Сальватор. Книга IV

Александр Дюма, 1863

Вниманию читателя, возможно, уже знакомого с героями и событиями романа «Могикане Парижа», предлагается продолжение – роман «Сальватор». В этой книге Дюма ярко и мастерски, в жанре «физиологического очерка», рисует портрет политической жизни Франции 1827 года. Король бессилен и равнодушен. Министры цепляются за власть. Полиция повсюду засылает своих провокаторов, затевает уголовные процессы против политических противников режима. Все эти события происходили на глазах Дюма в 1827—1830 годах. Впоследствии в своих «Мемуарах» он писал: «Я видел тех, которые совершали революцию 1830 года, и они видели меня в своих рядах… Люди, совершившие революцию 1830 года, олицетворяли собой пылкую юность героического пролетариата; они не только разжигали пожар, но и тушили пламя своей кровью».

Глава CIX

В которой на рассмотрение господина Жакаля были предложены различные способы спасения жизни господина Сарранти

В тот самый момент, когда господин Жакаль уже видел себя болтающимся, подобно зловещей лиане, на веревке, которой суждено было стать не самым красивым, но последним событием в его жизни, когда он уже почувствовал, как на шее его затягивается этот роковой узел, два каких-то человека, как мы уже сказали, преградили им путь, появившись внезапно неизвестно откуда. Было ясно, что из-под земли, но откуда именно? Этого сказать не мог никто, и уж, конечно, этого не мог понять господин Жакаль, которому в эти последние минуты изменило его хваленое хладнокровие.

Один из этих вновь появившихся людей протянул руку и произнес одно только слово:

— Стойте!

Услышав это, тот из братьев, кому было поручено привести приговор в исполнение — а этим братом был не кто иной, как Жан Торо, — отпустил господина Жакаля, который рухнул на колени и радостно и удивленно вскрикнул, признав в человеке, только что произнесшем слово «Стойте!», Сальватора.

Действительно, это был Сальватор в сопровождении того человека, которого генерал Лебатар де Премон направил с приказом начальника полиции, где предписывалось освободить Сальватора.

— Ах, мсье Сальватор! — воскликнул господин Жакаль в порыве признательности. — Я обязан вам жизнью!

— И уже во второй раз, насколько мне помнится, — сурово ответил молодой человек.

— Во второй, в третий, — поспешил подтвердить господин Жакаль. — Признаю это перед лицом Бога в присутствии этого инструмента казни. Можете испытать мою признательность и увидите, что я не могу быть неблагодарным.

— Ладно, а пока… Люди, среди которых вы теперь находитесь, мсье Жакаль, не привыкли терять время и откладывать что-то на потом. Следуйте за мной, пожалуйста.

— О, с удовольствием, — сказал господин Жакаль, бросив последний взгляд на болтающуюся над ямой петлю.

И он поторопился вслед за Сальватором, пройдя не без дрожи мимо Жана Торо, который тяжелой поступью последовал за господином Жакалем, словно бы подчеркивая, что тот еще не до конца избавился от угрозы, которую таили в себе веревка и яма, от которой они удалялись.

Через несколько секунд они снова пришли на то самое место, где господин Жакаль пускался на всяческие уловки с завещанием, стараясь оттянуть время казни.

Карбонарии были на месте и что-то обсуждали вполголоса.

Люди расступились и пропустили в центр круга Сальватора, господина Жакаля и следовавшего за ним, словно тень, и наводящего ужас на начальника полиции Жана Торо.

Господин Жакаль, к своему большому огорчению, заметил, что при виде его глаза присутствующих загорелись мрачным огнем, лица нахмурились, словно бы для всех его появление было сюрпризом, никому не приносящим удовлетворение.

Действительно, во всех устремившихся на него взглядах читался немой вопрос: «Почему вы снова привели к нам этого человека?»

— Да-да. Я вас прекрасно понимаю, братья, — сказал Сальватор. — Вы удивлены тем, что снова видите среди вас господина Жакаля в тот момент, когда предполагали, что он отдает душу Богу или дьяволу. Но вот о чем я подумал и вот причина того, что господин Жакаль пока, не буду зарекаться на будущее, все еще жив: я понял, что мертвый господин Жакаль не принесет нам никакой пользы, а живой господин Жакаль может быть нам, напротив, очень полезен. Имея в виду, что он проявит добрую волю, в которой я, зная его характер, нисколько не сомневаюсь. Не так ли, мсье Жакаль? — добавил Сальватор, повернувшись к начальнику полиции. — Вы ведь постараетесь сделать все от вас зависящее?

— Вы ответили за меня, мсье Сальватор. Я не подведу вас, будьте спокойны. Однако же я взываю к вашей порядочности в надежде, что вы не заставите меня делать то, чего я никак не смогу.

Сальватор кивнул, словно говоря этим: «Будьте покойны».

Затем, повернувшись к карбонариям:

— Братья, — произнес он. — Поскольку человек, который мог сорвать наши планы, находится перед нами, я не вижу причин, по которым мы не могли бы их обсудить в его присутствии. Господин Жакаль может дать нам хороший совет, и не сомневаюсь в том, что он поправит нас, когда мы ошибемся.

Господин Жакаль подтвердил эти слова кивком головы.

Молодой человек обернулся к нему.

— Казнь по-прежнему назначена на завтра? — спросил он.

— Да, на завтра, — ответил господин Жакаль.

— На четыре часа пополудни?

— На четыре часа, — повторил господин Жакаль.

— Хорошо, — сказал Сальватор.

Затем, посмотрев направо и налево, Сальватор обратился к спутнику господина Жакаля по подземелью.

— Что вы сделали в предвидении этого, брат?

— Вот что, — ответил карбонарий. — Я снял напрокат все окна второго этажа на набережной Пеллетье и все окна домов, выходящих на Гревскую площадь, начиная с мансард и кончая первыми этажами.

— Но, — произнес господин Жакаль, — вам это должно было обойтись в кругленькую сумму!

— Пустяки: это стоило мне всего-навсего сто пятьдесят тысяч франков.

— Продолжайте, брат, — сказал Сальватор.

— У меня в распоряжении четыреста окон, — продолжил карбонарий. — Если поставить по три человека на окно, получится тысяча двести человек. Я поставил четыре сотни человек на улице Мутон, улице Жан-де-Лепин, на улице Ваннери, на улице Мартруа и на улице Таннери. То есть на всех выходах на площадь Ратуши. Еще две сотни человек расположены между воротами тюрьмы «Консьержери» и Гревской площадью. Каждый из них вооружен кинжалом и парой пистолетов.

— Дьявольщина! Это вам должно было обойтись намного дороже, чем снять четыреста окон!

— Ошибаетесь, мсье, — ответил карбонарий. — Мне это ничего не стоило: окна можно купить, сердца же не покупаются.

— Продолжайте, — сказал Сальватор.

— Вот как все должно будет произойти, — продолжил карбонарий. — Горожане, зеваки, женщины, дети по мере того, как кортеж будет приближаться к площади, будут оттеснены нашими людьми в сторону Гревской набережной и моста Сен-Мишель. Они ни в коем случае не смогут замешаться в наши ряды.

Господин Жакаль слушал все это с большим вниманием и огромным удивлением.

— Повозка с пленником в сопровождении эскорта жандармов выедет из «Консьержери» приблизительно в половине четвертого. Она направится к Гревской площади по набережной Цветов и проедет беспрепятственно до конца моста Сен-Мишель. Там один из моих индусов бросится под колеса и повозка раздавит его.

— А! — прервал его господин Жакаль. — Я имею честь говорить, если не ошибаюсь, с господином генералом Лебатаром де Премоном?

— С ним самым, — ответил тот. — Вы, значит, подозревали, что я в Париже?

— Я в этом был уверен… Но сделайте милость, мсье, продолжайте. Итак, вы сказали, что один из ваших индусов бросится под колеса и повозка его раздавит…

И господин Жакаль, воспользовавшись паузой, которую сам же и создал, сунул руку в карман, вынул оттуда табакерку, открыл ее, с привычным наслаждением втянул носом огромную понюшку табаку и стал слушать, словно, набив нос табаком, он прочистил себе уши.

— При виде этого несчастного случая, который вызовет вопли толпы и на мгновение отвлечет внимание эскорта, — снова заговорил генерал, — все находящиеся поблизости от повозки люди перевернут ее с условным криком, по которому из соседних улиц выскочат наши люди. По нему же спустятся вниз все те, кто будет стоять у окон. Даже если предположить, что человек семьсот — восемьсот не успеют подбежать, у меня останется около тысячи человек, которые в мгновение ока окружат повозку со всех сторон и перекроют ей все пути. Постромки лошадей будут перерезаны, повозка опрокинута, десяток верховых увезут приговоренного к смерти. Я буду с ними. Для меня ясно только одно: или меня убьют, или я спасу господина Сарранти. Брат, — закончил генерал, повернувшись к Сальватору, — таков мой план. Считаете ли вы его выполнимым?

— Это может оценить господин Жакаль, — сказал Сальватор, оборачиваясь к начальнику полиции. — Только он один может сказать, каковы наши шансы на успех. Выскажите же ваше мнение, мсье Жакаль. И прошу вас говорить честно.

— Боже мой, мсье Сальватор, — ответил господин Жакаль, чувствуя, что опасность не исчезла, а только на время отдалилась, но все же обретя привычное хладнокровие, — клянусь вам самым дорогим, что у меня есть на свете, то есть моей жизнью, что, если бы я знал другой способ спасения господина Сарранти, я бы вам его тут же подсказал. Но, к несчастью, я предпринял такие меры безопасности, что спасти его просто не удастся. Поэтому я, клянусь, отчаянно ищу этот способ, но все напрасно: пустив в ход все мое воображение, перебрав в памяти все способы побега и похищения пленников, я не могу ни на чем остановиться, абсолютно ни на чем.

— Простите, мсье, — ответил Сальватор, — но вы ушли в сторону от поставленного вам вопроса: я не прошу вас подсказать способ спасения господина Сарранти, я попросил вас только оценить план генерала.

— Позвольте, дорогой мсье Сальватор, — ответил на это господин Жакаль, — мне, напротив, кажется, что я ответил на ваш вопрос как нельзя более ясно. Я сказал вам, что не вижу способа спасти узника, а это значит, что не одобряю плана вашего почтенного друга.

— Но почему? — спросил генерал.

— Объяснитесь, — настойчиво попросил Сальватор.

— Все очень просто, господа, — продолжил господин Жакаль. — По вашему желанию освободить господина Сарранти вы можете судить о желании правительства помешать его похищению. Я нижайше прошу вас простить меня, но именно мне было поручено проследить за казнью. Поэтому я все предусмотрел заранее и составил план, очень похожий на ваш, но имеющий, естественно, совсем другую цель.

— Мы вас за это прощаем, поскольку это был ваш долг. Но теперь скажите нам всю правду: это в ваших собственных интересах.

— Так вот, — продолжал господин Жакаль несколько более уверенным тоном, — когда мне стало известно о прибытии во Францию генерала Лебатара де Премона после неудавшейся попытки похищения короля Римского…

— И давно ли вам известно, что я в Париже? — спросил генерал.

— Я узнал об этом спустя четверть часа после вашего приезда, — сказал господин Жакаль.

— И вы не приказали меня арестовать?

— Позвольте вам сказать, генерал, что так поступил бы только неискушенный в нашей профессии человек: арестовав вас сразу же по приезду сюда, я не узнал бы, зачем именно вы прибыли, или узнал бы только то, что вам захотелось бы мне сказать. Тогда как, оставив вас на свободе, я мог быть в курсе всего. Итак, поначалу я предположил, что вы прибыли сюда для того, чтобы собрать сторонников Наполеона II. Но я ошибся. Однако, благодаря тому, что я оставил вас на свободе, я узнал о дружбе, которая связывает вас и господина Сарранти. Я узнал и о том, что вы связались с господином Сальватором. Мне стало известно о том, что вы вместе с ним посетили парк замка Вири. Наконец, когда я узнал о том, что генерал, сторонник флорентийских карбонариев, был принят масонской ложей на улице По-де-Фер, я подумал, что генерал, используя эти две связи и действуя в интересах господина Сарранти, мог набрать пятьсот, тысячу, даже две тысячи человек для того, чтобы спасти господина Сарранти. Сами видите, я ошибся всего на двести человек. Я тогда подумал: генерал богат, как набоб, он скупит все оружие в наших оружейных магазинах. Но от этих же самых оружейников я смог узнать количество закупленного оружия и, следовательно, прикинуть, на скольких человек оно куплено. За последнюю неделю в Париже было куплено две тысячи шестьсот пистолетов и восемьсот охотничьих ружей. Если допустить, что двести пистолетов были куплены обыкновенными людьми и две сотни ружей приобрели охотники, остаются шестьсот ружей и две тысячи четыреста пистолетов. Что же касается кинжалов, вы купили их где-то восемьсот — девятьсот штук.

— Точно, — сказал генерал.

— И что же я тогда сделал? — продолжал господин Жакаль. — Да то же самое, что и вы сделали бы на моем месте. Я подумал: генерал собирается вооружить две тысячи человек, значит, нам надо вооружить шесть тысяч. Одна треть этих людей со вчерашнего дня прячется в погребах Ратуши. Две тысячи сегодня ночью укрылись в соборе Парижской Богоматери, который сегодня будет целый день закрыт под предлогом проведения ремонтных работ. И наконец, оставшиеся две тысячи человек, сделав вид, что проходят по Парижу, направляясь в Курбвуа, остановятся на Королевской площади, а в три часа тридцать минут двинутся на Гревскую площадь. Сами видите, что ваши тысяча восемьсот человек будут пойманы в сети моими шестью тысячами. Вот мои возражения, генерал, которые я высказываю вам как стратег и как филантроп. Как стратег я вас побью: у меня преимущество в оружии, в знамени, в форме, в месте сбора. А как филантроп я говорю вам: вы рискуете, проводя отчаянную попытку, которая заранее обречена на провал, поскольку я ее предвидел. Кроме того, и вам об этом подумать тоже не мешало бы, мсье Сальватор, вы проиграете на выборах. Горожане, которых вы перепугаете и которые дня три-четыре после этого не захотят открывать свои лавочки, отвернутся от вас. Роялисты начнут кричать, что Наполеон II стакнулся с якобинцами и что все порядочные граждане должны объединиться, чтобы остановить новую революцию… Вот такими мне видятся последствия этой катастрофы. Можете теперь относиться к моему мнению как вам заблагорассудится, но я от всего сердца предупреждаю вас, что этим поступком вы не спасете господина Сарранти, а сами можете погубить себя. Тем более что, идя на это, вы попытаетесь спасти не бонапартиста или республиканца, а грабителя и убийцу. Вот таковы дела.

Сальватор и генерал Лебатар де Премон обменялись взглядами, которые были поняты всеми карбонариями.

— Вы правы, мсье Жакаль, — сказал Сальватор. — И хотя вы и являетесь единственной причиной несчастья, которое могло бы с нами приключиться, я вас тем не менее благодарю от имени всех здесь присутствующих и отсутствующих братьев. Есть ли у кого лучший план? — спросил он, вопрошающе глядя на всех собравшихся.

Никто ему на это ничего не ответил.

Господин Жакаль тяжело вздохнул. Он был полон отчаяния.

Это отчаяние, казалось, разделяла большая половина карбонариев.

И только Сальватор был безмятежен лицом.

Подобно тому, как орел парит над облаками, он, казалось, парил над людскими судьбами.