Крейсер «Суворов»

Александр Ермак, 2019

Роман «Крейсер «Суворов»» рассказывает об испытаниях, которые выпадают на долю восемнадцати-двадцатилетних парней, попадающих в ВМФ. Наступает момент, когда вчерашним подросткам приходится принимать взрослые решения и учиться отстаивать не только свое достоинство и свою жизнь, но также счастье близких и честь Родины. Кем ты вернешься домой и вернешься ли вообще, зависит, прежде всего, от тебя… Книга будет интересна всем, кто интересуется военно-морской тематикой, так как отличается исключительно высокой степенью достоверности приводимой технической и исторической информации, и при этом написана живым, образным языком с использованием «профессионального» морского жаргона.

«По морям, по волнам…»

«Пройти незамеченными!»

«Суворов» миновал Патрокл, Ольгу — все бухты, в которых обычно отстаивался рядом с Владивостоком. Вышел за боны — плавучие заграждения военно-морской базы. Дальше было открытое море.

По кораблю разнеслись три продолжительных звонка:

— «Отбой…»

Все обитатели КДП вылезли друг за другом на площадку. У кого-то громко забурчало в животе, и Белаш, закрывая «броняшку» на замок, заметил:

— Да, почифанить бы не мешало, а? По времени ужинать пора. Никто не видел, что в корабельную провизию перед выходом загружали? Только бы не «сухач»…

Так они называли сушеную, порошкообразную картошку, которую корабельные коки превращали в несъедобную жижу.

— Да я бы даже и сухача съел, — подал голос Шуша.

Старик на это поморщился:

— Тебе любую дрянь давай — сожрешь.

— Конечно, один «сухач» — это дрянь, а вот «сухач» с капустой или цибулей…

— О-о-о, — тут уже поморщились все, кроме Шуши.

Когда в картофельную жижу закладывают еще и разваренную капусту, то чаще всего эта бурда идет прямым ходом в помои. И тогда оставшиеся голодными матросы добывают себе еду, кто как может.

Пасько вспомнил:

— Мне земеля с камбуза доложил, что свежую картошку загрузили. И еще куриные желудочки. Много. Теперь недели две будем их на второе есть…

Белаш кивнул:

— Уж лучше желудочки. И салатик бы какой на закуску — капустки свежей, а то красная рыба просто достала. Уже две недели подряд дают.

— Угу, — согласился Пасько, — могли хотя бы селедки для разнообразия дать. Помните, какая жирная, вкусная была в прошлом месяце. Как мы ее с лучком…

Все сглотнули, а Шуша опять возразил:

— Не, красная рыба тоже ничего. Соленая только дюже…

И тут Старик сообразил:

— Да не будет сегодня уже ни салата, на рыбы! Обед-то был, а на ужин закуску не дают…

— Эх, — глотнул свежего морского воздуха и потянулся Белаш, — котлет давно не было.

— И до Нового года не будет, — «успокоил» его Старик.

— Но я-то Новый год буду дома встречать, за нормальным столом: огурчики-помидорчики, омлет из настоящих яиц, а не из порошка… — усмехнулся Вадим, потом вспомнил про Морозова, и улыбка сошла с его лица. — Может быть…

Тут оживился Пасько:

— А не пожарить ли нам картошки? Договорюсь с земелей, отсыплет…

— Что ж, хорошая мысль, — согласился Белаш, стараясь снова забыть про особиста.

Одобрительно переглянулись и Шуша со Стариком:

— Подсолнечное масло у нас еще с прошлого раза осталось, под поелами стоит. Хоть сейчас жарь. Карабас уже точно в КДП не припрется.

— Давайте после ужина, — предложил Белаш, — че-нибудь перекусим по-быстрому, чтобы слюной не захлебнуться, пока картошку будем жарить. А потом уже здесь от пуза почифаним.

— Заметано! — согласился Пасько, — Айда в кубрик?

Минуя площадки других постов, обсуждали: жарить только картошку или еще и тушенки к ней раздобыть. Белаш почти не участвовал в разговоре и мысли о картошке его сегодня не очень радовали.

Только спустились на верхнюю палубу, как раздался новый сигнал: один короткий звонок и один продолжительный. Повторился. И еще раз. И еще.

— «Большой сбор!»

— Поужинали… — чертыхнулся Вадим.

Все обреченно пошли на ют. Подразделения выстроились вдоль бортов в линию: впереди молодые матросы, за ними «годки», поплевывающие за борт. С правого шкафута спустился командир корабля капитан первого ранга Дынин. Он подошел к старшему помощнику, капитану третьего ранга Хайлюку, взял из его рук мегафон, усиливающий громкость голоса.

Моряки не часто видели и слышали своего «папу». Повседневной жизнью корабля тот руководит через старпома, который летает по всем палубам, надстройкам и помещениями, заставляя подразделения и механизмы исполнять то, что они обязаны исполнять. Командир корабля тем временем в своей каюте обдумывает приказы, поступающие из штаба флота, встречается со своим заместителем по политической линии, с помощником, с тем же старпомом, отдельными офицерами, мичманами и матросами, разбирая проблемы и конфликты. Иногда «папа» обходит корабль, чтобы своими глазами увидеть его состояние, глянуть на экипаж. Но чаще командир все-таки у себя в каюте или на мостике, в ходовой рубке, если «Суворов» вышел в море.

Многим матросам кажется, что командир корабля — такой добрячок, к которому по случаю можно прийти пожаловаться. Однако члены экипажа порой даже не задумываются над тем, что Дынин — сам бывший старпом. Чтобы стать командиром корабля, «добрым папой», нужно сначала несколько лет отслужить старшим помощником — «злой собакой». Тем не менее, матросам, живущим в суровых условиях, нужно верить во что-то светлое. Поэтому они с особенным теплом относятся к своему командиру корабля, которого видят редко. Если «папа» появляется на построении, значит, происходит что-то очень важное. Все замерли, глядя на Дынина.

Щелкнув кнопкой мегафона, командир корабля обратился к экипажу:

— Наш корабль принимает участие в учениях флота. Отрабатывается задача поиска вражеских кораблей и скрытного выхода на обозначенные позиции. Весь Тихоокеанский флот будет искать «Суворов». Наша же задача обратная — не дать себя обнаружить и выйти незамеченными к Советской гавани, где продолжится боевая подготовка корабля.

Услышав эти слова, все офицеры, мичманы и матросы оживились, радостно запереглядывались. Еще бы: никакого завода и консервации — идут в море, на учения…

Дынин тем временем продолжил:

— Как вы понимаете, задача у нас очень сложная. Крейсер — не шлюпка: с помощью современных надводных и подводных электронных средств, с привлечением авиационной и космической разведки его не так уж сложно обнаружить. Но… — командир сделал паузу и улыбнулся, — мы пойдем на хитрость. Как только стемнеет, корабль резко изменит курс. Мы выйдем на традиционный морской путь гражданских судов, уберем затемнители из иллюминаторов в кубриках и каютах, включим на палубе свет и музыку, пойдем обычной для гражданского судна скоростью. Ночью нас, скорее всего, примут за круизный корабль и просто не обратят внимания. Чтобы спрятаться, порой надо быть на виду… Разойтись! Команде ужинать!

Все в приподнятом настроении, обсуждая новость, разошлись с юта по кубрикам и каютам. Матросы, как и положено, передвигались по левому борту, офицеры — по правому.

Пасько усмехнулся:

— В какой раз замечаю: толковый у нас командир. Далеко пойдет.

Старик показал пальцем вверх:

— Говорят, в академию собирается.

— Лишь бы штабного взамен не прислали.

— Да, уж, — снова усмехнулся Пасько, — помнишь, как предыдущий в Совгавани швартовался? Бросил якоря через всю бухту у самого города, и к стенке в Бяудэ встать не смог — цепи не хватило. На глазах у города и всех поселков по берегу перешвартовывались. Не командир крейсера был, а позорище Военно-морского флота!..

Белаш чуть притормозил и вгляделся в удаляющиеся по другому борту спины офицеров. Морозова среди них не было. Никому не подчиняющийся на корабле особист, конечно, может себе позволить не выходить на общие построения. Сидит себе в каюте, перебирает бумажки, вызывает. И долбит, долбит, долбит:

— Комсомолец? Поможем в партию вступить… Комсомолец? Поможем в партию вступить…

Вадим покачал головой. Ведь он же мог избежать встречи с Морозовым. Мог вообще не попасть на военную службу. Сейчас бы уже окончил в родном Красноярске геодезический техникум, из которого в армию не призывают. Работал бы, возвращался спокойно вечером домой, садился ужинать вместе с родителями и сестренкой. Отец рассказывал бы о том, как прошел его день на станкостроительном заводе, где он был не последним человеком — мастером токарей:

— Наряды сегодня закрывал. Хорошие деньги в этом месяце мои орлы получат…

Мать — младший инспектор отдела технического контроля, как всегда жаловалось бы на качество работ:

— Брак опять гоним. С военным заказчиком только уладили, а тут еще и экспортную продукцию пришлось заворачивать на разбраковку. Только для внутренних «покупателей» и удалось партию протолкнуть. Даже не знаю, как наш начальник сбыта с заказчиком договаривался, чуть ли не половина продукции — брак… Такая безответственность, такая безответственность… Каждый день брак гоним, чтобы повышенные обязательства выполнить. Мы-то, конечно, получим по итогам года и грамоту, и, наверняка, премию, а вот заказчики комплектующих будут нас на чем свет костерить за бракованную продукцию, мне выговаривать: «Ах, Галина Ивановна, что ж вы нам отгрузили»… Капиталисты так, наверное, не работают, небось, каждую копеечку берегут. А у нас столько материала в стружку, в лом уходят, брака сколько на свалку вывозим…

Отец, спина которого ссутулилась от продолжительной работы за станком, начнет распрямляться, возражать:

— Дорогая моя, Галина Ивановна, ну, не все у нас бракоделы. Мои ребята, как и положено, в точных допусках работают. Я сам все проверяю…

Мать вздохнет:

— Ну, разве что только твои и не бракоделы…

Отец ее подбодрит, качнув головой в сторону сестры:

— Не расстраивайся: Лилька институт окончит, станет инженерно-техническим работником, и враз порядок на заводе наведет. Да, Лилия Петровна, будешь «итээршей» за сто сорок рэ на работе пластаться?

Сестренка, услышав это, разулыбается, тряхнет косичками, которые все грозится остричь и заменить их на «Сассун», как у французской певицы Мирей Матье:

— Деньги в жизни не главное. А порядок-то уж я наведу, поверьте. Ничего с завода не утащите. Несуны… Плохо государство с вами борется!

И следом заулыбаются все за столом, отец немного виновато опустит глаза, спрячет под стол свои руки со шрамами от горячей стружки. Да, приносит он с завода то карман болтов с гайками, то баночку краски, то моток проволоки, накрутив ее на себя под широким пальто. Выкладывает дома добычу и оправдывается:

— Так ведь в магазинах хозяйственных на полках — пусто, ничего нет. Все несут: кто для квартиры, кто для дачи — кому сколько совесть позволяет. Кто только болты в карманах или проволоку на себе, а кто и на машине под стружкой целые заборы или секции для дачных стен вывозит…

Вадим вздохнул, представив себе за столом всех своих родных: мать, отца, сестру Лиличку. Надолго они засидятся сегодня после ужина: будут разговаривать, спорить… Без него. Мог бы и он быть с ними, но не долго продержался в геодезическом техникуме. Потому что после школы пошел туда не по большому желанию, а просто за компанию с Федором — другом детства. Тот рассказывал, как интересно и полезно для страны делать карты: геологические, строительные.

Красиво все расписал Федор и про тайгу, и про новые города, но учиться в этом техникуме Вадиму было скучно. Девчонок нет, одни парни вокруг, потому что работа у геодезистов предполагается тяжелая. К тому же Белаш зевал на топографическом чтении и картографии. Его просто изводили все эти методы съемок местности, обработка аэрофотоснимков на стереоприборах, создание стереомоделей изучаемой местности. В профессии геодезиста нужно быть точным, аккуратным и педантичным. Все замеры повторяются десятки, сотни, тысячи раз…

Вадим как-то вытягивал нудную учебу несколько первых месяцев, но потом совсем затосковал: Федор разболелся и ушел в академический отпуск. А из сокурсников общительный Белаш почему-то так ни с кем близко и не сошелся.

От скуки решил организовать в техникуме дискотеку. Директор не возражал, но поставил условие:

— Если еще и встречу с ветеранами Великой отечественной войны проведете. Нам для отчета о проделанной патриотической работе нужно.

Чего не сделаешь во имя дискотеки, на которую можно пригласить девчонок из соседнего швейного училища?

Для того чтобы загнать на встречу с ветеранами побольше народу, Белаш объявил, что входные билеты на дискотеку будут раздаваться только тем, кто посетит обязательное мероприятие. Так что актовый зал на встрече с ветеранами был набит под завязку. Директор техникума, всех впускающий на мероприятие и никого не выпускающий, пребывал в полном восторге:

— Ну, Белаш, у тебя такие организаторские способности!

Конечно, Вадим и сам был на той встрече. Ветераны рассказывали о боях с фашистами на фронте, о работе в тылу. Некоторые плакали, вспоминая о том, как у них на руках умирали раненные друзья или как приходилось голодать, если теряли хлебные карточки. Их было несколько — пожилых, очень усталых людей. Особенно запомнился Вадиму один бывший моряк, пришедший в увешенной орденами и медалями форме. Он слушал других, а сам не сказал ни слова. Только уже выходя из зала, презрительно бросил стоявшим в проходе учащимся техникума, среди которых был и Белаш:

— Салаги! Отсиживаетесь в своем техникуме. Думаете, с геодезической линейкой по лесу тяжело бегать? Ерунда! Я вот пять лет на флоте отслужил. Такое видел, что рассказать невозможно. И выжил… Человеком остался….

Никто не придал особого значения словам стареющего человека. Только Белаша задело услышанное. Он почувствовал вдруг свою ущербность. Вадиму показалось, что это про него сказано: и «салага», и «отсиживается в техникуме». Именно отсиживается, потому что даже толком и не учится. Успеваемость у него — хуже некуда: фамилия попала в списки отстающих.

Вскоре Вадима вызвали на учебную комиссию. Директор техникума, глядя на него, разводил руками:

— Белаш, вы же умный парень. У вас организаторский талант есть. Возьмитесь, наконец, за ум, а то ведь отчислить придется…

А он выпалил вдруг:

— Ну и отчисляйте. — Именно на этой комиссии Вадим понял, что не ту профессию выбрал для себя на будущее. — Я подаю заявление…

А члены комиссии — и даже сам директор техникума — вдруг испугались:

— Что так сразу? Не спешите с решением? Вас же в армию заберут.

Он только пожал плечами. Что ж такого? Все ходят в армию, и он пойдет. Автомат разбирать и собирать на занятиях по военной подготовке научился. На тренировочные сборы после девятого класса школы ездил, жил в палатке. И вообще в слабаках не числился — боксом в спортивной секции занимался. Пошел туда, потому что в районе, где жил, нужно было обязательно уметь за себя постоять. В соседних домах обитало немало «неблагополучных» семей, дети из которых шли по накатанному «маршруту»: начальная школа — спецшкола для малолетних преступников — «зона» для взрослых. Целыми днями приблатненные пацаны, пропуская уроки, играли на улице в трясучку-орлянку. Каждый стремился, размыкая ладони и показывая монеты, обмануть другого:

— Орел!

— Решка была! Ты повернул! Я видел!

— Че ты гонишь?!

— За фраера меня держишь?!

Копируя своих отсидевших или продолжающих сидеть отцов и страших братьев, пацаны плевались, матерились, угрожали. Часто перепалки кончались драками. Нередко в ход шли ножи, и кто-то прямым ходом убывал в больницу, а кто-то в спецшколу.

Детская комната милиции трудилась на всех парах, но количество мелких хулиганов на улицах не убывало. Возле дома Белаша постоянно отирались Фугас с Горилкой. Звали их так по фамилиям. У первого была Фугасов: коротко Фугас. У второго — Горелов. Горилкой его звали за безобразную рожу. Но так как фигурой на гориллу не тянул, то дали кличку Горилка, был он на подхвате у крепкого Фугаса.

Еще в детском саду схлестывался Белаш с этой парочкой из-за игрушек. А как в школу пошли, Фугас с Горилкой стали с местных пацанов по двадцать копеек себе на игру в трясучку собирать. Вот, чтобы не быть битым и не оставаться голодным в школе, отдавая деньги, выделенные на обед, Белаш пошел в боксерскую секцию. Отправив Фугаса пару раз в нокдаун, а Горилку просто напугав боем с тенью, Вадим завоевал себе авторитет и жил достаточно спокойно в своем неспокойном дворе.

В боксерской секции он, правда, себя не сильно проявил. Не рвался получить спортивный разряд, победить на соревнованиях, да и на тренировках больше внимания общей подготовке уделял, чем спаррингам. В них часто разбивали нос, а он, как оказалось, не мог видеть крови. Только у кого закапает из носа, так в голове Вадима начинает шуметь, перед глазами кружиться. К тому же, когда бил противников на ринге, то чувствовал их боль. Ему становилось жалко своих сверстников, и он частенько проигрывал, теряя концентрацию. Хотя и был крепок физически, но не сильно продвинулся в спорте. И во дворе избегал нарываться на драку. Однако если она оказывалась неизбежной, то всегда с успехом применял бескровную «двоечку»: один удар в челюсть, другой — в печень. После них у любого противника пропадало желание продолжать драку.

Нет, армии Белаш не боялся и потому спокойно ждал вердикта. Члены комиссии, пошушкавшись, предложили:

— Мы, конечно, не можем оставить вас в техникуме против вашего желания. К тому же статистику портить не стоит… Давайте отчислим вас с правом восстановления. После армии вы наверняка будете относиться к учебе серьезнее, а при таком раскладе поступать, снова сдавать экзамены уже не нужно будет, просто восстановитесь и окончите техникум… Вы же умный парень. Потом еще и в институт поступите, хорошим специалистом станете…

Вадиму было все равно: с правом восстановления или без права.

Когда дома объявил о своем решении, то мать сразу расплакалась. Отец своего недовольства не высказал:

— Что ж, и дед мой служил, и отец. И я был в армии.

Мать эти слова распалили еще больше, на ее широком лице даже выступили красные пятна:

— Тогда другое время было! Теперь знаешь, как в армии, говорят, бьют, калечат…

Отец, однако, был тверд. Он сжал свои небольшие, но очень крепкие кулаки:

— Ничего, постоит за себя. Жизнь вообще суровая штука. В восемнадцать лет надо уже начинать это понимать, готовиться, что б тебя потом во взрослой жизни ничто испугать, сломать не могло.

Мать продолжала, приложив руку к груди, к сердцу:

— В Афганистан пошлют — обратно в цинковом гробу вернется. У твоего же токаря Валехина сына совсем недавно похоронили.

Это было правдой: в тот год погиб Мишка Валехин из соседней школы. Он был единственным ребенком в семье, мать чуть не сошла с ума от горя. Толковый парень, спортсмен-дзюдоист. На далеком горном перевале пуля оборвала жизнь в восемнадцать лет.

— Да, может быть, и на войну… — не уступал отец, махнув сжатым кулаком, — но и мой батя был на войне. Там действительно калечили, убивали… Но он же вернулся. И я из армии вернулся. К тебе… Каждому выпадает свой век, свои трудности: кто-то воюет, кто-то в гнилые времена тащит службу. Да, там не все приятно. Но если никто не пойдет служить, если все «умные» разбегутся, кто тогда тебя, твою семью защищать будет?

Слезы текли по теперь уже полностью красным щекам матери:

— Ну, зачем, зачем бросил техникум? Что она дает, армия?

При этих словах в отце как будто какая-то пружина сработала, он распрямился так, словно никакой сутулости у него никогда и в помине не было:

— А почему она что-то давать должна? Армия берет в первую очередь. Это наш священный долг — Родину свою, тебя вот, дочку, родителей защищать. Ну, еще и всех других граждан: друзей, соседей…. Антошу твоего Васильевича. Он ведь живет, язву свою лечит, язви его душу, работает в институте, детей растит, потому что я в армии был… — отец задумался недолго, разжал кулак, почесал пальцами подбородок. — Но, однако, и дает она, наверное, что-то. Галя, дорогая моя, Галина Ивановна, ну, скажи, пожалуйста, почему ты за меня вышла замуж? За меня, а не за этого Антошу твоего Васильевича…

Мать перестала плакать, вздохнула и обняла отца, прижалась к нему всем телом:

— Ты у меня сильный, надежный. Если вдруг что случится, то справишься с любой бедой…

Отец в свою очередь обнял мать, улыбнулся, хотя и у него заблестели глаза:

— Вот и Вадик, Вадим Петрович Белаш, должен быть таким — сильным, надежным. Чтобы жизнь знал, чтобы справиться смог, как ты говоришь, с любой бедой. И чтобы его полюбила настоящая женщина. Такая, как ты…

Вадим смотрел на прижавшихся друг к другу родителей и сам чуть не плакал…

Устроили проводы. Он уже знал, как все проходит — попрощался с уходящими в армию одноклассниками. Все ребята на проводах веселились, провожающие же их девчонки плакали и обещали ждать. А ему никто ничего обещал. На проводы пришли только одноклассницы. Его белокурая, кудрявая, невысокого росточка «Кнопка» была далеко. Ничего у них с ней не вышло. «Дружили» — держались за руки и целовались — два года: то ругались, то мирились, то сходились, то расходились. После школы пошла «Кнопка» в торговое училище, а потом уехала на Севера — в Норильск — вместе с матерью на заработки. Перед самым ее отъездом окончательно разругались. Пока же учился в техникуме, так постоянную подругу себе Белаш не успел завести: никто из окружающих девушек и близко не был похож на его добрую, умную, «с характером» маму. Наверное, спутницу жизни искать ему нужно было не в его дворе, не в техникуме и не соседнем швейном училище — где-то в другом месте.

Так и ушел Вадим на военную службу, не оставив на гражданке ту, что обещала ждать. Стал переписываться сразу с несколькими девушками — приходят на корабль письма «Самому лучшему матросу», а то и «Самому веселому солдату». Неизвестно где взяв адрес их военного почтового ящика, девушки пишут: ищут, кто — развлечений, кто — свою судьбу. Просят фото. И хотя никто из подруг по переписке особо не нравился Вадиму, он не сомневался, что где-нибудь рано или поздно найдет ту единственную, ту самую лучшую девушку в мире. Которая скажет: «Ты у меня сильный, надежный…»

На призывном пункте в военкомате спросили:

— Есть пожелания по роду войск?

Ему было все равно. Офицер покачал головой и что-то вписал в бумаги:

— В Афганистан пойдешь интернациональный долг выполнять… Сначала — в учебке в Казахстане, а потом — туда, на войну…

На войну — так на войну. После армии уже никакой ветеран не скажет ему: «Салага, отсиживался в техникуме». И отец произнесет с гордостью: «Дед служил, отец. И я служил в армии. И сын мой с честью свой долг выполнил. — И может быть добавит: — Благодаря ему сейчас у нас мирная жизнь в стране…»

Так что спокойно ждал Вадим среди пьяных призывников, когда приедет «покупатель» — представитель воинской части — и увезет их из Красноярска в казахские степи. Но все пошло не так, как должно было. Во дворе сборного пункта построили каких-то ребят, долго пересчитывали. Потом кто-то крикнул:

— Не хватает одного человека!

Ему ответили:

— Возьми любую карточку!

Через минуту крикнули еще раз:

— Вадим Белаш! С нами убываешь.

Он подошел к строю:

— Куда?

Появившийся из-за спины человек в черной форме подмигнул:

— В морфлот, братишка.

— На три года?! — изумился Вадим. О такой перспективе он как-то даже и не задумывался. Готов был два года провести в Афганистане под пулями, но еще один лишний год…

А «покупатель» его «успокоил»:

— Лучше три года пить компот, чем два года рыть траншеи…

Так что не на кого было жаловаться Вадиму. По собственной инициативе оказался он на военной службе, а, стало быть, и на корабле, и в каюте Морозова. Товарищи думают, что Белаша вызвали к особисту из-за Чекина. И это, конечно, могло быть причиной. Но Вадим не сомневался, что дело, прежде всего, в том, во втором разговоре с Морозовым. После первого, пообещав особисту служить делу партии, Белаш постарался сразу же забыть о данном обещании, но через неделю его вызвали снова.

Вадим задумался о том, всех ли Морозов вызывает второй раз? Так же, как вызывал его, Пасько, Матроскина? Вроде бы не всех. Или просто не все рассказывают о своей второй, третьей, четвертой встрече с особистом? Сообщают Морозову то, что требуется, а товарищам о своих визитах умалчивают?

Конечно, после команды «Ужинать!», проводив офицеров взглядом, Белаш не пошел к особисту. Тот ведь наверняка не у себя, тоже «чифанит» вместе с другими звезднопогонными в кают-компании. А вот после ужина идти придется. Куда денешься?! Большой сбор второй раз не сыграют…

На ужин была «сечка» с теми самыми куриными желудочками, о которых говорил Пасько. Шуша с удовольствием наяривал вязкую кашу из дробленого зерна, Вадим же лишь выковыривал из нее мясные кусочки. Впрочем, он жевал их, не замечая вкуса. Вспоминал тот второй вызов к особисту.

Морозов уже не пригласил его сесть. Спросил сразу, как только старшина переступил комингс каюты и закрыл за собой дверь:

— Ты помнишь, о чем мы говорили?

Белаш кивнул:

— Конечно, и я готов помогать Родине, партии, для чего и нахожусь здесь на боевом корабле. Согласно уставу стойко переношу все тяготы и лишения военной службы…

Морозов ухмыльнулся:

— Да-да… Я в курсе, что в последнее время ты очень увлекся изучением дисциплинарного и корабельного уставов.

Вадим с готовностью подтвердил:

— Так точно. Ликвидирую пробелы. Повышаю свою боевую выучку. Как же можно служить и не знать устава. Я ведь еще не уволен…

Морозов продолжал смотреть на него с ухмылкой:

— Значит, хочешь дослужить как полагается… по уставу…

Белаш сделал удивленное лицо:

— Так точно. А разве вы не хотите?

Задать такой вопрос особисту было большой дерзостью. Но Вадим так выпучил глаза, что Морозов чуть не рассмеялся:

— Конечно, хочу. Как все советские офицеры и матросы… Я вижу, Белаш, ты на самом деле умнее, чем кажешься на первый взгляд… Кстати, о чем вы беседуете с офицерами, когда совместно несете вахту на юте?

Вадим как бы задумался, посмотрев сначала в подволок, потом переведя взгляд на портрет генерального секретаря:

— О море, о родных краях, о последних решениях пленума ЦК КПСС…

— Неужели, — удивился Морозов и подсказал, — и, конечно, об уставе?

— Конечно-конечно, — поспешил уверить его Белаш. — Я ведь — младший командир, и должен советоваться с более опытными, старшими по званию боевыми товарищами.

— Ну-ну, — покачал головой Морозов и стал перелистывать какие-то бумажки на столе. Может быть, это было личное дело Вадима, а может, «закладные» бумаги «особых товарищей», вроде Слепы.

Пока Морозов просматривал записи, Белаш перебирал в голове разговоры с вахтенными офицерами: когда, с кем и о чем разговаривали. Четыре часа стоять у трапа корабля скучно. Так что вахтенный со звездами на погонах обычно позволяет себе снизойти до разговора с приданным в помощь старшиной. Как правило, не столько интересуется матросской жизнью, сколько вспоминает свой родной дом, учебу в военно-морском училище, семью.

После длительного периода совместной с офицерами вахты Вадим хорошо себе представлял их жизнь: где и как они учились, квартировали. Сначала он поражался тому, сколько на крейсере офицеров из такого сухопутного города, как Киев. Однако потом осознал, что ничего странного в этом факте нет: в Киеве располагалось высшее военно-морское политическое училище. Поэтому все замполиты и вспоминают Днепр, Крещатик, каштаны…

А вот про семейную жизнь многих офицеров Белаш ничего не мог понять. После окончания военного училища бывшие курсанты убывали к месту службы на Тихоокеанский флот, при этом их молодые жены с детьми и без оставались в Киеве. Такое происходило и со многими офицерами, окончившими Ленинградское Нахимовское военно-морское училище или Ленинградское высшее инженерное морское училище. Их семьи также оставались в больших городах: в Ленинграде или Москве.

Хотя и непонятно это было Вадиму, но он не осуждал тех жен, что остались в далеких городах. Из рассказов офицеров знал, что обычно даже и при очень большом желании получить жилье рядом с местом прохождения службы весьма сложно. Не дают молодым офицерам не то что квартиру, но и даже комнату в бараке. Добыть жилье не просто не только в Техасе, как называют моряки между собой закрытый поселок Тихоокеанский, он же город Фокино с конспиративным почтовым адресом «Шкотово-17», расположенный в сорока километрах от Владивостока. Сложно получить крышу над головой даже и в поселках Бяудэ и Заветы Ильича, что находятся на другой от города Советская гавань стороне бухты. К тому же нет для офицерских жен не только жилья, но и работы. В Техасе на все мучающиеся бездельем семьи офицеров — один завод железобетонных изделий. И в поселках Совгаваньской бухты на должности учителей школы, преподавателей музыки очередь…

Странная получается семейная жизнь. Раз в год летают офицеры в отпуск: кто в Киев, кто Ленинград, кто в Москву. В остальные месяцы лишь шлют домашним денежные переводы из своих хороших офицерских зарплат. Но и те жены, которые все-таки перебрались на Дальний Восток, практически не видят мужей. Крейсер — то в Совгавани, то во Владивостоке. И даже если семья твоя в Техасе, то попробуй-доберись до нее с тридцать третьего причала Владивостока, когда у тебя нет схода с корабля: каждый день дежурства да вахты…

Конечно, Белаш не стал говорить Морозову о том, что знает, как живут-маятся офицеры. Не его это дело — в жизни старших «товарищей» копаться. А вот об уставе, почему бы с офицерами и не поговорить. Но об этом откровенничать перед особистом он не собирался. Потому что об уставе Вадим говорил только со старшим лейтенантом Голиковым — командиром четвертой башни. А откуда Морозов знает об этих «уставных» разговорах? Сам Голиков едва ли рассказывал что-либо особисту. Кто еще в курсе? Белаш не раз говорил в КДП об уставе и, кажется, при этом упоминал Голикова. Но в боевом посту рядом с Вадимом были только свои, проверенные Пасько, Старик, Шуша. «Стукач» Слепа при тех разговорах не присутствовал — его место в помещении электрической агрегатной…

Еще к ним в КДП часто забегает «Матроскин». Настоящая его фамилия не очень подходит к флоту — Солдаткин, потому-то и «перекрестили». Служит Матроскин наборщиком в корабельной типографии. А заодно пишет в корабельную и флотскую газеты и еще в боевой листок, который рассказывает о жизни подразделений и висит на почетном месте в каждом кубрике «Суворова». Вадим давно дружит с «питерцем» Матроскиным. Веселый, умный парень, хороший рассказчик, балагур. Не может он быть «стукачом»…

Морозов тогда отложил в сторону какой-то документ и кивнул:

— С таким рвением в конце службы изучать устав — это похвально. Очень, очень похвально, — вцепился взглядом в Белаша. — И что же думают о корабельном уставе наши офицеры. Может, считают его недостаточным? Может, в нем требуется что-то изменить? Дополнить? Что-то убрать?..

Белаш нахмурился непонимающе:

— Нет, что вы… Устав написан кровью многих поколений моряков, и его нужно всячески придерживаться…

Морозов скривился:

— Похвально-похвально… Но почему некоторые матросы его не придерживаются? Что там случилось с вашим младшим товарищем в носовой группе управления? Как могло такое произойти?

Конечно, особист знал о Чекине, окончательно уверился Белаш. И Слепа все видел, и еще полкубрика. Но ведь в этом не было ничего необычного. Это происходит со всеми «годками» и «карасями», во всех кубриках. Этим даже офицеры грешат.

Вадим покачал головой:

— Если такое и случается, то это неправильно. Нужно придерживаться устава…

— Похвально-похвально… — снова повторил Морозов. — Как ты знаешь, согласно уставу, и наказания могут последовать. Какие можешь назвать наказания?

Белаш с готовностью отрапортовал:

— Выговор, наряд вне очереди…

Морозов махнул рукой:

— Ну, это за мелкие провинности. А за серьезное нарушение устава?

Вадим и тут не медлил:

— Гауптвахта…

Морозов опять скривился:

— А за преступления, что делают с военнослужащими?

Тут Белаш ответил не сразу:

— Дисбат… Дисциплинарный батальон…

— Вот именно, дисбат, — удовлетворенно кивнул Морозов, уловив тревогу в голосе Вадима, — год-два, которые не включаются в срок прохождения военной службы. Если отслужил два года, то плюс, например, еще год дисбата, и только потом уже свой оставшийся год дослуживать. И даже те, кто уже три года отслужил, будут свой срок в дисбате от звонка до звонка отбывать. Не так ли, знаток устава?

— Так точно, «та-ша», — выпалил Белаш.

Морозов как бы добродушно кивнул:

— А чем в свободное время с товарищами занимаетесь, кроме изучения устава?…

Тут Вадим как бы глубоко задумался:

— Ну… читаем газеты: корабельную «На боевом посту», нашей флотилии «На страже Родины», еще нашего Тихоокеанского флота «Боевую вахту», еще «Комсомольскую правду» и, конечно, «Правду» — коммунистический орган. Еще изучаем материалы 26 съезда КПСС, Продовольственную программу, принятую на майском Пленуме ЦК КПСС для преодоления товарного дефицита в стране…

— Камасутру… — продолжил Морозов, — для преодоления какого дефицита?

«Известно какого!» — чуть не высказался Белаш вслух. Но промолчал. Вот с этим-то все было ясно. Это точно Слепа заложил. По кораблю ходит тетрадь с переписанной от руки Камасутрой, которую читают в кубриках и постах, поодиночке и хором: «Двойной лотос», «В тисках любви», «Игра на флейте»… Но за это же весь корабль не накажешь.

— Как вы сказали? Кама… — уточнил Белаш.

Морозов не стал повторять, спросил о другом:

— А нравится ли тебе борщ по-флотски?

Белаш пожал плечами:

— Нормально. У нас хорошие коки. Иногда, правда, пересаливают, но…

Особист усмехнулся:

— Я имею в виду записки Матроскина.

Конечно, понял Вадим, и это особист знает. Ну, тут уж Матроскин сам виноват. Кроме заметок в газеты пишет еще книгу о морской службе «Борщ по-флотски», и дает почитать тетрадку со своими записями всем подряд. И Слепа, помнилось Белашу, спрашивал, увидев у него в рундуке и прочитав надпись:

— Что за тетрадь? Что за «Борщ по-флотски»?

Слепе Вадим тогда указал:

— Не твое дело!

А Матроскина упрекнул:

— Не боишься, что узнают о твоих произведениях там, где не следует?

Тот только отмахнулся:

— Я же постоянно пишу. В боевой листок, в корабельную газету, во флотскую. Так что, если поинтересуются, скажу, мол, это заготовки новых материалов. Для «Правды». А?!

— А почему фамилия не своя?

— У меня и так в газетах материалы под разными псевдонимами выходят. Это ж не я придумал. В редакции предложили, чтобы одна и та же фамилия часто на полосах не мельтешила. — Матроскин во время того разговора хлопнул Белаша по плечу: — За меня не переживай, вряд ли кто тронет. Я ж в каждом материале пишу то про съезд партии, то про социалистическое соревнование. Особист молиться должен на Матроскина за такую идеологическую работу и пропаганду…

Вадим не очень-то верил, что Морозов будет на флотского военкора молиться. Однако согласился, что того взять за зябры не так-то просто. Матроскин даже в отпуск ходил по политической линии. Получил его на День советской печати приказом начальника политотдела флотилии: это тебе не хухры-мухры. Так что за Матроскина волноваться не стоило. Но Вадим думал о том, что ответить Морозову про тетрадку?

А тот продолжал наседать, вцепился как краб:

— Белаш, какой-то ты не разговорчивый. Ведь мы же вроде прошлый раз договорились, что будешь помогать. Ты же — комсомолец, без сомнения — будущий коммунист. Бог с ними: и с… Чекиным, и с «Камасутрой», и с «Борщом по-флотски». У тебя же наверняка есть что рассказать и более интересное? О чем твои друзья в последнее время говорят, что замышляют? Ты же не можешь уволиться, уйти с корабля, не оказав помощь партии, Родине?

Белаш, сделав виноватый вид, кивнул несколько раз:

— Да, я обещал. И я это…, я обязательно… Я как только что-то узнаю…

Особист снова глянул в бумаги перед собой:

— Сколько дней назад наш разговор был? Ага…Неделя уже прошла… За это время у тебя много чего должно было появиться такого, что было бы мне интересно.

Белаш пожал плечами. Морозов же хмыкнул:

— Хм, скажите, пожалуйста… — Потом вдруг поинтересовался: — Слушай, а брага из чернослива, говорят, вкусная? Сколько времени вызревает? Меня это так, из чистого любопытства интересует…

«Вот, черт! — выругался про себя Белаш. — И про это знает». Буквально два дня назад Игорь Хвостов — «годок» Вадима, — поставил на своем заведовании брагу. Как раз на черносливе. Хвост — известный специалист по браге. Делает ее буквально из всего: из риса, из томатной пасты, из компота. Земляк ему из пекарни дрожжей и сахара подбрасывает. Бутылью же десятилитровой Игорек у химиков разжился.

Как-то раз Хвост в КДП ставил брагу за дальномером, укутав одеялом. Но опасно было это дело здесь организовывать: «Карабас» нет-нет да и проворачивает пост — бутыль быстро найдет. Много мест перепробовал Игорек, но по его словам, лучшей «шкерой» являлась каюта командира корабля. Будучи ее приборщиком, Хвост неоднократно ставил там брагу, пока не провинился: не удержался и съел сметану из командирского холодильника. Тогда «папа» взял себе нового приборщика. Хвост по этому поводу здорово переживал. Не из-за сметаны — из-за идеальной «шкеры» для браги. Кто будет проворачивать каюту командира? Шикарную по корабельным меркам «квартиру» в три помещения: кабинет, где Дынин работает и принимает подчиненных по разным делам, спальня и гальюн, в котором унитаз стоит и зеркальный умывальник в углу располагается. Там, за умывальником, пространство есть, в котором как раз можно бутыль на шкерте подвесить. Каждый день командир корабля смотрит в зеркало, умывается или бреется, и ни сном ни духом, что там, за этим зеркалом, брага вызревает…

После того как Хвоста выперли из приборщиков командирской каюты, стал он ставить брагу прямо рядом со своим постом — боевой рубкой. Напротив входа в нее есть небольшое ЗИП-помещение, там всякие запасные детали, инструмент, принадлежности лежат и еще завал из щеток, швабр, ветоши. Так вот, он под ветошью свою бутыль и укладывает без всякой боязни. Понял, что чем ближе к командному составу, тем больше шансов на то, что там не станут искать неположенные предметы. Мимо его бутыли каждый день куча офицерья в боевую рубку шастает. А как никого нет, так Хвост прикладывается к своей бутыли, а потом запирается изнутри бронированного поста, залазит на стол для графической прокладки пути корабля и спит. Говорит: «Мне много спать положено для заживления боевых ранений». В сыром климате не зарастают у него давно сбитые комингсами голени. Даже в госпитале Хвосту с задницы пересаживали кожу, а все не заживет…

Знал ли Морозов о командирской браге — не известно, но вот о той, о черносливовой, что зреет рядом с боевой рубкой, точно ведает. И об этом он разнюхал, как и про разговоры об уставе с офицерами, скорее всего, не от Слепы. Белаш начал подозревать, что кто-то еще изъявил желание вступить в партию.

Что должен был ответить Вадим особисту? Имелось такое дело — залетал Белаш за пьянку. На девятое мая — День победы — в КДП осушили с «корефанами» очередную бутыль Хвоста, и, будучи изрядно поддатым, Белаш не пошел на вечернее построение. А в тот раз «бычок» — командир артиллерийской боевой части, — уперся и по спискам всех «годков» стал на ют вытаскивать. Пришлось, покачиваясь, явиться пред ясные очи и Вадиму. Результат: от комдива «двадцать дней без берега» и от бычка «трое суток карцера».

Такие наказания назначаются устно и никуда не записываются, чтобы не портить корабельную дисциплинарную статистику. Разве что к особисту в записи такое попадает.

За ту брагу Белаш в карцере свое отсидел. А в данном случае он лично еще ничего неположенного не сделал и про черносливовую брагу Хвоста знать не обязан. Так что мотнул головой:

— О чем вы говорите? На корабле нельзя распивать спиртные напитки. Я это давно осознал. Исправился, в распитиях не участвую, и рецептами всякими неположенными не интересуюсь. Все свободное время устав изучаю…

Морозову, видимо, такой разговор надоел:

— Знаешь, дорогой, не было еще таких орлов, которые бы отказывались сотрудничать с особым отделом, партией и со мной лично. Я любого заставлю Родину любить и меня уважать! — Он сделал паузу. — Подумай хорошенько! Это ведь у тебя еще только срочная служба кончается, а впереди жизнь. Длинная жизнь. Мы ведь можем помочь тебе после службы поступить, хочешь, в военное училище, хочешь, в хороший ВУЗ… И дальше помогать будем…

Белаш поторопился высказать благодарность:

— Спасибо, конечно, но…

Морозов прервал его:

— А будешь дурачка из себя корчить, не станешь сотрудничать, так одни проблемы поимеешь… Ты форму на сход подготовил?

Белаш ничего не ответил, и особист продолжил:

— Наверное, клешами обзавелся? Каблуки набил. Тельник и бушлат у тебя совершенно новые. Откуда, кстати, если последний тельник тебе год назад давали, а бушлат — полтора? Может быть, купил? Когда, где, за сколько? Ты их в продаже-то видел? Когда, в какой магазин тебя за ними отпускали?

Да, тельник, хотя вещь и недорогая, а в магазине не купишь — можно только в положенное время вещевым аттестатом получить. И с хромачами, с бушлатом — та же история. Да и денег у матроса лишних нет. Проще забрать перед сходом аттестат у молодых матросов, которым новые вещи все равно ни к чему: им ни увольнение, ни, тем более, отпуск не светят. А подойдет их черед увольняться, также заберут новый аттестат у следующего поколения молодежи.

Морозов усмехнулся:

— Тебя ведь по приказу, когда можно уволить, с корабля отпустить? Даже 31 декабря. Без пятнадцати минут двенадцать. Будешь на голом пирсе Новый год встречать. Никакой аккорд не поможет!

А Белаш как раз думал об аккорде. Есть такая традиция — увольняемые в запас договариваются с командованием и берутся за какую-то тяжелую работу — котел чистят или цистерны. Причем честно, без привлечения молодых все делают. За это сходят с корабля первыми. Но в данном случае Белашу на такой «договор» рассчитывать не приходилось. Если Морозов захочет уволить Белаша под Новый год, то даже и командир корабля с особистом из-за такой мелочи спорить не станет.

— Но зачем тебе наказания? — вдруг смягчился Морозов. — Будешь сотрудничать, и все у тебя по-человечески пойдет. Не хочешь вступать в партию, так мы тебе в другом поможем. Потребуется, например, тебе хорошую характеристику в институт получить, ну и получишь.

Сердце Белаша екнуло. Вот что этот гад напоследок оставил. Значит, не случайно при их первой встрече особист обронил: «Дадим тебе партийную рекомендацию. Вступишь потом на заводе, на стройке… в институте…» В институте… Морозов знает свое дело. Давит туда, куда следует давить. Как будто клешней защемил и крутит, вертит, чтоб было больнее. Белашу нужна характеристика. Без нее Вадиму будет очень сложно осуществить задуманное. Но он продолжал молчать, он научился терпеть.

Особист, однако, больше не наседал. Усмехнувшись, отпустил его:

— Иди и еще раз хорошенько подумай. Я тебя вызову. Только не разочаровывай меня больше.

И вот вызвал. Это будет их третья встреча. И теперь не отбрешешься. Или Белаш начнет сотрудничать с Морозовым, или тот начнет превращать последние дни Вадима на корабле в ад, и к тому же постарается испоганить все его гражданские планы.

Белаш неспеша доел, допил компот. В кубрик влетел Слепа:

— Отпустил дежурный на пятнадцать минут!

Рассыльный молча принялся за «чифан». Он ничего не сказал Вадиму, так как уже сделал свое дело: доложил Морозову, что передал «приглашение». Хочешь не хочешь, а идти придется.

Белаш встал из-за бака, посмотрел на Пасько, выуживающего ложкой из чайника разбухшие компотные абрикосины. Тот все понял:

— Пойдешь?

— Пойду.

Не успел Вадим и шага сделать, как по трансляции объявили:

— «Новому дежурству и вахте построиться для развода на юте…»

И тут же из кубрика второй башни выглянул дневальный:

— Белаш, к телефону!

Непонятно почему, но у дальномерщиков-визирщиков не было в кубрике телефона, а у вот у комендоров был. Поэтому для того, чтобы поговорить с каким-нибудь постом на корабле, матросам носовой группы управления всегда приходилось ходить к соседям.

Вадим взял трубку и услышал:

— Белаш? Это дежурный по кораблю. Заболел ютовый. Срочно подменить!

В другое время Вадим изматерился бы. И так стоят на вахте сутки через двое, а то и сутки через сутки. И тут еще вне очереди. Но сейчас Белаш очень обрадовался. Однако, вернувшись в кубрик, спокойно кивнул Слепе:

— Если Морозов снова за мной пошлет, скажи — я на вахте… Зайду к нему завтра, как сменюсь…

— А картошечка? — жалобно чуть ли не простонал опустошивший свою миску Шуша. Он, видимо, предвкушал дополнительный, вкусный «чифан», который «жители» КДП собирались приготовить после ужина.

— Тоже завтра, — кивнул Вадим и стал собираться на вахту.

«Сердца матросские нежности полны»

Темнов был очень доволен тем, что корабль просто перейдет из Владивостока в Совгавань и все обойдется без стрельб. Поужинав и решив дописать письмо, Олег уселся, устроился на маленьком трапике под иллюминатором между рундуков. Рука было сразу потянулась к нагрудному карману, к книжке «Боевой номер», за калькой-обложкой которой лежал свившийся колечком черный волосок. Но Темнов остановил себя и полез в брючный карман, вытащил немного помявшийся листок бумаги. Положив его на крышку рундука, разгладил ладонью и прочитал про себя ранее написанное:

«Привет!

У меня все хорошо. А по поводу нашего разговора вот что я решил…»

Все было не важно в этом письме. Можно написать дальше хоть про погоду, хоть про «чифан», хоть про то, что снова вышли в море. Все было не важно, кроме одного-единственного слова. Среди любых фраз он должен вставить несколько букв, которые изменят его жизнь. Всю его жизнь.

Олег сжал в кулаке авторучку. Его никто не заставлял. Он мог дописать начатое, а мог не дописать, мог вложить листок бумаги в конверт, а мог выбросить его за борт. Это письмо, как затяжной выстрел. В его руках. Только от него зависело — выстрелит оно или нет. За Темнова никто не решит: ни Карман, ни Гриф, ни командир башни, ни комдив. Все нужно решать самому.

Отодвинув бумагу в сторону, он все-таки достал из нагрудного кармана книжку «Боевой номер», взял черный волосок пальцами обоих рук, потянул: не распрямляется и не рвется. Выпустил один кончик, и снова перед ним было колечко. Олег провел волоском по щеке. Потянул носом, пытаясь найти, уловить знакомый аромат.

Подумав о женщине, Олег вспомнил Аленку, которая обещала его ждать. Сначала письма от нее приходили каждую неделю. И еще открытки: ко дню рождения, к Новому году, к Первому мая — празднику весны и труда. А потом весточки от Аленки стали поступать все реже и реже: раз в две-три недели, раз в месяц, и становились они все короче, и все чаще в них было про погоду, про новые индийские фильмы, которые показывают в кинотеатре. В памяти Олега застряло из какого-то письма: «Все девчонки как с ума посходили — замуж выходят одна за одной…»

Вскоре Аленка перестала писать. Сначала он думал, что это почта задерживает где-то отправления. Но в очередном письме мать между прочим заметила: «Алена твоя вышла замуж за шофера. Парень недавно вернулся из армии…»

Разозлился ли тогда Олег? Нет, так, поморщился. Никому ничего не говоря, открыл такую же, как у многих других матросов, не запрещенную ни уставом, ни особым отделом голубую тетрадку. Перечитал записанные туда собственной рукой строчки:

«На север весна не приходит.

На сопках цветы не растут.

И есть поговорка на флоте:

"Девчонки 3 года не ждут".

Но я в поговорки не верил,

Был молод и верил тебе.

Твое одинокое фото

Всегда я носил при себе.

Но так продолжалось недолго,

Всего лишь полгода прошло,

И что-то случилось с тобою:

Письма от тебя не пришло.

И вспомнил я службу сначала,

И ту поговорку"годка",

Когда он с усмешкой сказал мне:

"Забудь, не дождется она".

Теперь молодые матросы

Верят, как верил и я.

И вам по традиции флота

Скажу:"Не дождется она!"

Обидятся парни немного.

Три года пройдет и поймут:

Девчонки нас ждут лишь два года

Три года девчонки не ждут…»

Перечитал и подумал: «Правда,"девчонки три года не ждут"». Никого из тех, кто отслужил два года рядом с Темновым, клявшаяся в верности подруга уже не ждала. Каждый по-своему воспринимал новость о том, что его девушка вышла замуж или нашла себе нового кавалера. Кто-то ходил несколько дней мрачнее тучи, кто-то заливал горе одеколоном, кто-то порывался бежать с корабля: разобраться и с девушкой, и с ее новым. Некоторые даже пытались свести счеты с жизнью: вешались, вены вскрывали. Однако большинство, так же как и Олег, поморщившись или скривившись, просто перечитывали записи в своих голубых тетрадках:

«Не гонись за девушкой, как за улетевшей чайкой. Знай: завтра прилетит другая!»

«Любовь девушки — как ремень: чем ближе к ДМБ, тем слабее».

«Будет еще небо голубое, будут еще женщины в постели.

Это ничего, что мы, братишка, на три года малость повзрослели!»

«Скорее лев откажется от пищи, чем женщина от ласки моряка»

«Забыть матроса — это подло,

Не ждать матроса — это грех,

Любить матроса — это гордость,

Встречать матроса — это честь».

«Любить матроса — это риск, зато дождаться — это подвиг».

«Пишу письмо, бумага рвется.

Рука дрожит и сердце бьется.

Где надо точку — ставлю две:

Тоскую очень по тебе».

«Твое письмо мне как подарок.

Об этом ты не забывай.

Ты посылай его без марок,

Но без любви не посылай».

«Та девушка, что в час разлуки

Сумела верность сохранить,

И не ушла в другие руки

Достойна, чтоб ее любить».

«Хочу домой и побыстрей,

Увидеть всех своих друзей.

Подружку милую обнять,

И по ночам спокойно спать».

«Пусть мы драем палубы, чистим гальюны.

Но сердца матросские нежности полны».

«Девчонка на гражданке гуляет,

Бокал поднимает за тех, кто вдали.

И, выпив до дна за тебя, забывает,

Другого пригрев на груди».

«Моряка ждут двое — мать и море».

«Я поднимаю свой бокал,

За тех, кто ждал и не предал,

Я пью за тех, кто всех милей,

Я пью за наших матерей».

Мудрость многих поколений матросов подготовила Олега к тому, что Аленка его, скорее всего, не дождется. Узнав от матери, что девушка выходит замуж за парня, который недавно отслужил, Темнов подумал, что, вернувшись, легко найдет себе другую. Может быть, точно так же просто украдет у какого-то солдата или матроса. Это жизнь. «Сегодня — тебя, завтра — ты», — говорил Бугор. И Олег с ним соглашался, как соглашался и с тем, что записал себе дальше в голубую тетрадку, с тем, чему не учат ни в школе, ни в ПТУ:

«Военкомат — страна чудес,

Зашел туда — и там исчез».

«Сурова жизнь, коль молодость в бушлате и юность опоясана ремнем!»

«Придержи свои нервы, братишка,

Стисни зубы и ровно дыши.

Ты не первый и ты не последний,

Все служили, и ты отслужи».

«Тому, кто видел корабли

Не на конфетном фантике,

Кого еб. и, как нас еб. и,

Тому — не до романтики…»

«Кто служил, тот в цирке не смеется!»

«Военная служба ума не дает, но дурь вышибает».

«Дайте матросу точку опоры, и он сразу же уснет».

«Куренье сокращает жизнь, а перекур — службу!»

«Запомни сам, матрос, и передай другому: чем больше спишь, тем ближе к дому».

«ДМБ — не девушка, мимо не пройдет!»

«Моряк должен уметь подходить к причалу, к столу и к женщине».

«Моряк никогда не бывает пьян — его просто качает».

«Не судите, девчонки, матроса,

Если видите, что сильно он пьян.

Лучше в душу к нему загляните,

И увидите, сколько там ран».

«Отец и Мать, вы ждете сына,

Дай бог здоровья вам на век.

Для офицера — я скотина,

Для вас я — сын и человек».

«Матрос! Помни! Когда ты спишь — противник не дремлет! Спи больше, изматывай врага бессоницей!»

«Труд для матроса — это праздник.

А какой дурак в праздник работает?»

«Я в золотой готов коляске

Екатерины прах возить

За то, что продала Аляску,

А то пришлось бы там служить».

«Военная служба — это доменная печь, из одних получается сталь, из других шлак».

«Военная служба — это единственное место, где можно узнать, любят тебя или нет».

«Военная служба — это единственное место, где не жалеешь о прошедшем дне».

«Военная служба — это однообразие, доведенное до безобразия».

«Военная служба — это школа для мужчин, а для девушек суровый экзамен на верность и выносливость».

«Жизнь — это книга. Военная служба — это страницы, вырванные из этой книги. На самом интересном месте…»

«Поверь братан, наступит час,

Построят нас в последний раз,

И зачитают нам приказ,

Об увольнении в запас».

«Братуха, верь! Взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Когда из списков этой части

Исчезнут наши имена».

«Кто не был — тот будет, кто был — не забудет!»

«Такую вот службу я, сын, отслужил.

И сейчас презираю всех тех, кто косил…»

«Я здесь пишу не для забавы,

Не для того, чтоб много знать,

А для того, чтоб на гражданке

Все эти годы вспоминать…»

Олег аккуратно вложил черный волосок в книжку «Боевой номер», вернул ее на место. Снова взялся за недописанное письмо. Перечитал:

«Привет!

У меня все хорошо. А по поводу нашего разговора вот что я решил…»

Набрал полную грудь воздуха и продолжил письмо следующими словами:

«…надо все-таки за собой больше следить. Тогда и командиры и корефаны будут более уважительны. Так что хочу…»

Олег выдохнул, сделал паузу, вздохнул, посмотрел на дневального, на кубрик и снова, набрав полную грудь воздуха, написал то, что должен был:

«…хочу купить себе новую бескозырку, а то старая совсем поистрепалась…»

После этих, многое значащих для получателя слов все пошло гораздо легче. Он написал и про отвратительную местную погоду, и про «чифан», и про то, что снова вышли в море. Закончив с письмом, Олег старательно вывел на конверте буквы адреса, цифры индекса. Наслюнил было палец, но потом вытер его о робу: заклеивать не стал. Сунул письмо в тот же брючный карман. Думал, что, покончив с посланием, успокоится, но расслабиться не удавалось: как будто все-таки не доделал что-то. Олег попенял себе: надо бы сейчас же заклеить конверт и послать дневального, чтобы тот сходил до помещения клубной команды и бросил послание в почтовый ящик. Тогда уже точно будет покончено с письмом, и можно забыть про него. Но что-то скребло на душе, что-то мешало сейчас же довести дело до конца. Темнов догадывался, что это за «что-то», но не хотел думать о нем. Чтобы отвлечься и расслабиться, направил мысли на другое. Вспомнил, как, простившись с родными и Аленкой, прибыл в «учебку» на Русский остров: «Я не забуду много лет, прозрачный суп и черный хлеб…»

Но и о проклятой «учебке» Олегу думать тоже не хотелось. Гораздо приятнее было вспоминать жизнь после Русского острова. Темнов не только попал на флагман Тихоокеанского флота, но и отправился в увлекательное путешествие на край света.

Повеселев от приятных мыслей, Олег даже стал напевать про себя песенку из голубой тетрадки:

«Я моряк, красивый сам собою,

Мне от роду двадцать лет,

Полюбил девицу всей душою,

Без любви веселья нет.

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх,

Нынче здесь, а завтра там.

Я моряк, с акулами знаком,

Я с пеленок вырос моряком,

У меня дорога широка,

Вот какой характер моряка.

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там…»

Немногим призывникам повезло, как Темнову, прошедшему столько океанов и морей. О таком приключении можно рассказывать и детям, и внукам. Слушать будут, раскрыв рты. Столько дальних стран ему удалось повидать…

Полька-бабочка Воронка

Воронок ждал возвращения музыкантов, которые, как и все после отбоя приготовления корабля к бою и походу, сразу же ушли на большой сбор. Прохаживаясь по кубрику, Сергей чувствовал себя очень необычно: казалось, дрожит не только палуба под ногами, но и что-то в животе, а еще немного нарушилась координация движений. Приятного в этом было мало, но он не сомневался, что привыкнет к морскому волнению. За несколько дней на корабле Воронок много к чему приспособился, многому научился. Он уже свыкся с тем, что по утрам матросов поднимает гимн Советского Союза. Раньше Сергей любил эту красивую, торжественную мелодию, но теперь ненавидел и не понимал: какой дурак придумал будить ею спящих пацанов?

Соскочив утром со шконки и уже не удивляясь, что Бес и другие усатые продолжают спать, Воронок привычно выбегал на верхнюю палубу, затем по трапу на стенку, где экипаж, представленный, в основном, молодыми матросами, делал утреннюю зарядку. Немного помахав руками, проснувшись и разогревшись, Сергей возвращался в кубрик и, убирая свой матрас с рундуков, наблюдал, как командир оркестра стаскивает со «шконок» недовольных таким пробуждением усатых.

Пока Воронок ходил в гальюн, Корыто уже возвращался в кубрик с завтраком. После приема пищи Сергей теперь уже вместе со всеми выходил на утреннюю поверку. Большинство усатых, правда, на верхнюю палубу подниматься не собирались:

— Скажете, что я после вахты… А я — перед дежурством… Я — на вахте, за дневального пока посижу…

Так что выстраивались в два ряда на корме-«юте» корабля большей частью опять же молодые матросы. Офицеры, которые появлялись перед строем в полном составе, матерились и засылали гонцов по кубрикам, пытаясь вытащить наверх всех «послепередвахтенных». Но усатые все равно не выходили, и командирам не оставалось ничего другого, кроме как доложить:

— Весь личный состав подразделения построен за исключением тех, кто находится на вахте…

Под звуки оркестра вахтенный старшина поднимал военно-морской флаг на флагштоке. После этого старший помощник корабля зачитывал разные инструкции, приказы по флоту и флотилии. На старпома очень неодобрительно смотрел отвечающий за состояние верхней палубы главный боцман: ему очень не нравилось, что Хайлюк, будучи малого роста и желая видеть всех, забирался ногами на грибок вентиляции. Воронку объяснили, что нельзя браться за поручни-«леера» на бортах, вставать на крашенные части и любые механизмы. Но старпом вот себе позволял…

После построения была утренняя приборка, в которой и Воронок также теперь принимал участие. «Тянуть» палубу было не так уж сложно. Единственное, что делать это полагалось быстро, так что пару раз он упал и «подмочил свою репутацию».

Оказалось, что не только приборку, но и все на корабле нужно делать бегом. Особенно нельзя медлить на трапе: легко можешь получить пинка от тех, кто за спиной. Так что Воронок поспешал, громко стуча каблуками по балясинам. Более опытные матросы не сбегали, а съезжали по трапу, опираясь руками на поручни.

После приборки на корабле начинались проворачивание механизмов на боевых постах, следом — учебные занятия, тренировки, а у корабельного оркестра — репетиции. Воронок и Удод посвящали это время изучению корабля, распорядка дня и приведению формы в порядок.

Корыто помог Сергею с помощью бритвенного лезвия обрезать голенища сапог, которые выдали в экипаже:

— Это же корабль, а не казарма. Неудобно здесь с таким длинными голенищами…

Так что получились у Воронка кирзовые «полусапожки». Никто на них не обращал внимания, но Сергею, конечно, очень хотелось иметь настоящие матросские ботинки на резинках — «прогары». Выдадут ему такие, однако, еще только через год.

Также Корыто помог сделать новые погоны по трафарету: экипажевские на корабле «не котировались». Для изготовления «правильных» брался кусок старой робы, выкраивался «квадратик» и на него через вырезанные буквы краской наносилось «ТФ» — Тихоокеанский флот. Трафаретом же сделали Воронку и надпись на нашивке нагрудного кармана. На ней указывается боевой номер, пропечатываемый черной краской по белой основе. На эту белую основу пошли кальсоны, которые выдали в экипаже. Когда в кубрике их увидели среди прочих вещей аттестата, то долго ржали:

— Солдат что ли? Матросы кальсонов не носят.

Так что чистые кальсоны пошли на изготовление боевого номера. Остатки «солдатского» нижнего белья Корыто посоветовал сохранить и использовать для изготовления подворотничков для «сопливчика». Их подшивают, чтобы следить за чистотой шеи. Три подворотничка, вместе с другим вещевым аттестатом, выдают раз в год, но через несколько стирок от них ничего не остается. Так что приходится изготовлять «подшивку» из подручного материала: большей частью из кальсонов и рваных простыней.

Пока трафаретили, Корыто объяснил Воронку:

— Боевой номер присваивается на корабле мичманам, старшинам и матросам. Он состоит из трех частей: первая часть — цифра или буква — указывает, в какой боевой части или службе ты находишься согласно расписанию по боевой тревоге. Вторая часть указывает номер боевого поста. Третья часть определяет принадлежность к боевой смене. Каждый матрос на корабле отвечает за определенный пост, заведование, и его роль никто другой не дублирует.

Попутно Сергей также узнал, что на корабле несколько боевых частей: штурманская — БЧ-1, ракетная (ракетно-артиллерийская, артиллерийская) — БЧ-2, минно-торпедная — БЧ-3, связи — БЧ-4, электромеханическая — БЧ-5, авиационная — БЧ-6, радиотехническая — БЧ-7. На «Суворове» не было ни минно-торпедной боевой части, так как во время модернизации с крейсера сняли торпедные аппараты, ни БЧ-6, так как не имелось самолетов и вертолетов. Сергей уже знал, что на корабле нет лишних людей: все члены оркестра относились к БЧ-2 и по боевому расписанию были артиллеристами — вспомогательным, «приходящим» личным составом. Музыканты, а вместе с ними и корабельные писари, почтальон, библиотекарь, сапожник, киномеханик, становятся к элеваторам, подающим снаряды и заряды из артиллерийских погребов наверх к орудиям. Воронок числился «приходящим» в зарядном погребе первой башни главного калибра. Так как он еще не был допущен к исполнению обязанностей, то перед первой цифрой боевого номера ему временно проставили цифру «0».

Бес дал Воронку и саму книжку «Боевой номер», в которой расписаны обязанности согласно присвоенным цифрам:

— Здесь есть все, что ты обязан знать и делать по всем корабельным расписаниям. Потеряешь — убью. Все книжки «Боевой номер» — на особом учете. Ты должен всегда носить книжку при себе в нагрудном кармане и знать свои обязанности наизусть. Так что учи…

Воронок заглянул в книжку: «Расписание по боевой тревоге (боевая готовность № 1)… Расписание по боевой готовности № 2… Расписание по приготовлению корабля к бою и походу… Расписание по борьбе за живучесть корабля… Расписание по борьбе с подводными диверсионными силами и средствами (ПДСС)… Расписание по приему (сдаче) оружия и боеприпасов…»

Конец ознакомительного фрагмента.