Годин

Александр Ермак, 2020

Алексей Годин родился при Хрущеве, учился и служил в армии при Брежневе, вошел в науку при Горбачеве и Ельцине. При Путине талантливый русский ученый пытается разгадать тайну «синей папки» – одну из удивительных загадок природы. Он мечтает поставить свое открытие на службу Отечеству и всему человечеству. Хотя ему мешают и люди, и обстоятельства, Алексей Годин намерен довести дело всей своей жизни до конца. В России…

Часть вторая. Обретение

«В списках не значился»

Когда вошел домой, первое, что бросилось в глаза, это то, как постарели мать и отец. Всего-то два года прошло, а они осунулись, как-то потускнели, лица у обоих покрылись морщинками. Зато расцветала сестренка. Она уже была почти подростком. Неугомонная, после объятий всей семьей умудрилась за несколько минут показать брату дневник, фотографии всех одноклассников, пропиликать что-то на скрипке и немного пожаловаться на родителей:

— Держат меня дома взаперти! Гулять одну не отпускают, а сами после работы почти никуда и не ходят. Только в аптеку для них бегаю.

Алексей пообещал Лиле прогуляться с ней по улицам Дальнедорожного.

— В солдатской форме!

— Конечно!

Сводить ее в парк и накормить мороженым.

— Эскимо! И еще пломбир!

— Обязательно!

Все ей хотелось прямо сейчас, и она просто вцепилась в брата, не отпускала его.

А ему прямо сейчас нужно было другое. После первых расспросов родителей о делах, о здоровье он все не решался спросить. А мать и отец будто забыли, что это его очень интересует. В конце концов не выдержал:

— А Катя? Давно ее видели? — Глянул на часы. — На работе, может быть, в это время? Писала мне, что закончила учебу и теперь работает в кафе: торты вроде делает…

— Торты не торты… — Как-то странно усмехнулся отец.

— Дома она, — поджав губы, уронила мать и добавила: — Но лучше бы тебе к ней не ходить.

— Почему это? — Не понимал Алексей.

— Так она же… — Раскрыла было рот сестренка, но ее за плечо оторвал от брата отец. — Брысь!

Видя, что родители больше ничего не хотят добавить, Алексей кивнул:

— Ладно, я пошел!..

Дверь открыла сама Катя. Ее глаза сначала широко распахнулись от удивления. Потом она их опустила. Опустил свои и Алексей:

— Как ты… поправилась!

Она вновь взглянула на него, невесело усмехнулась:

— Ага, поправилась. Ты что не понял? Леша, я — беременная!

— Действительно, не понял… — Снова и снова, как будто не веря, проводил глазами по ее фигуре сверху вниз, снизу вверх. — Ты же писала, что ждешь меня! И ничего… такого!

— Не хотела тебя расстраивать. Тебе же там, наверное, и так не сладко было.

Понял, почему об этом ничего не написали и родители:

— Не сладко…

За спиной Кати показалась ее мать в синем халате, всплеснула руками:

— Ой, Лешенька из армии вернулся! Какой красивый в военной форме! Детки, что же вы через порог разговариваете? Заходи, дорогой гость, проходи в дом!

Голос ее был необыкновенно ласков. Годин помнил: мать Кати всегда посматривала на него с недоверием, с каким-то подозрением, а тут вдруг такое гостеприимство.

Катя пожала плечами:

— Хочешь, зайди.

Алексей мотнул головой:

— Спасибо, в другой раз, дома свои ждут. — Сглотнул. — И кто, кто — отец?

— Валера… — Отвела взгляд Катя.

— Валерка, Валерка окаянный обрюхатил! — Чуть ли не взвопила мамаша. — И жениться, паразит, не хочет! А как же ребеночек-то будет без отца? И Кате нужен нормальный муж, а не пьянь какая-то. Чтобы заботился о семье. Всякой твари по паре! Не тому доверилась моя девочка. Ой, не тому! Не смогла правильного мужчину выбрать. Ошиблась, с кем не бывает… Но все же поправимо. Ну, заходи, заходи, Лешенька. Мы ведь тебя так ждали, так ждали, думали, как все у вас устроится…

Алексей снова мотнул головой:

— Ждали, вижу… Спасибо! В другой раз!

Резко развернулся и шагнул к лестнице.

— Леша! — Как-то визгливо вскрикнула Катя. — Не виновата я! Он, он меня…

Годин остановился и оглянулся:

— Что он?!

Катя ничего не ответила, снова опустила глаза. Алексей быстро зашагал по лестнице.

— Леша! Ты приходи, приходи! — С каким-то отчаянием крикнула вслед мамаша.

Пока шел к своему дому, успел подумать и о Кате, которой напрасно доверял, и о Валерке, которому стоило набить морду. На душе было противно. Алексей так предвкушал эту встречу с Катей, представлял себе, как обнимет, как поцелует, прижмет, а потом случится то, что они отложили на два года. Ну вот, случилось, но не с ним. Годин сплюнул. В армии правильно говорили: «Весь мир — бардак, все бабы — бл…ди!» Еще удивлялись, что Алексея ждет его девушка, многих переставали ждать уже через несколько месяцев разлуки. «Ждет! Дождалась!» Снова сплюнул.

Година просто разрывало изнутри. Хотелось одновременно и бутылку водки выпить прямо из горла, и бить, крушить все вокруг, не разбирая, кто прав, кто виноват. Без остановки! Ох, подвернулся бы сейчас Валерка!

Он сжал кулаки и остановился, не доходя до дома. Оглянулся. Снова пошел. Назад, к дому Кати. Не доходя до ее подъезда, остановился. Потоптался на месте. Снова пошел. Но уже к дому Валерки. Через пару десятков шагов остановился. Постоял, усмехнулся вдруг и снова пошел. На этот раз точно домой. С каждым шагом ощущал себя все лучше и лучше, ведь больше не нужно думать о том, о чем он столько думал в армии, — о семейной жизни с Катей и ее родителями. Алексей и желал, так же как его отец, иметь жену, детей, но и не хотел жить при этом предсказуемо, как все вокруг в Дальнедорожном или Потаповке, скучно. Он легко представлял себе, как Катя родит одного, второго, может быть, третьего. Как превратится в свою мать, которая без остановки пилит мужа за дело и без дела. Алексей многое мог представить в такой семейной жизни, кроме одного: о чем они будут говорить с Катей в промежутках между ссорами и домашними делами. Или станут молча лузгать семечки у телевизора, по которому в сотый раз идут «Карнавальная ночь», «Кубанские казаки», «Свинарка и пастух»? Снова усмехнулся, покачал головой: вот же, все решилось само собой. В его жизни больше нет этой девушки, к которой, как оказалось, кроме прежнего физического влечения и нынешней обиды ничего у него и не имелось. Он теперь абсолютно свободен. Химический элемент «Годин» вырвался из чужой клетки таблицы Гименея.

Домой зашел с легкой задумчивой улыбкой на лице. Отец озабоченно поинтересовался:

— Надеюсь, ты не наделал глупостей?

— Нет!

Мать обняла:

— Если невеста уходит к другому, еще неизвестно, кому повезло.

— Так точно! Порядок в танковых войсках!

В его комнате теперь жила Лиля. Вместо фотографий рок-музыкантов на стенах висели девичьи картинки. На полках рядом с учебниками и тетрадками — несколько кукол разных калибров. Нажал на кнопку магнитофона — работает. Как будто никто и не включал его с тех пор, как Алексей крутил эту бобину последний раз перед армией:

«В суету городов и в потоки машин

Возвращаемся мы — просто некуда деться!

И спускаемся вниз с покоренных вершин,

Оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце.

Так оставьте ненужные споры!

Я себе уже все доказал —

Лучше гор могут быть только горы,

На которых еще не бывал.

На которых еще не бывал…»

Залез в свой ящик стола. Синяя папка лежала на месте. В ней все в целости и сохранности. Жадно перечитал содержимое и удивился: по-прежнему почти все помнит наизусть.

Первые дни прошли в радости встреч с тетей, одноклассниками, разными приятелями. У магазина столкнулся с Валеркой, сжимающим в руке бутылку портвейна. Завидев Година, тот хотел было шмыгнуть в сторону, но Алексей не упустил его. Злость на этого ханурика прошла. Мирно протянул руку:

— Привет!

Валерка, ожидая самого худшего, осторожно протянул в ответ свою:

— Привет! С возвращением! — Кивнул на бутылку в другой руке. — Бухнём? Обмоем?

— Нет, некогда мне. А у тебя какой повод?

— Да какой повод… Так, ничего особенного, — отвел глаза.

— Да ладно, чего скрывать-то! Знаю! Поздравляю! Ты ведь женишься на Кате?

Валерка насупился:

— Думал, аборт сделает, но ей родители не позволяют. Так что, наверное, придется.

— Наверное?

— Ну, придется.

— Придется!

Потом Алексей рванул в Потаповку. С трудом открыл заржавевший замок на синей двери. Все на своих местах, и слишком тихо в доме.

Все его друзья также благополучно вернулись из армии. Митяй и Андрюха с ходу женились на потаповских девушках, которые их провожали и ждали из армии. Дождались.

Николай как раз накануне приезда Алексея тоже со своей заявление в ЗАГС подали. Но этот друг женился не на местной. Провожавшая в армию ждала, Николай же сам ей написал: встретил, полюбил другую. Служил он на Сахалине и привез оттуда диковинную для Потаповки девушку — тоненькую, смуглую русскую кореянку. Попросил родительского благословения. Мать с отцом приняли, не упирались:

— Что ж, теперь в нашем русском роду кроме мордвы, татар да осетин еще и корейцы будут.

Друзья приезду Година, конечно, обрадовались. Просидели за столом да на берегу Енюшки всю ночь. Одну. В последующие дни виделись уже ненадолго: то ли жены-невесты своих половинок придерживали, то ли, правда, у каждого было полно неотложных семейных дел. И ему они советовали:

— И тебе жениться пора, Леха! Иначе жизнь, понимаешь, получается какая-то неполная…

Он и сам это чувствовал. С одной стороны, то, что Катя сошлась с Валеркой, принял с облегчением, с другой — хотелось заполнить кем-то ту пустоту, которая образовалась после разрыва с невестой. И друзья со своими семьями были уже не такими близкими, и от родителей он за два года службы хоть и немного, но отвык, отдалился.

Ближе к вечеру зашел к соседке Зине, за которой ухаживал до армии. Та Година встретила с радостью и большим животом — как и Катя, была беременна:

— Эх, Леша, я бы тебя дождалась, если бы сказал, что хочешь, чтобы ждала. Но ты же не сказал!

— Не сказал!..

Немного поговорили о погоде, о видах на урожай картошки. Зина глянула на его запястье:

— Сколько времени? Сейчас муж придет с работы, надо ужин на стол накрывать! Хочешь с нами?

— Нет, спасибо!

Вернулся к себе. В застоявшемся без хозяев доме было неуютно. Просто без дела шататься по деревне — тоже приятного мало. Наутро сходил на синекрестовое деревенское кладбище, попрощался с дедушкой и бабушкой. Зашел к соседям с противоположной от дома Зины стороны.

Его встретил старик Прокопыч:

— Какой ты, Лешка, вымахал-то!

— А где?..

— Похоронил я, Леша, свою старуху, — и заплакал. — Горше нет жизни без нее, без моей ласточки…

Было очень жалко доброго старика Прокопыча, с которым всю жизнь дружили Годины. Дедушка Алексея тоже ведь потерял свою жену, но никогда не плакал при внуке. Все держал в себе. Может, потому так быстро и ушел вслед за бабушкой?

Обнял на прощание друзей. Все как-то виновато спрашивали:

— Когда теперь приедешь?

— Не знаю!

Он и правда не знал…

Приехав в Дальнедорожный, несколько дней провалялся на синем диване, прогулял по улицам. Очередным вечером мать с надеждой спросила:

— В институте восстановишься?

— Нет.

Отец, пуская папиросный дым из-за «Комсомольской правды», продолжил мысль матери:

— Сынок, надо что-то решать. Снова на завод пойдешь?

— Можно и на завод.

— Кем?

Кем? Снова нарядчиком — на «женскую» работу? Для его возраста уже не солидно. Более серьезный вариант: попроситься на какую-нибудь технологическую операцию учеником, подмастерьем. Проработать несколько месяцев, набраться опыта, а потом сдать на разряд и получить таким образом приличную профессию, нормальную зарплату. Новую Катю? Квартиру от завода? Жизнь «как у всех»? А чем он лучше всех?

Не в силах ответить на эти вопросы, Алексей не усидел дома, пошел на улицу и напился рядом со школой в какой-то случайной компании, в которой его кто-то узнал и пригласил на «пару глотков»:

— Алексей, иди к нам! Тебе же после армии надо…

Утром отец поинтересовался:

— Болит голова?

— Болит!

— И у меня болит. И особенно у матери. А у нее и так со здоровьем не очень. Хватит болтаться, иди на завод…

Съездил в институт и, несмотря на уговоры в деканате, забрал документы. Пошел на завод учеником, чтобы только занять себя чем-то и не расстраивать родителей. Хотя бы еще на какое-то время. Успокаивал себя: «Оно же у меня еще есть. Мне же всего двадцать лет». И тут же вспоминал, что и друзьям столько же, а у них уже и работа постоянная, и семьи…

Поначалу поставили загружать-разгружать печь для обжига. Работа несложная, но ответственная — можно запросто пережечь керамику. Глядя через специальное окошечко внутрь печи, Алексей нередко просто забывался. Казалось, он мог смотреть на процесс превращения мягкой глины в твердую керамику вечно. Спрашивал, что в нее добавляют, при какой температуре и как долго месят, обжигают. Работающие рядом одобрительно кивали:

— Наша смена подрастает. Толк вроде будет из парня…

Вокруг было немало свободных заводских девушек. Они с удовольствием заговаривали с отслужившим, вполне симпатичным парнем, но Алексей в каждой из них видел Катю. Все разговоры у заводских подруг крутились вокруг будущей квартиры, возможной премии, покупки дефицитных обоев, фирменных джинсов, желанной поездки в синеморные Сочи или Прибалтику. А мир, судя по телевидению и отцовской «Комсомолке», жил своей, совсем другой жизнью:

«Индира Ганди вновь стала премьер-министром Индии…

Академик Сахаров — разработчик термоядерного оружия, активно выступающий за прекращение или ограничение испытаний ядерного оружия, а также в защиту репрессированных, лишен всех правительственных наград СССР и сослан в город Горький…

Английский парламент в связи с вводом советских войск в Афганистан проголосовал за бойкот московской Олимпиады…

Советский Союз произвел запуск космического корабля „Союз-35“, пилотируемого экипажем в составе командира корабля Л. И. Попова и бортинженера В. В. Рюмина, осуществивших 10 апреля стыковку корабля с орбитальным комплексом „Салют-6“ — „Прогресс-8“. После рекордного 185-суточного полета космонавты возвратились на Землю…

На экраны вышел первый советский фильм-катастрофа „Экипаж“…

На экраны СССР вышел фильм Андрея Тарковского „Сталкер“ по мотивам романа братьев Стругацких „Пикник на обочине“…»

Годин прогуливался то с одной, то с другой. Пытался не только целоваться, но и говорить об устройстве Вселенной, о месте каждого человека не только на заводе, но и в космическом бескрайнем просторе. Ответом ему обычно был испуг в глазах, и тогда снова приходилось целоваться. Когда же вдруг становилось совсем тошно, то он сбегал из кинотеатра прямо посреди индийского фильма или без слов и действий бросал изумленную девушку возле двери ее квартиры…

«Послали нас помогать колхозникам. Вячеслав — командир отряда, первый комсомольский деятель. Одна мадам перед строем сказала, что не расслышала имя. Он ее спросил, из какого она вуза.

— Из полиграфического!

— Из какого?

— Из полиграфического!

— А мне показалось, из порнографического!

Все в восторге.

Он демократичный руководитель. „Но не путайте меня с начальником штаба. У него более красивые усы, чем у меня. С коллегами мужского пола хорошо понимаем друг друга, потому что мужчины. С коллегами женского пола всегда хорошо понимали друг друга“. Тупее тупого.

Женя — одна из девочек в комнате. Ее отец — районный руководитель, знакомый моего отца. Мы с ней ездили в сентябре прошлого года вместе в Москву… Взялась читать Гессе „Степной волк“, но бросила… Женя курит с девятого класса. Родители не знают. Осталось сказать, что и выпивает, и с мужчинами… близка.

…

Галя смотрит на свои брюки:

— О, как похудела. Как на мне штаны обвисли…

Безотказный способ побудки придумали командиры. Утром все общежитие начинает дрожать от тяжелых звуков Pink Floyd. Голова взрывается. Конечно, не хочется работать. Но не хочется уже и спать.

После обеда под лозунгом „Наши стога — самые лучшие стога в мире“ дается воля творческому воображению — как сделать стог, чтобы скрыться от жары и от шефов. Вечером дискотека — нужно куда-то девать накопленную энергию.

…

Нашла четырехлистный клевер. Девочки твердят:

— Повезло!

Обычно у клевера три листика. С четырьмя встречается редко. Первый листик — это успех, слава, популярность и жизненная энергия. Второй лист — денежное благополучие, достаток в доме и душевная гармония. Третий лист — любовь, вера и надежда. Четвертый лист — здоровье, сила рода и долголетие. По поверьям, Ева забрала четырехлистник из рая, чтобы он напоминал о счастливом времени в ее жизни. А еще клевер с четырьмя листами служил в Древнем Египте оберегом от магического воздействия и потусторонних сил. Нужно засушить и хранить такой листочек: будет тебе в жизни счастье…

…

Помню, маленькой часто смотрела на вербу за домом и всегда думала, что на нижней ее ветви кто-то обязательно повесится. После одной бури эта ветка сломалась, и я вздохнула с облегчением.

Когда была маленькой, веки у меня были голубыми, и старшая сестра с подругой спрашивали, как я это делаю. Я нашла простое объяснение, которое пришло мне в голову: не мою глаза. Они спросили, как долго не мою. Не очень себе представляла время и сказала три-четыре недели и при этом сама себе верила.

…

Вчера сошла с ума.

…

Сегодня не меньше. Полный срыв.

На пляже прихватили нервы. Вернулась — спина белая. Прекрасный повод разреветься. Так сильно разревелась.

Ищу смысл…

Мои говорят о писании, о немецком, о построении моего будущего. Предлагают тысячи вариантов, и, когда спрашивают, какой из них предпочитаю, всегда отвечаю, что у меня есть лучший вариант. And that is a suicide. Почему нет? Это очень легко сделать. У меня еще гарантированные четыре года, постараюсь их провести более-менее интересно. И потом… Что мне мешает? Только мои этого не вынесут.

Та злая собака спросила меня, почему я выбрала переводчество. Сказала, от любопытства. Как вообще из любопытства живу. Посмотреть, что случится со мной. Но становлюсь все более честолюбивой и менее любопытной…

He… His… Him…

Разлука — вот какая штука: не ожидая ничего, мы вздрагиваем не от стука, а от надежды на него.

Проклятая женская природа. Или, по крайней мере, моя. The one thing I really need is love. Not the kind Misha or Gleb gave me…

Или становлюсь умнее с возрастом, или… очень плохо, если другой вариант, т. е. много понимаю, трезво оцениваю, но не могу ими жить. Знаю: что упало, то пропало.

Чувствую, что еще маленькая для многого. И одновременно очень старая. Уже так мало мне осталось жить.

Наши меня настраивают, что нужно выйти замуж — иначе получу комплекс старой девы.

Нужно писать — начинаю страдать, что не гениальна. И еще: не красива, не талантлива, не добрая и ленивая, не смелая, не свободная, не самостоятельная, у меня нет идей, друзей, веры, надежды…

У нас в сердце,

Как в сберкнижке,

Есть море, мама и братишки.

Все остальное ерунда.

Ерунда!!!

Опускается ночь за окном,

Как грязные шторы больниц,

Мне от всех вас уйти бы тайком,

Чтобы знать, что значило жить…

Читаю Достоевского. Понимаю, что нельзя так просто прожить свою жизнь. Нужно посвятить, отдать себя чему-то действительно ценному. Не обязательно в глобальном смысле. Даже если по-настоящему поможешь одному человеку, нуждающемуся в тебе, это уже стоит жизни…

Все думаю о Майтрипале — о моем институтском смуглом южном друге. Он сражался на родине на берегах Индийского океана против угнетения своего народа. Учится сейчас у нас, но если после окончания вернется домой, то его посадят в тюрьму. Он уже сидел там, рассказывал, как ужасно быть политическим заключенным. Один из его вариантов, чтобы остаться в Союзе, — жениться на советской девушке. Может, мне стоит выйти за него замуж и спасти таким образом хорошего человека?..»

На заводе работал все тот же инженер-технолог Драгунов, который еще до того, как Алексей ушел в армию, приметил его интерес к разным материалам. Видя, что Годин не теряет любопытства к производству керамики, принес ему «Справочник для поступающих в высшие учебные заведения».

Алексей удивился:

— Зачем? Я уже один раз пробовал учиться в институте.

Драгунов пожал плечами:

— Я помню, в педагогическом.

— Ну да.

— Но не о педагогике речь. Тебе ведь в цеху нашем интереснее, чем в школьном классе, так?

— Так!

— Уверен: при твоем интересе тебе сначала нужно окончить вот это учебное заведение, а потом уже на таком серьезном производстве, как наше, работать. Открой там, где закладка.

Закладка была на странице ИМИС (Институт материалов и сплавов).

— Почитай условия поступления. Ты же неглупый парень, думаю, можешь поступить.

— Спасибо… — Несколько растерянно ответил Годин.

Да, он однозначно не хотел учиться в педагогическом, но как-то не задумывался над тем, что есть вузы, в которых изучают то, что ему действительно казалось любопытным, — свойства разных материалов: и металлов, и той же керамики. Алексей с увлечением принялся изучать описание специальностей, учебных программ, условия поступления. Учиться там, где изучают керамику, сталь, свинец, — это же должно быть очень здорово.

— То, что надо! Как же я раньше-то…

Наверное, он поспешил забрать документы из педагогического — говорят, что можно было просто перевестись из одного вуза в другой. Но теперь нужно снова сдавать экзамены на общих основаниях. Впрочем, его это не испугало.

После решения поступать в ИМИС сразу стало как-то легче дышать и веселее жить. Годин бодро ходил на завод, после работы спешил домой. Все его школьные учебники сохранились, так что заново увлеченно штудировал химию, физику, математику, английский — готовился к вступительным экзаменам.

Родителям было радостно видеть вдохновленного сына. Они сразу же одобрили то, что тот снова решил учиться в институте. Ничего, что теперь в другом. Даже выгоняли вечерами Лилю из ее комнаты:

— На пару часиков пусти брата. Не нужно ему мешать, пусть готовится.

— Пусть готовится! — Легко соглашалась сделавшая уроки днем сестренка и перетаскивала своих кукол на диван в большой комнате.

Лето стало теплым и приятным. Алексей успел пройтись по всем необходимым предметам, вспомнить все главное, что по ним изучали в школе. На экзаменах чувствовал себя уверенно, хотя и несколько стеснялся находящихся рядом абитуриентов-семнадцатилеток. Разница между ними была всего-то в три года, но они, только что окончившие школу, со своими свежими еще знаниями казались детьми. Одновременно и робкими, и самоуверенными, детьми, не знающими, что где-то существуют «духи», «слоны», «черпаки», «дедушки» — военные люди, абсолютно не ведающие, что такое закон Фарадея или синтез нуклеиновых кислот.

Вот уже и все экзамены позади. У Година уверенные четверки и пятерки. С полученными баллами он обязательно должен быть зачислен.

В назначенный день с утра пораньше отправился в Москву. Хотя и был уверен в себе, но входил в здание института в волнении. В холле на стенде уже были вывешены синие списки поступивших. В алфавитном порядке:

«Агрба,

Архангельская,

Булдаков…»

Алексей быстро добежал взглядом до «Г»:

«Газимов,

Германчук,

Глазова

…

Горкин,

Горяев…»

Какой Горкин, какой Горяев? Они же должны быть после Година.

Алексей снова заскользил взглядом по списку:

«Газимов,

Германчук,

Глазова,

Гликман,

…

Горкин,

Горяев…»

Година не было в списке зачисленных.

— Суконников Арнольд Брониславович! — Кто-то громко прочитал из-за спины. — Зачислен! — Алексея похлопали по плечу. — Зачислен, а как же иначе!

Годин развернулся:

— Поздравляю!

Пухловатый паренек, ростом чуть ниже Алексея, поглаживал себя по круглой, светлой голове с жиденькими волосиками и самодовольно улыбался:

— Ну, и я тебя!

— Не с чем…

— Что, не поступил?

— Нет.

На лице паренька появилось покровительственное сочувствие:

— Бывает, старичок! Не расстраивайся, готовься лучше и на следующий год, может быть, поступишь. Если достоин, конечно, такого института…

Алексей кивнул и на ватных ногах отошел от стенда. Что теперь делать? Возвращаться на завод и поступать на следующий год? А если не поступит и на следующий? Позор: Алексей Годин, один из самых успешных в их школьном классе, ранее уже учившийся в вузе, не смог после армии поступить в институт. Не достоин? Теперь всю жизнь быть ему простым работягой. С его-то способностями, в которых не сомневались ни учителя, ни родители, ни он сам, в которых Алексей теперь серьезно засомневался… Значит, не подходит он для изучения керамики, свинца, стали…

Годин задумался: прихватить с собой синюю папку и сбежать. Куда? В Потаповке делать нечего, и там будет не уютнее, чем дома. Рвануть на Север? Зафраховаться там? Он уже один раз сбежал — в армию. Теперь — в какую-нибудь экспедицию?

«А путь и далек, и долог,

И нельзя повернуть назад…

Держись, геолог, крепись, геолог,

Ты ветра и солнца брат!..»

Куда угодно, только подальше от дома! Но что это даст? После передышки — в тайге ли, в горах — все равно нужно будет что-то решать. Что-то серьезно решать. Решать и делать. Нужно быть, состояться кем-то в жизни. Хорошо бы, в той жизни, которая по тебе.

Алексей вспомнил прапорщика-кузнеца из военной части. Видимо, не так далеко засунул в память тот разговор, во время которого его позвали на сверхсрочную. Может быть, и правда, стать кузнецом своей судьбы. Работа с металлом интересная и, как Годин понял, весьма прилично оплачиваемая. Будет Алексей пользоваться таким же уважением, каким пользовался прапорщик-кузнец и в части, и у гражданского населения на прилегающей к ней территории. Женится на неплохо танцующей, не растратившей себя бухгалтерше в синем мини-платьице.

А еще вспомнил те слова потаповского деда, которые почему-то никак не стирались из памяти с течением времени: «Даже если не ладится, нужно терпеть, учиться, браться снова и снова, только тогда можешь чего-то добиться… Нельзя никакое дело бросать на полдороге, все надо доводить до конца, до ума». Стыдливо опустить глаза — и снова в цех к печи обжига до следующего лета? Рвануть на Север и поступать на следующий год без какой-либо гарантии поступления? Или все-таки метнуться на гарантированное теплое местечко в армейской кузне?

«Учись, учись Леша!»

Перед тем как выйти из так и не ставшего родным института, снова подошел к стенду, еще раз пробежал по списку счастливчиков:

«Архангельская,

…

Германчук,

…

Годин,

…

Деменюк…»

Годин!

Он снова и снова перечитывал список. Фамилия «Годин» ему не привиделась. Она действительно была в списке. Как и положено, по алфавиту. Только на самой нижней строчке колонки. Алексей, читая в нетерпении, перескакивал взглядом на начало следующей и потому не заметил свою фамилию.

Снова прочитал и выдохнул:

— Годин! Порядок в танковых войсках!

Никуда не надо уезжать! Можно спокойно вернуться домой к маме, отцу, сестренке. Порадовать их и далее радовать себя. Он поступил на «Материаловедение». Теперь разберется, почему так легко плавится и снова застывает свинец, почему из мягкой глины получается сверхпрочная керамика, и, может быть, в синей папке…

Конечно, родители были очень рады. У отца на глазах даже выступили слезы:

— Мы верили в тебя, сынок! Учись, приноси пользу себе, людям, стране, а мы материально поможем, не сомневайся!

— Не сомневайся, мы поможем материально! — Серьезно подтверждала и Лиля.

Мама ничего не говорила, только обнимала и блестела радостными глазами.

На заводе его поздравил инженер-технолог Драгунов:

— Молодец! Учись, возвращайся к нам.

— Спасибо вам большое за помощь!

Мастер Григорич тоже довольно улыбался, повторяя:

— Молодец, молодец!

— Спасибо, если бы у вас нарядчиком не начал, то не поступил бы, точно говорю.

На заводе девушки теперь обращали на него еще больше внимания:

— Смотри-ка, студентом стал!

— Сегодня — студент, завтра — инженер.

— С зарплатой «сто сорок рэ»…

— Есть инженеры, которые и по триста без шабашки заколачивают.

— А с шабашкой?

— Все пятьсот. Машину купит. Кооперативную квартиру построит…

— Обоями импортными ее обклеит…

— Джинсы фирменные купит…

— И на синее море, в Сочи!

— Или в Юрмалу!

— Или в Болгарию! На Золотые пески!

На заинтересованные женские взгляды не реагировал. Все его мысли были заняты предстоящей учебой в институте, еще одной попыткой жизни в Москве, в ином мире…

«В Москве начались XXII летние Олимпийские игры. Впервые Олимпиада проводится в социалистической стране…

Запущен советский космический корабль „Союз-37“. В составе его экипажа в космос отправился первый космонавт из Азии вьетнамец Фам Туан…

Владимира Высоцкого похоронили в Москве на Ваганьковском кладбище…

В Москве на Большой спортивной арене в Лужниках состоялась торжественная церемония закрытия Игр XXII Олимпиады. Всего в московской Олимпиаде приняли участие спортсмены из 80 стран. Спортсмены из СССР завоевали наибольшее количество медалей — 195 (80 золотых, 69 серебряных и 49 бронзовых)…»

А из магнитофонов рвется:

«И где найти теперь слова,

Чтобы были так же хороши.

Разве возраст сорок два —

Мог бы жить да жить.

И с натугой верится,

Что не допел он и не доиграл.

А месяц с неба щерится,

Как позавчера.

И выть на небо хочется,

А вокруг такая тишина.

Как его по отчеству?

Вот и я не знал…»

Когда оформлял документы в институте, попросил поселить его в общежитии. Ответственная женщина, очень похожая на заводскую кадровичку (в таких же больших очках и синей вязаной кофте), вопросила:

— Адрес?

— Город Дальнедорожный, улица…

— Да, далековато от Москвы живете. По вашей зоне полагается общежитие, но…

— Но?

— Но мест-то не хватает на всех!

Опять не хватает и, значит, снова караулить утренние и вечерние электрички. Нет, очень не хотелось мерзнуть или жариться в ожидании на платформах, тратить время не на учебу, а на толкание в переполненных вагонах едущих в Москву за знаниями, культурным багажом, колбасой, возвращающимися с полными головами и руками.

— Вы же сказали, что мне полагается общежитие.

— А еще я сказала, что мест всем не хватает. Вы инвалид?

— Нет.

— Сирота?

— Нет.

— Вот видите: раз нет, значит, и общежития нет. Были бы хоть какие-нибудь льготы…

— Пойти, что ли, ногу сломать?

— Не нужно этого делать, глупый молодой человек. Еще не факт, что вас потом инвалидом признают.

— Значит, не получится у меня с общежитием, — вздохнул и развернулся на выход.

— Погодите-погодите, выглядите вы… Вам сколько лет? В армии служили?

— Да, два года. Танкист.

— А говорите, льгот нет, танкист! Сейчас посмотрим… Вот, на отслуживших в армии есть еще одно местечко. Так что поселим вас в общежитие, танкист…

Это было здорово: не мотаться каждый день из Дальнедорожного в Москву и обратно, не делить с подрастающей сестрой стол, шкаф, не спать на диване в проходной комнате. Да и вообще, в армии он настолько отвык от родительской опеки, что чувствовал себя увереннее, находясь от родных на расстоянии. Конечно, любил и мать, и отца, и сестренку, рад был их видеть, но жить уже вовсю хотелось своей собственной жизнью.

Комната в общежитии была на четверых. Четыре же синие панцирные кровати (почти такие, как у тети Дуси и в казарме), один стол у окна, два стула, вешалка и… все. Годину, однако, после армии было не привыкать к почти полному отсутствию мебели. Вещи можно хранить и в чемодане под кроватью, а заниматься за столом по очереди.

Не пугало и то, что туалет в конце общего синего коридора. Душевая одна на два этажа, день — мальчики, день — девочки.

Сразу познакомился с Петром из уральской деревни и Азизом из туркменского Ашхабада. Оказались очень приятными ребятами. Посмотрели на пустующую койку:

— А кто же у нас четвертый?

И тут дверь отворилась, вошел.

— Суконников Арнольд Брониславович! — По памяти выдал Годин.

Пухловатый паренек чуть отвернул и приподнял круглую голову-кочан, пригладил рукой светлые жиденькие волоски, бесцветными глазами посмотрел на Алексея как бы сверху вниз:

— Он самый, собственной персоной! Хм! Я настолько известен в этих стенах?

— Мы с тобой встречались у стенда со списком поступивших.

— Кажется, припоминаю… Так ты же не поступил?

— Ошибся. Не заметил свою фамилию…

— Бывает, старичок. У не сосредоточенных на себе и жизненной цели людей такое бывает… — Огляделся, указал на койку слева от стола. — Я, пожалуй, здесь устроюсь. Мне будет удобно для отдыха и для занятий.

Азиз, сидящий на этой койке, возразил:

— Вообще-то, это моя койка!

Годин усмехнулся:

— Кто первым встал, того и тапки!

— М-да! — Почесал подбородок Суконников и пристально посмотрел на Азиза. — А может, уступишь?

— Чего ради? — Усмехнулся, как и Годин, этой весной дембельнувшийся из армии Азиз.

— Видишь ли, старичок…

— Меня зовут Азиз…

— Видишь ли, старичок. Я сюда поступил не дурака валять, и мне нужны полноценные условия для труда и отдыха.

Пока Азиз собирался с мыслями, слово взял Годин, которого стало раздражать нагловатое поведение нового соседа:

— Видишь ли, старичок, мы все сюда поступили не дурака валять, и всем нам нужные полноценные условия для труда и отдыха.

Суконников, как будто не услышал его, перевел взгляд на койку справа от стола, на которой сидел Петр:

— Старичок, может быть, ты уступишь место будущему светилу отечественной науки?

Петя, вчерашний школьник, как-то растерялся и не нашелся, что ответить. Годин зевнул и кивнул на четвертую, свободную койку, стоящую напротив его собственной:

— Свети в своем углу на здоровье!

— Что ж, — Суконников присел на свою койку, — особого содействия с вашей стороны я не вижу. Но напрасно, напрасно. Вот увидите: я далеко пойду. Мог бы и вас за компанию за собой потянуть, но…

— Не надо нас тянуть, — остановил его Годин, — неизвестно еще, куда затянешь. Давай просто нормально сосуществовать.

— Нормально сосуществовать… — Повторил Суконников и глянул в сторону окна. — Стол у нас один. Предлагаю составить график использования во внеучебное время. Никто не возражает?

Годин, Петр, Азиз переглянулись:

— Нет… Можно и график…

— Отлично. Я себе выбираю следующие часы…

Утром все вместе отправились в институт на вводную лекцию. Расположившийся в центре первого ряда Суконников старательно конспектировал:

— Как, должно быть, вы уже знаете, термин «материаловедение» происходит от двух слов: материал и ведать. Собственно, материаловедение — это междисциплинарный раздел науки, который изучает изменения свойств материалов как в твердом, так и в жидком, сыпучем и газообразном состояниях. Мы с вами будем изучать структуру веществ, а также их электронные, термические, химические, магнитные, оптические свойства. Вы изучите такие процессы, как литье, прокат, сварка, рост кристаллов, обжиг, дутье и многие другие. Вам станут подвластны кристаллография, космо — и биоинженерия, будущие, совершенно новые технологии… Полученные знания в области структуры и свойств материалов позволят вам — будущим ученым и инженерам — создавать принципиально новые продукты и даже, возможно, отрасли индустрии…

Годин жадно слушал профессоров с пятого синего ряда. И первый день, и второй, и третий… Взахлеб читал учебники и не понимал, как же раньше все это прошло мимо него. Зачем он пошел в педагогический, если есть такой интересный институт? Почему он не знал о его существовании? Ни один из учителей в школе не подсказал. Даже страшно представить, что было бы с ним сейчас, если бы не инженер-технолог с керамического завода.

Кто-то из студентов жаловался на то, что им дают слишком много химии, кто-то не понимал, зачем так нагружают сопроматом и термодинамикой. Однако Годину все предметы были интересны, и, хотя он не зубрил, как многие только что окончившие школу, но первую сессию сдал на «отлично» по всем предметам. Почти по всем предметам. Еле-еле вымучил тройку по истории КПСС: ну, не лезли ему в голову даты съездов коммунистической партии Советского Союза. Он легко запоминал валентности химических элементов, температурные режимы плавления металлов, но сухие повестки дня партийных съездов путались, да и какое ему дело было до этих повесток: он собирался заниматься материалами, а не общественной деятельностью. Конечно, вслух о последнем сказать не мог. Официально отрапортовал на очередном скучнейшем комсомольском собрании:

— Сдал сессию на «отлично», одна тройка.

По какому предмету получил «удовлетворительно», уточнять не стал. На комсомольском-то собрании.

Когда все отрапортовали и окончательно заскучали, с программной речью выступил комсорг курса — Суконников Арнольд Брониславович, его выбрали еще на самом первом собрании в сентябре. Годин слушал соседа по общежитию и зевал: какие же комсомольцы в книгах и кино задорные, веселые, деловые, а в жизни — не пришей к кобыле хвост, что в школе, что в армии, что в институте. Но беспокоило Алексея другое: из-за тройки у него не будет во втором семестре стипендии. Нужно будет как-то пережить несколько месяцев: бросить курить даже дешевые сигареты и еще экономить на еде.

Услышав свою фамилию, вздрогнул. Суконников перечислял тех, кто сдал сессию не только на «хорошо» и «отлично». В конце заметил:

— У кого-то это результат еще не окрепшей социалистической, комсомольской зрелости. У некоторых же такое невнимание к учебе происходит из-за интереса к ненаучным явлениям, увлечениям, лежащим в стороне от единственно верного метода социалистического реализма, к заглядыванию на всяких фокусников, шарлатанов и прочих алхимиков…

Сначала подумалось: «Что он несет?» Потом обдало жаром: «Он намекает? Но откуда, откуда знает? Неужели он залезал в мой чемодан, видел, открывал, читал синюю папку? Суконников что: обшарил все вещи своих соседей по комнате в общежитии? Не может быть! Я слишком мнительный…»

Вечером, растянувшись на общежитской койке, круглый отличник Суконников, снисходительно глядя на менее преуспевших в учебе Година, Петра и Азиза, как бы окончательно завершил свою речь на комсомольском собрании:

— Может, кто и мечтает вернуться домой, а я в свои ростовские края не тороплюсь, хочу задержаться в Москве. Мне нужна аспирантура! Это, ребятишки, реальный предбанничек…

Прихватив синюю зачетную книжку с оценками, Алексей как на крыльях полетел в Дальнедорожный. Родители были в восторге — на единственную тройку не обратили внимания:

— Зато сколько пятерок…

Сестренка же вспомнила, казалось бы, навсегда забытое и серьезно констатировала:

— Теперь папка тебя из дома не выгонит!

Отец ничего не сказал, только крепко обнял сына.

На зимних каникулах Годин решил снова попробовать встать на коньки. Достал с антресолей загрубевшие кожаные ботинки с ржавыми лезвиями, пошел на ближайший каток. Однако ничего не изменилось: как и в детстве, ноги подворачивались. Он с завистью смотрел на легко кружащих, гоняющих шайбу, катающихся по голубому льду поодиночке и в парах мальчиков и девочек, нескольких взрослых. Вернувшись домой, вздохнул и снова забросил коньки на антресоли:

— Убей бог, не понимаю, почему не получается…

— Потому что коньки старые, а ты новый, — как всегда, нашелся ответ у Лили.

Сходил в гости к тете Дусе (конечно, угостила сгущенкой), повидался без особой радости с несколькими одноклассниками. Катю не встретил, но знал, что они с Валеркой все-таки расписались, она родила, живут вместе с ее родителями, грызутся как кошки с собаками.

Коротая время, не понимая, почему у студентов такие длинные каникулы, несколько дней просто шатался по улицам Дальнедорожного, валялся на синем диване. То вспоминал занятия и экзамены, которых так сейчас не хватало, то возвращался мыслями к синей папке, которая побывала, что ли, в руках Суконникова, то просто ловил из окружающего:

«Произведен запуск космического корабля „Союз-38“ с первым кубинским космонавтом на борту…

Самый большой в мире советский вертолет „Ми-26“ выполнил первый полет…

Американский космический аппарат „Вояджер-1“ передал на Землю первые фотографии Сатурна крупным планом…

Умер Алексей Николаевич Косыгин — видный деятель Советского государства и КПСС, Председатель Совета Министров СССР в 1964–1980 гг., дважды Герой Социалистического Труда…

В авиакатастрофе „Ту-104“ под Ленинградом погибло все руководство Тихоокеанского флота СССР. Из 52 погибших — 16 адмиралов и генералов и почти два десятка капитанов первого ранга, занимавших адмиральские должности. Столько высших морских военачальников не погибло за всю вторую мировую войну…

Открылся ХХVI съезд КПСС. Съезд утвердил Основные направления экономического и социального развития СССР на 1981–1985 годы и на период до 1990 года…

Первый концерт группы „Зоопарк“ на открытии Ленинградского рок-клуба…

Для стыковки с орбитальной станцией „Салют-6“ запущен космический корабль „Союз-39“ с экипажем: советский космонавт Владимир Джанибеков и первый космонавт Монгольской Народной Республики Жугдэрдэмидийн Гуррагча…

На орбитальную станцию „Салют-6“ запущен космический корабль „Союз-40“ с экипажем в составе советского космонавта Л. И. Попова и первого румынского космонавта-исследователя Думитру Прунариу…

Папа римский Иоанн Павел II выписался из госпиталя после совершенного на него покушения…

Писатель Владимир Войнович (автор популярной и любимой Н. С. Хрущевым песни „Закурим перед стартом“) за действия, порочащие звание гражданина СССР, лишен советского гражданства…»

Алексей тоже иногда напевал себе:

«Заправлены в планшеты космические карты,

И штурман уточняет в последний раз маршрут.

Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом:

У нас еще в запасе четырнадцать минут.

Я верю, друзья, караваны ракет

Помчат нас вперед от звезды до звезды.

На пыльных тропинках далеких планет

Останутся наши следы…»

Ему тоже хотелось оставить свои следы.

Каникулы наконец закончились. Алексей с удовольствием снова принялся за учебу и вторую, летнюю сессию сдал уже совсем на «отлично». Петр и Азиз опять не очень преуспели — нахватали троек, а Суконников вновь не оплошал:

— Надо пользоваться шансом! Срубил по любому предмету «отлично» — считай, полметра московской жилплощади приобрел. У меня скоро квартирка наберется!

Никому Годин не говорил, что в зачетке осталась незаполненная строчка. Очередной экзамен по КПСС он не сдал даже и на тройку — «завалил», и теперь ему угрожало не просто продление «голодного» периода без стипендии, но и вообще исключение за неуспеваемость. Его — отмечаемого некоторыми профессорами как перспективного специалиста — могли отчислить из института только из-за того, что не знает, в каком году состоялся XIV съезд компартии!

Дома вроде бы не заметили, что он чем-то расстроен. Только сестренка спросила:

— А что это за толстую книжку ты все время с собой носишь?

— История коммунистической партии Советского Союза!

Чтобы не маяться дома, прихватил синий увесистый томик и, читая его, где только можно, съездил также и в Потаповку. Уже знал, что там его ждет. Без прежнего восторга, но с радостью повидался с вовсю семейными, остепенившимися друзьями. Николай и Андрюха, кажется, были вполне довольны своей жизнью.

Митяй вздыхал:

— Ты — умный, может, в Москве за что и зацепишься, а нам, трактористам-механикам, тут за жизнь цепляться — грязь сапогами месить. Эх, за бугор бы свалить. В Штаты или Германию. В Израиль народ прет правдами и неправдами. Вот там — жизнь…

Соседку Зину нашел в огороде: что-то делала на грядках, приглядывая за стоящей в теньке коляской. Грустно улыбнулась:

— Мог бы быть твоим…

— Картошку окучиваешь?

— Куда ж без нее, родимой. И самим на пропитание, и продаем городским по заказу — копейка лишней не бывает. Дите надо на ноги ставить.

Посидел на могиле дедушки и бабушки. С домом надо было что-то решать.

Родители Алексея, после того как дедушка с бабушкой умерли, перестали ездить в Потаповку. Отцу было слишком больно. Дом же без хозяина и жильцов быстро приходил в негодность. Простенькие иконки в бабушкином «красном уголке» покрылись толстым слоем пыли, укутались в паутину.

Когда вернулся в общежитие, Петр с Азизом потащили его с собой:

— Надо практику срочно оформлять!

— Надо так надо…

В учебной части Петру и Азизу стали оформлять нужные документы, Годину же указали:

— На вас готовится приказ об отчислении. Жалко, конечно, терять такого хорошего студента, но правила едины для всех: у вас не сдан предмет — «История КПСС». Делайте что-нибудь, пока не поздно.

Суконников, вертевшийся в это время рядом, выпятил губу:

— Докатился, Годин. Да еще и скрывал. Не по-комсомольски это…

Алексей ответил ему раздраженным шепотом-матом:

— Да иди ты на…

Нашел свою лекторшу на «исторической» кафедре. Напомнил о себе:

— У меня все отличные оценки, только вот по вашему предмету… Как-то так получилось.

Суховатая предпенсионная преподавательница, которую на курсе между собой называли «истинная сталинистка», покачала головой:

— Как-то так получилось…

Потом смилостивилась:

— Хорошо, если вы готовы, то могу прямо сейчас принять пересдачу.

Очень отчетливо добавила:

— По НАШЕМУ предмету.

— Я готов!

— Итак. Вот вам… вопрос: в чем ошибались Рыков и Бухарин? Почему настоящим коммунистам оказалось с ними не по пути?

«Если бы эти Рыков и Бухарин плавили руду и в чем-то напортачили, я бы, конечно, сказал… Какое мне дело до внутрипартийных разногласий Рыкова, Бухарина, Каутского, Энгельса, Троцкого и всех прочих Плехановых? Зачем мне знать, кто из них прав? Зачем забивать голову?..»

— Вот видите, не знаете… Как же вы, будущий строитель коммунизма, станете работать после окончания института без основополагающих знаний? Не разбираясь в социалистической идеологии, для кого вы будете создавать, использовать новые, некапиталистические материалы? Что у вас выйдет в результате? Может быть, один сплошной вред? Не боитесь стать вредителем?

Ошарашенный Годин растерялся, залепетал:

— Но я же комсомолец, как я могу… вред?

— Не изучая как должно наш предмет, вы уже вредите и обществу, и себе. Извините, но…

Алексей не мог представить, что ему придется проститься с институтом, в котором он наконец нашел себя. И что, опять на керамический завод подмастерьем или все-таки на Север — геологом, в часть — кузнецом?

Взмолился:

— Пожалуйста, можно еще один вопрос? Я очень хочу приносить пользу обществу, государству!

— Государству, говорите… А читали ли вы, мой милый, работу Владимира Ильича Ленина «Удержат ли большевики государственную власть»?

Годин обрадовался:

— Конечно, и даже конспектировал эту работу, как вы нам и указывали.

— Да? И что вы помните из этой работы?

«Что я помню, что я помню?» Он же честно читал и перечитывал, где только можно, эту историю КПСС и правда конспектировал Ленина из полного собрания сочинений в пятидесяти пяти томах, но это такие сухие, ни за что не цепляющиеся строчки…

— Ничего вы не помните, ничего не знаете. Так что извините, но…

И тут откуда-то — то ли из лекции, то ли из конспектов, то ли из этого читанного-перечитанного томика отчаянно всплыло:

— В произведении «Удержат ли большевики государственную власть?» Ленин дал сокрушительный отпор буржуазным и мелкобуржуазным партиям, пытавшимся подорвать доверие народных масс к большевистской партии, выступавшим в печати с лживыми утверждениями, что большевики либо никогда не решатся взять одни власть в свои руки, а если и возьмут, то не смогут удержать ее даже в течение самого короткого периода.

— Хм! — Удивилась преподавательница. — Верно, Ленин писал об этом. Но что же еще конкретно вы помните из этой замечательной работы?

— Конкретно, конкретно… Видите ли…

— Похоже, это все, с чем вы ознакомились. Но так я не могу поставить вам даже «удовлетворительно»…

Значит, прощай, ИМИС…

— Конкретно, конкретно…

И он нашел-таки в каких-то закоулках памяти, выцарапал сначала слово «кухарка», а потом целых два связных предложения:

— Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством…

Сказал и сам себе не поверил, что может помнить такое. У лекторши от умиления на глазах появились слезы:

— Так близко к тексту! Да вы просто цитируете! Значит, знаете. Видимо, просто переволновались. Такое бывает. И со мной бывало. Давайте вашу зачетку…

Увидев, что лекторша поставила ему «хорошо», Годин чуть не расцеловал «истинную сталинистку»: он мог не только дальше учиться в ставшем уже родным институте, но и получать стипендию, не перебиваться больше на кефире и хлебе. Сегодня же возьмет на обед в столовой кусок жареной курицы! Заслужил!

Во втором семестре Алексей написал курсовую работу на кафедре твердых тел по производству керамики, так что обязательную летнюю практику отбыл на родном предприятии. Он уже совсем по-другому смотрел в окошечко на процесс закаливания изделий. И инженер-технолог Драгунов говорил с ним теперь совсем по-серьезному, почти как коллега с коллегой. Старик Григорич с большим уважением прислушивался к их разговорам и, пожимая на прощание руку, приговаривал:

— Учись, учись, Леша! Чувствую, большой из тебя человек выйдет!

«В театре „Ленком“ прошла премьера мюзикла „Юнона“ и „Авось“…

Поступили в продажу первые IBM PC (первый массовый персональный компьютер производства фирмы IBM)…

Трагически погиб лучший хоккеист СССР, двукратный олимпийский чемпион, восьмикратный чемпион мира Валерий Харламов…

Ученые сообщили об угрозе глобального потепления на Земле…»

Начались занятия на втором курсе. Предметы становились все более серьезными, глубокими, но Алексею по-прежнему давались легко. Как будто заранее в его голове кто-то подготовил полочки, по которым легко раскладывались знания. Когда нужно, он легко «снимал» с нужного места то, что требовалось.

— А ты соображаешь, Годин! — Кивал по-прежнему весьма преуспевающий в учебе Суконников.

Как-то раз посмотрел на соседа с подозрением:

— Тоже в аспирантуру метишь?

Алексей пожал плечами:

— Да как-то не думал об этом…

— И не думай, старичок! Что тебе там делать? Такие, как ты, на производстве нужны, в цехах порядок наводить. А в науке требуется особый сорт людей.

— Таких, как ты?

— Таких, как я! Таких, как я!..

«Запущена советская автоматическая станция „Венера-13“, передавшая панораму места посадки…

Первая зафиксированная смерть жителя Азии от СПИДа…

От декабрьского холода в 12.27 остановился „Биг-Бен“ — легендарные часы на башне Тауэра в Лондоне…

В связи с 75-летием Леонид Ильич Брежнев награждается пятой Золотой Звездой Героя…

Население Китая превысило миллиард человек…

Началась Фолклендская война между Великобританией и Аргентиной: британская атомная подводная лодка потопила аргентинский крейсер „Генерал Бельграно“ — 323 погибших…

В отчетном докладе на XIX съезде ВЛКСМ лидер комсомола Борис Пастухов упомянул имя Леонида Ильича Брежнева 38 раз…

Пленум ЦК КПСС одобрил Продовольственную программу СССР на период до 1990 года. Цель Продовольственной программы в том, чтобы обеспечить устойчивое снабжение советских граждан всеми видами продовольствия и повысить потребление высококачественных продуктов питания…

Осуществлен первый совместный советско-французский космический полет на комплексе „Салют-7“ — „Союз“ с экипажем: В. А. Джанибеков (командир корабля), А. С. Иванченков (бортинженер) и космонавт-исследователь Жан-Лу Кретьен (Франция)…

В Великобритании взломщик Майкл Фейган пробрался в Букингемский дворец (Лондон), украл бутылку вина из винного погреба и затем оказался в спальне королевы. Королева проснулась и увидела выпивающего Фейгана, но начала звать на помощь только тогда, когда он попросил у нее закурить…

Принято решение о повсеместном запрете вылова китов в коммерческих целях…»

Второй курс, как показалось, пролетел еще быстрее, чем первый. Алексей, из головы которого не выходила работа на армейской кузнице, хотел лучше изучить сталь — все ее качества, возможные виды. Так интересно было слушать лекцию по булату:

— Названия данного вида стали происходит от персидского: pulad — «сталь». Булат — это сталь, которая благодаря особой технологии изготовления отличается своеобразной внутренней структурой, видом («узором») поверхности, а также высокой твердостью и упругостью. Именно булат во многом предопределил развитие сталелитейной промышленности…

Вновь на кафедре твердых тел Годин написал курсовую работу, но теперь уже по очень особенной, очень интересной корабельной стали. Она должна быть очень прочной, и при этом ей нельзя ржаветь в морской воде, чтобы не сокращался срок службы корабельного корпуса, и магнититься, чтобы на нее не реагировали специальные магнитные мины.

В теоретической части разобрался с тем, что происходит со сталью при ковке под высоким давлением. В практической представил собственный эксперимент, который провел в лаборатории института: «Вот бы удивился прапорщик-кузнец, увидев, что происходит с металлом в барокамере! У стали еще больше меняется структура. Она не только лучше куется, но и тянется по-другому, меняется теплопроводность…»

На летнюю практику Годин отправился на Череповецкий металлургический комбинат, где как раз корабельную сталь и производили.

— Правильный выбор, старичок! — Похлопал Алексея по плечу Суконников. — Ну а в министерстве уж я отпрактикуюсь за всех!..

Огромная черная промзона на краю города впечатлила: можно час идти вдоль заборов, построек и не встретить ни одного человека. Люди находились, работали внутри этих железных коробок, рядом с машинами, механизмами. Годин наяву увидел, что такое сортовой, фасонный, горячекатаный и холоднокатаный прокат. Здесь ему, так же как и на керамическом заводе, все было интересно. Он расспрашивал о том, что видел и не понимал, рабочих и инженеров. Те удивлялись любопытству молодого парнишки:

— Зачем тебе это сейчас? Вот окончишь институт…

— А если мне сейчас интересно?

Кто-то отмахивался, а кто-то на полном серьезе разъяснял, как коллега коллеге. Годин упорно вникал в то, как получается высокопрочная, мягкая, легированная, электротехническая — такая разная для разных же нужд — сталь. Глядя на процессы литья и закаливания, снова и снова мысленно возвращался к синей папке, лежащей в московском общежитии под кроватью. А глаза все смотрели и смотрели в восхищении: летят огненные брызги, человек делает сталь! Как много стали! Это не маленькая кузница в их воинской части и не институтская лаборатория!

Практика в Череповце показала Алексею, что он еще ни черта не понимает в том, за чем наблюдал. Да, о чем-то имел чисто теоретическое, поверхностное представление. Но хотелось не только понимать технологические процессы, но и управлять ими. Так, как делают это те люди в цехах и за пультами. Даже лучше их. Во сне он часто видел, как льется в формы расплавленный металл, как остывает, как мощный заводской молот бьет по раскрасневшейся болванке, как тянется, тянется тонкий стальной лист…

Иногда же Година будили совсем другие, удивительные сны. К нему ночью приходили то не беременные еще, твердогрудые Зина и Катя, а то совсем незнакомки, которых он мельком видел на заводе или в институте. В ИМИСе было значительно меньше девушек, чем в педагогическом: в этом техническом вузе обитали в основном или зубрилки, или какие-то синие чулки. Да, с ними полезно, увлекательно было говорить об учебе, о науке, но Годин порой с тоской вспоминал и разговоры, которые велись в «педе», — о художественных книгах, о театральных спектаклях, о роли личности в истории…

«Здравствуй, маленькая!

Знаешь, как мне хотелось бы видеть тебя в тот момент, когда ты получишь это письмо. Не из эгоистичных чувств, нет, просто у нас получится диалог, я буду рассказывать, то есть писать, а ты будешь слушать, то есть читать, а как хорошо было бы, если бы мы сели сейчас с тобой вдвоем и поговорили бы обо всем.

Вот уже прошло десять дней. Ты не обижайся, что я так долго не писал. И дело тут не в том, что здесь очень трудно и времени не хватает. Я каждый вечер собираюсь тебе писать, беру ручку и бумагу, напишу слово „Здравствуй“ и какое-то чувство охватывает меня. Как будто именно это слово и подчеркивает, насколько ты далека сейчас от меня, насколько сильно во мне желание видеть тебя и насколько оно безнадежное.

Нет, это не романтический бред, не сентиментальность, а, скорее всего, чувства, охватывающие человека, когда он теряет что-то, хоть и не навсегда, а точнее, на определенное время. Помнишь, я тебе говорил о Фолкнере, что мне нравится, как он свободно обращается со временем и с пространством. Вот этого я не могу делать. Время всегда меня тянет, а пространство толкает вперед, торопит. Поэтому всегда опережаю время и от этого часто переживаю, когда приходится ждать чего-то или кого-то.

Ну ладно, хватит морочить твою голову. Перехожу на более реальное описание своей курсантской, послевоенкафедральной жизни. Давай поговорим о бытовых проблемах моей службы.

Живем в палатках, в одной палатке десять человек. Живем неплохо, если подумать — хорошо, а если мне подумать — вообще отлично. Спим на деревянных досках, но ведь могли бы заставить спать вообще на камнях. Матрацы старые и притом рваные. Но ничего, зато теперь у нас не существует проблемы ваты. Когда нужно, достаем из дырок матрацев. Пища — незаменимая и даже не заменяемая: утром — каша, днем — каша, вечером — каша. И то — от каши только название. Честное слово, Севда, ты готовишь раз сто лучше нашего повара. Вот вчера мы долго обсуждали, к какому течению относится творчество — то есть творение нашего повара. И решили, что он символист. Сама подумай, дают какую-то жидкость: запах сена, а вкус напоминает компот из гнилой груши, и говорят, что это чай. Или дают еще что-то, запаха — никакого, но привкус чая, а знаешь, как называется? Вряд ли догадаешься — компот.

Но все это ерунда, главное — руководство мудрое. Вчера делали вешалки, они два часа обсуждали, где их лучше делать: возле первой курилки или возле второй, хотя нет никакой разницы. А за это время заставили нас пять раз перетаскать доски из одной курилки в другую и обратно. И в конце концов решили сделать ее возле третьей курилки.

Встаем в шесть часов, целый день шагаем, стреляем, убираем территорию, работаем. Ложимся спать в десять. И каждый день так. А завтра особый день, будем принимать присягу. Говорят, что по этому поводу на ужин дадут по два яйца. Смеешься, наверное. А мы радуемся. Ведь яйца-то, в отличие от других видов пищи, будут не символическими, а настоящими.

Вернусь я в Москву в конце этого месяца, там мы должны сдавать экзамен по военке. А в начале августа поеду домой, отдохну месяц и в сентябре — на практику на Сахалин. Вот мои планы, а там посмотрим.

Пиши о себе только мне домой. Потому что в это время я, наверное, буду уже в Баку. Пиши, как выбралась из Москвы, как проходит твоя практика, то есть стройотряд, как у тебя вообще дела. И пиши как можно больше. А в первые числа августа, может быть, и в конце июля я тебе позвоню. Кстати, как Гера? Передай ей привет от меня.

Целую, маленькая, и иду на построение для проверки.

Амир

P. S. Знаешь, что вспомнилось? Вспомнил, как ты говорила, что тебе нравится, когда я злюсь. Да, я часто злюсь на тебя, иногда бываю даже грубым, наверное. И попытаюсь тебе объяснить, откуда у меня эта злость.

Сама знаешь, я довольно-таки спокойный, а точнее, уравновешенный, даже в чем-то консервативный. Мало кто и когда нарушал мое это равновесие (душевное, имею в виду). Но когда это кому-то удается, у меня появляется инстинктивная злость. И это уже не зависит от меня. А в данном случае ты действительно нарушила это равновесие. Больше того, я… По крайней мере, я очень скучаю без тебя».

«Несколько знакомых… Если бы не было Амира, то в одного бы влюбилась точно.

Амир. Действительно ли делаем что-то настоящее? У них каждое имя что-то обозначает. Азик — „огонь“, Рафик — „друг“, Амир — „принц“, „князь“, „начальник“, Севда — первая любовь…

Попросил разрешения звать меня Севда, не объясняя, что это значит. Но я узнала от других… жду письмо от него. Обещал мне прислать рассказ, который написал под моим влиянием.

Кто-то запустил музыку из „Однажды на Диком Западе“. У П. есть, вернусь — возьму послушать…

Надеюсь, когда позвонит, застанет меня дома.

Скоро возвращаемся домой. С 10-го по 25-е поеду на море, а может, и раньше.

Опять прочитала его письмо. Иногда так хочется быть с ним, хотя бы на несколько минут, когда засыпает, спеть „ни-ни-на“…

Ами… Знаешь, очень интересно получается, когда у тебя письмо человека, с которым всегда только разговаривала. Что-то вроде того бывает, когда кто-то первый раз звонит тебе по телефону — можешь даже голос не узнать. Как-то не хватает выражения лица другого, его интонаций, не хватает непринужденности. Получается в какой-то степени посторонне.

Гера прочитала в каком-то американском журнале, что влюбленные отдают от тридцати до ста процентов своих мыслей любимому человеку. Тогда, сказала, я стахановка, перевыполняю норму: четыреста — пятьсот процентов!

Ницше: „Государство — это организованная аморальность“.

…

Сегодня из-за чего расстроилась. Самое смешное — из-за денег. Как говорит Гера, опротивело мне быть бедной. Купила себе туфли, а потом другие, которые больше понравились. И еще кожаный пояс! Потом увидела еще красивее!!!

…

Лежу на пляже. Вела разговор с каким-то „биологом“. Больше слушала сама себя и упражнялась составлять полные закругленные выражения.

Лечу обратно в Москву. Это были самые лучшие каникулярные девять дней.

Сейчас свободное время рассказать об Ами. Так было здорово эти дни не думать ни о чем, быть спокойной, а спокойствие и уверенность всегда приносили мне успех. Гм, успех. Хорошо звучит. Чувство, что есть незаменимые люди, и для Ами я такая. Может быть, не самая красивая, но незаменимая…»

«Привет, Stara Gruba!

Не убивай меня. Честное слово, тысячу раз начинала свои письма то с поздравления с победой по испанскому, то с „я работаю в колхозе“, то с наших нежностей gruba swinka и т. д. (начинаю уже забывать их), то с приветов, посланных тебе Амиром в единственном его письме („убью, зарежу!“), то еще как-то, но, не знаю почему, никогда не дохожу до конца. Есть куча чего рассказать тебе. Начну в хронологическом порядке.

Чего я себе никогда не прощу — это того, что не осталась с тобой в Москве до конца. Еще в поезде жутко жалела, что как-то плохо мы провели свои последние дни там. Прости старую дуру!

В поезде ехала с тремя ребятами из Коми. С одним из них пошла в ресторан купить пива и, возвращаясь с бутылками, встретила своего комсомольского секретаря — конечно, я представляла собой прекрасное зрелище. Потом этот парень сказал другим, что я его жена, и до конца поездки я пыталась убедить их, что это неправда.

Еще в первый вечер дома дала себе обещание, которое ты дала на том семейном празднике весной. Родители ссорятся между собой и со всеми и пытаются поссорить нас с сестрой. Не знаю почему: ревнуют или думают, что Лара подает мне плохой пример. Устраивают всякие сплетни — честное слово. Ей говорят, что я о ней что-то сказала, а потом мне — что она обо мне…

С Ларой вроде все окей, но уже чувствуется отчуждение (когда я приехала, она не встречала меня на вокзале, а пошла в театр — тогда был ваш театр Шайны). Может быть, не имею право на это сердиться — не знаю. У нее уже и сын — Мирон, родился 27 июля. То есть у нее свои большие заботы.

Позвонила разным подружкам. Встретились небольшой компанией. Все время думала о тебе и Амире, стало кисло на душе, я ушла. (Месяцем позже приехала Мила, встретилась с Гришей — кстати, она его otperdolila, — и он сказал, что ему сказали, что я на этой встрече вела себя „вызывающе“, демонстративно ушла, раз не стала „центром внимания“. Бог с ними!)

Потом — стройотряд. Здесь я была первым стахановцем. Там был и этот парень, который в школе играл Цезаря и мне нравился. Он стал подкатывать ко мне, но я его otperdolila. Оказывается, что stara drivka, не могу изменять. Shame on me!

Мы с Милой и ее сестрой были несколько дней на море — погуляли здорово. И сейчас at the seaside с родителями.

„Я смеюсь, умираю со смеха…“

Знакомый уже кое-что рассказал им об Амире и Искандере. Я говорю, что выйду замуж за Хайло (он из Ганы). У них в умах полный хаос. Я толстею — уже превратилась в модель идеально круглого тела. Читаю умные книжки, делаю планы о своих задачах в Москве: учиться хорошо, изучать немецкий, ходить на комсомольские собрания, на спецзанятия по переводу, на автомобильные курсы, на уроки физкультуры, не курить, не ныть (не веришь?).

Разговаривала с мамой, она сказала, что может послать нас вдвоем на море, но нужно заранее ее предупредить. Я, наверное, буду на практике и, если хочешь, можешь приехать в СССР, погуляем в Грузии или где хотим, а потом поедем ко мне и на море. Только сообщи заранее, что нужно сделать.

Пиши мне в Москву. Присылай фотографии и думай обо мне чаще — хоть когда стряхиваешь пепел.

Поняла?

С любовью…»

Просыпаясь среди ночи, Годин долго смотрел в темно-синее, пустое пространство потолка. За окном проезжают машины. От света их фар по потолку и стенам пробегают тени. Да, эта похожа на Зину. Вот Катя, а вот бухгалтерша из военной части, девчата из педагогического, с керамического… Протягивает руку, но тени исчезают, и он снова остается один. Один на один со своим мыслями и чувствами. Со словами потаповских друзей в ушах: «И тебе жениться пора, Леха! Иначе жизнь получается какая-то неполная…» Катин голос: «Леша, я — беременная!» Зинин: «Я бы тебя дождалась, если бы сказал, что хочешь, чтобы ждала…» Интересно, какая теперь из себя бывшая пионерка Арина? «Всякой твари по паре… Всякой твари по паре…» Новая неясная тень, и он тянется, тянется, тянется…

Вожделение

В начале третьего курса их неожиданно бросили помогать совхозу под Серпуховом — на «морковку». Жили в общежитии рядом с вокзалом: девочки в одной большой комнате-зале, мальчики — в другой. Питались утром и вечером в синей столовой, а днем — сухпайком в поле. Ничего особенно нового в «морковке» не было, так как после второго курса уже ездили на «картошку» — помогать колхозникам собирать стратегический советский продукт, картофель обыкновенный. Дешевый и питательный, он хранился в погребах всех жителей и на всех овощебазах страны.

В тот первый общекурсовой выезд почти все перезнакомились: кто-то сдружился, кто-то, наоборот, определил дистанцию. В этот раз Годин открыл для себя нового человека — Стеллу Бородину из параллельной группы. Оказался с ней на одной грядке. Со спины сначала не понял, кто это вообще рядом с ним — парень или девушка. Человек, как и все, в резиновых сапогах, в синих ватных штанах и фуфайке. Потом увидел лицо: миленькое. Вспомнил, что встречал эту девушку на поточных лекциях, но не на «картошке», на которой она по какой-то причине, видимо, не была. Отличница. На занятия ходит обычно в обтягивающих джинсах и блузке. У нее есть что обтягивать.

При всех своих внешних и умственных отличиях Стелла — представительница немногочисленного институтского «слабого пола» — держала ребят на расстоянии. Скорее всего, так уж ее воспитали в семье, а может, просто привыкла действовать наверняка, вот и берегла себя для того единственного, за которого выйдет замуж. «Послешкольные» девушки на глазах взрослели и, если на «картошке» еще шарахались от, как им казалось, «грубых» мальчиков, то к третьему курсу уже практически все серьезно приглядывались, а то и прикладывались к ним. Большинство провинциалок не задерживали взгляд на парне из Дальнедорожного: чего менять шило на мыло. Но некоторые были не против сблизиться с Годиным: отлично учится, весьма неглуп, достаточно симпатичен и, черт его знает, вдруг далеко пойдет. Приглядывались к нему и «птички»-москвички, желающие выйти прежде всего за человека, а не просто за сына дипломата или ответственного партийного работника.

Конец ознакомительного фрагмента.