Маджента

Александр Димидов

1868 год. Сантьяго-де-Куба. Убегая от войны, карточный шулер и ловелас Кристобаль Алиендэ оказывается в разграбленном поместье с детьми из сиротского приютаУдастся ли им выжить?Авантюрный роман и одновременно проникновенная фамильная сага об исчезнувшем сигарном бренде, когда-то покорившем миллионы.

© Александр Димидов, 2019

ISBN 978-5-4496-2470-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ces retraites ombreuses sont les rendez-vous

de éclopés de la vie.¹

Charles Baudelaire. Le Spleen de Paris.

Un bon point, Supo. A force de regarder par les

trous de serrure, vous êtes devenue voyante²

Jean Anouilh. Ornifle ou le courant d’air.

I

Инспектор Густаво Барилья прибыл в Пинар-дель-Рио в конце июня 1868 года, через неделю после покушения. К тому времени местная полиция успела провести дознание и задержать стрелка, а также двух его подельников. Небывалое проворство для провинциальных стражей. Барилья остановился в Гранд Отеле и следующим утром покинул номер в поисках пристойного кофе. Кто-то порекомендовал ему кондитерскую Жака Дорре. Отыскав ее в двух кварталах, он оказался в приятной прохладе светлого помещения с высокими потолками и лепниной на стенах. Дама перед ним заказала заварных пирожных. Взгляд инспектора упал на картинно выставленный в витрине медовый торт, из которого удалили четверть, и развернули таким образом, чтобы соблазнять покупателей многослойной начинкой. Нежно коричневые коржи чередовались с молочно-желтым кремом. Этот ракурс напомнил инспектору картину Боттичелли, где в виде разреза перевернутого конуса был изображен ад. Воронка, заполненная грешниками и их рогатыми палачами. От лимба в верхнем — для самых невинных — до отпетых предателей в последнем, девятом кругу. Ниже которого располагался только вросший в вечный лед Люцифер.

Барилье было пятьдесят два года. Первым делом он ознакомился с рапортом. В деле говорилось, что дон Хоакин Салидо де Эстрадес, хозяин табачной компании, был ранен из револьвера выстрелом в спину, когда возвращался после конной прогулки вечером, неподалеку от своего имения в Хато де Ла Крус. Рана оказалась серьезной. Удержавшись в седле, он еще проехал некоторое расстояние. Но затем лишился чувств. И умное животное, приученное к обратной дороге, протащило его по земле, с застрявшей в стремени ступней, добрую четверть мили.

Раненого обнаружил слуга. Полицию вызвал мажордом, отправив посыльного. Поговорить с потерпевшим так и не удалось, поскольку он не приходил в себя. Врачи, местные и специально приехавшие из Гаваны, охарактеризовали его состояние как крайне тяжелое.

Инспектор осмотрел улики и потребовал устроить встречу с арестованными. Вначале он побеседовал с Аугусто Кальвой, который незадолго до покушения продал Доминику Суаресу краденный револьвер. Затем с Пэдро Диасом, надоумившим и подстрекавшим своего друга Суареса совершить справедливое возмездие за поруганную супружескую честь. И только потом он велел привести в комнату для допросов самого Доминика.

Вольнонаемный на одной из плантаций Эстрадеса, тот, как и многие, знал о неуемных нравах своего патрона. Но одно дело — совокупляться с рабынями, своими и своих соседей фермеров. И совсем другое — повадиться с ухаживаниями к свободной женщине, которая, к тому же, давно замужем. Барилья со многим соглашался, многое говорил вместо арестанта. Но, в конце концов, не почувствовал самого главного — хребта и боли. Доминик был растерян. Чувствовалось, что его здорово обработали во время первого допроса. Он готов был согласиться на все, что ему предложат. Но в нем не было ни затаенной злобы и скорби по поводу предательства жены. Ни моральной силы, необходимой, чтобы спустить курок. Тогда Барилья попросил его описать все, что произошло в тот вечер, как он помнил.

Картина получилась следующая. Суарес повздорил с Диасом во время пятничного застолья в трактире «Три топора». Последний оскорбил дочь хозяина, не отвечавшую на его посылы. Доминик вступился. Оба были пьяны. Диас в отместку бросил хлесткую фразу о всех женщинах и, решив усилить, прилюдно посоветовал Доминику поскорее отправляться домой, чтобы посмотреть, чем по вечерам занимается его женушка с хозяином плантации.. За что получил отменный левый хук в челюсть. Все знали, что дон Эстрадес обычно вооружен, поэтому, оказавшись на подворье, Доминик прежде достал револьвер, спрятанный в сарае, а затем вошел в дом. Он опоздал. Жена стыдливо потупилась. За окном послышалось приглушенное ржание и топот копыт. Суарес бросился на улицу. Он увидел силуэт удаляющегося всадника и выстрелил, не раздумывая, шагов с тридцати. Он так и не понял, попал ли. Испуганная лошадь понеслась галопом. Он вернулся в дом. И жестоко избил жену

Барилья взял извозчика и снова отправился в Хато де ла Крус, надеясь повидаться с раненым. Увы, к постели его не пустили. Дон Эстрадес постоянно бредил, а в те редкие минуты, когда к нему возвращалось сознание, просил пить и задыхался. Врач жил в соседних покоях. От него Барилья узнал, что пуля прошла навылет. Она пробила лопатку, порвала легкое и раздробила ребро. Он потерял много крови. Вдобавок ко всему, множество ушибов мягких тканей на спине и перелом латеральной лодыжки усугубляли и без того плачевное состояние. Ни врач, ни его знаменитые коллеги не решались что-либо обещать.

Затем инспектор поговорил с мажордомом и челядью. Конюх подтвердил, что грива любимой лошади хозяина и его дорогое седло были залиты кровью, когда она вернулась в поместье. Ей и самой досталось. Кожа на шее была распорота, как будто ее наотмашь хлестнули розгой. Барилья попросил показать ему животное. Он осмотрел смазанный особой мазью, только начавший рубцеваться косой шрам и, поблагодарив, вернул фонарь конюху.

В департаменте полиции Пинар — дель — Рио к изысканиям заезжего инспектора отнеслись с хорошо вуалируемой неприязнью. В кои веки удалось раскрыть преступление, что называется, по горячим следам, а вместо поздравлений столица прислала к ним ищейку. Да еще старика, без пяти минут в отставке. Полицейские щедро перемывали ему кости, когда на улице, совсем рядом, послышались выстрелы. Они бросились вон, на бегу доставая оружие.

Барилья стоял во внутреннем дворе перед освежеванной тушей трехмесячного поросенка, подвешенной за крюк на каменном заборе. В его руке дымился проходивший по делу Суареса карманный Кольт Рут 55 года. Модель номер семь, калибр.28. Инспектор только что выпустил три из четырех остававшихся в барабане пуль. Не смотря на расстояние всего в семь шагов, обошлось без выходных отверстий. Стенка позади туши осталась девственно чиста.

Он отыскал дом Суареса и, поскольку никого не застал, отпустил экипаж, а сам отправился по направлению к плантации Эстрадеса. Большой частью путь лежал между полей. Но затем с левой стороны потянулись заросли акаций и мате. Они стали гораздо гуще, когда, миновав ложбину, дорога повернула направо, оставив за спиной, рощу на холме. Туда и поспешил Барилья. Шагах в двадцати от дороги он увидел каменный валун, застывший на склоне поросшего кустарником холма. Инспектор присел отдышаться. Осмотрелся вокруг. Подобрал с земли старый сигарный окурок. Узкая тропа справа от камня вела в чащу и, сделав несколько шагов, Барилья увидел небольшую прогалину. У одного из деревьев нижняя ветка была сломана, а на земле остались следы копыт и конский навоз. Он вернулся к камню. Отсюда дорога внизу лежала, как на ладони. После поворота всадник, все время находившийся в профиль к зарослям, впервые оказывался к ним спиной и несколько минут двигался по ровной местности. Идеальное место для выстрела.

Косой — сверху вниз — шрам на шее лошади говорил о том, что стрелявший находился на возвышении. И разумеется, ни один револьвер не мог нанести урон, который был по силам только ружейной пуле. Барилья прикинул примерную траекторию, спустился вниз и до первых сумерек шарил в табачных междурядьях. Однако кусок деформированного свинца так и не нашел.

Вполне возможно, допустил он, что те, кто обеспечили оружием Суареса и подначивали его в нужный момент, могли посадить стрелка за валуном для подстраховки. Маршрут Эстрадеса и время были известны. Но для того, чтобы найти заговорщиков, нужно было понять их мотивы.

Дон Хоакин Салидо де Эстрадес прибыл на Кубу зеленым юнцом. Первое время он работал у Жаме Санчеса, владельца небольшой табачной плантации и нескольких цехов в Гаване. От него Хоакин научился азам ведения дел. После чего нанялся к астурийцу Мигелю Лавиаде. Если Санчес занимался культивированием табака и его доставкой в Испанию, то Лавиада имел фабрику по производству сигар и собственный сигарный бренд. Первые годы в кампании Лавиады Эстрадес провел за столом крутильщика и, по слухам, достиг необычайного мастерства. Астуриец заметил способного юношу. Он перевел его в сортировщики, затем в инспекторы по качеству и так постепенно продвигал по карьерной лестнице, открывая все больше профессиональных секретов. Пока, в 1838 году, Эстрадес с партнером не основали собственный табачный магазин, склад, а затем прикупили участок в Хато де ла Крус, в благословенных табачных землях Вуэльта Абахо.

Быть может, Лавиада ответил бы улыбкой на дерзость своего бывшего протеже. Ему нравились храбрые молодые испанцы. Однако, чего он совсем не ожидал, так этого того, что Эстрадес замахнется на самое святое — его табачную марку. Начался судебный процесс. Тяжба длилась более пяти лет. В результате, суд вынес решение в пользу Лавиады. Но благодаря вниманию прессы, популярность сигар Эстрадеса выросла, как на дрожжах. Поэтому, он, повинуясь решению суда, отказался от чужого бренда с легким сердцем. И тут же основал собственнный — «Флорес ди Эстрадес» Продолжая доедать пирог, когда-то принадлежавший астурийцу.

К концу пятидесятых годов дон Хоаким Салидо де Эстрадес превратился в одного из самых богатых и влиятельных табачных баронов на Кубе. Он обладал десятью тысячами акров земельных угодий, имел три табачных фабрики, торговый дом и представительства почти во всех европейских столицах. На него работали тысячи рабов и десятки тысяч наемных служащих. Ему нравилось занимать важные общественные посты, входить на правах председателя в правления попечительских обществ. Все это увеличивало его славу и влияние. Он нанял известного английского архитектора, который выстроил ему в Хато де ла Крус огромную виллу, не хуже императорского дворца. Он имел связи на самых верхах как в Гаване, так и в Мадриде, и когда губернатор провинции, в ответ на жалобу одного из фермеров, издал предписание отказаться от участка, на который Эстрадес беспардонно наехал, дон Хоаким размашистым почеркам начертал гусиным пером поверх губернаторского указа «Importa una mierda»³

Он был хитер, жаден и похотлив, как павиан. Люди его достатка и положения выписывали самых изысканных куртизанок из Европы. Дон Эстрадес приходовал местных рабынь, как собственных, так и соседских, работниц своих фабрик и, вообще, считал допустимым взять любую женщину по праву земли. Его не останавливал не собственный брак, ни чужие узы. Из неуемного сатира он мог превратиться в изысканного ловеласа, если предмет того стоил. Но там, где можно было обойтись без церемоний, Эстрадес предпочитал действовать нагло, быстро, не считаясь с приличиями.

От обманутых бывших патронов, партнеров, соседей-фермеров, многочисленных должников, конкурентов по табачной коммерции, до мужей-рогоносцев, униженных сотрудников и просто людей, случайно оказавшихся на пути табачного барона в недобрый час, — очередь недоброжелателей Эстрадеса казалась бесконечной. Похоже, он успел насолить всем. После трех недель расследования инспектор Барилья пришел к неутешительному выводу: стрелять в Эстрадеса мог кто угодно.

Знающие люди в Гаване, едва прослышав о покушении, связали его с отказом Эстрадеса выступить на стороне мятежников с востока. Ходили слухи, что те, якобы, присылали своих эмиссаров, в надежде, что Эстрадес возглавит революционное движение на западе страны и тогда, в назначенный час, Куба вспыхнет повсеместно. К нему прислушивались многие плантаторы. У него хватило бы влияния, связей и средств. Но Эстрадес послал их подальше. Политика его не интересовала. Обладая безразмерным кредитом в Банке Испании, он с большим удовольствием ссужал деньги соседям-фермерам, покупал для них скот, плуги и семена. А затем с не меньшим удовольствием отбирал за долги их земли и дома.

Понимал ли Эстрадес, что поступая таким образом, он играет на руку англичанам, или они использовали его вслепую? Выращивали своего крысиного короля, который передавит всех своих сородичей поменьше и расчистит пространство. При королеве испанской Изабелле Банк Испании настолько погряз в иностранных кредитах, что фактически перешел в собственность богатейших английских родов. И если так, то все земли, отошедшие Эстрадесу, можно было считать английскими.

Барилья не знал, опустился ли табачный барон до последнего — девятого круга. Туда, где вместе с Иудой и Брутом, суждено мучатся государственным изменникам. Многочисленные встречи, на которые обрек себя инспектор в эти несколько недель, привели к тому, что он ощутил переутомление, опустошенность, апатию. И потерял здоровый сон. По ночам лица людей, каждый из которых мог стоять за покушением, выстраивались вокруг него в невообразимой карусели. Они смотрели на него. Они толкали его в спину, а когда он поворачивался, трясли перед ним большими пальцами и смеялись, как ученики валенсийской гимназии сорок лет назад. Помимо них ему снились потные бедра гаванских шлюх, лошадиные морды с глазами на выкате и воздух, настолько жаркий и влажный, что его можно было резать ножом, как желе.

Ранним утром он проснулся от настойчивого стука метрдотеля. В телефонограмме из управления полиции сообщалось, что дон Хоаким Салидо де Эстрадес скончался прошедшей ночью.

Примечания

1

Эти тенистые убежища — место встречи для всех, искалеченных жизнью. Шарль Бодлер. Парижский сплин (пер. с франц. Т. Источниковой).

2

Вы правы, Сюпо. Вы так долго подглядывали в замочную скважину, что стали ясновидящей. Жак Ануй. Орнифль, или Сквозной ветерок (пер. с франц. С. Тархановой).

3

(исп.) здесь, «Насрать».