54 по шкале магометра

Александр Джеромович Добсон, 2021

В сборник вошли рассказы с Турнира Магического Реализма, проводившегося на литературном портале «Бумажный слон» в две тысячи двадцатом году. Рассказы объединяет алогичность, необъяснимость происходящего, герои, творящие неожиданные и непостижимые чудеса, и те, с кем эти чудеса случаются; волшебные места, где меняются сами константы, где не властны законы логики; события, нарушающие привычный ход вещей, выворачивающие реальность наизнанку, приоткрывающие на миг тайную, невидимую сторону вещей. Читатели, жаждущие пошире распахнуть двери своего восприятия, прикоснуться к чуду – эта книга для вас!

Странные дела

Артем Виноградов

И спасибо за рыбу

— У, кирпичная каракатица!

Я шёпотом выругался и топнул по глади воды. Потом бросил на берег удочку, тоскливо посмотрев на оборванную леску. И ладно бы снасти потерять — запасов на три жизни хватит, ещё от отца осталось. Тем более знал про ту корягу, сижа-то известная, всегда с этого места рыбачу. Но не клевало совсем! А под корягой, может, и нашлась бы какая плотвичина. Нет же — нашёл только мороку на свою голову.

Домой пойти, что ли? Всякое настроение пропало, да и солнце уже ползло к зениту. Обидно. Дело ведь не в рыбе даже, тут же как — на жарёнку хватит и ладно. Но сам процесс! С утра улов — и день готов, любое дело с улыбкой спорится. Похоже, не в этот раз.

— Мееееяааау! — несогласно протянул кто-то за моей спиной.

Я обернулся. Кто-то оказался облезлым чёрным котом. Он дернулся, показалось, будто пожал плечами, хотя и странно говорить такое о животине. Потом махнул головой куда-то в сторону, маня за собой.

Нет, не думайте, что я пошёл за ним сразу. Я вообще не имею привычки следовать за котами. Но движение не было случайным. Отойдя от берега, кот остановился и посмотрел на меня, долго и осмысленно. Ждал.

— У, жужелица жареная!

Не люблю заставлять ждать. Поэтому я подхватил удочку, ведёрко, запихнул коробку с червями в разгрузку и двинулся за котом. Он удовлетворённо кивнул и свернул влево.

На самом деле, сиж на реке хватало. На деревне почти каждый первый пусть не рыбак, но удочку закидывать умеет. И у каждого есть свое любимое место. Вот тут, например, Порфирьич сидит. Ну не сейчас, а вообще. Но кот, остановившись на секунду, прошёл всё же мимо. Тропинку к затону, которую проделал в кустах Митяй, он и вовсе проигнорировал. А вот у Михалычевой сижи встал как вкопанный, насторожился, прислушался и пошёл прямо к берегу, улёгшись на травке у самой воды.

— Что, здесь? А, кошатина?

Кот лениво мявкнул и двигаться явно не собирался. В этот самый момент в нескольких метрах от берега раздался всплеск. Надо же… Ну ладно, Михалыч всё равно в городе, да и нет тут никакой войны, как у дочери в Москве за парковочные места. Я достал запасные снасти — нацепил поплавок, прикусил грузило, начал привязывать крючок.

— Звать-то тебя как?

Вчера я ни за что не задал бы коту подобный вопрос. Но этот выглядел так, словно имя у него есть, и он его прекрасно знает.

— Мрррряу, — ответил кот.

— Не особо понятно. Ладно, будешь Мряв.

— Мряу, — подтвердил тот.

Я стрельнул взглядом в сторону кота, нацепил червя и забросил удочку. Поклёвка пришла ровно через минуту. Подсечка. Ёршик. Не большой, но лиха беда начало. Может, день ещё и получится.

Я кинул рыбину Мряву. Новый червь. Новый заброс. Две минуты. Плотва. Я довольно ухмыльнулся и почесал кота за ухом.

— Мррр…

***

С сижи мы ушли часа через два. Один довольный, второй сытый. Не то чтобы клёв был столь же активный, как в начале, но хватило и Мряву, и мне с Василисой на жарёнку, а мелочь вовсе отпускал с чистой совестью.

— Откуда же ты такой взялся, а, Мряв?

— Мррряааа… — задумчиво протянул кот, явно не собираясь вдаваться в подробности.

— Понимаю. Я тоже о прошлом говорить не люблю. Но всё равно спасибо.

Мряв сделал то же движение, которое я принял за пожимание плечами.

— Да ладно тебе. Я, может, отблагодарить хочу. Добром за добро.

Кот посмотрел на меня удивлённо.

— Не, я понимаю, рыбой ты свою долю получил, но…

Мы как раз вышли на дорогу. Мряв вновь пожал плечами, но вдруг остановился и опустил голову. Он стоял на обочине, потом развернулся и пошёл поперёк, мне наперерез. И не дойдя до противоположного края лишь пару шагов, повернул ко мне голову и посмотрел грустно-грустно.

— Не понимаю тебя, друг.

Кот прошипел что-то, а потом забегал поперек дороги, прямо передо мной, но также не касаясь обочины.

— Так, погоди, чёрный кот, дорога… Ой, перестань! Я не верю в приметы.

Мряв кинул на меня полный снисхождения взгляд, но потом снова погрустнел.

— А ты, значит, в приметы веришь?

Кивок.

— Ты приносишь несчастья?

Кивок.

— Хочешь, чтобы я тебя от этого проклятия избавил?

Теперь Мряв посмотрел на меня с сомнением.

— Да, я тоже не знаю, как. Но давай попробуем. Пойдем, занесу снасти домой, Вася тебе молочка нальёт, а там уже покумекаем.

Надо признать, что по части освобождения от проклятий я был полным профаном. Как-то не приходилось этим заниматься. Бабка-шептунья есть знакомая, но кот… Отшепчет она кота? Вряд ли, чёрные коты — тема глобальная. Это испокон веков ведётся. Но что бы придумать?

Чёрный кот приносит неудачу. Что противопоставить неудаче? Удачу, логично же. Какие у нас приметы удачные? А! Я соскочил с дороги в поле, заросшее клевером.

— Есть шанс?

Я повернулся к коту, но тот посмотрел на меня крайне скептически.

— Что, не будешь клевер кушать?

— Пф! — фыркнул Мряв и, не говоря ни слова больше, ушёл вперёд.

— Лааадно!

Я поплёлся следом. Уже показались берёзки у околицы, а там через три дома и мой уже. Вообще, я согласен, четырёхлистник искать — та ещё задачка. Да и при чём тут коты к тому же? Нужно что-то ещё. Нужно, нужно, нужно…

— Мряв, точно!

— Мрррряяяу? — от неожиданности подскочил кот.

— Доверяешь мне?

Мряв наклонил голову, словно сомневаясь в ответе, но всё же кивнул.

— Тогда беги в тот конец деревни. Прямиком по главной улице. Спрячься и жди. И помни — Председатель шумный, но не страшный. А там сам всё поймёшь.

Кот округлил глаза, но снова кивнул. И устремился в указанном направлении. А я свернул влево, чтобы обогнуть деревню по окраине. План, конечно, такой себе, но если получится — выйдет забавно. Главное, чтобы все участники оказались на месте.

Оказались. Я примостился за кустом и наблюдал, как Председатель роется в куче мусора за домом Федотишны. Вы не подумайте, Председатель — пёс. Дворовой породы. Когда колхоз развалился, жители решили, что председатель всё равно должен быть. И взяли на эту роль прибившегося в тот же год пса. Не то чтобы свои председательские обязанности он выполнял исправно, но народ его подкармливал, хотя и на свалку Председатель наведывался регулярно.

А где Графиня? Вижу. Гуляет по саду. Пышных форм трёхцветная персиянка. Они с Председателем — давние… оппоненты. Ну сами понимаете — дворянка и пролетариат. Но, как и в жизни, рабочий класс победил, а Графиня теперь по большей части обретается за забором у Ивановны. Осталось её оттуда выгнать. Хорошо, что Ивановна увязалась в город за Михалычем.

Я перепрыгнул через забор и шуганул кошку, покрикивая и стуча удочкой, все ещё остававшейся у меня в руке, по забору. Направление атаки я выбрал правильное, так что Графиня рванула по единственному оставшемуся вектору — через дырку в заборе и на улицу. Где её, как и ожидалось, заметил Председатель, залившийся радостным лаем.

Разумеется, я тоже хотел это видеть. Пёс вылетел из-за угла с шумом и настойчивостью танка, на который собирали деньги всем колхозом семьдесят лет назад. Графиня остановилась как вкопанная и скрыться явно не успевала. Но на её счастье тут же раздался такой восхитительный «Мррррряяяяуууу!», которому позавидовала бы даже сирена ПВО. Мряв, недолго думая, пошёл на таран и врезался в Председателя, делая честь самым опытным японским камикадзе.

Пёс натурально отлетел в сторону, взвыл и уставился на нового противника. А Мряв шипел и явно не собирался уклоняться даже от прямого столкновения. Суть Председатель уловил сходу и драться не стал. Гавкнул для острастки и отступил к своей куче. А Графиня внимательно осмотрела своего спасителя и решила не обращать особого внимания на неказистый вид.

Я уж не стал дожидаться результатов их знакомства — всё там будет хорошо. Отдал Мряву честь и отчалил в сторону дома. Думаю, план сработает. Кому как не трёхцветной кошке нейтрализовать проклятие моего друга? Такая вот математика.

***

Прошло пару дней.

Я шёл к реке, когда за моей спиной раздалось синхронное мяуканье. Мряв и Графиня шли бок о бок, явно стремясь догнать меня.

— Ну привет, ребята. Как вы?

Кот уставился на меня с видом «Сам-то как думаешь?»

— Понимаю. Ну пойдём. Знаешь, где сегодня клевать будет?

— Пф, — ответил оскорблённый в лучших чувствах Мряв.

Он-то, конечно, знал. И, поведя за собой Графиню, побежал мимо сиж, останавливаясь у некоторых и прислушиваясь к чему-то, что было доступно только ему. Я обратился к кошке:

— Как он это делает?

— Мяяяу, — мелодично ответила она.

А Мряв снова фыркнул и направился прямо к воде. Остановился у кромки берега, сел и наклонил голову к самой поверхности реки. Потом посмотрел на меня.

— Чего ты хочешь? Чтобы я сделал так же?

— Мяяяу, — подтвердила за своего кавалера Графиня.

— Ну ладно.

Я догнал кота и наклонился ухом к самой воде. Плеск волн. Ветер в камышах.

— Не слышу, Мряв.

— Пффф, — снисходительно ухмыльнулся он и отошёл к Графине.

Я не стал забивать голову тайнами, просто собрал удочку и закинул как можно дальше. Поклёвка, разумеется, не заставила себя ждать. Я вытащил небольшую уклейку и повернулся к неразлучной парочке. Они всё ещё сидели рядом и смотрели на меня. Немного свысока, осознавая какой-то секрет, недоступный мне. Но благодарно. Будто говорили: «Спасибо за нас».

— И спасибо за рыбу.

Я ошарашенно посмотрел на Мрява, но тот молчал.

Показалось.

Наверное.

Александр Джеромович Добсон

Рыбный день

Кот Гаврик был путешественником. Иногда он уходил из дома на несколько дней и даже недель. Любил бывать на реке. Однажды, прогуливаясь вдоль берега и ловя стрекоз, он заметил, что из воды на бетонную плиту дамбы выскочила небольшая рыбка. Сомёнок, тренируясь охотиться на мальков, заигрался и случайно выпрыгнул на берег. Гаврик подошёл к трепыхающейся рыбке, сощурился и столкнул лапкой в воду. Сомёнок быстро поплыл на глубину, где под корягой жил его дед — старый огромный сом. Дед взглянул на испуганного внука, выплыл из своего убежища и поднялся к поверхности. Из воды показалась большая голова. Сом взглянул на Гаврика, махнул хвостом и нырнул.

***

Июнь. Солнечные лучи тронули крышу одинокой пятиэтажки и, войдя во вкус, быстро поползли вниз. Добравшись до четвёртого этажа, они отыскали не зашторенное окно и бодрящей волной окатили веснушчатое мальчишеское лицо. Мальчик медленно открыл глаза, улыбнулся и, смахнув одеяло к стенке, поспешил к окну.

На улице было светло и безлюдно. Веснушчатый представил себе, что сейчас не раннее утро, а третий час дня. «А что, если все люди исчезли? Не навсегда, а на пару дней хотя бы. Вот было бы здорово!». В воображении он зашел в магазин за мороженым и газировкой, забрался в пару соседских квартир, поиграл там в денди, взял велосипед у Димона, сходил в кинотеатр на боевик с Ван Даммом… «Ну нет, одному скучно». И он принялся с помощью старого дедовского экспонометра, который мальчик всегда считал инопланетным прибором, вытаскивать друзей из таинственной «зоны исчезновения». Кого-то, правда, передумав, возвращал обратно.

Но фантазия мальчика треснула, как линза на очках у дяди Андрея Баранова, который так некстати вышел из подъезда столь ранним, наполненным росой и мечтами, утром. Заправленный по грудь брюками, кудрявый дядя Андрей уверенно и бодро шагал по направлению одиноко стоящей между площадками для игры в городки и баскетбол высокой сосны. Добравшись до дерева, Дядя Андрей взял в зубы чёрный кейс, с которым никогда не расставался, подпрыгнул и зацепился за нижнюю ветку. Затем он подтянулся и, смешно перебирая ногами вдоль ствола, забрался на толстую нижнюю ветку. Но на этом Дядя Андрей останавливаться и не думал: он повторял и повторял успешные, но не слишком элегантные подтягивания до тех пор, пока не добрался почти до самой верхушки сосны, где, словно большая птица, разместился. Он сидел спиной к дому и смотрел в сторону вышедшего из-за леса солнца.

— Сашенька, ты уже проснулся? — послышался голос мамы. — Зачем тебе эта рыбалка? Спал бы, да и спал, — вздохнула мама.

Саша повернулся к маме:

— Доброе утро, мам. Мы с Максом договорились.

С улицы послышался дребезжащий звонок. Саша подумал о школе. Впервые за месяц. «Летом школьные звуки — большая редкость. Даже белого жука-носорога легче найти, провозившись целый день на опушке леса, чем услышать что-то напоминающее о школе», — подумал Саша и обернулся к окну. На улице вновь было безлюдно. Сосна лишилась своего необычного гостя. Мама собрала Саше бутербродов и налила чая с земляничным вареньем в термос. Мальчик, захватив удочку, стоявшую в углу у двери, послал маме воздушный поцелуй и выскочил в подъезд. Мама крикнул ему вслед:

— А червей-то не забыл?

— Они у Макса.

Саша спустился на второй этаж, тихо отбарабанил секретный шифр в железную дверь. Вышел Макс.

— Максим, а червей-то не забыли? — задала тот же вопрос мама Макса.

— Они у Санька, — ответил Макс, подмигивая Саше.

У подъезда мальчиков встретил Гаврик — Сашин кот. Черно-белая длинная шерсть Гаврика лоснилась. Свежая царапина на носу и уверенная походка говорили о том, что он вышел победителем из очередной драки. Он был в полном расцвете кошачьих сил. Черный окрас в виде маски, покрывающий мордочку до уровня глаз, и чёрное пятно на белом подбородке, словно эспаньолка, делали его похожим на благородного разбойника, каким он и был в кошачьем, не замечаемым взрослыми, мире.

Гаврик мяукнул, подошел к Саше и потёрся о его ногу.

— Привет, гулёна! Мы на рыбалку пошли. Рыбы наловлю — наешься до отвала. Будь дома вечером, Гаврюша, — посоветовал коту Саша и погладил его по голове.

Гаврик ещё раз мяукнул, тоскливо посмотрел на Сашу и ушёл за гаражи.

Макс и Саша улыбнулись друг другу, перекинули удочки через плечо и пошли по тропинке к реке. Саша посмотрел на старую сосну, стоявшую рядом с баскетбольной площадкой, и подумал, что как-нибудь надо на неё забраться. Они прошли через футбольное поле с залысинами. Дальше стоял лес, воюющий с гигантским заводом за право обладания бетонным забором, который отделял два несовместимых друг с другом мира.

Саша рассказывал, что скоро вернётся с северной вахты Папа и привезёт ему кедровые шишки. Макс говорил, что дома у него лежит три коробки с жвачками «Турбо», а это по шестьдесят блоков в каждой. Друзья стали прикидывать, сколько это в жвачках. Сошлись на том, что это не меньше пяти тысяч жвачек, и что мама Макса, которая привезла товар из Москвы для продажи, не заметит, если в каждом блоке будет по одной без вкладыша. Тропинка вела вдоль заводского забора — галереи художественных, лирических и прозаических произведений деятелей народного искусства. Здесь были и красочные граффити, и пошлые частушки, рисунки, целые портреты неизвестных личностей и собирательных образов, короткие, драматического содержания, истории, стихи и просто констатация факта о том, что «Мамонт — чёрт». Мальчики зачитывали наиболее удачные, как им казалось, стихи и частушки, используя серьёзные и весёлые интонации, меняли плохие слова и имена героев на приемлемые синонимы, смеялись и спрашивали друг друга о значении некоторых понятий. Относительно одного особо едкого стиха друзья сошлись в том, что он был начертан кровью.

Последняя секция забора перед углом, за которым тропка переходила в спуск к заливу Волги, была чистой. Дойдя до неё, друзья затихли. Мальчишки смотрели на серую поверхность ожидающе, будто на аппарат для приготовления попкорна.

— «Стена рыбака». Знаешь, в чём её секрет? — спросил Макс Сашу, не отрывая взгляда.

Саша молчал. Он знал, что Макс сейчас откроет ему тайну.

— В неё вселилась душа деда Копчёного. Того, что червей продавал. Который жил у второго болота. У него черви были самые клевачие. Говорят, что он свой огород навозом удобрял, но ничего не сеял, а выращивал особый вид червяков. А как умер Копчёный, так и вселился его дух в эту стену.

Саша перешёл на шёпот, будто опасаясь, что его услышит Копчёный:

— А что, если не получится? Ведь мы даже не искали червяков, а специально пришли сюда, зная…

— На всякий случай я взял с собой тесто, — Макс похлопал себя по карману синей олимпийки «Динамо».

Макс достал мел и кривым почерком вывел: «Большая банка червей». После он подал знак Саше, и мальчики отвернулись от стены. На счёт «десять» они повернулись обратно и увидели, что на песке стоит пластмассовый контейнер, полный чёрной земли, в которой копошилась запрошенная наживка. Надпись Макса исчезла, но на стене появилась другая — «Конфеты «Дюшес» — 10 штук».

— Вот ведь… — сказал Макс, у которого всегда с собой были конфеты. — Не буду я отдавать. Это мои любимые.

— Макс, давай положим. Вдруг он рассердится, и мы ничего не поймаем?

После недолгих препирательств Макс вынул из кармана пакет с конфетами и положил перед стеной. Друзья отвернулись от стены — конфеты исчезли.

Спустившись к речке, мальчики увидели на берегу рыбака, энергично накачивающего резиновую лодку, крякая резиновой помпой. Это был Синичкин — усатый мужчина в засаленной серой одежде и шапке-петушке. Он улыбнулся и блеснул золотыми зубами:

— Здорово, пацаны! Что, опять за говорящей рыбой пошли? Так это, не сезон!

— Нет, мы за сорожкой.

— А, — принял ответ рыбак. — Сегодня ветрено будет. Рыбачить только до обеда придётся — потом поплавка из-за ряби не увидите. — Он махнул головой в сторону горизонта, указывая на какие-то признаки надвигающейся непогоды. Но мальчики ничего на горизонте не разглядели.

Вдруг послышался электронный писк. Макс полез в карман и достал из него овальный пластмассовый предмет.

— Что это у тебя? Часы? — заинтересовался Синичкин.

— Тамагочи. Есть хочет, — ответил Макс, нажимая маленькие кнопки виртуального питомца.

— Ох уж эти технологии. Чего только не придумают. Прогресс! Сейчас, знаете, даже на небесах прогресс. Вот раньше, к примеру, хороший человек помирает — за ним ангелы летят. Своим ходом. А сейчас ангел за душой на летающем трамвае добирается. Прилетит, будто рейсовый, звонком тренькнет — и того.

Он присвистнул, радостно гэкнул от того, что закончил качать лодку, бросил вещи в нос лодки и отчалил. Недалеко от берега качалась на волнах жирная чайка. Чайка взмыла в воздух и тут же села в лодку на свободное поперечное сидение. Синичкин был единственным человеком в мире, приручившим чайку. По крайней мере, мальчики не знали больше ни одного такого случая.

— Ну, бывайте, пацаны! — крикнул Синичкин и помахал рукой.

Друзья пошли к старой дамбе. Там они разложили удочки, насадили червяков и забросили снасти.

Было всё ещё раннее утро. Вода в затоне отражала большие дубы. Где-то далеко со стороны острова прокричала неизвестная птица.

— Сейчас клюнет, — сосредоточившись на поплавке, сказал Макс.

Прошёл час. Мальчики обошли всю дамбу, поспрашивали у нескольких рыбаков — не клевало ни у кого. Тогда они вернулись на изначальное место и загадали просидеть ещё полчаса, если не клюнет — идти домой.

Саша думал о том, что они с Максом целых две недели будут вдвоём во дворе: их друзья уехали в детские лагеря. «Чем же они будут заниматься? Рыба не ловится, в футбол играть надоело, хоть бы вновь в подвале объявился инопланетянин». Вдруг в центре залива водная гладь нарушилась, и на поверхность всплыло что-то большое, размером с лодку Синичкина. «Большое» имело круглую голову и шевелило хвостом. Саше показалось, что оно смотрит на него. Мальчик свистнул Макса, который плевал на наживку в надежде, что этот рыбацкий трюк подействует. Но существо уже исчезло.

— Что там?

— Рыба. Наверное, сом. Здоровенный. — Саша развёл руками, показывая размер рыбы.

Прошло несколько минут, и поплавок Саши дёрнулся. Саша округлил глаза, крикнул: «О!», подождал когда поплавок нырнул пару раз и подсёк удочку.

— Есть рыба! — радостно сказал Саша, ловя трепыхающуюся серебристую рыбку в руки.

Макс заинтересовано подошел к другу и со знанием дела сказал:

— Это случайная. Рыбы сегодня не будет. Погода меняется, — и Макс показал на набегающие с горизонта облака.

Саша насадил на крючок нового червя и забросил удочку. Клюнуло тут же. Сорожка была такого же размера, что и предыдущая. Макс, не говоря ни слова, закинул удочку рядом с Сашей.

Третья рыбка поймалась так же мгновенно. А за ней и четвёртая, и пятая… Макс сверил глубину поплавка с Сашиной, внимательно подглядел за тем, как Саша цепляет червя, даже попросил плюнуть Сашу на его наживку, но у него так и не клевало. А Саша таскал одну за другой. Макс даже поменялся с Сашей удочками, но у него так ни разу и не клюнуло.

Черви закончились. В ход пошло тесто. Саша забил рыбой свой пакет и принялся складывать её в пакет Макса.

— Ничего, Макс, поделим! — успокаивал друга Саша и продолжал вытаскивать желтоглазых рыбёшек. — Вот Гаврику подарок-то!

Тесто тоже закончилось, и Саша стал насаживать на крючок семечки, которые нашел в кармане его рыбацкой куртки.

«Папа будет гордиться», — думал Саша.

Максу надоело смотреть на удачливого друга, и он стал уговаривать Сашу идти домой. После того, как и пакет Макса был полон, Саша согласился.

Солнце подгоняло мальчиков, обжигая спины.

Мальчики подходили к дому. Саша чувствовал себя героем и ожидал удивлённых возгласов соседей. Макс тоже был вполне удовлетворён — рыбу они разделили.

Тут к Саше подбежал встревоженный младший брат их друга, Димка, и, запыхаясь, сообщил:

— Санёк, там… там Гаврик… умер. — Димка указал на коричневый гараж.

Закружилась голова. Саша вскрикнул и закрыл лицо руками. Макс обнял друга и стал что-то говорить. Саша шёл скрюченно и запинался. «Как же так? Гаврик не мог умереть. Нет! Он живой. Димка перепутал. Может не он?»

За гаражами лежал мёртвый кот. Это был Гаврик. Саша заревел. Макс побежал за Сашиной мамой.

Саша опустился на колени. Он гладил длинную шёрстку Гаврика. Надеялся, что вдруг почувствует хотя бы слабое дыхание любимого кота. Но Гаврик Младший лежал неподвижно.

Пришла мама с бабушкой и старшая сестра. Мама сказала, что это бродячие собаки, переломили шею. Гаврика обернули в полотенце и закопали в лесу…

Саша проснулся ночью и подошел к окну. Большая луна и звёзды освещали двор. Вдруг из-за гаражей выбежал чёрно-белый кот. Кот посмотрел на Сашу и побрёл к старой сосне. Он быстро вскарабкался почти до самой верхушки. Саша увидел огоньки, приближающиеся со стороны леса. «Летающий трамвай», — прошептал мальчик. По небу передвигалось необычное транспортное средство. Салон был освещен, но пуст. Трамвай приблизился к сосне и прозвенел в электрический звонок. Двери открылись.

Утром мама отварила пойманную рыбу. Саша накормил всех котов во дворе. «Кошачьи поминки», — сказала Бабушка…

Виктория Радионова

Много бабок и немного Бродского

Обычно в домах молодые жильцы меняются: ипотеку берут, квартиры снимают — этакий обмен существ происходит. А бабки у подъезда постоянны, их словно закладывают вместе с фундаментом. Вот и у третьего подъезда дома № 94 по улице Мира обитали два «божьих одуванчика», как два копа в кино, плохой и еще хуже, Вилена Тихоновна и баба Рая. Следили за порядком бдительно, но выборочно. Слава-алкаш «Комбат-батяня» орет, сочувствуют: «Бедный! Вот что с людьми горячая точка делает», хоть Слава и не служил вовсе, откосил. А ребятня, играючи, с криками пробежит — это: «Цыц, паразиты! Мы в ваши годы металлолом собирали». При матерящихся подростках бабки словно растворялись в воздухе. А мамочкам с детьми проходу не было: не так растили, не тем кормили, не те игрушки покупали…

Игорь Николаевич, тихий жилец с пятого этажа, бабок не то чтоб боялся, но остерегался. Человек разведенный, водку не пьющий, окна не бьющий, песни, правда, поющий, но только в душЕ или в дУше с включенной на всю катушку водой, попадал под их пристальное внимание как представитель гнилой интеллигенции — преподаватель по классу кларнета.

Бывало, спускается он с верхнего этажа, в окно подъезда выглянет: на посту! Сразу приосанится, пиджак одернет, сделает глубокий вдох и… Выдохнет уже почтительное: «Здрассте, ВиленТиххна!». Вдох-выдох, поклон: «БабРая!», а сам пошел-пошел…

А вопросы с лавочки так и подгоняют:

— На работу?

Оправдываясь:

— Опаздываю!

И еще энергичнее от бедра.

И уже далеко вроде, но еще слышно:

— Нехорошо!

— Ябольшенебуду!

Все. Свобода!

Хоть пятиэтажка — это не домик Кума Тыквы, принцип тот же: «Выйти довольно легко, а вот войти гораздо труднее». Простым «опаздываю» тут себе путь не проложишь.

— Ну-с, Игорек, как поработал?

— Отлично, ВиленТихна!

— Опять весь день в дудку дудел?

— Верно, бабРай.

— За это нынче еще и денег дают?

— Ну-у… Не то чтобы… — а сам бочком-бочком к крыльцу.

На ходу отвлекающий маневр: «Ой, я тут в «Пятерочке» мойвы Барсику по скидке купил. Боюсь, потечет…», или «Ах, заболтал я вас, через две минуты «Пусть говорят» начнется, не пропустить бы…»

Работа, зарплата, внешний вид — стерпеть еще можно, главное, успеть до вопроса: «А как там дела у Светочки?». На языке крутилось только: «Плевать я хотел». Но Игорь Николаевич, человек культурный, вслух издавал многозначительное: «Ы-ы!», а про себя готовил безучастное: «Да, слава богу…». И пока дознавательницы с пониманием кивали, успевал к спасительной двери подъезда, затыкая им рты заклинанием: «Всего доброго, приятно было пообщаться!».

Так это и работало.

После очередного ливня халтурное солнце лавочку высушило, а вот огромную лужу — нет. Уровень прохождения бабок усложнился максимально. Брошенные дворником на этот случай мостки бабки экспроприировали у населения подъезда, подтащив к самой лавочке: «А как сидеть-то пожилым людям?»

Теперь вопрос про Светку настиг Игоря на середине поребрика, по которому он пробирался, минуя грязь. Раскинув руки: портфель в одной, авоська с кефиром в другой, он балансировал, как канатоходец. Но вот пощечиной прилетело:

— Тебе что, неинтересно, как она с ним живет?

— Нет, — выдохнул Игорь и ускорил неуклюжие движения.

— Что, совсем-совсем?

— Совсем-совсем.

— Святой ты человек, Игореша!

«Игорешей» Игоря Николаевича звала бывшая жена, сбежавшая от него к скрипачу в соседний подъезд. У Игоря скрутило живот, пытки продолжались.

— Вот так спокойно взять и простить…

— А ты ее прости, прости и отпусти-и-и… — неимоверно фальшиво и тоскливо, как на похоронах, заскулила БабРая.

Игоря как подрезало. Он потерял равновесие, закачался, размахивая руками. Из расстегнувшегося портфеля плюхнулись в лужу и томик Бродского, и батон. Сам тоже не удержался, соскользнул в мутную жижу. Брызги полетели во все стороны. Старухи резво повскакивали, недовольно отряхиваясь.

— Рохля ты, Игореша!

— Недаром Светка…

— Да прекратите вы! — Игорь не давал себя добить. Стоя в луже, он топал ногой и обличал:

— Вы собираете сплетни, роетесь в грязном белье!

Слова разлетались вместе с брызгами.

— У вас все кругом наркоманы!

Брызги.

— Проститутки! Мимо вас пройти невозможно, чтоб не замараться!

Последний удар ноги поднял фонтан грязи, и она долетела до изумленных лиц фурий.

— Чтоб тебе пусто было!

— Интеллигент паршивый!

Но Игорь уже хлопнул дверью подъезда.

С этого момента Игорь Николаевич стал несчастным и опустошенным. Что-то давило на плечи, гнуло шею, и голова сама опускалась на грудь, как в сказке: «Ниже плеч голову повесил…». Оборачивался посмотреть, что ж за груз неподъемный? А там пустота одна. И внутри пустота. Вот только нет от нее легкости, а словно камень на сердце. Просто в его жизни не стало счастья.

Раньше бывало, встанет еще до будильника: утро, оно ж не навсегда! Нужно успеть послушать болтовню воробьев, подставить лицо заоконной свежести, насладиться вкусом свежесваренного кофе и только что пожаренной яичницы и, зарядившись позитивом, прорываться мимо бабок с гордо поднятой головой и расправленными плечами. Даже развод Игорь перенес стойко. Жена, друг — серьезные потери, но счастье — это процесс, он не зависит от подлости и предательства.

Теперь вместо счастья была пустота.

Вставать не хотелось. Воробьи разлетались, только он дотаскивал себя до окна. Вкус еды стал пуст, пресен, без оттенков. Раз он попытался подсолить яичницу, но из опустевшей солонки не высыпалось ни крупинки, а у перечницы отвалилась крышка, и все это переперченное безобразие отправилось в ведро.

Пустоту не заполняли ни чтение книг, он словно перестал понимать, что в них написано, ни дорогая сердцу музыка. Звуки больше не окрыляли, не наполняли силой, стали шумом, фоном, как обои, которые перестаешь замечать.

Мимо бабок он брел, как каторжанин, отягощенный злом, еле волоча ноги. Казалось, на подошвы налипли килограммы грязи, делая каждый шаг невозможно трудным.

Бабки хранили презрительное молчание, метая в сторону бунтовщика говорящие взгляды.

Пустота вокруг росла и ширилась. Люди сторонились Игоря, словно от него так и разлетались грязные брызги. В транспорте расступались, никто не желал занимать свободное место рядом. На это отваживались лишь автобусные бабки. Их словно магнитом тянуло. Садились рядом обязательно обладательницы мощной комплекции, вдавливая Игоря, чуть ли не в самое автобусное стекло. Игорь твердо решил ездить стоя. Но и тут в транспорт обязательно загружалась какая-нибудь бабулька с кошелками, становилась непременно к Игорю плечо к плечу, ставила кошелки ему на ноги. Отходил он, продвигалась и она, обступая ему все ноги, тесня и толкая, пока тот не выскакивал на остановку раньше, предпочитая плестись пешком. Бодрый шаг больше не получался, ноги, как в колодки, были закованы в грязь.

Кольцо бабок сужалось. Они теперь были повсюду. Казалось, их влечет к нему невидимой силой.

В магазине сварливые старухи выхватывали у него из рук продукты, толкали в очереди, которая образовывалась у любой кассы, куда бы Игорь ни пристроился. Его оттесняли в самый хвост, тыча в нос какими-то корочками, ругая дармоедом. Уже на кассе кропотливо и неимоверно долго отсчитывали мелочь и пересчитывали сдачу. Игорь страдал не столько от нового фантасмагорического окружения, сколько от себя самого.

Опустошение только тяготило, а грязь на подошвах угнетала. Игорь везде оставлял безобразные следы и стыдился своей отвратительной обуви. Он тщательно мыл и начищал ботинки. По несколько минут отирал ноги перед входом в помещение, но комья грязи оставались после каждого шага. Он дико извинялся перед ничего не понимающими уборщицами, пытался поделиться наболевшим с коллегами, еле подбирая слова, чтобы описать всю тяжесть положения и гнет стыда. Понимания не нашел: про пустоту не разделяли, грязь не замечали. Вокруг тут же образовывался молчаливый вакуум.

— Игорь, сейчас все лечится: и алкоголизм, и депрессия, — шепнул друг-трубач и утянулся вслед за остальными.

Игорь не понял, какое это к нему имеет отношение. Больше всего его поражало, что грязи никто, кроме него, не замечает. Если ее видит он один, нужно подлечить нервишки.

В поликлинике, на удивление, народу не было. Игорь нагнулся к окошку регистратуры. Неведомо откуда взявшаяся бабка отпихнула его в сторону, требуя талон на завтра. Игорь терпеливо дождался своей очереди.

Пожилая регистраторша проворчала, что прием у терапевта закончен, запись к невропатологу через месяц, психиатра у них никогда не было. Раз у Игоря нет ни повышенной температуры, ни острой боли, какую помощь он тут хочет получить?! Пальцем указала на дверь доврачебного кабинета в конце коридора. Туда Игорь и направился, шаркая ногами.

— Куда?! По помытому-то?!

Игорь вздрогнул от неожиданности, он мог поклясться, только что в коридоре не было ни единого человека. Игорь обернулся на голос. Пол внезапно стал мокрым. Каблук поехал, как по маслу: одна нога взметнулась вверх, вторая не удержала тело, потерявшее опору. Руки сделали взмах, словно цепочка генной памяти сконцентрировалась на стадии доисторического гуся. Но, видимо, у этого конкретного предка тоже были проблемы со взлетами, а вот с падениями не было. И мокрый пол уже был рад встрече с телом, но под локоть подхватила уверенная рука.

Сухонькая старушка в белом халате поддержала, убедилась в Игоревой устойчивости, лишь тогда отпустила его локоть и шваброй затерла грязные следы.

— Ну, наследил, ну, наследи-ил! — тянула она нараспев, но не злобно, а сочувствуя.

— Вы тоже ее видите? — обрадованно, впервые за несколько дней, воскликнул Игорь.

Тяжесть опустошения пропала. Сразу после поддержки. Как рукой сняли!

— Как же ее не видеть, когда вон чего, комьями отваливается! На-ка вот, милок, — она пошарила в кармане халата и протянула шуршащий комок Игорю, — возьми бахилы. А то так и будешь грязь месить.

Игорь натянул бахилы и понял, что ему не нужно больше ни в доврачебный, ни во врачебный кабинет. Его переполняло счастье. Он кинулся к старушке, обнял сухонькое тельце, с легкостью приподнял над землей, закружил и поставил, где взял. Та смеялась заливисто и заразительно. На глазах Игоря выступили слезы счастья.

Он рванулся к окошку регистратуры, стал требовать книгу жалоб, чтобы написать благодарность санитарке, спасшей его от страшного недуга, просил подсказать имя бабушки, но ему ответили, что в младшем обслуживающем персонале у них пенсионеры не работают.

— Но как же? — изумился Игорь. — А вот…

Он показывал рукой на помытый коридор. Встретившись с недоуменным взглядом регистраторши, обернулся сам. Там никого не было.

— Закрываемся! — подытожили из окошка.

Ничего не оставалось, как покинуть поликлинику.

Недоумение поселилось в душе, но это вам не отягощение пустотой. Ноги несли легко до остановки. В автобусе к нему подсела очаровательная девушка, обрадовалась, что Игорь читает Бродского, поделилась, что сама его любит, вот только на днях попала под ливень, промокла до нитки и книга вместе с ней. Игорь тут же рассказал, что и его «Бродский» претерпел немало. Заболтавшись, он пропустил свою остановку, проводил новую знакомую до дома. Обменялись телефонами. Окрыленный, он не шел, летел по направлению к дому.

Бабки сидели на прежнем месте.

— Вилена Тихоновна, Раиса Сергеевна, добрый вечер!

— Кому добрый, а кому и…

— Приношу извинения! — торжественно произнес Игорь.

— Хам! — равкнула Вилена Тихоновна.

— Наркоман! — подключилась БабРая.

— Чтоб ты провалился!

— Недаром тебя Светка…

Брань и проклятья выслушивать он не стал, его окрыляло счастье. На этих крыльях он мог воспарить прямо над лужей, но решил испытать бахилы и прошелся по грязи. Бабки покинули лавку, опасаясь новой порции брызг.

–…Я вытаскиваю, выдергиваю ноги из болота,

И солнышко освещает меня маленькими лучами…1 — процитировал он Бродского с наслаждением и вслух. Испытание бахил прошло успешно: грязь не липла.

Игорь сам уселся на лавочку, достал телефон, набрал смс, приглашая новую знакомую на вечернюю прогулку. Она тут же перезвонила. Мелодия вызова, ласкающая слух, прервалась счастливым:

— Да!

1 И. Бродский. «Воспоминания»

Андрей_Ваон

Красные яблоки в полоску

Мне всегда не нравилось её имя. Зато нравилась она сама. Тёмные глаза и тонкие запястья, длинные ноги и острый ум… Да что там, я её любил когда-то.

А сейчас Нина воткнула в меня холодный взгляд, и в нём среди отблесков костра стоял немой вопрос:"Зачем ты их всех сюда позвал?".

— Вадик, ну чего там ваши яблоки? Скоро? — Друзьям не сиделось, они ходили вокруг костра и яблони, поглядывая на тёмную крону.

— Спокойно, сейчас всё будет, — ответил я и пошевелил в костре прутиком.

Они бывали тут и раньше. Летом, иногда весной. Даже Новый год встречали один раз; чуть не вымерзли все, жались к маленькой печурке в хлюпком нашем домике. А вот по осени, когда падали яблоки, оказались впервые.

Осенняя яблоня всегда была только для нас двоих.

***

Лет за восемь до этого сборища, в одну из наших с Ниной размолвок я уехал из города, вышел на не очень дальней станции и пошёл куда глаза глядят. Сентябрь входил в силу, после обильных дождей и холода немного прояснилось, пахло сыростью и дымами. Я шагал через бесконечные, казалось, садовые товарищества. Шёл и шёл, пока затухающая в осеннем покое дачная жизнь не коснулась и меня.

Я поймал себя на том, что давно стою на месте, облокотившись на шаткий забор, гляжу невидяще в заросший сад. Облезлый домик терялся в желтеющих деревьях, поблёскивая маленькими оконцами застеклённой террасы.

— Что хотели? — С задворок вылез невзрачный мужичок в кепке.

— Вы случайно дом не продаёте? — слова слетели с языка сами, и я удивился, откуда они вдруг такие взялись. Взялись вместе с неутолимым желанием заиметь такую старую дачу в запущенном саду.

Мужичок дом случайно продавал. Быстро договорились, и я собрался уезжать, но, мельком осмотрев дом, решил поглядеть ещё раз на сад.

— Что за сорт? — Я понюхал душистое яблоко на ветке.

— Коричневое, что ли… — пожал плечами хозяин.

— Коричное, наверное, — подсказал я.

Тот снова пожал плечами, и я побежал на станцию.

Ссора была позабыта. Но на моё сообщение"Я купил дачу"Нина лишь кивнула. Зато почему-то засмеялась, когда я рассказал про"коричневую"яблоню.

— Поехали? — сказала она, как только дача окончательно стала нашей.

— Поехали, — сказал я.

Вяло поработав в саду и в доме, вечером мы уселись на лужайке возле дерева.

Жгли костёр в обрезанной бочке, пекли картошку. Было тихо, только иногда потрескивал костёр. Сладко пахла старая яблоня. Та самая.

— И совсем не коричневое. — Нина покрутила поднятый с земли красный в полоску плод. Надкусила немятый бок. — Вкусное.

Она встала и потянулась к нижним ветвям сорвать яблоко.

— Не надо, — остановил её я. — Бывший хозяин единственно, что попросил — не снимать никогда с этого дерева яблоки.

— Это почему, интересно? — Нина запретов не любила, тем более таких непонятных. Но на скамейку обратно села.

— Не знаю, — ответил я. — Да пусть падают.

И словно в подтверждение моих слов с самой верхушки, сшибая листья, полетело яблоко, гулко стукнувшись в конце пути о плотную землю.

— Какой… коричневый звук, — сказала с серьёзным видом Нина и выжидающе посмотрела на меня — хороша ли шутка.

Я кивнул, мол, оценил.

А через мгновение в глазах Нины было совсем другое. То же, что промелькнуло и в моей голове.

— Даша? — вымолвила она почти беззвучно.

Точно, именно Даша. В мозгу после этого, чёрт его дери, коричневого звука пронеслись галопом нелепые картинки: я, Нина и какая-то светловолосая девица. Нина без слёз, но в гневе, а эта лыбится, и мы вроде как… пара? Что за бред?

— Ты про что? — просипел я.

— Не тупи. Ты видел то же, что и я.

Ага — я ж говорю, ум острый и проницательный.

— Хрень какая-то… Не знаю я никакой Даши, — ответил я.

— Значит, узнаешь, — уверенно предрекла она.

И я разозлился. Типично бабское — родить гору из мыши и сделать это нагромождение чуши"реальностью". Я взмахнул рукой, открыл рот. Только тут следующее яблоко — фьють, тук — упало.

Мы вновь переглянулись. В этот раз случилось совсем другое кино. Никакой Даши. Горы какие-то белоснежные, на лыжах мы вдвоём, кругом никого, безмолвие — всё, как давно хотели, мечтали даже.

— А вот этот вариант как-то получше, — кивнула Нина и, посмотрев на яблоню, добавила: — Какое, оказывается, интересное дерево.

Гроза миновала, но этот бред…

— Пойдём в дом, — сказал я. — Холодно.

В доме мы раскочегарили печку, пили горький чай и над пережитым наваждением лишь посмеивались.

***

На дачу до сильных холодов мы выбирались ещё несколько раз. Земля вокруг старой яблони была усеяна гниющими плодами, а в голых ветвях уже ничего не осталось. Мы вздохнули с облегчением, и история подзабылась. Пока у меня на работе не появился новый сотрудник. Сотрудница. Дарья Малькова. Та самая блондинка из яблочного бреда

Я похолодел, когда начальник знакомил всех с новой программисткой, и улизнул к себе в комнату.

Неделю я избегал с новенькой встреч, бросая на ходу безликое"Привет". А потом понял, что сбежать не удастся. С Дашей этой познакомился поближе и удивился, чего я так боялся. Не в моём вкусе совершенно, хотя улыбчивая, добрая и весёлая. И вообще я Нину люблю.

Своим мыслям усмехнулся, встряхнул головой — как, однако, мной яблочный бред завладел. Хотя… Имя Даша тогда ведь прозвучало. Ну к чёрту, вновь мотнул я головой.

А к концу года нарисовался интересный проект. Для меня и для новенькой. Она сотрудницей оказалась старательной и толковой, без неё мне никак. И как-то вечером, офис уже опустел, я задержался. Смотрю, и у неё свет горит; зашёл что-то уточнить. Сидит, ко мне обернулась. Уставшая, с большими глазами, лохматая и очень милая. Внутри меня что-то шевельнулось; из такого вот что-то потом случаются нелепые оправдания вроде"Бес попутал". Ага, подумал, вот оно, пресловутое раздвоение, адова бифуркация. Ну уж нет.

— Ну уж нет, — сказал вслух и, не попрощавшись, ушёл.

Но заснеженные холмы у нас тоже не получились. Умер давно болеющий Нинин отец, и пришлось ехать в Питер на похороны.

Точно, осенило меня, ведь не все яблоки при нас упали.

— И не все коричневые звуки мы услышали, — пробормотал я в поезде.

Нина была задумчива, чуть грустна.

— Что? — переспросила.

Про яблоню она всё позабыла.

***

Вспомнила летом.

— Поехали в отпуск на дачу, на яблоки? — предложила она.

— Какие ещё яблоки? А Крым? — опешил я.

— Вадьк, хочется на даче тихо посидеть. Ладно?

В другом случае я бы поспорил, но вспомнив свои зимние выводы"Не всё коричневое услышали", я молча согласился и пошёл сдавать билеты в Крым.

***

— А если потрясти? — спросила Нина.

Я задумчиво поглядел на крону яблони, где на самой верхушке осталось несколько плодов.

Две недели назад мы, едва открыв калитку, кинулись к заветному дереву."Считай, почти ничего и не упало", — оценила Нина; большая часть яблок, действительно, ещё висела на ветвях. Приехали мы вовремя.

Мы придумывали какие-то работы на участке и в доме, ходили в лес, в тёплые дни на пруд, но нас постоянно тянуло к коричневой. Спали с открытым окном — и во сне ловили коричневые звуки.

Падающие яблоки вбивали в нас самые разные картинки, отчётливые и яркие."Предлагаемые обстоятельства", — назвала это Нина. Но самое красочное кино мы видели, когда сидели в вечерней тишине рядом с яблоней.

Чего только нам не являлось."Всё что тебя касается", — говорила Нина и добавляла:"Всё что меня касается". Варианты один, второй, третий. Как и с кем, и в какой мировой обстановке провести следующий год.

"Крымнаш — идея неплохая, но слоган дурацкий", — сказала вечером за чаем Нина, оценивая события следующей весны.

Мы внимали этим видениям с наркотической зависимостью, но не примеряли их на себя всерьёз. Она пошутила:"Ничего себе. Всё-таки придётся тебе на мне жениться, Сараев", в одном из коричневых звуков увидев свою будущую беременность.

Я поддакивал, удивляясь, как беззаботно и счастливо мы проводим этот отпуск; ничего и никого нам не надо, кроме нас. Ну, и кроме яблони.

Отпуск заканчивался, а на самой верхушке дерева оставалось несколько яблок, которые никак не падали.

Я потряс дерево. Оно лишь слегка вздрогнуло, и яблоки остались на ветках.

— Да бог с ними, пойдём собираться.

— Ну конечно, — сказала Нина. — Если тебя все варианты нашей предстоящей жизни устраивают, то меня — нет.

— Большой выбор, большая проблема, — пробурчал я. — Брось…

Она закусила губу и пошла в подсобку за лестницей. В такие моменты её было не остановить.

— Давай тогда я.

— Нет уж, Сараев, держи лестницу. — Полезла наверх, ловко цепляясь за гниловатые поперечины.

Я залюбовался её стройными ногами в драных джинсах и упустил момент, когда лестница пошатнулась в моих руках и Нина, вскрикнув, цепляясь за ветки, повалилась вниз с трёхметровой высоты. Что-то хрустнуло, и она выругалась:

— Твою мать!

Своим падением она заслонила от себя коричневый звук сорвавшегося тут же яблока, в котором я расслышал перелом Нининой ноги.

***

Нога срослась довольно быстро.

А потом грянула майданная заваруха — мы переглянулись, сглотнули каждый свой ком. А в январе Нина забеременела.

— Вот теперь можно и в ЗАГС, — сказал я обалдело после того, как она принесла благую весть.

— Разве было именно так?.. Ну, в предлагаемых обстоятельствах? — спросила спокойно она, не обращая внимания на меня и на своё особое теперь положение. Будто не таскала меня и себя несколько лет по врачам, с сухими глазами кусая губы после очередного холостого выхлопа.

— Так! Так! — я наконец обрадовался и бросился её обнимать.

А она хмурилась, освобождаясь от моих объятий.

Крымнаш уже вовсю сверлил умы граждан, когда Нину увезла"Скорая"с плохими симптомами.

После всего она лежала на диване, уставившись в стену, никак не реагируя на мои утешения.

— А там ведь оставалось ещё несколько штук… — сказала глухо.

— Каких штук? — не понял я.

— Вадик, мы этой осенью опять поедем ведь, да? — Она повернулась ко мне и погладила меня по лицу, слабо улыбаясь.

И я понял, что она говорила про яблоки.

***

С тех пор мы подгадывали свои две, а иногда и три недели под коричневый звук.

Мы не гадали, не выбирали, мы просто смотрели, что нас ждёт, слушая, как падают все до последнего яблоки. События мировые и личные складывались калейдоскопом в наших головах. Яркой, бесполезной кучей. Не вызывая никаких в нас действий."Пусть всё идёт, как идёт", — говорила Нина, тихо наблюдая, как истаивает наша любовь в трясине будней. А я бесхребетно с ней соглашался.

Но через несколько лет, немогущий вырваться из заколдованного круга, разрушаемый Нининой тоской, видя, как проносятся мимо из раза в раз другие пути и возможности, я стал рыпаться и дёргаться в стороны. Но получалось по Нининому — пусть всё идёт, как идёт. И получалось тускло и ровно.

А в этом году сразу после цветения жахнул мороз, посшибав добрую половину завязей, потом налетел какой-то неведомый жучок и пожрал всё остальное. Нинино равнодушие подёрнулось разгорающейся тревогой — неужели совсем без? Но где-то в июле, забравшись на ту самую лестницу, она закричала:

— Есть! Есть! Целых два!

И тогда во мне вызрело дикое желание позвать"на урожай"друзей: разрушить, предать нашу тайну на двоих.

***

Друзьям не сиделось после моих"сказок про предсказательные яблоки". Нина же от моих кривляний нервно щурилась.

— Сейчас, — повторил я, встал с лавки и толкнул яблоню.

Шлёп.

Оторвалось только одно. Нина презрительно скривила губы и что-то прошептала в мой адрес.

А у друзей замерли их праздные улыбки, остекленели весёлые глаза, у кого-то выпал из рук пластиковый стаканчик. Коричневый звук пронял их до костей.

Потом, быстро освобождаясь от наваждения, делились увиденным общим будущим, одним и тем же, блёклым и невзрачным:"Неплохой фокус","Можно в инет выложить — Что? — Ну гипноз общий этот","Да ну, серовато предсказание, это и я такое могу наванговать: нефть, доллар, кризис и митинги". Оценки разнились по форме, сходясь в главном:"Скука смертная…".

Глухой ночью, когда все спали, я услышал из сада одинокое — тук — это приземлилось второе яблоко. По тому, как вздрогнула рядом Нина, я понял, что она это тоже слышала и видела — Мир, погрузившийся в панический хаос.

— Пусть всё идёт, как идёт, — прошептали мы вместе.

Рена Арзуманова

Кошки-мышки

Утро началось с того, что кот нагадил в тапки. В обе.

Старался, скотина.

Нет, возможно, что он нагадил ночью, но я наткнулась на подарок утром.

И что теперь делать? Я босиком не могу. Нигде. Ни по берегу моря, ни по газону, ни по паркету. Я могу только обутой. Придется бежать в магазин. Бежать при моем весе — та еще проблема. А времени на “похудеть” нет. Есть желание, но… Сплошные в жизни “но”. А тут еще тапки.

Необходимость бежать в обувной срывает все планы на день. Хотя, ничего особенного, в общем-то, не планировала. Я сегодня свободна, как птица. Свободная и никому не нужная. Кому птицы интересны? Если только орнитологам, но таких в моей жизни не случилось.

Прежде чем затолкать испорченные тапки в мусорное ведро, каждой дала коту по морде. Тот аж зарычал в ответ. Сволочь.

Короче, утро не задалось. Как, собственно, и утро вчерашнего дня. Как, собственно говоря, и многие предыдущие утра моей жизни.

Вчера только заявилась в офис, как мне с порога: “Вы уволены”. Вот так. Вот как так?

Я сразу поскакала к Гале. Галя — подруга. Дружим сто лет. Выплакала обиду на ее плече. А она мне: “Да не расстраивайся ты! Может, и к лучшему это увольнение?”. Галя — мастер находить лучшее там, где его не может быть по определению.

— Что ты говоришь? — возмутилась я, утерла лицо кухонным полотенцем и бросила взгляд на стоявший посреди комнаты рюкзак.

Галя перехватила мой взгляд и аж подпрыгнула на месте.

— Слушай, раз уж ты свободна, поехали вместе! Место в машине есть.

— Как это я поеду, если обещала тебе за котом присматривать?

— Да перестань, Машка! Попрошу кого-то из соседей. Делов-то: зайти да корм в миску насыпать.

— Так соседи и согласятся! Это я одна такая дура безотказная. Повезло тебе со мной.

Галя еще минут тридцать меня уговаривала поехать к озеру, но я не согласилась. Черт его знает, почему. Наверное, лень было вещи собирать.

Сегодня очень жалею, что не согласилась.

Если бы я уехала с подругой, то кота в моей квартире не случилось бы, и тапочки остались чистыми.

* * *

С Галей мы дружим с первого класса. Нас обеих воспитывали бабушки. Галины родители, геологи, вечно пропадали в экспедициях. Мои пропадали в вытрезвителе. Если не в вытрезвителе, то пили дома с друзьями. Потом дрались. Потом соседи вызывали милицию. И так по кругу. Бабушка забрала меня и официально оформила опекунство. Все детство да и юность я чувствовала себя ущемленной. Галя себя ущемленной не чувствовала никогда. Не знаю, почему. Мало того, Галина бабушка меня жалела. Подкармливала и время от времени покупала что-нибудь новое из одежды. Непременно одинаковое: что внучке, то и мне. Ношеное не отдавала никогда. Не унижала этим. Я, честно говоря, не понимала ее жалости. Ведь, по факту, что моих родителей, что Галиных — никогда не было на месте в нужное время. Какая разница, где они пропадали: в экспедиции или в вытрезвителе? Для меня разницы не было.

У подруги дома всегда жили коты.

У нас водились мыши, но, тем не менее, моя бабушка отказывалась от котят, которых время от времени пристраивала бабушка Гали. Мышиный помет и характерный запах сопровождали меня все детство. Как только не стало бабушки, мыши, почему-то, исчезли.

У Гали всегда все в жизни складывалось так, как ей хотелось. Любимая и хорошо оплачиваемая работа, круг друзей, путешествия. Путешествия — это, пожалуй, то, что она любила больше всего. Особенно — пешие маршруты. Нет, пожалуй, больше, чем путешествия, Галя любила котов. А я, как верная подруга, за ними ухаживала, когда хозяйка отсутствовала. Ну как ухаживала? Что за ними ухаживать, собственно: насыпать в миску корм, долить в плошку воды. Вот и все. Ни чесать за ухом, ни носить на руках, ни разговаривать с хвостатыми, как это делает Галя, я даже не пыталась.

На момент последнего путешествия подруги и, соответственно, моего увольнения, у Гали жил только один кот. Но зато какой! Трехцветный раскормленный мерзавец по имени Феликс. Хозяйка в нем души не чаяла. Говорила, что трехцветные коты, именно такие, черно-бело-рыжие, приносят счастье и удачу. Ерунда, на мой взгляд.

— Галя, — говорила я. — Что ж тогда твой кот с женихом тебе не поможет? Чтобы, так сказать, счастье укомплектовать?

— Да разве ж только в этом счастье, Маш? Счастье, оно…

На этой фразе подруга, как правило, замолкала, хватала на руки ненаглядного Феликса и улыбалась. И становилось понятным, что и она сама толком не знает, что это такое — счастье. А Феликс, сидя на руках хозяйки, смотрел на меня с презрением. Я это чувствовала.

* * *

В злосчастный день увольнения я, отплакав на кухне подруги, проводила её в дорогу и, вернувшись домой, завалилась спать. А что еще делать безработному человеку? Надо отоспаться за предыдущие годы каторжного труда.

Проснувшись, оглядела комнату. Так уныло. Может, ремонт затеять, пока не работаю? Нет, для ремонта нужна Галя. Вот уж у кого руки из правильного места растут. Она мне, кстати, давно предлагала помощь. “Поменяем обои, — говорила, — развесим фотографии”.

— Какие фотографии? — спросила я тогда, и подруга виновато потупилась. — Родителей, что ли, пьяных, в рамках повесить?

У самой Гали на стенах много фотографий. Они еще при бабушке висели. И мама с папой, и Галины детские, и какая-то дальняя родня. А у нас с бабушкой были голые стены. Думала тогда: вот вырасту и тоже фотографии развешу. Не выросла еще, видимо.

И, пока раздумывала про ремонт, вдруг решила поехать и привезти трехцветного Феликса к себе. А что, если, как говорит подруга, такие коты приносят счастье, то пусть и на меня поработает, пока хозяйка в отъезде. И не надо будет мотаться туда-сюда, чтобы его кормить.

Феликс сопротивлялся как мог, но, в конце концов, поддался на уговоры и залез в переноску.

— Ну, дружок, — сказала я коту перед сном. — Ты уж не ленись, мне счастье позарез необходимо. И похудеть хочу. И еще…

Я не успела додумать, что еще, как меня сморил сон.

А кот утром в тапки нагадил.

Скотина.

* * *

В обувном магазине ко мне сразу же подскочил продавец с именем “Юрий” на бейджике.

— Могу я вам помочь? — вежливо поинтересовался.

Я, честно говоря, смутилась: просить такого красавца искать тапочки? Вот если бы я за туфлями на шпильке пришла, то…

И вдруг… Я не знаю, что произошло, но у меня подкосились ноги. Сделала шаг навстречу Юрию и буквально повалилась на пол. Ковровому покрытию удалось скрыть грохот, но не удалось смягчить нелепость падения. Была бы стройной, получилось бы упасть грациозно.

Юрий подхватил меня на руки. Как пушинку подхватил и засуетился, не зная, куда меня пристроить. А я как онемела, ничего сказать не могу. Хочу произнести: “Да оставьте меня в покое”, и не могу ни слова вымолвить. Что за день такой? Все Феликс, скотина, виноват.

— Я вас домой отнесу, не переживайте, — заявил вдруг Юра и выскочил из магазина со мной на руках.

И, действительно, понес. Я чувствовала, что с каждым шагом теряю в весе. Вот буквально таю на глазах от счастья.

Феликс нас встретил пирогами и курицей, запеченной в духовке. Когда только успел. И тапками. Я глазам своим не поверила, но на коврике в прихожей лежали, прижавшись друг к другу, мужские и женские домашние тапочки. Новые, между прочим.

Но Юрий так и не переобулся. Он посадил меня на диван и огляделся.

— Как у вас мило, — заявил гость.

Я тоже огляделась: новые обои и занавески, на стенах развешаны фотографии в красивых рамках. На фотографиях — мыши. И тут из кухни вышел Феликс. Прошелся вальяжно туда-сюда, потерся о ноги Юрия.

— Трехцветный кот! — восхитился мой гость и подхватил Феликса на руки. — Такие коты к счастью.

Я, вспомнив поминутно сегодняшнее утро, хмыкнула в ответ. Какое там счастье?

— Ой, — спохватился Юрий, посадил кота на кресло и деликатно ощупал мои щиколотки. — Где у вас болит?

— Нигде, — честно призналась я. А ведь хотела соврать.

Феликс, мявкнув, удалился на кухню, и в эту же минуту из спальни появилась абсолютно белая кошка. Я остолбенела. За белой кошкой в комнате, непонятно откуда, материализовалась черная. Затем — рыжая.

— Да вы кошатница! — обрадовался гость. — Родная душа.

Я молчала. Просто не могла разделить радости Юрия. Кошек я как не любила, так и не люблю. Сидя на диване, отрешенно рассматривала фотографии мышей. Впервые за эти годы почувствовала, что скучаю по бабушке…

Поев пирогов с курицей и вдоволь наигравшись с кошками, гость распрощался. Я не нашла повода, чтобы задержать его подольше.

Через час после ухода Юрия обратила внимание, что исчез и Феликс. Это меня огорчило — что я скажу Гале? Три кошки — белая, черная и рыжая, чувствовали себя в моей квартире как дома.

Весь день потратила на поиски Феликса. И квартиру перевернула вверх дном, и по двору бегала в новых тапках — кота нигде не было. Как в воду канул. Интересно, если вместо Феликса я предложу Гале трех кошек разных цветов — устроит её такая замена?

Неделя прошла как в тумане. Все силы уходили на безрезультатные поиски. Ни кот, ни новая работа не находились. Зато вернулась Галя.

— Машка, — кричала она в трубку. — Жаль, что ты с нами не поехала! Озеро — буквально волшебное! И спасибо тебе за Феликса! Такой он красавчик: вычесанный, откормленный, довольный. Встретил меня…

— Где он тебя встретил? — перебила я подругу.

— Дома, где же еще. Я дверь открыла, а он лежит в прихожей на тапках. Тапки ты принесла?

— Какие тапки?

— Мужские. Новые.

Озабоченная пропажей Феликса, я даже не заметила, что из дома пропали и тапки.

— Галя, — я решила сменить тему. — Приютишь трех бездомных кошек?

— Бездомных?! Конечно! А где они сейчас?

— Сейчас они у меня. Временно.

— Мааааашка, добрая ты душа…

Стоит ли говорить, что, дав отбой, я не обнаружила в квартире ни одной кошки. Мыши на фотографиях смеялись и тыкали в меня лапами. Я это чувствовала.

На следующее утро кто-то нагадил мне в тапки.

Бежать в магазин за новыми не было никакого желания.

В магазин за тапками пошла Галя, которая все равно собиралась меня навестить.

* * *

Юрий и Галя поженились через полгода. Я, конечно, была подружкой невесты. Шелковое платье мышиного цвета красиво струилось по моей стройной фигуре. “И пусть, — думала я. — Пусть не случилось счастья, зато неожиданно похудела. Надо, как Галя, во всем плохом находить хорошее”.

Трехцветный Феликс сидел за свадебным столом на отдельном стуле рядом с женихом. Когда наши взгляды встречались, кот нагло ухмылялся. Я это чувствовала.

Михаил Рощин

Жучок

— Чем занималась, дочка?

Вопрос застал Лизоньку врасплох, только она вошла в кухню. Девочка помедлила несколько секунд.

— Играла на улице с Катей.

— Это хорошо, — улыбнулась мама, — у Кати здоровая семья.

— Но ведь ты разрешаешь общаться с ними не только из-за этого?

Мама присела перед ней на корточки, взяла за руку.

— Ну конечно, дорогая. Просто я уверена, что Катя не будет у тебя ничего просить. У них здоровья достаточно.

Хлопнула входная дверь.

— Привет! — крикнул папа из прихожей. — Лизонька дома?

Он всегда спрашивал это, возвращаясь с работы.

— Да, мы на кухне. Собираемся обедать.

Папа вошёл, присел возле дочери на стул.

— Доченька, тебя ни о чём не спрашивал наш сосед снизу?

— Дядя Олег? — девочка не поднимала глаз. Потом, поджав губы, замотала головой.

Папа встал на ноги, переглянулся с мамой. На лбу у каждого появились тревожные складки.

— Никогда не давай ему здоровья, слышишь! — сурово произнёс папа.

— Ну, он спросил, нет ли у меня хоть немного лишнего.

— Запомни, дочь. Здоровье лишним не бывает.

***

Спустя несколько дней Лизонька возвращалась с улицы домой. Она подходила к подъезду, как вдруг заметила соседа — он сидел на лавочке и грелся в лучах солнца.

Олег приветливо посмотрел на неё, но ничего не сказал. А выглядел намного лучше, чем в прошлый раз. Щёки порозовели, круги под глазами почти не были заметны, а извечная дрожь ушла из пальцев.

Лизонька поняла, что её заметили, и поспешно направилась к двери. Сосед слегка махнул рукой:

— Привет!

Девочка остановилась, не зная, как поступить.

— Тебе, наверное, велели держаться от меня подальше? — вдруг спросил Олег.

Лизонька потупила взгляд и тихонько кивнула.

— Понятно. Просто они не знают всего. Я ведь прошу излишки не для себя. У меня дома больная сестра, и я отдаю всё ей. Вот, решил напоследок посидеть на солнышке, почувствовать — каково это быть здоровым.

— А что случилось с вашей сестрой? — Лизонька подняла голову, но ближе не подошла.

— Она серьёзно больна. А я, где могу, собираю ей здоровье. Когда наберу достаточно, лекарство сработает, и она исцелится.

— А что, есть такой способ? Это как же бывает, чтобы здоровье само прибавлялось?

— О, это тайна. Но, если хочешь, расскажу. Ты ведь умеешь хранить тайны?

Глаза у девочка загорелись."Тайна". Она, не скрывая интереса, кивнула.

***

Моя сестра очень давно и серьёзно болеет. С самого детства мы пытались её лечить, но без толку. Родители отдали ей всё здоровье, занимали у знакомых, у друзей. Даже брали кредиты в банках. Ты ведь знаешь, что здоровье можно брать в кредит? А потом у родителей здоровье кончилось, и они умерли. Но перед этим они достали одно средство. Есть в далёких краях редкий жучок. Насекомое, про которое никто не знает. Ну, почти никто. Некоторые знают, да молчат. А всё потому, что жучок этот питается здоровьем, а потом, когда вырастет, отдаёт здоровье обратно да в очень большом количестве. Вот только он теперь к сестре присосался, и только она может его выкормить, чужое здоровье жучок не принимает. А я каждый день бьюсь, пытаюсь найти хоть немного, чтобы жучка этого накормить через сестру. Вот, сегодня получилось взаймы взять. А что дальше делать, ума не приложу.

***

— Ты опять дала ему излишки здоровья?! — кричал папа: — Нельзя! Нельзя так разбрасываться! Оно же не восстановится никогда. Мы и так в кредиты влезли, чтобы ты здоровой выросла, а ты всем подряд его разбазариваешь!

Лизонька закрыла глаза руками и заплакала.

— Я не хотела, у него просто сестра болеет, а ей здоровье нужно, чтобы жучка накормить.

Девочка этого не видела, но лицо у папы пошло красными пятнами.

— Да он же обманывает тебя!

Мама подошла ближе, положила руку папе на плечо. Многозначительно посмотрела в глаза. Он глубоко вдохнул, потом присел на корточки и обнял дочь.

— Ну не расстраивайся. Просто не давай ему больше здоровья. Скажи — родители не разрешают.

***

Лизонька украдкой спускалась по лестнице подъезда. Тот разговор случился два дня назад, и неприятные воспоминания потихоньку угасали. Но слова"он обманывает тебя"продолжали звучать в ушах.

Она остановилась напротив двери. Подошла ближе, прислушалась. Из соседской квартиры не доносилось ни звука.

Девочка глубоко вдохнула и постучала. Гулкие удары, казалось, разнеслись по всему подъезду, и, наверняка, мама сейчас услышит, выбежит на площадку и будет ругаться.

Но звуки затихли вдалеке, как раскаты грома, и вновь наступила тишина. Лишь только изнутри послышались шаги.

Ключ повернулся в замке, с каким-то маслянистым стукающим звуком, а потом дверь распахнулась.

— Вы меня обманули? — быстро выпалила Лизонька, а только потом разглядела соседа. Он выглядел хуже обычного. Бледное лицо, ввалившиеся глаза и дрожащие руки явно намекали на полное отсутствие здоровья. Но, тем не менее, Олег слегка улыбнулся.

— О чём ты, девочка?

— О сестре! Ведь нет никакой сестры? И волшебного жучка нет. И здоровье вы тратите только на себя. Так?

Она выкрикнула эти слова, уже не думая о громкости. О том, что мама будет ругаться. О своём уходе из квартиры, что ей настрого запретили делать.

А сосед чуть отодвинулся в сторону, освобождая дорогу.

— Хочешь проверить? Заходи, она в дальней комнате.

Лизонька сомневалась. Она ведь никому не сказала, куда отправилась. А если сосед её не обманывает? Девочка не успела опомниться, как уже шагала по тёмной прихожей в направлении полуоткрытой двери спальни.

Там, на широкой кровати, лежала девушка. Серая кожа, осунувшееся лицо и, наверняка, крайняя худоба, что пряталась под лёгким покрывалом.

Лизонька подошла ближе и остановилась, в ужасе скользя взглядом по истощённому телу.

Девушка приоткрыла глаза, всмотрелась в образ гостьи, стоящей напротив окна.

— А, это ты? Олег рассказывал, что ты поделилась излишками здоровья.

Девочка подошла на шаг ближе.

— А правда есть такой жучок, которого вы кормите здоровьем?

Девушка измученно улыбнулась.

— Хочешь посмотреть? Тогда подойди ближе.

Она откинула одеяло.

Прямо посреди груди, выступая над краем ночной рубашки, торчала голова огромного насекомого. Чёрная, блестящая фасеточными глазами, она вгрызалась желваками в грудь девушки.

— Больно?

— Очень, — прозвучал тихий ответ, — но терпеть осталось недолго. Он уже почти наелся. Не хватает самой малости.

Во рту у Лизоньки внезапно пересохло, она подошла ближе и протянула руку.

— Возьмите, сколько надо.

***

Только через неделю Лизонька смогла набраться сил, чтобы выйти на улицу. Родители опять ругали, но не сильно — брань не прибавляет здоровья. А его девочке крайне не доставало.

И, играя в песочнице с подружкой, она не заметила, как к ней подошёл сосед.

Он выглядел просто замечательно. Здоровое румяное лицо, блестящие живые глаза; походка крайне преуспевающего человека. Но руки почему-то держал за спиной.

Он позвал девочку, она повернулась, но не подошла. Только смотрела на него исподлобья.

— Родители запретили мне разговаривать с вами. Папа сказал, что шкуру спустит, если подойдёте.

Сосед улыбнулся. Легко и по-доброму.

— Тогда не будем искушать судьбу. Я просто передам тебе привет от сестры. И подарок.

Он показал руки, в которых сидела огромная пушистая бабочка с яркими крыльями.

— Я оставлю её здесь. Это тот самый жучок, который сидел у сестры на груди. Теперь он превратился в бабочку, а она подарит столько здоровья, что хватит на всю жизнь и тебе, и твоей семье.

Лизонька подошла ближе и тронула мохнатое крыло. На пальцах остался радужный след, который мгновенно впитался в кожу.

— А как же ваша сестра? — тихо спросила девочка.

— Ей уже совсем не больно, — ответил сосед. А потом развернулся и пошёл прочь.

Антон Рохов

Скажи

Герман шел по раскаленному лучами июльского солнца асфальту и ворчал себе под нос. Уже с утра его день не задался, а липнущая к спине футболка грозила стать последней каплей в череде несправедливых придирок начальства и жаркой погоды. «А еще только обед!» — воскликнул он про себя, но тут же постарался успокоиться — не зря же три раза в неделю смотрел семинары «Сделай себя лучше». Глубоко вздохнув и изобразив на лице дежурную улыбку, Герман ускорил шаг, завидев давно поблекшую вывеску «Столовая Персик». Это место можно было назвать вполне приличным, если бы хозяин заведения раскошелился на новую букву «Р» взамен украденной несколько лет назад. А заодно на салфетки и нормальные приборы. Но кормили здесь вкусно, и поэтому уже на подходах Герман стал немного захлебываться слюной в предвкушении сытного обеда.

Когда до заветной двери оставалась всего пара шагов, за спиной послышалось цепкое:

— Молодой человек, подождите!

Герман не хотел ждать, ведь его перерыв стремительно таял, но, бегло оглядевшись, понял, что быстро шагающие мужчина и женщина обращались именно к нему. Решив, что еще не растерял последние остатки приличия, чтобы убегать от обращающихся к нему людей, он остановился. Но спустя пару мгновений пожалел о своем решении.

— Скажите, вы верите в бога? — только подойдя, спросила у него немного запыхавшаяся женщина лет тридцати и пристально уставилась. Герман замялся. Он ждал кого угодно: заблудившихся туристов, плохо притворяющихся попрошаек или, хотя бы, старых добрых алкашей с кучей невероятных и грустных историй. Но только не этих. Теперь, когда у него появилась возможность разглядеть своих нежеланных собеседников, парню хватило одного взгляда, чтобы понять — перед ним сектанты. Чистая, выглаженная одежда, пустой и надменный взгляд и еще более неубедительные улыбки, чем у него.

Июльское солнце продолжало нещадно жарить Германа, и с очередной скатившейся капелькой пота по спине его смятение быстро сменилось раздражением.

— В кого? — неожиданно даже для себя, сорвался он на крик. — Конечно верю! Каждое третье полнолуние съедаю ритуальную миску плоти Его — спагетти! После этого выпиваю бутылку красного вина и ложусь спать с мыслями о великом Летающем Спагетти Монстре!

От удивления мужчина выронил из рук книгу, которую собирался предложить Герману за символическую плату в тысячу рублей, а женщина потрясенно охнула. Сам парень, устыдившись, что сорвался на совершенно незнакомых людей, пускай они и сами к нему подошли, тихо бросил:

— Извините, я спешу.

И поспешил скрыться в столовой, краем уха услышав, как женщина прошипела — «безбожник».

***

— Скажи, ты веришь в бога? — спросил Герман у чучела саблезубого тигра, стоящего в музее естественной истории. Этот злополучный вопрос уже два месяца мучал парня, разносясь болезненным эхом по сознанию.

— И что, мне сложно было ответить стандартное и вежливое «я очень спешу»? Нет же! Полез в бутылку… — продолжил он жаловаться молчаливому тигру, который словно пытался войти в искусственные заросли высокой травы и там спрятаться, но застыл на полушаге и был обречен оставаться единственным собеседником Германа. Все прочие от парня уже успели отказаться. Девушка бросила еще месяц назад, покрутив пальцем у виска и намекнув, что у парня с головой не в порядке. А друзья как неделю не отвечают на звонки. Родители и те внесли в черный список, поставив на своем первом эксперименте по улучшению генофонда страны крест.

— Так тебе и надо, тщедушный гордец! — послышался над ухом Германа знакомый до боли тоненький голосок, чуть не обеспечивший парню комфортабельное пребывание в комнате с мягкими стенами. Он раздраженно махнул рукой, отгоняя навязчивого мотылька, который стал терроризировать его сразу после встречи с сектантами. В начале все было безобидно: мотылек появлялся несколько раз в день, обвиняя парня в лени. Но чем больше проходило времени, тем чаще стал появляться мотылек, и теперь нежеланный проповедник постоянно следовал за Германом, комментируя каждый шаг. Соберется парень поесть, положит третью котлетку на тарелку, а у него над ухом тонкий, пронзительный голосок рассказывает о жутких страданиях голодных детей из неведомых Герману стран и называет чревоугодником. Раньше парень считал, что довольно стойко может переносить такое, и пытался игнорировать проповеди, но мотылек так настойчиво и красочно все описывал, что теперь каждый кусок еды давался Герману с трудом. За чревоугодником последовал блудник и, когда Герман пытался хотя бы обнять свою девушку, мерзкий голосок тут же зудел на ухо — «Прелюбодей! Развратник! Бесстыдник».

— Что стоишь, ленишься, когда столько людей страдает!? — продолжил свою проповедь мотылек, летая над головой Германа.

— Хочу и ленюсь! — в сотый раз прокричал он в ответ, под озадаченные взгляды немногих посетителей музея и одинокого охранника.

— А ты не этого хотеть должен! Знаю… Знаю, что в твоем сердце, сребролюбец проклятый! Только о том и думаешь, а не о других! — мотылек, издеваясь, пролетел у парня перед глазами, на мгновение подарив надежду, что его можно поймать. Герман неуклюже махнул своей тощей рукой, но только привлек еще больше озадаченных взглядов.

— Да что тебе надо от меня!? — парень вскочил с лавки и принялся тыкать в ловко уворачивающегося мотылька. — Я и лекарства пил, и к психиатру ходил, и свечку даже ставил! Что, других, что ли, не нашлось для твоих проповедей!? — выдохшись, он рухнул обратно и заплакал.

Люди в музее, окончательно ошарашенные тирадой Германа, бочком потянулись к выходу, опасливо косясь на него и перешептываясь. А охранник с тяжелым вздохом выдвинулся к нему. С виду парень был совсем хилый, но он все равно немного волновался — мало ли чего психи могут вытворить. Подойдя к Герману, он аккуратно похлопал того по спине.

— Ты как, парень?

— Он не отстаёт от меня! — принялся кричать Герман, отдаленно вспоминая, что после подобных выходок с ним и перестали разговаривать все знакомые. Но он все равно не мог удержаться. — Все говорит, что я грешник! Обвиняет! Будто я — самый ужасный человек на земле! Но я самый обычный! Обычный! — парень продолжал плакать и не унимался. — А все эти сектанты чертовы!

— Какие сектанты? — тупо спросил охранник, не понимая, что ему делать с этим сумасшедшим.

— Да эти! Ходят вечно со своими вопросами… — Герман всхлипнул. — Вот скажи, ты веришь в бога?

Охранник замялся на пару секунд, пытаясь подобрать слова так, чтобы еще больше не накрутить парня.

— Ну знаешь, сложно это… Я вот думаю: есть некая сущность…

— Вот!!! — парень вскочил с лавки и вцепился в рубашку опешившего охранника. — Я им так же сказал!!! Нормальный же ответ! А они… А этот мотылек!

Внезапно Герман замолк и отцепился от совсем уже ничего не понимающего охранника.

— Ты слышишь? — прошептал парень.

— Что? — ответил мужчина в форме, постепенно отступая от него.

— Он исчез… — одними губами произнес Герман и пулей побежал к выходу из музея.

Охранник облегченно вздохнул — псих сам убежал, и не придется вызывать полицию и заполнять кучу бумаг. Он вразвалочку пошел к своему посту, надеясь, что больше не увидит Германа, краем глаза заметил пролетевшую маленькую точку и услышал тоненький голосок:

— Смотри, какое пузо нажрал, чревоугодник!

Евгений Пономарев

Яндекс, чёртик и любовь

Завершив последний штрих, Вениамин удовлетворенно засопел. Пентаграмма получилась почти как на рисунке, только немного корявая. Но он решил, что сойдёт и так. Главное, чтобы линии не прерывались.

Теперь следовало расставить свечи. На подготовительном этапе здесь возникла проблема — нужны были чёрные, но где их взять? Недолго думая, Веня спёр у бабули обыкновенные парафиновые свечи и покрасил их кремом для обуви. Получилось очень даже неплохо.

Когда всё было готово, Веня уселся на траву ждать полуночи. Ночь была тёплой и безветренной. Полная луна заливала округу бледным светом, создавая иллюзию нереальности происходящего. Лишь трель цикад да гвалт лягушек из пруда неподалёку слегка нарушали магическую атмосферу таинственности. Рука непроизвольно потянулась к смартфону. Чтобы убить время, он начал просматривать ленту на фейсбуке.

Но вот запищал установленный заранее будильник. Вениамин зажёг свечи, из рюкзака достал пойманного накануне чёрного кота, положил его себе на правое плечо, как того требовала инструкция, и стал ждать появления Князя Тьмы.

Однако котяра, проявив жуткую несознательность, спокойно лежать на плече оккультиста категорически отказался. Он извивался, царапался и шипел. Чтобы хоть как-то совладать с нерадивым животным, Вениамин свободной рукой очень крепко ухватил того за загривок. От безысходности кот заорал дурным голосом — протяжно и громко.

В этот самый момент в центре пентаграммы заклубилось облако дыма, из которого появился небольшой чёртик. Именно чёртик — иначе это не назовёшь. У него были все атрибуты, необходимые полноценному чёрту: козлиные рога и копытца, длинный хвост с кисточкой на конце и, конечно же, самый настоящий поросячий пятачок на наглой морде. Вот только росту в нём было не более полуметра.

От неожиданности Веня чуть не выпустил кота, но в последний момент всё же успел взять себя в руки, и экзекуция продолжилась. В знак протеста котяра заорал ещё сильнее и с подвыванием.

— Да отпусти ты его, — скривился чёртик. — Бедное животное. Кто тебя вообще надоумил его притащить?

— И-интернет, — промямлил Веня и зачем-то уточнил, — ЯндексКью.

— Яндекс кого? — переспросил пришелец и забавно хрюкнул.

— ЯндексКью — сервис такой.

— Дожили. Скоро, наверное, и рожать начнёте по интернету… Ты кота отпустишь, или он так и будет орать?

— Да, да, конечно, — спохватился Веня и отпустил животное на землю.

Почувствовав свободу, кот рванул так, словно его преследовала свора собак. Чёртик задумчиво проследил за ним взглядом, а потом требовательно посмотрел на юного оккультиста:

— Ну?

— Простите, а вы действительно Дьявол? — задал Веня вопрос, мучивший его с первой секунды появления чёртика.

— Что, не похож? — спросил тот, посмеиваясь.

— Честно говоря, не очень.

— В интернете рисунков насмотрелся?

— Да. Там много разных рисунков, но Вы ни на один из них не похожи.

Чёртик гордо выпрямился и вроде как стал сантиметров на десять повыше:

— Перед тобой Бельфемум! И не за горами тот день, когда одно только это имя будет вселять ужас в сердца всех грешников в преисподней!

— А Люци…

— Не болтай ерунду, — перебил чёртик. — Неужели ты всерьёз полагаешь, что Хозяин будет являться по первому требованию ко всяким юнцам, вроде тебя? Представляешь себе, сколько вас, таких умников, развелось в последнее время?

И Бельфемум издевательски заржал. Его отвратительный смех, вперемешку с хрюканьем и чавканьем, каким-то жутким образом получался ещё более унизительным. Веня почувствовал себя неловко и ужасно глупо, однако отступать не собирался:

— Но у меня очень серьёзное дело.

— Да знаю я твоё дело, — заявил чёртик, продолжая смеяться. — Приехал на лето к бабуле, увидел Светку, втюрился по уши, а пригласить погулять — кишка тонка. И вот ты удумал, что Хозяин поколдует маленько и твоя возлюбленная сама к тебе на шею бросится.

Веня покраснел. Именно так всё и было. Свету он встретил в магазине, на третий день после приезда. И с тех пор не находит себе места. Он, может быть, и рад был бы о ней забыть, но, как назло, они стали встречаться постоянно: то в магазине, то на улице, а в последнее время девушка стала сама приходить к его бабуле за яйцами или молоком. Несколько раз она пыталась с ним заговорить, но Веня, густо краснея, что-то мямлил в ответ и сбегал под любым предлогом.

— А разве Вашему Хозяину не нужна моя душа? — сконфужено спросил он Бельфемума.

Вопрос вызвал у того новый приступ издевательского смеха. Это уже начинало раздражать, но в этот раз чёртик смеялся недолго:

— Ну ты сам подумай — кому нужна твоя трусливая душонка? Ведь на сделку с Хозяином тебя толкает не пылкая страсть, не самолюбие и не алчность — ты идёшь на это исключительно из страха. Страха перед девчонкой! Разве на твоём яндексе не говорится, что Хозяин не заключает сделок с кем попало?

Веня отрицательно замотал головой.

— Странно, — удивился Бельфемум. — Впрочем, чему я удивляюсь, в вашем интернете столько мусора, что для полезной информации и места не остаётся. Но ты себе представь, что Хозяина дёргает каждый сопляк, которому гормоны ударили в голову. Да у того просто времени не останется на остальные вопросы! Только и будет бегать от одного влюблённого идиота к другому. По этой причине есть давно установленное правило — никаких сделок, пока не исполнится двадцать один год. Честно говоря, я бы тоже к тебе не явился, если бы не кот. Есть у меня слабость к этим животным. И когда я увидел, как ты над ним измываешься, то решил избавить беднягу от мучений, а заодно и тебя поучить уму-разуму.

— Получается, вы мне ничем не поможете?

Веня растерянно смотрел на стоящее перед ним исчадие Преисподней. Чёртик грустно вздохнул:

— Мил человек, в вопросе любви тебе сам Господь Бог не поможет. Это, брат, такая отрасль, которая подвластна только человеку. Вот если тебе вдруг захочется денег, славы или власти — милости просим. Может быть, Хозяин и возьмёт тебя на службу — будешь ему тапочки подавать, а я наконец пойду на повышение.

— Вы что, подаёте Хозяину тапочки? — удивился Веня.

— Это моя основная обязанность. Ну и ещё иногда бегаю по всяким мелким поручениям. Но, признаться, уже осточертело. Так что я буду очень рад, если ты или кто-то другой меня смените.

Это был провал. Такого Вениамин никак не ожидал. Мало того, что ему никак не собирались помогать, так ещё и перспективы такого сотрудничества были отнюдь не радостные.

— Так и что же мне делать? — спросил он потерянно.

— Как что? Будь мужчиной. Женщины во все времена любили смелых и решительных.

Веня вновь покраснел:

— Но я…

— Заболтался я с тобой. Пора мне. А ты давай, убери здесь всё от греха подальше.

С этими словами Бельфемум исчез. Веня же ещё долгое время отупело смотрел на догорающие свечи. «Женщины любят смелых и решительных» — фраза засела у него в голове, словно заноза. Но если в любви ему никто помочь не может, значит, нужно самому что-то делать. Постепенно начал созревать новый план.

В деревне запели первые петухи. Короткая летняя ночь подходила к концу. Вениамин собрал огарки свечей и тщательно затер землёй пентаграмму. Светало. По пути он нарвал целую охапку полевых ромашек и направился к дому своей возлюбленной. Тихонько перебравшись через забор, Веня просунул цветы в приоткрытое окно её спальни и поспешно ретировался.

Теперь нужно было хорошенько выспаться, ведь вечером он собирался пригласить Свету на прогулку…

Андрей Мизиряев

Главное, чтобы костюмчик сидел

Человек вышел на улицу, глянул на свое отражение в витрине ателье и понял вдруг, что безмерно счастлив. Он пребывал в том игривом расположении духа, в котором молодожён выносит невесту на руках из Дворца бракосочетаний. Макакий Макакиевич был мужчиной среднего возраста, среднего достатка и руководителем среднего звена. Он с гордостью причислял собственную персону к среднему классу. Не разбираясь толком в социальных статусах, господин Мокасинов просто льстил себе, подразумевая под классовой подоплёкой нечто усредненное между большим начальником и рядовым клерком.

Макакий Макакиевич служил в банковском отделе, обладал командным голосом и штатом из десяти бездельников. Он любил появляться в конторе с видом рассерженного бегемота и принимался реветь, потрясая округлым животом:

— Всех уволю, дармоеды!

Проведя психическую атаку, руководитель проскакивал в скромный кабинет, где предавался мечтам о карьерном росте. Недавно секретарша управляющего банком шепнула по секрету Мокасинову, что ему грозит повышение по службе. Тот тихо возрадовался и решил обновить гардероб, чтобы принять подобающий высокому начальству вид.

Мысли о свежем костюме терзали степенного мужчину, как беспокоят молодого любовника страхи перед ночью в постели многоопытной вдовушки. Макакий Макакиевич решил пошить модную пару в ателье, придерживаясь давних традиций. С готовыми нарядами дело вечно не задавалось. Фигура была нестандартная. Выпирающее пузо, низкий росток и кривые ножки. Даже жена подшучивала над благоверным по утрам, когда тот шлялся по спальне в семейных трусах:

— Мокасинов, ты ко мне жениться ехал на цистерне.

Обидные слова супруги больно ранили самолюбие тихого в быту муженька. Он не отвечал на издёвки жены, но при случае напевал переделанную песенку, намекая на прежние донжуанские подвиги:

— Я шел к тебе четыре года, я три общаги покорил…

Обычно они беззлобно переругивались, будто исполняли древний ритуал, где привычное заклинание повторяется, как заезженная пластинка.

Знакомый портной скроил и пошил новенький костюмчик за неделю. Примеряя обновку в ателье, Макакий крутился перед зеркалом, словно пытался разглядеть чирей на спине. Мастер любовался работой, выдергивая из костюмной ткани мелкую гарнитуру, скреплявшую крой:

— Отлично сидит! Как влитой. Всё чин по чину.

Клиент был доволен. Он по достоинству оценил слова портного, где упоминался чин. Мокасинову нравилось зеркальное отражение жизнерадостного толстяка в темно-синем одеянии. Портной знал свое дело и давно обшивал состоятельного заказчика, умело скрывая в тканевых разливах дефекты его нескладной фигуры. Он рельефно угадывал, как будет смотреться линия одежды на клиенте, словно старый учитель географии, безошибочно тыкающий указкой в сороковую параллель.

Макакий Макакиевич отказался переодеваться, решив прогуляться в обновке. Он взял любезно завернутый портным пакет со старьём и буквально выплыл на свежий воздух. Очутившись на тротуаре, счастливчик еще раз взглянул на силуэт в витрине и бросил подъехавшему на персональной машине шоферу:

— Езжай, братец, домой. Я пройдусь пешочком, — он забросил сверток в открытое окошко автомобиля и махнул рукой. — До завтра!

Мокасинов беспечной походкой двинулся по панели, любуясь собственным видом в тонировке припаркованных авто и витринных стеклах. Пребывая в безмятежной эйфории, он едва не наскочил на нищую бабульку, примостившуюся для подаяния у ограды маленькой церквушки.

— Подайте, Христа ради, на пропитание, — причитала ряженая оборванка.

Макакий опешил и лихорадочно зашарил по карманам. Но быстро сообразил, что в новом костюме шаром покати.

— Прошу прощения, — устыдился он, осознавая, что сам остался без копейки, — нет наличных при себе.

— Жмот, — сварливо констатировала старуха, — а ещё прилично одетый господин. В гроб забери свои поганые деньги.

Мокасинова передернуло. Он рванулся от нищенки, бросив через плечо дежурную фразу:

— Не каркай, старая карга.

Беднягу прошиб холодный пот, хотя на дворе стоял ласковый май. Макакий кинулся за платком, но вспомнил, что тот остался в старом пиджаке. Он поднял ладонь, чтобы утереть вспотевший лоб, и вдруг ощутил болезненный укол в области сердца.

«Не хватало мне ещё укоров совести», — подумал встревожившийся мужчина с горькой усмешкой.

Он зачем-то перешел на противоположную сторону немноголюдной улицы и вдруг услышал резкую трель свистка постового, спрятавшегося в тени акации. Нарушитель дорожных правил метнулся в испуге в ближайший переулок и побежал с бьющимся сердцем, как в детстве от встречной шпаны. Мокасинов петлял по проулкам, припомнив Миронова из «Бриллиантовой руки», мятущегося в панике по восточному кварталу.

Остановившись в незнакомом дворе, Макакий уселся на лавочку под раскидистым клёном. Пытаясь отдышаться, он прижал руку к выпрыгивающей из груди сердечной мышце и вновь почувствовал колющую боль.

«Второй звонок, — всплыла в сознании роковая догадка. — Накаркала-таки старая ведьма. Так и до инфаркта рукой подать».

Мокасинов опустил руку и принялся прислушиваться к своему организму, стараясь успокоить расшатанные последними событиями нервы. Уколы не повторились. Зато мочевой пузырь явственно сигнализировал о переполненной таре. Оглядевшись по сторонам, беглец встал и примостился за стволом дерева, в блаженстве опорожняя внутренности от скопившейся влаги.

— Ты что же это творишь, паразит! — услыхал он внезапно визгливый женский голос, раздавшийся с небесной высоты. — Совсем обнаглели эти буржуи. Отливают, где им приспичит.

Всполошившийся Макакий с перепугу обмочил собственные брюки и, застегивая на ходу ширинку, кинулся прочь с дворовой площадки. Но бдительное соседское братство не позволило пришлому варягу безнаказанно покинуть оскверненный скверик. Из окна на мчащегося и озирающегося бесстыдника обрушился поток помоев. Он вырвался из злополучного каменного мешка, очутившись в подворотне, где стояли мусорные баки. Беглец прислонился к каменной стене низкого сарайчика и снова ощутил укол в грудь.

Мокасинов застонал, но, принюхавшись, неожиданно воспрянул духом, почуяв явственный запах лекарств. Выскочив из проулка на улицу, он увидел вывеску с зеленой надписью «Аптека». Заскочив внутрь, Макакий ринулся к окошку:

— Христа ради, дайте что-нибудь от сердца. Настойку… как её… пустырника. В долг, пожалуйста. Мне нечем заплатить.

Разглядев неряшливо одетого и дурно пахнущего покупателя, продавец замахала руками и требовательно указала на дверь:

— Иди отсюда, алкаш проклятый. Не то полицию вызову. — Аптекарша взялась за стоящий на полке телефон.

Отверженный и поникший проситель поспешил к выходу. Оказавшись на тротуаре и разглядывая в низком окне здания свой убогий вид, он тихо заскулил от отчаяния. Вырванный зловещим замыслом из привычной обстановки, Макакий оказался лицом к лицу с суровыми реалиями. Он вдруг осознал, что пророческие слова престарелой нищенки вели его, как слепого щенка, к неминуемой гибели. Заблудившись в городских джунглях, преуспевающий банковский сотрудник угодил в мистический лабиринт, откуда выход предполагался только вперед ногами. Свернув с оживлённой улицы в темную арку, он опять уловил роковое покалывание в грудной клетке.

Мокасинов заплакал и обреченно шагнул в тоннельный сумрак. Словно по злодейскому заговору, из арочного прохода моментально вынырнул подозрительной внешности парень в спортивном костюме. Оглядев мокрого и дрожащего от страха незнакомца, крепыш выплюнул изо рта розоватую жвачку и тихо процедил:

— Деньги есть?

Обессиленный Мокасинов отрицательно покачал головой и вывернул карманы для наглядности. Громила брезгливо скривился и коротким, но мощным движением нанёс натренированный удар в солнечное сплетение Макакия. Тот охнул и свалился на захламленную землю. На миг мелькнуло в его угасающем сознании злорадное лицо нищей старухи, потрясающей кулаками. Последним, что почувствовал Мокасинов, был торопливый обыск жадной руки по внутренним карманам пиджака. Падающему в пустоту неудачнику даже показалось, как цепкие пальцы в досаде сжали его трепыхающееся сердце и выдавили остатки никчемной жизни…

Гроб с телом Макакия Макакиевича поставили в его квартире на паре табуреток, принесенных сердобольными соседками. Они бесшумно сновали по комнатам, предаваясь траурным хлопотам. На прощание с умершим Мокасиновым явился только шеф с верной помощницей. Управляющий пребывал в смущении. Его явно раздражал тот факт, что подчинённый совершил прогул по уважительной причине. Секретарша пыталась пустить слезу, но вдруг спохватилась, внезапно вспомнив утреннюю пытку с макияжем.

Парочка потопталась пару минут и, выразив соболезнование жене покойного, ретировалась в подъезд. Самая активная соседка подошла к безжизненному телу Макакия, одетого в новый костюм, побывавший в химчистке, и спросила у супруги:

— В карманах-то смотрели? Может, ценности какие остались?

Не дождавшись ответа, активистка запустила пятерню за пазуху мертвеца. Обшаривая содержимое карманов, она неожиданно вскрикнула и вынула руку с булавкой в натруженных пальцах:

— Вот чем я укололась. Портновская штучка. Возьмите, дамочка, авось в хозяйстве пригодится.

— Весьма кстати, — машинально промолвила новоиспеченная вдова и острой сталью приколола кровавую розу к пиджаку покойника.

Михаил Рощин

Табу

Мальчик смотрел на солнце, которое уже вот-вот опустится за горизонт. Небо стало красным, редкие перистые облака пожелтели, потом начали отливать в бледную синеву, перетекая во всё более тёмный цвет ночных туч. Начало холодать.

Он чуть поёрзал на стуле и повернулся к отцу, сидящему рядом в кресле-качалке. Тот отрешённо уставился куда-то в пустоту, замолчав после очередного предложения. Потом спохватился, вспомнив, что не один, и с улыбкой посмотрел на ребёнка.

— Вот, и иногда прилетают мотыльки. Летом чаще, но и по осени ещё встречаются. А потом приходится долго жить и ждать тепла, чтобы искупить грехи.

Мальчик кивнул. Он уже раньше слышал про мотыльков, которые очищают душу, но пока ни разу их не видел. А отец любил повторять, что"это хорошо". Значит, пока не настало время.

— Я вот очень его жду. Нужно мне попросить прощения за одно дело.

— Какое?

Отец долго помолчал.

— Давнее, Антош. Давнее, но незаконченное. Нужно было поговорить с мамой, пока она была ещё с нами. А теперь вот поздно.

— Расскажешь, пап?

Отец медленно покачал головой.

— Может быть, позже. Думаю, ты пока не готов.

Мальчик поджал губы и смиренно кивнул.

— Но ведь когда мотылёк прилетит, я тоже услышу его слова?

Отец положил сыну на голову руку и взъерошил волосы.

— Не уверен. Мотыльки не так работают. Они говорят тебе о грехе, напоминают, прокручивают событие из начала в конец, а потом обратно. И это длится долго, намного дольше, чем кажется. Но все ощущают по-разному. Вроде бы мотылёк произносит обычные вещи, а каждый воспринимает иначе. Каждый слышит только про свой грех.

Мальчик помолчал.

— А что это вообще такое — грех?

— Ну как бы тебе объяснить… Когда делаешь то, что не следовало делать. И понимаешь это только потом.

Мальчик опять посмотрел на закат. Солнце уже опустилось, и красное небо начало темнеть. В кустах затрещали сверчки, заёрзали ужи, прячась под камнями и в тёплых лужах.

— Значит, если знать про грех заранее, то его можно и не совершить, правильно?

Отец пожал плечами.

— Пожалуй, что так.

— Тогда ведь можно сделать список грехов, и просто иногда на него поглядывать, чтобы не забывать.

— Да, сын. Есть такое дело. И список есть, давно уже. Говорят, что его написал сам Бог и дал своему пророку Моисею, чтобы тот отдал людям. Но люди слабы, не всякий сможет с собой справиться.

Отец протянул руку к выключателю на стене, щёлкнул тумблером. Под крышей веранды зажегся электрический синий фонарь-мухолов. Затрещал осевшей пылью, разгораясь и привлекая мелких насекомых.

— Поэтому мама ушла от нас?

Отец коротко кивнул, опять погрузившись в мысли.

— И поэтому мы уехали из города? Здесь больше мотыльков?

— Да. В городе насекомых почти не осталось, поэтому и грехов там больше. А искупления никакого. Вот все и стремятся раз в год или чаще выбраться за город и отвести душу.

— Это как?

— Ну, посидеть, подумать. Облегчить ношу. А потом опять грешить поедут.

— А мы останемся?

Отец слегка улыбнулся.

— Конечно. Я купил этот дом. Будем здесь жить.

Небо уже почернело. Большой пустырь перед домом погрузился во мрак — ни фонарей, ни автомобилей. Только пустота, тьма и ожидание. Тянулись долгие минуты.

— Ты думаешь, он сегодня прилетит? — тихо спросил сын, прислушиваясь к звукам ночи.

Отец не ответил, только пожал плечами. Потом повертел головой, посмотрел на фонарь. Редкие ночные насекомые иногда врезались в синюю наэлектризованную решётку и с тихим хлопком падали вниз.

Наступило короткое затишье: ночь застыла вязким желе, звуки притупились, и тут до мальчика донёсся мерный низкий гул. Он взялся вроде бы ниоткуда, проник в голову прямиком сквозь кости и заполнил всю черепную коробку.

Отец застыл. Он тоже услышал эти звуки, весь напрягся, прикрыл глаза. Гул окутывал их, отрезал всё восприятие от окружающего мира. Руки опустились на подлокотники, медленно сжались.

Гул нарастал, но мальчик не слышал слов. Он всё вертел головой и, наконец, увидел мотылька. Крупная бабочка с чёрными крыльями мерцала в голубоватом отсвете синего фонаря, и от неё расходились волны почти осязаемой вибрации. Вух-вух-вух-вух…

Мальчик ощущал их кожей, мышцами, грудной клеткой. Сердце билось в такт, а мозги вдруг очистились. Ни мыслей, ни желаний. Только одно стремление — слышать этот ритмичный акустический барабан. Как будто тамтамы бьют в ритме мозга, он переключается на другую волну и начинает видеть то, чего нет.

Мальчик видел отца. Тот прикрыл глаза, зажмурился, и по щеке вдруг скатилась слеза. Губы сжались в болезненной ухмылке, жилы на шее на мгновенье выступили страшными тяжами. Пальцы вцепились в подлокотники, и костяшки их побелели.

А после этого гул начал стихать. Время вдруг приобрело нормальную скорость, мохнатая бабочка с чёрными крыльями перестала гудеть и с размаху врезалась в электрическую ловушку. Короткая вспышка, хлопок — и бездыханное тельце упало на струганые доски веранды.

Отец расслабился и открыл глаза. Теперь на его лице блуждала странная улыбка. Он опять потрепал сына по голове и поднялся на ноги.

— Пойдём спать. Мотылёк сделал своё дело.

Мальчик тоже поднялся на ноги и на секунду замешкался. Нашёл в темноте обгоревшее тельце бабочки и украдкой сунул в карман. После чего двинулся вслед за отцом.

***

Позже мальчик поднялся на второй этаж в свою спальню. Переоделся в пижаму, улёгся в постель. Но сон никак не приходил.

Отец внизу включил телевизор. Скоро он заснёт. Так всегда бывает по вечерам. Иногда выпивает бутылку пива, иногда нет. Но всегда засыпает быстро. А сегодня, после контакта с мотыльком, это должно случиться наверняка. Душу-то он «отвёл».

Такое случалось уже не единожды. Но в те разы они просто арендовали дом на пару дней, отец разгружался, и потом уезжали в город. Значит, сейчас что-то изменилось. И, возможно, потребуется больше одного мотылька.

Мальчик тихо встал с постели. Зажёг лампу на столе, прокрался на цыпочках к двери и аккуратно её отворил. Прислушался. Снизу раздавался мерное сопение — скоро должно перейти в храп.

Он запер дверь и вернулся к столу. Достал с полки тяжёлый микроскоп, а после уже — тельце мотылька.

Микроскоп ему дарила мама, когда мальчик заинтересовался всякими букашками. Часами рассматривал их ноги, усы и крылья, и каждый раз с восторгом находил что-то новое.

А теперь его интересовал вполне конкретный вопрос: как?

Увеличение позволяло рассмотреть мотылька в деталях. Лапки, обгоревшие крылья, усики. Хоботок. А прямо под ним — отверстие, которого быть не должно.

Никогда не было.

Просто полость, углубление в теле, ведущее куда-то внутрь. Ни у одного насекомого такого не встречалось, а их мальчик повидал уже предостаточно. В том числе и несколько обычных бабочек. Даже за последнее лето этого жаркого года.

Мальчик достал с полки красивый атлас — тоже подарок мамы. Пролистал несколько страниц, попеременно глядя то в книгу, то в окуляр. Ничего подобного ни у одного мотылька не было.

И тут он просто взял и ткнул пальцем в горелое насекомое.

На мгновенье комнату заполонила какофония звуков. Стуки, буханья и те короткие волнообразные удары, что проникали в голову тогда, на крыльце. Но сейчас они были куда интенсивнее. Казалось, что надавливание на тельце кратковременно включило какой-то странный механизм.

И всё затихло.

На лестнице раздались шаги. Папа проснулся и поднимался сюда. Через секунду он распахнул дверь и подошёл ближе.

Картина предстала во всей красе: любопытный мальчик с атласом бабочек изучает запретный плод под микроскопом.

— Папа, смотри! Это бабочка, которой нет в атласе! И когда её сдавливаешь, он издаёт эти самые звуки. Как будто музыкальная колонка.

Отец наклонился ближе, всмотрелся сыну в глаза.

— Нельзя их изучать. Иначе они обо всём узнают, и тогда тебе не будет спасения. Мотыльки не будут к тебе приходить и все твои грехи останутся при тебе.

— Но папа! Это же не обычный мотылёк. Он какой-то мо-ди-фи-ци-рованный.

Мальчику с трудом далось такое длинное слово: — я буду называть его моДтылёк-проповедник. А ты знаешь, откуда они берутся?

Отец выпрямился, взял тельце насекомого с предметного столика микроскопа и спрятал в карман.

— Никто не знает. А если ты не успокоишься, то будет только хуже.

***

Утром мальчика разбудил стук в окно. Мерный, мягкий, редкий стук. Будто кто-то поколачивал подушечкой пальца по стеклу.

Он открыл глаза. На улице уже давно рассвело, и только одинокая толстая бабочка упорно пыталась проникнуть внутрь.

Мальчик поднял стекло.

Комнату сразу заполнил низкочастотный гул. Тело застыло в неподвижности, а в разум проникли звуки тамтамов. Они бились ровно, в такт альфа-ритма. Мальчик ощутил тревогу.

Темп гипнотизировал. Однообразный, идеально выверенный, он поглощал внимание, подавлял волю и прекращал любое сопротивление. Тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум…

И внезапно мальчик осознал, что фоном в этих звуках он слышит слова. Далёкие, словно шёпот ветра. Или мамы, когда она убаюкивала его перед сном. Или какого-то другого, инородного, разума. Который говорил, и говорил, и говорил.

"Ты совершил грех. Не следует изучать то, что тебе неподвластно. Не пробуй больше смотреть на мотылька, иначе он никогда к тебе не придёт".

Глаза мальчика закрылись, руки повисли, как плети. Он начал мерно раскачиваться.

"Забудь о своих желаниях и интересах. Слушай только мотылька. Ты зависишь от него. Ты будешь ждать его. И никогда не попытаешься изучить".

Кожа на руках мальчика покрылась мурашками, словно от холода. Волоски встали дыбом. Дыхание участилось, задрожало.

"А эти слова ты сейчас забудешь. Три. Два. Один. Проснись!"

В следующую секунду раздался удар. Это бабочка со всей скорости врезалась в окно, оставив после себя смятое тельца с поломанными крыльями, повисшее на слизи внутренностей, прилипших к гладкому стеклу.

Мальчик вздрогнул и открыл глаза. Огляделся.

А потом, морщась, оторвал мёртвое насекомое и выбросил за окно. Брезгливо вытер пальцы о пижаму и поспешил вниз.

Пора было завтракать.

Юлия Воинкова

Мотыльки и булавки

Я вру по понедельникам. Буднично и просто.

Касаюсь губами её прохладной щеки:

— Прости, переговоры затянулись…

Натыкаюсь на её жалкую улыбку:

— Пришлось выехать на объект, ты же понимаешь?

Замечаю, как она держится за сердце:

— Там снова пробки…

Наверное, когда-то это давалось мне с трудом. Возможно, мне даже было неловко и неприятно. Поначалу. Изменять поначалу мне тоже было неловко и неприятно.

Я вру — с губ падают дохлые мотыльки. По одному на каждый понедельник. Она не замечает, и я задвигаю их носком ботинка под тумбу для обуви. Врать скучно.

В остальном вечер понедельника ничем не отличается от прочих вечеров: ужин под обсуждение домашних дел, пара стаканов виски в кабинете и супружеская постель, застеленная идеально, без единой морщинки.

Я засыпаю один. Оно и к лучшему.

***

Я вру по понедельникам. Слова для этого не обязательны.

Подставляю щеку для дежурного поцелуя, делая вид, что так было всегда.

Улыбаюсь тому, как он привычно отвечает на вопрос, который я никогда не задаю.

Притворяюсь, будто не вижу серых безжизненных мотыльков, падающих вслед за его словами, и не чувствую острой боли в груди слева. Врать больно.

Когда гаснет свет в спальне, я, наконец, могу вынуть из-под тумбы мертвого мотылька. Я держу его бережно, чтобы не повредить хрупкие крылья.

В гостиной я кладу мотылька на приготовленную загодя расправилку и снимаю с себя свитер.

Щипчиками поддеваю латунную головку булавки, глубоко вошедшей в мое тело прямо над сердцем. Нужно вытянуть ее аккуратно, чтобы не изогнуть и не сломать. Все должно быть идеально.

Первых мотыльков я прикалывала к куску пенопласта и хранила в коробке из-под туфель. Это было некрасиво, неэстетично. Да и сами мотыльки были неуклюжими и уродливыми. Научиться препарированию оказалось не так уж сложно. Научиться гладко врать — тоже. И теперь десятки идеально расправленных бабочек, замерших на идеально тонких булавках, хранятся за стеклами энтомологических коробок в нижнем ящике моего комода.

***

— Ничего не говори, — просит она, только я вхожу в дверь. Берет за руку и тянет в гостиную. На полу разложено с десяток ящиков с бликующими в свете торшера крышками.

— Что это?

— Разве не узнаешь? Они все твои.

Она поднимает и протягивает одну из коробок. Ряды дохлых мотыльков — каждый с аккуратно выведенной на этикетке датой.

— Нравится?

— Нет, — я швыряю коробку на стол. — Зачем ты это делаешь?

Она улыбается и медленно расстегивает блузку.

***

— Зачем ты это делаешь? — растерянно повторяет он.

— А ты? Разве тебе не надоело?

Морщась, я вынимаю из груди очередную булавку, намного длиннее и прочнее предыдущих. Из ранки бежит тонкая алая струйка. Это даже красиво. Он смотрит, будто завороженный.

Я медленно приближаюсь, целую его онемевшие губы.

— А мне надоело, — шепчу и, зажмурившись, вонзаю булавку ему в грудь.

Я открываю глаза. В комнате никого — только крупный мотылек с серебристыми крыльями умирает на длинной стальной булавке. Я бережно прикалываю его к расправилке, укладывая мохнатое тельце в желобок.

Он станет лучшим в моей коллекции.

И больше никакого вранья.

Мария Леснова

Мистерия

Хлопнула дверь. Цок-цок-цок-«Ты что, еще спишь?»-цок-цок-«Я ключи забыла. А, вот они. Ну, пока. Не спи!»-цок-цок. Тишина.

Я сижу на кровати, за окном темно. Ещё не рассвело или уже стемнело? Хрен знает.

Смотрю на свое отражение в зеркале шкафа-купе: волосы и мысли спутались, расслабленная улыбка чеширского кота на пижаме и стиснутые собственные губы. Если я их разожму, то начну орать. Цок-цок. Звонить в скорую или Катьке? В скорую? Катьке? Может, Толику? Цок-цок.

***

Регина всегда бесцеремонно, без стука заходила в мою комнату. Как же, старшая сестра! Ей можно всё: не выходить замуж, не хотеть детей, не уметь готовить, курить за столом и подкалывать меня на семейных праздниках. И ездить на бесконечные раскопки то в Крым, то в Грецию, то в Турцию. Привозить желтую пыль в складках одежды, черепки, осколки чьей-то давно истлевшей жизни. Регина.

***

— У меня галлюцинации, — сообщаю я в телефон. — Кать, настоящие глюки! Как в фильмах показывают.

Катька слушает настороженно, чувствую — не верит.

— Пила вчера? — спрашивает в конце разговора. — Знаешь, вот я однажды димедрол шампанским запила…

— Она это была. Регина. Цок-цок! Понимаешь?! — я срываюсь на крик. — Ну и что, что не видела? Слышала! Это ее голос. Ее каблуки.

— Вернулась, значит…

***

«Вот она, Regina vasorum, смотри». Мне девять, Регине двенадцать. Эрмитаж. Мать, бабушка, Регина, все как на подбор с благородными острыми профилями, тяжелыми темными волосами склонились над Королевой ваз. Иссиня-черная, по кругу тяжелой гирляндой — процессия божеств в бело-золотых одеждах. Ваза как ваза. Великие и малые мистерии Элевсинского культа. Деметра и Персефона. Бабушка говорит долго и восторженно. Я слушаю вполуха. Мне нравится только слово «мистерия». Это как «мистер Икс», но девочка. Я представляю себе «мистерию» в плаще и маске. И когда мы уже пойдем есть мороженое, ванильное в железных вазочках?

***

Психотерапевт в платной клинике внимательно слушает мой рассказ про возвращение умершей сестры. Он не впечатлен. Я, честно, им тоже.

— Вы спали, когда она вошла? — он спрашивает это уже в третий раз. Так произносит «она», что мне хочется его стукнуть.

— Да, но…

— Случаи шизофрении в семье?

— Нет.

***

— Тебя как зовут, девочка? — Регине девять, она стоит надо мной, руки в боки.

— А то ты будто бы не знаешь? — я понимаю, что она сейчас скажет какую-то гадость.

— Вика, Маша, Лиза, Ира, Катя? — у Регины длинная черная коса, белые колготы, красный сарафан.

— Наташа, — встряхиваю коротенькой стрижкой, «три пера», как называет ее мама.

— У тебя не королевское имя, девочка. Я с тобой играть не обязана. И, вообще, ты не нашей породы. Ты — не королева.

— А ты — Регина Дубовицкая. Вот ты кто.

Мне шесть, но я уже хорошо разбираюсь в королевских интригах.

***

Луна-парк работает до полуночи. Уговорила пустить меня на детский аттракцион «Чашки». Медленно кружусь в полном одиночестве в гигантской чашке, расписанной под хохлому, и слушаю иронично-цирковую музыку. Только бы не идти домой. Толик будет искать. Звонить, отправлять гурьбу плачущих смайликов.

***

Женское царство. Бабушка, мама, Регина и я. Никаких мужчин. Где-то по кромке небытия, в тумане, бледными тенями бродят дед, отец Регины, мой отец. Обрывками телефонных поздравлений с рождением, шоколадками «Алёнка», смятыми купюрами они материализуются на мгновение в нашей жизни, чтобы немедленно вслед за этим опять кануть в Лету.

Деметра и Персефона. Греческие богини плодородия — мать и дочь. Вечная тема для обсуждения в нашей семье с прочными профессорскими историко-археологическими традициями. Когда очередной Аид пытается выкрасть дочь и предложить ей «загробный мир» со всеми удобствами, мать, взывая ко всем богам Олимпа, заламывая руки, возвращает дочь на место. И опять все в сборе и пьют чай за большим круглым столом, и новая, с иголочки, маленькая девочка кряхтит в люльке. Этот круг не разорвать. Казалось мне.

Сначала ушла бабушка, затем внезапно мама. Круг разорвался. За круглым столом сидела темная от загара Регина-Деметра, вернувшаяся из Греции, и я, испуганная, с очередным «Аидом» в голове. На этот раз всё было серьёзно: Толик хотел жениться, хотел наживать со мной добро и растить детей в собственном доме на десяти сотках.

— Ты понимаешь, что он тебе не подходит?

Толик не похож на владельца преисподней. Никаких буйных черных кудрей, замашек рок-звезды, я вообще сомневаюсь, что он может кого-то украсть. Он мягкий, покладистый. Как говорит Регина, «вылитый Молчалин».

— А как же продолжение рода? Наше женское царство, — я зло смотрю на сестру. — Персефона была с Аидом три года. Вернули ее только после…

Она не дает мне договорить. Фыркает.

***

Я хорошо помню то утро. Хлопнула дверь. Цок-цок, цок-цок. «Я ключи забыла». Регина в белом платье, больше напоминающем хитон, красивая, загорелая, опаздывала на встречу.

Я хорошо помню, как ехала на опознание. Как рыдала на похоронах на груди у Толика, с которым успела расстаться накануне, наговорив ему кучу гадостей.

Помню, как сидела вечером после похорон за круглым столом. Одна. Круг разомкнулся. Всё наше бабье царство легкой поступью по проторенной дорожке ушло к брату Деметры на вечные луга.

— А как же я? — спрашивала я пустоту. — Кто я без вас?

***

Толик держит меня за руку. Мы на приёме у парапсихолога, которого нашла через знакомых Катька. Толик не оставляет надежду жениться на сумасшедшей мне. И это приятно.

— Вернуться легко, если есть цель, — изрекает баба-экстрасенс в конце моего рассказа о пришествии мертвой сестры.

Вскользь упомянутые Элевсинские мистерии, прочно связанные с историей моей семьи вот уже много поколений, её заинтересовали.

— А в чём суть мистерий? — спрашивает она.

Я задумываюсь.

— Считается, что они соединяют этот мир и загробный. Дают надежду. Живи сейчас осмысленно, потому что смерть не конец, а продолжение пути.

— И всегда можно вернуться?

— Да.

***

— Не спи! — я слышу сквозь сон. «Цок-цок-цок». Вскакиваю и сажусь на кровать. Слышно, как в прихожей Регина ищет ключи.

— Ты ключи забыла? — кричу.

— Да. Я убегаю. А ты не спи!

Цок-цок-цок.

Набираю номер Толика. Он сразу отвечает, хотя на часах семь утра. «Не спишь?» — спрашиваю. «Нет», — радостно отвечает Толик. «Тогда приезжай. Сейчас».

Юлия Воинкова

Про Настю, Томаса и холодный кофе

— Ты не видела мой гребень? — голос матери всколыхнул сонную утреннюю лень.

Настя выдвинула ящик комода, растормошила ворох шелковых шарфов — гребень лежал среди них.

— Нет, — крикнула девушка, резко задвинула ящик и вышла из спальни.

Через несколько минут она шла по садовой дорожке. Мать склонилась над кустом роз, длинные волосы касались новых бутонов.

— Что там сегодня? — спросила Настя с надеждой.

— Только белые, слава богу… Кофе готов, — мать кивнула в сторону веранды, — идем завтракать.

Она подошла и взяла Настю под локоть.

— Гребень опять потеряла, представляешь?

— Мам, ну что ты вечно с ним. Будто реликвия. Давай, я щетку куплю?

— Не надо! — мать разозлилась, ущипнула Настю. — У меня без него весь день насмарку — сложно понять?!

Настю тоже можно было понять: мать ведет гребнем по волосам и утро застывает будто в смоле. Увязнув в тягучих нотациях и упреках, невозможно дождаться, когда закончится завтрак. Проще спрятать гребень и, наскоро перекусив, сбежать на работу.

Настя налила кофе из горячего кофейника и тут же поднесла к губам. Не обожглась. Кофе был привычно холодным — еще одна особенность бесед с матерью. Будто Настя вспоминала о своей чашке, только выслушав кучу жалоб: на нерадивых детей, хохочущих в соседском дворе; нерадивые цветы, подсовывающие розовые бутоны вместо белых; и нерадивую дочь, бросающую мать ради первого встречного.

За Матвея доставалось больше всего пощечин. Словесных, конечно. Но не менее болезненных. Каждый день мать пророчила Насте предательства и измены. И ее называла предательницей. Кто еще оставляет родного человека в одиночестве? Мать каждый раз переживает: у нее давление, сердце, мигрень. А с утра после Настиных свиданий на кусте белых роз — розовые бутоны.

Разумеется, Настя не верила в эту чушь. Про бутоны. Про давление и сердце — верила. Звонила Матвею, тоскливо отменяла следующую встречу.

Ловя Настино настроение — всегда на грани счастья и нервной печали — Матвей давно уговаривал съехаться. Просил о знакомстве с матерью — так, мол, она успокоится на его счет.

Настя и представить не хотела такого знакомства.

Было уже однажды.

Мать вышла к столу растрепанная, разглядывала ухажера с дотошностью энтомолога, устроила допрос, напирая на воображаемые изъяны в порядочности. На этом романтическая история закончилась.

Когда появился Матвей, Настя твердо решила — домой его не приведет.

И на переезд решиться не могла.

Что будет, если начнется очередной приступ? Кто присмотрит? Кроме Насти, у матери никого.

Да и у Насти других родных нет. Отец ушел. «Бросил», — уточняет мать, поджимая губы. Настя едва его помнит — по фотографиям и отпечатавшемуся в памяти жесту. Вместо приветствия и прощания он всегда козырял — руку к виску. Вот и все, что осталось. А мать всегда рядом.

Так и жила Настя который год: оставаться больно, а уйти тяжело.

Допив кофе, она целует мать в щеку и отправляется в депо.

Если бы спросили, что в ее деле самое сложное, она бы, смеясь, ответила: «Не уснуть в первый утренний рейс».

Трамвай укачивает не хуже люльки. Глаза так и норовят закрыться. На это случай Настя кладет в карман флакончик с водой. Пара пшиков из распылителя на лицо — и дрема вздрагивает, исчезает. На втором круге спать уже не хочется. Остается только удовольствие и ощущение силы: маленькая и хрупкая, она одним движением сдвигает с места двадцатитонную тяжесть!

Назад в депо Настя едет одна, высадив на конечной последних пассажиров и кондуктора. Лучшее время. Колеса стучат в унисон с сердцем, погружая в мечты и фантазии. Она оглядывается по сторонам — никого. Закрывает глаза. Пантограф делает пару пробных движений и снимается с проводов. Трамвай отрывается от рельсов и поднимается в небо.

Настя не поняла, как это случилось в первый раз. Подумала вскользь: «Вот бы полетать». И очень испугалась, когда земля исчезла из поля зрения, а небо стало надвигаться. Она отпустила педаль безопасности, но состав не думал останавливаться и приземляться. Поднялся над зелеными кронами, обогнал кудрявое облако и выровнялся горизонтально над улицей. Настя сидела не шелохнувшись, повторяя незатейливую мантру: «только не упади-только не упади».

Трамвай не упал, а плавно опустился обратно на рельсы за сотню метров до ворот депо. Настя очнулась от наваждения, поозиралась и, не увидев больше ничего необычного, вновь тронулась в путь.

Сдала смену, рассеянно расписалась на проходной и спросила у краснощекого охранника:

— Дядь Вась, вы ничего странного не видели, когда я подъезжала?

— Странного? Да вроде не было…ага… Разве что пес тебя снова ждет.

— Какой пес?

Настя выглянула в пыльное оконце: у бетонных ступеней сидел огромный лохматый ньюфаундленд.

— Это не мой… С чего вы взяли?

Охранник почесал лоб:

— Так неделю уже ходит — с тобой сюда, за тобой обратно…ага…

— Ерунда какая-то, впервые его вижу, — бубнила Настя, попрощавшись и выходя за дверь.

Увидев ее, пес поднялся и вильнул хвостом.

— Иди-иди, — опасливо посторонилась девушка, — я тебя не знаю.

Пес снова сел, но через пару мгновений побрел за Настей, держась чуть поодаль.

Девушка заново погрузилась в переживания от внезапного полета. Первоначальный испуг сходил на нет. Его место занял запоздавший восторг. Летела! Над деревьями! Над людьми! Над маленькой жизнью внизу!

Никому об этом приключении Настя не рассказала.

С того дня трамвай поднимался в небо всякий раз в конце смены. И всякий раз девушка испытывала ликование. Еще бы — гора металла рвется в облака на одном ее хрупком желании.

Она выглядывала из окна, любовалась игрушечным городом далеко под колесами. И мечтала. О том, как мама забудет о гребне и позволит розовому кусту оставаться розовым. О том, как подружится с Матвеем и избавится от болячек. О том, как детский смех будет раздаваться не только у соседей, но и у них в саду.

Конец маршрута очень кстати приходился на тихую улочку. Настя внимательно следила, чтобы никто не заметил ее проделок. Только черный пес задирал морду в небо и провожал трамвай влажными глазами.

Настя парила над миром. Во всех смыслах. Даже общение с матерью стало не таким тягостным.

Но хорошее однажды заканчивается.

Какому-то проныре удалось увидеть полет трамвая и, что еще хуже, снять на камеру. К вечеру запись была в интернете, а оттуда перекочевала на телевидение. Изображение получилось четким, и запечатлело не только номер маршрута, но и Настино счастливое лицо.

Домой она понуро брела в ожидании неприятностей.

Мать набросилась на девушку прямо с порога. Назвала ее бездумной эгоисткой.

— А что если ты свалишься оттуда?! — зло кричала она и дергала Настю за руку. — Кто обо мне позаботится? Думала ты об этом?! — и хваталась за сердце.

— Не упаду, — устало протестовала девушка.

— Самая умная? Я может тоже могла бы… может тоже… Но я всю жизнь — о тебе! Отец ушел, теперь ты. Давай — улетай от меня!

— Я не улетаю, просто немножко…

— Не хочу слышать об этом! Поняла? Чтоб никогда больше!

Она вышагивала взад-вперед, седые пряди падали ей на лицо, и она без перехода грозно спрашивала:

— Гребень мой где? Ты спрятала!

Ущипнув Настю за плечо, мать ушла в дом, шумно хлопнув дверью.

Настя налила себе холодный кофе и расплакалась.

В следующую смену поднять трамвай в небо не удалось. Толпе зевак, собравшейся внизу, осталось только ругать сетевые фейки и глупость журналистов.

За дверью проходной Настю снова ждал черный пес.

— Ну, чего тебе нужно? — буркнула девушка, почти не взглянув на него.

— Наконец-то, — хрипло отозвался пес.

Настя вздрогнула, посмотрела внимательней. Он шел рядом и тоже смотрел на нее.

— Еще и рехнулась, — пробормотала Настя.

— Не рехнулась, — возразил пес, — я в самом деле разговариваю.

— Не бывает говорящих собак!

— И летающих трамваев — тоже…

Она остановилась, скрестила руки на груди.

— Ладно. Допустим. И что ты хочешь?

— Проводить тебя кое-куда.

Настя задумчиво смотрела на него, потом оглянулась на дверь проходной.

— Не бойся, не обижу, — пообещал пес, — я же не человек.

— Ладно. Но если что, — девушка порылась в сумочке и достала флакон с водой, — у меня — вот. Перцовый!

— Не пригодится. Идем, — и он молча побежал впереди.

Они шли по липовой аллее, чуть погодя свернули в сторону и вышли за пределы города. Асфальтовая дорога отделяла редкие домики от широкого поля. Посреди дороги стояла большая лужа. Внутри нее плыли рваные облака и летали птицы. Пес легко перескочил на другую сторону.

— Ты не отразился! — Настя отпрянула. — Я дальше не пойду…

И вдруг увидела в поле мужскую фигуру. Что-то было в ней знакомое, а что — уловить не получалось. Завидев собаку и девушку, мужчина приблизился. Подозвал пса — тот радостно понесся галопом.

— Молодец, Томас! Привел, все-таки, — и козырнул Насте, — здравствуй, дочка!

— Папа? — Настя шагнула прямо в лужу; с губ сорвался вопрос, на который никогда не находилось ответа, — почему ты ушел?

Отец подошел, протянул жилистую руку:

— Пойдем, поговорим.

Настя перебралась через лужу, и отец повел ее на другую сторону поля. Томас бежал рядом. Девушка исподтишка посматривала на отца: он не изменился, если память ее не обманывала. Даже волосы не поседели.

На краю поля замаячили темные оградки.

— Зачем туда? — спохватилась Настя.

— Потерпи немного, все поймешь, — отец приобнял ее.

Они пробрались узкими проходами между оградками и остановились у заросшего васильками холмика с надгробной плитой. Фотография на металлической табличке сильно выцвела, но взгляд и улыбку Настя узнала. Побледнела, перевела взгляд на отца, стоящего перед ней. Живого.

— Мама поначалу приходила, плакала. Укоряла, что обещал всю жизнь быть рядом. Так и не простила. Потом и приходить перестала.

— Не может быть, — шептала Настя, — получается, ты нас не бросал. Получается — тебя нет? — она вцепилась в оградку.

— Получается, — отец взял ее за руку, смахнул с ладошки приставшие кусочки облупившейся краски. — Дочка, ты ее прости. На себе это не тащи. Не трамвайчик же — не сойдешь.

— Один — мертвый, другой — ненастоящий…

Настя стояла между двух отцов, которых не было. Выдернула руку из отцовской ладони и зашагала прочь.

— Я провожу, — подал голос пес.

Отец кивнул.

Выйдя с кладбища, Настя обернулась. Отец смотрел ей вслед. Улыбнувшись, он поднес руку к виску:

— Прощай, дочка!

— Спасибо, папа, — шепнула она и повторила жест. Пес проводил ее к дороге, боднул на прощание широким лбом и убежал назад.

Войдя во двор Настя пулей пронеслась мимо матери, стоящей с секатором над розами, влетела в дом, в материнскую спальню, бухнулась на колени и вытащила из-под кровати коробку. Вывернула на пол содержимое: бумаги, справки, гарантийные талоны. Переворошила все — вот оно!

Вошла возмущенная мать.

— Что это?! — рявкнула Настя.

Мать посерела лицом:

— Как ты смеешь?

— Смею! Ты как смела?! Врунья! — она встала и нависла над матерью.

— Разве я врала? — мать прислонилась к косяку. — Он был всем. Всем! И ушел!

— Умер, мама. Он — умер! — Настя сунула свидетельство в ее руки.

— Думаешь, есть разница? — мать скомкала бумагу и бросила под ноги.

— Думаю — есть!

Настя закрылась в своей комнате, не вышла к ужину и на робкий стук в дверь не отвечала.

Утро она встретила невыспавшейся, но решительной. Оделась в рабочее, выудила из комода гребень и вышла в сад. Мать сидела с каменным лицом. Настя положила гребень на стол перед ней. Мать ожила:

— Красивый, да? Зачем ты его прятала? Я могу подарить.

— Нет, мама, это твое.

И замолчали — только шмели гудели над цветами.

Настя первая решилась:

— Матвей предлагает съехаться…

Мать потянулась за гребнем и принялась расчесывать длинные пряди. Ничего не произошло. Время не подчинилось.

–… я думаю, это правильно. Ты не волнуйся, я буду приезжать.

Мать молчала, поджав губы.

Настя налила кофе. Поднесла кружку к губам и тут же отдернула удивленно — обожглась. Мать взглянула неодобрительно.

— Ладно, мама, мне пора. Вечером обсудим.

Настя прошла мимо куста, сплошь покрытого розовеющими бутонами, и шагнула за калитку.

Липы шелестели, небо блестело синевой, галдели птицы.

— Полетаем! — шепнула им Настя.

И полетела.

Анфиса Музыка

Плач

Зеркальный шкаф-купе расширяет пространство. Было б что расширять — студия всего-то двадцать шесть квадратов."Зато какой большой балкон!" — говорит хозяйка. Ну как большой — стандартный, как любой другой в этом доме. Скажете тоже, тётя.

В первую же ночь будит плач — грудной, надрывный. Острый. Режет со всех сторон. Черт-те что, слышу — и сама плакать начинаю. Вот, поди, разберись — где так страдают?

Может, сверху кто?

Может, снизу?

Слышимость тут, конечно, ого-го, вдруг это аж в соседнем подъезде?

Жалко, конечно, вдруг надо помочь.

Хотя как? Люди здесь не здороваются — за солью не ходят, дружбы не ищут, в лифте при встрече глаза опускают. Даже неудобно за все свои неловкие"здрасти" — слетит с языка на автомате, а тебе в ответ кивают с перекошенным лицом, будто ругательство услышали.

Да и народу столько — каждый день встречаешь новое лицо, и ни одного знакомого.

И только ночной вой стабильно узнаваемый.

Вторая, третья ночь, четвёртая и пятая.

Неделя.

Кто же плачет? Ребёнок? Родитель?

Фиг разберёшь.

Лифт гудит и не спешит закрываться, впуская внутрь жалобные вопли.

Висят объявления про выгул собак и выговор засранцам, оставившим мусор на пролете, так может повесить бумажку с предложением о помощи? Подать сигнал, оставить ниточку…

Конец ознакомительного фрагмента.