Город горького шоколада

Александр Волынцев

Книга журналиста Александра Волынцева рассказывает о людях, возводивших закрытый город Озёрск на Южном Урале и создававших уникальное ядерное производство; о людях, живших или живущих в Озёрске; а также о некоторых гостях города.Разные судьбы, переплетенные удивительным образом, помогают «заглянуть» за колючую проволоку вокруг одного из самых секретных городов нашей страны, до сих пор именуемого в народе «Сороковка».

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Город горького шоколада предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

ЧАСТЬ I

РУССКИЕ СУДЬБЫ

Сергей Иванович Израилев

(1927—2011)

Работать на ФГУП «ПО «Маяк» начал 25 июля 1947 года в должности начальника смены здания. В 1957 году без отрыва от производства окончил озёрский филиал МИФИ.

Работал заместителем начальника смены объекта, затем — начальником смены, а в 1972 году был назначен директором объекта 22.

Его труд отмечен многими наградами и почетными званиями, среди которых орден «Знак Почёта», медали «За доблестный труд»

и «За трудовую доблесть».

ХХ век, ураганом прокатившийся по Руси, перемешал не только историю страны, но и порвал родственные связи отдельных людей. И когда в некоторых современных школах учителя (наконец-то!) дают детям задание составить генеалогическое древо семьи, не у всех это получается. Но, слава Богу, сегодня у людей есть возможность узнать что-то о своих предках. Порой эти открытия сродни открытиям научным. А порой они напоминают обретение драгоценного клада. И правда, когда человек узнает историю своей фамилии, историю своей семьи, он словно ощущает поддержку предков, обретает почву под ногами. Не с нас начинается жизнь в этой стране. И не с 1917 года…

Сергей Иванович ИЗРАИЛЕВ — личность в Озёрске известная. Тем более нам было интересно пообщаться с ним и узнать, что его фамилия… Впрочем, все по порядку.

О себе

Свою биографию Сергей Иванович излагает немногословно и с некоторой долей иронии.

— Родился я в Ярославской области. Сначала окончил Рыбинский авиационный техникум. Завербовали нас сюда, вручили путевки, и в 1947 году мы оказались здесь. Всю жизнь работал на 22-м заводе, окончил здешнее отделение МИФИ. По образованию — инженер-физик. Карьера обычная для советского работника: начинал дежурным техником, окончил директором этого завода. Заработал (смеется) инфаркт и нищенскую пенсию. Вот вся биография…

О прадеде

— О том, что Аристарх Израилев существовал на этом свете, я узнал, когда один мой друг из Рыбинска в начале 50-х годов подарил мне граммофонную пластинку «Ростовские звоны», и на пакете было написано, что музыку Ростовских звонов написал Аристарх Израилев. Не указано, кто он и что он. И вот мой друг говорит: «Это твой дальний родственник». Ну, родственник и родственник… Вообще фамилия Израилев на Ярославщине встречается. Вот у нас в соседнем селе дьякон был Израилев…

— То есть это достаточно известная церковная фамилия?

— Да, это церковная фамилия. И вот в прошлом году дочка, будучи в командировке в Москве, разыскала моих родственников. Там у меня два двоюродных брата. В последнее время связи были потеряны: телефоны изменились, квартиры тоже… Дочка их отыскала, и они показали ей этот фолиант… (Сергей Иванович протягивает толстенную книгу «Труды. Публикации. Исследования», в которой 830 страниц.) Дали они ей адрес московского колокольного центра, который выпустил вот эту книжку. Она разыскала этот центр, ее там хорошо приняли, когда она назвала свою фамилию. И подарили ей эту книгу. Вот с этого началось наше знакомство с дальними родственниками.

— То есть протоиерей Аристарх Израилев вам приходится…

— Прадедом. Деда своего я не видел, хотя он был жив. Отец мой не общался с ним. И очень мало о нем рассказывал. Дед тоже был священнослужителем. Из сыновей его старший окончил духовную академию. Правда, священником он не стал, ушел в армию. А отец мой два курса семинарии окончил и ушел добровольцем на войну с германцами. В 1914 году. Вот сейчас в этом роду я старшой оказался. В 2001 году исполнилось 100 лет со дня кончины отца Аристарха. В Ростове Великом эта дата отмечалась. Во-первых, на его разрушенной могиле был возведен крест. Довольно пышная церемония. Там присутствовали мои родственники московские, ленинградские, а меня они не нашли. И во искупление этого прислали видеокассету, где все эти торжества записаны. Вот эту кассету я вам сейчас и предлагаю посмотреть…

Хозяева включают видеомагнитофон, и мы становимся свидетелями ростовских торжеств. Вот, например, что сказал о прадеде нашего земляка руководитель московского колокольного центра Виктор Григорьевич Шариков:

«Наш колокольный центр в этом году празднует свое шестилетие. Срок небольшой, но сделано немало. И в первую очередь мы гордимся тем, что выпустили около 300 профессиональных звонарей, которых так не хватает в наших храмах и монастырях. В этом году мы решили активно участвовать в празднике, посвященном 100-летию кончины известного протоиерея Аристарха Израилева, который очень много сил вложил в том числе и в колокольное искусство. В данном случае это не только память о хорошем человеке, о котором шла большая слава при его жизни, но и память о человеке, который был настолько увлечен колоколами, что был признан авторитетом в этой области не только в России, но и на Западе.

Примечательно то, что после его кончины соболезнования прислали многие правительства, в том числе и США, Канады, Франции, Италии и других. И личное соболезнование прислал Папа Римский. То есть протоиерей Аристарх Израилев был хорошо известен не только в России, но и за рубежом. Надо признать, что он прославился не только в области колокольного дела, он очень был разносторонний человек.

Увлекался акустикой, очень много писал об истории храмов, икон, крестов, гробниц и так далее. И, надо отдать ему должное, многое он делал своими руками. Он был очень трудолюбивым, аккуратным, умел очень хорошо ладить с людьми. Его многие любили и считали духовным отцом…»

* * *

Рассматривая портреты знаменитого протоиерея, мы отмечаем удивительное сходство Сергея Ивановича Израилева с его прадедом. Тут, как говорится, никакой генетической экспертизы не надо: сравнил два лица — и все понятно…

Сергей Иванович продолжает рассказывать о прадеде:

— Он оказался очень известным человеком. Общался с Балакиревым, а Балакирев руководил придворной капеллой петербургской. Со Стасовым общался, с Великими Князьями.

Настраивал колокола на Святой Земле, в Палестине, в храме Марии Магдалины, в столицах европейских, например в Варшаве, в Крыму, в Москве, в Казанском соборе Петербурга, в Аничковом дворце2. Имел массу дипломов, медалей. А награды российские, церковные: три наперсных креста, из них два драгоценных, и три ордена Российской Империи (Святой Анны III степени, Святой Анны II степени и Святого Владимира IV степени). Это дало право Священному Синоду возвести его в потомственное дворянство. А так он из бедной семьи крестьянской, фамилия его была Налётов. После окончания семинарии ему дали фамилию Израилев. Я всю жизнь гадал: «Откуда такая фамилия?». И вот когда дошла до нас эта книга, все стало ясно…

Кстати, когда я окончил техникум в Рыбинске в 1947 году, к нам приехали из Москвы, из Первого управления, набирать выпускников. Списочек был, по одному приглашают… Захожу. Сидит капитан КГБ или чего там…

— Фамилия!

— Израилев.

— Хм… Имя-отчество!

— Сергей Иванович.

— А-а-а…

Ну, думаю, спасибо, хоть не заставил штаны снимать, чтобы удостовериться в «благонадежности»… В общем, отобрали нас человек десять и привезли сюда…

Так вот, прадед мой Аристарх Израилев пятьдесят четыре камертона своими руками изготовил. И прибор определения частотных колебаний звуковых. Точность его была — полгерца. Герц — это одно колебание в секунду. Так вот, точность была полгерца. Для того времени это был самый точный прибор. За что он и получал награды на всевозможных международных выставках. И когда позже уже наши инженеры сделали электронный частотомер, подтвердилась точность того прибора, который изготовил отец Аристарх в ХIХ веке. И вот с помощью тех исследований удавалось выяснить старение металла, из которого отлиты колокола. Ведь кристаллическая структура изменяется: может быть, со временем, может, под воздействием ударов языка. С помощью этого прибора можно было узнать, в каком состоянии колокол находится. Он писал ноты для колокольной музыки. И настраивал колокола в храмах, чтобы они звучали гармонично.

— А такая техническая хватка откуда?

— Просто тяга к ремеслу, к науке, критическое отношение к существующему.

— То есть, фактически, самоучка?

— Самоучка. Самородок. С детства был приучен к столярному и слесарному делу. Мать и отец немного рассказывали… А ведь такие биографии… Сколько люди испытали всего…

Об отце

Неслучайно, наверное, принято считать многочадие (многодетность, говоря современным языком) благословением Божиим за достойную жизнь. У деда Сергея Ивановича — Николая Израилева, сына протоиерея Аристарха, было 13 детей от одной жены и трое — от второй. Сергей Иванович продолжает свой рассказ:

— Отец мой никогда не упоминал своего деда. В те времена, видимо, нельзя было. Отец у меня был сельский учитель. И вот в 30-е годы один местный вождь, докопавшись, что отец моего отца был священнослужитель, сделал вывод, что отец мой не имеет права обучать детей в школе. Отец поехал к Надежде Константиновне Крупской. Она его приняла и сказала: «Иван Николаевич, поезжай, никто тебя не тронет». Но если бы докопались, что и дед-то у него был протоиерей, да еще потомственный дворянин, наверное, я бы сейчас с вами тут не сидел.

Я помню, в 1937 году колокола сшибали. Жуткое зрелище! С высоты — плюх! Потом их разбивали, потому что грузить-то нечем было. На телеги — и увозили. В нашем селе руководил этой операцией (по-моему, в то время ОГПУ было) некто Снетков. До сих пор помню.

— Пришлый? Не вашего села уроженец?

— Нет. Нет. Село-то у нас было — четыре дома. А это районный начальник ГПУ. Народу было… Старухи плачут… Сейчас от этой церкви уже ничего не осталось. А красивая была. Раньше-то это торговое село было. Торговые ряды там были. Это Ярославская область. Берег водохранилища. А на том берегу — Борок. Там жил Морозов Николай Александрович. Народоволец. После революции он стал почетным академиком Академии наук СССР. У него поместье было. Пожизненное. По декрету Ленина. Там музей сейчас.

Интересно, что Морозов, помимо научных трудов (по физике, астрономии и других), еще написал книгу, которая называлась «Иисус Христос», где он доказывает, что Иисус Христос — это историческая личность, так же, как и Магомет у мусульман. Он анализирует Библию и с научной точки зрения доказывает, что это был реальный человек…

Отец у меня прошел три войны, плен еще в Первую мировую. Это самсоновская катастрофа в Восточной Пруссии, когда армию Самсонова разбили немцы. Отец попал в плен. Два раза бежал. Неудачно. Третий раз удачно. Пешком из Восточной Пруссии дошел до Москвы, и как раз революция была. Так что немецкому языку он там выучился. В плену. Когда там у бауэра работал. А кормили брюквой.

А когда он попал в окружение уже в Отечественную войну, это Харьковская катастрофа, где танковый корпус Рыбалко попал в окружение, а он там был старшим писарем в штабе этого самого корпуса. Но винтовка у него была в машине. И попал в окружение. Все разбежались. А у него штабная машина. Он и еще его напарник, москвич. И вот они успели сжечь машину эту. И пошли. Ночами шли, днем отсыпались. Отморозил ноги, но ружье тащил с собой. И за этот подвиг Красную Звезду ему дали.

— За то, что вышел из окружения?

— Нет. За то, что он уничтожил все документы корпуса: коды, шифры. Ну и то, что он вышел из окружения с оружием. А напарник его где-то нашел бутылку коньяка, выпил и сказал: «Ваня, ты иди, а я в этой деревне останусь». Дальнейшая его судьба мне неизвестна. А почему отец мой шел… Он больше немецкого плена не хотел. Он уже знал, что это такое. Так что вот, сын священнослужителя защищал Родину. А вот тот самый местный вождь, он в Великую Отечественную стал дезертиром. Который сказал, что Израилев не имеет права преподавать в школе потому, что он сын священника. А в гражданскую войну, во время савенковского мятежа, это Ярославль, Рыбинск, моего папашу чуть не расстреляли кулаки. Шли по деревням, выгоняли мужиков: «Давайте с нами». А его арестовали: он в сельсовете работал писарем, секретарем. Не политик. Но все равно — в кутузку. Он мало рассказывал. Да кое-что и нельзя было…

* * *

Многие потомки протоиерея Аристарха Израилева работали в военных институтах. «В „ящиках“, в общем», — смеется Сергей Иванович.

Когда сталкиваешься с подобными историями, в очередной раз поражаешься, ужасаешься и восхищаешься тем, что пережили люди в ХХ веке. И как жили в веке ХIХ. Когда потомственным дворянином мог стать выходец из села… А вы говорите: демократия!..

И все-таки появляется надежда на то, что, может быть, не сгинет Русь, постоит еще. Не имеем мы права дать ей пропасть с лица земли: предки не простят. И потомки…

МОНОЛОГ ОЗЕРСКОГО КУИНДЖИ

Ефимов Владимир Григорьевич

(1935—2008)

Ветеран ФГУП «ПО «Маяк». Ликвидатор последствий радиационных аварий на ФГУП «ПО «Маяк» (1957 г.) и ЧАЭС (1986 г.).

Художник-любитель.

Путевка по вербовке

«У него такие этюды были, что кто-то сказал: „О! Володя Куинджи к нам приехал!“. Так его и стали звать: Володя Куинджи…»

Павел Григорьевич Грудин, ветеран ФГУП «ПО «Маяк»

Вообще-то, Александр, в городе-то я оказался, можно сказать, совершенно случайно. Служил в армии, а когда оставалось служить еще почти полтора года, к нам приехали вербовщики из этого города и предложили заключить контракт на двухлетнюю работу в «Южноуральском управлении строительства», тогда нас из армии демобилизуют раньше. Я прикинул… В общем-то служба-то у меня была не больно тяжелая: я был полковым художником. Но когда мне сказали, что на стройке тоже требуется художник-оформитель для отдела техники безопасности, подумал: «Господи… А что я теряю? Кроме погон…» И согласился.

Так я очутился в «Южноуральском управлении строительства». Ну, всё дело шло хорошо. Нормально. Так прошел почти год. Даже больше. Потому что я пришел в августе 1956 года, а в 57-м году рвануло.

Вот. Рвануло… Но, понимаешь, Александр, тут такая, в общем, штука… Мы, конечно, понимали всю трагедию произошедшую, но сами чувствовали какую-то как бы вину, что это все-таки от нас, мы чего-то тут недоработали: и комбинатовцы, и строители, и всё такое…

А тут еще 4 октября, через неделю, спутник запустили. Ну и, конечно, вся эта наша трагедия местного масштаба отошла на задний план. Спутник… А-ля-ля… И вообще красота.

Ну… Копались, конечно, мы в этом, простите, дерьме, понимая, что, кроме нас, никто это не вычистит. Как-то было стыдновато бегать с кисточкой, а люди там… Вот.

И я предложил, что буду руководить сменой, которая один из корпусов (вернее, из отсеков 802-го здания) очищала от этой скверны. Ну, вот мы там и работали.

«Сороковские» университеты

В вечерней школе учился у Людмилы Дмитриевны Кононовой русскому языку и литературе. Она мне всё говорила: «Иди на гуманитарный факультет». А Александр Николаевич, ее муж (мы с ним и до того еще были знакомы): «Не! Не слушай баб! Давай в наш институт! Физиком будешь!» Я говорю: «Да я, вообще-то, тоже об этом подумываю…»

И так вот я и поступил на вечернее отделение, закончил, у него учился (электронике). Ой, какие были преподаватели! Ты знал бы, Александр… Один Корчёмкин Юрий Ильич — это легенда! А Марс Юнусович Думанов? Это вообще чудо какое-то… Да, Господи… Там что ни преподаватель, то уникум. Мы были, как говорится, просто счастливцами, что вот в такую плеяду ученых попали. Это были не «почасовики», это были истинно люди Науки. Они всё отдавали…

Порой вот на перемене, в курилке, узнаешь от преподавателя больше, чем за две лекции! Нет, лекция есть лекция, от нее никуда не денешься, а тут ему в лоб — вопрос. Он тебе в лоб — ответ. Всё. Великолепь…

А мы же работали на заводе, мы же всё это сквозь себя пропускали. Тем более, я же работал в отделе дозиметрии: это, как говорится, на самом переднем плане. Ну, вот таким вот образом у меня всё дело шло.

Окончил институт, всё в порядке, работал в дозиметрии, а мой приятель ушел в комбинатовский вычислительный центр. И начал меня совращать. А чего? Это дело новое. Вычислительная техника… Ай-яй-яй… Ну я это… Завозился. Прихожу к Андрею Федоровичу Лызлову (нашему начальнику отдела, тоже ныне покойный; у нас из 69 человек нашего отдела сейчас осталось только пятеро)… Он говорит: «Ты чего?! Не подпишу! Гладышев в отпуске, я тебя отпущу — он мне такого вломит. Он на тебя виды имеет».

Я говорю: «Андрей Федорович, ну получишь немножко по шее… Ну подпиши…»

Мялся-мялся… «Ладно. Фиг с тобой…» Подписал!

Подписал. И меня сразу в командировку в Минск. Я уволился, на вычислительный центр перешел. Ну, комбинат-то один… Я уехал в мае. Июнь, июль… В августе только вернулся. Вернулся… Гладышев мне домой звонит: «Чё, предатель! Вернулся?» Я говорю: «Миха-а-ал Василич, ну, вы не руга-а-айтесь, ну, так надо было…» — «Ладно, приходи, поговорим».

Пришел я к ним, посидели, поговорили, я ему всё объяснил, он меня понял. Вот я там на вычислительном центре стал работать.

А тут вдруг образуется вычислительный центр на стройке. Ага… А электроников-то нету, вычислителей. Их не выпускали еще у нас в Советском Союзе. Редкость…

И вот нас двоих через горком партии — меня как электроника, а Бориса Головатова как программиста — командировали на создание вычислительного центра стройки. И вот мы — туда.

Начали там, как говорится, с первого колышка.

Ничего, создали.

Потом обновили машинный парк уже на машины следующего поколения, потом еще следующего…

Чернобыль и мольберт

«Это был добрый, светлый человек,

очень приятный в общении, всегда отзывчивый такой…

Вот это у него важная черта была…»

Александр Иванович Гапонов, ветеран ФГУП «ПО «Маяк»

Вот. А тут — 1986 год. Да… Я сунулся, а мне Андрей Федорович говорит: «Цыц! Тебе что, мало было 57-го года?» Я говорю: «Андрей, ну мы же знаем, как надо…» — «Ладно. Пока в этом нет необходимости. Потерпи».

Ну и вот… Потом год уже прошел, я к нему опять прихожу, говорю: «Я не успокоился». — «Ну, ладно. Видимо, ты, как оса, прицепился!»

И вот я там еще разочек… Понюхал, чем это пахнет…

Правда, здесь-то, в 1957-м, мы работали почти вслепую. Техническое оснащение, особенно дозиметрическое, было на самом примитивном уровне. А в Чернобыле мы были уже вооружены. И тем более я же работал в отделе дозиметрии, у меня опыт уже был. Ага… Меня послали в командировку… А там командировки были, самое малое, три месяца. И вот прихожу к заместителю главного инженера по радиационной безопасности и говорю: «Нехорошо получается. Приезжают группы дозконтроля: одна группа сорганизуется хорошо — всё налаживается, соберется следующая группа — ну, не такая, ну, не то. Что эти сделали, следующие всё порушили. Нужно стационарную группу». Они мне: «А где ее взять? Вот что нам присылают, то мы и…» Я говорю: «Да надо же пошарить из бывших работников ЧАЭС, там же была своя дозиметрическая служба. И можно будет создать стационарную группу». — «А ты за это возьмешься?»

Я говорю: «Попробую, но я не обещаю положительного результата-то». — «Ну, попробуй…»

Ну, что. Я пошарил и нашел мужиков, и мы организовали такую стационарную группу. Мне предложили быть ее руководителем. Я говорю: «Я бы согласился, но среди нас есть кандидат наук, как же, я — простой инженер, а подо мной будет ходить кандидат наук». Ага… Скляров Валерий Палыч. Из Москвы. Ему надо быть руководителем группы-то. Ну, хорошо…

И вот я там четыре года. До 1992-го. И потом, когда они решили, что они всё знают, нашу комплексную экспедицию решили выгнать. Ну ла-адно, ребята… Если вы такие умные, работайте…

И потом я поехал туда последний раз. Мне прислали вызов, чтобы я получил окончательные деньги по контракту. Они же с нами контракт-то разорвали. Вот… Я туда приехал, пробыл там дня три, поглядел… Что мы за шесть лет сделали, они буквально за шесть месяцев всё к чертовой матери порушили. Вот такая самонадеянность. Амбициозность и всё, больше ничего. Знаний-то было, прямо скажем, не больно много. Там, помнишь, всё говорили «человеческий фактор, человеческий фактор», конечно, и он там присутствовал. Там был и человеческий фактор, там были и технические недоделки, там было и нарушение многих регламентов…

Сюда приехал после Чернобыля, тут мне, как говорится, пенсион подошел. У меня же выработанный стаж заводчанина. Вот и возраст подошел. Я сначала, пока лето было, вроде бы ничего. Тут сад-огород, рыбалочка, пятое-десятое… Этюды… Осень-то подошла — прямо тоска зеленая. Встречаю одного своего знакомого, а он говорит — в ФИБе образуется новая группа спектрометрии. А мне это дело знакомо. Я говорю: «Давай, поглядим!»

И вот взяли меня туда инженером первой категории, там я и работал.

Ничего, хорошо, всё в порядке, а потом, когда вся эта катавасия-то наступила, в самые худшие ельцинские времена-то, разгром всяких институтов, в том числе и нашего, мой начальник отдела Дёмин был приглашен в наш Центр госсанэпиднадзора и меня за собой потянул. Вот туда мы с ним перешли.

Так до 2003 года я там проработал. А вот когда случилась-то вот эта бяка-то со мной, то говорят, что есть приказ по минздраву — онкологическим больным работать с ионизирующим излучением запрещено.

Ну, как говорят, не попрешь…

Пришлось уйти на чистую пенсию. Сделали мне ручкой. Ну, конечно, обидно было. Потом думаю: да ладно. Всё, что имеет начало, должно иметь и конец. На этом мы и расстались.

А сейчас вот свободный художник.

Мажу потихонечку.

Спасительное хобби

Уходят старики-художники. Уходят,

Эпоху унося с собой.

Всё правильно. Так и должно быть вроде,

А почему-то остается боль.

Не обо всем еще их расспросили.

Не всё они успели рассказать.

Как жили, как любили, как творили —

Нам не дано, а хочется понять.

Другие мы. Совсем-совсем другие.

И в нашей жизни столько суеты,

Что время мы не часто находили,

Чтобы наладить памяти мосты.

Простите, старики-художники. Простите,

Что не всегда мы понимали вас.

И всё же, сколько можете — живите.

Ведь мы в вас так нуждаемся сейчас…

Юрий Николаевич Сметанин,

ветеран «ЮУС»

Мы жили в одном совхозе, там, в Заволжье, а потом, когда война-то началась, к нам тоже попали эвакуированные. И там, среди них, в одной семье вдруг оказались цветные карандаши. Их пытались поменять на съестное, ну, вот мама их выменяла. Я этими цветными карандашами… С бумагой, конечно, была напряженка, это естественно, но, тем не менее, на любом клочке я чего-то рисовал, для меня это было просто наслаждением.

А потом в школу пошел, у нас был урок рисования. Вот. А потом, когда я уже учился в ремесленном училище, поступил в городскую студию. И там я получил хорошие начальные уроки. Вот поэтому-то я и стал полковым-то художником.

Когда я сюда приехал, здесь у нас была великолепнейшая студия. Преподаватели были просто чудо! Я попал в академию! Мы там дневали и ночевали! Это наша была жизнь, понимаешь! Об этом только и говорили, про это только и думали…

Что говорить, Александр, я тебе честно признаюсь, я когда в Чернобыль-то поехал, тоже с собой взял этюдник. У меня там масса была этюдов. Правда, у меня их все поотбирали. Сослуживцы, друзья-приятели: «Дай-дай-дай…» Ну, нравится — на, бери…

Этюдник был мой спаситель. Потому что там или пить водку, или вот, сидеть за мольбертом.

Это было мое спасение.

Мое спасение…

«…Курица яичницу не оценит»

«Вот я считаю, что этот вернисаж

украсил бы любые стены, любой зал.

Посмотрите, какая красота…

Я горжусь, конечно, таким соседством…

Он был светлый человек,

влюбленный в прекрасный мир, во всё прекрасное…»

Михаил Иванович Шаров, ветеран ФГУП «ПО «Маяк»

Как-то мы с дедом (я еще был совсем пацаном) попали на Каспий. И меня вот эта стихия просто захватила. Вот так вот… И у меня масса этюдов на морские темы, и до сих пор я к морю неравнодушен. Когда езжу туда — и на Черное море, и на Балтику, и на Каспий, — я беру всегда с собой этюдник и непременно мажу. Непременно.

Ну, честно говоря, это было не то что в подражание… А просто я, как говорят, хотел немножечко, что ли, поконкурировать с Айвазовским. Ну, конечно, куда мне, Господи… Это же великий мастер. Но, как некоторые говорят, вроде бы ничего гляделись они…

Мне самому трудно… Ведь курица яичницу не оценит. Да? Я тоже так думаю. Вам-то это, зрителям, виднее. Вот.

А вообще-то я к этому отношусь немножко иронично. Конечно, это для меня большая отдушина, это факт. Но это все равно, как ты ни крути, не выше, чем хобби.

Дин Рид с агатом

«Он и художник, он и баянист, он и певец.

И когда он всё это делает, делает с такой душой, что его приятно слушать, приятно смотреть на его картины.

Он не делит людей на плохих и хороших.

У него все люди — любимые.

Вот такой он человек».

Альберт Сабирович Тимер-Булатов, ветеран «ЮУС»

С Николаем Николаевичем Дындыкиным мы поехали на Всесоюзный симпозиум по вычислительной технике в Минск.

Вот. Симпозиум закончился, а жили мы в гостинице «Орбита», это центральная гостиница Минска. Ждали мы там одного приятеля… Мы ему, кстати, привезли агат — полированный, с такой богатой гаммой цветовой и рисунком… А он был срочно вызван в Варшаву…

«Ну, что, — говорю, — Николай, пойдем позавтракаем да и поедем-ка мы в аэропорт и домой…» — «Давай».

Пошли в ресторанчик на этаже, заказали завтрак. Потом смотрим, недалеко, столика за три от нас, сидят двое. Один такого восточного типа парень, молодой, и второй — ну вылитый Дин Рид!

Я говорю: «Николай Николаевич, погляди-ка, это не Дин Рид?» — «Наверное, он!»

Ну, конечно, интересно…

Вдруг этот, восточного типа парень, поднимается, идет к нам и спрашивает: «Нет ли у вас авторучки?».

Я достаю свою ручку и ему отдаю.

Он уходит, что-то они там пишут, что-то между собой говорят, склонившись.

Мы сидим, завтракаем, потом парень этот приносит обратно авторучку, говорит: «Спасибо!».

Мы уже убедились: точно Дин Рид. И решили снахальничать. Я достаю свой партбилет, а у меня там была закладочка с «Интернационалом» красным цветом. А у Николая не было ничего, кроме газеты «Правда».

И вот мы к ним подходим, я ему кладу этот листочек, Николай — газету, тот молча, уже зная, что надо делать, пишет автограф.

Мы говорим: «Спасибо!», он улыбается, и мы уходим. Идем в номер, собираемся, и вдруг — у меня идея!

Говорю: «Слушай, Николай! Давай мы Дину Риду подарим этот агат-то! Наверное, довольный будет мужик-то!»

Он отвечает: «Идея!»

Всё, мы к портье. Спрашиваем, где он квартирует. «Двумя этажами ниже».

Мы — туда. Звоним. Открывает этот восточный тип (он у него вроде пресс-секретаря). Мы говорим: «Извините, вот мы хотим подарить одну вещицу. Мы с Урала».

Дин Рид выходит, улыбается. Я ему это дело преподношу. Говорю: «Вот вам подарок от уральцев». — «О-о! Презент!» Он меня прямо обнял, даже почеломкал, а я когда глянул ему в глаза: они у него как пеплом присыпанные, усталые-усталые. Видимо, у него такое состояние было жуткое… Но он держался: «О! Спасибо! Спасибо!». Конечно, с акцентом он говорил: «Айн момент!». Побежал в другую комнату, приносит… Кстати… Где же она у меня… Вот такая фотография в сомбреро, и он прямо на лицевой стороне по-английски написал (а я по-английски ни бельмеса не спикаю, я только чуть-чуть шпрехаю). Жена перевела, там хорошо написано. А для Николая Николаевич такой фотографии уже живой не оказалось. Пришлось подарить ему открытку такую, уже растиражированную. Так вот мы с ним и пообщались. Это, наверное, был год 1978-й. Если не 1976-й.

Он ведь частенько у нас бывал. Говорили, что он возвращался с БАМа в Германию и в Минске останавливался. А потом вскоре, в начале 80-х, он… Кто говорит, его утопили, кто говорит, что он сам… В общем, до сих пор всё это так загадочно. Загадочно… Очень загадочно…

Ну, конечно! Дин Рид — это интересно… Это всё…

О! У меня с Велиховым была встреча — вообще чудо!

Что получилось… Я был в командировке: ехал в Минск через Москву.

Мне было нужно на Тверскую (тогда она называлась еще Горького), там почти напротив памятника Юрию Долгорукому — Дом техники. Мне нужно было там визу одну получить, чтобы в Минске мне выдали необходимые агрегаты.

Ага. И вот я открываю дверь Дома техники, а оттуда вываливается (это был апрель 1986 года, за десять дней до взрыва!) Евгений Павлович, в тенниске, такой крепыш, такой шарик… Ага. Я же его знаю, а он-то меня — нет. Я ему, конечно, уступаю, даже по этикету это нужно, потому что надо выходящего выпустить. А он уперся и стоит. Чтобы я прошел. А тут я уперся. И вот мы, как два барана, стоим и смотрим друг на друга. Потом я чую, что он встал насмерть. Я сказал: «Спасибо!» — и прошмыгнул внутрь…

Потом мы с ним только после аварии на ЧАЭС уже там встретились. Правда, общались мы не больно много. Я не та сошка. Но все равно я ездил на выборы, когда его выбирали директором Курчатовского института. Естественно, я белый шар ему добавил, да. Мужик интересный. Очень интересный.

Слушай… Александр… Что я тебе хочу сказать. Ты не ту личность выбрал на эту беседу. Есть у нас такой Сиволап Николай Ефимович. Живет он на Пушкина где-то. Вот. А Горст Отто Фридрихович? А Виктор Федорович Богатырев? Это всё такие строители, знаменитые строители…

Они прямо тут с первых дней.

Да, Господи… У нас же Россия — это кладезь. Кладезь…

ВЕСЫ НА БЫСТРЫХ НЕЙТРОНАХ…

Юбилею ОТИ НИЯУ МИФИ посвящается

«Лауреат… Доктор… — отмахивается наш собеседник. — Все это получалось автоматически, когда страна росла. А все неприятности у меня начались, когда строительство страны прекратилось. Я еще был устремлен куда-то: «Ах, это надо!»

…Да, он просил меня не сосредоточиваться на его персоне, а больше рассказывать об институте, о коллегах, о науке, о конструкторском бюро, о перспективах «Маяка» и ОТИ МИФИ…

Но я не смог выполнить эту просьбу. Во-первых, потому что мне нужно было рассказать именно о нем. А во-вторых, даже если и рассказывать об институте, о коллегах, о науке, о конструкторском бюро, о его работе на «Маяке» и в ОТИ МИФИ, все равно получится рассказ о нашем собеседнике — лауреате Государственной премии, докторе наук, профессоре ОТИ МИФИ Александре Николаевиче КОНОНОВЕ.

Восьмой ребенок — Александр второй…

Он действительно был восьмым ребенком в семье.

В те годы люди не знали современного девиза демографического кризиса: «Зачем плодить нищету?». Богатство не измерялось «мерседесами», коттеджами и золочеными айпадами. Просто жили, наверное, раньше по любви. И дети от любви рождались. А не от модного ныне «планирования семьи», когда сначала «поживут для себя», а потом захотят «завести ребеночка для себя». Как морскую свинку или хомячка.

Правда, медицина тогда была не на высоте. Что было — то было.

Из восьми детей Кононовых выжило только трое младших.

— Мать с бабушкой ругали советскую власть за то, что когда хлеба не было, когда — сахара, — рассказывает Александр Николаевич. — Всё время в очереди стояли. Не было одежды, обувки… Всё это было в колоссальном дефиците. Всё — правда. Я и по ночам стоял в очереди.

Помню 1933—1934 год, мне было 3—4 года, как мы с матерью рвали траву, а мать говорит: «Рвите-рвите, я вам лепешки испеку…» Эту тропку я до сих пор помню и слова матери помню. Но… Честное слово, я никогда не воспринимал, что у нас голод. Просто потому что был еще мальчишкой. И во время войны Бог знает что ели.

Но вот за что мать хвалила советскую власть, так это за то, что дети выучились и появилась возможность детей лечить. Врачи появились. И эта фраза меня поддерживает всю остальную жизнь.

И когда сегодня говорят про свободу… Какая свобода? Для кого? Для очень богатых? Свобода до рукоприкладства, до убийства и прочего?

— По-моему, свободу нельзя дать. Она либо есть у человека, либо нет. Это состояние внутреннее… Человек может быть свободным, находясь в тюремной камере.

— Вот и я в советское время чувствовал себя абсолютно свободным, честное слово. Абсолютно. Потому что во времена всех этих репрессий я был мальчишкой, они нас особо не коснулись. Правда, один дядя был посажен и умер в лагере. А вот другого дядю посадили, но это уже в конце того периода, когда тюрьмы переполнены были. Он просидел там сколько-то, их освободили, накормили, в санаторий послали. До этого он был управляющим отделением совхоза, а после стал директором совхоза. Было это в 1939 году, когда освобождали. Не мог же вечно продолжаться период репрессий.

— Это, видимо, когда пришел Берия. Опубликованы сведения, что после его прихода в 1939—1940 годах были освобождены из мест лишения свободы и реабилитированы, по одним данным, 837 тыс. человек, по другим — 223,8 тыс. заключенных из лагерей и 103,8 тыс. ссыльных.

— Возможно… Но непосредственно нашей семьи репрессии не коснулись. Мой отец окончил два класса. Правда, он потом много читал, но два класса есть два класса. Мать моя ни одного класса не окончила. Она читала по слогам. А расписывалась кое-как. Так что я, как говорится, с самых низов. Мать говорила: «Надо учиться!» Житейская мудрость…

— А родом вы откуда?

— Город Балашов Саратовской области. Мать была из деревни в сорока километрах от Балашова. А отец — из другой деревни, рядом с Балашовым. Потом, при мне уже, она вошла в состав Балашова.

— Оттуда вы и поступали в институт?

— В Балашове хорошая школа. Это был уездный город. Там были преподаватели старого поколения — дамы. Я знал, по крайней мере, четырех из тех, которые из дореволюционных школ. Старомодные, строгие, безупречные, суровые… Но мы были к ним полны уважения. То есть там хорошо учили. Конечно, после окончания школы надо было куда-то уезжать. Там ведь заводы были, мясокомбинат… В то время авиаучилище большое было. Если вы читали книгу «Два капитана», то помните, что главный герой учился в Балашове. В этом училище. Это было училище транспортных летчиков. Его теперь куда-то в Ейск перевели. А чтобы продолжать учебу, нужно было уезжать.

— Как сложилась жизнь ваших родственников?

— Брат (1927 года рождения) ушел в армию, когда ему еще и 16 лет не было. Сразу в танковое училище. Закончил училище младшим лейтенантом, поехал за танками в Горький. Им танки не выдавали. А тут и война кончилась. Он всю жизнь страшно переживал, что не довелось участвовать в военных действиях. Причем это не то что геройство какое-то, а чувство того, что свой долг не выполнил до конца.

И так получилось, что я раньше его окончил вуз. А когда его демобилизовали (он ушел в училище, не окончив 10-й класс), я ему помогал учиться.

Затем он всю жизнь проработал в Жуковском, в летном исследовательском институте, где испытывают самолеты. Туда же пришел после фронта и муж нашей сестры, он там в кадрах работал. Брат мой руководил группой, которая организовывала дальнюю связь. Когда испытывали «Буран», они ходили в море, становились где-нибудь в океане — специальный корабль, тогда не было кругосветной дальней передачи, поэтому корабли по траектории вставали на морях. Он бывал в таких экспедициях. Он умер два года назад.

А сестре было 96 лет. Она тоже в Жуковском жила. Еще прошедшим летом я к ней ездил. А в июле этого года ее не стало…

Я — младший из нашего семейства. Жалею, что у матери подробности не спрашивал. А первый их ребенок был 1910 года рождения. Тоже Александр. И меня, восьмого, тоже назвали Александром.

В кузнице лауреатов

Что ни говорите, а я до сих пор удивляюсь той тяге к знаниям, которая была свойственна этому поколению. Пережившие войну, помнившие, что такое настоящий, изнуряющий голод, который невозможно было бы утолить и тонной сникерсов (да и слов-то таких тогда в обиходе не существовало), эти люди готовы были и дальше ограничивать себя в еде, одежде и сне, лишь бы продолжать учебу…

Вот и Александр Николаевич в 1947 году подал документы в Московский энергетический институт (МЭИ). Поступал на факультет «Автоматика и вычислительная техника», но поскольку нуждался в общежитии, а этот факультет общежития не имел, то пришлось пойти на другой факультет, на электроэнергетический.

Через год ему как отличнику и к тому же имеющему чистую анкету (то есть никто из родственников не был ни осужден, ни в оккупации не побывал) предложили перейти на спецфак — физико-энергетический факультет. В том же МЭИ.

— Там не было первого курса, и попасть туда можно было только со второго курса. По завершении 4 курса нам объявили, что нас всех переводят в Московский механический институт (ММИ). И я в 1953 году оканчивал уже ММИ. А в 1954 году он стал называться Московским инженерно-физическим институтом (МИФИ).

— Каковы были требования в тогдашних вузах?

— С нас шкуру драли (смеется). Мы же на спецфаке учились. Всю технику нам читали плюс университетский курс по физике и математике.

Кстати, у нас ни одной девушки на курсе не было… Мы не знали, что такое с девушками встречаться, «любовь крутили», как правило, по почте.

Моя будущая супруга училась в Ленинграде в университете, а я в Москве. А родом мы с одного города. Иногда я, накопив деньги на билет, приезжал на праздники в Питер. Мы ходили там в театры, в кино, в музеи. Недолго. День, два. Когда она ехала домой через Москву, аналогично проводили время и в Москве. Мы не мучились, честно говоря.

Это было послевоенное время, мы все были отличники или около, и вот эта жажда знаний была главной. Понимаете, в чем дело? И это было не напускным чем-то, а естественным.

Когда мы собирались, говорили: «Слушай, я вот читал в той книжке, у такого-то автора, приведена вот такая электронная схема…» Сейчас я понимаю, что наш уровень знаний был скромным, выходец из института — это лишь начало, фундамент, еще не устоявшийся. Но все равно это был наш интерес, и это был главный интерес жизни.

И у нас не вставал вопрос, какую зарплату мы будем получать. Не вставал. Мы знали, что зарплата будет маленькая.

С третьего курса мы были уже распределены по научно-исследовательским институтам (чаще всего — по академическим), и два дня в неделю мы занимались в этих институтах.

Я был с товарищем в физическом институте Академии наук. Тогда этот институт считался головным в стране. Директором был Сергей Иванович Вавилов. Там начинали все сегодняшние Нобелевские лауреаты. Я хорошо лично знал (и он ко мне тоже хорошо относился) Павла Алексеевича Черенкова, автора знаменитого эффекта Вавилова-Черенкова.

— «Свечение Черенкова» — его именем названо?

— Да. Совершенно верно. Он тогда еще не был Нобелевским лауреатом, но его книга уже была издана. Гинзбурга рядом с нами я часто видел. Он был тогда молодой, вёл себя несколько, как мне тогда казалось, высокомерно… Будущие лауреаты Нобелевской премии Г.Н.Басов и А.М.Прохоров тоже там трудились. Больше Прохорова встречал. Но они все оттуда. Тамм, Франк — тоже лауреаты, вместе с Черенковым…

— Чем еще запомнились студенческие годы?

— Экспедициями на Памир. Мы работали в лаборатории космических лучей. Там был подход такой: аппаратуру ты налаживаешь сам. Вот мы получили аппаратуру, которая только что из-под монтажа. Она только-только «задышала». Нам ее отдали — езжайте на Памир. Уже времени нет. Приехали и месяц мы ее там налаживали. Сами понимаете, студенты, а аппаратура — такой не было в мире ни у кого. Сейчас она кажется мне примитивной, а тогда — не было.

Студенты-физики университета изучали сами космические лучи, а мы — аппаратуру, которая обеспечивает их работу. Это было замечательное время. Конечно, трудились с утра до вечера…

Это была школа!

Я потом, когда приехал, с этой аппаратурой уже лично с товарищем вдвоем на уровне земли измерял, а потом в метро на станции «Кировская» (сейчас остановка «Чистые пруды» называется) мне дали комнатушку… Там, под землей, оказывается, много комнатушечек, малюсеньких-малюсеньких! Я там еще налаживал эту аппаратуру и проводил измерения. Чтобы можно было изучать, как космические лучи проходят землю. Мы изучали мезоны. Есть такие частицы с промежуточной массой между электронами и протонами.

Это было интересно. Очень. Мы многого там еще не понимали из физики, в электронике мы тоже многого не знали. По большому счету. Но это было интересно. Знали, что искать. И как раз там мы и получили известие, что нас переводят в ММИ. А мы не хотели. Потому что энергетический институт тогда был отменный институт. Колоссальный институт. А в ММИ еще шел период становления.

— После окончания института как вы попали в наш город?

— Когда началось распределение, я только потом узнал, что на меня подали три заявки: в аспирантуру, в физический институт (куда я и сам хотел перейти, продолжать свои работы) и еще… Один знакомый физик мне сказал: «Хотите встретиться с Федоровым?» Вы папанинцев знаете? Вот там среди них был Евгений Константинович Федоров, метеоролог. Он был директором Геофиана (Геофизический институт) и набирал студентов, причем старался набирать студентов по рекомендации. И вот нас двоих порекомендовали. Мы пришли к нему. «Вот, ребята, я вам предлагаю устроиться ко мне на работу». — «Да мы не москвичи!» — «А неважно, вы в Москве жить не будете, вы будете жить по экспедициям». — «Ну, тогда ладно…»

Не пустили. «Нет. Вы будете работать в другом месте. Вот вам заявка, объект Мурашова…» Это сюда, в «Сороковку». Кстати, я здесь так и не встретил никакого Мурашова… Другим называли другие фамилии…

Я говорю: «У меня есть невеста. Я уже закончил, а она — на пятом курсе…» Мне говорят: «Мы вам не советуем жениться сейчас. Мы вам ее пришлем…»

— Прислали?

— Да. Больше полувека вместе прожили… А тогда нам выдали деньги, подъемные, и мы с товарищем приехали сюда. С Комиссаровым. Годом позже приехал Думанов. Мы с ним в одном общежитии жили, учились на одном факультете. Достаточно близкие друзья с ним были.

— «Взяли под козырек» и поехали?

— Время тогда было совсем другое: старшие тебе говорят, значит, исполняешь. Я привык…

«Он мне родня по юности…»

Когда я впервые услышал песню Юрия Шевчука, в которой была эта строчка («Он мне родня по юности»), то понял, что Шевчук — поэт. Не «автор текстов» своих песен, а именно — поэт. Потому что уместить в одной строчке десятки томов философско-психологических изысканий о ценности юношеской дружбы, найти подходящий образ, уникальную метафору может только настоящий Поэт. Причем знающий, о чем говорит, и отвечающий за свои слова.

И ведь, действительно, нередко те, кто делил с нами в юности один сухарик, кусок сахару или сухие портянки, становятся ближе родни по крови. «Родня по юности…»

И хорошо, когда есть о ком вспомнить, спустя десятилетия, и сказать: «Это мои друзья…»

Наверное, поэтому Александр Николаевич Кононов с особой теплотой рассказывает о своих институтских друзьях.

— У нас в группе было три Александра. Первый — Саша Лебедев, фронтовик. Большой, высокий. Не отличник, но учился очень хорошо. Главной его особенностью было: каждое второе слово — мат. Фронтовик… Сам он был родом из Загорска. Но, что самое удивительное, на экзаменах, когда он отвечал, то не матерился. Так вот он был — Саша.

Второй — чуть меня постарше, но тоже с 1930 года — Сашка Комиссаров. Это вот мой друг, с которым мы сюда приехали. Он отличался несколько хохлятскими черточками, некоторым упрямством. Но мы его выбирали старостой, он скрупулезно относился ко всему. Он был — Сашка.

А я был самый младший из троих, не очень серьезный — Санька.

То есть была такая градация по именам, и сразу было понятно, о ком идет речь. Как-то это произошло само собой.

Если Сашка был старостой, то я был комсоргом, заводилой в таком плане…

Меня больше привлекала динамика, а его — фундаментальность.

— И сюда вы попали с Комиссаровым?

— Да. Я по специальности инженер-физик, а профессия — физическое приборостроение.

На работе я числюсь с 19 марта 1953 года. Как меня оформили в Москве. Приехал сюда в апреле 1953 года и вышел на работу. А осенью мне говорит начальник хозяйства Семен Николаевич Работнов (он преподавал в МИФИ и был завкафедрой физики): «Слушай, Саш, там у нас физика нет, преподавателя, иди им расскажи про физику».

Это было сказано таким тоном, что я подумал, что надо в течение часа-двух рассказать что-то такое. Я пришел, а оказалось, мне предлагают читать физику в техникуме (это была тогда единая организация с институтом, с единым директором). И я ни много ни мало преподавал физику в этом самом техникуме. А потом стал преподавать в институте. И с тех пор я преподаю, по сегодняшнее время.

— А начинали вы, по сути, в период становления МИФИ?

— Да. Я пришел на второй год работы института в нашем городе. Там ничего еще не было организовано. И вот мы с Комиссаровым стали уже преподавать. Как-то идем: «Ба! Марс Думанов! Ты откуда появился?» — «А я с Красноярска, у меня здесь стажировка…» С Марсом мы были знакомы и по учебе, и по жизни в общежитии. Мы жили в общежитии спецфака, оно было компактное, в нем жили студенты только нашего факультета, аудитории тоже были компактные, вход — по отдельным пропускам.

И вот мы Марсу и говорим: «Давай-ка к нам в институт. Преподавать…» Так он начал работать в нашем институте.

Мы, кстати, вместе получали Государственную премию. Он тоже стал лауреатом, вместе со мной. Я был руководителем этой группы, всей, которая туда входит, потому что наше ОКБ головное по министерству было. Я был начальником ОКБ КИПиА, а вот Марс Юнусович — приборист этого завода, еще был с Томска-7 главный приборист, с Красноярска-26 главный приборист, из московских институтов… Такая вот команда была…

— А в институте что преподавали тогда?

— Здесь мы с Думановым много работали по организации кафедры «Электроника и автоматика». Марс преподавал «Теоретические основы электротехники», «Электротехнику» и ряд других предметов электрического направления. Я потом преподавал дисциплины приборного направления, тоже электрические, только более компактные, направленные на приборы. Марс развил бурную деятельность, и мы друг с другом часто советовались, обсуждали…

— Кто еще вместе с вами приехал в Озёрск?

— Кроме Саши Комиссарова, который впоследствии погиб в автокатастрофе, со мной вместе приехали Спирин (в последнее время он был директором завода 156), Толик Жаров (он был главным инженером завода 23). Вот нас четверо. А следующий поток был — Думанов, Галустьян (начальником ИВЦ работал в последнее время), Мозговой (главный приборист завода 25) и кто-то еще… Толя Никифоров, по-моему. Он потом уехал в Мурманск на атомную станцию.

— А над чем вы работали с Комиссаровым?

— Вы, наверное, знаете, что есть специалисты «понемногу обо всем», а есть — «всё о немногом». Я, скорее, представитель первого (к сожалению, хотя мне так хочется многое знать о немногом), а он был больше представитель второго.

По-моему, для руководителя больше нужно «понемногу обо всем». И меня, как правило, назначали руководителем группы, а его членом группы. Я — начальник лаборатории, он — руководитель группы. Я — начальник ОКБ, он — начальник лаборатории. Вот так мы шли. Но при этом, что касается знаний, он копал глубже. Я порой ему завидовал. Искренне.

Я студентам все время напоминаю: не стесняйтесь говорить, что вы чего-то не знаете. Я, например, не знаю больше, чем вы. Они протестуют: «Нет! Нет!» Тогда я им начинаю объяснять, почему так считаю. Про сферу и соприкосновение с незнаемым. Чем больше познанного, тем больше неизвестного. «Согласны?» — «Да, согласны…» Но, тем не менее, не стесняйтесь говорить, что не знаете. Это вовсе вас не будет как-то принижать.

Мне до сих пор так много хочется узнать, но…

Уже нет той памяти. Только профессиональная осталась. Вот если по профессии нужно что-то, я хватаю. А вот что-то факультативное — уже нет…

Так что я должен это учитывать.

Двадцать пять процентов Кононова

О своей работе в МИФИ Александр Николаевич говорит, что это лишь двадцать пять процентов от его общей деятельности («Сейчас уже десять», с грустной улыбкой поправил он сам себя). Но, как ни парадоксально, эти двадцать пять процентов как та самая верхушка айсберга, которая видна над поверхностью океана. Но и по ней можно сказать о многом…

— Что побудило вас прийти работать в вуз? Какой мотив вами двигал? То, что это не деньги, мы уже поняли…

— Есть мотив. Но в то же время его нет. Я все время в своей жизни помогал кому-нибудь учиться. Например, последние годы в школе я помогал Вальке Юханову (у него корни в Дагестане, по-моему). Он отменно играл в футбол, и я ему страшно в этом завидовал. В детстве я тоже играл в футбол в детской спортивной школе, по-настоящему, мы там тренировались, были большие команды и т. д. Так вот Валька был у меня учителем в футболе, а в учебе ему помогал я.

И помогать кому-то для меня было не то чтобы удовольствие, а какая-то потребность, мне это доставляет определенное удовлетворение. Это внутри сидит. Как-то это соответствовало складу характера.

Потребность сказать что-то людям, если им это нужно и если я это знаю. Это есть.

Хотя я сторонник не столько обучать людей чему-то, сколько сторонник как-то повлиять на их взгляды, мобилизовать их на что-то. Вот это я пытаюсь делать и даже развиваю в себе сейчас это качество, хотя оно у меня было всегда. Но сейчас это просто необходимо.

— Кем вы работали в нашем ОТИ МИФИ, на каких кафедрах, какие дисциплины преподавали?

— Я все время работал (кроме небольшого перерыва) на кафедре «Электроника и автоматика». Она по-разному называлась. Я читал тьму разных курсов. Причем старался, прочитав что-то, брать какой-то другой курс. Тот, который, считал, что нужно освежить в памяти, что-то систематизировать, обновить, получить какие-то новые знания в связи с этим… Я же сам-то институт когда кончил! А жизнь изменяется. И я брал эти курсы.

Например, курс «Вычислительная техника». А там в основе лежит двоичная техника решения логических задач. А нам этого в институте не читали. Я взял этот курс и читал. Несколько лет.

— Как в старом добром анекдоте про учителя, который говорит: «Ну, я им объяснял-объяснял, объяснял-объяснял, объяснял-объяснял, что даже сам понял…»

— Да-да!.. Это про меня… (Смеется.) И я читал много таких курсов. Стали говорить про экологию, я стал читать «Экологический мониторинг». Базу я знаю. Измерение, определение параметров…

— Где, казалось бы, автоматика, а где экология…

— А видите, в чем дело… Экологический мониторинг предполагает определение количества где-то каких-то вредных веществ. А моя профессия, моя докторская диссертация — «Дистанционно-аналитический контроль в технологических продуктах радиохимии». Аналитический контроль — это определение состава. То есть практически то же самое. Только здесь технологический процесс, а там окружающая среда: воздух, вода, почва. Другое дело, что тут совсем другие условия, другие концентрации, другое соотношение… Поэтому я кое-что почитал дополнительно.

Кстати, я работал несколько лет научным руководителем Челябинского городского экоцентра. Платили мне там копеечное жалованье (смеется). Но… Я не дергался. Зато я узнал Челябинск. И узнал его изнутри. Какой завод что выбрасывает. И что именно. Мне эта работа дала многое.

— Что вы еще читали в институте?

— В институте я читал разные курсы, но все они были связаны с приборостроением. «Экологический мониторинг» — это ведь тоже приборостроение. Методы и средства измерения. Мало прибор сделать, прежде надо метод предложить.

А потом пришли такие странные времена…

Если при Марсе Думанове мы приглашали ребят-специалистов с заводов, мы с ними контачили, они критиковали наших выпускников и говорили: «Вы им этого не давайте, а вот этого не даёте…» Но это были конструктивные разговоры… То при Бочарове такой разговор прекратился. Он считал так: «Я не пойду к директору чего-то просить! Просителем не буду!»

— То есть порвалась связь института с комбинатом?

— Да-да. Осталось что-то на личных контактах, но как системы — такой связи не стало. Этого и сейчас нет.

Какой дорогой идете, товарищи?

Уж слишком раздражает его независимость, а более того — вечная неуспокоенность.

Профессор Кононов постоянно предлагает какие-то новые идеи, касающиеся обновления тех или иных курсов в соответствии с требованиями времени. А кому хочется что-то менять, когда всё как бы «устаканилось»? Да, наука не стоит на месте. Да, нужно думать о завтрашнем дне… Но, может быть, лучше завтра подумать о послезавтрашнем, а сегодня как-нибудь и так сойдет? Александр Николаевич считает, что нет, «не сойдет»…

— Вот, в частности, что такое — сегодня. Я пришел к директору ОТИ МИФИ Тананаеву, его я знаю давно, и говорю: «Я хочу читать два новых курса. Для первого курса я хочу читать «Введение в специальность».

В свое время я читал такой спецкурс, и мне понравилось. Во главу угла ставится: что такое специалист, профессионал.

— А из чего складывается профессионал, на ваш взгляд?

— Вот об этом и речь! Из его профессионализма как специалиста, его порядочности как человека, его патриотизма как гражданина. И вокруг этого мы со студентами устраивали доклады, сообщения, кто что предлагает, какой перечень характеристик относится к положительным, какой — к отрицательным.

Я пришел сейчас, а у меня в аудитории шесть человек всего. Раньше большие группы были, до тридцати человек.

— Это что — свободное посещение?

— Нет. Не набрали. Даже на бюджет. Сейчас, правда, еще перешли с программистов. Теперь у меня восемь человек. Это уже что-то…

Я всё пытаюсь, чтобы они поняли, в чем профессионализм заключается. В профессионализме я им рассказываю не только метод, но и плюс — куда это всё применить. Вся моя карьера строилась и заключалась в том, что я пытался узнать, кроме своих приборов, сферу их применения. Технологию. И вот сейчас мои крупные предложения связаны с основной технологией реакторов и радиохимии. Вот и им я пытаюсь рассказать…

— О чем?

— Я им пытаюсь рассказать, что такое замкнутый топливный цикл. Я им пытаюсь сказать, что им посчастливилось, что они живут на переломе: кончился первый этап развития атомной промышленности, и впереди колоссальный скачок.

И в связи с этим я Тананаеву предложил прочитать для всех специальностей курс «Замкнутый топливный цикл». Механики — с одним уклоном, физики — с другим, химики — с третьим… Химикам читают, но только часть этого цикла. Я приходил с этим и к Степанову. Он прямо меня не посылал, но дал понять, что его это не касается. Ларькова это тоже не интересовало. Тананаев согласился. А потом, хоть Тананаев уже и ушел, мне все-таки выделили 12 часов прочитать. Накануне научной конференции у нас здесь, в институте. Три дня по четыре часа.

Планы я раздал о том, что там собираются читать. Все кафедры ознакомились. За все занятия ни одного преподавателя ни с одной кафедры не было. Ни один не пришел. Студентов — только Изарова, завкафедрой, пригнала две группы. Сняла с других занятий. Кое-кто проявил определенный интерес, кое-кто слушал по необходимости — заставили. Но этот курс все-таки рассчитан больше на выпускников. А уж для преподавателей точно нужен.

Все должны знать, для кого мы готовим своих специалистов (механиков, электриков, программистов — не важно) и зачем всё это нужно, во имя каких глобальных проблем. Я стараюсь об этом рассказывать. Может быть, не все понятно. Но нельзя этим пренебрегать.

И беспокоит, что игнорируют как раз те, кто должен всему этому учить.

«Молодежь-молодежь… Не задушишь, не убьешь…»

Вот не сидится профессору Кононову спокойно на месте. Не одно, так другое. Вот, например, инициировал со своими студентами создание общественной организации «Молодежь «Маяка». Для того чтобы вести контрпропаганду в ответ на все происки ангажированных «зеленых». И не просто контрпропаганду, а научно-просветительскую деятельность, основанную не на политике да идеологии, а на последних достижениях технической мысли.

— Знаете, кто оказался одним из главных наших оппонентов? В нашем городе — Евгений Рыжков, тогдашний руководитель Центра по связям с общественностью ПО «Маяк». А в Челябинске — экологический департамент, он тогда по-другому назывался. Рыжков был моим студентом, я с ним на «ты». Говорю: «Жень, считай меня и моих студентов твоими подчиненными. Твоим резервом. Командуй!» — «А этого не надо! Заниматься этим должны профессионалы! А ваше участие здесь только вредит!»

— А «любимая» женщина Евгения Георгиевича Рыжкова — товарищ Миронова — к вам обращалась?

— О! Не то слово! Мало того, были попытки меня завербовать.

— «Озеленить»?

— Да ну! Там у них чистейшей воды выгода на первом месте.

— Так это же старая шутка: почему «зеленые» называются именно «зелеными?» Потому что с ними расплачиваются именно «зеленью»…

— Причем нахально… Самым беспардонным образом… Я знаю про эту платную подноготную.

— И что же это за история с «вербовкой»?

— Поскольку я иногда высказывался с критическими замечаниями, то Миронова подумала, что я такой колеблющийся, сомневающийся, меня можно перевербовать. И пригласила меня на обучающий семинар. Я приехал туда вместе с председателем нашей молодежной организации Татьяной Костаревой.

Там два американца и один норвежец рассказывали всей той братии (а собирались там в каком-то профилактории, в рекреации, человек двадцать пять), что если в вашей зоне строят атомную станцию, что нужно сделать, чтобы ее не строили.

Мы пришли, чуть опоздав на начало. После окончания первого такого заседания вдруг ко мне один подходит, другой, третий: «Здравствуйте, Александр Николаевич!» Одна дама меня вообще вывела из себя: «Здравствуйте, Александр Николаевич! Вы недавно к нам в 117 цех приходили!» А 117 цех — самый закрытый цех завода 20. Сейчас-то, может быть, уже и ладно, там уже и американцы побывали, а тогда для меня это был шок.

А дальше всех их разделили на три группы. Для игры. Дали задание: «У вас такие-то исходные данные, у вас — такие-то, у вас — такие-то. Вы нашли в проекте то-то и то-то…» И вот здесь я сделал колоссальную промашку. Поднял руку и спросил: «Скажите, задача какая: исправить эти недостатки или добиться прекращения строительства станции?» Всё.

Миронова, как я понял, специально меня подняла, представила, чтобы американцы слышали, какого жирного карася она припасла…

— А карась оказался «засланный»…

— Да… Не только не пригласили нас на обед, но даже не дали нам машину доехать от профилактория (километра два или три), пошли пешком… Вот вам пример.

— То есть после обеда вы уже не участвовали…

— Я, во-первых, в обеде не участвовал (смеется). Кстати, там половина людей была из нашего города. Во главе с Усачевым, тогдашним председателем нашего городского комитета экологии, там был Мишенков с ОНИСа, были и другие…

Или вот «зеленые», мироновцы, Надя Кутепова, организовали в Худайбердинске антиядерный слет, лагерь. Мы туда поехали самостоятельно.

И в Худайбердинске мои студенты разбрелись с теми студентами, с «зелеными». Надя Кутепова была вне себя. Почему? Все те «зеленые» студенты, которые пришли, были, как правило, экономистами, юристами. Среди них не было ни одного технаря, они не знают, что такое атомная энергия, они не знают азов, а наши ребята — с пятого курса, химики-технологи, киповцы и другие… Их оппоненты: «А мы этого не знали… А мы этого не проходили…» И организаторы попытались нас побыстрей куда-нибудь сплавить.

— То есть получилось примерно то же самое, как знаменитые диспуты между студентами кафедры научного атеизма и семинаристами, которые были прекращены из-за «бледности» студентов-атеистов…

— Да… А нам туда запретил ехать Садовников. Я сначала туда поехал со своими внуками. Вот всепроникающий бюрократизм, где только для вида флаги развеваются, а все остальное…

— Сейчас, по-моему, про «Молодежь «Маяка» не слышно?

— Да… А вот как закончилась наша молодежная работа.

Однажды я пришел согласовать с гендиректором письмо, мы с «Молодежью Маяка» решили послать письмо министру Адамову, нормальное такое письмо, конструктивное.

«О! Как ты мне нужен!» — говорит Садовников (а он одно время работал у меня в лаборатории). Оказывается, его тогда прессовал Адамов, говоря о необходимости развития радиоизотопного производства. Рынок огромный, исчисляется многими миллиардами. И Садовников увидел во мне пользу…

Молодежи он сказал: «Подавайте заявление, я лабораторию создаю такую». А мне сказал: «Я тебя перевожу на должность зам. начальника ЦЗЛ по этой работе».

Мало того, мы потом ходили на оперативку к гендиректору, и он сказал всем директорам заводов: «Вот их привечайте».

И мы ездили на разные заводы, нам, действительно, шли навстречу. И мы составили план развития «Молодежи».

Я с одной стороны работал по радиоизотопам, готовил мероприятия. А потом с молодежью, когда мы первый этап провели, у нас по плану была встреча с гендиректором. Посылаем ему записку, что тогда-то хотели бы с ним встретиться, он не приходит. Посылаем вторую записку — он опять не приходит. Посылаем третью записку… Наконец, ладно, соглашается, встречаемся в музее. Туда же приходит В.Л.Кузнецов (профсоюз), Глаголенко и Ровный, кто-то еще…

Молодежь начинает рассказывать: «Вот по такому-то плану мы проходили то-то и то-то. Ознакомились с тем-то и тем-то. Теперь мы переходим ко второму уровню работы. Мы хотим участвовать в конверсии, мы хотим участвовать в работе техсоветов, мы не требуем себе денег, мы хотим работать…»

— То есть они как раз нацеливались на работу по радиоизотопному производству?

— Они в принципе нацелены были на конверсионное направление. Изотопы — это частный случай конверсии. И что же дальше? Товарищ Садовников выходит и начинает следующий монолог: «Вы вот здесь говорите о работе на техсоветах. А что вы знаете, чтобы в техсовете работать? Да чтобы работать в техсовете, знаете, какой нужен объем знаний?! А по конверсии? Что вы знаете? Что мне с вами делать? Вот мне нужен человек на должность директора завода 23, может быть, вы готовы и туда, скажете?» Один говорит: «Я готов!» Пошутил, конечно. А дальше Садовников закончил следующим: «Вот что, парни. Вы — общественники, идите на дискотеку, там и тусуйтесь. Извините, я должен вас покинуть, меня ждут люди».

Потом взял слово Глаголенко. Продолжил примерно в этом же духе: «Вы ничего не знаете, а ваша зарплата, что она стоит? Мне нужно столько-то миллиардов для реконструкции завода 35…»

И все остались как оплеванные. То есть Садовников нас в свое время «благословил», дал команду, чтобы нам помогали, а здесь-то?

А потом в газете «ПрО «Маяк» появилась заметка об амбициях молодежи. Дескать, им лишь бы хапать и так далее. С негативным подтекстом.

— Почему же произошел такой поворот?

— А я потом понял: на Садовникова давил Адамов. Потом Адамова сняли. И у Садовникова проблемы эти кончились. А то, как он обошелся с молодежью, — это было хамство, и в советское время его бы назавтра выгнали с рабочего места. С директоров он бы вылетел. А сейчас никому до этого дела нет.

Но молодежь еще продолжала какое-то время заниматься. Татьяна Костарева, председатель этой молодежной группы, стала депутатом горсовета. Там она тоже стала гнуть линию справедливости. Сразу разглядели, что она не поддается влиянию, и в следующий раз ее уже не выбрали. Система ее отвергла…

«Сухие» технологии в кармане не булькают…

Молодежь молодежью, это еще куда ни шло. Но наш непоседливый собеседник в свое время организовал в МИФИ «Общественный экологический семинар». На этот семинар приезжали экологи из Кыштыма, Кунашака, Аргаяша, Каслей…

Побывал на нем в бытность заместителем главы Озёрска и М. Ф. Корякин. Стал других руководителей посылать. Приходили руководитель земельного отдела, главный архитектор, руководитель лесного хозяйства, слушали, вникали…

Но и этого мало.

Не дает профессору Кононову покоя тема реакторов на быстрых нейтронах. А это уже…

— Это ведь глобальная задача. Сейчас используются реакторы на тепловых нейтронах. Но урановой руды при планируемом развитии атомной энергетики в России хватит, по самым оптимистическим прогнозам, еще лет на 50—60. Потом придется осваивать радиоактивные залежи в труднодоступных местах, а это увеличит расходы на производство энергии в разы.

Поэтому говорят о том, что пора переходить на реакторы на быстрых нейтронах. Что это означает в ближайшем будущем? Что мы, спустя какое-то время, сможем отказаться на тысячелетия от рытья шахт для добычи урана. «Хвостов», которые есть в отвалах (так называемый отвальный уран, миллионы тонн), хватит на несколько тысячелетий работы впредь.

— Александр Николаевич, можно для неспециалистов как-то популярно объяснить разницу между тепловым и быстрым реакторами?

При делении ядер в реакторах, например, АЭС выделяются нейтроны с очень высокой энергией. Обычно эти быстрые нейтроны специально замедляют в воде или графите, снижая их кинетическую энергию, дабы цепная реакция деления ядер была предельно простой. Реакторы, в которых организуется замедление нейтронов, называются тепловыми. Именно они в подавляющем своем большинстве и работают в настоящее время на АЭС разных стран.

У таких установок есть существенный недостаток: они могут работать только на одном изотопе — уране с атомной массой 235 (U-235). Этого изотопа в природном уране всего 0,7 процента, в то время как основная часть руды состоит из атомов с массой 238 (U-238), которые замедленными нейтронами практически не расщепляются. Поэтому для работы одного теплового реактора мощностью 1000 мегаватт в течение срока его службы (50—60 лет) требуется до 10—12 тыс. тонн природного урана. Это много, учитывая, что ежегодно в России добывается около 3 тыс. тонн урана.

Радикально решить проблему с использованием уранового сырья способны реакторы на быстрых нейтронах (РБН).

Идея такого реактора, как говорится, проста до гениальности. Когда нейтрон попадает в ядро «негорючего» атома U-238, оно, испытав ряд ядерных превращений, образует ядро другого элемента — плутония (Pu-239). Это искусственный элемент, ядра которого делятся даже лучше, чем U-235. К тому же они дают при делении большее количество «вторичных» нейтронов, чем U-235.

Описанный процесс происходит во всех современных тепловых реакторах, но плутоний в них образуется в очень небольших количествах. Именно для ускоренного образования Pu-239 и были разработаны реакторы, в которых количество материалов, замедляющих нейтроны, сведено к минимуму.

Если такой «быстрый» реактор загрузить плутониевым топливом в смеси с неделящимся U-238, то в процессе его работы в нем будет образовываться плутоний в количестве, превышающем массу сгоревшего в процессе работы топлива.

Это значит, что отработавшее в «быстром» реакторе топливо становится ценным вторичным ресурсом. На радиохимическом заводе из него удаляют «шлаки» — и остаются «избыточный» плутоний и остатки U-235 и U-238, которые можно использовать в любых энергетических реакторах, в том числе и «тепловых».

Этот процесс можно повторять до тех пор, пока весь U-238 не будет преобразован в новое ядерное горючее — плутоний — и сожжен в реакторах. Таким образом, одна из наиболее острых проблем ядерной энергетики — проблема сырья — будет практически решена.

Эффективность использования природного урана при такой организации топливного цикла увеличивается почти в 100 раз. Соответственно, имеющихся в стране урановых ресурсов хватит на тысячелетия при любом мыслимом масштабе развития атомной энергетики.

И если эти реакторы на быстрых нейтронах настроит все человечество, на всех хватит того, что уже нарыто, минимум на многие столетия.

— Этак вы и на бензиново-нефтяную мафию замахнетесь?! А это уже совершенно непростительно и почти преступно!

— Совершенно верно. Думаете, я Америку открываю? Полистайте книги, профессиональные журналы, и там это между строк прочитывается. Где-то прямо написано, где-то между строк. Диаграммы: как снижаются потребности в том или ином виде топлива.

Второй момент. Вы знаете о том, что у нас есть водоемы «грязные»? На Тече: 10-й водоем, 11-й, Карачай… Знаете об этом? Знаете, что есть установка остекловывания? Знаете, что на другой установке собираются в цемент превращать «грязную» воду? Чтобы не сливать в Карачай, ее будут превращать в «грязный» цемент. Все-таки цемент это лучше, чем вода. Так вот есть технология в нашем министерстве, которая с 1950-х годов используется, мало того, два действующих завода работают крупномасштабных…

В на-шем ми-ни-стер-стве! Где технология переработки урана (правда, естественного, не облученного) проводится без капли воды. С огромной производительностью. В несколько раз превышающей то, что нам нужно. Она практически безреагентная. Без употребления в большом количестве других реагентов, как у нас сейчас есть.

И вот с этой технологией я ношусь уже который год. В Советском Союзе под грифом «совсекретно» сотни людей работали, чтобы эту технологию поставить вместо существующей. До 1989 года. Всё закрылось, все опытные установки закрылись, потом их разрушили, в металлолом они ушли. А люди, в основном, померли, или их просто выгнали. Нет этой технологии сейчас. А сублиматные заводы в Ангарске и Томске-7 работают. Естественно, чтобы ту технологию поставить здесь, у нас, ее нужно усовершенствовать. Но эти темы проработаны достаточно полно. Я же говорю: десятилетиями люди разрабатывали эти технологии. И в 1982 году наш проектный Ленинградский институт вкупе с институтами ведущими, Курчатовским и другими, выпустил эскизный проект для французов. Для быстрого реактора. Производительностью на 70 тонн.

Есть официальные документы, в которых сообщается, что капитальные затраты на такой завод меньше затрат по действующим технологиям в четыре раза. Не на 40 процентов, а в четыре раза. Текущие затраты в эксплуатации меньше в три раза. Объем самого производства, его оборудования меньше в пять раз. Там воды, отходов 45 тысяч кубов, здесь — ноль. Твердых отходов здесь меньше, чем там, в сто раз.

И теперь еще — по действующей у нас технологии нужно, чтобы топливо не менее трех лет выдержало, лучше побольше. В чем дело? Там такая большая активность, что органика, которую мы используем здесь при переработке, разлагается. И нельзя ее использовать. Надо переждать, когда радиоактивность упадет, настолько она велика. А там — хоть сразу начинай работать. И никто… Как бы нет ничего этого.

— Почему?

— Я задавал вопрос на конференциях несколько лет назад в Питере: «А почему из федеральной программы вы убрали „сухие технологии“?»

От меня отмахнулись: «А это вы сейчас не по теме берете, у нас другая тема конференции». Я удивился: «Как? Это же тема радиационной безопасности. Как раз конференция та самая. Нам же тогда не нужно остекловывание, потому что в процессе не участвует вода, цементация не нужна, не нужны эти водоемы…»

Но я не сразу задал вопрос, а сначала рассказал суть. Что сейчас мы тратим вот столько-то, получаем столько-то, мы их остекловываем, там мы хотим в цемент превращать, получается все равно огромный объем, а есть технология, есть действующие по этой технологии заводы. И почему же при всем при этом вы вычеркнули…

И на следующий день (правда, в мое отсутствие) разразился скандал: «А вот товарищ с „Маяка“ здесь говорил… В чем дело-то?».

Сколько я ни возникал по этой новой технологии — ноль. Не хотят и слушать.

Прошло какое-то время. Вдруг меня приглашают сюда сделать доклад по этой технологии. Я сделал доклад. У меня есть статья. Могу ее вам показать. Приняли решение создать группу и изучить технологию, в том числе и на местах. Создали такую группу. Руководит главный инженер 235 завода, я зам. руководителя. То есть из положения изгоев меня вывели.

— Реабилитировали?

— В какой-то степени. Мы ездили. Я всех людей знаю, нас очень хорошо принимали везде. Тем более со мной ездили молодые ребята-технологи. Мы потом написали отчет, где говорили в окончательном выводе: эта технология является перспективной, надо приступить к НИОКРам на нее. (НИОКР — научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы) Хотя там нужно во многом переходить на опытные установки давно. И что? Этот отчет лежит и до сих пор даже не обсужден. Около года. Я недавно посмотрел протокол, оказывается, в одном из протоколов написано: «Такой-то отчет, отчет не востребован». Вот сегодняшняя ситуация.

Хотя это глобальный вопрос. Речь-то идет об обеспечении энергией всего человечества. Я нисколько не преувеличиваю…

— А со студентами вы об этом говорите?

— У меня два дипломника были по безводной технологии. Защищались. Первый — все нормально, на все вопросы ответил, ну на «пятерку» шел. Тем более — новые совершенно технологии, которые всё переставляют с ног на голову.

Вопрос от комиссии: «Все у тебя, конечно, хорошо… Но что же за рубежом-то это не делают? Почему?» Дипломник, молодец, не растерялся: «Руководителю для этого нужны новые вложения, новое строительство, новые средства. Ему это не надо. А науке — если ученые всё время работали по старинке, тоже бросать не хотят…» Проглотили. Но это так и есть. Я присутствовал на защите, потому что понимал, что если я не пойду, то его могут и заклевать.

А второй — отменный дипломник, но я не смог прийти на его защиту. Председатель выступил: «Зачем этот диплом? Это у вас просто пересказ чего-то…» Хотя там есть, как я утверждаю, новое зерно. И сама новая технология, когда она рассматривается с определенных позиций, вносит переворот. Но «четверку» поставили. Хотя «пятерка» там должна была быть. И на конкурс в министерство надо было посылать эту работу. Абсолютно. Там же все в корне меняется.

— Японцы в свое время скупили журнал «Техника молодежи» за много лет, потому что там огромное количество идей.

— Да, конечно. Я знаю эту историю. Они всё там изучали…

— То есть они в этих интеллектуальных «отвалах» находят то, что поможет им двигать свою науку, а у нас и своего не надо. Мы такие богатые, что и наработанное не хотим применять?

— Наверное… Например, на научной конференции, посвященной 60-летию МИФИ, я говорил про кластеры, что институт мог бы занять какую-то важную позицию. Давайте сделаем мегапроект, хотя бы в учебном плане.

Например, «Маяк» будущего». Или «Атомный (ядерный) цикл будущего». И тогда каждый студент, начиная с 3-го курса, берет себе тему в связи с «Маяком» будущего». Естественно, должен быть создан совет из работников завода, который бы сформулировал те проблемы, которые здесь возникают с той или иной технологией. И студент с 3-го курса по дипломный проект продолжал бы для будущего завода, для будущей технологии делать это. К сожалению, никого из действующих руководителей МИФИ это не заинтересовало.

— Беда многих технических вузов в том, что они добросовестно делают выпускников, но понятие «инженер» у нас как-то растворилось. Посыла на созидание, на творчество нет. Экзамены сдали — и хорошо. Не так?

— Я согласен с этим. А у нас — идеальные условия, чтобы формировать инженеров. У нас рядом комбинат. Рядом ЦЗЛ. Рядом проектно-конструкторские организации. Всё, формируй.

— Александр Николаевич, и всё-таки что бы вы пожелали ОТИ МИФИ в год юбилея?

— Если говорить о пожеланиях, я могу сказать: необходимо думать о будущем. Мы должны поработать для будущего нашего. На перспективу. Без этого ничего не будет…

Я понимаю, что зарплаты жалкие, но…

Пофигизм нужно убрать…

Что еще? Ничего я не могу пожелать. Всё пустое…

Беда в том, что приходят люди, далекие, абсолютно далекие от науки, от производства. И главное — неплохо устраиваются. На ведущие, ключевые позиции. Вот в чем дело… Это и наверху сейчас происходит, видно же всё. Сейчас пришла мода на менеджеров. А ведь менеджер — это пустое место, если он не опирается на реальный материальный мир. Он лишь обеспечивает более выгодные комбинации, но сегодня с позиции рубля, с позиции прибыли. А ведь во всех, даже капиталистических, странах, это как монозадача не воспринимается. Это лишь одна из задач. Развитие должно быть — вот что главное. Так вот о развитии, как мне кажется, у нас хорошо бы подумать… Ничего другого сказать не могу.

А так, хоть ве… Нет! Я не хочу сказать — хоть вешайся. Я все-таки, как тот еврей из анекдота, который варит яйца. Еврей покупал яйца по рублю десяток, варил вкрутую, потом продавал по десять копеек за штуку. Его спрашивали: «В чем выгода?» Он отвечал: «Как в чем? Бульон — мой. А во-вторых, я при деле…»

— Да здравствует бульон?

— Да-да… Когда я работал в ОКБ КИПиА, было предприятие, которое ставило задачи, мы разрабатывали, изготавливали на заводе 40. Везли, испытывали, а потом делали всю партию. Уникальные условия. Когда всё вместе, вот здесь. К нам приезжали Томск, Красноярск — завидовали. Всё было блестяще. И мы все это… профукали. И продолжаем.

— Возможно это как-то восстановить?

— Конечно! Но дело в том, что необходимо системное решение проблем повышения потенциала страны.

Я несколько лет назад написал директору о некоторых мерах по повышению потенциала «Маяка» за счет увеличения квалификации каждого человека. Где описал, что нужно сделать на уровне комбината, что нужно сделать на уровне завода, цеха, лаборатории, группы, бригады… Начиная с рабочего.

Восстановить надо техучебу. Причем ежемесячную, обязательную. И это должно быть записано в условиях трудового договора. Затем проводить ежегодные конференции по соответствующей тематике с выступлением ведущих специалистов. Всё лучшее со стороны должно привлекаться на комбинат. Необходимо и свои недостатки вскрывать. Обязательно.

— Кстати, заметил одну тенденцию: те производства, руководители которых думают о завтрашнем дне, стараются готовить молодых специалистов «под заказ». Например, на Первоуральском новотрубном заводе. А если наш институт будет готовить просто дипломированных выпускников, для комбината-то это не нужно. Нужны специалисты, а не «недоросли» с дипломами.

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Комбинат вместе с институтом может готовить тех, кого он хочет. Сил и денег для этого у комбината хватит.

Кононовский «бульон»

Есть такие люди, которым понятие «пенсионер» чуждо по определению.

Профессор Кононов из числа таких. Он по-прежнему энергичен, он по-прежнему не просто может, но и хочет приносить пользу. Это давным-давно стало его потребностью.

Вы думаете, он ограничивается своей преподавательской деятельностью? Как бы не так! Он «варит» несколько иной «бульон», чем тот, о котором рассказывал в анекдоте…

Мы, ряд ветеранов, объединились в сообщество «Эксперт». И мы регулярно собираемся, обсуждаем актуальные проблемы и готовим разные письма. Например, в свое время писали о проблеме завода 20.

Последние письма мы писали о необходимости строить Южно-Уральскую атомную станцию с реакторами на быстрых нейтронах.

А сейчас руководство страны провозгласило, что главная проблема в России — технология. А технология на «Маяке» развита больше, чем на каком-либо другом предприятии. Но нас игнорируют. Что это? Принципиальный подход против «Маяка»?

— Это по недомыслию? Или злой умысел?

— Да, я считаю, что умысел. В чем дело? Ну, например, что касается строительства атомной станции. Опять ищут место, где ее разместить.

Последнее наше письмо послано через губернатора Юревича (мы сначала Юревичу послали). От него послали Рогозину. Рогозин послал его пяти министрам. В том числе Кириенко, в экологию, регионам и т. д. Чтобы всем вместе обсудить и сообщить.

Они обсудили, сообщили и прислали пустой совершенно ответ. Даже не по сути вопроса письмо, а так, о чем-то вообще. Что вопрос о месте АЭС и времени разработки еще требует проработки. То есть как бы места нет. Хотя у нас здесь 300 миллионов прежних советских рублей истрачено. У нас же вся структура, инфраструктура сделана под АЭС. Дороги все проложены, котельная работает, пожарные есть, стройплощадка, где делают железобетонные изделия, бытовые есть, железная дорога. Всё есть.

— Но есть ли смысл возобновлять строительство на этом месте? Ведь столько лет прошло…

— Конечно есть! Мало того, наш проект постоянно пересматривался и всякий раз продлевался. Последнее продление и лицензия на строительство закончились в 2010 году. На этом самом месте. Там уже вырыто два котлована, под один блок даже бетонную подушку положили…

Вот мы написали вместе с Нижельским, Бурдаковым, Шевченко для конференции о возможности создания инновационного кластера у нас на территории. Я прочитал этот доклад на научной конференции МИФИ. На моем докладе от силы человек 10 сидело, все остальные ушли. В том числе все преподаватели ушли, им неинтересно об этом слушать. Один человек, из оставшихся там, сказал: «Слушай! Самый интересный доклад!» Речь идет не о том, интересно или неинтересно. Дело в том, что настолько нас приучили, что «ничего у вас не выйдет, ничто не воспринимается». Поэтому, когда говорят: «Люди такие»… Нет. Люди у нас обычные. Просто если вас каждый год прессуют, а прессование идет непрерывное, по всем статьям, начиная от аптеки, ЖКХ, на работе и т.д., то люди уже не верят в возможность решения очередных проблем.

И пока побеждает пофигизм: «Ничего этого не нужно. Это никак не связано с нашей жизнью…».

— По-моему, самое отвратительное, что удалось создать за последние 20 лет, это общество потребления. Точнее — общество с психологией тотального потребителя. Не созидателя. Это противоположные вещи.

— Совершенно верно.

— А ведь это структура, враждебная самому русскому менталитету.

— Точно.

— Творчество испокон веков было присуще русскому народу. Это одна из основных черт национального характера. И этот творческий посыл был во многом, включая и советский период истории. Творчество — это то, что из меня, изнутри наружу, а потребление — снаружи ко мне, мне, мне!

— Так вот в связи с этим я хочу сказать следующее. Надо, по крайней мере, дальнейший процесс оболванивания прекратить. А где-то и вспять повернуть. А у нас вся элита, вся вертикаль власти выстроена в соответствии с этой новой линией. Я пытался заметку в стенгазету институтскую поместить. О том, что надо вкалывать, что специалист — это совокупность профессионализма, порядочности и патриотизма. Что-то и еще там писал… Так и не взяли.

— Неактуально?

— Неактуально, да. Совершенно верно.

* * *

В одной из новостных программ российского телевидения есть рубрика «Интернет-видео дня», где показывают различные забавные (или не очень) сюжеты, снятые случайными операторами-любителями. И однажды там показали, как некий американец, судя по всему, не являющийся ни лесорубом, ни политтехнологом, решил спилить дерево, растущее около его дома. Ничтоже сумняшеся, он взял бензопилу и… Под самый корешок.

И дерево рухнуло, подмяв под себя добрую половину дома. Находилась ли в этот момент в той половине теща или налоговый инспектор, история умалчивает. Но это и не важно. Важно, что иногда возникает ощущение, что архитекторы российских реформ хорошо знают, как надо пилить такое большое дерево, как Россия, чтобы, рухнув, она не похоронила под собой полмира.

Да, сначала спиливаются крупные нижние ветви, затем ветви поменьше и повыше и так — до макушки, а затем от макушки чурбачками до состояния пня. Потом придет бульдозер и выковырнет никому не нужный пенек. А то вдруг он побеги даст…

Такое чувство, что ветви «образование», «наука», «здравоохранение», «армия» и другие, если еще и не спилены, то, по крайней мере, уже дрожат под ударами топора «лжереформаторов».

И вот здесь необходимо понять одну важную вещь: устоит ли Россия под ударами этих топоров, зависит от каждого. Каждый может стать той самой песчинкой на чаше весов, от которой зависит, в какую сторону этим самым весам склониться.

А вот на какой чаше весов ты находишься — выбор твоей персональной совести и ответственности.

Выбор, за который обязательно придется отвечать перед Судом, который вряд ли примет во внимание попытки самооправдания типа «все так делали», «время было такое», «что я один могу» и так далее…

…Да, наш собеседник просил меня не сосредоточиваться на его персоне, а больше рассказывать об институте, о коллегах, о науке, о конструкторском бюро, о перспективах «Маяка» и ОТИ МИФИ…

Об этом мы вам и рассказывали.

Потому что, говоря о лауреате Государственной премии, докторе наук, профессоре ОТИ МИФИ Александре Николаевиче Кононове, мы все равно говорили о его коллегах, о науке, о конструкторском бюро, о его работе на «Маяке» и в ОТИ МИФИ.

И о нем самом, конечно.

Просто потому, что в биографии человека, как в зеркале, отражается биография поколения и биография страны…

РЕКВИЕМ ПО КИНЕШЕМЦАМ

На нашем городском сайте www.ozersk74.ru среди посетителей порой развертываются нешуточные баталии. Особое место среди этих словесных перепалок занимает противостояние между, условно говоря, «городскими» и «заводскими».

Читаешь взаимные упреки и диву даешься: люди, о чем вы? Что вы делите? Чужой карман? Пресловутый «шоколад»? Как будто не в одном городе живем, не по одним улицам ходим, не одним воздухом дышим… Во многом это взаимное недопонимание происходит из-за исторически произошедшего разделения озерчан на два лагеря. И из-за нежелания узнать друг о друге побольше. Впрочем, если в годы «холодной войны» это еще было простительно, то сегодня уж — никак. Информации о том, как жили и работали создатели ядерного щита СССР (как рядовые, так и нерядовые), в наше время предостаточно. Есть откуда почерпнуть знания об Озёрске и «Маяке». А эти знания являются основой взаимного уважения…

Но такой информации слишком много не бывает.

В редакцию пришел Сергей Александрович СТЕПАНОВ, ветеран «Маяка». Приехал он в «Сороковку» с земляками-студентами в 1949 году из города Кинешма.

Всю трудовую жизнь Сергей Александрович посвятил комбинату.

А первые годы работы (1950—53) на заводе №25 запомнились далеко не только полученными 600 рентгенами…

Ветеран поделился с нами своими воспоминаниями.

* * *

29 августа 1949 года Советский Союз испытал атомную бомбу, продемонстрировав всему миру, что он тоже овладел ядерным оружием.

В тот же исторический день произошло событие масштаба районного. У здания Кинешемского химико-технологического техникума собрался студенческий отряд (в основном — комсомольцы) — 80 человек, отобранных по анкетным данным и по табелям успеваемости.

С.А.Степанов в 1949 году

Эти студенты должны были поехать продолжать учебу в открывающемся техникуме на Урале.

Студенты были первого, второго и третьего курсов.

Новый техникум должен был готовить кадры для секретного завода.

В Москву отряд прибыл 30 августа 1949 года на Казанский вокзал.

Сергей Александрович вспоминает:

— Ожидали несколько дней, когда поедем дальше. Предоставлены были сами себе, сопровождавшие нас товарищи хлопотали о билетах на поезд.

Я с другом, Леней Ушаковым, посетил выставку подарков Иосифу Виссарионовичу Сталину к его 70-летию, которая была размещена в Музее революции. Впечатление было сильное.

Позднее узнал, что многие из подарков — картины, ковры, фарфор, литье — Сталин передал Московскому государственному университету, который строился на Ленинских горах.

3 сентября погрузились в новейшие ГДР-овские цельнометаллические вагоны: комфортные и очень чистые.

8 сентября прибыли в Челябинск. С вокзала нас препроводили на улицу Торговую, 66, где размещалось что-то вроде перевалочной базы.

Оттуда привезли нас в Кыштым, а из Кыштыма всех кинешемцев на «коломбине» сразу же — в пионерский лагерь на озере Акакуль. Поселили нас в пионерских дачах. Место очень красивое. Погода хорошая. Золотая осень.

Через несколько дней в лагерь привезли студентов из Горького, Дзержинска, Пензы, Костромы и других городов. Обстановка стала веселой и шумной.

В лагере были спортивные площадки, хорошая библиотека, вечером — танцы. В озере ловили раков, жгли костры…

Первыми вывезли в город студентов-четверокурсников: химиков, механиков, киповцев.

Поселили в доме №14 по проспекту Сталина (ныне проспект Ленина — прим. авт.). На первом этаже — два зала. В этих залах уже стояли койки. По 80 человек в зале.

Начались организационные мероприятия.

Химикам в ЦЗЛ читали лекции, оформлялись пропуска на объект (хозяйство Громова). В начале ноября стали ездить на промплощадку.

Нам лекции читали работники завода. Технику безопасности читал начальник ТБ Черевань. Химоборудование и детали машин — главный механик Сопельняк. Химию радиоактивных элементов — начальник лаборатории (не помню его фамилию), контрольно-измерительные приборы — Юрий Александрович Михайлов, по режиму и секретности — работники из 1-го отдела.

Выдали нам талоны на спецпитание по 13 руб.

Обедали в 1-й столовой — двое на один талон. Стало легче жить.

В декабре переселили на третий этаж строившейся на Привокзальной площади гостиницы. По три человека в комнате. В каждой комнате был водопровод и раковина, электрическая розетка.

Жили — Зимин Ю., Соколов П. и я. Рядом — Соловьев Б., Шашков Б., Веселов Б.

Староста Герман Николаевич Веселов был старше всех, заботился и хлопотал за нас. Добивался материальной помощи, когда было лихо: учеба закончена, стипендии уже нет, а зарплаты еще нет, так как пока к работе не приступили… Он был для нас авторитетом и советчиком. Когда стали работать, он и тогда нас не забывал.

Когда читали лекции, записи делать было запрещено. Запрещено было рассказывать о своем рабочем месте и о технологическом режиме даже ребятам, с которыми жили.

В декабре 1949 года стали возить на завод. Всех распределили по разным службам и сменам. Началась преддипломная практика. На пультах управления, на своих будущих рабочих местах.

Изучали технологический процесс. По ходу практики готовили дипломные проекты.

Практику закончили в конце июля 1950 г.

Защита проекта проходила в кабинете Громова и в его присутствии.

Наверное, по ходу защиты он продумал, кого куда поставить. Защитились все 24 человека, причем на «4» и «5».

Защита состоялась 7 и 8 августа. А 16 сентября был подписан приказ, и с этого же числа пошел наш рабочий стаж.

Трудиться стали на знакомых нам рабочих местах.

Характер работы заключался в ведении технологического процесса: из рабочего раствора с растворенными облученными урановыми блочками должны были выделить нужное и ненужное.

В первую очередь отделяли так называемые осколки сильно активные, затем отделялась осажденная отфильтрованная соль урана.

Последняя часть процесса заключалась в уменьшении объема раствора, содержащего основной элемент.

Весь процесс был радиоактивен: продукты, аппаратура, трубопроводы, места отбора проб…

Кстати, Александр Иванович Громов работал в отделении получения и выдачи конечного продукта. Объем конечного продукта доводился до нескольких литров и заливался в бутыль. Эти бутыли переносили на руках, прижимая к груди… За время работы Громов получил около 800 рентген. Это огромная доза! Он назвал мне ее уже в конце своей жизни, будучи совсем больным…

Ребята приняли очень большие дозы. Их работу можно назвать подвигом и сравнить с подвигом бойцов-панфиловцев, которые пали в бою, но врага не пропустили. И работники «Маяка» так же приняли на себя удар — сильнейшее облучение, но выполнили свой долг.

Перефразируя слова Маяковского, можно сказать:

Нам наплевать на бронзы многопудье,

Нам наплевать на мраморную слизь!

Сочтемся славою, ведь мы свои же люди,

Пускай нам общим памятником будет

Заряд, который обеспечивает мир!

По велению сердца и по долгу памяти считаю необходимым говорить о кинешемцах операторах-техниках, работавших в хозяйстве Громова в труднейших условиях и принявших на себя очень большие дозы облучения. Они выполнили свой долг и обеспечили овладение атомной бомбой и создание ядерного щита. Жизнь многих из них была трудна, и далеко не все прожили столько, сколько могли бы…

Работая на химкомбинате многие из нас получили профзаболевание и инвалидность в связи с переоблучением. Хотя были и те, кто не имел официально зафиксированных диагнозов, связанных с производством.

В свою очередь все данные о профбольных и их лечении дали богатейший материал в виде историй болезни и причин смерти переоблученных и профбольных. Эти данные до сих пор являются материалом для изучения, для чьих-то кандидатских и докторских…

Вот имена тех, кто, не жалея себя, выполнял долг:

Валентин Бабошин, Евгений Бойков, Рафаил Веселов, Вениамин Зайцев, Александр Иванов, Павел Киселев, Гарик Маркин, Александр Сапогов, Нина Шашкова, Николай Яковлев, Борис Веселов, Герман Веселов, Александр Громов, Юрий Зимин, Алик Каликин, Лев Пепешин, Владимир Сизов, Борис Шашков, Виктор Шорохов, Леверий Кузнецов.

Я, Сергей Степанов, ветеран труда, ветеран атомной промышленности, инвалид II группы по профзаболеванию, буду их помнить, пока живу…

* * *

— Трудовая деятельность на химкомбинате «Маяк» для нас, выпускников IV курса ЮУПТ, началась 16 сентября 1950 года.

«На работу славную, на дела хорошие» на хозяйство Громова прибыл паренек…

И был назначен на должность техника химика-технолога.

Мое рабочее место — пульт управления в отделении №6.

Обстановка была мне знакома: я тут проходил преддипломную практику.

Рабочий персонал — в основном, незамужние, красивые молодые девушки.

Начальник смены — Зоя Макарова, потом был Володя Паков, кстати, выпускник Кинешемского химического техникума 1948 года.

Операторы Валя Мордвина (Чурова), Зина Комиссарова, Лида Мухина (фамилия мужа), Маша Николаева, Лида Иванова (фамилия мужа). Дежурные киповцы Вера Колоскова (Тихонова), Рита Лукашевич…

Девушки-операторы управляли технологическим процессом. На пульте была изображена условная аппаратная схема, где были ключи вентилей (ключами давали команды открыть вентиль или закрыть).

Принимали продукт (раствор) из соседнего отделения в аппарат (реактор). В мерном отделении на +20 (мерное хозяйство находилось на высоте 20 метров — прим. авт.) заказывали раствор-осадитель. Проводилась реакция осаждения, и далее — фильтрация. Полученные растворы передавали в следующее отделение — отделение №7. Раствор, содержащий уран, передавали в отстойники для снижения радиоактивности осколков.

Работа операторов была не из легких. Особенно тяжело было работать женщинам.

«Сороковская» медицина была не на высоте. Ничем нельзя объяснить то, что на таком производстве работали беременные женщины.

Например, будучи беременной, в отделении работала оператор Лида Мухина. В 1951 году получила декретный отпуск за неделю до родов и вышла на работу через два с половиной месяца после родов. И работала там же, оставаясь кормящей матерью…

О работе женщин на реакторе рассказал писатель — челябинец А.К.Белозерцев в статье, опубликованной в газете «Правда» 30 августа 2012 года.

Ехал он в поезде в Крым. Познакомился с женщиной из Озёрска. Она упомянула, что в пятидесятом году работала на реакторе. На вопрос писателя, видела ли она Курчатова или Берию, ответила, что видела обоих. Она была тогда в положении, и Берия, обратив на нее внимание, спросил у директора: «Вы бы оставили здесь работать свою жену в такой ситуации?» Директор ответил, что заменить некем. «Сегодня же найдите ей другую работу!» — распорядился Лаврентий Павлович. На следующий день она уже работала на вспомогательном участке. «Я стала легендой „Маяка“, так как сам Берия позаботился о моем ребенке», — вспоминала женщина. Это была Анна Николаевна Винокурова. Ей на момент рассказа было уже за 80 лет. Она в свое время поведала эту историю Владимиру Фокеевичу Коровину, ветерану «Маяка».

В период обкатки технологического оборудования, пуска и наладки в отделении №6 работала и практически руководила всем этим Екатерина Ивановна Сапрыкина, очень грамотная и ответственная как специалист. Длительное время работала в техотделе завода. В 1950 году руководила преддипломной практикой студентов Степанова, Ушакова, Шашкова. Водила нас по всей технологической цепочке, аппаратура тогда была в рабочем режиме.

Для нее это было нелегко, так как была она в предродовом состоянии. Диплом мы защитили успешно, за что были ей благодарны.

* * *

— С девушками отделения работать было легко. Девушки спокойные и доброжелательные. Они охотно помогали в случае необходимости.

Вот Валя Мордвина на хозяйстве Громова работала с 1949 года, после окончания Щелковского техникума, оператором в отделении №6. Очень ответственная девушка. Отлично вела технологический процесс, общительная, дружелюбная, всегда готовая прийти на помощь, когда надо, подстраховывала, очень спортивная девушка, хорошо каталась на коньках, лыжница. Про таких говорят на Руси «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».

В 1951 году вышла замуж, а в 1952 году родила дочь.

В декретном отпуске была месяц, через месяц после родов вышла на работу.

Лида Иванова окончила Щелковский техникум, работала в отделении №5 оператором, как и многие, работала немного, перевели в энергоцех.

Маша Николаева (по мужу Шорохова) закончила Щелковский техникум, проходила подготовку в Москве, на хозяйстве Громова работала с 1951 года.

Зина Косолапова, Тамара Смирнова, Люда Смирнова работали недолго, переводились в другие места, наверное, из-за полученной дозы переоблучения.

Лида Мухина — блокадница. Зимой 1941 года Лида стала сиротой, мать и младший брат умерли в дни блокады Ленинграда. Девочку эвакуировали в Костромскую область. Старшая сестра осталась в Ленинграде. Лиду определили в детдом. В 1949 году она окончила Костромской индустриальный техникум и в том же году прибыла работать на хозяйство Громова. Теперь живет одна, помогает дочери. Дочь больна — ее почки были поражены еще в утробе матери.

Киповцы Вера Колоскова и Рита Лукашевич добросовестно относились к своей работе. Тщательно следили за исправностью приборов. Самые большие хлопоты доставляли сигнализаторы наполнения.

Неисправность сигнализатора может создать аварийную ситуацию, особенно на фильтрах при сливании раствора в чашу фильтра. Перелив активного раствора через фильтр в каньон приводит к переоблучению тех, кто убирает разлив.

В моей практике был разлив раствора с высокой активностью из-за аварии на трубопроводе выдачи раствора в Карачай.

До конца дневной смены устранить разлив не удалось. Убирали аппаратчица, оператор (я) и даже начальник смены. Но заступающий начальник смены смену не принял. Мне пришлось остаться на вторую смену в ночь. Получил переоблучение 25 рентген (а доза в 10 рентген была уже наказуема: за нее уже понижали или вовсе снимали премию).

На опасных и вредных работах трудились женщины — бывшие заключенные, досрочно освобожденные или по соглашению.

Самые трудные условия труда были в период пуска. Было много неполадок, технология была совершенно неизвестна, так как все было впервые…

* * *

— В сороковые годы был восьмичасовой рабочий день. Без обеденного перерыва. Давали талоны спецпитания, на которые можно было пообедать и в заводской столовой, и в столовых города. Обедали перед сменой или после.

После ночной смены обедать не могли, так как в столовой работал только буфет, куда забегали, обменивали спецталоны на то, что было в наличии: печенье, конфеты, колбасу, шоколад… Отсюда и появилось прозвище «шоколадницы». Парни брали колбасу и консервы.

Шестичасовой рабочий день был введен в 1952 году. Работники получали большие дозы облучения. Выводились с завода в чистые условия с величиной в 300, 400 и даже 700 и более рентген. Моя доза была 625 рентген.

За те три года, когда я здесь работал, прошла большая смена персонала. Начальниками отделения побывали Трегубов, Пащенко, Чечетин, Евсиков. Начальниками смены были Володя Паков, Зоя Макарова, Розалия Переходина, Люба Ненартович, Миша Токмаков, Женя Микерин.

Тяжелой была работа спецаппаратчиков. Для смены фильтровального полотна работали здоровые и сильные мужчины: Володя Борсегов, Миша Пижов, Костя Каменев, Коля Егоров. Замена длилась несколько минут под контролем начальника смены и дозиметристов (это были Михаил Келиманович Сандрацкий и Александр Львович Лившиц).

Спецаппаратчиков одевали в прорезиненные комбинезоны, надевали фартук, шлем, рукавицы. Открывалась чугунная дверь, рабочий стальным крючком зацеплял толстый резиновый шланг — рывок! — шланг, как змея, летит к стене каньона. Полотно диаметром в три метра сворачивали вчетверо, как блин, потом с помощником заталкивали в крафтмешок, на плечо — и на кару.

Спецаппаратчики уходят в санпропускник, так как ими выполняется только одна замена в смену: больше работать нельзя.

* * *

— Трудовые будни. Обыкновенная работа. Рабочий ритм определялся строгим соблюдением технологической дисциплины. Всё отражалось в рабочей карте. Время приема продукта в реактор, проведение реакции, получение пульпы, фильтрация и выдача полученных растворов в следующее отделение или в отстойники. Всё это фиксировалось в рабочем листе.

Трудовая оценка работника: строгое соблюдение технологического режима, строгое соблюдение по времени, строгое соблюдение правил техники безопасности…

Оценка труда — обязанность начальника смены и начальника отделения. Порицание или доброе слово — за начальником смены.

Среди начальников смены выделялся Евгений Ильич Микерин. Период работы с ним запомнился спокойным климатом в смене.

Кстати, коллективные выходы на природу в выходные дни — его инициатива.

На лодочной станции около стадиона в парке брали лодки, переправлялись на Второй мыс. Брали с собой продукты, отдыхали… Фотографировались. Правда, без особого афиширования.

Надо заметить, что такие мероприятия стали возможны, когда в отделение пришли парни-инженеры — Михаил Токмаков и Владимир Константинов. Тогда же и девушкам стало работать лучше.

Характерная черта того времени: полгорода еще жили в деревянных общежитиях на ДОКе, но уже были построены и стадион с хорошими трибунами, и клуб им. Ленинского комсомола, и кинотеатр «30 лет Октября».

Было хорошее продовольственное снабжение. Деньги по атомному проекту были, их не жалели: стране нужна была бомба.

Забота о работниках завода 817 и жителях города была великая…

* * *

— Дома на проспекте Сталина тогда имели другую нумерацию: от столовой №1 в сторону озера. Напротив столовой, чуть вправо — автохозяйство, а далее — пожарное депо. По правилам градостроительства пожарные депо строили на окраине, так же, как автохозяйство. Тогда здесь и была та самая окраина города…

По стороне автохозяйства и депо было построено несколько двухэтажных кирпичных домов. Далее уже было трехэтажное здание гостиницы, которое замыкало площадь.

В конце ноября 1949 года третий этаж был уже готов, и туда переселили из дома №14 кинешемцев-химиков. Так здесь «обосновалось» студенческое общежитие политехникума и просуществовало до 1952 года, когда было построено отдельное общежитие для студентов, куда они и переехали. В освободившемся здании открылась центральная гостиница. А изначально нас здесь расселили по три человека в комнате. Пришло время продолжать учебу, изучать спецпредметы.

Стали ездить на завод. Автобусы отходили от здания вокзала.

Проспект Сталина выходил на площадь. От вокзала утром отправлялся поезд на промплощадку под контролем солдат охраны. Остановки у завода №156, далее — у завода №25 и — в депо. Обратно ездили на автобусах. Напротив дома №14 находилось первое здание заводоуправления. Это, кстати, отмечено мемориальной доской. (Сегодня это пр. Ленина, 40 — прим. авт.)

В 1949 году по обе стороны проспекта Сталина были общежития в домах №№16, 17, 18, 19, 20, 21, 29, а в доме №31 располагался «сороковский» КГБ.

В 1949 году было автобусное сообщение: от заводоуправления на промплощадку несколько маршрутов, по хозяйствам.

Было сообщение и с Татышем. На работу — бесплатно, по городу — платно. Первые городские автобусы — маршрут №1 (ходил по городу до ЦПКиО) и маршрут №2 от (вокзала до Татыша). На Татыше был хороший промтоварный магазин.

Городской универмаг был очень внушительный: два этажа, два крыла… Была одежда, в том числе верхняя, мужская, женская, обувь всякая, белье, ткани.

В подвальном помещении была почта, принимали посылки. Посылали одежду, обувь, тетради общие, школьные, конфеты, папиросы, махорку. Посылки приносили на почту открытыми, а после досмотра заколачивали и принимали.

Мы тоже получали посылки, что дома забыли взять.

В одну из прогулок дошли по проспекту Сталина до берега, а там такой прекрасный вид на озеро и на горы! Погода — ясная, видимость — прекрасная…

По берегу озера были установлены чугунные решетки (напоминало наш бульвар на набережной Волги). Площадка была тщательно разровнена, к воде вели мраморные ступеньки.

Справа от площадки было дугообразное обрамление берега со сходом к воде (сохранилось оно и до сих пор).

Когда в двухтысячных делали реконструкцию главной части площадки, один из руководителей работ рассказал, что во время пребывания Берии в городе, он и Музруков прогуливались до озера. Лаврентию Павловичу очень понравилась набережная. Музруков тогда спросил: «Что, красиво?». Берия согласился, что очень.

Хорошо запомнился день 7 ноября 1949 г. Погода была очень теплая. Юра Зимин, Павел Соколов и я после посещения столовой пошли гулять. Обстановка тихая, спокойная. Пьяных не было. Мы пошли по улице, которая тогда называлась Новая (ныне Блюхера — прим. авт.). Улица была застроена двухэтажными кирпичными и деревянными домами. На эту улицу выходили с двух сторон: проспект Берии (в районе домов №11 и №12) и начало улицы Пушкина.

Вышли мы к первому в городе кинотеатру — «30 лет Октября». Это одноэтажное деревянное здание с большим залом, человек на триста, а может и более, было открыто в 1947 году. В просторном фойе запомнилась большая картина «Мао посетил Сталина». Недалеко были крупные торговые точки.

Промтоварный строителей славился хорошим ассортиментом: здесь была верхняя летняя и зимняя мужская и женская одежда и многое другое.

Недалеко от строительного магазина был клуб офицеров. Он был закрытого типа. Мы туда не ходили.

В том районе был еще один магазин. Он назывался «смешанный». Там товары были всякие, от колбасы до рубашек. (На этом месте сейчас здание соцзащиты, Космонавтов, 20).

Были в той стороне и самые настоящие землянки. Говорили, что там жили немцы из Поволжья.

Улица Новая заканчивалась у озера. На берегу находился парткабинет строителей. Там проводили семинары, лекции для политинформаторов, но это было уже в шестидесятых. Посещали этот кабинет и любители бильярда.

Надо поподробнее написать об отличном парке того времени и о сооружениях, которые были построены к тому времени.

Самое главное — это стадион и футбольное поле. Само поле было сделано с высоким качеством, известные в городе игроки говорили, что на таком поле было приятно играть. Очень хорошие трибуны, многоярусные на западной стороне поля (заходящее солнце не мешало игрокам).

Поле опоясывала хорошая легкоатлетическая беговая дорожка. На противоположной стороне был построен трехэтажный спортивный комплекс для занятий различных секций: легкой и тяжелой атлетики, гимнастики и многих других видов спорта. Зимой поле заливали под каток.

Каток был популярен, была хорошая спортивная база, давали коньки и лыжи в прокат. На каток приходили всей сменой. Я катался от сугроба до сугроба или с кем-нибудь за руку. Самостоятельно катался так себе — последствия военного времени и бедноты.

На футбольном поле постоянно что-то происходило, шли тренировки футбольных команд или других секций. Занимались на поле и атлеты других видов спорта. Проводились матчи командного первенства. Один ветеран-футболист сказал, что бывал на стадионе и Игорь Васильевич Курчатов. Были в городе хорошие команды: «Авангард», «Буревестник», «Динамо», «Турист», «Торпедо», «Локомотив» и другие.

Немало было хороших игроков: Володя Плеханов, Алик Яковлев, Федор Кнутов, Юрий Брусков, Володя Синицын, Витя Измалков (по кличке «Арматура», хороший защитник был), Филипп Верхоломов. Много было. Всех не знал, да и не перечислишь.

Необходимо вспомнить большой праздник на стадионе по случаю приезда министра Средмаша М. Г. Первухина, приехала хорошая популярная певица, был прекрасный концерт, работали буфеты, шла торговля с лотков…

Хорошо работала лодочная станция, лодки предоставлялись без ограничения времени по предъявлении удостоверения личности. Лодки были большие, на несколько человек. Брали с собой кое-что из провианта, мячи, ракетки и переправлялись к другому берегу. Костров за ненадобностью не разводили.

Был еще один маршрут: от стадиона по берегу на полуостров. Там — поляна и большие деревья. Эти мероприятия проводили коллективом под руководством начальника смены.

В парке была хорошая танцплощадка. Желающих собиралось много. Работал летний ресторан, который был очень популярен. Кстати, скандалов и драк я там не припомню.

В пятидесятые годы был открыт летний кинотеатр.

Кстати, киносеть уже тогда была широкая: «30 лет Октября», клуб им. Ленинского комсомола, «Родина».

К концу 1950-х в Озёрске уже было несколько домов культуры и три кинотеатра: «Родина», им. Маяковского и «Летний». А в 1961 открылся первый в городе широкоэкранный кинотеатр «Мир».

В те годы заботились о высоком культурном уровне досуга жителей города…

* * *

— В заключение немного лирики.

«Девушки, молоденьки, милые, откуда вы?»

«А мы „сороковские“, все с хозяйства Громова…»

Честь и хвала девушкам, которые отдали самые лучшие, юные годы главному делу для судьбы страны, ее безопасности. Работали в трудные сороковые годы (1948-й, 1949-й, 1950-й) на хозяйстве Громова. Накапливали граммы плутония, обеспечивали создание атомной бомбы и ее испытания.

Среди них были:

Катя Бровкова, Тоня Белова, Люба Гурьянова, Лида Иванова, Римма Дурандина, Вера Колоскова, Зина Комиссарова, Рита Лукашевич, Зоя Макарова, Тоня Ошоева, Настя Шелепова, Валя Мордвина, Лида Мухина, Маша Николаева, Люба Ненартович, Розалия Переходина, Инна Размахова, Тамара Смирнова, Таня Сметанина, Рая Иванова, Лида Клюквина, Нина Клюева, Вера Пепешина.

Я не всех знаю, кто в те годы работал на хозяйстве Громова в одну смену со мной, тем более в других сменах. И из перечисленных не могу знать обо всех, кто сейчас живет в Озёрске или уехал.

Но всем, кто жив, — доброго здоровья, честь и слава и долгих лет жизни.

И вечная память тем, кого уже с нами нет, Царство им Небесное и вечный покой…

P.S. В августе 2016 года Сергея Александровича не стало. К счастью, он успел увидеть первое издание книги «Сороковка» без грима», куда вошел этот очерк. Ему очень хотелось оставить добрую память о своих земляках-кинешемцах, которые, не щадя своего здоровья (а порой и жизни), трудились над созданием ядерного щита нашей страны, того самого щита, благодаря которому Россия всё еще — суверенное государство…

НАСТОЯЩИЕ

Белецкий Владимир Семенович

Завгородний Петр Михайлович

Коваленко Иван Дмитриевич

Луговой Александр Степанович

Новорок Василий Федорович

Нугаев Мавлит

Фельдман Анатолий Беркович

Худяков Василий Иванович

Яремчук Павел Федорович

В ноябре 2003 года исполнилось 55 лет со дня основания военно-строительных частей Советской Армии.

Кроме того, для некоторых сегодняшних озерчан с этим юбилеем связана еще одна круглая дата: 40 лет с момента призыва в эти самые части, строившие в том числе и химкомбинат «Маяк» (который сегодня носит пышное название ФГУП ПО «Маяк»).

Герои для этой передачи нашлись необычные. Впрочем, все больше убеждаюсь, что обычное — это плохо рассмотренное необычное. В этом смысле журналистика сродни археологии. И заблуждаются те, кто считает журналистику «фабрикой новостей». Только ради новостей не стоит даже батарейки в диктофон вставлять…

Давайте побываем на встрече сослуживцев, послушаем, о чем они вспоминают, но для начала познакомимся3.

— Луговой Александр Степанович. Служил здесь в военно-строительных частях. После службы остался в Озёрске и всю жизнь работаю на станции юных техников.

— Яремчук Павел Федорович. Призывался с Кривого Рога. После демобилизации работал водителем. Сейчас на пенсии, работаю в службе безопасности, охранником. Всё.

— Я Худяков Василий Иванович, 1944 года рождения. Призывался, как все, в 1963 году, демобилизовался в 1966-м. В армии и сейчас работаю в УАТ ЮУС, водителем. Всё. Чего еще скажу?

— Завгородний Петр Михайлович. Работаю в городском автохозяйстве водителем. Уже 37 лет. Как после армии сразу поступил — и вот до сих пор. Пассажироперевозки. В последнее время — на междугородке. Как говорится, жизнь свою обустроил.

— Нугаев Мавлит. Сейчас работаю в службе безопасности. Тоже здесь служил три года. Бульдозеристом всю жизнь работал. Сначала — на промплощадке. В УМ-1. Потом перешел в УМ-2. Год на пенсии. Сейчас охраняю, где раньше был УМ-1, технику. Пока работаю. Пока здоровье есть, буду работать, конечно.

— Белецкий Владимир Семенович. Этого же призыва. Призывался с Кривого Рога. Всю жизнь проработал электриком. Электромонтажником. На разных должностях. И сейчас работаю. В МСУ-71.

— Я рядовой в отставке, Новорок Василий Федорович. Я где работаю? Мои друзья, сослуживцы, все пошли как-то по своей стезе: механизаторы, водители. Почти все. А вот мы с Луговым и Фельдманом немножко в другую пошли сферу. Виноват в том, что я остался здесь и кем я работаю, Луговой Александр Степанович. Он меня решил здесь оставить, и оставить фотографом в Доме пионеров. В армии я занимался немного фотографией, вот их снимал в армии, и он говорит: «Давай-ка оставайся здесь». Я говорю: «Да ты что! Я — детей учить? Какой я педагог? Я вообще в этом деле…» А он: «Да чего ты боишься, господи, почитаешь, поучишься немножко…» И так я остался здесь, в этом городе, в Доме пионеров учил ребят фотографии. С 1967 года по… Какой, Сань?.. По 1970 год. Потом я ушел, меня пригласили на стройку работать фотографом. С 1970 года до этих пор я работаю фотографом на ордена Трудового Красного Знамени ЗАО ЮУС. (Раздается чей-то ехидный вопрос: «Ну, наверное, зарплата большая…») О-о-очень большая. (Дружный хохот.)

— Коваленко Иван Дмитриевич. 1966 года призыва… Ой! 63-го года призыва, конечно, в 66-м демобилизовались… Были здесь, работали. В Казахстане работали. Во время службы нас в Казахстан посылали. Там тогда устанавливали межконтинентальные ракеты. Мы там котлованы засыпали, дороги делали. От строительства ездили. Это Целиноградская область, Державинский район. Работали по точкам, там точек очень много было. Делали, как говорится, щит для Родины. Потом опять же сюда вернулись. Вот здесь и остались и работаем. На пенсии сейчас. Конечно, пенсия маловата, но… У нас правительству платить нам нечем… Да, говорят, денег нет… Да ладно, проживем уж как-нибудь, господи…

— Я Фельдман Анатолий Беркович. Призывался с Житомирской области. И вот сегодняшняя встреча так меня потрясла, честно говоря… Я обычно не волнуюсь, а тут что-то разволновался… Хотелось бы сказать огромное спасибо Александру Луговому за то, что он всех нас тут собрал. Я хочу напомнить, что Александра Степановича знают в городе, он очень крупная фигура. Он мастер спорта международного класса по судомодельному спорту, человек скромный… Я просто решил другим напомнить, может, кто-то не знает… А призывался я, как все… Помню, как сейчас, шла большая колонна, и женщина на украинском языке говорила так: «Куды ж вы идетэ, хлопци, кто ж з вас вернэться до дому…» Конечно, слова эти потрясли, я вот их сейчас вспомнил, через сорок лет… Безусловно, не все вернулись домой… Да, дело в том, что я закончил строительное училище, и в военкомате мне дали возможность выбрать, в каких войсках служить. Естественно, попросился в строительные. Но не ожидал, что здесь такой большой фронт работ, большие объемы, большие площади… Я помню, когда первый раз зашел в здание, меня все это потрясло… Поскольку я был отделочник, естественно, занимался отделочными работами. И, честно говоря, горжусь тем, что принимал участие в сдаче таких крупных, мощных объектов. Какая-то часть работы там и моя есть. Все друзья, сослуживцы говорили о том, что, безусловно, должно быть что-то сделано и для нас, для тех, кто принимал участие в работах, связанных с 1957 годом и так далее… Почему? Потому, что многие уже вышли на пенсию и, откровенно говоря, пенсия, конечно, маловата. Я считаю, что для города было что-то мной сделано. (Сам я в настоящее время — международный арбитр по шашкам, вице-президент международной федерации шашек, сужу главным судьей чемпионаты мира, Европы, России и так далее… У меня очень хорошие ученики. Хочу отметить, что наши ученицы давно вышли за пределы области, России. На протяжении тридцати лет выступают на всех крупнейших соревнованиях). Хотелось бы, безусловно, пожелать всем моим сослуживцам доброго здоровья, и, вообще, спасибо им всем за такие интересные рассказы. Я очень много узнал сегодня впервые, кое-что вспомнил, естественно, всем благодарен…

* * *

Что ж, теперь самое время и нам узнать о том, чем занимались военные строители 1963-го года призыва, о чем вспоминали они спустя сорок лет…

«Грязное дело»

А.С.Луговой: Сорок лет назад, в декабре 1963 года, мы были призваны из разных мест Советского Союза на службу в военно-строительные части города Челябинска-40. Попали мы в воинскую часть 14078 для прохождения учебного карантина (курс молодого бойца). Но в чем он заключался, этот курс? Это значит строевая подготовка, это значит политзанятия. Несмотря на то, что нас готовили для работы на стройплощадке химкомбината, нам, в общем-то, о технике безопасности не говорили. А ведь надо было в первую очередь сказать: «Люди, оберегайтесь вы где-либо спать, куда-либо ходить. Куда не дозволено». В этом смысле мы были не подготовлены. И когда нас уже направили в отряд, в полк 25763 (потом он был преобразован в 301-й ВСО), большинство из нас попало в УМР, так как мы были механизаторы (3-я рота). Командиром роты у нас был Понукалин Николай Михайлович, потом — Кретов Иван Захарович, зам. командира по политчасти был Антонюк Георгий Григорьевич. Этих людей уже давно нет. Направили нас работать в разные места, на разные участки. Вот я был в УМ-1. Так как я работал слесарем (до армии), я ремонтировал технику: бульдозеры, экскаваторы. Потом пересел на бульдозер. Работал бульдозеристом. Нашему призыву досталось работать в мертвой зоне, там, где прошел след. Вели водовод. От 37-го завода (235-й, 37-й). Помните, да? И вот, представляете, мертвая зона, где стоят мертвые березы (подойдешь, ногой толкнешь — она тут же падает). Грязь несусветная там была. И вот нас, молодых… Вот в этой грязи мы проработали три года.

— Давайте уточним, какую грязь вы имеете в виду.

А.С.Луговой: Радиационную грязь. След, понимаете? Люди, которые там работали чуть раньше нас, они получили льготы там какие-то, да? Мы опоздали, в общем-то, на год. На год опоздали. А делали мы то же самое. Понимаете? И среди нас уже многих нет. Это… Хомич Иван — один из первых ушел. Потом Дима Аврамчук. Он прожил-то лет тридцать всего лишь… Вы понимаете, это все связано было с производством. Ну, мы-то, ладно, по-русски умели говорить. А вот призывали ребят с Казахстана, с Узбекистана, они по-русски-то говорить… А их в эту грязь направляли… А что такое солдат? Ему бы поесть да поспать. Работать они на таком морозе не привыкли, естественно, искали теплые места, где можно было бы отдохнуть. И вот их с коллекторов везде, с труб снимали… Надо же было людям объяснять, чем это вредно все.

И.Д.Коваленко: На них пыль осаждалась вся, вот эта радиация, а люди-то действительно… Солдату тепло там, трубы-то теплые. Зашли, спят. Там, может быть, допуска было где-то час-полтора, а люди спали там по два часа, по три. А то и весь день курили там, сидели… Вот «хватали»… А нормы, между прочим, занижали. Солдаты же… Нам так командиры и говорили: «Вы призваны сюда работать, а не строевой заниматься…»

В.Ф.Новорок: Дешевая рабочая сила.

И.Д.Коваленко: Да, дешевая сила рабочая была. Куда хотели нас, туда и кидали. И говорили, что тут чисто. Так было всё время. Даже вот та женщина (она раньше работала дозиметристом, проверяла нас), по радио по местному выступала — в прошлом году, по-моему, — и говорила, что их заставляли занижать нормы. А ежели будут говорить правду, значит, выгонят с работы. До пенсии не доживут. Всё. А солдат просто гнали, куда хотели. Как и сейчас говорят, что везде чисто. Где чисто-то? Кто не знает — конечно. Люди верят, что мы, действительно, в чистом месте находимся. А вообще-то город… С ХДМа возят автобусы наши, МСУ-71, проверяют дозиметристы на КПП на выезд, там допуску почти нету. Грязно. А говорят, на ХДМе чисто. Где же чисто-то? По местному радио каждый раз этот, с химкомбината, выступает, я не знаю фамилию его… Постоянно кричит: «У нас чисто, вообще чисто…» Вот мы с Пашей год почти засыпали Карачай. Тогда вообще там… Сейчас хоть построили что-то, машины ремонтировать… А раньше не было. Были у нас слесаря и своими руками все делали. Откручивали, закручивали… Хватали… А кто нам что сделал? Пенсия, как она есть у всех, так и есть. Примерно две тысячи. У всех. Больше — нет. Люди, кто ездил на чернобыльскую аварию, неделю там пробыл — ему льготы всякие есть. Мы год засыпали Карачай, самое грязное место на планете, — нам никаких льгот нету. По сей день. Хотя я ветеран труда, ветеран атомной промышленности, а что эти бумажки дают?

В.Ф.Новорок: Я хочу сказать, что, во-первых, мы служили три года, и служили в таком месте! Спали, служили, жили… 301-й ВСО — это был полк, где постоянная грязь, на промплощадке. Кто знает, это было за КПП… Все знают, да. Три года мы служили, рыбу ловили на гвозди в озере… Как его… Кызылташ, да. Ну, посмотрим — обратно бросим. Был такой случай однажды… Я работал на компрессоре. Есть такая машина, хорошая машина, мне понравилась она. (Смех.) Три года я на ней проработал. Работали тоже везде. По всем площадкам нас возили и так далее… Одно место было, привезли на могильник. Сейчас-то я знаю, что это могильник, раньше не знали этого. Ночь, вторая смена. Нас привезли, солдат, которые копали. Я завел свою машину, они взяли молотки отбойные, копают. Я сижу возле костра, греюсь. Вдруг едет машина, три мужика гражданских, в белых комбинезонах: «Что делаете?» — «Работаем». — «Кто послал?» — «Прораб (или инженер, не помню)». — «Бегом отсюда, чтоб духу не было здесь!» Там допуска не было вообще! А нас туда послали работать. Вот такие были случаи. Да в любом месте, где мы только ни работали, везде были допуска. Нам об этом никто ничего не говорил.

А.С.Луговой: 156-й завод. Попало мне счастье такое — засыпать могильники. Вася, ты там тоже работал, помнишь? Я — на бульдозере. Там смена была — пятнадцать минут. Придешь, первая смена — моя, завел и ушел. Вторая смена приходит: садится машинист, три раза толкнул — уходит. Вот в таких условиях мы работали. Понимаете? Давали нам кассеты, но куда эти кассеты шли — непонятно. И где они сейчас, и какой там учет? Да никакого. Просто так это было. Вот. Ага, посмотришь в «карандашик», а там, значит, рисочка. Вот она перешла, эта рисочка, значит, все, хватит, уходи. Понимаете? И вот так это… Бесследно это все. Хорошо, мы здесь остались, в городе, знаем, где мы и что мы, а так вот — люди уехали, умерли, а от чего, до сих пор, наверное, не знают.

П.М.Завгородний: Вот я помню случай такой. Бригада была маляров, они работали на 25 заводе-то. Уже перед демобилизацией они брали аккорды, наряды. Там же допуска-то не было, они все превышали. Так я еще не демобилизовался (они раньше демобилизовались на недели две-три), как только они уехали, уже пришла с Волгограда… Ваня Воронин-то, помните? Бригадир-то был как раз этой бригады отделочников… И уже пришла телеграмма, что он умер. Представляете? За три недели того, что мы здесь были-то…

Вторая родина

Согласитесь, что служить в таких условиях — удовольствие ниже среднего. И, казалось бы, после демобилизации самое время бежать без оглядки хоть на самолете, хоть пешком до самой родины и забыть бы славный Челябинск-40 как кошмарный сон… Но многие остались здесь. Почему? Сейчас попытаемся узнать.

А.С.Луговой: Почему здесь остались? Сюда приехали с Украины, с Казахстана, да, в общем-то, в основном тут вот Вася, Паша, Вася еще один из деревенской — да? — местности. А что такое Украина шестидесятых годов? Это голодная деревня. Голодная деревня. Вот сюда приехали и здесь только хлеба вдоволь поели. Понимаете? Вдоволь! И вот когда увидели этот город, увидели, что здесь можно сытно поесть, вот ребята тут и остались. Да и я тоже, в общем-то.

И.Д.Коваленко: Да, я был призван с Волгоградской области. Тоже работал в деревне трактористом, комбайнером работал до армии. Пошел в колхоз лет с семнадцати и — до армии, до двадцати четырех лет (я позже призвался по семейным обстоятельствам). В колхозе тоже работали неделю — в день, неделю — в ночь. Пашешь. Хлеб, уборка… А платить там вообще не платили. Из колхоза в то время уехать — не давали паспортов. Никаких документов не было, ты никуда не мог уехать. И парни молодые были рады, что их призывают в армию, и после армии они в этот колхоз поганый не вернутся больше. Вот так и было. Так и со мной было. Вот я сюда призвался, пусть здесь грязно, но… Как нам говорили, что здесь грязь? «Смотрите, ничего не берите!» Ну, как могли колхознику простому объяснить: какая грязь? Лежит нержавейка. Зеркальная. Я ее в колхозе в жизни не видел. Ну как я ее не возьму, не погляжу? Какая грязь? Чисто все! Чего врут-то? Грязь какая-то… Про радиацию-то мы не знали вообще. Естественно, берешь в руки. А к ней, может, даже допуску не было… Вот я остался здесь. Конечно, первый год вот со всеми ребятами, своими сослуживцами, 990-й строили, котлован копали, этот уральский камень долбаный… (Общий смех.) 991-е, 951-е здания строили, по всей грязи лазили мы. Где-то через полгода, побольше, шофером я стал работать. Вот с Пашей Яремчуком, с Васей возили бетон на плотины: на 10-ю, на 11-ю. Засыпали, подсыпали… Здесь на все объекты возили. Техника, конечно, была здесь более-менее, в деревне такой техники не было. Техника, особенно к концу службы, пошла новая. Вот эти самосвалы 555-е — в деревне о них только мечтали. И сейчас-то там нет такой техники. Вот мы и остались здесь. Ну, кормежка, как вот говорят, действительно, здесь была путёвая. Всё было. И тем более если после армии деньги были. Икра была по пять рублей, которой не видывали… Хотя Волга у меня под боком, а икру-то я до армии и не видел. Что это за икра какая-то? Ну, со щуки там, может быть. А такую чепуху даже знать не знали… Вот мы, действительно, после остались здесь. Раз работали, и тем более на стройке, нас оставили. Третий гараж был на озере. Сейчас, по-моему, там уже нет? Нет. Тоже был самый грязный гараж на промплощадке, который засыпал все грязные места: Карачай и чего только там не сыпали. Вот мы там работали. Потом мы, конечно, сбежали. Я перешел в МСУ-71. И вот в МСУ-71 уже тридцать лет, больше даже тридцати, работаю. Нормально. В деревню не тянет, конечно. Потому как и сейчас там нищета.

В.Ф.Новорок: Сейчас тем более.

И.Д.Коваленко: Сейчас — да. Зарплату по два года не платят, по три. Комбайнер, тракторист зарабатывает триста рублей. Что такое триста рублей в наше время? Это один раз в магазин сходить. Вот так вот. Ну, конечно, платить бы нам… Тем более, с тех времен надо бы и пенсию побольше, и заработки здесь все равно… Все равно наш город, как ни говори… Мы сидим на бочке пороховой. Тьфу-тьфу-тьфу, не дай Бог, чтоб что-то случилось, как в 1957 году. Но никто не застрахован от этого, вот в чем дело. Тем более сейчас все эти нюансы с террористами, так что…

— Жалеете ли вы о том, что вообще сюда попали? Как-то, может быть, жизнь сложилась бы иначе или что…

В.И.Худяков: Кто здесь остался, не жалеет. Ни один не жалеет. Если жалел бы — уехал бы. Никто не держит здесь. Тут же сейчас семьи у каждого. Как уедешь? Тут и дети, и внуки уже, некоторые скоро будут ждать правнуков. Куда он поедет? Всё. Сейчас ему родной здесь дом.

П.М.Завгородний: Я еще хочу добавить знаете что… Когда я демобилизовывался, мне сказали, типа по секрету: лучше остаться здесь, потому что если какая болезнь пристанет к тебе, то уже знают, чем тебя лечить. Понимаете? А если бы я уехал, там врачи не знают, какая у меня может быть болезнь. Вот этот совет я принял в жизнь-то.

И.Д.Коваленко: И правильно Вася сказал: куда нам теперь ехать? У нас семьи здесь, дети. Внуки, все здесь. Куда я поеду? Вот все и остались, правильно. Ну, и подлечиться, во всяком случае, все-таки можно здесь, немного. А там никто лечить не будет. Вот так…

* * *

…Нам часто приходится слышать от представителей ПО «Маяк» разных рангов, что на комбинате все радиационно-спокойно, а в Озёрске чище, чем должно быть в самых нетронутых цивилизацией уголках дикой природы. У меня нет оснований спорить с этим.

Но вот что удивляет… Только несколько цифр из Комплексного доклада «О состоянии окружающей среды ЗАТО г. Озёрск» государственного комитета по охране окружающей среды за 2000 год.

Показатели заболеваемости взрослого населения на тысячу человек соответствующего возраста.

Показатели заболеваемости взрослого населения на тысячу человек соответствующего возраста

Откуда же берутся такие удивительные показатели в одном из чистейших уголков планеты? Или город находится в «геопатогенной зоне» (как модно нынче аргументировать среди людей ученых все то, что не хочется анализировать), или это «родовое проклятие» (как говорят среди людей неученых, любящих снимать «порчу», «сглаз» и прочее)… Одно, впрочем, несомненно: особой любовью в округе город Озёрск не пользуется. И за «Маяк», и за 1957 год. И за льготы…

«Неуставнуха»

— Интересно, а была ли сорок лет назад дедовщина, так хорошо знакомая нашему поколению?

В.И.Худяков: Нет, у нас не было. Потому что у нас одного призыва были, в основном. Других призывов было мало, там несколько человек. И, мне кажется, дедовщине неоткуда было взяться.

И.Д.Коваленко: Ну, действительно, вот я даже с ребятами — я их на четыре года старше. Но об этом никто никогда не говорил. Ну, было там, кто-нибудь «салага» скажет. И то, это которые уже демобилизовались до нас, и обычно эти, кавказцы, грузины… У них еще акцент: «Ну ты, саляга…» — «Да пошел ты…». Ну и всё.

В.Ф.Новорок: Но шапки-то забирали на дембель.

И.Д.Коваленко: Шапки — да. Когда в «карантине» были — да. В туалете снимали шапки. Но это те, кто демобилизовались, специально. В туалет пойдешь, туалет-то большой, там человек двадцать сразу… Это самое… И все, как говорится по-русски, сидят. Ну и всё. Подходит. Шапку снимает, тебе старую на голову, и всё. Ну не вскочишь же, за ним не побежишь… Это было, да. А чтобы бить так, как сейчас говорят, такого вообще не было.

В.Ф.Новорок: Тем более идти домой и в старой шапке? Тогда же не давали новых…

И.Д.Коваленко: Да, да.

В.Ф.Новорок: Лучше идти в новой. Да отдашь ему сам, господи…

П.М.Завгородний: Да и то, отдавали, как из уважения к тому человеку, который прошел путь, который тебе еще предстоит пройти. А со мной такой был случай. Мы только приехали. Нас в клуб завезли. Мы еще даже в баню не ходили. Заходят эти старички, которые должны уехать. Сразу туда-сюда, знакомство… Вот, представляете, парень с 1935 года, с моей деревни, вместе в школу ходили-то. Встречаемся прямо в клубе здесь. Он был поваром полковым-то, Степан, я его хорошо помню. Так я после этого шел как солдатский сын. Вот эти все грузины меня кашей гороховой закормили, так как я был земляк их повара. (Смех.) Вот такой смешной эпизод в первый день, как я прибыл в полк…

А.С.Луговой: У нас командирами взводов были сержанты. Нашего призыва. Командиры отделения были рядовыми. Ну, вот я был командиром отделения. И был у нас в первом взводе сержант — помните? — грузин, красивый грузин, Денис Сгуладзе. Ну такой интеллигент, ну такой красавец… А во втором взводе был татарин сержант. И вот что интересно: поспорили два солдата из разных взводов, из первого и второго. И вышли на проход грузин с татарином и устроили драку за тех солдат — понимаете? — за своих. И они мутузили друг друга смертным боем. А нам было смешно.

— Причиной-то что было?

А.С.Луговой: Защищали своих солдат.

П.М.Завгородний: Вот этот грузин как раз и татарин-то… Гизатуллин его фамилия.

А.С.Луговой: Гизатуллин, точно…

П.М.Завгородний: Я хорошо помню, он ростом был чуть выше меня-то, вот, но такой был живой, постоянно перед грузином старался быть тоже таким же активным. Грузины, они же вообще такие, живые люди. И он старался ему не уступать. И когда солдаты поспорили, так вот они между собой устроили, как говорится, разборку. (Общий смех.)

Сослуживцы, как водится, долго вспоминали смешные случаи из армейской жизни. Вот хотя бы некоторые из них…

А.С.Луговой: Самое страшное издевательство с моей стороны было над молодым солдатом такое… Когда я работал на бульдозере, дали мне стажера. И работали мы на водоводе возле 37-го завода. И чего-то погода плохая, солярки не было, и вот сидим мы в будке. Я думаю: «Что ж сотворить такое?» Говорю: «Вот тебе ведро, иди к Ветушинскому (тот был механиком), принеси компрессии». Он берет ведро, молча идет (а там расстояние километров пять было), приходит к Ветушинскому и говорит: «Меня Луговой прислал за компрессией». Тот говорит: «Щас!!!» Берет большую железяку, кладет в ведро, наливает отработанного масла: «На! Иди!» Этот приносит. Естественно, мы захохотали. А он говорит: «Я знал, что это такое. Думаю, ладно, не буду будоражить». Вот это было смешно… (Общий смех.)

П.М.Завгородний: А у нас еще такой прикуп-то был. Построил роту старшина. И как раз перед 8 Марта. А на Урале в это время снега много, не растаял… «Так, товарищи солдаты, мы должны почесть своих женщин. Будем собирать подснежники». Ну, думаю, первая весна в армии, по лесу побегаем, подышим, как говорится. Старшина: «Так, построились… Вот за забором собрать все бумажки и бутылки…» (Общий смех.)

А.С.Луговой: У нас рота была самая голосистая. Мы первое место по отряду, по полку занимали. По строевой песне. Третья рота выходила — это что-то. Был приз «Василий Теркин», лепнина такая. Помните, да? С гармозой Василий Теркин сидит. И вот мы, значит, в сторону татышского поворота, по дороге, с песней. Ну, как радовался Понука-а-алин, командир роты, когда мы выигрывали этот приз, это что-то! Он светился! Понимаете?! (Общий смех.) Вот. Это, конечно, не забыть… Как мы здорово пели, да?

«Ну, а дружба начинается с…»

В.С.Белецкий: Национальностей много было… Когда с «карантина» нас по ротам распределили, я попал в хозроту, там процентов пятнадцать было русских и украинцев, процентов пятнадцать — армян и грузин, а остальные были с Северного Кавказа. И вот они… Я их первый раз в жизни увидел, и сразу в глаза кинулось: они всё толпой как-то. Посмотришь: толпа там, толпа там, толпа там. Меня назначили полковым электриком. Вечерняя поверка. Я в первой шеренге стою, команда: «Смирно!» Мне толчок в спину, я, конечно, выскочил из строя. Мне ротный: «Один наряд вне очереди. Встаньте в строй». Я: «Есть!» Встал в строй. Мне опять толчок. Я опять вывалился из строя. Командир опять: «Один наряд вне очереди». «Ну…», — думаю сам про себя. А у меня ножик был из ножовочного полотна. Я встал по стойке смирно, а в то место, куда толкали, этот ножичек поставил… И он третий раз — и в этот ножичек. Поверка кончилась, мы выходим, меня окружает толпа этих кабардино-балкарцев, и, как бараны, вокруг меня бегают… Короче говоря, мне досталось: кто-то головой меня ударил, не знаю. Это были первые шаги службы. А потом потихонечку все рассосалось, и у меня потом были три друга кабардинца. Такие хорошие друзья. А тот, кто вот это делал, он был… Ну, в семье не без урода, как говорится. Вот так вот…

В.И.Худяков: Я говорю, что дружно жили все, одной семьей, потому что одного призыва были, не было того, что вот — старик, а этот кто-то еще…

— То есть на национальность не смотрели.

В.И.Худяков (и еще несколько голосов): Нет. Там никто не смотрел: ты — грузин, ты — хохол, ты — русский… Все были — солдаты.

А.С.Луговой: Хорошие ребята были армяне и грузины, казахи — очень добрые, узбеки очень добрые. Вы знаете, я до армии никогда не ел сала. Не любил. И вот первая посылка кому-то из хохлов пришла из деревни с салом. И вот, вы представляете, как в концлагере делили, в фильме «Судьба человека», каждому, ножичком. Разделили по кусочку сала, и с тех пор я стал есть сало. Понимаете? В общем, если посылка приходила — ел весь взвод. Вот такие отношения теплые были.

— Как говорится, под одеялом не грызли…

А.С.Луговой: Нет-нет, такого не было. Знаете, все мы откуда-то призваны, многие с Украины, с Казахстана, из областей России. И знаете, мы сожалеем о том, что Союз рухнул. Это, конечно, большая потеря. Кто выиграл от этого? Украинцы — плачут, казахи — плачут, грузины — плачут. Убиваются… А при Советском Союзе как Грузия жила-то? А? Это же пример был! Я не знаю, с кем их можно было сравнить! Только с республиками Прибалтики…

В.Ф.Новорок: Давайте про политику не будем…

А.С.Луговой: Нет-нет. Политика нужна. Так вот по этому поводу, понимаете… Есть такой знаменитый поэт — Андрей Дементьев. У него — стихотворение «Касты». Вот я хочу прочесть. (Читает.) Этим стихотворением, по-моему, все сказано…

* * *

Я слушал этих людей и не переставал удивляться тому, что судьба меня свела с такими собеседниками. Была в их рассказах о службе и дальнейшей жизни и горечь. Была. Но не было такой характерной для некоторых озерчан спеси и растопыривания мизинцев: мы, дескать, весь мир спасли, а потому теперь весь мир у нас в должниках.

Да знают они, кто и что им должен. Так же, как знают и то, что никто эти долги возвращать не собирается. Ни прошлая власть, ни будущая. Но нет в этих людях озлобленности какой-то, современной.

Я их слушал и думал: вот они, настоящие мужики, они — настоящие, а не те, которых показывают в рекламе про пиво…

ИЗУЧАЯ — ЗАЩИЩАТЬ

Не так давно вернулся из командировки директор ФГУП «Южно-Уральский институт биофизики», кандидат биологических наук Сергей Анатольевич РОМАНОВ.

В составе российской делегации в качестве эксперта он принимал участие в работе Научного комитета ООН по действию атомной радиации. Этот комитет объединяет 27 стран (среди них страны-организаторы ООН и ряд других).

Из десяти человек, представляющих Российскую Федерацию, трое были с Южного Урала: двое из озерского ЮУрИБФ (кандидат биологических наук С.А.Романов и кандидат медицинских наук Т.В.Азизова) и один из г. Челябинска (доктор медицинских наук А.В.Аклеев). «Это наше «место в рабочем строю», — улыбается Сергей Анатольевич.

Мы общаемся между двумя датами одного юбилея: 6 мая 1953 года был подписан приказ о создании Филиала института биофизики АМН СССР, а официальная «трудовая жизнь» ФИБа началась 1 ноября 1953 года.

Тут уж не споешь: «К сожаленью, день рожденья / Только раз в году…» Как минимум, два раза можно отмечать.

Самое время поговорить о прошлом и о настоящем института, о проблемах и перспективах, да и просто о жизни нашей озерской (конечно, сквозь призму данных ЮУрИБФ)…

* * *

Все эти годы ЮУрИБФ изучает действие ионизирующих излучений на человека и другие биологические объекты и применение их для целей радиационной безопасности и охраны здоровья персонала предприятий атомной промышленности и населения, проживающего вблизи от таких предприятий.

Для этого институт проводит фундаментальные и прикладные научно-исследовательские работы в области радиобиологии, радиационной медицины, генетики, эпидемиологии, дозиметрии, радиоэкологии, гигиены труда, радиационной безопасности и медицинской защиты.

— Сергей Анатольевич, чем занимался ФИБ (уж как-то привыкли к этому старому доброму названию горожане) в первые годы своей работы?

— Первый директор ФИБа доктор медицинских наук Г.Д.Байсоголов был гематолог. Сначала считалось, что радиация, в основном, действует на кровь. Поэтому сюда прислали молодых и очень хороших врачей-гематологов. Конечно, посылали и профессоров, те сами ехать не хотели, но при этом прекрасно понимали, что если пришлют сюда какого-нибудь глуповатенького, то получат по шапке. Поэтому посылали умненьких, которых, конечно, им было жалко, но не ехать же самим? Почитайте того же В.Л.Гинзбурга, как они с И.Е.Таммом послали в Саров Сахарова. То же самое… Байсоголов примерно так же, наверное, оказался здесь.

После Челябинска-40 он был заместителем директора в Обнинском институте медицинской радиологии. Кстати, Г.Д.Байсоголов и А.К.Гуськова за свои работы в ФИБе получили Ленинскую премию. А эту премию никогда не давали просто так.

На «Маяке» в 1950-е годы было огромное количество профбольных. Чуть ли не 20—30 процентов. Хроническая лучевая болезнь, острая… Эта проблема была решена где-то к 1962 году.

И в 1962 году Г.Д.Байсоголов пришел к руководству и сказал: «Мне здесь делать нечего… Я здесь всё сделал!» Поэтому его отсюда и отпустили.

— А как решили проблему?

— В первую очередь, нашли причины. Если говорить по технологической цепочке, то на реакторном заводе у реакторов была плохая система водоснабжения, и урановые пенальчики в четырех-пятиметровых сборках спекались в так называемые «козлы». Этого «козла» высверливали при работающем реакторе. Чтобы время не терять. И получали повышенные дозы облучения.

Вторая беда поджидала, когда сборку доставали из реактора: бывало, что из-за несовершенства конструкции урановые блочки высыпались на пол. Как убирать? Подбежали ребятушки, ручками-ручками… Огромное количество было народу задействовано, много и получили. В бассейне охлаждения вместо того, чтобы сборки по полгода выдерживать, держали месяц, короткоживущие радионуклиды не успевали распасться, продукт поступал на радиохимический завод — все облучались.

Ученые ФИБа выступили как индикатор. Приходили и говорили: «У вас тут проблема, которая приводит к заболеваниям и гибели людей. Давайте что-то немедленно исправлять». И естественно, технари начинали работать. И когда технологии были отточены к 1965 году, радиационных профзаболеваний не стало.

— То есть в том, что наведен порядок, в этом заслуга и ФИБа?

— Безусловно. Кроме того, здесь держали огромное количество подопытных животных, которые тоже внесли великий вклад: на них разрабатывались стандарты радиационной безопасности, определялись пределы доз, которые люди могут получать без особого вреда здоровью.

— Г.Д.Байсоголов задачу выполнил — ФИБ можно закрывать?

— Не так всё просто. Когда первые проблемы были решены, возникла новая проблема — онкозаболевания. В конце 70-х годов был всплеск у тех, кто переоблучился в первые годы работы «Маяка» (особенно у тех, кто работал до 1958 года). Больше половины онкозаболеваний обнаруживают на III — IV стадиях. И, следовательно, стоит задача по ранней диагностике. А вся ранняя диагностика, хотим мы этого или не хотим, основана на ядерной медицине. А это — дополнительное облучение.

В США и Японии уровень медицинского облучения уже превышает природное облучение.

В Японии в 60-е годы ХХ века решили сделать поголовную флюорографию всем на тех, еще далеко не совершенных приборах. Они всю страну «просветили», всё население. Обнаружили 20 тысяч новых случаев рака на ранней стадии.

На этом фоне у тридцати человек эта процедура вызвала рак, которого у них до этого не было. Вероятность, конечно, мала. По сравнению с 20 тысячами тех, кому жизнь продлят. Но все же вопрос далеко не простой. Особенно для тех тридцати человек, которые пострадали в результате медицинского обследования. И сейчас почти такая же ситуация идет с компьютерной томографией. Ее начали применять с 1985 года. И первое большое исследование было в прошлом году опубликовано в серьезном научном журнале: что-то не всё так уж и хорошо. Особенно у тех людей, которым много делали исследований с использованием компьютерной томографии.

А когда только поставили это оборудование, так народ валом валил, по блату записывались. Даже без показаний. «На всякий случай». Сейчас вон в Ханты-Мансийске эти томографы чуть не «в каждой деревне». Это, конечно, хорошо, но если поставлен дорогущий прибор, он же не будет просто так стоять. Будут «загонять» людей. А чем это отзовется впоследствии? Не такая уж простая проблема.

— Там тоже используются какие-то радиоактивные элементы?

— Да. Так что есть такие особенности… Нам еще есть чем заняться. Без работы не останемся.

Есть проблемы, которые, казалось бы, не имеют вообще никакого отношения к нам, к радиационной безопасности.

— Например?

— Например, полет на Марс. Никакой проблемы (с точки зрения денег) для запуска корабля на Марс сегодня нет. Это вообще не деньги.

— А в чем проблема? Не долетит?

— Прекрасно долетит. Но каждый из экипажа получит около 1000 миллизиверт. Как получали наши первопроходцы. Это только из того, что сегодня известно нашей науке. А с чем космонавтам придется столкнуться в реальности, кто знает?

* * *

— Сергей Анатольевич, вы недавно принимали участие в работе Научного комитета ООН по действию атомной радиации. Но это не единственная организация за рубежом, к которой и вы, и ваш институт имеют отношение?

— Да. Кроме того, есть Международная комиссия по радиологической защите (МКРЗ). Там тоже четыре человека из России, трое — из Челябинской области.

— Чем вообще занимается эта комиссия?

— Она занимается одной очень простой вещью: разработкой стандартов облучения.

Если вы работали или работаете на нашем градообразующем предприятии, то, наверное, сталкивались с такими понятиями, как нормы радиационной безопасности (НРБ), а еще есть «Основные санитарные правила обеспечения радиационной безопасности (ОСПОРБ)».

Эти документы чаще всего созданы на основе документов, которые делает Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ). А для своих документов МАГАТЭ берет те стандарты, те идеи, которые разработала МКРЗ. Это та самая, первая, инстанция, которая занимается стандартами радиационной безопасности.

— В том числе основываясь и на ваших данных?

— Да, в том числе. В МКРЗ существует пять комитетов.

В комитете по эффектам атомной радиации специалисты занимаются изучением последствий воздействия.

Вторая часть занимается дозиметрией, то есть стандартами — как измерять дозы и т. д.

В третьем комитете занимаются медицинским облучением (воздействие флюорографии, компьютерной томографии и т.д.).

Четвертая часть занимается окружающей средой.

Пятая — применением рекомендаций МКРЗ.

Все нормы радиационной безопасности во всех странах идут от этой комиссии. Комиссия разрабатывает все эти нормы, затем они утверждаются в МАГАТЭ, в научном комитете ООН по действию атомной радиации, а затем транслируются на следующие уровни.

Много очень интересных вопросов есть в этих стандартах.

— А что до них человеку, далекому от «Маяка»?

— Не скажите. Вот, например, что касается города Озёрска: нет совершенно никаких стандартов, отражающих то, что мы живем в такой экологически непростой ситуации. С точки зрения радиации. И кто мы? Вроде бы не работники ПО «Маяк», не ликвидаторы, а по многим параметрам некоторые люди получают довольно значимые дозы…

— Например? Если не секрет…

— Не секрет — Новогорный. В Новогорном большие (по сравнению с Озёрском) дозы облучения. В первую очередь, от предприятия, которое находится прямо по ветру. В Татыше тоже есть некоторое превышение…

— Это аукаются результаты первых лет работы «Маяка»?

— Совершенно верно. Всё это, в основном, привнесено в первые годы. Мы, как простые жители Озёрска, не работающие на «Маяке», в год получаем 3—4 миллизиверта за счет природного облучения, 2—3 миллизиверта от медицинского облучения (они неконтролируемы, их никто не контролирует, на них нет никаких стандартов). И есть «ж-ж-ж-жуткая» цифра, получаемая персоналом ПО «Маяк»: 1 миллизиверт.

— То есть к вопросу о радиофобии: воздействие от «Маяка» значительно меньше, чем то, что получают люди от природы и медицины?

— Да.

— А что же Фукусима?

— А что Фукусима? Там ничего не произошло. С точки зрения урона людям. Ни-че-го. После цунами они уже знали, что будет взрыв. И просто эвакуировали людей. А все эти аварии (за 20—30 километров от эпицентра взрыва) угрозы уже не представляют. Даже такая большая. В воду много ушло. Ну и что? В океане разбавилась — и всё.

И хотя, казалось бы, Япония — передовая страна, а люди первые месяцы не проверялись на внутреннее содержание радионуклидов. Поэтому, например, по йоду сказать вообще ничего нельзя. Потому что йод распадается за 8 дней, да еще и выводится очень быстро.

— А урон организму радиоактивный йод наносит?

— Да. В основном — детям. Вот в Чернобыле основной доказанный урон — это дети, у которых зафиксирован рак щитовидной железы.

— Это еще и доказывать надо?

— Да. Очень тяжело доказывать, сравнивать и выяснять, за счет чего выросло число обнаружения данного заболевания. Был, например, до аварии в этом населенном пункте только фельдшер, а после аварии прилетели профессора. Фельдшер сидел, только молоточком бил по ногам, коленный рефлекс исследуя. А приехали профессора с качественной аппаратурой для УЗИ и прочих исследований, которых вообще не было. Наверное, они обнаружат больше заболеваний, чем обнаруживал раньше фельдшер. Только вот они обнаружены как результат аварии или как результат серьезного обследования? Вопрос.

Хочется отметить, что в Чернобыле, в отличие от Фукусимы, была полная открытость.

* * *

— К вам продолжают приходить молодые специалисты. Как вы оцениваете их уровень подготовки? Не ощущается ли некой профанации сегодняшнего высшего образования? Все эти системы ЕГЭ и т. д.

— Да дело не в системе ЕГЭ… Дело в том, что начиная с какого-то года ученые строго разделились на две части: на тех, кто учит, и на тех, кто что-то в науке делает. И они не пересекаются.

— То есть разделились на практическую науку и теоретическую?

— Да, и они не пересекаются. Меня поражает иногда, насколько студенты сегодня безразличны к учебе. Им ничего не надо… Платят свои деньги и не учатся. Зачем платят? Ну, получи свою «тройку» и иди, раз ты такой… Я понял, что таких учить бесполезно. И это массовое явление, к сожалению.

— А если попадется студент, который жаждет знаний?

— А это видно. Сразу.

— Так, может, вузы позакрывать лишние?

— А это сейчас уже началось, и я считаю, что правильно делает министерство образования. Понимаете, уже пять или шесть лет происходит ревизия отечественной науки. Ревизия. Можно сколько угодно спорить о критериях оценки, но это второй вопрос. Я не знаю ни одного хорошего вуза, который не был бы отражен в соответствующем рейтинге. В нашей области науки, например, никого не обидели. Могут быть какие-то нюансы, но я в своей области такого не знаю. В системе ФМБА 9 институтов-лидеров. Мы входим в это число. И все, кроме ЮУрИБФ, в городах-миллионниках.

— В какой-то момент чиновникам разрешили получать деньги за творческую деятельность, за занятия наукой и пр. Бизнесом заниматься они по закону не могут, а творчеством — пожалуйста. И наукой. Давать взятку в качестве гонорара стало проще. И появился спрос на ученые степени. Прогремел ряд скандалов. Я не чиновник, конечно, но от ученой степени не откажусь. Не продадите? Пусть не докторскую, хотя бы кандидатскую…

— А смысл? Есть сайт (www.elibrary.ru), на котором можно выяснить, сколько научных работ тот или иной автор опубликовал. И сразу всем всё станет понятно. Люди, которые покупают ученые степени, не осознают, что просто подставляются. А есть еще индекс цитирования российских ученых. Если тебя цитируют, значит, твои работы нужны.

— Сколько научных сотрудников сегодня в институте?

— Научных сотрудников — 60 человек. Много молодых. Среднего возраста мало.

— 90-е выбили?

— Как ни странно, 90-е годы нам сослужили очень хорошую службу.

— Каким же образом?

— Сейчас из «прописанных» озерчан в возрасте от 20 до 30 лет больше половины в городе не живут. Они зарегистрированы, но не проживают. Тысяч семь. Все на заработках… После получения образования в столичных вузах домой не возвращаются.

А в 90-е годы умные ребятишки не уехали, остались в городе. Не смогли уехать по финансовым причинам. Чего сейчас уже нет. И очень много у нас именно из них и начальников, и рядовых сотрудников…

— То есть они поступили в наш ОТИ МИФИ, а затем пришли к вам на работу?

— Да, в начале 90-х поступили. Очень хорошие ребята. Не растеряли желания учиться. В XXI веке это закончилось. Появились деньги, выпускники поехали в другие города. Дальше пошел следующий этап. Где-то с 2005 года пришли ребята из Кыштыма. Для них это карьера, для них это рост. Человек пять-шесть у нас работают.

— А каков, помимо научного, финансовый интерес?

— Средняя зарплата сотрудника — 28 тысяч. Из сотрудников нашего института в год в среднем защищаются два человека. Есть и зарубежные командировки, есть перспектива зарабатывать с помощью проектов. Они сами его готовят, обосновывают, выставляют на конкурс, выигрывают.

— То есть здесь уже проекты идут снизу вверх…

— Да. Есть проекты и с солидным финансовым обеспечением.

* * *

— Деньги и наука. Это две вещи несовместные?

— Казалось бы, на радиационной защите заработать невозможно. Но с экономической точки зрения если к ней подойти, в принципе, когда идет конкуренция с другими видами энергетики…

Взять, к примеру, стоимость киловатт-часа электроэнергии в атомной энергетике. На 90 процентов эта стоимость определяется стандартами радиационной безопасности. Где-то в 1990-е годы была большая эпопея. В начале 1990-х предел дозы для персонала был 50 миллизивертов, а стал — 20 миллизивертов. Миллиарды долларов потратил Росатом, чтобы соответствовать этому требованию. Понадобилось усилить безопасность, увеличить защиту и т. д. И как результат — подорожала электроэнергия, вырабатываемая АЭС, сравнявшись с другими способами «добычи» электричества.

— Вернемся к вопросу про деньги. Как зарабатывает ваш институт?

— Мы сами себя кормим. От государства мы не получаем ни копейки. Государство объявляет конкурс, мы этот конкурс выигрываем. И ни копейки без конкурсов.

У меня складывается такое впечатление, что если есть хорошая идея, то на нее деньги найти легко. Это не быстро. Есть ряд необходимых процедур, но всё решаемо. Деньги есть. И их больше, чем интересных предложений, на реализацию которых нужны эти деньги.

— Заказы на конкурсы кто формулирует?

— Я отношусь к той категории людей, которые не считают, что в правительстве сидят дураки. Я считаю, что правительство как раз многое делает очень логично. В том числе и в данном вопросе. Существует программа по обеспечению радиационной безопасности в стране до 2025 года. Это двадцатистраничный документ, подписанный президентом. Где сказано, например, «обеспечить безопасность Теченского каскада водоемов» и т. д. Раньше администрация президента должна была все эти задачи распределить по соответствующим министерствам и ведомствам. Направляет, например, в Минздрав. Минздрав включает в перечень своих задач и запрашивает у заинтересованных организаций их коммерческие предложения: что вы можете сделать по данным задачам?

Мы отвечаем. Кто-то еще отвечает. В результате формируется список задач, который выставляется на конкурс.

Это было раньше.

А сейчас делается несколько иначе. И я считаю — лучше.

Большой блок задач из этой же программы президента входит, например, в федеральную целевую программу «Обеспечение ядерной и радиационной безопасности» (ФЦП ЯРБ). Цель этой программы одна — «прибрать за собой». В рамках этой программы на «Маяке», например, подразумевается засыпка озера Карачай. Это огромные деньги.

Попасть, ничего не делая, никуда нельзя. Ни в какую программу просто так тебя никто не включит. Это нужно лично обеспокоиться этим вопросом, нужно лично все оформить, в соответствии с требованиями, аккуратненько через все этапы пройти.

— И деньги будут найдены?

— Конечно.

— Помнится, были вопросы про могильник на территории ФИБа. Он уже ликвидирован?

— Да. Из средств ФЦП ЯРБ.

— Кстати, люди интересуются: а что это вы там, на территории ФИБа, за здание сносите?

— В этом здании были затравочные комплексы, где плутонием затравливали животных. Конечно, нельзя сравнивать с некоторыми зданиями «Маяка», но, тем не менее, для городской черты присутствие такого здания совершенно неприемлемо. К тому же в 1996 году эксперименты закончились, здание уже было брошено и не использовалось. Естественно, рано или поздно оно могло рухнуть. И в городе появилось бы еще одно «грязное» место.

— Почему? Откуда «на волю» вырвалась бы радиация? Где она находится в том здании?

— В штукатурке, в полах, в загрязненном оборудовании. И здесь сначала проходила бригада дозиметристов, затем всё зачищалось, складывалось определенным образом… Не так всё просто. Это «мероприятие» стоило 115 миллионов рублей. Также из средств ФЦП ЯРБ.

— Это на снос вот этой части здания?

— Да.

— И куда теперь всё это вывозить?

— А вот это интересный момент. Если образуются новые радиоактивные отходы, за них надо сразу платить страховку. Что же касается отходов «старых», еще совершенно непонятно. Ближайшая точка сбора — Новоуральск. Сейчас обсуждается вопрос о том, чтобы «Маяк» принял в этом участие.

— Как?

— Да в тот же Карачай сбросить. Перед засыпкой. Все же понимают, что в городе это терпеть нельзя, но что с этим делать — пока неясно. Но я думаю, всё будет решено.

* * *

Юбиляр ЮУрИБФ, развивающий много направлений в радиобиологии и радиационной медицине, сегодня занимает лидирующее положение в стране и в мире. И это не пустые слова. Ведь все, что касается изучения влияния облучения, — это сделано в ЮУрИБФ впервые: и в нашей стране в частности, и в мире в целом.

А уж перспектив у юбиляра — более чем предостаточно. Включая полет на Марс…

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА-2, ИЛИ «СОРОКОВСКАЯ» ФЕМИДА

Из телефонного разговора с адвокатом

Адвокат. А вы знаете, сколько времени уже прошло?

Корреспондент. Да, знаю.

Адвокат (после паузы). А вы знаете, какое у него заболевание?

Корреспондент. Да, знаю.

Адвокат (после паузы). Ладно, приходите.

* * *

Жизнь наша, состоящая из мелких радостей и крупных неприятностей, очень часто поворачивается «к лесу передом, к людям…» остальными, не слишком симпатичными формами.

И при этом умудряется быть зафиксирована документально. В трудовой книжке, например. Казалось бы, что интересного могут рассказать скупые строки «принят на работу» и «уволен в связи» о жизни человеческой? А ведь могут. И порой рассказ этот напоминает такую детективную историю, что и Агате Кристи с Жоржем Сименоном не снилось… Заглянем?

Немного биографии

1957 г. Родился в городе Озёрске.

1974 г. Окончил среднюю школу №30, принят на производственное объединение «Маяк» учеником слесаря механосборочных работ.

1975 г. Переведен слесарем механосборочных работ третьего разряда.

(Летом поступил в Московский физико-технический институт.

Перевелся в Московский инженерно-физический институт на факультет теоретической физики. Поняв, что снова ошибся в выборе, ушел. Учиться «ради корочек» не захотел.)

1976 г. Вернулся на производственное объединение Маяк». Принят слесарем по ремонту автомобилей третьего разряда.

(Через два месяца призван в ряды Советской Армии. Служил в военно-космических войсках. Отслужив положенные два года, уволился в запас, успев стать старшим оператором командного пункта, специалистом первого класса.)

1978 г. Снова производственное объединение «Маяк», слесарь по ремонту автомобилей третьего разряда.

1979 г. Получил четвертый разряд.

1980 г. Переведен в отдел главного механика во ВНИПИЭТ на должность наладчика электрокопировального оборудования. Разряд третий.

1981 г. Переведен наладчиком полиграфического оборудования. Разряд четвертый.

1983 г. Принят лаборантом-радиофизиком третьего разряда на опытную станцию ПО «Маяк» (ОНИС). (Меньше чем через два месяца разряд повышен до четвертого.)

1984 г. Возвращается на ПО «Маяк» слесарем механосборочных работ третьего разряда. Через месяц становится слесарем КИПиА.

1985 г. Через пять месяцев получает пятый разряд.

1986 г. Еще через восемь месяцев — шестой разряд.

Прервемся на мгновение. Я знаю, что у читателей (особенно старшего поколения) к людям, часто меняющим рабочие места, отношение не слишком теплое. Возможно, это и справедливо, только не на этот раз. Отвлечемся и полистаем некоторые характеристики того человека, чью трудовую книжку мы только что отложили.

Из характеристики, выданной в автохозяйстве ПО «Маяк»:

«…К работе относился старательно, добросовестно. <…> За время работы в автохозяйстве пользовался авторитетом. В обращении вежлив и скромен. По работе имел ряд поощрений. В быту и обществе вел себя хорошо».

Из характеристики, выданной во ВНИПИЭТе:

«…За время работы показал себя аккуратным специалистом, активным рационализатором. Принимал участие в художественной самодеятельности, изготавливал, ремонтировал и настраивал электронную аппаратуру. Взысканий за указанный период не имел».

Из характеристики, выданной в ОНИСе:

«…Имел хорошие знания в области экспериментальной физики и ядерной физической аппаратуры. Это позволило ему в кратчайшие сроки освоить монтаж и настройку сложных электронных схем. С большим умением при настройке использовал новейшую измерительную технику и со знанием дела проводил расчёты электрических цепей для высокочастотных радиометров. Участвовал в рационализаторской работе, в общественной жизни коллектива лаборатории. По своему характеру был несколько замкнут, но в отношении к товарищам по работе — доброжелателен».

Кстати, работая в ОНИСе, он принимал далеко не последнее участие в разработке новой электронной техники, в том числе — в модернизации высокочувствительной дозиметрической установки, которая не только заменила вышедшую из строя чрезвычайно дорогостоящую американскую установку «Марк» в г. Снежинске, но и на порядок побила мировой рекорд в данной области, который долгое время держали японцы…

«За заслуги перед Отечеством»

Впрочем есть категория людей, которая и к характеристикам относится скептически, дескать, знаем мы, как эти характеристики пишутся. Что ж, вернемся к трудовой книжке. Она хороша тем, что в ней есть раздел «Сведения о поощрениях и награждениях», который беспристрастно фиксирует и поощрения, и повод к ним.

ПО «Маяк».

1978 г. Две благодарности в октябре. («За высокие показатели в работе». )

ВНИПИЭТ

1981 г. «За успешное выполнение производственного плана, в ознаменование праздника 1 Мая премирован 10 рублями».

1982 г. «Премирован 15 руб. как победитель смотра профессионального обучения рабочих на производстве» (8 апреля).

«За успешное выполнение производственного плана, в ознаменование праздника 1 Мая объявлена благодарность» (29 апреля).

«За активное участие в подготовке и проведении мероприятий, посвященных образованию Уральского отд-я ВНИПИЭТ, — благодарность».

ПО «Маяк».

1984 г. «За первое место в конкурсном соревновании — Почетная грамота и 20 руб.»

1986 г. «Вознаграждение за рацпредложение — 4 руб. 75 коп.»

А еще есть такая форма выражения благодарности Отечества своим гражданам, как различные грамоты и звания. Героя моего повествования грамотами не обделяли.

Грамота «За отличные успехи в боевой и политической подготовке, примерную дисциплину и безупречную службу в рядах Вооруженных Сил Союза ССР».

Почетная грамота «За активное участие в жизни комсомольской организации автохозяйства и в честь 61-й годовщины Ленинского комсомола» (23.10.79.).

Почетная грамота «В честь 110-й годовщины со дня рождения В. И. Ленина» (24.04.80.).

Почетная грамота «За 1-е место в конкурсе молодых рабочих за звание „Лучший слесарь КИПиА“ в 1984 г.».

Диплом «Мастер — золотые руки» (20.12.84.).

Инициатива наказуема?

Возможно, кто-то из читателей уже подумал, что перед ним отрывок из предвыборной листовки будущего кандидата в депутаты. И ошибся. Наш герой уже был депутатом горсовета с 1980 года по 1982 год. И не исключено, что если бы не… Но история не терпит сослагательного наклонения, потому не имеет смысла фантазировать, что было бы, если бы…

Вернемся к фактам. В 1988 году, в разгар кооператорского движения, у Константина ТЮШИНА (пора представить вам нашего героя) появляется идея создания так называемого Центра молодежной инициативы (ЦМИ).

Центр замышлялся как некий своеобразный концерн, объединяющий различные предприятия: медиатеку, видеосалон, студию аудиозаписи и прочее и прочее, вплоть до зверофермы. Подготовив технико-экономическое обоснование о прибыльности предприятия, Константин «отправился по инстанциям».

Идею одобрили на всех уровнях городского руководства, был дан «зеленый свет», и вскоре появился в городе ЦМИ «Лазер». И тут судьба состроила первую гримасу: из-за отсутствия высшего образования Константин не мог стать директором фактически своего детища.

Однако его это не слишком огорчало — впереди была интересная работа. В декабре 1988 года Константин был принят в «Лазер» на должность техника по ремонту радиоэлектронной аппаратуры, и дело закипело.

Работать приходилось порой по 12 часов: желающих заказать качественную запись любимой музыки оказалось немало. Тем более что за девяностоминутную кассету здесь брали шесть рублей, а не девять, как во всем остальном Советском тогда Союзе. Помните знаменитую фразу из всенародно любимого фильма: «Хороший дом, красивая жена… Что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?» Другими словами: «Интересная работа, неплохая зарплата… Что еще нужно че…» Стоп. А «красивая жена»?

Познакомился он с женщиной (обозначим ее буквой С.) в июне 1989 года на своей работе. Где же еще? Времени бывать на молодежных «тусовках» не было (да и 30 лет уже не совсем тот возраст, когда хочется бегать на дискотеки), развеселые компашки не посещал, потому как алкоголь не переносил на дух, а о чем может говорить трезвый с пьяными?

И вот когда он увидел С., то подумал, что холостяцкая жизнь, в которой нет ничего, кроме профессиональных интересов, готова завершиться маршем Мендельсона. Они познакомились. То, что у нее был парень, с которым она недавно порвала, Константина не смущало: мало ли что бывает в жизни? Но идиллия была недолгой: вскоре выяснилось, что «прежняя» ее дружба (скажем так) не угасла. А Константину, который имел достаточно серьезные намерения, игра в кошки-мышки была не нужна. Они расстались.

Однако в октябре знакомство возобновилось. С. пригласила Константина к себе домой на некий праздник. Были там и ее родители. Раньше это смотринами называлось. Приход ее «прошлого друга» стал неожиданностью (по крайней мере для Константина). «Друг» схватил С. за волосы и уволок на кухню. Для разговора. Удивленный происходящим, Константин попытался вмешаться и получил серию профессиональных ударов в лицо. «Друг» оказался бывшим десантником.

Из медицинской карты стационарного больного:

«9 октября около 20 часов, будучи в гостях на квартире, был избит. Сознание не терял. Отмечает боли в правом глазу. Ухудшение зрения правого глаза. Гематома век и отек с обеих сторон. Субконъюнктивальная гематома обоих глаз. Преломляющие среды прозрачные. Выражен отек сетчатки (особенно в наружном сегменте) правого глаза.

Полный диагноз: контузия тяжелой степени правого глаза, посттравматический отек сетчатки правого глаза. Контузия легкой степени левого глаза…»

«Шерше ля фам»?

Если вы думаете, что на этом неприятности закончились, то снова ошибаетесь.

С. неоднократно навещала Константина в больнице, пытаясь уговорить его замять инцидент. Подобные посещения особой радости Константину не приносили, и он, пробыв в больнице три дня, покинул отделение без объяснений.

Он и сейчас не может объяснить, почему ушел. Так или иначе, но заявления об избиении в милицию не подал. Как показала жизнь — напрасно.

Постепенно ухудшалось здоровье, но несмотря на это Константин вновь вернулся в «Лазер» и продолжал работать до марта 1990 года. А сил уже не хватало, и в трудовой книжке появился «провал» в два года: нигде не работал. Находился дома. Но поскольку Константин за медицинской помощью не обращался, болезнь прогрессировала.

В 1992 году вновь поступил на ПО «Маяк» слесарем-ремонтником шестого разряда, проработав пять месяцев, уволился. На этот раз — окончательно.

В августе 1994 года ВТЭК признает Константина инвалидом второй группы по общему заболеванию сроком на год. Очередное переосвидетельствование было назначено на август 1995 года.

Однако, уже будучи признан инвалидом, Константин оказался в следственном изоляторе. На него было заведено уголовное дело по статье 206, часть 2: бил, дескать, стекла в квартире С., нецензурно выражался по телефону в адрес нового «друга» С. (некоего Б.), «делал в подъезде надписи в нецензурной форме, порочащие фамилию С.» и так далее в том же духе. Заявления же самого Константина и его родителей по поводу различного рода провокаций со стороны С. и ее «друзей» (включая битье стекол в квартире самого Константина) ожидаемого результата не принесли. Следствие продолжалось.

Но вот в апреле 1995 года выходит постановление Госдумы №1608 «Об объявлении амнистии в связи с 50-летием Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов», в котором, в частности, сказано:

«2. Освободить от наказания в виде лишения свободы осужденных:

…б) инвалидов 1-й и 2-й группы.

…6. Прекратить уголовные дела, находящиеся в производстве органов дознания, следствия и судов, о преступлениях, совершенных до вступления настоящего постановления в силу:

…б) лицами, указанными в пункте 2 настоящего постановления».

Если вы думаете, что Константина тут же амнистировали, то опять ошибаетесь. Амнистировать его никто не собирался. 23 июня 1995 года состоялось заседание суда, которым было вынесено определение об освобождении Константина от уголовной ответственности и о применении к нему принудительных мер медицинского характера — помещении в психиатрическую больницу с обычным наблюдением, руководствуясь статьей 410 уголовно-процессуального кодекса (УПК), что не может не вызывать законного недоумения, так как эта статья прямо запрещает вынесение определения суда о применении принудительных мер медицинского характера при наличии акта амнистии.

Что дальше?

В январе 1998 года Озёрский горсуд вынес постановление «о прекращении принудительного лечения Константина в связи с «наступлением стойкой компенсации».

Как живется инвалидам — спросите у инвалидов. Но кто завидует молодым, уже получающим пенсию, тот не прав.

Инвалид по психическому заболеванию — это фактически бесправный человек. В любой момент его можно упрятать «за зеленый забор», слишком большой изобретательности для этого не надо — найти подходящую компанию лжесвидетелей в наше время не составляет особого труда (а намеки на подобные провокации Константин уже получал).

Устроиться куда-то на работу практически невозможно, а что такое пенсия инвалида II группы?

Несмотря на физиологические последствия черепно-мозговой травмы, интеллект Константина не пострадал: он в состоянии заниматься рационализаторской работой. Подтверждением тому служит усовершенствованная Константином телевизионная антенна, «берущая» все каналы, принимаемые у нас в городе. При этом его антенна получилась значительно дешевле и качественнее, чем те, что имеются в продаже.

Чего же хочет Константин от жизни сегодня? Он хочет работать, хочет приносить пользу с помощью своего творческого и интеллектуального потенциала. Или желание работать (как и надежда на закон) — это в нашем обществе признак болезни?

Константину нужна социально-психологическая реабилитация. В прокуратуре ему советуют обращаться в суд второй инстанции (в Челябинск), такой же совет дают и юристы, но Константину непонятно, почему о применении акта амнистии (необходимого для этой самой реабилитации) ему нужно лично обращаться в Челябинск?

Он по-прежнему верит в закон и считает, что всей этой процедурой должен заниматься адвокат, который оказывал ему «услуги по защите» в 1995 году.

Адвокат, насколько я понял из общения с ним, так не считает.

Любопытная деталь: адвокат, помнящий, сколько времени прошло с того суда, помнящий диагноз Константина, почему-то забыл, как так получилось, что к его клиенту не был применен акт амнистии еще на стадии следствия. А забыть такое трудно, так как Константин неоднократно говорил с адвокатом об этом акте еще до суда…

* * *

Из разговора с адвокатом

Адвокат.…Понимаете, вы ему помочь не сможете абсолютно ничем. Я думаю, что не стоящее дело. <…> Если хотите — деловой совет: оставьте в покое этого Константина. Вы ничем ему не поможете. Вы ему объясните, что его никто не наказывал. То, что он пробыл в «местах не столь отдаленных»… ну, пусть предъявит иск сейчас. Ради Бога. Но кто это делать за него будет?.. Хотя срок исковой давности уже прошел. <…> За какую справедливость он борется, что он доказать хочет, абсолютно непонятно. <…> Очень сложно сейчас разобраться в этой ситуации: совершал он эти хулиганские действия или не совершал. <…> Возьмите какое-нибудь другое дело, хорошее…

Корреспондент. Как это?

Адвокат. Допустим, о восстановлении на работе. Там же есть о чем писать…

P.S. После того как я услышал эти слова от адвоката, после того как коллеги Константина по «Лазеру» мягко «рекомендовали» мне «не связываться с Костей», после того как врач-психиатр (к которому я обратился с некоторыми вопросами по поводу болезни Константина) обронил фразу: «А вы не боитесь?» — я понял, что НЕ рассказать эту историю я просто не имею права. Слишком многим почему-то очень хочется все это забыть. Кроме самого Константина.

ТАКИХ ТЕПЕРЬ НЕ ДЕЛАЮТ…

Петр Иванович Трякин

(1916—2007)

Участник Великой Отечественной войны.

Ветеран ФГУП «ПО «Маяк». В 1947—1983 гг. на производстве занимал должности руководителя группы, заместителя начальника отдела снабжения, старшего диспетчера, заместителя секретаря парткома (с 1956 г.), инженера-технолога на радиоизотопном заводе (с 1959 г.), заместителя директора предприятия по общим вопросам (с 1960 г.), директора университета экономических знаний.

12 июля 2016 года исполнилось 100 лет со дня рождения Петра Ивановича ТРЯКИНА.

С юбиляром мы познакомились далеко не по «комбинатовским» вопросам. Шла работа над очередным литературным сборником озерских авторов, и нужно было уточнить некоторые детали, касающиеся публикуемых там рассказов Петра Ивановича. Потом было еще несколько встреч, несколько интервью для городского радио.

Помню, как меня поразила скромность этого человека. Рассказывая о своей работе на «Маяке», Петр Иванович в первую очередь говорил о людях, с которыми работал. Что же касается своих заслуг, то о них он упоминал, нисколько не хвастаясь, не бахвалясь, а лишь констатируя факты: это удалось сделать, это получилось, а это можно было бы сделать и по-другому…

Когда знакомишься с подобными биографиями, не можешь не удивиться: как этих людей хватало на всё? На работу в таких объемах, на семью, на собственную жизнь…

Количество объектов, к созданию которых причастен Петр Иванович, потрясает. Среди них — дороги на ОНИС, на Касли, на «Дальнюю Дачу», на базы отдыха, на Кыштым. Кыштымский железнодорожный вокзал того времени — тоже заслуга Петра Ивановича…

Долгое время П.И.Трякин возглавлял университет экономических знаний инженерно-технических работников комбината, где и сам читал лекции, и приглашал ведущих экономистов. Любопытный факт: он первым на комбинате наладил учет материальных ценностей с применением ЭВМ.

Сфера деятельности П.И.Трякина не ограничивалась «маяковскими» вопросами. Например, из-за недостаточного финансирования медсанотдела детские сады и ясли были переподчинены комбинату, создали специальный отдел детских дошкольных учреждений (ОДДУ).

«На распашонки не хватало денег, не то что на капитальный ремонт, — вспоминал Петр Иванович. — А ремонту подлежало 28 детсадов. Я принял решение: расписал ремонтные дела на всех — на ЖКО, на монтажников, на строителей. Одновременно начали строить новые детсады. А на упреки в разбазаривании средств отвечал: «В очередях, чтобы устроить ребенка в ясли, стоят молодые женщины с высокой производственной квалификацией. Вот и посчитайте, где комбинат теряет…»

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Город горького шоколада предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

2

В колокольне Аничкова дворца протоиерей Аристарх Израилев настраивал колокола при содействии известного святителя Игнатия (Брянчанинова).

3

20 декабря 2003 года в эфире городского радио должна была выйти программа «Собеседник» с этими героями и их рассказом. Но руководство, видимо, решило, что озерские радиослушатели не готовы к восприятию суровой правды жизни, и программа не вышла…

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я