Великая пустота Волопаса

Александр Дорофеев

В этой книжке собраны рассказы о временах и пространствах, в которых довелось побывать автору.Рисунки Александра Дорофеева Книга содержит нецензурную брань.

© Александр Дорофеев, 2023

ISBN 978-5-0050-4223-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Конёк

Дедушка мой, стучась кулаком в мою голову, нередко сулил:

— Примешь эстафету! Сядешь, брындахлюст, на моего коня!

Легко представить, как изнеможённый дед подводит могучего коня, с которым ему уже не совладать. Я запрыгиваю, будто во сне, на широкую спину и — по лесам, полям, горам — неведомо куда…

— Погоди! — останавливает. — Определим маршрут.

И рыжий конь сереет подо мной. Эдак мышеет — в масти и стати.

Да и нет, честно говоря, никакого коня у дедушки. Так, коньки-конёчки. Иначе — охота до разных бестолковых дел.

А всё же, признаюсь, за что ни возьмётся, всё у него ловко увязывается и споро бежит. Вроде резвого конька-горбунка. И главное — по маршруту.

Словом, любое дело у моего деда — конёк. Дел по горло и, выходит, коньков — целый табун.

Некоторыми он особо гордится. Например, кактусами, которые внеурочно цветут, мутируют и плодоносят.

— А ведь и я был маленьким балбесом! — замечает дед. — Но вовремя! — вздымает палец. — Принял эстафету от старших!

Кое-как, с натяжкой, можно представить деда малолетним. Но балбесом?!

— Учись, учись, брындахлюст, на ошибках, пока я жив, — говорит он, чуть грустнея.

И рассказывает упоённо о той счастливой поре. Это, пожалуй, его конёк-любимчик — поведать об изжитых просчётах и оплошках. Иной раз, кажется, приписывает себе и чужие для общей убедительности — всё, мол, по силам превзойти и одолеть!

Так, например, неожиданно выясняется, что когда-то юный дед работал в геологической партии, в песках Кызылкум.

И понадобилось однажды, не дожидаясь машины, сходить в соседний посёлок за какой-то нуждой.

Кругом был тихий-тихий безветренный песок и смирные кустики верблюжьей колючки. Дед шёл себе и шёл, полагая, что ноги выведут. А ноги рассудили иначе — попросту увели незнамо куда.

Обычная история. Всегда одна нога пошустрее, опережает другую. А дед тогда, увы! ещё не знал, у какой ноги, какой характер, — и долго петлял по пустыне.

В конце концов, увидал три пальмы и водокачку, где чёрный паровоз заправлялся водой, и понял, что заблудился. Отчаявшись, пополз на четвереньках. И вероятно, руки уравняли ноги. Путь выпрямился, хотя к тому времени был так ужасно искривлён, что дед выполз обратно к палаточному лагерю.

— Понавязал узлов, брындахлюст? — встретил его строгий начальник экспедиции, нехотя собиравший людей на поиски.

— Ничего я не вязал! — буркнул разгорячённый песками дедушка.

Он стыдился неразумности ног и возвращения на четвереньках. И не подозревал, что «связать узел» означает просто заблудиться, вернуться, напетляв, на прежнее место. К тому же его сильно задел этот неведомый «брындахлюст».

На другой день прилетел «кукурузник» для аэрофотосъёмки. И дед вдруг понял, что его место, конечно, в небе, а не в песках. Когда самолёт набрал высоту, он увидел весь свой причудливый путь, сохранившийся посреди барханов и неприметной верблюжьей колючки.

— Коровий узел! — крикнул пилот.

Дед было снова обиделся. А пилот достал верёвку и накрутил из неё нечто, очень похожее плетением на след в пустыне.

— Коровьим привязываю авион к столбу! — орал он в ухо, — На случай песчаной бури! Простой узел! Вот если б ты, брындахлюст, по «бараньей ноге» петлял, остались бы от тебя рожки да ножки…

Юный дед был поражён.

«Наверное, так уж устроен человек, — якобы подумал тогда. — Вяжет узлы там и сям, когда надо, когда нет. И не умеет распутать. А надо бы знать всю возможную кривизну и загогулины!»…

С тех-то пор он и охотился за узлами. В доме его с потолка и дверных притолок, с лампочек и со множества специальных гвоздей свисают верёвки, облепленные узлами, как гнёздами каких-то насекомых. Наверное, их тысячи. И у каждого своё название. И каждому будто бы своё назначение. Дед, конечно, все выучил наизусть.

Узлы курьерские и бурлацкие, мельничные и пожарные, пиратские и боцманские, скорняжные и охотничьи. Можно отыскать акулий узел и щучий, змеиный и верблюжий, устричный и черепаший. Есть даже родильный, которым пупки завязывают.

А на почётном месте в красном углу — «мартышкина цепочка», «кошачья лапа», «травяная петля» и «мокрый полуштык». Не говоря уж о «бараньей ноге» и коровьем, с которого началось всё это узловое безумие.

— Да это малая часть известных человечеству, — говорит дед с придыханием. — Недавно освоил узелковое письмо! Однако не с кем переписываться… — И поглядывает на меня, как на безграмотного олуха.

Как ни зайду в гости, на столе обязательно лежат в ряд ровно нарезанные верёвочки.

Дед вдумчиво, безмолвно разминает пальцы, как пианист-виртуоз, закрывает глаза и отворачивается, чтобы я не думал, будто подглядывает.

Верёвки мелькают в руках, струятся меж ладоней, вожделея слияния. Какой-то миг, и вот — соединились. Свились, сплелись, скрутились, создав мудрёную тварь, вроде гомункулуса, с плавной петлёй на шее.

— Король узлов! — любуется дед, лаская пальцем, — Ему пять тысяч лет! Ещё древние египтяне вязали, когда пирамиды строили.

Никогда, сколько помню, не глядел он этак на меня, сроду не приголубил.

— Да кому они сейчас-то нужны?! — ни с того, ни с сего говорю в сердцах, будто разгорячённый пустыней.

Онемев на время, дед созидает для успокоения пару невероятно крупных узлов, подобных головам античных мыслителей, после чего холодно ставит меня на место:

— Куда ни плюнь, брындахлюст, всюду узлы! Все вяжут. В прямом и переносном. Есть гипотеза, по которой мир наш, вселенная — один громадный узел из трёх, так сказать, верёвок…

Понимая, что гипотеза для меня чрезмерна, он безысходно машет рукой, и переходит к стаду кактусов.

— Понюхай, — суёт в нос лохматое чудовище с чёрным смердящим цветком на макушке. — Ну, в полноздри!

Я вежливо нюхаю, удрученный срывом, киваю, выказывая упоение, и думаю про себя…

Где же, думаю, в каких заповедных лугах бегает сейчас, пасётся мой конёк? Доберусь ли до него когда-нибудь? Признаю ли в нём своего? Или так и останусь до конца дней моих брындахлюстом, ничем по сути, поскольку и слова-то такого не существует…

Есть брандахлыст, иначе говоря, — бездельник, праздношатающийся. Вот это даже удивительно, насколько мне подходит…

Хотя, если разобраться, — уж не дедушка ли мой конёк?

Эдакий генерал вообще — от инфантерии, кактусов, узлов, и жизни. Эн хенераль, как изъясняются латины.

Да, дедушка ещё тот узелок, похожий на фигу, крепко-накрепко сложенную Создателем! Как ни крути, а Божий узел, который с виду хоть и прост, а в жизнь не распутать…