвей деревьев, мягкую стену воздуха и духоты, в направлении высокой арки между домами, узкими шажками поглощая намеченный ею отрезок пути. Шла медленно, как раньше с мужем, привычно прищурив глаза, рассматривала в тенях и бликах окружающий ее шумный мир, покрытый трещинами асфальт, кучевыми облаками ― небо. Вокруг прыгали, плясали, кувыркались дети, беспокойно разрезали бегом грунтовую подушку двора, рассыпая за собой отзвуки смеха и визга, едва долетающие до ее единственного слышащего уха. Она, улыбаясь, представляла как ее внуки, увезенные родителями в другой город, также наполняют громадные кварталы высоток своей заливистой звонкой радостью, разбегаясь во все стороны. Внезапно она остановилась, испуганно вспоминая, взяла ли деньги, не забыла ли очки. После увеличения стоимости проезда она, обитая в скомканном мире собственной квартиры, небольшого двора и ближайшего продуктового магазина, пересчитав скудную пенсию, решила не пользоваться общественным транспортом.

Проверив сумку дрожащей рукой, вновь вспомнила о причине своего путешествия. Перебирая на вкус слова громкие и возмущенные, запланированные для едкого высказывания, она подогревала свою решимость возникающими картинами проведенного ею позавчерашнего дня на хрупком табурете возле входной деревянной двери в ее квартиру, с усилием прислушиваясь к ожидаемому стуку давно знакомого почтальона. Поставив перед собой старый будильник, она окунулась в чтение любимого детективного романа, не забыв направить рабочее ухо в сторону двери, часто проверяя убегающее время.

Час-другой она, вставая, разминала затекшие ноги и больную спину, разрезая тишину своими вздохами и мольбой, но опомнившись, вновь возвращалась к почетному караулу. После обеда, сражаясь с приступами беспокойства и головной боли, она прислонилась ухом к двери, пытаясь услышать обычно узнаваемые сразу шаги, затихающие рядом с квартирой. Но в безмолвии и пустоте подъезда сквозило лишь чувство изоляции, а женщина слышала только гул в собственной, внезапно заболевшей голове. Поджав губы, шепотом сообщая своей квартире подозрения (вдруг не услышала стук), она присела за свой старый трельяж, стараясь не вглядываться в зеркало. Большие кнопки телефона, давным-давно подаренного сыном, нажимала медленно, сверяясь с написанным в блокноте номером соседки. Сбившись со счета гудков, наконец, она услышала шуршащий голос подруги. В воздух поднялись громкие приветствия, вопросы о старых болезнях, жалобы на новые недуги. То шепотом, то с придыханием, перебивая друг друга, сетовали на стоимость лекарств, продуктов, на все и вся, привычно вспоминая молодость и бывшие лучшие времена. Вскоре она задала самый главный, волнующий ее сердце и голову, вопрос, а после слушала обескураживающий ответ подруги, сообщающей, что пенсию принесли час или два назад. Перезвонив всем своим соседкам, она поняла, что пенсию получили все, кроме нее самой.

Трясущимися от негодования руками, она позвонила на почту, собираясь с силами, чтобы громко возмущаться, вопрошать, жаловаться на государственный произвол, но услышала лишь короткие гудки и обрыв связи. Остаток вечера и следующий день она атаковала почту настырными, надоедливыми звонками, вливая через руку в трубку весь свой скопившийся гнев и справедливое возмущение, но по-прежнему слышала только собственные попытки дозвониться, короткие гудки, сменяемые длинными, заштрихованные треском на линии. Единожды ей удалось поговорить с незнакомой девушкой, взявшей трубку, но тут же скрывшейся за шипением, вновь прерывистыми гудками и оскорбительной тишиной. Бросив телефонную трубку, она громко хлопнула ладонью по трельяжу и выругалась в воздух квартиры, часто дыша и слабо сжимая хрупкие кулаки. Привычно взяв рамку с фотографией мужа, ещё молодого и черноволосого, она спрашивала его, смотрит ли он на нее оттуда, сверху, там, где ждет ее уже давно. Потом вновь вспоминая, начала рассказывать ему, как рассказывала раньше, много раз, об их прошлой активной жизни, проведенной в митингах и публичных демонстрациях, рассказывала вдохновенно и радостно, желая вернуться в то время, когда она была молода, а волосы её были длинными и волнистыми, желая ощутить дух всеобщности и равенства, поглощающий в толпе. Глаза ее широко открыты, а дыхание быстро. Скандируя перед фотографией, она нашла старые пожелтевшие большие листы и полупустые разноцветные фломастеры.

Оставив позади беспокойный двор, она вышла на длинный, уходящий вверх тротуар, зажатый в парке между кривыми рядами скамеек, изгибающийся на солнце под ногами прохожих. Медленной поступью, опираясь на трость, продолжила свой путь, часто дыша и останавливаясь на короткий отдых, присаживаясь на лавочку, разминая отекающие ноги, успокаивая вибрацию сердца, чувствуя топот копыт внутри висков, пытаясь разогнать бумажным веером жару. Обтекающие вокруг незнакомцы-пешеходы не замечали ее, не смотрели на нее, предпочитая вонзить взгляд в далекий убегающий горизонт или неизвестные ей электронные устройства, являющиеся, по ее мнению, оковами души. Проходили минуты, проезжали машины, пролетали сорвавшиеся с губ осколки разговоров.

Внутри душного помещения почты, лишенного исправно работающего кондиционера или вентилятора, шуршали письмами и газетами, важными замечания и письменными жалобами, жужжали недовольством в длинных очередях. Отирая лицо платком, она обошла последовательно все открытые окошки, равно вмещающие добродушные и недовольные лица сотрудников, блестящие потом на лбу, каждый раз натыкаясь на пошатывающуюся человеческую связку-очередь, строгую просьбу ожидания, требование соблюдать правила. Встав в центре зала, она развернула плакат с надписью «ПОЗОР!» и, подняв его над головой, громко восклицала, требуя пенсию. Окружающие ее недоумевающие посетители смотрели: кто, ― широко раскрыв глаза, ― кто, ― презрительно прищурившись, обливая безмолвным негодованием и переливчатым шепотом. Некоторые подпрыгнули и вскрикнули от неожиданности, молодые люди смотрели на нее, поджав губы, качая головами, пара-тройка седых, привалившихся к стенам, подхватили клич, вторя ее требованию. В горле запершило, кто-то закашлялся, попросил воды, свежего воздуха.

Молодая сотрудница позвала ее, намереваясь принять, только бы она закончила кричать-визжать, прикрывая глаза и уши от поднявшегося гвалта недовольства и возмущения сограждан, требования поторапливаться, делать свою работу своевременно и качественно. Прижав свое усталое морщинистое лицо к окошку, позабыв всю решимость, желание восклицать недовольно, показывая вид оскорбленный, негодующий, обещая жаловаться, угрожая всем и каждому увольнением, она попросила голосом робким, затухающим, объяснить, почему ей не была принесена пенсия. Называет себя, протягивает паспорт, послушно слушает звук клавиш, цокот каблуков недовольных посетителей, приглушенный разговор возле соседних окон. Сотрудница, бегая глазами по монитору компьютера, проверяет неизвестные данные, совершая, по мнению женщины, удивительные, непонятные вещи, останавливается, поворачивает к ней свой равнодушный взгляд, сообщая:

— Вы умерли!

Прищурив глаза, женщина просит повторить, думая, что поврежденный слух подвел ее, но, заново услышав громкий ответ сотрудницы, она округлила глаза, ожидая улыбки, шутки.

— Так… я ведь жива! Что же… вы меня не видите?

— В данных так указано. Возможна, конечно, ошибка, но маловероятно.

Женщина почувствовала, как мешок с ледяными иглами разорвался у нее в животе, вновь застучало сердце, заломили виски. Она просит еще раз проверить. Что за вздор? Вот же она! Но узкие губы девушки неумолимо громко повторяют бесчеловечный вердикт, а после сухим голосом сотрудница просит ее уйти, освободить очередь, называет мошенницей. Бессильно вскрикнув, женщина просит окружающих подтвердить, что она жива, но жесткие пальцы и плечи нетерпеливых граждан подталкивают ее в спину, на выход, в неподобающе яркий солнечный день ее смерти.

Ощущая слабость в ногах, головокружение и сильную давящую боль в груди, она роняет трость и падает на ближайшую скамейку, вновь отдуваясь, жадно хватая воздух. Она молится истово, громко, выпрашивая помощи, прощения, просит сохранить и помиловать ее. Перед ней вспыхивают яркие искры звезд, пульсируя на деревьях, лицах прохожих, пыльном тротуаре. Протягивая куда-то руку, она зовет сына, хочет еще раз увидеть внуков, услышать их беззаботный смех, но дыхание ее прерывалось, потухало, замирало, на глаза накатывалась прозрачная пелена слез, а потом плотная темнота отгородила от тревожного дня, оставив неподвижно лежать на лавочке.