Хромые боги

Александр Воропаев, 2023

Мистический детектив, связывающий в одну историю викторианскую Англию, Советский Союз времен Никиты Хрущева и нашествие монгольской армады в Японию. Строгая наука и недопустимая магия ведут борьбу за будущий облик нашего мира в череде событий и мест.Безупречный джентльмен Оскар создан в глубине веков, чтобы выполнить миссию по сохранению Будущего рациональным. Он появляется там, где пробиваются ростки чудесного и необъяснимого, и пресекает угрозу. Оскар гасит людские таланты, ломает судьбы, порою отнимает жизни. Он не чудовище, но на кону стоит слишком много. Тем более, что Вселенная не против его вмешательства. Она не отвечает.До поры, до времени…

3 глава.

Советский Союз. Скорый поезд «Москва-Свердловск»

Дима Верховников снял шляпу, стряхнул с нее дождевые капли и шагнул в открытую дверь купе. Сквозь собранные морщинами шторки он увидел перрон и маму. Она подслеповато заглядывала в окно соседнего купе, улыбалась и махала маленькой ладошкой в перчатке.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал Дима, дернув у ноги дорожным чемоданчиком. — У меня девятнадцатое место. Это ведь здесь?

На его девятнадцатом месте расположилась блондинка лет тридцати. Судя по всему, устроилась основательно: постель была разобрана, покрыта клетчатым пледом, и она сидела поверх него, сняв туфли и уютно подобрав ноги под себя. Перед ней на столике был разложен пасьянс.

— Ах, я заняла ваше место, — делано удивилась дамочка, покосившись на табличку с номером. — Но ведь вы же, молодой человек, не откажитесь поменяться со мной местами…

— Конечно, конечно, — поторопился согласиться Дима. — Я и наверху прекрасно устроюсь.

Он только что шагнул из сырости вокзального перрона в уютную атмосферу купейного вагона, прошел из тамбура по красной ковровой дорожке, — мимо приятно пахнущего гарью котла, мимо приоткрытого закутка проводника — и находился в самом чудесном расположении духа.

Деловито поставив чемоданчик на антресоль, повесив мокрый плащ на вешалку, Дима уселся у дверей и огляделся.

Помимо блондинки в купе находилось еще два пассажира — то есть все места, с его появлением, теперь были заняты.

Возле окна — на двадцать первом месте, находился гражданин лет пятидесяти. У него было круглое лицо, небольшое брюшко и он был в пиджаке и при галстуке. Внешностью он немного напоминал спортивного комментатора Олега Озерова, но только держался он строже, слова бросал скупо и, вообще, выглядел весьма солидно.

По тому, как он поздоровался, Дима решил, что он должен быть каким-то начальником.

Четвертый пассажир — он сидел с газетой как раз напротив — был молодой мужчина не старше двадцати пяти лет. У него была аккуратная короткая стрижка, небольшие усики и внимательные карие глаза.

Он доброжелательно наблюдал, за появлением нового пассажира, а как только Дима устроился, он сложил газету, протянул руку и представился:

— Меня зовут Оскар, будем знакомы.

— Дмитрий Верховников, очень приятно.

— Это какой же Верховников? — заинтересовался пассажир возле окна. — То есть, я хочу сказать: первый секретарь областного комитета, Николай Дмитриевич Верховников, не приходится ли вам родственником?

— Моего отца зовут Николай Дмитриевич, — охотно отозвался Дима, — но он учитель в средней школе и никакого другого Николая Дмитриевича Верховникова я не знаю.

— В самом деле? — с удивлением спросил солидный пассажир. — Неужели бывают такие совпадения? — Кажется, он подозревал, что молодой человек просто не хочет сознаваться в близких отношениях с таким высокопоставленным человеком, так сказать, хочет остаться, в некотором роде, инкогнито.

— Уверяю вас — учитель… И я тоже — школьный учитель, как мой отец и моя мама. Я учитель математики.

— Куда же вы едете, молодой человек? Разрешите полюбопытствовать.

— Отчего же нельзя. Дело в том, что я только кончил педагогический институт, и еду учительствовать в сельскую школу.

— По распределению? Вот не повезло… — протянула блондинка.

— Почему же не повезло? — спросил пассажир с редким именем Оскар.

— По распределению, — подтвердил Дима спокойно, — но я сам специально просил, чтобы меня направили в сельскую местность. Через год курс окончит моя жена, и тоже приедет в это село. Нам обещали.

— Похвально, очень похвально, — сказал солидный пассажир.

— А вы знаете, что это такое — жить в деревне? Вы вообще жили в деревне? Ведь сразу видно, что вы городской мальчик, — блондинка протянула пальчик с красным ноготком в сторону Димы. — Интеллигентный мальчик. И вы тоже, Оскар… Вы, с таким именем, наверное, вообще из Прибалтики. Вот не знаете, а туда же. Деревня — это грязь по колено, это невозможная скука. Пойти можно только в клуб на кинокартину, которую в десятый раз привезли, или в сельпо. А в магазине знаете, что бывает? — только вечные макароны, сахар и селедка в консервах. Ах, водка еще, конечно… Ведь вам, поди, Митя, книжки подавай, театры. Вместо этого будут танцы народов мира по телевизору, а во дворе куры, гуси и помет. Пожалеете скоро. Все из деревни, а вы в деревню. Еще и жену за собой тащите: бедная девочка…

— Что это вы, девушка, набросились? Все чёрной краской поливаете, — возмутился солидный пассажир. — Где это вы такого набрались? Вы знаете, как выросло благосостояние колхозника! Когда вы последний раз были в деревне? В каждом дворе — корова, телевизор… не знаю, транзистор. У моего деверя — механизатора — мотоцикл с коляской! Училища для сельской молодежи кругом пооткрывали. Клубы. А вы тут…

— Ах, как это скучно…

Блондинка сунула ноги в туфли-лодочки, поправила прическу и направилась к выходу. До двери было всего два шага, но она умудрилась их пройти с таким внутренним превосходством, а еще, с такой сексапильностью, что… только диву даешься. Умереть-не встать.

— Ничего себе, — сказал солидный сосед, когда за блондинкой закрылась дверь. — Ничего себе! Какова Мерлин Монро!? А коленки видали? Специально ведь выставила на всеобщее обозрение. У меня даже очки запотели… Вы это, ребята, — у него на коленях вдруг возник пузатый портфель, щелкнул замок клапана. — Давайте, что ли, немного скоротаем время. — Из темного зева высунулось узкое горлышко поллитровки.

Дима категорически замотал головой. Оскар вежливо отказался.

— Ну, что вы, товарищи, — расстроился хлебосольный пассажир. — Коньячок. Армянский. Пять звездочек. Чисто для знакомства, по семь капель. И говорить не о чем.

— Ну, если по семь капель… — согласился вдруг Оскар.

— Вот это дело!

На столике появилась бутылка с этикеткой цвета горчичника, круг полукопченой колбасы, хлеб. У запасливого пассажира даже нашлись специальные дорожные рюмочки.

Дима, чтобы не мешаться и не глазеть попусту, стал раскладывать постель на верхней полке. Внизу звякнули металлические стопки.

Солидный пассажир представился, как Ситников Николай Палыч. Заместитель директора автобусного парка. По снабжению. (Ага, подумал Дима, — опытный пассажир) Возвращается он, соответственно, из служебной командировки по налаживанию, так сказать, связей с поставщиками.

У Оскара действительно оказалась прибалтийская фамилия: Оскар Робертович Поуляйте. Молодой мужчина сообщил, что он — инженер и так же едет по делам, но характер свой деятельности и цели поездки разглашать не может.

— Это мы понимаем, — сказал Николай Павлович, подмигнув. — Мирный атом, щит отчизны, и все такое.

Дима вернулся на прежнее место, достав из чемоданчика книжку. Внимательнее посмотрел на прибалта. Ему было интересно встретить настоящего ученого. Может быть исследователя. Оскар неопределенно качнул головой.

— Да, в таком мире мы живем, — философским тоном протянул снабженец. — Такую войну перемогли, такую силу преодолели — живи и радуйся. Нет, империалистам все неймется. Никак из-за этого мы не можем заняться нашим главным делом…

Николай Павлович перочинным ножичком с узким лезвием нарезал на газетке аккуратные колечки колбасы; по купе распространился крепкий запах «Краковской». У Димы потекли слюнки, он торопливо зашуршал страницами книги, отыскивая нужную.

— Это, каким же? — поинтересовался инженер.

— Строительством коммунизма! — снабженец смотрел почти удивленно. — «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»* — процитировал он. — Я в это верю и жду. Надеюсь сподобиться. Но вы-то, молодые люди, точно застанете — счастливчики. Конечно много, очень много еще предстоит сделать, много нам еще не хватает: и того, и сего, запчастей вот — не знаю уж, почему нужно добывать их с боем. Но это ничего, все — ничего. Главное — настрой, главное — правильная установка. А вот раньше… — ножик в его руках замер — раньше бы я посмотрел, на какой газетке обедаю. Нет ли там какого портрета, а то ведь можно и того… Вот времечко было. Вы не знаете. Не застали. А уж за такие разговоры, как наша дамочка тут… Культ личности. Он конечно — да. Это мы преодолели и осуждаем. Но люди вели себя построже. Еще по одной? («… при коммунизме»* — фраза из доклада Н.С. Хрущева на XXII съезде КПСС)

Дима знал, о чем говорит Николай Павлович, очень хорошо знал.

Отец его Лиды — Петр Ефимович, ведь тоже побывал там. Восемь лет тесть провел на строительстве Норильского металлургического комбината. И такие дела, что не по своему желанию. Вернулся, когда дочка уже в школе училась. После двадцатого съезда. Весь седой, половина зубов — железных, рука покалечена. Но при этом бодрый и даже жизнерадостный. Словно у него не забрали, ни за что, ни про что, часть жизни… Диму очень хорошо принял, с удовольствием резался с ним в шахматишки. Всем интересуется: и театром современным и музыкой, а литературой — так запойно. В складчину на две семьи покупали книги у перекупщиков на рынке. Детективчик этот — так же приобретен. После прочтения всем семейством, устраивали своеобразную лотерею, чтобы определить, где новый томик найдет свое законное пристанище.

Так что, выдержал человек и остался прежним советским человеком. Только, когда при нем вели восторженные разговоры, у него появлялся этакий ироничный прищур…

Дима всегда думал, а он смог бы так? Не озлобиться, не закаменеть сердцем?

Верховников понял, что уже несколько раз читает один и тот же абзац. Он полез на верхнюю полку.

Глава так и осталась недочитанной. Наверху казалось, что вагон раскачивается гораздо сильнее; та-да — та-да, та-да — та-да: под стук колес и обстоятельный рассказ снабженца о перипетиях в его последней командировке, Дима провалился в дрему.

Когда он проснулся, купе заливал малиновый свет. Дима свесил голову вниз.

Внизу на своем месте был только один пассажир… будущий педагог Верховников не смог припомнить ни его имени отчества, ни фамилии — это, конечно, никуда не годилось. Как же он будет запоминать фамилии своих учеников: двадцать пять, тридцать фамилий за раз. Невероятно. Нужно будет найти какую-нибудь методу…

В общем, на своем месте был только солидный пассажир, то есть — снабженец. Остальные куда-то разбрелись.

Солидный пассажир уставился в окно, подпер тяжелый подбородок рукой. Водянистые глаза тонули в бездумной печали. За окном проплывало безбрежное открытое место — то ли поле, то ли степь — не разберешь; солнце светило в глаза, и на фоне пронзительного заката все на земле почернело и потеряло краски. Ясно видны были только телеграфные столбы: десятки столбов, сотни, и все как один кривые.

Откуда на человека навалилась такая тоска? Наверное, ее разливают по бутылкам с горчичными этикетками. А он — нет, он бодр. Хорошо все-таки быть молодым! Дима счастливо потянулся и почувствовал голод.

А почему бы ему не сходить в ресторан?

Нет, конечно, у него было в чемоданчике что перекусить — мама позаботилась. Но пирожки с яйцом и зеленым луком можно оставить и на утро, умять их с чаем, а когда еще представиться такой случай — посетить настоящий вагон-ресторан? Поужинать, как в кино. Была, конечно, правда в том, что говорила эта дамочка… чего уж там. Он долго теперь не увидит крахмальных скатертей.

Дима не первый раз ехал на поезде — были в детстве поездки с родителями на юг, и на свадьбу к родственникам, — но это была его первая самостоятельная поездка. И деньги, кстати, у него имелись, не разорится же он там, посмотрит в меню. Раз уж так вышло, что билет купили родители, (купейный, сам-то он обошелся бы плацкартным…) то нужно соответствовать, так сказать, социальному статусу. Без всякой иронии. А что? Молодой специалист, предметник… Эх, кутить, так кутить!

Дима спрыгнул вниз. Причесался у зеркала на откатной двери. Сосед и головы не повернул — спит что ли? Секундная задержка на выходе: надевать пиджак, или нет? — все-таки надел, — и он вышел из купе.

В коридоре Дима завертел головой — куда идти? У них четвертый вагон, а вагон-ресторан должен быть в середине поезда. Определил положение и осторожно двинулся вперед; пол качался на стрелках, вдоль всего коридора шумно бегали в догонялки мальчишка с девчонкой. У девочки на хвостиках огромные банты, у мальчика — восторг в глазах. Посторонись! Запросто все ноги отдавят.

В соседнем вагоне — неожиданная встреча, забавный случай: их дамочка, ну, которая Мерлин Монро, стоит у окошка бок о бок с военным моряком — офицером. Красавец мужчина, в чёрной форме, щегольские усики, на рукавах золотые канты, звезды, якоря, и глаза у него какие-то совершенно удивительные — янтарные, что ли…

Блондинка ничего на свете не видела кроме своего собеседника. Диме пришлось извиняться, протискиваясь мимо. Монро взглянула на него, как на досадную помеху, лишь на миг — не узнала, конечно. Куда там, если рядом такой видный мужчина.

— Видите ли, Тамара, какой со мной забавный случай приключился, — успел услышать Дима слова моряка. — Вагон переполнен, а я еду в купе совершенно один, не с кем и словом перекинуться…

Ресторан оказался точно таким, как в кино. Белые занавесочки, с контурами синих чаек, — птички колышутся, раздуваемые приоткрытым окном. Скатерти — ну, не крахмальные, но довольно чистенькие, зеленые фонарики по столикам, фарфоровые солонки и горчичницы; неожиданно просторно, хотя людей довольно много — столики почти все заняты. Приятно, в общем…

На входе находилась стойка с очень озабоченным официантом, или кто он там… в белой курточке — лишний раз не взглянет:

— Проходите, гражданин. Вон там место есть. — Дима немного растерялся и не стразу его увидел. Получив в руки картонный лист, с прикрепленным к нему меню, уселся за указанный столик.

Буквы, набитые на печатной машинке, через третью копирку, были бледно-синюшные, напоминали отчего-то трупики кур, уложенных скорбным штабелем в продмаге. Названия блюд улавливались с трудом… Ага: борщ, пюре — это понятно… гуляш — нет, спасибо; рожки — идти в ресторан за рожками? О! Котлета по-киевски. В голове возник образ пузатой котлеты, вывалянной в оранжевых сухарях, хрустящей и одновременно необыкновенно нежной внутри.

Дима однажды в своей жизни отведал такую и, представьте себе, именно в городе Киеве, когда они, много уже лет назад, ездили с родителями на море, в Одессу.

У него мгновенно потекли слюнки; даже запахло сливочным соком, которым это кулинарное чудо должно быть наполнено.

Ну, раз так, то можно заказать и бокал сухого вина. Дима был готов сделать заказ и нетерпеливо оглянулся на стойку. Конечно, официант (все же, можно его так называть?) был очень занят. Он принимал заказ… как раз у его соседа по купе, приятного инженера — Оскара… фамилия была слишком сложной, чтобы запомнить с первого раза. Опять проснулось беспокойство: как же он, в самом деле, будет запоминать своих учеников?

Инженер Оскар расположился впереди, в другом ряду, и делил столик с приятной шатенкой. Она была в брючках и тонкой кофточке, по-восточному скуластенькой и показалась Диме смутно знакомой. Хотя в последнее время такая модная прическа — с шиньоном на затылке — смело завоевывает головки советских девушек: они без сожаления отрекаются от кос и перманентных завитушек.

Не похоже было, что Димин сосед банально клеится. Скорее уж, он поддерживал вежливую беседу. Не было этих игривых улыбок, и прочего. Наоборот: инженер говорил с серьезным выражением лица, как показалось Верховцеву, даже чуть печально. Диме ужасно захотелось узнать, о чем же таком мог говорить инженер Поуляйте (всплыла фамилия!), что девушка так внимательно слушает, да еще смотрит на него таким завороженным взглядом, не замечая ничего вокруг.

— Что будете заказывать, гражданин? — рядом возник парень в белой курточке. Несмотря на то, что вагон ощутимо раскачивался (очевидно, проезжали целое скопление стрелок), официант стоял незыблемо, как моряк на палубе.

Дима сделал заказ. Попытался.

Оказалось, что котлет по-киевски вагон-ресторан предложить уже не может. А вино — пожалуйста. Но может быть, лучше пиво? Потому что пиво как раз поступило: Жигулевское и очень свежее.

Дима растерялся. Запасной вариант он как-то не предусмотрел. Взять что ли гуляш и пиво? Оказалось, что гуляш тоже закончился.

— А что же тогда у вас есть? — спросил молодой учитель.

— Так возьмите же яичницу с колбасой, — не отрывая глаз от блокнота, предложил парень.

Дима согласился на яичницу и пиво, чем, несомненно, угодил официанту:

— Из двух яиц? Из трех? Свекольный салат? И селедочку с лучком вам принесу, как раз будет.

Было приятно выглядеть покладистым, интеллигентным пассажиром. Верховников откинулся на мягкую спинку и подставил лицо воздушному потоку. Железнодорожный ветерок пах черешней и дымком.

— Белла, почему же вы уходите?

Девушка с шиньоном стояла в проходе совсем рядом с Верховниковым. Инженер держал ее за руку. Между ними явно происходила какая-то сцена.

Диме было неловко обнаружить себя свидетелем. Он опустил глаза.

— Знаете, Оскар Робертович, это забавная игра затянулась. Вам изменило чувство меры. Если это такой прием, то он не смешной. И совершенно не уместно, требовать от меня бросить писать стихи. Эта шутка — глупая. Зря я вам доверилась. Вы не знаете, как легко ранить в начале пути. И при чем здесь — «честное комсомольское»? Пошлость какая… вы не понимаете этого?

— Ну, я сморозил не то… Белла, послушайте…

Девушка досадливо махнула рукой, мелькнул острый локоток.

Инженер отступился. Вернулся на свое место. На него бросали заинтересованные взгляды, он отвечал рассеянной улыбкой. Покрутил в руках столовый нож, бросая короткие блики, потянулся за бокалом.

Массаракш! Дима почувствовал, что слегка вспотел. Было у него это свойство: когда на его глазах с каким-нибудь человеком происходила неловкая ситуация, он вдруг представлял себя на его месте и остро переживал происходящее. Это называется — «испанский стыд».

К его большому облегчению, официант как раз принес в алюминиевой тарелке яичницу и запотевшую бутылку пива. Перевернутый стакан на горлышке тускло позвякивал.

После ресторана Веховников долго стоял в чьем-то чужом тамбуре. За окном уже наступила ночь. Голубые, далекие огоньки, обозначающие людские жилища, медленно ползли к краю окна.

Диме хотелось, чтобы, когда он вернулся в купе, все его попутчики уже улеглись и он был бы предоставлен сам себе. Он уезжал из своего дома навсегда. В другие, дальние края. Дима Верховников хотел прочувствовать и запомнить этот день. Не торопясь. Ведь это важный момент в его жизни — один из самых главных. Несмотря на то, что в словах попутчицы Мерлин Монро, — или, как теперь выяснилось, Тамары, — было довольно много справедливого, его это не очень заботило. Его не пугало то, что он потеряет удобство привычного мира. Дима даже хотел этого. Все выглядело честно, и это была разумная плата за перемены. Глубоко зашитый под кожу инстинкт, подсказывал Диме — чтобы получить свою собственную судьбу, нужно отправиться в дорогу.

В купе на своем месте опять находился только солидный пассажир — Николай Павлович. Он спал, отвернувшись к стенке. Его пузатый портфель торчал краем из-за подушки. Постель блондинки была даже не тронута. Ну, здесь все понятно. Видимо, она разрешила себе не устоять перед суровым обаянием морского офицера. Инженера отчего-то не было тоже.

Он появился, когда Верховников успел устроиться на своем месте. Сосед вернулся огорченный. Похоже, он все еще переживал из-за произошедшего в ресторане.

— Не спите? — спросил Оскар. Он аккуратно повесил на плечики снятый пиджак и расстегнул рубашку. Его пальцы ловко пропускали пуговицы через тугие петли, а лицо выражало погруженность в сложные размышления. — Люди. Что может быть более сложнее, чем люди. Кого не возьми…

— Да, конечно, — отозвался Верховников.

— Реакции на события не просчитываются, не угадываются. Можно предположить, что угодно, но лишь не то, что произойдет на самом деле. Выходит даже, что можно исходить от обратного: именно тот вариант, который не приходил в голову и будет воплощен в жизнь. — Инженер поднялся на свою полку.

Видимо Оскар заметил там… тогда, что Дима был свидетелем сцены. Поэтому теперь он и говорил эти слова.

— Почему же…

— Да, именно так. Похоже на то, — пробормотал сосед.

Верховникову одновременно хотелось узнать всю историю: что же произошло у инженера с той девушкой, и чем все кончилось — ведь он где-то пропадал после ресторана. И в то же время, он немного побаивался обнаружить что-нибудь… нет, не неприятное, а что-нибудь такое, из-за чего этот симпатичный Диме инженер — Оскар Робертович, упадет в его глазах. А ему этого очень бы не хотелось.

— Вот, например, вы… — сказал собеседник. — Вы — случайный попутчик, и мы уже с вами никогда не увидимся.

— К счастью, этого никто не может знать, — философски заметил Дима. — Впереди еще целая жизнь. И у вас и у меня. Может быть, когда-нибудь и встретимся.

— Нет, не встретимся, — припечатал инженер, коротко на него взглянув. — Вот вы, как лицо случайное и постороннее, скажите мне, может быть, вы сможете мне помочь: готовы вы отказаться от чего-то в себе — от какого-то свойства, которое вы до конца четко не осознаете, — ради того, чтобы целый мир продолжил свое правильное движение?

— Хм… Я не совсем понимаю, что вы хотите спросить. — Дима не очень удивился. По студенческой поре у него с товарищами, очень часто завязывались подобные философские разговоры, нередко перетекающие в горячие споры. Хотя это больше случалось на первых курсах. — Какое свойство, и что такое — правильное движение? К коммунизму?

— Да, здесь нужно говорить без обиняков, или не говорить вовсе, — признал собеседник. — Начнем отсюда: вот вы, на что вы планируете потратить жизнь? Ведь она у вас довольно ограничена в сроках.

— Ну как же, Оскар, я — учитель: а значит, сеять разумное, доброе, вечное…

— И вы в это верите?

— Избитые слова, практически штампы, — посерьёзнел Дима. Он только постарался, чтобы в его интонациях не появилось пафоса. Тесть отучил его. — Но ведь вы интеллигентный человек, специалист, — понимаете необходимость образования. В самом широком смысле этого слова… Вы должны знать, что это не прекраснодушие, не просто лозунг. Если мы хотим, чтобы на Земле больше никогда не повторилась такая ужасная война, мы все должны желать, чтобы люди переменились. Чтобы они стали таковы, что не смогли бы убивать друг друга. А со мной все просто. Если у человека нет предназначения, — я имею в виду, высокой, не сиюминутной цели, — то зачем он живет…

Дима посмотрел на соседа. Инженер лежал тихо, положив руку, сжатую в кулак, тыльной стороной себе на лоб.

— Вы не согласны? Вы считаете, я наивный мечтатель? — тихо спросил Дима.

Колеса без устали отчеканивали расстояние на стыках рельс; вагон покачивался; за окном в черноте медленно ползла очередная синяя искра.

— Но ведь нас таких тысячи, миллионы… Мы такое поколение. Мы хотим этого и готовы от многого оказаться. А в человеке все есть. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»*. Нельзя ему отдать и нынешних ребятишек, вы понимаете это? (…стозевно и лаяй»* — эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву» А. Радищева)

— Я вам скажу… — инженер повернул лицо к Верховникову. — Если вы готовы меня выслушать. У меня тоже есть высокая цель.

— Я готов. Но если это — государственная тайна…

— Это — тайна, но совсем другого рода. Мне не запрещали о ней рассказывать. Сам характер информации таков, что широкое разглашение не будет способствовать успешному исполнению моей функции. Я сам накладываю на себя ограничения. Но почему бы мне не поделиться с вами — с прекрасным и чистым человеком, тем, ради чего я существую.

Дима покраснел. Хорошо, что собеседник этого не видел. У него сейчас должно было быть совершенно глупое выражение лица. Если не самодовольное.

— Начну с самого главного, — сказал Оскар. — Приготовьтесь. Я не человек…

— Что вы под этим подразумеваете? — Собеседник сделал паузу, чего-то явно ожидая, а Дима не понимал, куда он клонит.

— Я буквально это и хотел сообщить. Я не человек.

— А кто же вы? М-м… инопланетянин? — Дима постарался, чтобы его голос звучал ровно. Он не хотел задеть любопытного попутчика. Он понимал, что это какая-то необычная игра, может психологическая. И начинающий учитель пытался найти верный тон, ему было очень интересно и не хотелось эту игру испортить. Он даже успел подумать, как будет рассказывать об этом происшествии Лидочке.

— Нет. Я никогда не покидал пределов этой планеты, — инженер повернулся к Диме лицом. Они лежали совсем рядом, чтобы дотронуться до собеседника, нужно было лишь протянуть в темноте руку. Но и темнота была не полная: белые подушки, простыни, лежали, словно зимние пространства в ночи, — достаточно было далекого фонаря, пробегающего за окном, чтобы они уловили его слабый свет и разлили призрачным свечением по купе. А иногда мимо проносился переезд, и тогда все вспыхивало оранжевым, болезненным…

— Вы хотите, чтобы я угадал? — спросил Дима.

— Вы не угадаете. Я сам скажу. Меня создали очень давно, если смотреть по стреле времени назад, и совсем скоро, если смотреть вперед, — чуть больше полувека.

Дима почувствовал необыкновенное удовольствие от этой фразы. Он постарался ее запомнить, чтобы потом повторить Лидочке… а может быть и Петру Ефимовичу.

— Вы слушаете?

— Да. Да. Продолжайте, пожалуйста.

— Если считать, что это событие было в прошлом, а ведь именно такой порядок привычен людям, то при моем создании великие египетские пирамиды еще не были построены, значит, будет уместно называть меня големом. Хотя само слово звучало иначе… Вы, наверное, хотите быстрее услышать продолжение, но в этой истории именно я являюсь ключевым элементом, и мне хотелось бы точно себя позиционировать.

— А если считать, что вы созданы в недалеком будущем, — Дима принял условия игры, — то вас следует называть — роботом. Отсюда ваше отчество — Робертович?

— Отчество… не знаю. Случайно. Робот — больше соответствует текущему времени, но, признаюсь, оно мне не нравится. В будущем превалирует слово «бот»… Тоже, знаете… Я бы предпочел, чтобы меня называли по имени.

— Хорошо, Оскар, — сказал Дима. — Я понял, что вы искусственно созданный человек. И созданный очень искусно…

— Спасибо.

— И что же вы делаете в скором поезде «Москва-Свердловск»? Куда вы едете и с какой целью? Если уж мы идем по порядку.

— Моя цель находится в соседнем вагоне, Дмитрий. Вы ее видели. Это начинающая поэтесса Белла Агарипова.

— Так значит, это была Белла Агарипова! — негромко воскликнул Верховников. — А я гляжу — знакомое лицо. Как интересно!

— Вы ее знаете?

— Случайно… То есть, ее стихами зачитывается моя жена; она мне про нее много раз рассказывала, и я видел ее фотографию в журнале. Знаете, такая совсем маленькая черно-белая фотография. Но стихи замечательные. Совершенно… неожиданные.

— Вот видите… — сказал с непонятной интонацией Оскар. Как будто обвиняющей?

— У вас что-то произошло с ней. Там в ресторане? — осторожно спросил Дима. — Вы хотели с ней познакомиться? Вы тоже поэт? И она, по-видимому, нелестно отозвалась о ваших работах… — Диме это казалось логично. Поэтично и логично. Творческие люди, удар по самолюбию, и вот непризнанный поэт фонтанирует обиженным талантом перед попутчиком. Ищет утешения.

— Вы все еще мне не верите, — сказал Оскар. В его голосе не было обвинения, только констатация факта. — Я познакомился с ней, чтобы предотвратить худшего исхода. Болезненного — и для нее и для меня. Она отказалась. Белла даже не допустила малейшей возможности, даже гипотетической, что может при каких-то обстоятельствах последовать моему предложению. Все бесполезно. Каждый раз мои увещевания ни к чему хорошему не приводят. И, боюсь, не могут привести.

— Каждый раз? О чем вы?

— Это уже было, — сказал печально собеседник. — Частный детектив Кельвин — не знаю, как он пережил мое вмешательство. Боюсь, что я сломал ему жизнь. Возможно, и его другу тоже…

— У нас есть частные сыщики?

— Это было в викторианской Англии… Затем Алеандро Алем — начинающий политик в Аргентине. Он поверил во все и сразу, и даже пытался со мной торговаться… Затем, милая девушка Лора Лейн Копач. — Уже знакомым жестом, Оскар положил руку на лоб. — Это было недавно, вы уже учились в своем педагогическом институте. Какая была удивительная девушка.

— Что случилось с ней?

— Она погибла.

Дима не знал, что сказать. Игра пошла куда-то не туда.

— И еще, и еще… и снова это повторяется. Я знал. Мне не следовало даже пытаться. Не нужно стараться быть хорошим человеком. Нужно быть плохим, если необходимо. Действовать нужно решительно, как и положено функции. Пришел, исполнил, и к следующему объекту. Создатель хочет получить результат, а не мои рефлексии.

— Какую же вы несете в себе функцию? — Дима напомнил себе, что в его голосе не должно быть иронии. Спокойный тон, рассудительные интонации. Игру нужно вести правильно. — Чего хочет от вас ваш создатель?

— Теперь, когда вы понимаете мою природу, можно двигаться дальше. Ваш мир, уважаемый Дмитрий Николаевич, устроен вовсе не так, как вы привыкли думать. Он, скажем так, исполнен несколько сложнее. И как сложной системе ему угрожают изменения. Мой создатель хочет, чтобы я сохранил ваш мир в нынешнем виде, чтобы он оставался в текущей логической системе. Так что я являюсь вашим хранителем и защитником.

— От кого? Вы назвали этих людей: это они угрожали нашему миру? И поэтесса Белла Агарипова тоже в этом списке? Что же в них опасного?

— В них есть непозволительный дар. Он действует в соответствии с логикой другого мира, решительно отделенного от нашего, а значит всякий раз, когда эти милые и добрые люди, проявляют свой талант, они подвергают испытанию его базовые основы. Моей целью вовсе не является лишение их жизни. Я только должен освободить их от ментального вывиха. Вот здесь под рукой у меня и лежит Разделитель, — собеседник похлопал по наволочке ладошкой. — С его помощью я отделяю рациональную природу человека от несвойственных ему возможностей.

Дима автоматически бросил взгляд на руку собеседника и вновь поднял глаза к потолку. По нему пробегали быстрые всполохи.

— И все же в этом есть что-то неправильное: избавление людей от вложенных в них талантов. Это похоже на выхолащивание, извините за такое сравнение, — на кастрацию.

— Мне больше нравится другой сравнительный ряд: опасной опухоли и врача. Хирурга, который отрезает инструментом злокачественную плоть, чтобы весь организм жил.

— Вы врач?

— Я инструмент.

Помолчали.

— Да, вам не позавидуешь. Выходит, моральная дилемма.

— Я функция, — повторил инженер. — Было бы проще не утруждать себя подобными размышлениями. Но если не выходить за рамки своих обязанностей, мои возможности будут сильно ограничены. Это может навредить делу. Понимаете? Моральные терзания, как плата за расширения функционала… Я не жду от вас отпущения грехов. Я вполне способен сам справиться с этим. И вы только подумайте, — Оскар повернулся и привстал на локте, — у меня действительно есть оправдание: если система позволяет мне так грубо в нее вторгаться, если она не сопротивляется вмешательству, значит все верно. Иначе был бы ответ другой стороны! Защитная реакция. Обязательно! Значит, я в праве, и я не плохой… человек.

Сказать Диме было нечего. Его собеседник, по-видимому, эти мысли давно обкатывает. Инженер снова положил голову на подушку.

— Вы тоже специалист, Дмитрий. А значит, функция. Как вы считаете?

Дмитрий Верховников задумался о том, что его профессия тоже никак не сводится к простой функции, она требует тонкого мастерства. Ведь в учениках, для которых он будет не только преподавателем начал науки, но и наставником, будет много всего: и таланты и зарождающиеся пороки. Он будет обязан лелеять ростки доброго и выпалывать душевные сорняки. Всегда ли можно твердо быть уверенным, что борясь со странными движениями души маленького человека, ты не уничтожаешь что-то необыкновенное, новое?

— Это ведь не один раз изобретено — разделение, — сказал Оскар. — Вот ваш Иван Грозный, реформируя аппарат управления, ввел опричнину. Чтобы отделить верное устройство государства от неверного… Оприч, то бишь разделение.

— Плохой пример, — поморщился Дима. — Про Грозного…

— Да?

***

Проснулся Верховников от того, что поезд стоял.

Через неплотно задернутые шторы в купе проникал яркий оранжевый свет фонарей. На часах было начало второго. Дима прильнул к окну. Они были на станции. Довольно большой — здание вокзала (оно осталось чуть позади) было выполненное в стиле послевоенного ампира, вывеска отсюда не читалась. Он хотел снова положить голову на подушку, но увидел на перроне фигурку девушки: характерную прическу с шиньоном на затылке, тонкий свитерок, с поднятыми до острых локтей рукавами, — и узнал собеседницу Оскара, поэтессу Белу Агарипову. В руке у нее был небольшой чемоданчик.

Верховников тут же, неосознанно посмотрел на спальное место напротив. Соседа не было. Диму захлестнуло тревожное чувство. Ему показалось, что он смотрел на это опустевшую постель очень долго — чуть ли не минуты, — но когда он перевел взгляд за окно, женская фигурка все еще была видна; девушка уходила по перрону к зданию вокзала.

Дима торопливо натянул штаны и вставил ноги в туфли, завязывать их было некогда; рубашку он застегивал уже на бегу, выскочив на перрон. Пиджак болтался на одном плече.

Верховников увидел именно то, чего боялся и во что не верил: вслед за девушкой, еще довольно далеко, но быстро сокращая расстояние, шел его ночной собеседник — Оскар Робертович Поуляйте. Ошибиться было невозможно: удивительно аккуратная прическа — волосок к волоску — вспыхивала вороненым глянцем под очередным фонарем.

— Гражданин! — Верховников оглянулся.

К нему обращался милиционер. Рука приставлена к фуражке, серо-голубой форменный плащ застегнут на все пуговицы. Лицо волевое и в то же время очень интеллигентное — лейтенант до удивительного был похож на актера Вячеслава Тихонова, только сильно моложе. — Гражданин, поезд «Москва-Свердловск» стоит на станции только пятнадцать минут. Будьте внимательны — не отстаньте от поезда.

Решение пришло тут же:

— Товарищ лейтенант, вы должны мне помочь! — выпалил Дима.

— Что случилось?

— Возможно, готовится преступление…

— Так… — милиционер нахмурился. — Старший лейтенант Шпаликов. Гражданин, попрошу предъявить ваши документы.

— На это сейчас нет времени, лейтенант. Я могу ошибаться. Даже наверняка ошибаюсь — пусть так. Но возможно девушке — она только что зашла на вокзал — угрожает опасность. Она — поэтесса. Вот видите, тот парень — он что-то затеял нехорошее. Он сам мне сказал, только я думал, что он шутит. Прошу вас, Шпаликов, — нет времени. Помогите мне остановить его…

Дима уже успел пожалеть, что обратился к милиционеру. Лейтенант смотрел на него с подозрением. Нужно было кивнуть на дежурное предупреждение служителя порядка и спешить дальше. А теперь от него не отвяжешься. За одним вопросом последует следующий. Эх!

Но милиционер вдруг среагировал. Видимо, что-то в словах Димы или в интонации было настоящее — заставляющее действовать.

— За мной! Быстро! — воскликнул лейтенант. И, схватившись пальцами за фуражку, первым побежал к вокзалу. Дима — за ним. На бегу он увидел кобуру на поясе у милиционера. Ему вдруг, представилось, что это совсем, как в кино: не может в реальной жизни такое случаться по-настоящему. Не с ним. Конечно, это недоразумение. Ошибка. И как же будет неловко. Дима глянул на милиционера.

Лейтенант истолковал этот взгляд иначе:

— Ничего, не волнуйся. Там — зал ожиданий и буфет. Везде люди.

Ужас! Дима прямо видел эту картину: они вбегают, лейтенант — с пистолетом в руке, а инженер Оскар Робертович заворачивает в бумагу вареную курицу, купленную в буфете…

Задержались на секунду у дверей — тяжелые створки были прикрыты. В полутемном вестибюле (это был не главный вход) горел плафон со значком уборной, дальше слева висела табличка «Зал ожиданий поездов дальнего следования», справа — вывеска «Буфет». Наверх за спину шла широкая неосвещенная лестница.

— Там ресторан, он закрыт, — бросил лейтенант. — Я — в зал, ты — в буфет!

Милиционер, не оглядываясь, поспешил налево. Под вывеской он с бега перешел на быстрый шаг. Дима пересек пространство вестибюля и вошел в буфет.

Почему-то первое, что увидел Дима, был высокий столик, за которым стояла Белла Агарипова. Хотя он находился в неприметном месте, возле дальней стены. У девушки было ужасно растерянное лицо, бледное, даже на фоне светлых штор.

Возле нее стоял инженер Оскар. В ладони у него лежала продолговатая коробочка, а рука была приподнята таким образом, словно он преподносил поэтессе подарок.

— Слава Богу, это всего лишь недоразумение, — подумал Дима. Для него все выглядело, как отчаянный поступок отвергнутого поклонника. Последний шанс завоевать внимание капризной девушки.

Он в секунду успел оглядеть глазами буфет. Обычное заведение — скорее даже, кафетерий. Две, освещенных лампами дневного света холодильные витрины: с беляшами, с уложенной горкой, пожаренной любительской колбасой, вареными яйцами, сырками, бутылками кефира и лимонада. У настольных весов — полнотелая буфетчица в условно белом переднике и кокошнике. Деревянные счеты, тарелка для сдачи.

С десяток высоких столиков, по позднему времени только за двумя, стоя ужинают-перекусывают мятые посетители…

— Оскар, остановись!

Дима повернулся на резкий выкрик.

В дверях буфета стоял давешний офицер — моряк с янтарным взглядом. Он и теперь был в чёрной морской форме.

Верховников перевел взгляд на столик поэтессы. Белла теперь стояла у стены, она прижималась к ней всей спиной, словно хотела вжаться в нее, спрятаться. Она отворачивала лицо от инженера, от его руки и того, что было в ней, как отворачиваются от электрической сварки, оберегая глаза.

— Голем, стой!

Оскар Поуляйте неохотно оборачивался на возглас. Футляр в его руке был приоткрыт. Вторая рука инженера бережно придерживала узкую крышечку футляра в открытом положении. А в футляре что-то блестело. Живое и яркое, как ртуть.

От этого изменчивого цвета у Димы в груди появилось странное ощущение. Его нельзя было назвать никаким словом. Определение просто не находилось. Но когда Верховников был маленький, еще даже не умел читать, его укладывали спать с книжкой, у которой были черные страницы. На этих пугающих страницах, с ровными столбиками слов, были нарисованы искалеченные, перекошенные звери, и родной мамин голос читал страшные стихи о скрюченных дорожках, по которым вечно гуляют скрюченные волки… Сердце замирало в груди и было именно такое же необъяснимое чувство. Словно всю радость мира убрали с твоей дороги впереди… навсегда.

— Остановись! — офицер шел на инженера. В руке у него горел серебром обнаженный клинок. Морской кортик. Пустые черные ножны, с блестящими золотыми кольцами покачивались на бедре у чёрного мундира.

— Что вам надо!? — лицо инженера удивленно вытянулось.

— Закрой разделитель!

— Вы не понимаете… Кто вы?!

От моряка до инженера Оскара оставалось только пару шагов. Но Дима облегченно вздохнул: поэтесса Белла Агарипова, воспользовавшись тем, что ее экзекутор отвлекся, выскочила в другую дверь. Позабыв возле столика, свой клетчатый чемоданчик, перчатки, сложенные на нем, одна на другую… но зато ей больше ничего не угрожало.

— У тебя не вышло. Спрячь жало, — сказал моряк.

Оскар скосил глаза на опустевшее место за столиком, послушно закрыл футляр и осторожно сунул его во внутренний карман.

— Значит, это ответ, — сказал он.

Моряк ударил кортиком. Дима вытаращил глаза, но инженер легким движением, очень точным, отбил руку с оружием. Отступил на шаг назад.

— Ответ другой стороны, — сказал Оскар. — Наконец-то.

Моряк взлетел в воздух одним ловким прыжком и ударил клинком сверху. Инженер отбил и этот удар, но оказался прижат к стене. По высокому сводчатому потолку, по громоздкой лепнине бегали фиолетовые кляксы, что-то фиолетовое поблескивало и в воздухе. Дмитрий Верховников забыл, что нужно дышать.

Вдруг пронзительно и невероятно сильно закричала буфетчица:

— Прекратите хулиганство! Милиция!

Голос был такой непреодолимый, что на него оглянулись все. Даже, кажется, стекла задрожали в большом окне. Распахнулись двери, ведущие в вестибюль. В них стоял лейтенант Шпаликов.

— Граждане, что здесь происходит! — крикнул он. — Соблюдайте порядок!

Раздался грохот. Дима перевел взгляд обратно.

На месте схватки лежал опрокинутый столик. Тяжелая стальная ножка крестом смотрела в Димину сторону. Морской офицер тоже находился на полу. Он сидел, неловко подогнув одну ногу под себя. Рядом на цементной плитке, неубедительно имитирующей мрамор, лежал серебристый кортик.

Инженера не было. Там где он раньше находился, развивала белым тюлем распахнутая створка окна.

***

— Так что конкретно он вам сказал, гражданин Верховников?

Дима оглядывал белизну далекого потолка. Ему казалось, что фиолетовое сияние еще дрожит на гипсовых завитушках верхушек колонн.

— Пассажир отстанет от поезда, — сказал морской офицер. — Ни к чему это, лейтенант. Все же обошлось. Мы сами разберемся. Пусть парень едет.

Лейтенант Шпаликов повернул голову к окну. За высокими шторами угадывалось начинающееся, массивное, синее на черном, движение. Милиционер кивнул Верховникову. Дима побежал к выходу.

Верховников вскочил в первый попавшийся вагон. Он долго шел по качающимся коридорам, а перед глазами вставали фиолетовые всполохи и живое серебро кортика. Диме приходилось дотрагиваться рукой за поручни под окнами, чтобы вернуться к реальности.

Конец ознакомительного фрагмента.