Комната одиночества

Александр Волков, 2015

В «Комнате одиночества» мы находим истоки сегодняшнего миропорядка и поэтому при чтении романа возникают фантомные душевные боли. Боли от того, чего уже нет, что кануло в Лету четверть века назад, но продолжает тревожить. Мы не видим себя со стороны, поэтому наша самооценка часто бывает завышенной или искаженной. Но есть одна штука, вроде индикатора, она позволяет определять, чего мы стоим на самом деле. Жизнь постоянно, каждый день и каждый час заталкивает нас в социально-нравственную (или безнравственную) матрицу, что бы мы приняли надлежащую форму, удобную для общества, чтобы не выделялись, не казались белыми воронами. Рано или поздно мы примем эту форму, нас затолкают в матрицу по самые уши. Но продолжительность и сила нашего сопротивления – вот блистательный показатель. И главный. Об этом, может, только об этом и стоит писать. Об истории нашего поражения. Об этом и написана патологически честная книга Александра Волкова «Комната одиночества». Виктор Лановенко, член СП России

1

У кадровика были глаза человека, которому хочется находиться так далеко от своего рабочего кабинета, что и не видно. Позже я узнал, где именно, но тогда на меня уставились два безразличных ко всему глаза, и через некоторое время я расслышал:

— Фамилия?

Я назвался. Как мне казалось, произнес свою фамилию достаточно громко. Но массивная голова с мраморным лицом старого гипертоника даже не шелохнулась — ясно, что работа для такого в тягость, а ведь мог хотя бы улыбнуться, чтоб к разговору расположить.

Потом:

— Где хотите служить?

Как я разволновался тогда! Кто с трепетом не ожидает этого вопроса: «Где хотите служить?» Конечно, в госпитале, в хирургическом отделении, младшим ординатором, для начала, или заведующим секцией анестезии и реаниматологии, на худой конец, можно просто хирургом, только была бы возможность резать, резать, резать… Но это не для таких, как я, ведь отец у меня не консул, а мать не потаскуха. Поэтому тактику я выбрал простую: проситься на подлодку, на ту консервную банку, из которой света белого не видно, или на какую-нибудь береговую должность. А что, с лодки, говорят, лучше перевестись, и льготы всякие, есть за что страдать. А на берегу чем хорошо — можно частенько срываться со службы и бежать в госпиталь, чтоб в нем мозолить, глаза нужным людям.

— Или лодка, или берег! — я выпалил эти слова так, будто тренировался в их произношении всю жизнь.

Но все оказалось сплошными условностями. Эта разъевшаяся морда даже бровью не повела, налитые кровью глаза не сдвинулись с места, ни шепота, ни смешка, ни хмыканья. В этой голове уже все было решено заранее, и зря я составлял тактический вариант! Все разбилось о жестокую схему: кому куда нужно!

— Поедете в Поти, больше береговых должностей нет!

В Поти, это где? И как меня не насторожил такой быстрый ответ? Ведь я не первый, кто просится на берег, почему же до меня никто не согласился поехать служить в Грузию? Впрочем, я тогда проявил некоторые признаки неудовольствия, но довод:

— Там госпиталь есть, в котором работы хоть отбавляй!

Этот довод доконал меня.

— Согласен, в Поти.

Когда я выходил из кабинета, кадровик не смотрел мне вслед и не произносил слов прощания, тупо уставившись в окно. Ждал, когда закончится рабочий день, чтобы поскорее оказаться в темном прохладном зале заведения, в котором я встретил его через два года, случайно, конечно. Тоже жара загонит поправлять свое расшатанное частыми визитами просителей всех рангов здоровье холодным пивом или еще чем-нибудь.

Я прикрыл дверь и в темном гулком коридоре спросил первого попавшегося военного с погонами, на которых звездочек было больше, чем у лейтенанта:

— Как служба в Поти?

Это был каплей в рубашке с засаленным воротником. Каплей тут же выпалил:

— О! Потиец! Прекрасно!

Черт его разберешь, что этот каплей хотел сказать. Больше я никого не стал спрашивать, мне ужасно захотелось смыться из этого штаба, да и из города как можно дальше, тем более, появилась должность, ведь я согласился где-то там служить!

Мне уже обрыдла наша гостиница, и жара, и уборщицы с потасканными лицами, и весь персонал, и буфет с мерзкой едой, да и Олег с Серегой, чтоб они провалились. Какого черта они потащились в этот сволочной ресторан? Зачем? Баб, видите ли, захотелось. И чем все это закончилось? У Олега не оказалось денег, а Серега их никогда не имел. Теперь мне ясно, что рассчитывали па меня, я приехал попозже остальных, думали выпить на дармовщинку. А почему я должен за всех платить?

Вышли покурить, я, правда, не курю, еще чего не хватало, собственными руками себя травить. Так вот, вышли покурить, а Серега насупился и говорит:

— Раз нет ни бабок, ни баб, уносим ноги!

И сам пошел быстро так, что и бросить его нельзя, и остаться уже поздно. Ну, я тоже пошел, а Олег вскоре перегнал нас. Побежали по каким-то улочкам, широченным каменным лестницам и все вверх, вверх, а потом вниз. Я думал, вернемся в гостиницу, хватит приключений на вечер, так нет, этот идиот Серега затаскивает нас в какое-то кафе, усаживает за стол, роется в своих карманах и достает помятый червонец.

— Вот, — говорит, — нашел. Добавляйте.

Ну я добавил, а что было делать? И вообще, как я мог забыть, что Серега еще тот тип, еще в «системе» он только и делал, что «залетал», только и видно было, как старшина курса ведет его с гауптвахты.

Вот совсем недавно я встретил и того, и другого. Олег уже чуть ли не флагман, а Серега, ведущий терапевт в корабельной группе усиления. Вот и думай, кто из кого может получиться. Когда встретились после стольких лет пребывания в разных местах, то поговорить было о чем. Это сейчас, а тогда я их просто ненавидел.

В тот злополучный вечер я был в белых брюках и пестрой рубашке. Наутро решил их продать, слишком заметная упаковка. По городу пройдешь, точно кто-нибудь засечет и сдаст в милицию. Так вот, я подошел к дежурной по этажу и говорю:

— Не купите барахлишко? Фирма! И недорого. Знаете, неизвестно сколько ждать приказа, нужен сармак.

Этажная в ответ:

— А за сколько?

Тертая стерва.

Я нахмурил брови, чтоб не думала, что я полный чайник в делах спекулей, и говорю:

— Назначайте свою цену, торговаться не буду.

Ну, эта тетка и сунула мне за все сотню, сквалыга, да еще говорит напоследок:

— Остальное, лейтенантик, на флоте заработаешь! Военные много получают, особенно если плавают. Вы плаваете?

— Конечно, плаваю! — ответил я. — Только вернулся из похода, держали экономическую блокаду у берегов Занзибара.

И пошел прочь. А эта дура, этажная или коридорная, черт их разберет, мне вслед захихикала. Дура, одно слово.

Так вот, барахлишко-то я продал, а все равно по улицам ходил с оглядкой. Сереге что — у него железные нервы, да еще портрет как у Поля Робсона, врач называется. Помню, рассказывали в «системе», как Серега в пивбарах пиво зарабатывал: подведет кто-нибудь из собутыльников его к столу и говорит:

— Давайте поспорим на две кружки пива, что вы не отгадаете его профессию?

За столиком сразу:

— Спорим! Да у него на лице все написано! Спорим! Бьют по рукам, и начинается:

— Откинулся?

— Нет! — две кружки Серега с королями забирает.

— Шофер?

Еще две кружки. Далее — слесарь, грузчик… А как-то его профессию определили как водопроводчика. Вот смеху, говорят, было. Позже, уже к выпуску, Серегу чаще всего определяли как профессионального бомжа. Только однажды, как мне рассказывали, пришлось пиво выставлять Сереге с компашкой — на мента нарвались. И даже не на мента, а на курсанта ихнего училища. Посмотрел тот будущий постовой на Серегин портрет в натуре и говорит, как приговор читает:

— Врач!

Вот так.

В общем, причин смыться из города русской славы у меня было предостаточно. И когда мне старый гипертоник предложил Поти, я даже обрадовался. Захотелось покоя и тишины, а то, не дай Бог, менты повяжут.

В общем, через несколько дней, которые пришлось ожидать до получения приказа, я провалялся на койке в гостинице. Серега и Олег, конечно, теребили:

— Пошли на Солнечный? — или: — Пошли на Хрусталку?

Но я наотрез отказывался. Эти местные пляжи уже осточертели. И когда я получил приказ, то в тот же день ринулся к новому месту службы.

Все.

Когда пронырнули под горками в этих бесконечных тоннелях, стало легче дышать. И вообще, я заметил, что стоит куда-то поехать, как сразу становится легче на душе. Как будто сидя на одном месте тебя кто-то душит или кишки выматывает, или еще что-нибудь нехорошее вытворяет.

Я валялся на верхней полке и размышлял на тему: «Куда я еду»?

В Грузию. Страна Великого Моурави, но это раньше было. Потом, эта страна кого-то еще. Стал припоминать, но вспомнил только Гоги с курса старше нашего на два года. Я не знал тогда, все ли грузины такие, но Гога, как рассказывали знакомые ребята, первые два курса был вообще как не грузин. Целыми днями сидел и переписывал в тетрадки все подряд: книжки, конспекты, таблицы, и первые два года его никто не видел ни на улице, ни в городе, ни тем более в кино. Я как-то наблюдал сцену. На КП ввалилась толпа грузин, мужики в этих самых кепках с длинными курчавыми козырьками, необъятные бабы и детишки со смазливыми мордочками. Нужно признать, что грузинские детишки очень симпатичны. Впрочем, детишки других наций тоже, только я не присматривался. Только в Грузии, куда не бросишь взор, всюду детишки, и даже за столом в каком-нибудь духане.

Так вот, начала эта делегация по обыкновению рваться на территорию, куда нельзя. Слышу:

— Пусты! Гыдэ Гоги, мой брат? Мэнэ нада!

Дежурный по КП был с курса Гоги, и, видимо, знал, как себя вести, говорит:

— Гоги сейчас придет, он пошел в парикмахерскую, а из нее направится в комиссию для фотографирования. Его фото, как передового отличника, будет вставлено в рамку и вывешено у первого корпуса, справа от входа.

Ясно, что дежурный знал натуру делегации. Я еще подумал тогда, почему у первого корпуса, да еще справа? Ну, первый корпус — это управление, а справа подсобки, караул, склады обмундирования, туалеты. В общем, ничего не понял, видимо, дежурный только трепался.

Самое интересное не это. Когда дежурный произнес свой монолог, этот, что рвался больше всех, в кепке с длинным козырьком из каракуля, развернулся и все перевел на грузинский.

Боже, что началось! Детишки запрыгали от радости, тетки в плач, и все приговаривают:

— Вах! Вах! — и далее по-грузински.

Сейчас бы я понял, что они приговаривали по-грузински, но тогда, естественно, нет, ведь я еще не служил в Грузии.

Далее про Гоги. На третьем или четвертом курсе его в строю уже не видели, он ходил в кожаном пальто, готовился к службе. Триста рэ, как говорили, предки его высылали исправно. Я лично думаю, что высылали больше. Гоги, опять же, как говорили ребята, не вылезал из кабака с поэтическим названием «Арагви» и все говорил, что собирается работать в центральном госпитале имени Бурденко нейрохирургом. Потом их курс сдал госы и по «системе» пополз очередной анекдот про Гоги. Его спросил кто-то из терапевтов:

— Как образуется билирубин?

— Очень просто — в прямой кишке под действием яркого солнечного света и свежего воздуха.

Ну, что отвечал Гоги далее, никто не знает, только четыре балла он получил.

В общем, я валялся на койке и припоминал все, что когда-либо слышал или читал о Грузии. В голове образовался винегрет из исторических романов и выкрутасов Гоги.

Потом пришлось помучиться со своими баулами на этих дурацких пересадках. И, как специально, пересадки нужно было совершать глубокой ночью, когда лучше всего спать или заниматься более приятными делами. Кое-кто так и думал — в поезде, в котором я ехал до первой пересадки, толпа ребятишек захотела порезвиться с двумя случайными попутчицами, гудели, ублюдки, всю ночь, а наутро их всех накрыла дорожная милиция. Стали собирать пассажиров, и меня спросили. Но я сказал, что болен, что после лечения стрептомицином развилась функциональная тугоухость и даже разговаривать с представителями правоохранительных органов мне очень трудно. Естественно, состроил глупейшую страдальческую гримасу, классический ризус сардоникус, и еле сдержал смех, когда дорожный милиционер вспыхнул глазами и попятился назад.

В общем, пересел на другой поезд более или менее спокойно, если не считать небольшой истерики, которую я закатил у коменданта дорожных сообщений. Молодой такой лейтенант, вроде меня, только уже успел набрать килограммов тридцать лишнего веса. Сидит, зараза, за пуленепробиваемым стеклом и в щель всем отвечает:

— Билетов нет, могу подсадить только на проходящий!

— Ну, так подсаживай! — кричу ему.

А он:

— Что-что вы сказали?

Дебил, точно, как Левушка из психиатрички, в которой я на пятом курсе тайком подрабатывал санитаром. Точно, как Левушка, только Левушке на заводе бетонное перекрытие уронили прямо на голову. С того самого момента он беспросветный органик: половина мозга мертвая, и все ответы его мимо. Как у этого лейтенанта. И даже такой же, как Левушка, этот лейтенант жирный. Только Левушка от болезни, а этот от чего?

Бывало, спросишь Левушку:

— Левушка, бабу хочешь?

— Уф, уф, — скажет Левушка, посмотрит на тебя и добавит, — Германия, — и заплачет.

Так и этот лейтенант. Ты ему:

— Билеты есть?

Он в ответ что-то о температуре воздуха на участке трассы Гори-Тбилиси.

В общем, мне надоел этот липофильный тип, я как заору ему в клетку:

— Я везу чемодан гормональных препаратов против ожирения! Меня больные ждут! Это спецкомандировка, срочно подсаживай!

Майор, что стоял рядом со мной у окошка и все пытался всунуть в щель удостоверение медалиста за службу Родине третьей степени, как бросится в сторону. Видимо, я достаточно громко заорал, или его ухо оказалось очень близко. Но не это главное. После моих слов лейтенант выскочил из своего убежища и стал вымаливать у меня хотя бы пару ампул для себя. Но я не мог дать ему ни одной ампулы, ведь гормоны под роспись выдают, как он не понимает? Ведь гормон добывают из гипофизов быков и вообще крупного рогатого скота. А гипофиз весит какой-то грамм. Когда я объяснил все это лейтенанту, он сбавил обороты и стал просить адрес, по которому можно заказать этот липолитический гормональный препарат. Я дал ему адрес, от балды, чтоб отвязался, билет-то он мне сотворил в одну минуту.

Потом вновь пересадка, уже в Сухуми. Но там полегче. Я, по совету соседа по купе, пересел в автобус. Чуть было не пожалел, но все обошлось. Дело в том, что, согласно местным обычаям, билет не дает права на посадку на место, указанное в нем. Поэтому, если место до твоего прихода уже занято, то никакие меры не заставят сидящего на нем освободить кресло для законного пассажира. Так и получилось. Я еще подивился, чего это местные так рвутся в автобус? Мужики в отдельной очереди от баб, и все как на штурм Бастилии ломятся.

Я подождал, все же погоны обязывают, когда все набьются в автобус, и полез сам. Смотрю, на моем месте сидит огромный такой, обрюзгший грузин и к тому же пьяный. Вот дурак! Разве можно в такую жару наливаться вином. То-то и стало ему потом дурно. Но это позже, а когда я разобрался, что он занял мое место, то, естественно, попросил товарища уступить его. Грузин посмотрел на меня так, будто неделю назад я изнасиловал его дочку. А со всех сторон как начали меня поносить, да так дружно, мол, какой я бесстыжий, и как я могу старого человека обижать, и вообще, что мне, военному, на ихней земле надо? И возвращайся, говорят, назад в свою Россию.

Тут-то я их и поддел:

— А я не русский! — говорю.

— Все равно, русский, раз военный. Все оттуда русские!

Я, правда, не понял, откуда это оттуда все русские. Но отвечаю спокойно так, как на экзамене:

— Моя фамилия Адам, и я немец.

Тут же примолкли, будто я представитель нации, которая стоит над всеми. А что, хороший прием. Когда я среди хохлов, я представляюсь хохлом, правда, делаю сноску, что фамилия моей матери украинско-польская; когда оказываюсь среди евреев, то называю себя евреем. Адам, говорю, — польско-еврейская фамилия, и так далее. Немцем я стал себя называть после одного случая. Я сидел как-то на пятом курсе с девушкой в ресторане, и подсел к нам за столик, подвыпивший застенчивый такой типчик, лет под пятьдесят, и что-то начал буровить на непонятном мне языке. Я ему в ответ:

— Чего, дядя, надо?

— Так ты не знаешь эстонского?

— Нет! — говорю ему.

— А немецкого?

Я отвечаю:

— Я прочитал где-то, что Эстония занимает последнее место в Союзе по знанию русского языка.

Этот типчик продолжает гнуть свое:

— Зато по знанию немецкого — первое!

— Ну и что? — спрашиваю его.

— Эх! — махнул он рукой. — Нам нужны парни вроде тебя, чтоб смогли сразу пару десятков повязать!

— Зачем? — спрашиваю я.

Этот тип тяжело вздохнул и просит:

— Слушай, закажи мне водки, а то мне уже не дают.

Тогда-то мне все стало ясно. Только пьяному могло показаться, что мне удастся повязать пару десятков человек.

Водки я ему заказал, почему же не заказать, раз просят? Но сам я запомнил, что немцев продолжают бояться, поэтому, как только начинают про национальный вопрос в какой-нибудь компашке воздух трясти, я сразу:

— Знаете фамилию командующего армией, которая шла на выручку Паулюсу?

Естественно, кто ж историю у нас знает, отвечают хором:

— Нет, нет!

Я тогда говорю:

— Генерал-майор Адам!

— Ну и что?

— А то, что это фамилия моей матери.

Вот и тогда в автобусе рейса Сухуми-Поти я такой же финт выкинул, сразу стало легче жить. Этот грузин сгоняет с места какую-то бабу, усаживает меня и начинает рассказывать, как он только что закончил вторую бочку вина с каким-то Важей Кварацхелией. Черт его знает, кто такой Важа Кварацхелия, но потом я понял, что это начальник милиции какого-то района или города. В общем, местная знаменитость, или главарь мафии, или чего-то еще. Я так и не понял, что он хотел сказать. Но автобус уже тронулся, и меня стали больше всего донимать мухи. Я тогда в первый раз заметил, что мухи летят на тепло. Да сидела бы, зараза, на оконном стекле, так нет, летит ко мне, стоит на теле выступить испарине. Я, помнится, так остервенело, как с мухами, ни с кем не боролся, не считая, конечно, комаров, но о комарах особый разговор. Так вот, муха чем противна — как сядет на тело, так обязательно это почувствуешь, тяжелая, скотина, а попробуй убить, ни в жисть — улетит, насмехаясь. Кешик как-то утром с очередного бодуна вернулся, сел за стол у меня в кабинете и стал рассматривать убитую муху. Потом говорит:

— Она померла от «Примы», потому что ФОС ей все дыхальца склеил.

Тогда я в первый раз понял, что спуски на глубины свыше ста метров не прошли для Кешика даром, где-то в лобных долях засела у него пара пузырей. Но это все позже, а тогда, в автобусе, отгоню одну муху — другая летит, а под боком этот грузин про мафиози Кварацхелию треплется. Я еще подумал: «Чтоб тебя кондрашка схватила!». Как в воду смотрел — поплохело грузину.

Я хорошо помню цикл по фармакологии, на котором мы вводили кролику в вену морфин. Эффект на кончике иглы, кролик застывал, будто скованный невидимыми внутренними цепями. Я таким же скованным становился после каждого кросса. Стоило финишировать, как я из последних сил тащился к ближайшим кустам, в которых блевал до полного освобождения желудка. И кто только эти военно-спортивные комплексы придумал? Так вот, после освобождения желудка я застывал в какой-нибудь неестественной позе, как наморфиненный кролик, не в силах от усталости пошевелить ни рукой, ни ногой. Так что я могу теперь с первого взгляда определить, что происходит с человеком. Как доктор Ватсон или профессор Бодалев.

Грузин застыл на полуслове, как тот кролик, которому только что в вену протолкнули порцию морфина. Раскрыл мужик рот, будто подавился, и взгляд стал тускнеть на глазах. Весь стал съеживаться, как мумия, сереть лицом и медленно, вроде как в шутку, заваливаться к окну, на котором базировались мухи.

Первая мысль у меня была правильная: «Инфаркт!». Вот грузин подвис головой и взгляд его остекленел. В общем, настало мое время. Я поднял панику. Остановил этот дурацкий автобус и приказал каким-то малолеткам вытащить пациента на траву. И надо же, прихватило мужика на отрезке дороги, где даже селения не просматривалось.

Для начала я пощупал у пострадавшего пульс, потом оттянул веки и посмотрел на зрачки. Стало ясно — помер кореш Важи Кварацхелии. Не знаю, как кто, а я с потенциальными трупами обращаюсь очень спокойно. Как и любой психопат, я очень чувствителен к каким-нибудь вещам, на которые никто из нормальных людей и внимания не обратит, и наоборот, то, что приведет нормального человека к психозу, у меня не вызовет даже раздражения. А вообще нормальный человек — это такая серая личность. И еще неизвестно, что лучше: акцентуация на грани диагноза или полная норма.

Тогда почему-то вспомнилось, как я учился делать инъекции, или как говорят в народе — уколы. Ну, взрослым это куда ни шло, а вот детям… Он лежит перед тобой крошечный, розовенький, а тебе нужно ему в попку всадить иглу, которой его не только поперек, но и вдоль проткнуть можно. Так я представлял себе, что передо мной просто кусок телятины, в который нужно изо всей силы, но только на определенную глубину, всадить эту иголочку. И всаживал. Но парадокс — родители, да и сами детки, которые уже кое-что понимали, прибегали благодарить, говорили, что у меня рука легкая. А я не смог себе кожу проколоть скарификационной иглой, когда на кафедре нормальной физиологии изучали формулу крови. Попросил Серегу сделать прокол.

Вот когда грузин умер, я сразу подумал об уколе в сердце. А что, я смог бы в точку Ляррея попасть и на грузинском проселке, к тому же такой эффект! Тем более, мне не улыбалась перспектива исполнять грузину искусственное дыхание методом «рот в рот». От трупа так разило спиртным!

В чемодане у меня был и шприц, и ампула адреналина. Хотя, с другой стороны, чернявые, что меня окружали, могли подумать черт знает что, насмотревшись на мои действия, и вдруг кому-нибудь захотелось бы меня в окрошку?

А так ничего сложного: достаешь иглу, пусть даже не стерильную, тут лишь бы живу быть, вводишь иглу в полость сердца, далее, чтоб сердце перестало фибриллировать, нужно ввести хлористый калий, немного, пару кубиков, потом промыть иглу физраствором и немного покачать грудь, чтоб раствор дошел до клеток-мишеней. Потом через ту же иглу ввести хлористый кальций или адреналин, теперь можно иглу вытаскивать, и начинать «качать» грудь или нанести сильнейший удар по грудине или между лопатками. Обычно сердце при такой подготовке запускается. Что же меня тогда остановило?

Ну, конечно, не было хлористого кальция, а без него может быть извращенная реакция на адреналин. Я пошел по простому пути, или правильнее сказать, по традиционному: я подсунул грузину под лопатки чью-то сумку и как двину ему по грудине кулаком. Повезло, нужно отметить. Когда я наносил удар, все отпрянули, а какой-то грузинский идиот стал меня за руки хватать. Но пострадавший, труп этот, захрипел, заворочался, в общем, ожил. Хватило механической дефибрилляции.

Еще неизвестно, что могло сильнее взбудоражить толпу. Я стал хозяином положения, приказал ждать, пока я не отвезу пострадавшего в ближайшую больницу. Возвращаться не стал. Пока шло оформление и все такое, я успел пересесть на другой автобус, и знаю, что избежал большого нашествия почитателей. Да и хорошо, я так устал, что, когда подкатил к Поти, я хотел только одного — добраться до гостиницы и лечь спать.