Зов. Оглядываясь назад

Александр Гусев

Я царапаю истории, события, воспоминания, к которым оказался причастен сам или рассказанным мне непосредственным участником. Это скорее записки памяти в дневник жизни.

Нева

Небольшой сельский магазин, середины 80х годов. Взгромоздив на прилавок безразмерный бюст, томится и скучает продавщица Татьяна, иногда, лениво отгоняя мух. Душный воздух пропитан целым букетом всевозможных запахов, характерных только «сельмагам», хозяйственного мыла, ржавой селедки в старой бочке, растительного масла. Я уже давно всё купил, собирался уходить, но оторвать взгляд от сверкающей выхлопной трубы новенького мотоцикла «Минск», с аккуратным ценником в 380 рублей, никак не мог.

Хрипло простонала входная дверь, явив местного алкоголика Григория, проследовавшего с траурным, печальным видом к прилавку.

— Даже и не начинай, лучше уходи, сразу! — вместо приветствия, затарахтела Татьяна и добавляет еще громче, — зараза!

Мутный взгляд Григория блуждает по пустой полке, ранее уставленной алкоголем, а сейчас опустошенной «сухим законом», лицо его еще больше багровеет. Долго возится в карманах, высыпает содержимое на железную чашу огромных синих весов. Татьяна не считая мелочь, сгребает и высыпает ее в ящик стола.

Узкому кругу посвященных, синеватых лиц давно известно, что Татьяна приторговывает из под «полы» в разлив «Экстрой».

— Тут и на столовую ложку не хватит, слышишь!?

— А мне и не надо, дай этих, как их, «Неву».

— Чего, какую тебе еще ниву?

— Лезвия! «Нева», — и ткнул пальцем в стекло витрины, где лежала среди иголок, наперстков и ниток, синяя коробочка.

— О!? Давно пора тебе харю побрить или за ум взялся?

— Угу, взялся, ждите, — принимая лезвия, затрясшимися руками промычал Григорий, — лучше налей, пока по-доброму прошу.

— Я те сейчас одобрю, — привычно хватаясь за швабру и угрожающе выпятив грудную артиллерию, привстала Татьяна.

— Издохну у тебя тут сейчас, ежели не нальешь! — пятясь задом, отступает Григорий, — понаедут менты, следаки и ОБХСС, тебе — то это надо?!

— Дохни поразит, я тебе сейчас шваброй сама помогу….

Но Григорий быстро шуршит обертками лезвий, складывает их в стопочку и на глазах ошалевшей Татьяны, кладет в рот.

В мертвой тишине отчетливо слышен хруст, скрежет ломаемого зубами металла, даже мухи перестают жужжать в магазине. Он тщательно прожевывает лезвия, делает несколько глотательных движений, выпячивает из орбит глаза и тянет трясущуюся руку к Татьяне, при этом показывая пустой, окровавленный рот. Недвусмысленными жестами показывая, что надо срочно запить водкой всё это дело, а иначе смерть.

Татьяна с белым, как мел лицом, не отрывая взгляд от Григория, словно под гипнозом, на ощупь наполняет граненый двухсот граммовый стакан и отдает ему. Тот с жадностью осушает его и…уходит, помахав на прощанье рукой.

Прямо из горла продавщица делает несколько жадных глотков, словно воду пьет водку…

— Суки! Что ни день, то новые фокусы! — икнув, плачущим голосом говорит она.

Григорий, конечно же умер, как и все его товарищи того времени, но не от лезвий, ему в пьяной драке проломил голову топором собутыльник, в плену белой горячки, но это было спустя 10 лет. А мне до сих пор не понятно, проглотил он их (лезвия) тогда или нет…?