Корабельные будни офицера 7-го ВМФ

Александр Витальевич Лоза, 2023

Книга морского офицера А.В. Лозы повествует о нелегкой службе экипажа эскадренного миноносца «Вспыльчивый» на Тихоокеанском флоте в 50-х годах прошлого века.

«Корабельные будни офицера 7-го ВМФ»

Глава 1.

Севастополь. 1949 год.

Подходила к концу трехмесячная стажировка на линкоре «Севастополь» — «под кривой трубой», как шутили флотские остряки, и курсант выпускного курса Каспийского Высшего Военно-Морского училища Виталий Лоза решил сфотографироваться на память о Севастополе у фотографа на «Примбуле» — как называли Приморский бульвар сами севастопольцы.

На мгновение полыхнула магниевая вспышка, щелкнул затвор аппарата, запечатлевая молодое загорелое лицо. Фотография делалась и со вторым смыслом — послать любимой девушке Лидочке Сорокиной в небольшой городок Кременчуг, что на Днепре, и если не поразить ее сердце, то уж точно поволновать ее подруг, которым она наверняка покажет карточку.

«Судеб морских таинственная вязь» распорядилась так, что именно эта фотография, спустя шестьдесят с лишним лет, находится у меня в руках. С нее сквозь десятилетия смотрит улыбающийся молодой человек с открытым лицом, тонкими, по послевоенной моде, щеголеватыми усиками, в лихо, по-нахимовски, надвинутой белой фуражке с «шитым крабом», в белой форменке, в вырезе которой виднеются несколько полосок тельняшки. В энергичном повороте головы, крепкой шее, в широких плечах чувствуется внутренняя сила. Ему 21 год и у него все впереди…

То, что эта фотография была сделана специально для Лиды, я узнал позже из письма, которое Виталий написал ей перед стажировкой из училища:

«Сфотографироваться нет никакой возможности, а таких, которые стоило бы послать, у меня нет».

В Севастополе возможность сфотографироваться у него появилась, тем более в одном из писем Лида сама просила: «Сфотографируйся… и пришли мне фото».

Мысли Виталия перенеслись на берег Днепра, к дорогой Лидочке… В кармане у него лежало письмо из Кременчуга. Получив его, он быстро, прямо на почтамте пробежал письмо глазами, но хотелось спокойно, сердцем прочитать еще и еще раз…

— Вит! Ты что застрял? — вывел Виталия из задумчивости голос друга, — опоздаем на линкоровский барказ. Они нырнули под свод старинного каменного мостика с барельефами драконов по бокам арки и, перейдя площадь Парадов, как тогда называлась нынешняя площадь Нахимова, вышли на улицу Ленина. В 1949 году Севастополь еще лежал в развалинах, несмотря на то, что со времени его освобождения прошло уже пять лет. Улицы и переулки были покрыты толстым слоем белесой пыли, образовавшейся от разрушенного бомбами и снарядами белого «инкерманского» камня из которого был выстроен город. Эта пыль, поднимаемая ветром, приносившимся с северо-крымских степей, была едкой и всепроникающей, от нее краснели глаза и першило в горле. Из-за сильной запыленности моряки и горожане в те годы, в шутку, называли свой город «Севастопылем».

Историческая справка

Только после того, как И.В. Сталин посетил осенью 1947 года Севастополь, Комитет по делам архитектуры при Совете Министров СССР утвердил Генеральный план восстановления и реконструкции города.

С целью быстрейшего восстановления Севастополя Правительство СССР приняло специальное Постановление № 403 о мероприятиях по ускорению восстановления города и главной базы Черноморского флота Севастополя.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 403

Советам Министров СССР От 25 октября 1948 года, г. Москва, Кремль. О мероприятиях по ускорению восстановления Севастополя.

Совет Министров СССР отмечает, что восстановление города Севастополя, как главной военно-морской базы Черноморского флота, осуществляется крайне медленно…

Совет Министров СССР считает неотложной государственной задачей всемерное ускорение восстановления Севастополя первоклассной военно-морской крепости и

ПОСТАНОВЛЯЕТ:

Закончить восстановление Севастополя и главной военно-морской базы Черноморского флота в течение ближайших 3-4 лет.

…Предложить Госплану СССР начиная с 1949 года выделять целевым назначением капиталовложения для восстановления Севастополя.

57. Выделить г. Севастополь в число городов республиканского подчинения.

59. Совет министров СССР считает восстановление г. Севастополя и военно-морской базы важнейшей государственной задачей…

Председатель Совета Министров Союза ССР И. Сталин

Постановление определило особый статус Севастополя и предписывало выделить город в число городов республиканского подчинения.

И.В.Сталин лично контролировал ход восстановления Севастополя, получая доклады от командования Черноморского флота.

… Пока же Севастополь лежал в руинах, стоял в лесах восстанавливаемых домов и задыхался в клубах пыли от разбираемых под новое строительство развалин, и возрождение его было еще впереди.

Быстрым шагом курсанты прошли по улице Ленина, обогнули высокий холм с чудом сохранившимся в войну памятником подвигу экипажа брига «Меркурий», с дерзкой надписью: «Потомству в пример», и вскоре спустились по каменной лестнице вниз, на Минную стенку. «Минной» — стенка называлась еще с дореволюционных времен, когда к ней швартовались миноносцы, а теперь она служила пристанью, куда катера и барказы доставляли увольняющихся на берег матросов с кораблей, стоящих на рейде.

Линкоровский барказ уже покачивался у причала на легкой волне, разведенной прошедшим невдалеке катером.

В глубине Северной бухты виднелось грузное тело линкора «Севастополь», словно вросшее в плавящуюся на солнце водную гладь. На пути к линкору Виталий Лоза смотрел на удалявшуюся Минную стенку, на проплывающий мимо Павловский мысок, на чаек, круживших над бухтою. Его внимание привлекли несколько яликов — небольших весельных лодок, перевозивших горожан на Корабельную сторону. Ялики были загружены так, что от их планширей идущих по бортам лодок до воды оставалось лишь несколько сантиметров. Виталий удивился, как яличники умудрялись не черпать воду бортами своих утлых посудин.

Взгляд его задержался на белой колоннаде Графской пристани, и Виталий подумал, что увидит Севастополь теперь не скоро. После выпуска ему предстоит дорога на Дальний Восток на Тихоокеанский флот.

Барказ, оставляя зеленоватый след, шел по Северной бухте и Виталий узнавал на изрезанном балками и бухточками северном берегу знакомые деревянные причалы: «Инженерная» пристань, «Северная», дальше белели развалины Михайловского равелина. В бухтах и у берега то тут, то там виднелись покореженные, ржавые останки полузатопленные кораблей и судов — следы войны.

Линкор приближался. Его огромное стальное тело находилось в нескольких кабельтовых. Сильно скошенная назад первая труба — результат модернизации, нависала над палубой, придавая линкору вид бравого матроса с лихо заломленной на затылок бескозыркой.

Этот был огромный бронированный плавучий остров длиной 185 и шириной 27 метров, насыщенный тысячами механизмов, километрами кабелей, трубопроводов и магистралей; в недрах которого давали ток генераторы, мощности которых хватило бы для питания электроэнергией небольшого промышленного центра; длины электрических и телефонных проводов достаточно для электрификации и телефонизации среднего населенного пункта; с экипажем почти полторы тысячи человек: офицеров, старшин и матросов.

Виталий знал, что линкор при рождении был наречен «Севастополем», позже его переименовали на революционный манер в «Парижскую Коммуну», а недавно, вновь вернули гордое имя «Севастополь».

В одном из своих писем в Кременчуг Виталий объяснял Лиде, что фраза: «Кривая труба» — это линкор на Черноморском флоте, сиречь «Севастополь».

Линкор «Севастополь» был невероятным кораблем. И сегодня, его низкобортный, гладкопалубный лаконичный силуэт с возвышающимися высокими боевыми рубками, двумя монументальными трубами и четырьмя могучими трехорудийными башнями, вызывает чувство силы и флотской мощи. Высота корпуса с современный четырехэтажный дом, и это без труб и мачт. Главные механизмы линкора включали 25 паровых котлов системы «Ярроу» и четыре паровые турбины «Парсонса». Четыре трехлопастных винта сообщали этому морскому «левиафану» скорость хода более 23 узлов.

Линейные корабли, на момент своего строительства, были самыми сложными, самыми современными и дорогими механизмами в истории человечества.

Историческая справка.

Линейный корабль «Севастополь» построили на Балтийском судостроительном и механическом заводе в Санкт-Петербурге. На момент сдачи корабля флоту, на ходовых испытаниях 27 сентября 1914 года при водоизмещении 25 300 тонн мощность энергетической установки линкора составила 32 950 лошадиных сил при частоте вращения главных турбин — 260 оборотов в минуту.

Броневой пояс линкора «Севастополь» толщиной 225 мм простирался вдоль ватерлинии на протяжении 116 метров. Броня стенок боевых рубок достигала 250 мм, а орудийных башен — 203 мм. Запас топлива равнялся 1950 тоннам мазута. Дальность плавания экономическим ходом составляла 2160 миль. Экипаж линкора состоял из 31 офицера, 28 кондукторов и 1066 нижних чинов.

Этот гигант, при своем строительстве, обошелся Российской империи, в фантастическую по тому времени сумму — сорок миллионов рублей.

В Первую Мировую войну, новейшие русские линкоры отстаивались в базах. Командование берегло их, поэтому линейные корабли в боевых действиях против кайзеровского флота практически не участвовали…

Во время Второй Мировой войны, командование советского Черноморского флота тоже берегло линкор. Так и дожил «Севастополь» плавая, стреляя, сжигая мазут и порох, прокачивая через свое механическое нутро воздух и воду и периодически меняя экипаж до 1949 года, до глубокой корабельной старости — до своих 35 лет.

Нынешняя стажировка на линкоре «Севастополь» выпускного курса Каспийского Высшего Военно-Морского училища была не обычной морской практикой. Корабельные курсанты советского времени, как и корабельные гардемарины времен Российского Императорского флота, дублировали офицерские должности, а это означало, что они уже почти офицеры.

В кубрике линкора было жарко. Под подволоком тускнело ночное освещение — синие аварийные лампы. Слышалось похрапывание спящих курсантов. Флотская мудрость гласит: «Лучшее лекарство от всех грядущих волнений — заблаговременный сон», но Виталию не спалось. Привычная ночная тишина корабельного чрева, наполненная шумом воздуходувок вентиляции гоняющих воздух по отсекам, звуками движения воды и пара в корабельных трубопроводах, далеким гулом электрогенераторов, работающих помп и прочих механизмов, раздающимися по трансляции командами о смене вахт, неожиданно стала для него оглушающей. Он долго ворочался, но сон все не приходил…

Выйдя из кубрика и пройдя несколькими корабельными коридорами и трапами, Виталий поднялся на верхнюю палубу. Примостившись у надстройки, бережно развернул письмо и в свете корабельного светильника начал читать: «Виталька, милый, здравствуй!…» Сердце радостно забилось…

Эти письма — письма Лидии и Виталия, очень личные. Даже спустя шестьдесят с лишним лет, они остаются очень личными. Это письма моей мамы и моего отца. Сначала я сомневался, имею ли право читать и опубликовывать их. Но ранний уход из жизни моих родителей и прошедшие с момента написания десятилетия, подсказывали, что в этих письмах, как в капле воды, отражается не только личная жизнь Виталия и Лиды, но и жизнь молодых людей того далекого послевоенного поколения: о чем думали и переживали, какие книги читали и фильмы смотрели, как учились, работали и отдыхали.

С большим душевным трепетом перелистывал я пожелтевшие от времени листки бумаги в линейку и клеточку. Сохранилось 92 письма. Из них шестьдесят одно письмо Виталия и тридцать одно письмо Лиды, за период с октября 1948 года по октябрь 1949 года и несколько писем 1952 и 1954 годов. Мне думается, в этих письмах, сохранилось для нас главное — тепло души Лиды и души Виталия, сконцентрированное дыхание их времени. Наверное, судьбе было угодно, вернее необходимо, чтобы мы почувствовали это дыхание, поэтому письма и сохранились…

Сначала Лида думала, что письма — малоговорящая вещь, но со временем, их с Виталием переписка, во — многом, стала смыслом ее существования. Лидочка с нетерпением ждала писем. Они приносили ей радость, поднимали настроение. Конечно, письма не могли заменить живого общения, но тем сильнее, от письма к письму, становилось желание личной встречи:

«… Виталька, с каждым днем, с каждым твоим письмом я больше узнаю тебя, узнаю твою хорошую, добрую, сердечную, ласковую душу…

Мне очень нравятся твои взгляды на жизнь, на всю окружающую обстановку, ты смотришь на нее реально с широко раскрытыми глазами, с чистым сердцем и открытой душой. Зная о том, что ты думаешь обо мне, мне радостнее на душе, мне легко работать, жить, легко учиться. Я мечтаю о встрече с тобой… »

Интенсивность, с которой велась переписка, делает ее подобной дневниковым записям. Молодых людей, разделенных тысячами километров соединяли листки бумаги, которым они доверяли свои мысли и чувства… Это был первый, после знакомства в Кременчуге 13 сентября 1948 года, год в разлуке, и они писали и писали друг другу. В строчках писем читается мечта о встрече, желание перенести разлуку и быть вместе:

«Виталька, милый, здравствуй!

… У нас стоят замечательные погоды, цветет акация, ландыш и сирень оцветает, какие чудесные вечера, вот сегодня села на крыльце, поиграла на аккордеоне, «попела», вспомнила тебя и вот решила поговорить с тобой на сон грядущий. Может быть, в этот момент ты тоже вспоминаешь меня, вспоминаешь ту, которая тебя ждет…»

Лидочка Сорокина прекрасно пела. Пела душой, легко и свободно. Когда она брала аккордеон и начинала играть и петь — затихал стук костяшек домино, мальчишки прекращали гонять мяч — весь двор слушал ее. Одной из любимых Лидиных песен в тот год была «Цветочница Анюта»:

«Но однажды весной лейтенант молодой

Взял корзину цветов в магазине,

Взглядом полным огня посмотрел на меня

И унес мое сердце в корзине…

И с тех пор я грущу, позабыть не могу

Нежный блеск золотистого канта.

И в открытую дверь, ожидаю теперь

Из прохожих — одних лейтенантов…»

Письма Виталия были желанны и нравились Лиде. Конверты с обратным адресом: Баку, Каспийское ВВМУ — поднимали настроение, она ходила словно именинница…

«Сегодня получила твое письмо… хожу как именинница. Витуська, все твои письма очень разнообразные, и мне очень и очень нравятся.

… А вот теперь мы с тобой уже (можно сказать) самостоятельные люди…

Ты будешь офицер флота, а я буду учить молодое, новое, здоровое поколение… которые наивно смотрят в безоблачную даль моих голубых глаз. (Это было, когда я занималась с 1 классом).

Я думаю, ты сейчас Витуська тоже не отказался бы смотреть в глазки хорошенькой учительницы. Правда?»

В своих письмах молодые люди сначала робко, затем все откровеннее и откровеннее признавались друг другу в своих чувствах, которые от письма к письму крепли и занимали все больше места в их мыслях…

Радость будущей встречи согревала их. Эти письма, а писали они друг другу почти через день, — настоящая повесть о первой любви, пронесенной в самые тяжелые послевоенные годы, несмотря на все трудности флотского быта, через многочисленные расставания и тысячи километров. « Милый Виталька, здравствуй!

Вот только сегодня утром отправила тебе письмо, а днем получила от тебя два письма. Ты поистине славный и искренний друг…

…ты один ласковый, нежный, хороший друг у меня, я жду встречи с тобой, как чего-то очень важного и ты прав, что наша встреча нам с тобой принесет счастье…».

Чем больше вчитывался я в письма Лиды и Виталия, тем яснее понимал, что их личная переписка становится душой книги, хроникой чувств, и фактическим, если хотите, историческим документом о том далеком и трудном времени.

Лида, как будто предчувствуя это, писала Виталию:

«…все твои письма у меня хранятся все вместе в образцовом порядке. Когда-нибудь прочитаем их, как хронику наших чувств».

Поразительно, но ни в одном письме нет нытья и жалоб на тяжелую жизнь и послевоенную разруху. Молодые люди жили не «тряпками», не желанием «теплее» устроиться, а будущим, их личным счастливым будущим и будущим их советской страны.

Лида писала Виталию:

«Мои ученики очень любят и уважают меня, но я перед ними не в долгу, я отдаю им все свои знания, всю свою молодую энергию подчиняю одной целее. Выучить детей преданными, культурными будущими строителями коммунизма».

Конечно, я тщательно и тактично отбирал выдержки из писем. Но без них книга была бы сухой, не пропитанной духом того времени, не наполненной чувствами и жизненными переживаниями флотского парня Виталия и молоденькой учительницы Лидии.

Прочитав Лидочкино письмо, Виталий в задумчивости облокотился на леер. Темный близкий берег Корабельной стороны словно надвинулся на него. Слабо мерцали светильники на шкафуте, ровно гудела приточно-вытяжная вентиляция, но Виталий ничего этого не слышал и не замечал. Мысли его были в ближайшем будущем: заканчивается беззаботная курсантская юность. Впереди офицерские погоны и корабельная служба.

— Эх! Если бы он выпустился на год раньше, — думал Виталий, — то сейчас уже был бы лейтенантом, и они с Лидой были бы вместе. Но именно с их выпуска, командование Военно-Морского флота приняло решение о прохождении выпускниками военно-морских училищ, перед вручением им лейтенантских погон, стажировки на кораблях корабельными курсантами, как в дореволюционном флоте выпускники Морского Корпуса проходили морскую стажировку корабельными гардемаринами перед присвоением им первого офицерского звания — мичман.

«…Лидочка, ты спрашиваешь, когда у нас выпуск? Дело обстоит так. Мы сдали все экзамены за теоретический курс и если бы это было в прошлом году, то я сейчас был бы уже лейтенантом флота и, наверное бы, сидел с тобой рядом где-нибудь на Днепре, а в этом году немножко иначе. Кроме всего нам ввели стажировку 3 месяца, нужно проплавать на кораблях, а затем еще будут два гос. экзамена, а уж потом настоящий выпуск, со всеми его атрибутами, банкетом, прощанием и отпуском.

Ну а «мичман» это сугубо морское звание, раньше было первое офицерское, а сейчас, последнее старшинское, даже не последнее, а спецпереходное присущее только кораблям и плавсоставу».

Действительно, в 1949 году впервые в советское время, выпускникам высших военно-морских училищ только после трехмесячной стажировки на флотах корабельными курсантами присваивали первое офицерское звание — лейтенант. Виталий Лоза не знал тогда, что это нововведение было одной из многих возвращающихся на флот и возрождающихся в советском флоте традиций Российского Императорского флота.

— Как все сложится? — продолжал размышлять Виталий, — ОКОС — отдел кадров офицерского состава Тихоокеанского флота может назначить его на должность и штурмана и артиллериста и минера, потому что в его дипломе по военно-морской специальности в графе «Присвоена квалификация» будет записано: «Офицер корабельной службы». С такой формулировкой была связана байка, ходившая в те годы среди курсантов, о том, что когда флотские кадровики, в связи с нехваткой вакансий, предложили одному офицеру переучиваться на корабельного «эскулапа» — доктора, то услышали в ответ гордое: «Я не сменю благородный штурвал на медицинскую клизму!»

В 1949 году разделения по факультетам в их Каспийском Высшем Военно-Морском училище не было. Обучение велось по командной линии. Тогда под этим термином понималась служба корабельных офицеров артиллерийской, минно-торпедной и штурманской специальностей, способных самостоятельно нести ходовую вахту на мостике, и в последствие могущих претендовать на должность командира корабля.

Звездная ночь, тишина близкого берега и севастопольского рейда невольно расположили

Виталия Лозу к воспоминаниям… В памяти всплывали события его жизни, жизни мальчишки пришедшего на флот семь лет назад, в тяжелом военном 1942 году.

Память — этот вечный генератор мыслей, «выхватывала» по одному ей известному принципу, отдельные фрагменты этих семи лет:

Припомнилось поступление на первый курс Каспийского Высшего Военно-Морского училища.

— Их набор, — вспоминал Виталий, — состоял, в основном, из воспитанников Военно-Морских

Подготовительных училищ — «подготов», как называли они себя.

В Каспийское училище Виталий прибыл из Бакинского Подготовительного училища, куда их перевели из Ферганской Военно-Морской спецшколы «Наркомпроса»…

Память услужливо перенесла воспоминания еще на несколько лет назад…

Мальчишкой поступил Виталий Лоза в Военно-Морскую спецшколу в Фергане, приехав туда из Андижана. Хотя в Андижане не падали бомбы, но война и голод ощущались остро и там.

Отец Виталия, Лоза Карп Игнатьевич, в своих воспоминаниях писал:

«Итак, Виталий — четырнадцатилетний мальчик, ушел из дому на казенные харчи.…Он обратился в военно-морскую спецшколу, которая была эвакуирована из Одессы в поселок Кувасай, нашей же Ферганской области и подал заявление. Виталий был зачислен».

Виталий, Лоза никогда в жизни не видевший моря, конечно, не предполагал, что поступая в морскую спецшколу найдет свое призвание в морской службе на всю жизнь. По-правде говоря, он мечтал стать геологом, но грохотала война, и каждый хотел скорее стать на защиту Родины.

Проучились в Фергане они не долго. Летом 1943 году их спецшколу перевели на Каспий, в только что организованное Бакинское Военно-Морское Подготовительное училище. Виталий вспомнил, как обливаясь потом, под лучами немилосердного бакинского солнца, оставляя на мягком разогретом жарой городском асфальте следы своей обуви, они добирались до большого темно-серого здания Подготовительного училища, располагавшегося в отдаленном городском районе Арменикенд на углу улиц Красноармейской и Нижнебульварной.

Почему-то запомнился стоявший у училищных ворот матрос-часовой с винтовкой.

Виталий вспомнил, как первый раз одел «робу» — рабочее платье, в котором они ходили по территории училища. «Роба» была пошита из крепкого похожего на брезент материала, который, как тогда говорили, подарили союзники — американцы и стояла «колом».

В Подготовительном училище недавние школьники должны были получить среднее образование, привыкнуть к воинской дисциплине и казарменной жизни, познакомится с основами морского дела — вязанием морских узлов, изучением флажного семафора, азбукой Морзе, работе клотиком. Учеба в Подготовительном училище Виталию не особенно запомнились, а вот то, что мальчишки сразу стали объединяться в группки по общим интересам и привычкам — это он отчетливо помнил. Верховодили в них, как правило, пацаны, которых «потрепало» военное лихолетье, что вызывало определенные трения, но установившаяся в Бакинском Военно-Морском Подготовительном училище твердая воинская дисциплина, быстро сгладила мальчишеские разногласия.

Позже, в одном из своих курсантских стихотворений, Виталий Лоза писал:

Тогда для нас — мальчишек взбаламошенных

Слова: «бушлат и тельник» — были музыкой,

И чудилось, что счастье невозможное

Быть с ними связанным не рвущимися узами.

По военному четкий распорядок дня Подготовительного училища навсегда врезался в память Виталия: в семь утра — подъем, физзарядка, в зависимости от погоды в тельняшке или без, утренний чай, затем три урока, перерыв на завтрак, после еще три урока, обед, потом три часа самоподготовки, вечерний чай, вечерняя прогулка, вечерняя поверка и в одиннадцать часов вечера долгожданный «Отбой».

Поначалу, этот распорядок был настолько тяжелым и непривычным для него, да и для других мальчишек, что к вечеру они валились с ног от усталости, но постепенно привыкли.

Плотный, расписанный по минутам день, позволил «подготам» научиться ценить время, уметь его распределять, что очень пригодилось во время учебы в Каспийском Высшем Военно-Морском училище…

Но настоящей, тяжелейшей работой для мальчишек были строевые занятия, проводимые на плацу под палящим солнцем, а температура летом 1943 года в Баку достигала 35 градусов жары в тени, Виталий очень хорошо это помнил:

— По — разделениям! Дела — ай раз! — командовал старшина роты, и все высоко вскидывали правую ногу.

— Выше, выше! — звучала команда старшины, и Виталий явственно ощутил, словно это было вчера, как тяжелый ботинок тянет его ногу к земле, а липкий пот заливает глаза и стекает между лопаток.

Горячий асфальт жег мальчишеские ступни даже через подошвы грубых яловых ботинок. Не все такое выдерживали — случались и тепловые удары.

— Да, строевые занятия в «подготовительном», — крепко запомнились, потому, что были для Виталия первыми уроками повиновения, первыми уроками воинской дисциплины.

Строевые занятия вырабатывали выправку, сноровку, глазомер. Полученная в «подготии» строевая подготовка не раз выручала Виталия, позже, в курсантские годы: как только глаза замечали красную патрульную повязку, его левая рука сама автоматически прижимала палаш, щелкали каблуки, вздергивалась к бескозырке правая рука и, высоко поднятый в лихом полуповороте подбородок, не раз спасали от придирок городского патруля.

В памяти всплывали все новые и новые подробности: Виталию вспомнилось, как в конце сентября 1943 года он впервые надел новенькую военно-морскую форму: бескозырку, фланелевку, брюки, ботинки, бушлат. Фланелевая рубашка правда была из грубой фланели, черные брюки из толстого сукна, сказывались трудности военного времени, но мальчишки ликовали. Форма одежды «подготов» была такой же, как у курсантов высших военно-морских училищ, только курсовые шевроны на левом рукаве были горизонтальными и над ними не было звездочки.

В октябре их одели в добротное флотское обмундирование по полному аттестату.

Незаметно все пришло в норму. Хлястики уже не болтались на «подготовских» шинелях и карманы брюк уже не раздували взятые из столовой «про запас» куски хлеба.

Историческая справка

Военно-Морские Подготовительные училища были созданы из Военно-морских спецшкол переведенных в 1943 году из ведения Народного Комитета Просвещения («Наркомпроса») в подчинение Министерству Военно-Морского Флота.

Приказом Наркома ВМФ № 0479 от 25 июня 1943 года «О создании на базе Бакинской военно-морской спецшколы Бакинского ВМПУ», было создано первое в стране военно-морское подготовительное училище, предназначавшееся для обучения юношей в 7-10 классах. Оно комплектовалось учащимися других спецшкол, военнослужащими срочной службы, учениками средних школ.

Организация службы, учебного процесса и внутреннего распорядка в Бакинском ВМПУ определялись общим с другими военно-морскими училищами документом — «Положением о военно-морских училищах и правилам повседневной службы в них», введенным приказом НК ВМФ № 250 от 23 июля 1943 года.

Начальником Бакинского ВМПУ назначили капитана 1 ранга Б.Н. Апостоли.

Виталий вспомнил, как после завершения начальной подготовки, в январе 1944 года они приняли Воинскую присягу и получили «Краснофлотские книжки». Воинская присяга давалась мальчишками еще в допризывном возрасте, в тяжелейшую годину войны.

Навсегда врезались в память слова присяги: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических республик, перед лицом своих товарищей, торжественно клянусь…», и сильное волнение, которое он испытывал, давая эту клятву. Клятву пролить кровь и отдать свою мальчишескую жизнь за Советскую Родину.

… Над Севастопольской бухтой взошла луна, засеребрилась дорожка по глади воды. Пробили склянки. Воспоминания прервались. Виталий посмотрел на часы и удивился:

— После отбоя прошло пол-часа, а показалось, что перед глазами пробежала вся жизнь.

Каким же был тогда Виталька Лоза — мальчишка — «подгот», поклявшийся стране отдать жизнь в борьбе с врагами? Сохранилась фотография воспитанника Бакинского Военно-Морского

Подготовительного училища Виталия Лозы датированная 25 декабря 1944 года.

На фотографии коротко стриженный с округлым лицом мальчишка, стоит ровно, не сутулясь, руки за спину, гордый разворот плеч, губы плотно сомкнуты, бескозырка, по тогдашней флотской моде — «блином», лихо сдвинута набекрень, ленточки на правом плече, гюйс приподнят, на левом рукаве три курсовки, но главное, на ремне с блестяще надраенной бляхой у левого бедра пристегнут палаш, темляк которого свисает почти до колен.

Мальчишке 16 лет, но сколько гордости в осанке, твердости в складке губ, уверенности во взгляде. Да, мальчишка с характером…

В Архиве ВМФ сохранился Приказ № 1 от 2 января 1944 года начальника Бакинского Военно-

Морского Подготовительного училища капитана 1 ранга Б.Н. Апостоли в котором, в частности, говорится:

«… Поздравляю курсантов училища с принятием присяги, выражаю полную уверенность, что каждый из вас будет честно выполнять свой долг, образцово блюсти воинскую

дисциплину, упорно и настойчиво овладевать военно-морскими знаниями и в бою с врагами высоко держать знамя чести русского воина, храня традиции моряков и приумножая славу русского оружия…»

Даже через 70 лет, в этом приказе чувствуется душа и сердце бывшего выпускника Морского Корпуса капитана 1 ранга Бориса Николаевича Апостоли.

После принятия присяги «подготы» ощутили себя взрослыми, настоящими «марсофлотами». Это проявилось в появлении у некоторых ребят, в том числе и у Виталия Лозы наколки в виде якоря на левой руке. В книге «Подготы Тихого Океана» В.В. Корзун описывая внешний вид «подгота» 1944 года упоминает об этой моде, среди мальчишек «подготов»: «… Немаловажной деталью туалета настоящего моряка («подгота») являлась наколка якоря на левой руке».

Действительно, я хорошо помню у отца наколотый на кисти левой руке, между большим и указательным пальцами, небольшой якорек.

Собирая материалы для книги «Терновый венец офицера русского флота» я работал в Российском Государственном архиве ВМФ, Центральной Военно-Морской библиотеке, в фото-фонде Центрального Военно-Морского музея, и перед моими глазами прошло множество фотографий моряков дореволюционного, предвоенного и военного периодов истории русского

и советского флотов. В глаза бросилась, и очень отчетливо, «разница» в лицах людей на этих фотографиях, в первую очередь офицеров. Не берусь подбирать эпитеты и сравнения для описания этой «разницы», скажу просто — они были другими. Лица офицеров на фотографиях сделанных до 1917 года совершенно не похожи на лица офицеров 20-х — 40-х годов. Такое впечатление, что на фотографиях два совершенно разных народа, хотя на офицерах и там и тут флотские кителя, и сфотографированы они на палубах одних и тех же кораблей.

Курсантом, читая книги о море и кораблях, вглядываясь в фотографии на стендах военно-

морских музеев Севастополя и Ленинграда меня всегда удивляла эта «разница» в лицах офицеров. В музее, где сделав всего несколько шагов от стенда к стенду, словно перемещаешься во времени, особенно заметна эта «разница». Что интересно, перейдя в залы истории флота периода 50-х — 70-х годов, такой существенной, видимой невооруженным взглядом, «разницы» на фотографиях начала и второй половины ХХ века уже нет. Я говорю не об особенностях внешности связанных с национальностью людей на фотографиях, не о форме их лица, носа и глаз. Я говорю о том, что лица флотских офицеров начала века и второй половины двадцатого века в чем-то неуловимо схожи, если хотите — похожи, а лица начальствующего состава Рабоче-Крестьянского Красного флота периода 20-х — 40-х годов, в большинстве своем, выпадают из этого ряда.

В.В. Козырь в работе «Подготы Тихого Океана», говоря об офицерском составе 20-х — 30-х годов отмечал: «В первые годы советской власти в армию и на флот пришли выходцы из рабочих и крестьянских семей, как правило, с очень низкой общей и военной подготовкой, отдаленными понятиями об общечеловеческой культуре». К сожалению, это так. Даже такая часть общечеловеческой культуры, как культура речи, культура языка в советском военно-морском флоте оказалась отравлена сквернословием — матерщиной. Такого не было в Российском Императорском флоте. Произнести вслух слова грязной ругани, употребить «гнилое слово» не мог ни один воин-христианин, потому как — явный грех.

Активное внедрение матерщины в ряды Рабоче-Крестьянского Красного флота, началось с «революционных братишек», опьяненных офицерской кровью и вседозволенностью 1917 года, потому что, как пишет епископ Североморский Митрофан (Баданин) в своей работе «Правда о русском мате», было: «…непременным условием и главным рычагом искоренения христианской морали и нравственности… на флоте». О какой молитве «За тех, кто в море» на кораблях и частях флота могла идти речь, когда в советское время, да и сейчас, речь моряков отравлена словесной грязью — матом.

Во время моей службы на Северном флоте в 70-х годах прошлого века ублюдочный язык матерщины изливался не только из уст матросов и офицеров, но и некоторых адмиралов.

Епископ Североморский Митрофан с сарказмом замечает: «… этот лексикон (матерные слова — А.Л.) почему-то до сих пор не введен в официальный перечень командных слов и не закреплен в уставе, как официальный язык общения… на флоте».

В этом есть горькая правда. В.В.Козырь писал: «Офицеры старшего поколения… были выходцами из рабоче-крестьянских семей и имели весьма отдаленное представление о тех порядках, какие существовали в Морском училище до 1917 года. Офицеры младшего звена… чаще всего выдвинувшиеся…. из матросов и старшин, выросшие уже при советской власти, тем более не могли быть носителями каких — либо флотских традиций и передовой русской культуры…»

Мне и раньше приходило в голову и, как видно, не только мне одному, что все произошедшее в России в 1917 году, наложило свой, особый отпечаток и на язык и на лица людей.

Возможно, по-прошествию 40-50 лет этот отпечаток постепенно стерся, «выветрился», может быть не без влияния событий начавших происходить на флоте в середине сороковых годов прошлого века.

Со второй половины 40-х годов ХХ века в Красной Армии и Рабоче — Крестьянском Красном Флоте стали происходить явления для советского времени почти невероятные — начали возвращаться боевые и исторические традиции дореволюционной русской армии и флота.

Неудачи первого периода Великой Отечественной войны, заставили руководство страны пересмотреть представления о боеспособности, в том числе, и о качестве командных кадров, обратившись к опыту русской армии. Был ликвидирован институт военных комиссаров, введенный в гражданскую войну. Командиры и начальники вновь стали именоваться офицерами, им присваивались «старорежимные» — исторические звания. Флотские воинские звания «краснофлотец» и «старший краснофлотец» были заменены историческими званиями — матрос и старший матрос.

Форма почти повторяла форму царского образца, поэтому внешний облик офицеров Красной Армии и Рабоче-Крестьянского Красного флота во многом стал напоминать облик офицеров Русской армии и флота, и даже были введены мундиры. Народный Комиссар Обороны И.В. Сталин Приказом №25 от 15.01.1943 года ввел

погоны офицерам Красной Армии и Рабоче-Крестьянского Красного флота.

Погоны вернулись на советскую военную форму, чтобы подчеркнуть историческую преемственность — перекинуть исторический мост от Российской Армии к Красной Армии, чтобы получить возможность, в годину тяжелейшей войны с германским нацизмом, воспитывать солдат и командиров в духе патриотизма, любви к Родине на примерах исторической славы русских солдат и русского оружия.

Не случайно внешний вид погон так близко повторял погоны Российской армии и Российского Императорского флота. Через 26 лет после революции, в СССР на плечи офицеров вновь вернулся символ, который большевиками отрицался, как символ царской России, а на самом деле — символ государственности — символ той России, за которую воевали и гибли русские офицеры в 1918 — 1920 годах.

Все лучшее, что было в Российском Императорском флоте — глубочайший патриотизм, героизм и товарищество, беззаветная любовь к Родине, стойкость, мужество, высокий профессионализм были безоговорочно восприняты советским флотом, в том числе и главный завет, главная традиция моряков русского флота: «Погибаю, но не сдаюсь!»

Частям, кораблям и соединениям советского ВМФ за героизм и мужество проявленные в борьбе с врагом, начали присваивать исторические почетные звания — «Гвардейские». Зримым примером преемственности стало возвращение боевым кораблям их исторических наименований. Так, линкору «Марат» возвратили гордое имя «Петропавловск». Возвращались исторические имена и другим кораблям. На советском флоте была восстановлена система наименований кораблей, принятая в Российском Императорском флоте, именами прилагательными: «Верный», «Разящий», «Расторопный». Названия прославившихся кораблей Императорского флота присваивались новостроящимся кораблям советского флота: «Стерегущий», «Смелый»…

С целью изучения и систематизации исторического и военного опыта царской России в январе 1943 года в составе Главного морского штаба ВМФ был сформирован специальный отдел. В декабре 1943 года Президиум Академии Наук СССР принял постановление о создании при Институте истории сектора военной истории в составе двух групп: истории армии и истории флота. Деятельностью группы истории флота руководил адмирал И.С. Исаков. Как писал «Морской сборник» № 11-12 в 1945 году, группа истории флота решала задачи:

«… привлечения Института истории и специалистов историков к делу изучения и популяризации героического прошлого отечественного флота; сбор, изучение и публикации архивных материалов и источников по истории отечественного флота; подготовка и издание справочников по военно-морской истории; подготовка и издание монографических исследований и научно-популярных трудов «по наиболее интересным и актуальным проблемам истории отечественного флота».

Появились советские боевые военно-морские награды, имени прославленных адмиралов русского флота: ордена «Ушакова» и «Нахимова» I и II степени, медали «Ушакова» и «Нахимова».

Новые художественные кинофильмы «Адмирал Нахимов», «Адмирал Ушаков» рассказывали об исторических победах русского флота. Массово выпускались брошюры и книги о жизни и деятельности великих русских флотоводцев.

В повседневную корабельную организацию советского ВМФ вернулась существовавшая на русском флоте система внутренней корабельной связи с помощью морской дудки. Той самой «боцманской» дудки, цепочка которой не раз «прохаживались» по спинам провинившихся матросов, о чем ходили легенды еще со времен парусного флота. Про цепочку боцманской дудки в старину говорили: «Самый длинный конец на корабле — это цепочка боцманской дудки, потому что дотянется до нерадивого матроса в любом месте корабля».

В советском флоте были определены 16 различных сигналов подаваемых на кораблях дудкой и введено пособие «Сигналы на морской дудке».

Была возрождена система начальной подготовки будущих офицеров советского флота, базирующаяся на опыте дореволюционных кадетских корпусов — Нахимовские училища и Военно-морские подготовительные училища.

Оказался востребованным дореволюционный опыт переподготовки и повышения квалификации морских офицеров. Возродились Офицерские классы, по подобию Минных офицерских классов Российского Императорского флота. Высшие специальные офицерские классы были созданы в Ленинграде и во Владивостоке.

Вернулись на флот не только морская форма и погоны, но и морской палаш, для курсантов,

и морской кортик, для офицеров. Именно в конце 40-х годов в советском военном флоте был введен кортик — личное оружие флотского офицера. Тот самый кортик, ношение которого большевики запретили сразу же, как только захватили власть, ибо кортик был историческим символом, равно как и золотые погоны Российского Императорского флота.

Историческая справка

В России в начале ХХ века кортик был принадлежностью исключительно морской офицерской формы. Русский морской кортик образца 1913 года имел клинок длиной 240 миллиметров.

На боевых кораблях русского императорского флота ношение кортика было обязательным для вахтенного офицера. Более ста лет подряд, вплоть до 1917 года, сход морского офицера с корабля на берег обязывал его быть при кортике. Служба в штабах, учебных заведениях и в береговых учреждениях флота, так же требовала от морских офицеров, служивших там, ношения кортика. В то время среди офицеров русского флота в ходу было выражение: «Весь день чувствовал себя не при кортике», что на сухопутном языке означало: «Был не в своей тарелке».

Советский морской кортик имел плоский стальной клинок ромбовидного сечения длиной 215 миллиметров. Рукоять кортика выполнялась из пластмассы, имитирующей слоновую кость. Нижняя оковка, головка и крестовина рукоятки изготавливались из цветного позолоченного металла. На головке рукоятки была пятиконечная звезда, а сбоку нанесено изображение советского герба. Ножны кортика — деревянные, обтянутые кожей черного цвета и покрыты лаком. Две обоймицы и наконечник ножен выполнялись из цветного металла и были позолочены. На верхней обоймице с правой стороны изображался якорь, переплетенный канатом, с левой — парусный корабль, идущий на всех парусах. В советское время, кортик и золотые лейтенантские погоны вручали в торжественной обстановке выпускникам Высших военно-морских училищ.

Написав эти строки, я со всей отчетливостью вспомнил свой выпуск в 1973 году, вспомнил, с каким волнением и гордостью чувствовал в руке тяжесть и прохладу морского офицерского кортика, врученного мне в исторических стенах Севастопольского Морского Корпуса, который в 1952 году возродился как Севастопольское Высшее Военно-Морское Инженерное училище. И вновь, здесь, на этой странице, «судеб морских таинственная вязь» связала времена и людей и, обретенная вновь традиция, соединила дореволюционный Российский Императорский флот и Военно-Морской флот СССР.

Преемственность с историческим прошлым флота была и у советского военно-морского флага. Я не знаю кто автор советского военно-морского флага, но создан этот флаг гениально: на сохраненном историческом белом полотнище славного Андреевского флага две его перекрещивающиеся полосы были соединены в одну широкую синюю полосу, легшую внизу полотнища по горизонтали, словно голубая птица Андреевского флага сложила крылья и села на воду. Поразительно, цветовая гамма флага, что в геральдике крайне важно, сохранилась полная, а звезда с серпом и молотом лишь подчеркивали советское время. Под этим флагом с честью и гордостью служило не одно поколение советских моряков.

Удивительным образом флаг перекинул мостик от Императорского флота России к Военно-Морскому Флоту СССР, связывая морально и исторически офицеров российского флота с офицерами советского флота, и сегодня, когда Андреевский флаг, распрямив крылья своего синего креста, вновь развевается на гафелях российских боевых кораблей, эта преемственность соединила прошлое и современность на новом этапе возрождения флота.

Историческая справка

17 января 1992 года Российское правительство приняло резолюцию относительно возвращения Андреевскому флагу статуса Военно-Морского флага России. 15 февраля 1992 года Андреевский флаг был освящен в Николо-Богоявленском кафедральном Морском соборе Санкт-Петербурга и в торжественной обстановке передан командующему Ленинградской Военно-Морской базой вице-адмиралу В.Е. Селиванову. 26 июля 1992 года в День Военно-Морского флота на боевых кораблях ВМФ бывшего СССР последний раз подняли военно-морской флаг, овеянный славой огненных лет Великой Отечественной войны. Затем, под звуки гимна СССР, флаги были спущены и переданы командирам кораблей на вечное хранение. Вместо них под гимн России был поднят введенный Петром I Андреевский флаг.

Удивительно, но когда вот так, одним взглядом охватываешь все, что было принято, впитано и перенято советским флотом у Российского Императорского флота, поражаешься колоссальному объему и понимаешь, что в то удивительное, к сожалению, очень краткое время, душа русского флота вновь ожила и, благодаря «бывшим» русским офицерам, была передана советскому флоту, была воспринята флотом как своя, и вновь утвердилась в нем навеки. Еще в начале 30-х годов в нашей стране упоминать о том, что ты закончил Морской Корпус было крайне опасно, потому что, именно в период 1930-1934 годов по флоту прокатились массовые репрессии «бывших» офицеров царского флота — «военспецов», как тогда говорили. В ходе проведения органами Госбезопасности операции «Весна» в 1930-1931 годах были репрессированы тысячи «бывших» офицеров флота. По данным петербургского отделения общества «Мемориал», число погибших офицеров по сфабрикованному делу «Весна» составило около двух тысяч человек.

В 1937-1939 годах репрессии среди флотских «военспецов» продолжали носить массовый характер и были связаны, в основном, с арестами военно-морских руководителей в Главном управлении военной промышленности. Им ставили в вину завышение планов строительства флота, срыв сроков ремонтов старых кораблей, дороговизну отечественных мин, «затяжки» в разработке советских торпед. Поэтому бывшие воспитанники Морского Корпуса старались не подчеркивать свое прошлое, чтобы не вызывать к себе опасный интерес со стороны органов Госбезопасности.

Несмотря на жестокие репрессии, именно в 30-е годы, неожиданной стороной общественной жизни советской страны, стал всплеск интереса к морской художественной литературе, в которой заметную роль играли талантливые писатели «новой волны» — бывшие выпускники Морского Корпуса.

Исключительно популярными стали произведения Сергея Адамовича Колбасьева, того самого Сергея Колбасьева, у которого офицером — воспитателем в Морском Корпусе в 4-ой роте в 1915-1916 учебном году был герой моей книги «Терновый венец офицера русского флота» мичман, а затем лейтенант флота замечательный человек Бруно-Станислав Адольфович Садовинский.

В марте 1918 года большевики упразднили Морское училище, как к тому времени именовался Морской Корпус, и Сергей Колбасьев, так и не получив мичманских погон и офицерского кортика, был выпущен лишь с копией аттестата об окончании общих классов училища. В дальнейшем военмор С.А. Колбасьев служил в Рабоче-Крестьянском Красном флоте.

В 1935 году Колбасьев опубликовал свою повесть «Арсен Люпен» — о жизни кадет в Морском Корпусе перед революцией. В конце 60-х годов прошлого века, я и многие мои сверстники, курсанты Севастопольского Высшего Военно-Морского Инженерного училища с упоением зачитывались этим произведением, передавая книгу из рук в руки, но тогда в 30-х годах, литературные критики и некоторые собратья по перу организовали настоящую травлю Колбасьева, в результате чего его книги были запрещены, а сам Сергей Адамович был огульно обвинен по статье 58-1-а «Измена Родине», арестован и расстрелян в Ленинграде в 1937 году. Почти в одно время с произведениями Колбасьева вышел роман «Капитальный ремонт», о жизни флота и Морского Корпуса перед событиями осени 1917 года. Его автор Л. Соболев с мая 1916 года по март 1918 года учился в Морском училище, но не закончил. О романе «Капитальный ремонт» тогда много спорили, хотя его достаточно высоко оценил на Первом съезде советских писателей известный и обласканный властью пролетарский писатель Максим Горький (А.Пешков). Тогда же напечатали роман Б. Лавренева «Синее и белое», в центре которого судьба гардемарина Морского Корпуса в непростые предреволюционные годы. Но все это было лишь литературным интересом просвещенной публики к флотской жизни, а не самой флотской жизнью…

После окончания Второй Мировой войны взаимные разногласия между Советским Союзом и бывшими его союзниками США, Великобританией, все больше и больше углублялись.

9 февраля 1946 года в Москве в Большом театре выступил И.В. Сталин. «Его речь была воспринята на Западе, как призыв к новому противоборству с капитализмом» — писала о выступлении Сталина газета «Красная Звезда» в марте 2009 года. Через 2 месяца после выступления Сталина, 5 марта 1946 года британский политический лидер Черчилль, в США, в городе Фултоне, в присутствие президента США Трумена призвал к борьбе с «мировым коммунизмом» — Советской Россией и с «советской военной угрозой». Эта политика, получившая название «холодной войны», определила стратегию и практические действия США и их союзников против СССР, в виде «балансирования на грани войны», на долгие годы вперед.

Как ни парадоксально может показаться на первый взгляд, возникшее в результате победы во Второй Мировой войне, политическое влияние Советского Союза на многие страны Восточной Европы, Азии и Южной Америки, было воспринято США и Великобританией, как преемственность Советским Союзом имперской сущности и всемирной значимости Российской Империи. Становление СССР как мощной и влиятельной державы мира придало новый импульс никогда не прекращавшейся в действительности «холодной войне» Западного мира против Восточного мира, олицетворением которого всегда являлась Россия, с ее природными богатствами и гигантскими просторами. В те годы политика «холодной войны» обеспечивалась монополией США на атомное оружие и военно-экономическим превосходством над СССР. Американцы делали расчет на послевоенную ослабленность Советского Союза, в том числе, на слабость нашего военного флота. Действительно, советский военно-морской флот по окончанию войны был существенно слабее американского. «Морской сборник» № 11-12 за 1945 год писал, что ВМФ СССР насчитывал: «… 4 линейных корабля, 9 крейсеров, 53 лидера эсминцев и самих эсминцев, 76 подводных лодок и 21сторожевой корабль. Военно-морские силы США имели в своем составе: 23 линкора, 125 авианосцев, 67 крейсеров, 879 эсминцев, 351 подводную лодку, 900 сторожевых кораблей. По суммарному водоизмещению советский ВМФ уступал ВМС США и Англии более чем в 17 раз».

Объединенный Комитет Начальников Штабов США в докладе № 1545 от 09.10.1945 года, прогнозировал: «…г) Отсутствие в СССР ВМФ в течение 15-20 лет…». При этом, Соединенные Штаты, значительную роль в ходе «холодной войны» отводили своим военно-морским силам, которые на тот момент были ведущими в мире, а личный состав флота достигал 3 миллиона 400 тысяч человек. В этих сложнейших международных условиях руководство СССР решало задачи и военного строительства, и ликвидации разрушительных последствий войны, и повышения уровня жизни советского народа.

Советский Союз выделял огромные средства на скорейшую разработку собственного атомного оружия, и задуманного И.В. Сталиным океанского «большого флота». По «Десятилетнему плану военного судостроения на 1946-1955 гг.» принятому Совнаркомом СССР 27 ноября 1945 года военно-морскому флоту должны быть сданы: 4 тяжелых крейсера проекта «82», 30 легких крейсеров проектов «68 К» и «68 Бис», 188 эсминцев, 177 сторожевых кораблей, 430 эскадренных и базовых тральщиков, 367 подводных лодок и более 2000 малых кораблей и катеров».

Новый могучий океанский «большой флот» требовал новых кадров, новой «касты» советских морских офицеров. По поводу флотских офицерских кадров И.В.Сталин, в свое время, говорил Наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову: «С кадрами у Вас обстоит плохо…». Время слабо образованных командиров безвозвратно уходило в прошлое вместе с остатками, по существу, прибрежных морских сил, с которыми Советский Союз встретил Вторую Мировую войну. Флоту требовались тысячи новых грамотных офицеров. Словосочетание — «грамотный офицер» немыслимое в Российском Императорском флоте, потому что флотские офицеры были одними из образованнейших людей своего времени, в советской России никого не удивляло, поэтому необходимо было готовить не просто грамотных офицеров, а специалистов высшей квалификации.

С целью воспитания высокообразованных военно-морских офицеров будущего океанского военного флота, были созданы новые, невиданные для советской страны и для Военно-Морского флота СССР учебные заведения — Нахимовские училища и Военно-морские подготовительные училища. Впервые в советское время оказался востребован и был заимствован опыт военного воспитания в кадетских корпусах и военных гимназиях Императорской России. Российские кадетские корпуса за более чем два века своего существования выработали передовую, действенную систему обучения и воинского воспитания юношей. В ней главной была духовная сущность, духовная составляющая, точно выраженная в девизе: «Веру — царю, Жизнь — Отечеству, Честь — никому». Именно оттуда шел старый кадетский закон: «Сам погибай, но товарища выручай».

Новым учебным заведениям советского флота был необходим свой особый преподавательский состав. Еще раз подчеркну, невероятно, но факт — к воспитанию будущих офицеров советского флота стали массово привлекать «бывших» офицеров царского флота! Это произошло еще и потому, что именно в кадетских корпусах создавалась настоящая военная каста, вырабатывался тот слой русского общества, на костях и крови которого, создавалась слава русского оружия.

Духовное, нравственное воспитание считалось важнейшей частью воспитания будущего офицера в любви к Родине, верности Государству, преданности Армии на всю жизнь.

Выпуская на службу своих питомцев им давался завет:

«… Быть верным России и уважать ее прошлое. Уважать религии. Уважать старые русские обычаи. Помнить, чье имя носите…

…Любить корпус. Не загрязнять свое гнездо. Не набрасывать тень на корпус своим поведением.

…Быть бодрым, закалять свою волю. Быть всегда и везде с «поднятым забралом».

Бестрепетно смотреть людям в глаза. Не обманывать, не лгать, не хвастать, не хамствовать, быть скромным, чистоплотным. Быть благородным, а не казаться.

…Помогать товарищам. Не завидовать. Не нарушать права собственности.

Делиться. Поссорившись, думать о мире, не доносить, не сплетничать.

…Стеснять себя, чтобы не стеснять товарищей. Не бояться быть вежливым. Не барствовать. Не проявлять брезгливости. Уважать чужое горе, радость, труд, отдых».

Историческая справка

Одним из авторов возрождения в СССР военно-морских учебных заведений, подобных кадетским корпусам, был идеолог создания в стране двухуровневой системы подготовки офицеров: первый уровень — Военно-морские подготовительные училища, второй — Высшие военно-морские училища, Нарком Военно-Морского Флота адмирал Кузнецов. Руководили всеми практическими делами по организации этих училищ «бывшие» офицеры Российского Императорского флота советские адмиралы Степанов и Исаков.

Вице-адмирал Г.А. Степанов выпустился из Морского Корпуса в 1911 году. В годы Первой Мировой войны служил минным офицером на линкорах «Андрей Первозванный» и «Слава». Адмирал флота И.С.Исаков перед самой революцией окончил Отдельные Гардемаринские классы, которые были «морским училищем военного времени», для производства офицеров в более короткие сроки. Замысел Н.Г.Кузнецова создавал основу для подготовки офицерских кадров ВМФ, отбирая и предварительно обучая кандидатов перед поступлением их в Высшие военно-морские училища. Николай Герасимович Кузнецов писал, что создание Военно-морских подготовительных училищ подробно и обстоятельно обсуждалось с высшим руководством страны:

«Лично И.В.Сталин не раз занимался этими вопросами и вдавался в детали: кого нам надо в первую очередь учить и где… Вот тогда мы докладывали, насколько важно подбирать и готовить командный состав. Именно для этого и были созданы (подготовительные — А.Л.) училища.

Это позволяло нам изучать и отбирать контингент еще до поступления в Высшие военно-морские училища. Я лично считал правильным как можно строже подходить к подбору, не стесняясь отчислять плохих…».

В дореволюционном флоте морское офицерство было своеобразной кастой. Морские династии офицеров из поколения в поколение служили России на морях. Это рождало фамильную гордость, в лучшем смысле этого слова, заставляло офицера заботиться о чести офицерского звания и собственного имени. Именно поэтому, во главе Военно-морских подготовительных и Нахимовских училищ, политическое руководство страны поставило выпускников Морского Корпуса — опытных морских офицеров Российского Императорского флота.

Так, командовать Военно-Морским Подготовительным училищем в городе Горьком, был назначен капитан 1 ранга К.А. Безпальчев. Константин Александрович окончил Морской Корпус в 1915 году, служил вахтенным офицером на крейсере «Россия», участвовал в Первой Мировой войне, награжден орденом Святого Станислава 3-й степени. Начальником Нахимовского училища в Ленинграде был капитан 1 ранга Лев Андреевич Поленов. Выпускник Морского Корпуса 1914 года, потомственный дворянин. Начальником Тбилисского Нахимовского училища назначили выпускника Морского Корпуса 1910 года, офицера Российского Императорского флота, потомственного дворянина, награжденного орденами Святой Анны 3-ей степени и Святого Станислава 3-ей степени (все с мечами и бантом), контр-адмирала Владимира Юльевича Рыбалтовского.

В Нахимовских училищах, по замыслу Наркома ВМФ, воссоздавалась структура дореволюционного кадетского образования: глубоко изучались общеобразовательные дисциплины, иностранные языки, учили танцевать и вести себя в обществе и за столом. В Нахимовских училищах жили и учились вместе дети младших и старших возрастов, поэтому организация службы была достаточно щадящей. Выпускники Нахимовских училищ по собственному выбору могли поступать в военные училища или в гражданские институты.

В Подготовительных училищах ВМФ, учебные программы формировались с флотским уклоном, потому что воспитанников целенаправленно готовили только для поступления в Высшие военно-морские училища. Наверное, поэтому «подготы», по воспоминаниям выпускников подготовительных училищ, никогда не отождествляли себя с кадетами Морского Корпуса.

Как вспоминал один из «подготов» В. Брискин учившийся в Ленинградском Военно-Морском Подготовительном училище, в 1946 году:

«Поскольку мы формально очень немногим отличались от нахимовцев, новых дворян принялись воспитывать и из нашего брата. Затея эта оказалась весьма неблагодарным делом. Большинство моих однокашников были жителями советских коммуналок, где в качестве салонного и часто используемого языка выступала матерщина, за столом употреблялись только ложки, а танцы вообще были весьма редким занятием.… Конечно, в закрытом военном заведении можно приказать очень многое: мы кушали кашу — размазню с помощью вилок, танцевали друг с другом на специальных уроках разные па-де-катры, тяжко топая грубыми ботинками, но эти детали быта не могли поменять нашего образа мыслей и поведения».

Действительно, Военно-морские подготовительные училища были суровой школой морской службы, школой, дающей право без вступительных экзаменов поступать в Высшие военно-морские училища. Спустя 50 лет, Россия, прошедшая через сложности перестройки, через трагедию развала СССР и связанную с этим, потерю великого военно-морского флота, и на пороге нового ХХI века ставя задачу возрождения былой мощи военно-морского флота страны, снова обратилась к опыту воспитания будущих офицеров в кадетских корпусах.

В новой России распоряжением Президента Российской Федерации № 118-рп от 9 апреля 1997 года «О создании общеобразовательных учреждений — кадетских школ (школ-интернатов)» была создана законодательная база для воссоздания кадетских корпусов. Кадетские корпуса стали открываться во многих городах России. Круг истории замкнулся.

12 июля 1945 года воспитанник Бакинского Военно-Морского Подготовительного училища Виталий Лоза Приказом начальника ВМУЗ № 160 л/с был зачислен в Каспийское Высшее Военно-Морское училище без вступительных экзаменов. Такой порядок устанавливало Постановление № 330 Совета Народных Комиссаров Союза ССР «Об организации подготовительных училищ закрытого типа в системе наркомвоенморфлота»: «В целях повышения качества подготовки кадров для комплектования военно-морских училищ Совет Народных Комиссаров ССР постановляет:

Курсанты, окончившие Военно-морские подготовительные училища, принимаются в соответствующие Высшие военно-морские училища без экзаменов.

Председатель Совета Народных Комиссаров Союза ССР И. Стали

Москва — Кремль31 марта 1944 г.

Воспитанники Военно-морских подготовительных училищ были уже достаточно подготовлены к жестким требованиям флотской организации и дисциплины, строевой подготовки, у них был необходимые общеобразовательная и военно — морская подготовки.

В Приказе Народного Комиссара Военно-Морского Флота Союза ССР от 30 апреля 1944 года говорилось:

«…3. Целеустановку и профиль всех Военно-морских подготовительных училищ (в том

числе Бакинского ВМПУ) изложить в следующей редакции:

«Военно-морские подготовительные училища готовят кандидатов, обладающих достаточной общеобразовательной и военно-морской подготовкой для поступления в Высшие военно-морские училища».

Народный Комиссар Военно-Морского флота СССР Адмирал Н. Кузнецов

По Главному морскому штабу.

Именно эта подготовка пригодилась, когда «подготов», пока остальные сдавали вступительные экзамены, направили на первую морскую практику на Каспийскую флотилию на учебный корабль «Шаумян». Пароход «Шаумян», бывший товаро-пассажирский пароход «Скобелев» Каспийского пароходства, был построен в 1902 году. В 1937 году получил наименование «Шаумян». Этот пароход водоизмещением 1624 тонны, длинной около 73 метров, с двумя котломашинами мощностью по 900 лошадиных сил, вооруженный двумя 45 мм пушками и тремя пулеметами, в годы войны входил в состав Каспийской военной флотилии. После войны «Шаумян» передали Отряду учебных судов Каспийского ВВМУ.

Прямой форштевень, чуть наклонные фок и грот мачты, высокая труба и переоборудованные под курсантские кубрики трюмы, надолго запомнились вчерашним «подготам». Они быстро втянулись в корабельную жизнь. Им раздали бирки с «боевыми номерами», расписали по приборкам, по шлюпкам и по авралам. «Шаумян» много ходил по Каспию. Переходил то на Сальянский рейд, то в Ленкорань, то в Бакинскую бухту. В этих плаваньях курсанты отрабатывали корабельную организацию и учения, проводили шлюпочные занятия, много гребли, устраивая гонки, познав на собственных стертых в кровь ладонях, шлюпочные команды, подаваемые при гребле: «Уключины вставить, весла разобрать!»; «Весла!»; «На воду!»; «Навались!»; «Табань!»; «Суши весла!»; «Шабаш!».

Четыре года проучился Виталий Лоза в Каспийском Высшем Военно-Морском училище, готовясь к офицерской службе. Об этих четырех, промелькнувших как один день, годах сохранилось стихотворение Виталия, где он с присущим ему юмором и даже философскими обобщениями, писал:

С первым горном на зарядку,

С первым кругом на плацу

Мы, как резвые лошадки,

Бешено летим к концу.

К той заветной нашей цели

Через дни, года, недели,

Сквозь наряды и губу,

Через сотни запрещений,

Сквозь минуты увольнений

Как к заветному столпу.

Где наградой заслуженной,

Каждый день и каждый час,

Золоченые погоны

Долго ожидают нас.

За эти четыре года курсант Виталий Карпович Лоза доказал, что партии Ленина-Сталина предан, что морально устойчив, обучен высшей математике и другим наукам, что артиллерийское, торпедное и минное оружие изучил, что умеет в море определяться по солнцу, звездам и маякам и умеет еще многое и многое другое. В результате в его личном деле было записано: «В политико-моральном отношении изучен, компрометирующих его данных нет».

В курсантской автобиографии Виталий Лоза писал, что по происхождению — из крестьян. Его отец — Лоза Карп Игнатьевич работал счетоводом — учетчиком хлопка в крестьянской артели недалеко от узбекского городка Андижан, где 25 апреля 1928 года родился Виталий.

Анкеты в те времена заполнялись по три-четыре раза в году, и противоречить первой автобиографии в дальнейшем было нельзя… Так он и остался — из крестьян. Но история их семьи сложнее, чем было принято писать в анкетах сталинского времени… Родословная тянется от Лоза Андрея — казака Кушевского куреня Войска Запорожского по реестру 1756 года.

Отец Виталия — Лоза Карп Игнатьевич в августе 1917 года поступил в Киевский университет на физико-математический факультет, но события октября 1917 года перечеркнули планы учебы в университете. О старшем брате Карпа Игнатьевича — Лоза Николае Игнатьевиче в советское время в их семье старались не упоминать. На мой запрос, из Российского Государственного Военно-Исторического архива пришел ответ, в который была вложена ксерокопия «Послужного списка прапорщика Лоза Николая Игнатьевича», датированного февралем 1917 года. В нем указывалось, что Лоза Николай Игнатьевич: Родился в 1896 году, казак Полтавской губернии. Войну встретил солдатом 17-ой автомобильной роты 7 сентября 1915 года. В графе «Бытность в походах и делах против неприятеля» было записано: Был в походах против Турции в 1916 году. В графе «Холост или женат», стояло: Холост. После окончания Душетской школы прапорщиков молодой офицер Н.И. Лоза был назначен в Московский Военный Округ. Приказом по Кавказскому Военному Округу за № 40 произведен в прапорщики и назначен в распоряжение Начальника Штаба Московского Военного Округа.

Подлинный подписал: Начальник Школы полковник Чеботаев 3 февраля 1917 г.

До февральской революции 1917 года оставалось чуть больше 20 дней.

В сталинские годы упоминание о том, что ты из казацкого рода было гибельно, поэтому и появилась в автобиографии курсанта Лоза Виталия запись — из крестьян. А вот почему и как их семья оказалась в Андижане, мне оставалось непонятно.

«Судеб морских таинственная вязь»… Не раз, в период моей работы над книгой «Терновый венец офицера русского флота» происходили события, прямо скажем, мистические. Судьба необъяснимым, удивительным образом выстраивала события так, что именно в нужный момент возникали из «небытия» новые документы и новые факты, столь необходимые в работе. Вот и сейчас, совершенно неожиданно из пелены лет появились записи — воспоминания Карпа Игнатьевича Лозы — отца Виталия, написанные Карпом Игнатьевичем в середине 60-х годов прошлого века. Более 50-ти лет никто не знал о существовании этих записей. Воспоминания были завещаны отцом — сыну, но ранняя смерть Виталия разорвала эту связь, и записи оказались у младшей дочери Карпа Игнатьевича — Эмилии Карповны Мирошниченко. И только после того как Эмилия Карповна прочитала книгу «Терновый венец офицера русского флота», она вспомнила о записях отца и передала их мне. Так, волею судьбы, я получил в руки воспоминания, которые многое объясняли в жизни героев этой книги.

Офицер русской армии, участник Первой Мировой войны прапорщик Николай Игнатьевич Лоза — старший брат Карпа Игнатьевича начал войну солдатом, стал прапорщиком и перед самой Февральской революцией был назначен в Московский военный округ. В семье шепотом говорили, что Николай трагически погиб от рук красноармейцев в 1918 году. И вот, на пожелтевших уже от времени страницах, рукопись датирована 1963 годом, заполненных четким аккуратным почерком Карпа Игнатьевича Лозы, я читаю страшную правду:

«…В мертвецкой больницы лежало несколько изувеченных трупов. Среди них был опознан Николай, по уцелевшей левой стороне лица и тела. Оба глаза были выколоты. Правая сторона лица, правая рука, бок и на бедрах мясо ободрано до костей. Говорили, что труп Николая был обнаружен в километрах трех от станции Веселый Подол, в сторону Хорола, между рельс, в одном изодранном нижнем белье. Николай попал в облаву красных патрулей… Кто-то из железнодорожников станции Хорол рассказал отцу следующее: «Арестованных… содержали в одной из комнат станционного помещения, под охраной. Водили их по одиночке куда-то на допрос. Приводили оттуда избитыми, с кровавыми ссадинами на лице… Снова допрашивали, и сосед по хутору Исидор Сыч на допросе сказал, что Николай офицер. Исидора через некоторое время отпустили.

К вечеру… красные отряды вынуждены были отступать из Хорола на Полтаву по линии железной дороги на Веселый Подол. Арестованных…и Николая, погрузили в задний вагон отступающего эшелона. Один из оставшихся в живых рассказывал, что над ними очень издевались, били, кололи со смехом. Николая кололи штыками, называли «офицерской мордой»… потом раздели, только оставили нижнее белье, закинули за шею веревку и когда поезд замедлил ход под гору, спустили с вагона. Три путейских сторожа (будочники) видели бегущего человека в белом (это было ночью) за поедом. Но когда поезд пошел быстрее, Николай не выдержал, задохся и свалился. Так и тянулся по шпалам между рельс — пока не испустил дух. Веревку обрезали — не доезжая трех-четырех километров до станции Веселый Подол. Вот почему у него правая сторона тела вся ободрана до костей от головы до ступни правой ноги…».

Было Николаю всего 22 года… Так, спустя десятилетия, стала известна правда о трагической гибели Николая Игнатьевича Лозы. Его страшная смерть наложила отпечаток на всю дальнейшую жизнь семьи.

Гибель старшего брата — офицера, заставила семью Карпа Игнатьевича Лозы, опасаясь репрессий, уезжать, все дальше и дальше. Так они оказались за тысячи километров в узбекском городке Андижане.

Писать о Каспийском Высшем Военно-Морском училище конца сороковых годов, мне, окончившему Севастопольское Высшее Военно-Морское Инженерное училище в 1973 году, было бы трудно, если бы не сохранившийся «Курсантский альбом». Автор альбома, а им был семнадцатилетний курсант первого курса Каспийского ВВМУ Виталий Лоза, задумывая записывать в нем эпизоды курсантской жизни, написал на первой страничке альбома:

Я не поэт и не писатель,

А лишь курсант, зато мечтатель.

Писать поэмы не пишу,

Но в рифму стих сложить могу.

Но все же прежде, чем начну

Мне нужно знать в каком году,

В котором месяце и дне

Пришла идея эта мне.

Сначала год — он сорок пятый,

Огнем войны он весь объятый.

Вторым могу назвать теперь

Весенний месяц: — он апрель.

А день, конечно, никогда

Я не забуду лишь тогда,

Кода черкну на строчке этой,

Что день шестой и дело к лету.

В «Курсантском альбоме» Виталий записывал свои стихи на протяжении четырех лет учебы. Как бы подводя итог, он написал:

В этом скромном курсантском альбоме

С каждой строчки мне дышит привет,

Здесь вся жизнь, — в этом маленьком томе

Четырех замечательных лет.

Здесь мечты, назиданья, приветы,

Память прежних походов и дней,

Здесь традиций курсантских заветы,

Мощь и слава стальных кораблей.

Пусть проходят года… но в альбоме

Сохранится надолго привет…

Здесь вся жизнь, — в этом маленьком томе

Четырех замечательных лет.

Я привожу эти непосредственные, проникнутые искренним чувством, юношеские стихи Виталия, для того чтобы читатель смог прикоснуться к мыслям и чувствам мальчишек, переживших лихолетье войны, но не зачерствевших душой, почувствовать внутренний мир ребят связавших свою жизнь с флотом, и, как показало время, отдавших флоту всю жизнь.

Начало учебы в училище было очень трудным. Психологически точно, с юмором особенности каждого из четырех лет, переданы Виталием в рифмованных строчках о курсантской жизни, начиная с первого курса:

I курс. Сначала острижены, службой унижены, строгостью выжжены.

И не любящие, вечно стоящие,

Вечно ходящие, вечно бегущие,

В город хотящие и не идущие.

Вечно голодные, злые, несмелые и благородные, и неумелые.

II курс. Вечно сидящие, вечно не пьющие, вечно долбящие и отстающие.

Вечно несущие службу патрульную и караульную.

«Есть!» — говорящие, крепко сердитые, много кричащие и саковитые.

Деньги любящие, смыться хотящие, порой гулящие.

III курс. Всюду шумящие, всюду поющие, водочку пьющие.

Все продающие, не работящие и не имущие.

Всех веселящие, всюду бегущие и не долбящие, не отстающие.

Службу любящие, но не хотящие.

Хочешь шумящие, а хочешь спящие.

И, наконец, последний выпускной курс:

IV курс. Много хотящие, мало учащие.

Вечно блестящие в город ходящие.

Много видавшие, порохом жженные, многие с женами.

Уже неподвластные и непослушные.

Полные страсти и равнодушные.

Поразительно, сколько в этих стихах внутренних психологических нюансов и характерных особенностей курсантской жизни, невидимых порой даже глазу офицеров-воспитателей. Могу сказать, что и через четверть века, в период моей курсантской учебы, многое — да почти все, о чем писал Виталий Лоза, психологически точно совпадало с нашей курсантской жизнью в Севастопольском Высшем Военно-Морском Инженерном училище…

Каспийским училищем в те годы командовал известный на флоте контр-адмирал И.Ф. Голубев-Манаткин. Иван Федорович начинал морскую службу еще в царском флоте в 1916 году матросом 2-ой статьи во 2-ом Балтийском флотском экипаже в Петрограде. В Рабоче-Крестьянском Красном флоте он с 1919 года. В 1930 году окончил Военно-Морскую академию. Участвовал в советско-финляндской войне 1939-1940 годов. Великую Отечественную войну встретил в должности заместителя начальника Оперативного Управления Главного Морского штаба. Воевал под Одессой, освобождал Крым, Румынию, Болгарию. Контр-адмирал И.Ф. Голубев-Манаткин был награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной Войны 1-ой степени, именным оружием. При нем в училище сформировался очень сильный коллектив преподавателей.

Но курсанты воспринимали высокую квалификацию педагогов, как само собой разумеющееся. Отлично преподавали в училище высшую математику, физику, химию. Хотя эти дисциплины вели гражданские преподаватели, они были не менее требовательны, чем преподаватели — офицеры.

Учеба занимала большую часть времени курсантов первого курса. Методика изучения общеобразовательных дисциплин в корне отличалась от привычной школьной методики — подготовил материал, ответил на следующем уроке. В училище несколько месяцев без перерывов читались лекции, а затем проводились контрольные по начитанному материалу. Тем, кто «запускал» материал, было весьма сложно наверстать упущенное, потому что по некоторым предметам учебников не было, а курсанты не сразу освоили конспектирование лекций, да и самоподготовка часто срывалась из-за нарядов или караулов.

Процесс курсантской учебы с флотским юмором и правдивостью очевидца, отразил Виталий Лоза в одном из своих стихотворений:

А дни бегут, с календаря листочки

Едва срывать успеешь ты,

В конспекте: точки, точки, точки,

А в голове одни мечты.

И так себя не утруждая,

Проспишь, прорубишь целый год,

И слух словами не лаская,

Все скажут: «Полный идиот».

Но вы ошиблись, сквозь дремоту,

Сквозь неспокойный краткий сон,

Он делал сложную работу

Усваивал науки он.

И в результате к концу года,

Едва продрав глаза от сна,

На удивление народу

Экзамены неплохо сдал.

Он не профессор и не доктор,

Не лаборант, не аспирант,

Не удивляйтесь, все законно:

Он просто рядовой курсант!

Успехи курсантов в учебе и службе были неотделимы от ежедневной работы их ротных командиров, которые своей повседневной заботой, в самый ответственный период взросления и мужания ребят, по существу, заменили мальчишкам отцов.

Осенью 1948 года курсант Каспийского Высшего Военно-Морского училища В.К. Лоза перешел на четвертый выпускной курс. Виталий вернулся в училище из летнего отпуска с опозданием на одни сутки и получил за это разнос от своего ротного командира. Вот как он писал об этом своей девушке Лиде:

«02.10.48. г. Баку

…Доехал я очень хорошо. Прибыл в училище вчера в 22. 00.

Сегодня имел разговор с товарищем начальником. Получил в результате выговор без занесения в личное дело, предварительно выслушав почти часовую мораль. Мораль была мне очень неприятна, но конец понравился. Я ожидал большего.

…Сегодня присутствовал на лекциях, но пользы получил от них мало. Настроение грустное после отпускное.…Сейчас восемь часов вечера. За окном свистит «Норд», а по стеклу медленно стекают крупные капли дождя. Так серо, одиноко и тоскливо вокруг. Стоят те же столы, те же стулья… все тоже, как всегда однообразное и будничное.…Хочу завтра сходить на «Летучую мышь», говорят веселая вещь».

Отпуск сильно выбивал из ритма училищной жизни. После отпуска тяжело было подниматься по утрам и входить в колею училищного распорядка, но постепенно Виталий втянул, и дни побежали за днями, сливаясь в однообразную череду:

«16.10.48 г. г. Баку

…У нас с нашим распорядком, когда каждый час, каждая минута рассчитана и предопределяет твои функции и при том такое однообразие — служба, вахты и наряды, лекционные часы, все, как и прежде и как было годы, месяцы и дни. Каждый день одно и тоже, утра, дни и вечера, они летят, проходят также как сегодня и вчера.… В среду смотрел 1 серию «Молодая Гвардия». Ожидал большего, но все же нормальный фильм.

Мой адрес… Баку 18 в/ч 10752 лит. Г-4».

Постепенно на первый план вышла учеба — все-таки выпускной курс. Наступило горячее время зачетов и контрольных. Виталий писал Лиде:

« 26.10.48 г. г. Баку

…У меня служебные и учебные дела идут неплохо. Правда работы очень много. Теоретический курс большой и довольно сложный. К тому же лекции подходят к концу и через неделю начнется совсем горячая пора. Пора практических занятий, зачетов, семинаров и контрольных. Вот тут-то и придется попотеть и попыхтеть. Не много ни мало, а в общей сумме 18 дисциплин есть».

Учеба чередовалась дежурствами, дежурства учебой. В пятницу 30 октября 1948 года Виталий Лоза заступил дежурным по роте.

« 30.10.48 г. г. Баку

…Хлопцы разошлись кто в город, кто на вечер в клуб, а я имею счастье быть и представиться в роли дежурного по роте. Несу службу в дежурной, сижу в дежурной комнате, слушаю истошный голос какой-то артистки по радио и пишу тебе Лидочка письмо. Ба! Лидочка вот уже и суббота прошла. Сейчас 0 часов 22 минуты. Еще полтора часа мне бодрствовать.…Нужно принимать и отмечать возвратившихся из города».

Лида отвечала на письма Виталия всегда вечером, когда не отвлекали суета и шум. В поздний час, в тишине, она ставила на стол фотографию Витальки и начинала неспешно перечитывать наиболее понравившиеся его письма…

«Милый Виталька, здравствуй!!!

Сегодня воскресенье, на стадионе матч, но мне не хочется никуда идти, лежу и читаю книгу А.Толстого «Хождение по мукам». Такая чудесная книга. Читаю уже второй день, такая интересная вещь.… жду трех часов, пока принесут почту, и так радостно, радостно становится на сердце, когда приходит письмо от тебя. Читаю и перечитываю их по несколько раз. Вот вчера вечером все ушли, я перечитала больше половины твоих, дорогих мне, писем».

Наступил ноябрь. Холодная осень принесла в Баку серое небо и почти постоянно дующий сильный северный ветер. Наверное, поэтому город и был назван Баку. «Бакы» — в переводе с азербайджанского языка означает «город ветров».

Осенью вся советская страна с подъемом и энтузиазмом встретила 31-ю годовщину Великого Октября. Газета «Правда» 6 ноября 1948 года в передовой статье посвященной празднованию очередной годовщины Октябрьской революции писала:

«Народы нашей многонациональной советской Родины и трудящиеся всего мира отмечают 31-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Октябрьская революция, указывал товарищ Сталин, означает «коренной перелом в истории человечества, коренной перелом в исторических судьбах мирового капитализма,…коренной перелом в способах борьбы и формах организации, в быту и традициях, в культуре и идеологии эксплуатируемых масс всего мира.

Огромные успехи одержаны на 31-ом году Великой Октябрьской социалистической революции в восстановлении промышленных предприятий, городов и сел, разрушенных немецко-фашистскими захватчиками. Великой радостью и патриотической гордостью наполняет сердца советских людей каждая новая весть о восстановлении заводов, фабрик, шахт, домов и школ. Великий Сталин ведет нашу партию и нашу страну — к победе коммунизма!».

Отшумел праздник, и Виталий, в свойственной ему манере легкого подтрунивания над собой, подробно рассказал в письме Лиде, как они с друзьями — курсантами отмечали праздник. Писал подробно, часто давая смешные комментарии к произошедшим событиям или поступкам друзей:

«10.11.48 г. г. Баку:

…Шумит непогода, завывает этот трижды проклятый «Nord», навевая скуку, тоску и грусть. В такую погоду невольно начинаешь вспоминать и грустить. Праздник прошел. Опять обычные учебные будни. 7-го днем поехал в город. Побродил до вечера по нарядным и празднично — разукрашенным улицам. Посмотрел в 20.00 салют, в 21 час мы были уже в сборе. Компания подобралась шумная, веселая и судя по настроению — любящая погулять. Благо недостатка в витаминах «Ш» у нас не было…

В 10 часов утра мне пришлось уехать, так как я был уволен только до 12 дня, как не «бакинец», т. е. не живущий в Баку и не имеющий родственны связей, но я даже был доволен. Приехал и сразу завалился спать, хорошо отдохнул, выспался, а вечером пошел в наш клуб смотреть комическую пьесу «День отдыха», поставленную силами нашей курсовой курсантской самодеятельностью. Молодцы ребята, играли как истые артисты».

Сырая, ветреная и холодная осенняя погода сделала свое «черное» дело. Виталий Лоза простудился и «загремел» в училищный лазарет:

«23.11.48 г. г. Баку:

…пишу не в обычных условиях, а в лазарете. Видок у меня сейчас довольно симпатичный» — халат, тапочки и «огромная» борода. Она правда не особенно огромная, но при обходе врач выразился так, что поделаешь, хотел вчера побриться, но лег в лазарет. Придется до выписки походить так. Чувствую себя хорошо, но с недельку или две придется полежать.…Пришла сестра со своими микстурами и противными лекарствами. Сунула под мышку термометр».

Как ни бодрился Виталий в лазарете ему пришлось пролечиться целую неделю:

« 29.11.48 г. г. Баку

… Провалялся неделю в лазарете, а в субботу удрал оттуда. У нас сейчас «веселая пора». Что ни день, то контрольные, зачеты, семинары и т.д. и пропускать их мне очень не желательно, правда я за эту неделю пропустил таки две работы, но это еще не так много.

В воскресенье смотрел пьесу «Слуга двух господ», поставленную артистами ТЮЗ у нас в клубе. Веселая вещь. Посмеялся от души. В город попасть до особого разрешения начальства нельзя, т.к. объявили карантин».

Да, карантин в училище был равноценен «стихийному» бедствию, беде: запрещались увольнения и танцы, не разрешались посещения родными и близкими. Все «прелести» училищного карантина Виталий Лоза обстоятельно и подробно описал в своем стихотворении «Карантин»:

Играл оркестр, завивая

Под яркой лампой серпантин,

Но голос чей-то вдруг раздался:

«Беда! — На ЗЫХе карантин!»

И вход и выход опечатан,

Осталось только лишь грустить,

Но мчатся бойкие девчата

На ЗЫХ курсантов навестить.

И снова был приказ ужасный:

«Гулянки за стеной закрыть!»

Но всем давно уж было ясно,

Что ни к чему такая прыть.

Весну «закрыть» никто не может,

Любовь не спрячешь под замок.

Хоть бога нет, но кто-то все же

В беде и в этой нам помог.

Открыты входы всем болезням,

Но что-то нет больных у нас,

Так кто же прав? И что полезней

Нам оказалось в этот раз?

Особо следует сказать о стихах курсанта Виталия Лозы. Его стихотворное творчество, иллюстрирующее книгу, является, по существу, документальным свидетельством жизни курсантов той поры. Стихи Виталия из его «Курсантского альбома» для современных читателей представляют энциклопедию курсантской жизни Каспийского Высшего Военно-Морского училища конца 40-х годов прошлого века. Его наблюдательность, умение живым языком, без напряжения, легко и непринужденно описывать в стихах повседневные, бытовые стороны курсантской жизни, его способность к рифмованному слову, говорят о незаурядном литературном даре Виталия. Все к чему прикасалось его перо интересно читать.

Частое цитирование стихотворений Виталия Лозы происходит потому, что в его стихах образно и правдиво описывается курсантская жизнь далеких послевоенных годов. Как говорят, творческий человек, талантлив во всем. Виталий отлично рисовал. Его акварельные рисунки, иллюстрирующие «Курсантский альбом», лучшее тому свидетельство. Во время работы над книгой, просматривая в Интернете все, что связано с учебой курсантов в Каспийском ВВМУ в период 1945-1949 года, я прочитал под «ником» «Chaikin» на http://www.kvvmku.ru/forum/pritview.php, в разговоре о курсантском палаше (2009 год), несколько отрывков из стихотворений:

«Давно перетрясли поэты

Весь гардероб несложный наш

Бушлаты, тельники воспеты

И бескозырки, лишь палаш

Оставлен нами без вниманья…»

И еще несколько четверостиший:

«Мы весело смеемся, хохочем от души

И под звуки джаза сверкают палаши…»

Крикнем на прощанье:

— А ну-ка веселей!

Джи-джи азербайджанского

И водки, и шампанского

И красного иранского — налей»!

Они мне что-то напомнили. Но что? И тут я понял, что это стихи из «Курсантского альбома»

Виталия Лозы. Но кто цитировал в Интернете его курсантские стихи? Как оказалось, под «ником» «Chaikin» в Интернете делился своими воспоминаниями однокашник Виталия Лозы, тоже выпускник Каспийского ВВМУ 1949 года, Виктор Владимирович Чайкин. В конце стихов, он написал — «Отрывки из курсантского фольклора».

Что это значит? Это значит, что стихи Виталия нравились курсантам, запоминались ими, а они действительно легко запоминаются, видимо, записывались или передавались изустно, и по прошествию десятилетий превратились в курсантский фольклор. Это ли не лучшая оценка стихотворного творчества курсанта Виталия Лозы.

Незаметно наступила «южная» зима. Декабрь холодный и промозглый, сильным ветром и дождем стучался в окна училищного корпуса. В письме от 1 декабря 1948 года Виталий делится с Лидой впечатлениями о просмотренном, в период карантина, кинофильме «Великий гражданин»:

«01.12.48 г. г. Баку

Только что пришел из клуба. Смотрел кинофильм «Великий гражданин». Старый фильм, но он на меня произвел сильное впечатление. Все так реально, все так жизненно. Такие чистые и именно настоящие, сегодняшние мысли и дела. Действительно Сергей Миронович был и остается в мыслях и памяти настоящим великим гражданином».

Отпуск и милая Лидочка не выходили у Виталия из головы, несмотря на большую учебную загрузку. Где-то в середине декабря ему захотелось сделать Лиде подарок. Он нарисовал замечательную открытку с четверостишием:

Пусть, Лидочка, тебя ласкает

Морей безбрежных красота,

А твое счастье охраняет

Душа и сердце моряка.

Удивительно, но работа эта сохранилась. Я бережно держу в руках и рассматриваю рисунок Виталия, оформленный в виде открытки: лирический морской пейзаж с парусом на горизонте лазурного моря и пальмами экзотического берега. Прошло 65 лет, а краски совсем не потускнели. В верхней части рисунка Виталий использовал необычный прием: голубой небосвод разорван и в разрыве, на фоне темно-синего ночного неба с мерцающими звездами, опираясь на якорь, стоит курсант с чертами лица Виталия и держит пылающий факел. Без слов понятно, какие яркие чувства переполняли его сердце и душу в тот момент.

В конце года «накатило» много контрольных работ и зачетов. Виталий Лоза сдавал их с напряжением, но своевременно. К зимней сессии требовалось подойти без «хвостов».

В канун Нового 1949 года, Виталий отправил Лиде поздравительную новогоднюю открытку, выполненную собственной рукой. Открытка тоже сохранилась. На ней зимний пейзаж с заснеженным домиком, елями и замершей речкой, обрамленный цветочным орнаментом, с надписью «С Новым Годом, с Новым счастьем, Лидочка!». Открытка красочная и вместе с тем очень нежная, именно зимняя, новогодняя, праздничная. Лидочка тоже поздравила Виталия Новогодней открыткой:

Виталька!

В счастливый и радостный день января

И в утренний час пробужденья

Прими этот скромный листок от меня

И несколько слов поздравленья:

Пусть мимо тебя пронесется несчастье,

Как тучи гонимые ветром зимы.

Желаю познать тебе радость и счастье

Горячей и нежной любви!

25.12.48. Лида Кременчуг.

Дисциплина в училище была жесткой, но Виталию Лозе она каких-то особых, моральных и нравственных проблем не доставляла. Он знал, что выбрал для себя службу, которая немыслима без твердой воинской дисциплины, тем более что дисциплина, в их училище, основывалась не на принуждении и подавлении личности курсанта, а в большей степени на осознании и понимании ее необходимости. Со временем дисциплина стала его внутренним содержанием и образом жизни.

Конечно, Виталий Лоза не был образцово-показательным курсантом. Он и его товарищи и шутили, и дурачились, а временами и «сухой закон» нарушали, бывало опаздывали из увольнения, были и самоволки. Что было, то было…

Выпускник Каспийского Высшего Военно-Морского училища 1949 года Вячеслав Михайлович Грозный вспоминал о курсантской жизни:

«Всякое бывало — и дурачества, типа хождения вокруг плаца строевым в трусах и при палаше, или стрижка наголо с оставленным «казачьим оселедцем» и появлением в таком виде в столовой во время обеда и прочие глупости. Бывали и самоволки и многое другое. Но все это было исключением из правил и жестко пресекалось».

Пожалуй, ярче, образнее и короче, чем это сделал Виталий Лоза, не описать развеселую курсантскую жизнь:

«Мы весело смеемся, хохочем от души.

И во мраке ночи сверкают палаши.

Скажем между прочим:

«А ну-ка веселей,

Джи-Джи Азербайджанского,

Иль водки, иль шампанского,

Иль красного Иранского налей»!

Если денег нету и это не беда,

Денег у курсанта нету никогда.

Жми на спекулянта и кричи смелей:

«Джи-Джи Азербайджанского,

Иль водки, иль шампанского,

Иль красного Иранского налей»!

Но главное в курсантские годы была дружба. В классе — все друзья, в роте — все хорошие товарищи. Случаев взаимных оскорблений, вражды, а тем более драк среди курсантов вообще не было. Были драки с Бакинской городской шпаной, когда курсанты вынуждены были пускать в ход свои палаши. Били гражданских обидчиков палашами плашмя, не вынимая из ножен, а потом дружно скрывались от городских патрулей. Никогда среди курсантов не было разделения по национальностям. Вместе с Виталием учились русские, украинцы, армяне, азербайджанцы.

Как тут не вспомнить исторические традиции дружбы и товарищества Морского Корпуса, где отношения кадетов между собой, независимо от национальностей и сословий, определялись девизом: «Кадет кадету — друг и брат».

Что было именно так, подтверждают слова писателя-мариниста, учившегося в Морском Корпусе в 1915-1918 годах Сергея Адамовича Колбасьева:

«Всерьез можно говорить только об одной традиции корпуса, о действительно древнем, неистребимом законе братства всех воспитанников…».

Действительно, вся история кадетских корпусов России, свидетельствует, что первой и главной их традицией было товарищество. «Заповеди товарищества» являлись стержнем в отношениях кадетов между собой:

Товариществом называются добрые взаимные отношения вместе живущих или работающих основанные на доверии и самопожертвовании. Военное товарищество доверяет душу, жертвует жизнью. На службе дружба желательна, а товарищество обязательно. Долг дружбы преклоняется перед долгом товарищества. Долг товарищества преклоняется перед долгом службы. Честь непреклонна. Бесчестие во имя товарищества, остается бесчестием. Подчиненность не исключает товарищества. Подвод товарищества под ответственность за свои поступки — измена товариществу. Товарищество прав собственности не уменьшает. Отношения товарищей должны выражать их взаимное уважение. Честь товарищей неразделима. Оскорбление своего товарища — оскорбление товарищества.

Эти двенадцать «Заповедей товарищества» сформулировал Президент Российской Академии Наук, главный начальник военно-учебных заведений России Великий князь Константин Константинович. В стихах Виталий Лоза очень тепло писал о своих товарищах и друзьях. К сожалению, спустя шестьдесят с лишним лет, сложно выяснить пофамильно кто из одноклассников Виталия скрывается за тем или иным шутливым прозвищем, знаю только, что «Вит» — это Виталий, но от этого стихотворение «Друзья» не становится менее интересным:

«Друзья»

Не друзья, а просто братья,

Словно вместе родились, —

«Вит», «Аркаша», мощный «Лола»,

И горячий, пылкий «Ми».

Каждый учит то, что близко,

Где потом служить должны.

«Вит» — торпеду, «Ми» — английский,

«Лоль» — теорию стрельбы.

На эсминце, на подлодке,

На новейшем БТЩ,

А в субботу лишь о водке

Вспоминают сообща.

«Вита» — литр, «Саша» — стопку,

«Лоля» кружкой может пить,

«Аше» стоит лишь на пробку

Хоть мизинцем наступить.

«Лоля» любит синеглазых,

Нежный стан и звонкий смех.

«Саша» — скромных, «Вита» — разных.

«Аша» — рыжих, «Вита» — всех.

Каждый, как курсант хороший

И как истинный моряк,

Каждый, любит брюки — клеши,

Каждый, выпить не дурак.

По законам древним флота

Выпить мощно им не лень.

«Аша» — в среду, «Ми» — в субботу,

«Вита» с «Лолей» — каждый день.

Знаем мы, чем сердце гордо,

Страсть дана к чему-то нам.

«Саше» — к книгам, «Аше» — к фото,

«Лоле» — к гирям, «Вит» — к стихам.

Воспоминания о годах учебы в Каспийском Высшем Военно-Морском училище, о крепкой курсантской дружбе пронес Виталий Карпович Лоза через всю жизнь.

Обучение курсантов в Каспийском Высшем Военно-Морском училище было поставлено серьезно. То, что это было именно так, чувствуется из стихотворения Виталия, посвященного изучению торпедного оружия:

В прошедшем веке Уайтхеду

Взбрело изобрести торпеду!

Он изобрел свою машину

Морскую движущую мину.

Снабдил ее рулем, винтом,

Зарядом, капсюлем, хвостом.

В баллоны воздух накачал.

Пустил, проверил и сказал:

«Друзья мои вот Вам торпеда,

Зовите «миной Уайтхеда».

Она Вам принесет победы,

Врагам же гибель, смерть и беды».

Но шли года, все изменялось.

Торпеда быстро улучшалась

Австрийским графом «Энжель — фон»

Подогревательный введен баллон.

Потом Обри в один из дней

Устроил мине ход ровней.

О ней и Содо не забыл

Новинкой химии снабдил.

Сто лет прошло и в наше время,

Для нас торпеда просто бремя,

Ее нам нужно изучать,

И досконально нужно знать.

В этом шуточном стихотворении курсант Виталий Лоза довольно точно передал устройство парогазовой торпеды.

Особенностью, если хотите спецификой курсантской жизни, было то, что приходилось осваивать науки с одновременным несением воинской службы. На младших курсах несли особенно много нарядов: суточная дежурная служба — дневальные и дежурные по ротам, дежурство по курсу, вахтенные у входа в училище, рассыльные дежурного по училищу, караульная служба — караул и боевой взвод, дежурство в рабочем взводе — тяжелая и неприятная работа по чистке картошки, мойке посуды и уборке в курсантской столовой. В месяц на каждого курсанта приходилось по три — четыре суточных наряда, не считая дежурной роты.

Кроме того, курсанты сами поддерживали порядок в классах и в ротных помещениях, следили за чистотой своей формы и своего оружия. Каждую субботу после занятий производили чистку личного оружия — палашей и винтовок. В училище курсанты постоянно находились под прессом приказов, приказаний, правил внутреннего распорядка и требований уставов: «Строевого устава», «Устава внутренней службы», «Устава караульной службы», в том числе и под прессом дисциплины внутренней, дисциплины самоограничений. Конечно, в период зимних и летних сессий, а, тем более, выпускных экзаменов, требования внутреннего распорядка в училище смягчались. Командование, как говорится, смотрело «сквозь пальцы», на то, что курсанты учили предметы в коридорах, в курилках, в разных подсобных помещениях, что некоторые курсанты задерживались с конспектом после «отбоя» или наоборот, вставали задолго до побудки.

Виталий Лоза в период сессии занимался подготовкой к экзаменам даже стоя дневальным по роте. Устав запрещал дневальному на посту читать, петь, спать, курить, но Виталий умудрялся читать учебник, быстро убирая его в тумбочку, при первых звуках шагов проверяющего офицера.

В семь часов утра горнист трубил «Побудку». Виталий навсегда сохранил в памяти щемящее ощущение горечи и досады, когда с командой: «Подъем!» чувствовал, как уходит, улетучивается блаженство, единственное доступное курсанту блаженство — блаженство сна на мягкой подушке.

После сигнала горниста роты строились на училищном плацу в местах, отведенных для физзарядки. Из курсантских стихов Виталия:

В семь ноль-ноль у нас побудка,

А за ней команда — шутка:

«Веселей «сачки», бодрись,

На зарядку становись!».

Кстати, флотское выражение «сачок» — обозначающее моряка, отлынивающего от корабельных работ, «сачкующего» матроса, в контексте стихотворения, отлынивающего от физзарядки — «сачкующего» физподготовку курсанта, произошло от названия в царском флоте матроса, единственной обязанностью которого, было ловить артиллерийские гильзы после выстрела орудия. Этого матроса и называли «сачок».

Вот так, даже в шуточной терминологии переплетались нити исторической памяти и преемственности Российского Императорского флота и Военно-Морского флота СССР.

Дежурный по училищу, в соответствие с погодой, назначал форму одежды на физзарядку. Если тепло — форма одежды — трусы, когда холодно — брюки и тельняшка. По окончании физзарядки проводилось «закаливание», то есть обливание холодным душем. Со временем это стало привычным и даже необходимым. После физзарядки и водных процедур следовал утренний осмотр. Старшины рот строили роты в спальных помещениях и проводили утренний осмотр. Командиры отделений осматривали прически и бритье курсантов, блеск латунных блях на ремнях и блеск ботинок, наличие пуговиц и бирок на обмундировании, чистоту гюйсов и отглаженность брюк. После утреннего осмотра роты строились на плацу и строем шли в столовую на завтрак. Двигались по территории и при переходе из одной учебной аудитории в другую курсанты строем. Передвижение по плацу разрешалось только по обозначенным осевым линиям. В обеденный перерыв дежурный по училищу и горнист располагались в центре плаца. Звучал сигнал горна, и роты строились перед учебным корпусом вдоль кромки плаца. По сигналу горна «Исполнительный» начиналось движение. Рота за ротой, дойдя до центра плаца, поворачивали и придерживаясь центра входили в столовую. Первыми входили младшие курсы, последними — четвертый курс. В училищной столовой стояли длинные, на роту, столы, вместо стульев были длинные скамейки. Рота заходила с двух сторон стола и поворачивалась к нему лицом. Садились и вставали из-за стола только по сигналу горниста «Исполнительный».

На столах уже стояли бачки с первым и вторым блюдами, один бачок на восемь человек, и чайник с компотом. Ближайший к бачку курсант становится «бачковым» и раскладывает еду по тарелкам. После обеда, первым выходил старший — четвертый курс, за ним младшие курсы.

По окончанию учебного дня, ужина и самоподготовки, проводилась вечерняя прогулка по территории училища. Шли на вечерней прогулке поротно, с песнями. Затем был вечерний чай, проверка наличия личного состава в ротных помещениях и полчаса свободного времени на личный туалет. В 23 часа проводился отбой. После этого всякие хождения по ротным помещениям прекращались. Только проштрафившиеся курсанты занимались приборкой в гальюнах, да командиры отделений некоторое время проверяли, как их подчиненные уложили на ночь на тумбочках свое обмундирование.

По субботам и воскресеньям, а для выпускного курса и по средам, разрешалось увольнение в город. Правда, курсант мог уволиться только тогда, когда у него не было учебной задолженности, если он не был назначен в наряд или в караул, если не имел дисциплинарных взысканий, содержал личное оружие в идеальном порядке, не имел замечаний по чистоте своего объекта приборки, и если, уже став в строй увольняемых, он не получал замечаний по своему внешнему виду или форме одежды от дежурного офицера.

Виталий Лоза любил курсантскую форму и гордился ею. После того как в октябре 1946 года им ввели золотые металлические якоря и белые канты на погончики, как у гардемарин Морского Корпуса, он с удовольствием щеголял с четырьмя золотыми шевронами на левом рукаве и золотыми якорями на плечах.

Форма его выглядела безукоризненно, но только на первый, неискушенный, взгляд. Особо была перешита у Виталия бескозырка — тулья была специально подрезана. Брюки клеш были без вшитых клиньев, но растянутые на фанерном клине, до требуемой курсантской модой ширины. Синий воротник — «гюйс» застиран до голубого цвета, что бы напоминал о долгом пребывании под морским ветром и солнцем. Вообще Виталька любил пофорсить.

Кстати, подобное отношение к своей форме было и у нас, курсантов Севастопольского ВВМИУ, в конце 60-х годов прошлого века. Хотя вещевая служба училища выдавала добротную и качественную курсантскую форму, сидела она на наших худощавых фигурах, мешковато, да и не всегда была по росту. Флотские традиции и мода заставляли изрядно потрудиться чтобы выданное обмундирование соответствовало флотскому «шику».

На бескозырке первым делом ломался каркас. Некоторые вынимали из бескозырки пружину, и она становилась «балтийской». Особо перешивались брюки. Они должны были быть возможно более узкими в верхней части, в бедрах, и иметь максимальную ширину внизу. Вшивание клиньев не поощрялось, потому что командование заставляло клинья выпарывать. Брюки смачивались водой и растягивались на фанерных клиньях. И у нас некоторые любители флотской романтики обесцвечивали «гюйс» в хлорке. Особым «шиком» были выпукло-латунные пуговицы, украшенные якорем. Хотя уже много лет как выдавались плоские анодированные пуговицы из легкого сплава, но латунные пуговицы передавались по наследству. Мне такие латунные выпуклые, пуговицы на шинель и на бушлат достались от отца. Пуговицы приходилось часто чистить полировочной пастой до золотистого блеска, что тоже было частью традиций. Скажу, что эти латунные пуговицы затем перекочевали на мой офицерский китель и тужурку, и я получал за них замечания, даже будучи старшим офицером обучаясь в стенах Военно-Морской Академии.

Каспийское Высшее Военно-Морское училище располагалось в 15 километрах от города Баку. Внушительный, четырехэтажный, с колоннами на центральном портике и полуколоннами на боковых выступах, учебный корпус, строевой плац, вокруг которого располагались казармы, были обнесены высокой стеной.

Курсант Виталий Лоза в стихах, очень точно описал расположение своего училища:

Словно маленькая птичка,

Там у черта на куличках,

Посреди бугров косых

Примостился скромно «ЗЫХ».

Что внутри никто не знает,

Ибо все от глаз скрывает

Величава и стройна,

Как запретов всех основа

Толщины полуметровой,

Штрих — китайская стена.

Это общая картина,

Но ни строй и не рутина

Не сумели до конца

Уничтожить всех талантов

И как прежде у курсантов Благородные сердца.

Настоящего клуба в училище не было. Под клуб был приспособлен одноэтажный барак, находившийся на «Зыхе» примерно в километре от училища. В клубе проводились вечера с танцами, куда приглашались и просто приезжали девушки.

Если кто-то из курсантов Каспийского ВВМУ оставался без увольнения, то мог пойти в училищный клуб. Кстати, в клуб курсанты младших курсов тоже ходили строем. Виталий вспоминал:

А теперь в разгар субботы

Топот поднимают роты

И, не разжимая губ,

Строем посещают клуб.

Преодолеть все трудности и получить увольнительную, для курсантов расположенного далеко за городом Каспийского училища, было лишь половиной дела. Потому что, чтобы добраться до города, до остановки городского трамвая нужно было идти пешком около пяти километров, через перевал «Курсантских слез». Основным способом передвижения курсантов до города был, как тогда говорили: «Даш-баш» — то есть поездка на попутных автомашинах, как правило, в кузове грузовиков. Уволенные в город курсанты поднималась на верхний контрольно-пропускной пункт и останавливали попутные машины. Если те не останавливались, курсанты становились «стенкой» поперек шоссе принуждая водителей тормозить. Иногда в кузов набивалось столько увольняемых, что ехали стоя, держась за ремни друг друга. Курсанты забирались в грузовик ловко и быстро, хотя им и мешали палаши. Большинство водителей всегда останавливались, так как знали, что «сопротивление бесполезно», а деньги курсанты собирали и платили честно.

В альбоме Виталия есть стихотворение, посвященное увольнению курсантов КВВМУ в город. Читая его, словно видишь все своими глазами, так емко и правдиво написано:

Встанешь в строй, как на мученье,

Проклинаешь увольненье,

А тебя как экспонат,

Ввертят целый час подряд.

И преодолев все сферы,

Всех дежурных офицеров,

Посылая к черту всех,

Ты шагаешь по шоссе.

А у КПП обычно,

Прибывая методично,

Собирается порой

Увольняющихся строй.

Городской томимый жаждой

Пред «союзниками» каждый

Вынимает свой палаш

И кричит: «Даешь! Даш — баш!»

Наконец у поворота,

Встречен криком целой роты,

И к шлагбауму спешит

Словно убежавший узник,

Запыхавшийся «Союзник»

Предвкушая барыши.

И, как символ беспорядка,

Начинается посадка:

Кто на крышу, кто куда,

На колеса, на кабину,

Облепивши всю машину

С завыванием звериным

Отправляется орда.

Прочитав эти строчки, я невольно вспомнил свои молодые офицерские годы, службу на Северном флоте, в теперь уже далеком 1973 году. Тогда тоже приходилось штурмом брать грузовые машины — «скотовозы», как называли их флотские остряки, военных строителей — «союзников», чтобы на этих попутках добраться из жилого городка до базы атомных подводных лодок.

Если машина была с открытым кузовом, то все делалось в три касания: первое — рука ухватывается за борт, нога на покрышке колеса, второе — подтягивание, третье — заброс ног и тела в кузов. У нас, лейтенантов, это получалось ловко, но вот заслуженные капитаны третьих и вторых рангов, осиливали эти приемы с трудом, вдобавок им мешали портфели «дипломаты» — непременный в те годы атрибут флотских офицеров, ну, как пистолетная кобура, у армейских офицеров.

Поездки курсантов в открытом кузове попутных машин были небезопасны. Трагический случай произошел в день сдачи последнего государственного экзамена. При возвращении из города, в перевернувшейся при аварии грузовой машине, погиб курсант четвертого курса, сокурсник Виталия. Виталий с болью писал об этой трагедии:

«… Да, Лидушка, вот мы и оставили одного нашего товарища, друга и брата здесь в Баку навечно. Какая злая и жуткая шутка судьбы, как будто в насмешку. Вадька (так звали его) сдал экзамен, последний…, дал телеграмму домой, что все мол, благополучно, порядок полный и уехал в город. И обратно он уже не приехал, а его привезли. Возвращались они домой около часа ночи. Все были довольно навеселе. Как никак сдали все экзамены. Произошла автомобильная катастрофа, столкнулись машины. Стукнулись здорово, так что машины перевернулись вверх колесами и жертвой оказался он. Остальные отделались ушибами и испугом… Вчера мы его хоронили. Хоронили всем курсом… Отсалютовали и похоронили на нашем курсантском кладбище».

Хоронили погибшего уже в офицерской форме. Виталий подробно описал «тернистый» курсантский путь из училища в город и обратно, в стихотворении «Перевал «Курсантских слез»:

Когда ты остановишься прохожий

Подъем окончив, дух перевести,

Почти слезою чистою и божьей

Мучение курсантского пути.

Ведь прежде, чем до города добраться

В обитель удовольствия и грез,

Приходится курсантам подниматься

На страшный перевал «Курсантских слез».

Когда курсант под дождиком и Nordom

Из города пробежечку дает,

Пред ним заманчиво и гордо

«Курсантских слез» страшилище встает.

И так года, так каждую неделю,

На камень сей курсанты слезы льют, —

От этих слез, в асфальтовые щели

Хрустальные источники забьют.

Табельным личным холодным оружием курсанта Военно-Морского училища, в те годы, был палаш. До революции морские палаши являлись принадлежностью формы гардемарин Морского Корпуса, Морского инженерного училища имени Императора Николая и Отдельных гардемаринских классов. В повести «Арсен Люпен», выпускника Морского Корпуса 1918 года С. Колбасьева, у которого, офицером воспитателем в корпусе был герой моей первой книги «Терновый венец офицера русского флота» мичман Б.Садовинский, есть строки говорящие об отношении гардемарин к палашу после его отмены большевиками в 1917 году:

«Бахметьев и Лобачевский из корпуса вышли вместе… — Холодно, — сказал Бахметьев, и Лобачевский кивнул головой. Потом вдруг остановился. — Знаешь, у меня без палаша такое чувство, как без штанов». Настолько привычным был палаш гардемаринам Морского Корпуса.

И вновь «судеб морских таинственная вязь» связала годы, людей, события. Историческая преемственность флотской формы Российского Императорского флота в советском военно-морском флоте, проявилась и в том, что как Бруно Садовинский и Сергей Колбасьев — выпускники Морского Корпуса, так и курсант советского военно-морского училища Виталий Лоза ощущали на своем левом боку тяжесть морского палаша. В советское время палаш вновь стал предметом снаряжения курсантов.

Историческая справка.

Палаш морской курсантский был введен приказом Народного Комиссара Военно-Морского Флота № 574 в 1940 году. Палаш предписывалось носить курсантам военно-морских училищ во всех случаях при нахождении за пределами территории училища. Ширина лезвия палаша была 29 мм, длина лезвия — 730 мм. Общая длина палаша составляла 860 мм. Эфес имел форму широкой скобы из металла, ножны деревянные, выкрашенные в черный цвет с кожаным темляком.

Ношение палашей регламентировалось «Правилами ношения палаша 1952 года»:

«…5. Ношение палаша обязательно за пределами территорий училищ, как на службе, так и вне службы.

6. Палаш не носится в следующих случаях:

а) в здании на территории училищ, за исключением лиц внутреннего наряда, которым это положено (дневальная, дежурная и т.п.) и особых случаев, объявленных командованием училища;

б) при несении караульной службы;

в) при прохождении летней практики на кораблях и в частях Военно-Морских Сил;

г) при ношении огнестрельного оружия;

д) при рабочей форме одежды и при бушлате.

7. Палаш носится на соответствующей лямке, надеваемой на поясной ремень слева, немного сзади прорези левого кармана. При шинели палаш носится поверх нее, при фланелевой и форменной рубахах — по кушаку брюк сверху клапана.

Во всех случаях при снимании палаша с поясного ремня снимается и его снаряжение».

Палаши изготавливались разной длины, что позволяло подбирать их по росту курсанта.

Однокашник Виталия Лозы по Каспийскому Высшему Военно-Морскому училищу Виктор Владимирович Чайкин через много лет вспоминал об отношении курсантов к своим палашам:

«…с 1945 по 1949 мы были курсантами Каспийского училища, тогда еще не имени Кирова и не Краснознаменного. И выпускались на флот офицерами корабельной службы. Палаш был для нас обычной и непременной частью нашей курсантской формы, символом, отличающим нас от остальных носителей форменных воротников — «гюйсов» и лент с якорями. В форме первого срока ощущение его у левой ноги было настолько привычно, что отсутствие палаша воспринималось как некоторое неудобство. Уважение к этому оружию было особое. Применение его для каких-либо низменных целей исключалось. Могу сказать, что за все время нашего обучения не было случаев, чтобы палаш обнажался для драки. Да и для желающих войти в конфликт с курсантами само наличие палаша являлось сдерживающим фактором».

Учившийся в Каспийском училище в те же годы В.М. Грозный в своих воспоминаниях тоже отмечал особое отношение курсантов к палашу:

«Отношение курсантов к палашам было двойственное: конечно, мы гордились палашами, так как они определяли традиции еще дореволюционного кадетского морского корпуса и указывали на нашу принадлежность к гордому званию — курсанта высшего военно-морского училища. Кроме того, они требовали строевой подтянутости и улучшали осанку. Но во многом они мешали нам: мешали танцевать с девушками; брать на «абордаж» грузовики при увольнении в город, мешали такому грубому проступку как самоволка, ибо курсант в городе без палаша — прямая добыча любого патруля. А если взять в самоволку палаш, то любой старшина или офицер, видя пустое гнездо в пирамиде для палашей, сразу поймет, в чем дело».

Были и другие неудобства при ношении курсантского палаша: на косточке на левой ноге был постоянный синяк, при визите в гальюн всегда была проблема — куда пристроить «сбрую» (ремень с палашом). На дежурстве спать полагалось, не раздеваясь и, соответственно, не разоружаясь, и палаш мешал отдыху. Курсант Виталий Лоза в стихотворной форме тоже описал, и очень изящно, свое отношение к личному оружию — палашу:

Давно набросились поэты

На гардероб несложный наш,

Бушлаты, тельник воспеты

И бескозырки…, лишь палаш

Оставлен ими без вниманья,

Но все же, право, не шучу

Оружью должное воздам я,

Тебя, палаш, воспеть хочу.

Со мною ты всегда и всюду,

И на дневальство никогда

Одеть тебя я не забуду,

А в увольнении… когда,

Идешь с хорошенькой шатенкой

Тихонько под руку домой

Едва прикрытою коленкой

Она касается порой

Тебя палаш, — но ведь ты знаешь,

Что сам нисколько не мешаешь,

А служишь лишь наоборот

Предметом шуток и острот.

Подобно мне, ты так же знал

Все дыры, где с тобой бывало,

Я в самоволку проползал,

(А дыр таких я знал немало).

Но я отвлекся, свою оду

Теперь окончить поспешу

И, чтоб не лить напрасно воду

Воскликну: «Слава палашу»!

Номера палаша и винтовки заносились в «Курсантскую книжку» и были персональными у каждого курсанта. Винтовка курсанта Виталий Лозы, образца 1891-1930 года, имела номер 95-93. Личное оружие — винтовки и палаши, хранились в ротах, в специальных оружейных помещениях.

На парадах курсанты ходили с винтовками «наперевес» с примкнутыми штыками. «Наперевес» винтовки брались по команде «На руку!» при выходе на последнюю прямую, а потом поднимались по команде «На пле-чо!». Со штыком «наперевес» такое упражнение было небезопасным. Бывало, бескозырку сбивали штыком у товарища по строю, но многодневные тренировки с оружием позволили курсантам освоить навыки владения винтовками в строю. На последнем курсе курсант Лоза посвятил своей винтовке отдельное стихотворение, которое, так и называлось:

«95-93»:

Прощаюсь я с тобой, «подруга боевая»

Последний раз тру насухо канал,

А завтра, с облегчением вздыхая,

Снесу тебя, я на… в арсенал.

С тобой три года прожили мы дружно

И не невинную тебя я получил.

Как ты была побитая снаружи,

Такой тебя лелеял и хранил.

Скажи ж спасибо другу за заботы,

За то, что редко ржавою была,

За то, что в пирамиде без хлопот ты

Покрыта пылью — время провела.

Описывая в стихах училищный быт, курсант Виталий Лоза, отдал должное не только палашу и винтовке, но и не менее важному «оружию» в курсантской жизни — своей кровати — «койке», как называют на флоте кровать:

Люблю тебя, о, койка дорогая,

Когда устав в своем рабочем дне

В тебя ложусь, в простынках утопая

Я засыпаю в крепком сладком сне.

Люблю тебя за то, что отдыхая

Я на тебя могу спокойно лечь,

Себя тебе во власть предоставляя,

А мыслям дать спокойно течь.

Зимой и летом, в стужу и в прохладу,

В палящий зной,

в морозный зимний день

Я нахожу всегда в тебе отраду,

Всегда в тебя ложиться мне не лень.

Самым ярким и запоминающимся периодом курсантской жизни, являлась летняя морская практика. Летние месяцы для курсантов были временем встречи с морем, с кораблями, с настоящей флотской жизнью. Морская практика после первого курса проходила на Черном море. Яркие впечатления о этой практике на Черноморском флоте, курсант Виталий Лоза выразил в поэме, приводимой здесь со значительными сокращениями:

Одесса встала перед нами

В то утро с легким ветерком,

Она была еще в тумане

И объята глубоким сном.

Вот механизмы провернули,

Продраив, вымыли, продули,

И начался рабочий день…

Курсантам же учиться лень.

Теперь у нас одна мечта…

Скажи, что мог курсант мечтать?

Факт — пообедать и поспать.

Забравшись в шлюпку, под баркас,

(Где я и сам бывал не раз)

Храпит братва могучим храпом,

Храпит везде, где можно спать.

Но сон окончен, снова надо

Прокладывать, чертить, стрелять.

Вязать узлы и пушку драить

И вечно книжку заполнять.

Конечно, морская практика — это не только учеба, служба и морские походы. По субботам и воскресеньям были увольнения в город, походили на танцы в парк культуры и отдыха, знакомства с одесскими девушками:

В субботу выдраив ботинки,

Погладив клеши и фланель-

Курсанты станут, как картинки

Не удержать ничем теперь.

Спешим на берег в парк и клубы

Там танцы, музыка и джаз.

Там ждут нас аленькие губы

И нежный шепот в поздний час.

И вот бежим, бежим мы к парку

Надвинув бески набекрень,

И по дороге в забегалки

Нам забегать сто раз не лень.

Ведь там напитки, как известно,

Так чудны, вкусны, так пьянят.

А посему, весь день воскресный

К себе курсантиков манят.

Все заканчивается когда-то, закончилась и та, первая летняя морская практика в Одессе. И вот теперь, последняя практика-стажировка в Севастополе.

На стажировку на боевые корабли Черноморского флота в Севастополь, курсанты выпускного курса Каспийского Высшего Военно-Морского училища прибыли 8 июля 1949 года. Стажировка эта была особая, потому что во многом определяла будущие назначения молодых офицеров, при распределении из училища.

До начала стажировки курсанты четвертого, выпускного курса были заняты не столько учебой, сколько множеством предвыпускных забот. По графику ходили на примерки офицерского обмундирования, фотографировались на личные дела и удостоверения, писали подробные автобиографии и заполняли анкеты для отдела кадров училища, который готовил удостоверения личности и заводил офицерские личные дела. В общем, хлопот было много…

Перед самым убытием на стажировку, курсантам выпускного курса, присвоили звания мичманов. Виталий Лоза с гордостью писал об этих событиях:

«01. 07. 1949 г. г. Баку.

…Вот и все. Все пройдено, все осталось позади. Приятно чувствовать и сознавать это. Настроение самое что ни на есть «чемоданное». Кругом царит полнейший хаос и неразбериха, как обычно перед отъездом. Но мне все довольно-таки нравится. Люблю путешествия и дорогу.…Нам предстоит проехать весь Кавказ от Баку до Батуми.…Можешь поздравить меня с присвоением звания мичман».

Из Баку до Батуми курсанты добрались по железной дороге, а из Батуми до Севастополя шли на учебном корабле «Волга». «Волга» двигалась только днем, а ночью отстаивалась на якоре у берега из-за минной опасности, еще сохранявшейся тогда на Черном море.

«05. 07. 49 г. г. Батуми.

…Ну вот, наше сухопутное путешествие кончилось, началось морское. Какая прелесть. Нельзя даже сравнить с тем, что было до сегодняшнего утра. Ни пыли, ни тряски, ни духоты. Кругом простор. Вверху голубой, внизу иссиня-черный и только где-то там вдалеке виднеется берег. Как легко дышится, покой, хрустально-чистый воздух. Ну просто благодать.

Опишу тебе свое путешествие по берегу. Особых приключений не было, происшествий, которыми так богата дорога — тоже. Одним словом, ехали тихо, мирно, не спеша. Обычно я запасался куревом и вылазил на свежий воздух, подышать, покурить и полюбоваться природой, которая, кстати, сказать, здесь на Кавказе, довольно богатая. Вот так вот и ехал.

В Батуми приехали утром. Погрузили вещи на ожидавший нас «маленький» эдак с хороший трехэтажный дом, трансатлантический пароходик, который раньше назывался «Дон Хуан Себастиан Эльнано», а теперь просто — у/к «Волга» и пошли гулять в город. Побродили по городу, сходили на пляж, а в 12 часов уже отошли от берега и теперь вот «топаем» в Севастополь. Идти в Севастополь будем, наверное, дня три, ибо приходится двигаться только днем, а ночью становиться на якорь и ждать рассвета. Здесь недавно подорвался на мине один корабль, поэтому-то и введены эти предосторожности». Так прошли сутки…

«06.07.49 г. рейд Лазаревки.

…Сегодня целый день шли, кругом вода, интересного ничего не было, если не считать, что всю дорогу нас сопровождала целая стая дельфинов, которые, как пацанята резвились и игрались с нами наперегонки. И физиономии их были такие довольные, и, если можно так сказать, они даже улыбались от удовольствия. Сейчас снова остановились на ночевку около Лазаревки».

Потом вторые…

« 07.07.49 г.

…Сегодня оторвались от Кавказских берегов и идем к Крымским. Ночевать, вероятно, будем на Чауде (Гауде?) Есть такой мыс около Феодосии».

Затем третьи сутки…

«…Сегодня уже 8. Летят, летят деньки. Сейчас проходим мимо Ялты, но до берега сравнительно далеко. Сегодня вечером, часов в 20 пожалуй будем в Севастополе».

В это время определился корабль, на котором Виталий должен был проходить практику.

Вот, как он сам пишет об этом в одном из писем:

«… завтра я уже, наверное, буду на своем корабле, где мне суждено провести два с половиной месяца. Ох, и не повезло мне жутко. Попал на стажировку я на «кривую трубу». Может быть догадаешься, что сие значит. А это самый плохой и неприятный вариант, который можно только придумать. Ну да ладно, как-нибудь протянем. Одним словом, попал я в Севастополь — на «Севастополь».

На линкоре «Севастополь» корабельного курсанта мичмана В.К. Лозу распределили в артиллерийскую боевую часть, сокращенно — БЧ-2. Корабельные курсанты замещали офицеров — командиров групп. Виталий писал:

«…У меня в группе артиллеристов, находящихся пока под моим началом, служит один товарищ, который ходил в шлюпочном переходе и был в Кременчуге…

Медленно, но, верно, привыкаю к своему новому создавшемуся положению. Много приходится работать с личным составом. Проведение политзанятий, информации».

За время стажировки Виталий познакомился не только с офицерами — командирами групп и башен и со сверхсрочниками — мичманами — старшинами башен, но и со многими матросами своей боевой части.

Личный состав БЧ-2 уже несколько лет подряд был одним из передовых на линкоре. Башня главного калибра, которой командовал лейтенант А.С. Шемкевич считалась лучшей на корабле. Опытнейший специалист — мичман Виктор Киршак, служивший на линкоре с 1931 года, 14 лет бессменно выполнял обязанности старшины башни. Наводчик орудия главного калибра матрос Александр Ванюшкин был занесен на Доску отличников корабля.

13 июля 1949 года газета «Красная звезда» в передовой статье «Достойно встретим День Военно-Морского Флота» писала о экипаже линкора «Севастополь»:

«…На кораблях и в частях сейчас идет напряженная боевая учеба. В море личный состав кораблей в трудных походных условиях решает боевые задачи, поставленные Министром Вооруженных Сил СССР на летний период.

…Значительных успехов в выполнении поставленных задач добились экипажи крейсера «Молотов», линейного корабля «Севастополь» и других… Каждый советский военный корабль имеет свою замечательную историю. Сколько интересного и поучительного материала для молодых матросов может дать история крейсера «Молотов», который два года назад посетил великий вождь трудящихся И.В. Сталин! Выдающимися боевыми делами прославился линейный корабль «Севастополь»… Отвечая на заботу большевистской партии, правительства, советского народа и лично товарища Сталина воины Военно-Морского Флота приложат все силы к тому, чтобы встретить День Военно-Морского Флота отличным выполнением задач боевой и политической подготовки».

14 июля 1949 года линкору «Севастополь» предстоял выход в море. За три часа до выхода, командир башни главного калибра лейтенант А.С. Шемкевич еще раз проверил готовность людей и техники. В башне царил полный флотский порядок: матросы сосредоточенно работали на своих постах, проверяя материальную часть и готовя ее к выходу. Корабельный курсант мичман Виталий Лоза, находясь в башне, внимательно приглядывался к лейтенанту Шемкевичу. — Александр Степанович член бюро первичной партийной организации. Его башня несколько лет является передовой. Заслуга в этом, в первую очередь, командира башни, — понимал Виталий.

Накануне выхода в море, по указанию лейтенанта Шемкевича, мичман Гирник и главный старшина Подколзин, собрали личный состав, еще раз подробно рассказали об опыте передовых матросов, своей боевой части. Такую же работу провели со своими подчиненными и старшины отделений. Командир снарядного погреба член партии старшина 1-й статьи Михаил Малышев, награжденный за безупречную службу нагрудным знаком «Отличный артиллерист», провел беседу о приближающемся празднике «День Военно-Морского флота» и призвал матросов встретить его отличным выполнением учебно-боевых задач, поставленных перед их боевой частью.

Три коротких звонка и один длинный звук, проникающие во все отсеки, выгородки, кубрики и каюты линкора, которые, как говорится, «и мертвого разбудят», на мгновение приковали Виталия к палубе.

— Это звук «Учебной боевой тревоги», — пронеслось в голове. Так и есть, динамики боевой трансляции проревели: «Учебная боевая тревога!.. Учебная боевая тревога! и затем новая команда: «Корабль к бою и походу приготовить!». Начинался поход… По сигналу «Учебная боевая тревога!» тысяча с лишним человек экипажа линкора «Севастополь», застигнутые сигналом в разных местах корабля, бросились к трапам, горловинам, люкам, переборочным и каютным дверям, чтобы в считанные минуты занять свои места, на боевых постах, в соответствие с корабельным расписанием.

По сигналу «Учебная боевая тревога!» офицеры и матросы линкора задраивались в отсеках, казематах и башнях, включали механизмы своих боевых постов и по готовности докладывали по корабельной связи: «Боевой пост номер такой-то к бою готов!». Корабельный курсант мичман Виталий Лоза знал, что вереницы таких докладов поступали в боевую рубку линкора к старшему помощнику командира и только после того, как проходил последний доклад, старпом обращался к командиру линкора капитану 1 ранга Беляеву: «Товарищ командир! Корабль к бою и походу готов!»

Капитан 1-го ранга Б.П. Беляев был назначен командиром линкора «Севастополь» в феврале 1947 года. Борис Павлович окончил ВМУ им.М.В.Фрунзе в 1934 году. Командовал эсминцами «Рьяный» и «Решительный», а с 1940 года — лидером «Баку» на Тихоокеанском флоте. После перевода в 1942 году лидера «Баку» и эскадренных миноносцев «Разумный» и «Разъярённый» Северным морским путем с Тихоокеанского флота на Северный флот, Б.П. Беляев воевал на Севере. Участвовал в 17 операциях, провел 14 конвоев в общем составе свыше 100 транспортов. Награжден орденом «Ленина» тремя орденами «Красного Знамени», орденом «Нахимова II степени», орденом «Отечественной Войны II степени, двумя орденами «Красной Звезды».

В назначенное время 14 июля линкор «Севастополь», вместе с другими кораблями, покинул Севастопольский рейд и ушел на полигон в район Тендровской косы у берегов западной оконечности Крымского полуострова. Накануне похода Виталий писал:

«Сегодня уходим на Тендру и будем там загорать до 19. Нужно сказать, что кроме комаров, притом таких нахальных, просто жуть, больше ничего нет. Все кругом пустынно и голо».

После того, как по корабельной трансляции прозвучал сигнал: «Готовность номер два. От мест отойти», Виталий Лоза покинул башню главного калибра и по нескольким трапам поднялся на площадку формарса на командно-дальномерный пост артиллерии главного калибра. При взгляде вниз, высота кружила голову, а открывшаяся морская ширь поражала воображение. Море было спокойно и величественно. Второй день держался штиль…

Виталий Лоза, видел, что линкор «Севастополь» двигался в кильватер флагманскому линкору «Новороссийск», который, как говорили офицеры, еще недавно был итальянским линкором «Джулио Цезаре» и который, при разделе итальянского флота, в феврале 1949 года, был передан Советскому Союзу, а в марте приказом Командующего Черноморским флотом ему присвоили новое имя — «Новороссийск». Именно командир линкора «Севастополь» капитан 1 ранга Б.П. Беляев с февраля по март 1949 года выполнял Правительственное задание по приемке в Албании кораблей бывшего итальянского флота в должности командира линкора «Джулио Цезаре».

Никто не мог предположить, что через несколько лет флагманский линкор советского Черноморского флота «Новороссийск» разделит трагическую судьбу флагманского линкора Российского Императорского Черноморского флота — «Императрица Мария», взорвавшегося и затонувшего осенью 1916 года в Севастопольской бухте. Линкор «Новороссийск» тоже осенью, только 1955 года подорвется и затонет в бухте Севастополя на той же самой якорной стоянке, что и «Императрица Мария».

С площадки формарса Виталию Лозе хорошо были видны эсминцы, сопровождавшие линкоры, и двигающиеся в походном ордере крейсера. Учеба эскадры шла по плану боевой подготовки Штаба флота.

Историческая справка.

В 1949 году на Черноморском флоте наиболее крупным корабельным оперативно — тактическим объединением была эскадра. В черноморскую эскадру кроме линкоров «Новороссийск» и «Севастополь» — ее основы, входили две дивизии крейсеров и две бригады эскадренных миноносцев. Одну из дивизий крейсеров, составляли крейсера старой, дореволюционной постройки, названные в Красном флоте — «Красный Крым», «Красный Кавказ», а также крейсера «Ворошилов» и «Молотов», построенные незадолго до Великой Отечественной войны. Во вторую дивизию крейсеров входили крейсера новой постройки — «Куйбышев», «Фрунзе» и полученный, после раздела союзниками итальянского флота, крейсер, названный «Керчь».

Взгляд Виталия скользнул вниз. Под ним башнеподобные надстройки линкора — ходовой мостик, флагманский мостик, сигнальный мостик, нижняя площадка формарса, верхняя площадка формарса с командно-дальномерными постами и постами связи. Виталий задрал голову. Выше площадки формарса, на которой он стоял, был еще командный пункт зенитного дивизиона и антенны радиосвязи, а дальше фок мачта линкора, возвышающиеся на высоту тринадцатиэтажного дома, уходила своим клотиком в безоблачную синеву неба.

На Тендровском полигоне на линкор передали почту и свежие газеты.

На следующий день мичман В.Лоза проводил политические занятия с личным составом своей артиллерийской группы, посвященные предстоящему Дню Военно-Морского флота. Он зачитал матросам статью вице-адмирала А.Николаева, напечатанную в «Красной Звезде» № 164 за 14 июля. В статье, озаглавленной: «Партия Ленина-Сталина — организатор и руководитель Военно-Морского Флота» говорилось: «…Под руководством большевистской партии народ продолжает развивать и укреплять свой Военно-Морской Флот. В законе о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР поставлена задача: «Всемерно развивать отечественное судостроение. Увеличить судостроение в 1950 году вдвое по сравнению с 1940 годом. Обеспечить строительство в СССР сильного и могучего флота»… и далее: «За жизнью флота внимательно следит товарищ Сталин, проявляя отеческую заботу о личном составе Военно-Морских Сил. Побывав в 1947 году на Черноморском флоте и посетив крейсер «Молотов», он, обращаясь к тов. Косыгину, сказал: «Познакомьтесь поближе с жизнью, питанием, обмундированием и бытовыми условиями моряков. Они достойны, чтобы о них заботились». Матросы одобрительно зашумели. Виталий восстановил тишину и закончил читать статью. Отпустив матросов, он сделал отметку в тетради политинформации. План партийно-политической работы перед Днем флота был выполнен.

Действительно, забота партии и правительства по повышению мощи советского военного флота, несмотря на тяжелейшую послевоенную разруху, выражалась, прежде всего, в закладке крупных серий надводных кораблей.

В 1949 году в Ленинграде на заводе № 190 началось строительство серии из 70 эсминцев проекта «30 бис». Так же в Ленинграде, на заводе № 189 заложили головной легкий крейсер проекта «68 бис» «Свердлов», а на заводе № 194 — «Орджоникидзе». На заводе № 5 Министерства Судостроительной Промышленности спустили головной катер серии торпедно-артиллерийских катеров проекта «183».

На вооружение военно-морского флота были приняты: система управления торпедной стрельбой ПУТС «Мина-бис» для эсминцев проектов «30» и «30 бис»; радиолокационная станция обнаружения воздушных и надводных целей для крейсеров «Гюйс-2»; первый в стране автоматический прокладчик «Путь-1»; первый автоматический радиопеленгатор АРП, поступили: парогазовая торпеда 53-39ПМ калибра 533 мм, многоствольная бомбометная установка МБУ-200, одинарный неконтактный петлевой трал ПЭМТ-4 и другая военная техника. Это было связано со все большим обострением международной обстановки. В апреле 1949 года в Вашингтоне по инициативе США был подписан Североатлантический договор о создании военно-политического блока западных стран, получивший название НАТО, в который вошли США, Канада, Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Италия, Норвегия, Португалия, Дания, Исландия. Все понимали, что блок НАТО направлен в первую очередь против СССР.

17 июля линкор «Севастополь» ушел из района Тендровской косы, но тревоги и учения продолжались. Корабельный курсант мичман В. Лоза находился в четырехместной каюте своего командира группы, которую тот делил еще с двумя лейтенантами. Три койки были обжиты, а четвертая оставалась резервной. Виталий иногда пользовался и каютой, и резервной койкой. Каюта была маленькая, без иллюминатора. Два спаренных шкафчика для одежды, умывальник с зеркалом, письменный стол, два стула, книжная полка и вентилятор с черными резиновыми лопастями, привинченный к переборке. Но мичману Лозе каюта нравилась. Она располагалась в самых «низах» линкора, поэтому была спокойной. Никто не дергал, не отвлекал по мелочам, и строгий глаз линкоровского старпома не часто заглядывал сюда. Виталий, готовился к политзанятиям с матросами своей боевой части — писал конспект, когда по кораблю объявили боевую тревогу. Резкий ревун, резанул тишину…

Виталий со всех ног бросился по коридорам и трапам вверх. По боевой тревоге корабельный курсант мичман Лоза расписан в башне главного калибра. С чавканьем захлопнулась броневая дверь, лязгнули замки. Виталий огляделся: личный состав башни находился на своих местах: тесно сидели и стояли командиры орудий, замочные, наводчики, досыльщики снарядов, визирщики, дальномерщики. В воздухе висела напряженная тишина. От матросского дыхания потом пошла масляная краска и потускнели от конденсатной влаги плафоны светильников.

Виталий видел, как мерно подрагивали и передвигались стрелки приборов, принимая в башне задачу Центрального Поста. Сработали автоматы, и орудия перешли на «Огонь».

Ревун! Залп! Ревун! Залп… Пороховые газы с колоссальной силой выбрасывали гигантские снаряды из стволов, открывшиеся затворы наполняли башню едким запахом раскаленного металла. Слышалось шумное дыхание мокрых от пота матросов. Густой запах тел, нагревшейся матросской обуви и разогретого металла заполнили башню, проникая в легкие, тошнота подступила к горлу Виталия, во рту стало сухо. Очень хотелось пить, но воду в башне держать запрещалось. Ревун! Залп! Ревун! Залп… Виталий мысленно пытался представить себе сложнейшую траекторию движения снаряда и силы, действующие на него в момент полета, когда, вдруг, отчетливо вспомнил, что уже читал об этом:

— Да, точно, в «Капитальном ремонте», Соболева, — припомнил Виталий, — Именно на страницах этого романа подробно описывается траектория полета снаряда главного калибра линкора.

Советский писатель-маринист Л. Соболев, учившийся до революции в Морском Корпусе в романе «Капитальный ремонт», подробно описал выстрел орудия главного калибра линкора типа «Севастополь»: «Вылетев из дула орудия с превосходящей воображение скоростью одного километра в секунду, он (снаряд — А. Л.), опережая звук выстрела, рождая свой собственный гром, подымался высоко в небо, почти по прямой линии. Но неуклонная сила земного тяготения потянула его вниз, сгибая все круче и круче линию его полета. Он наклонился остроконечной головой к воде — раскаленный, громыхающий, бешено вращающийся объект сложной невидимой борьбы многих механических сил: взрыва пороховых газов, силы земного тяготения, сопротивления воздуха, наклона оси орудия, инерции корабля в момент залпа и собственного своего вращения. Сложение всех этих сил, заранее рассчитанное по таблицам артиллерийской стрельбы, направило снаряд к щиту и швырнуло около него в воду. Вода всплеснулась на месте падения беззвучным, светлым столбом серебряных брызг».

Да, лучше, пожалуй, вряд ли можно описать полет снаряда главного калибра линкора, орудия которого, до появления ракет, были одними из самых дальнобойных в мире. Несмотря на усталость и хроническое недосыпание настроение у корабельного курсанта мичмана Виталия Лозы было приподнятое. Только сейчас, заканчивая училище, выполняя обязанности по офицерской должности, он как-то по-особенному, по-настоящему взглянул на свою будущую службу и жизнь. Может чуть наивно, по-юношески романтично, но от чистого сердца, он писал Лиде:

«18.07.49 г. Черное море.

… Вчера ушли с Тендры и второй день бродим. Тревоги, учения, это обычное явление и к ним я уже привык. Вот она наша стихия, наша жизнь и мое будущее.

Какое оно большое. Нет ему ни конца, ни края, оно уходит вдаль, и как море, сливается где-то далеко, далеко на горизонте с небом. Как крепко, как плотно они связаны между собой — море и будущее. Море бескрайно, но и будущее, так же уходит вдаль, сначала ясное, а чем дальше, тем расплывчатее и туманнее, и, наконец, вовсе скрывается где-то там вдали за легкой серой дымкой жизни. Сейчас я знаю, что будет, что ждет, это я ясно вижу, а вот, что будет там дальше за гранью будущих 10 лет. Это уже скрыто дымкой, но я не сомневаюсь, что там тоже все прекрасно. Ведь наше будущее не может быть плохим и темным. Оно светлое, оно очень хорошее и красивое. Его нельзя не любить, к нему нельзя не стремиться. Ради этого будущего я пошел служить на корабли, а ты станешь учителем. Я — чтобы оберегать, хранить будущее, а ты — чтобы строить его. Как это прекрасно».

На девятый день похода, 22 июля 1949 года корабли вернулись в Севастополь. Миновав боновое противоторпедное заграждение и противолодочные сети, через небольшие ворота, открытые по приказанию оперативного дежурного, дежурным буксиром, «Севастополь» втянулся в акваторию Большого внутреннего Севастопольского рейда, где находились якорные стоянки линкоров и крейсеров.

Якорные стоянки располагались в обширной западной части Северной бухты, ближе к входу и выходу из гавани по обе стороны ее главного, входного — выходного фарватера ориентированного по Инкерманским створным маякам. Стоянки были оборудованы двумя линиями попарно установленных — носовая и кормовая — стационарных якорных (швартовных) бочек. Линкоры и крейсера швартовались к ним — удерживаясь между бочками с помощью заведенных с них бриделей. Эти бочки отстояли в своих линиях друг от друга на 2-3 кабельтова, то есть около 500 метров. Южная линия парных бочек с нечетными номерами № 1, № 3 и № 5 проходила вдоль южного берега бухты и немого не доходила до Угольной пристани. Северная линия якорных бочек, имевших четную нумерацию №№ 2, 4, 6, 8, 10, 12 и 14 находилась возле северного берега бухты.

Боцманская команда линкора «Севастополь» завела швартовы на носовую и кормовую бочки якорной стоянки № 1, вахтенный офицер перебрался с ходового мостика на ют, и линкор замер, отдыхая после похода в глубине Северной бухты напротив Корабельной стороны и Военно-морского госпиталя.

Удивительно, но вот так, незримо, преемственность морской практики царского флота военно-морским флотом СССР, выражалась и в том, что, несмотря, на смену политических и экономических формаций в стране, якорные стоянки кораблей практически не менялись и линкор «Севастополь» стоял в Северной бухте на том же месте, где когда-то становились на бочки корабли Российского Императорского флота, в том числе и линкор «Императрица Мария».

Сразу после постановки линкора на бочки командир капитан 1 ранга Б.П. Беляев убыл на катере на Графскую пристань в Штаб флота. К Графской пристани, рядом с которой в здании бывшей гостиницы «Кист», в те годы располагался Штаб Черноморского флота, разрешалось подходить только катерам с командирами кораблей и вышестоящими начальниками. «Севастополь» тяжеловесно и молчаливо застыл на рейде. Совсем близко от линкора на песчаном берегу Аполлоновой балки белели ялики жителей Корабельной стороны с удивительно милыми названиями: «Катя», «Маша»…

По приходу, увольнения личного состава в город не было. С юта линкора Виталий Лоза смотрел на уходящую к Инкерманским скалам Северную бухту. Вдали, на холме Северной Стороны, виднелась пирамида церкви Святого Николая — памятника погибшим в Первую оборону Севастополя в 1854-1855 годах, а еще дальше, на мысе бухты Голландия, какое-то величественное здание, длиной не менее полукилометра, разрушенное с южной оконечности, но с сохранившимися колонами и портиком в центральной части. Виталий пристально вглядывался в это здание. Даже в таком виде, оно производило сильное впечатление. Виталий не знал, что видит полуразрушенное войной здание Севастопольского Морского Корпуса. Да и мы, курсанты, обучаясь в конце 60-х годов прошлого века, в стенах этого восстановленного после войны, великолепного здания, тоже практически ничего не знали о Морском Корпусе Севастополя, но меня всегда поражало место, выбранное для этого красивого, величественного здания, в плане напоминающего орла, раскинувшего свои крылья на высоком мысу Севастопольской бухты. Из окон училища открывался захватывающий вид на Севастопольский рейд, на крейсера и эсминцы, стоявшие на тех же исторических местах, что и корабли Российского Императорского Черноморского флота.

У меня — курсанта, всегда вызывало сомнение, что это огромное, длинной более полукилометра, белокаменное здание, спроектированное профессором архитектуры А.А. Венсаном в классическом стиле, с портиком и колоннадой, было построено просто так. Все в этом здании говорило о более высоком его предназначении, чем быть обычным утилитарным строением. Теперь мы знаем, что в Севастопольском Морском Корпусе учились будущие офицеры Российского Императорского флота, и должен был учиться Наследник Цесаревич Алексей. Революция упразднила Морской Корпус, но корпус вновь открылся в Севастополе трудами белых офицеров в октябре 1919 года, а в ноябре 1920 года был эвакуирован из Севастополя с кораблями Черноморского флота и продолжил свою деятельность в далекой от России Бизерте на берегу Средиземного моря в Тунисе.

Удивительно, как «судеб морских таинственная вязь», связывает порой события и человеческие судьбы. В своей книге «Терновый венец офицера русского флота» я упомянул о судьбе старшего лейтенанта А.Р. Гутана, служившего в 1919 году в белой Флотилии Северного Ледовитого океана вместе с лейтенантом Б.-С.А. Садовинским. После выхода книги откликнулся Александр Сергеевич Гутан, сын, младшего из трех братьев Гутан. Двое старших братьев служили морскими офицерами и в дальнейшем воевали на фронтах белой борьбы, а младший брат, став инженером — строителем участвовал, еще до революции, в постройке Морского Корпуса в Севастополе. А.С. Гутан передал мне сохранившуюся в архиве РГА ВМФ характеристику на Сергея Рудольфовича Гутана — своего отца, бывшего в то время студентом Института гражданских инженеров, лично написанную рукою главного строителя здания Севастопольского Морского корпуса А.А. Венсаном 21 октября 1917 года, за четыре дня до Октябрьского переворота.

Гражданский инженер Севастополь 21 октября 1917 г.

Александр Александрович Венсан.

Строитель

Морского кадетского корпуса в гор. Севастополе. №…

Предъявитель сего студент Института Гражданских Инженеров

Сергей Рудольфович Гутан состоял на руководимой мной постройке Морского

Кадетского Корпуса в Севастополе в течение летних месяцев 1915, 1916 и 1917 годов.

Поручавшиеся ему работы исполнял с полным рвением и пониманием дела.

Инженер А. Венсан

Так, через 90 лет, протянулись и пересеклись нити человеческих судеб: через трагическую судьбу русских морских офицеров А.Р. Гутан и Н.Р. Гутан — членов семьи человека, строившего здание Севастопольского Морского Корпуса, перед революцией, через меня, учившегося в этих исторических стенах в Севастопольском ВВМИУ и служившего в ВМФ СССР в 1968-1995 годах и пишущего эту книгу, о судьбах офицеров служивших в советском флоте в 1950-х годах прошлого века.

Ближе к вечеру с линкора съехали на берег семейные офицеры. Спустились сумерки, сильно запахло морем… Все, кроме вахты, лежали горизонтально — отсыпались. Ведь, как говаривали в то время: «на флоте от сна еще никто не умер» и, что «горизонтальное положение вредно лишь для откупоренной бутылки». Корабль затих…

На следующий день, 23 июля 1949 года разрешили увольнение на берег. Корабельный курсант Виталий Лоза с нетерпением ждал возможности побывать в городе на почте и получить заветное письмо от Лиды. Он был уверен — письмо обязательно будет.

Чтобы избежать неожиданностей при осмотре старшим помощником, Виталий подготовился к увольнению особенно тщательно: форменка отбелена, стрелки на брюках наведены, чехол фуражки белоснежен, ботинки блестят, будто облитые лаком. Корабельная трансляция объявила построение увольняющихся. Виталий быстро окинул себя взглядом, глянув на ходу в зеркало, привинченное над умывальником: чисто выбрит, подстриженный затылок, форменный воротник — гюйс, хорошо лежит на крепких плечах и еще пахнет утюгом. Виталий остался доволен своим видом. Увольняемые на берег матросы и курсанты выстроились на левом шкафуте. Старший помощник корабля принял рапорт дежурного и двинулся вдоль строя увольняемых. Справа и слева от него — начальники служб и командиры боевых частей. Матросы знали строгий нрав и высокую требовательность к внешнему виду моряков своего старшего помощника и замерли в строю в полной тишине. Старпом медленно продвигался, останавливаясь против того или иного матроса, который, на его взгляд, не был готов к увольнению. Хотя со стороны и не было заметно, но Виталий сильно волновался — в город ему надо было позарез. Наконец, старший помощник закончил осмотр, дал команду распустить строй и приказал дежурному по кораблю:

— Дежурным баркасом всех увольняемых отправить на берег.

— Есть! — ответил дежурный. В душе Виталий ликовал. — Как мало, — думал он, сжимая в ладони заветный металлический жетон, с выбитой на нем литерой, дающий право на увольнение, — как мало надо человеку, уставшему до крайности от многодневного похода, от дежурств и вахт, от учений и постоянных тревог, от обилия писанины: конспектов, планов, тезисов, которыми загрузил его командир группы, как мало надо человеку для радости — всего лишь, что бы грозный взгляд старпома скользнул мимо!

Предчувствие не обмануло Виталия. На берегу его ждал желанный конверт с обратным адресом: Кременчуг.

«Кременчуг 19/VII-49 г.

Виталька, Родной мой, здравствуй!

…Мой милый, любимый, друг черноглазый мой, как хочется тебя увидеть, поговорить, помечтать. У нас сейчас стоят чудесные погоды, свободно можно идти купаться, но я такая черная, что не охота больше загорать.

Витуська! Вот сегодня купила исключительный букет цветов, розы, жасмин, пионы, ну такой чудесный. Витусик, как сейчас хорошо вокруг, лето, тепло… Вот сегодня… открытие Зеленого острова на Днепре. Милый мой, ну, когда же ты уже приедешь, ну так хочется тебя обнять, поцеловать крепко, крепко…»

Виталий жадно вчитывался в бегущие строчки округлого Лидиного почерка и на сердце разливалась радость от ее теплых, нежных, согревающих душу слов… В ответном письме Виталий писал Лиде:

«25.07.49 г. г. Севастополь.

…Пришли в Севастополь только двадцать второго, а сойти на берег мне удалось на следующий день. И вот я как угорелый лечу на почту. О! Какое счастье!!!

Здесь на почте разрываю конверт и начинаю читать. Читаю, стараясь прочесть сразу все. Глотаю букву за буквой и, наверное, сам крокодил из Нила позавидовал бы моему аппетиту. Прочел молниеносно раз. Нет, думаю, так не пойдет. Хватаю фуражку и выхожу на улицу из этого шумного заведения. Пошел на Приморский бульвар, выбрал здесь тихую, уютную скамеечку и здесь уж я наслаждался, впитывая в себя каждую букву медленно, с чувством, с толком с расстановкой…».

Дальше он описывал, как провел этот день — пятницу 23 июля в городе, в увольнении:

«В этот день сходил в кино посмотрел еще раз «В шесть часов вечера после войны». Какая чистая, какая искренняя любовь, а вечером пошел на исторический бульвар, на массовое гулянье, потанцевал, повеселился, если можно так сказать о веселье человека, который оставил сердце и душу в Кременчуге, у своей любимой и бесценной Лидочки».

Кроме как в кино и на танцплощадку Исторического бульвара в 1949 году в Севастополе матросам пойти было практически некуда. Курсант Каспийского ВВМУ Октябрь Бар — Бирюков, стажировавшийся в Севастополе вместе с Виталием Лозой, а после выпуска из училища направленный служить на Черноморский флот, вспоминал о послевоенном Севастополе следующее:

«Гражданского населения в городе, закрытом сразу же после возвращения в него главных сил флота, проживало тогда мало. В основном это были еще довоенные жители, пережившие войну, в большинстве своем уже пожилые люди, ютившиеся в полуразрушенных жилищах.… Молодежи среди жителей Севастополя в те годы почти не было, в особенности представительниц прекрасного пола. В береговое увольнение ходили преимущественно лишь те моряки, которым посчастливилось заиметь на берегу хоть какое-то знакомство.

Уличного освещения тогда в городе не было, и с наступлением темноты передвигаться по нему приходилось лишь ориентируясь на лунный свет, да с помощью карманных электрофонарей, которые были лишь у военных патрулей, выделявшихся с кораблей и частей для обеспечения порядка (в том числе и ночью) в городе.

…Матросы и старшины предпочитали ходить во время увольнения в город до 24 часов — на «Историчку», где на частично сохранившемся Историческом бульваре проводились танцы.

Единственный тогда, в конце 40-х годов, ресторан «Приморский», восстановленный еще при немцах,…расположенный в самом центре города недалеко от Минной стенки,…пользовался большой популярностью. Именно в это заведение заходило, обычно большинство молодых холостых офицеров (а именно они составляли тогда подавляющую часть младшего и среднего флотского командного звена) — поужинать,…познакомиться или хотя бы потанцевать с малочисленными, в то время, севастопольскими дамами.

Далее сошедшие на берег моряки направлялись кто-куда… Большинство молодых офицеров — на Приморский бульвар. Особенно популярным на «Примбуле» местом свиданий у моряков и горожан был так называемый «Мостик» — верхняя передняя часть балюстрады, сохранившаяся от здания дореволюционной постройки. Эта уцелевшая площадка, огражденная каменными перилами, откуда открывается превосходный вид на бухту и стоящие в ней корабли, очень похожа на корабельный мостик. Вечерами, а так же днем по выходным дням по бульварным аллеям чинно прогуливались многочисленные посетители одетые «по-выходному».

25 июля 1949 года в стране и на флоте отмечали праздник — День Военно-Морского флота. С утра на кораблях зачитали Приказ Министра Вооруженных сил Союза ССР маршала Малиновского о праздновании Дня Военно-Морского флота:

Приказ Министра Вооруженных сил Союза ССР

24 июля 1949 г. г. Москва

Товарищи солдаты и матросы, сержанты и старшины!

Товарищи офицеры, генералы и адмиралы!

Сегодня советский народи его Вооруженные Силы празднуют День Военно-Морского флота Союза ССР и отмечают успехи, достигнутые советскими моряками и судостроителями в выполнении задач, поставленных перед ними нашим вождем и учителем товарищем СТАЛИНЫМ.

Приветствую и поздравляю Вас с праздником — Днем Военно-морского флота!

Желаю всему личному составу Советских Военно-морских сил и работникам судостроительной промышленности новых успехов в деле дальнейшего укрепления военно-морской мощи нашей великой Родины.

В ознаменование Дня Военно-морского флота СССР ПРИКАЗЫВАЮ:

Сегодня, 24 июля, произвести салют военных кораблей в Ленинграде, Кронштадте, Таллине, Балтийске, Севастополе, Одессе, Мурманске, Архангельске, Владивостоке, Порт-Артуре, Советской Гавани, Петропавловске-на-Камчатке, Баку, Хабаровске, Измаиле, Пинске — двадцатью артиллерийскими залпами.

Да здравствует Советский Военно-морской флот!

Да здравствуют Вооруженные Силы Советского Союза!

Да здравствует наша Советская Родина!

Да здравствует славная Всесоюзная Коммунистическая Партия (большевиков)!

Да здравствует наш вождь и учитель великий СТАЛИН! Министр Вооруженных Сил Союза ССР!

Маршал Советского Союза А.Василевский.

Накануне праздника в Севастополе — главной базе Черноморского флота, матросам и офицерам была объявлена форма одежды № 1: белые форменки и тужурки, белые брюки и белые чехлы на бескозырках и фуражках. Задолго до Дня Военно-Морского флота, матросы Черноморского флота готовились к параду, к массовому заплыву, к карнавалу, к шлюпочным гонкам, к соревнованиям по плаванию и водному поло. Спевались матросские хоры, разучивались стихи, организовывались шахматные и шашечные турниры, викторины, выпускались специальные номера стенгазет, обсуждались фамилии отличников боевой и политической подготовки, чтобы в День флота их имена прозвучали в приказах о поощрении и красовались на именных плакатах.

Боцманские команды приложили все силы, чтобы корабли сияли в праздничном кильватерном строю. Матросы и старшины плавали на тренировках «звездного» заплыва до синевы на губах, а поющие в хоре моряки надрывали голосовые связки — одним словом, все готовились к празднику! Севастополь украсили флаги и транспаранты, славящие товарища Сталина, партию и флот. Корабли на рейде подняли флаги расцвечивания и гирлянды лампочек иллюминации.

С раннего утра 25 июля трибуны у Графской пристани заполнили горожане и гости города. Ровно в 9 часов катер с командующим Черноморским флотом адмиралом Басистым, с командующий Таврическим военным округом генерал–полковником Поповым и секретарем Крымского обкома ВКП(б) товарищем Соловьевым направился к выстроившимся на рейде кораблям — участникам парада. На верхней палубе кораблей стояли моряки в белой парадной форме. Громкое многоголосое «Ура!» катилось по бухте в ответ на приветствия командующего флотом. На набережной Приморского бульвара, напротив чудом сохранившейся в войну, колонны памятника «Затопленным кораблям», собралось множество людей полюбоваться боевыми кораблями, выстроившимися на рейде.

Газета «Красная Звезда» за 25 июля 1949 года так описывала праздник ВМФ в Севастополе:

«На трибунах среди моряков были и строители города. Стахановцы, восстанавливающие город из руин — каменщик Алексей Татаров, станочник Георгий Сутырин, бывший моряк, старшина второй статьи и другие известные в городе люди. Морской парад длился чуть больше часа. Над бухтами не умолкало громовое матросское «Ура!», когда катер командующего возвратился к пирсу. После морского парада на Водной станции Севастополя начались спортивные состязания. Их открывали юные севастопольцы. Затем на водные дорожки вышли лучшие пловцы флота.

После взмаха красного флажка, десятки смуглых тел рассекали голубую воду. В заплывах на сто метров вышли победителями старшина первой статьи Шалимов и сержант Чаленко. Они оба были чемпионами Черноморья.

В самый разгар соревнований трибуны огласились громкими аплодисментами. К берегу быстро, одна за другой, подходили шлюпки. Это был финиш «звездного» шлюпочного перехода. Из разных городов Черноморья шли шлюпки в Севастополь. Далек был их путь, но лица гребцов дышали бодростью, крепкие руки налегали на весла. Первой подошла к финишу шлюпка из Одессы, ее привел офицер Боровский. Адмирал Басистый принял рапорт от командира шлюпки-победительницы. В эту минуту по ступенькам Водной станции сбежал мальчик в пионерском галстуке с букетом цветов. Адмирал взял у него цветы и передал их победителям перехода. В этот момент со стороны Южной бухты показались катера-знаменосцы. Они мчались на большой скорости, оставляя позади белые пенные буруны. Головной катер нес яркое полотнище знамени с портретами Ленина и Сталина. Катер вел за собой акваплан, на котором развевался флаг Советского Союза. За ним следовали катера и аквапланисты с целой серией разноцветных флагов, трепещущих на ветру. Скорость катеров огромна, но люди, которые держат флаги, не шелохнутся. Это спорт сильных и смелых людей. Диктор громко называет имена аквапланистов. Один из флагов проносит мимо трибуны опытный спортсмен капитан Мельник…». («Красная Звезда» № 174 от 25 июля 1949 г.).

Над бухтой взвилась сигнальная ракета, и с бортов кораблей «посыпались» в воду загорелые матросы. Начался «звездный» заплыв моряков Черноморского флота, в котором участвовало около шести тысяч человек. Они быстро выстроились в колонны по четыре и поплыли к берегу. Впереди каждой колоны, покачиваясь на легкой волне, плыли большие транспаранты с портретами великого Сталина, лозунги, плакаты. Чем ближе матросы подплывали к Графской пристани, тем сильнее раздавалось их матросское «Ура!», тем громче звучали аплодисменты с трибун.

С борта линкора на близком расстоянии Виталий Лоза хорошо рассмотрел один из буксируемых в воде транспарантов с портретом И.В. Сталина. Транспарант был закреплен на корабельном спасательном плотике и представлял собой пирамидку, в основании которой была широкая фанерная лента, покрашенная серебрянкой с красной надписью «Слава освободителям Севастополя!» По краям, справа и слева, лента изгибалась вверх и заканчивалась пятиконечными звездами, выкрашенными «золотином».

Над лентой был укреплен большой цветной портрет Сталина, а сверху этого портрета была закреплена «Спасская башня Московского Кремля», нарисованная на фанере масляными красками и вырезанная по контуру. От верхних углов портрета под наклоном вправо и влево были укреплены древки флагов. Слева военно-морской флаг, справа — красный флаг с гербом СССР. Нижние концы флагов крепились к плотику шкертами. Шестеро матросов плыли, толкая его перед собой, держась за леера плотика.

— Да, много времени потратили матросы на оформление этих плавучих плакатов и транспарантов, — подумал Виталий, — да и флотские политработники не скупились на выдумки для украшения массового матросского заплыва.

В своем письме Виталий подробно и не без литературного таланта, рассказал Лиде, что видел в Севастополе на празднике Дня Военно-Морского Флота:

« 25.07.49 г. г. Севастополь.

…В 9 часов был парад кораблей. Шикарная красивая картина, личный состав все в белом, корабли украшены флагами расцвечивания. После парада был звездный заплыв. Тоже очень красивое зрелище. Стройными рядами плывут матросы, буксируя впереди стенды и портреты вождей. Плывут со всех сторон к Водной станции, после заплыва на Водной станции спортивные состязания и шлюпочные гонки и т.д., а на кораблях в это время выступают артисты, прибывают делегаты, гости, идет веселье».

Во второй половине дня начались торжества на городских площадях. Перед севастопольцами выступали приглашенные на празднование Дня Военно-Морского флота столичные артисты.

Еще задолго до заката солнца жители города собрались на холме, где в Первую оборону Севастополя стояли батареи 4-го бастиона, и где возвышается памятник генералу Тотлебену, руководившему инженерной обороной города в 1854-1855 годах.

С вершины этого холма хорошо видно бухту, корабли и праздничный салют. При свете прожекторов и корабельной иллюминации завершился праздничный день в Севастополе. Виталий описал это так:

«… И вот в момент, когда последний луч света от солнца скрылся за горизонтом, вместе со спуском флага, загорается иллюминация. Какая красота, какой чудесный вид. На воде стройными рядами стоят огненные корабли. Весь силуэт кораблей очерчен горящими лампочками, их многие тысячи и они мириадами блестков отражаются в воде. Вместе с включением иллюминации начинается грандиозный карнавал. Представь себе картинку: десятки шлюпок, украшенных флагами, цветами и освещенных светом лампочек на мачтах, фалах и бортах. Играет музыка, оркестры, аккордеоны, пение, пляски и все это на шлюпках, которые медленно движутся по кругам в одну и в другую сторону, а в середине этих сверкающих бриллиантовых кругов прямо из воды бьют фонтаны, освещенные прожекторами красного, синего, зеленого и желтого цвета. От этого брызги сами становятся цветными каплями, переливающимися всеми цветами радуги.

В 21 час был произведен салют над морем. Это особенно красиво. Главное, вечер был тихий — тихий и поверхность воды была просто зеркальной…. Сколько романтики и красоты».

Далее в своем письме Виталий делился ближайшими планами:

«На берегу буду, наверное, нечасто особенно следующий месяц. Уйдем отсюда и придем только к концу, так что пиши Лидочка на корабль т.е. в/ч 34291-А».

Линкор «Севастополь» снова уходил в море. Предстоял переход к берегам Кавказа в Батуми и Сочи. Стажировка продолжалась. Во время похода линкора учебные тревоги сменяли одна другую. Матросы аварийных партий тренировались в тушении пожаров, ликвидации учебных пробоин, боролись за живучесть корабля, воевать и работать на боевых постах уменьшенным составом.

Все виденное настраивало корабельного курсанта без «пяти минут» лейтенанта Виталия Лозу на философские размышления, которые он излагал своей любимой:

«…Сижу на БП и вспоминаю Лидочку. Вот она сейчас где-то там далеко — далеко спит и во сне улыбается… Лидочка спит, а я бодрствую, оберегая ее сон…

Ради нее, ради многих других наших славных девушек мы сейчас не спим, а учимся, учимся днем и ночью, учимся воевать и побеждать, чтоб всегда, всегда у Лидочки сон был спокойный и чтоб никто не посмел его нарушить».

На переходе из Севастополя в Батуми несколько раз играли боевую тревогу для расчета автоматических пушек на крыше 4-й башни главного калибра. В Черном море, в те годы, были нередки встречи с плавающими минами, как нашими, так и немецким, поэтому при обнаружении мины, по ним проводилась стрельба из автоматических пушек. Стреляли несколько минут, пока не топили мину.

Описывая переход в Батуми, Виталий писал:

«5.08.49 г. г. Батуми.

… Вот я опять в Батуми. Пришли сегодня и будем здесь стоять наверно дней десять. Вот так в нашей моряцкой жизни получается. Сегодня здесь, а завтра уже там… Все эти пять дней ходили по морю, и каждый день учения, тревоги, опять учения и опять тревоги».

5 августа 1949 года. Рейд Батуми. Линкор «Севастополь». Море — штиль, ветер «зюйд» 2 балла. Время — 11 часов 35 минут. По корабельному распорядку, заведенному еще со времен царского флота, командиру корабля подали пробу обеда, который через пятнадцать минут корабельные коки начнут выдавать «бачковым». Дежурный по камбузу держал перед командиром поднос, на котором стояла глубокая тарелка с первым блюдом и тарелка с порцией второго. Рядом с командиром находились дежурный врач линкора и дежурный по кораблю, за ним дежурный по камбузу и кок в белом переднике и колпаке. Снятие пробы пищи командиром корабля — это старинная морская традиция, идущая еще со времен парусного флота, когда команда на желудке своего капитана проверяла качество выдаваемой на обед солонины.

Командир линкора попробовал первое блюдо, затем — второе и, наконец, пригубил поданный в стакане, компот.

— Добро! — произнес командир и расписался в журнале, поданном дежурным по камбузу, разрешив выдачу обеда команде. Недоеденную командиром пробу унесли на камбуз на хранение.

По корабельной трансляции разнеслась команда, и «бачковые» выстроились с бачками у раздаточных окон камбуза, для получения обеда. Бачок с первым, бачок со вторым, чайник с компотом и хлеб «бачковые» доставляли в кубрик, где на подвешенных к подволоку столах, матросы обедали, разливая борщ по тарелкам, затем в эти же тарелки раскладывали второе — макароны по-флотски, запивали компотом из сухофруктов, разливаемым из чайника по алюминиевым кружкам.

Матросы «бачковали» на броненосцах Российского Императорского флота, на кораблях Рабочее-Крестьянского Красного флота и Военно-Морского флота СССР не только в конце 40-х годов. Еще много лет такая организация системы питания личного состава бытовала в советском флоте. И мне, в 1969 году на Черноморском флоте довелось «бачковать» на крейсере «Слава» — бывшем «Молотове», во время первой курсантской морской практики.

Линкор пробыл на рейде Батуми несколько дней. 7 и 8 августа личный состав уволили в город. Батуми показался Виталию Лозе небольшим, чистеньким и зеленым городком. На улицах было много цветов, кипарисов, пальм. Вершины гор, окружавших полукольцом Батумскую бухту, красиво выделялись на фоне неба.

Виталий подробно рассказал Лиде, о увиденном в Батуми:

« 09.08.49г. г. Батуми

…Вчера и позавчера был в городе. Сначала пошел на пляж искупался, позагорал с хлопцами, если можно назвать это загаром, когда все небо закрыто плотными тучами и «боженька всевышний» плакал с неба мелким дождем, но купание понравилось. Сверху капает мелкий теплый дождь, а снизу теплая черноморская вода. Сразу и душ, и ванна. Потом пошли на Приморский бульвар, а затем завернули в Приморский парк. Вот где мне понравилось. Столько зелени, столько цветов, Какие чудесные аллеи… Как все же богата природа особенно здесь. Деревья, растения, цветы — все такое сильное, свежее, ароматное. Всюду жизнь, бойкая, радостная жизнь.

Здесь мы пробыли до 7 часов вечера, снова купались, а потом решили сходить в кино, посмотреть «Мишку-аристократа». Замечательная комедия, выпущена венгерским кинематографией на сюжет оперетты… Смеху было жуть много. Вся публика в зале просто держалась за животы от смеха.

…Уволены мы были до 24 часов, а посему решили после кино зайти куда-нибудь на танцы. Пошли в клуб Моряков. Станцевал пару танцев, посмотрел, как вообще танцуют бальные танцы. Здесь за весь вечер было всего три-четыре вальса, а все остальные «па-де-катры», венгерки и прочие «миньоны», которые к великой моей серости я танцевать не мог.…Я не особенно жалею, ну а после — соответственно на корабль».

Следующее письмо Виталия было уже из Севастополя:

«18.08.49 г. г. Севастополь

Милая Лидочка здравствуй!!!

Как долго я не получал от тебя писем. Перед уходом из Севастополя, кажется числа тринадцатого и вот теперь, когда, снова окончив длительный поход, вернулись сюда.

…Ты, наверное тоже уже получила мое письмо от девятого числа из Батуми. Мы тогда простояли еще два дня, а потом пошли в Поти. Из Поти опять в Батуми, а потом пошли вдоль всего побережья Кавказа. Сутки стояли в Сочи, там к нам на корабль приходили делегаты от пионерской организации города, был на корабле и сын Сталина, генерал — лейтенант Василий Иосифович. Приходили артисты и выступали. Мы остались очень довольны. Дальше Виталий рассказывал, как они побывали в Новороссийске.

А в понедельник были уже в Новороссийске. Мне он жутко не понравился. Попали как раз в момент этой знаменитой «Боры» Ветер жуткий, днем еще ничего, терпимо, а вечером просто ужас. Был я здесь на берегу. В матросском парке играл наш оркестр… посмотрели немножко, а потом пошли с хлопцами в театр. Выступал ансамбль русской песни и пляски.

Понравилось очень, правда и здесь донимало ветер. Пыль везде, весь воздух какой-то тяжелый и мутный от пыли, и как только люди здесь живут? Я им просто сочувствую.

Возвращение линкора «Севастополь» после многодневного похода в Главную базу Черноморского флота Севастополь 18 августа 1949 года вызвала у курсантов, в том числе и у Виталия Лозы, прилив радостных чувств:

А вот теперь опять Севастополь, и от того, что мы здесь просто душа радуется. Все кажется таким близким, родным в нем. Так уж привыкли к нему, и все эти снующие катера, буксиры с утра до вечера, шлюпки, яхты, — чувствуется кипучая жизнь приморского города, столицы моряков.

Завтра опять наверно уйдем на «Тендру» и числа до 25 будем там, а потом снова сюда и будем здесь уже до конца. 25 числа начинаются уже зачеты и экзамены. Нужно сдать 7 зачетов и 2 госэкзамена за практику. Задача нелегка, но я спокоен…

Длительная морская стажировка без конкретных обязанностей, загруженности и ответственности начала тяготить корабельных курсантов. Это чувствуется из письма Виталия от 25 августа:

«25.08.49 г.г. Севастополь

…Такое висячее положение, в котором мы находимся, уже начинает надоедать.

Ну, сама представь, никому до нас дела нет. Стажируйтесь мол, и все. И вот мы стажируемся. Висим, что называется между небом и землей».

Корабельная служба тяжела не только выходами в море, учениями и тревогами… Тяжела она и физически — в стальном чреве линкора жарко, тесно, шумно:

«… Быть все время в атмосфере с температурой от 35 градусов и выше, совсем маленькое удовольствие. Да многие штатские, да и военные сухопутные товарищи представляют себе жизнь моряцкую, как что-то веселое, полное романтики, молодой удали и бесшабашности. Что у моряков де не жизнь, а рай земной. Как они ошибаются. Если б кого-нибудь из этой публики, так мыслящей, да посадить сюда на месяц хотя бы, что бы они запели.

… Я помню в Батуми к нам пришла делегация береговых офицеров, и один из них, обойдя корабль далеко не полностью, а только по верхней и средней палубе, заявил от сердца,

что я лучше буду сидеть в степи на кочке, чем служить здесь. Жарко мол, кругом все шумит, того и гляди, обо что-нибудь ударишься головой. Кстати, он наверно испытал это, ибо при этих словах он с чувством потрогал голову.

Да, это все правда. Тяжело, жарко, тесно, шумно.».

Особенно жарко было на боевых постах линкора во влажном климате субтропиков Батуми и Поти.

Практически, в 1949 году экипаж линкора «Севастополь», служил в тех же условиях, в каких служили на нем офицеры и матросы Российского Императорского флота, хотя линкор прошел модернизацию в 1933-1938 годах на Севастопольском морском заводе.

В ходе модернизации на корабле была изменена энергетическая установка — двенадцать паропроизводительных котлов были переведены на нефтяное отопление, была увеличена толщина крыши башен главного калибра до 152 мм, увеличена толщина броневых листов средней палубы до 75 мм, был увеличен угол вертикального наведения орудий и дальность стрельбы, сделаны противоторпедные були, установлена новая система связи и управления стрельбой, увеличено число надстроек на фок-мачте, в связи с чем, передней трубе был придан характерный скос назад, была изменена и сделана более совершенной носовая оконечность, для уменьшения заливаемости палубы на полном ходу. На носовой и кормовой башнях были установлены шесть 76-мм зенитных пушек. Но, в части обитаемости, ничего не изменилось. Условия жизни экипажа на линкоре в ходе модернизации не улучшились.

И вновь, «судеб морских таинственная вязь» связала время и события: корабельный курсант Виталий Лоза начинал свою практически офицерскую службу на борту дореволюционного корабля, так же и в тех же условиях, в каких в свое время начинал службу и герой моей книги «Терновый венец офицера русского флота» корабельный гардемарин Бруно Садовинский в 1915 году, но только спустя 34 года.

Конечно, выпускник Каспийского ВВМУ Виталий Лоза не задумывался об этом, но сегодня, через шестьдесят с лишним лет, понимаешь, что и в этом тоже была преемственность поколений офицеров флота России.

Далее Виталий с гордостью описывает линкор «Севастополь»:

«…но зато сколько духовной силы должно быть у каждого, сколько воли, умения, любви, чтобы управлять и водить в полной боевой готовности такую махину, как линкор. Если б можно его было вытащить на берег, то это грандиозное зрелище. Высотой 47 метров от киля до формарса, длиной двести и шириной тридцать. Не правда ли, размеры солидные». Он не преувеличивал. Действительно, мысленно извлеченный из воды линейный корабль «Севастополь» потрясал воображение. Не менее потрясающей была история его проектирования в дореволюционной России.

Историческая справка.

В апреле 1907 года император Николай II одобрил разработанную Морским Генеральным штабом судостроительную программу, по которой планировалось строительство четырех линейных кораблей «дредноутного» типа.

Главное управление кораблестроения и снабжения (ГУКиС) организовало международный конкурс на лучший эскизный проект линейного корабля.

В феврале 1908 года в Морское министерство поступил 51 проект от 18 конкурсантов. В итоге кораблестроительный отдел Морского Технического Комитета (МТК) под управлением А.Н.Крылова, по наибольшей сумме набранных баллов, признал лучшим в конкурсе проект линкора германской фирмы «Блом унд Фосс». Неожиданно в технические вопросы вмешалась политика. Видные французские государственные деятели, с подачи французской прессы, сочли, что вооружавшаяся на французские деньги Россия, а русские облигации государственного займа были размещены во Франции, намерена заказать в Германии постройку четырех линейных кораблей, стали активно возражать по поводу финансовой поддержки своего вероятного противника.

В итоге, российский морской министр И.М. Диков вынужден был, выплатить «отступные» и разорвать сотрудничество с германской фирмой.

Срочно, к апрелю 1909 года, Техническое бюро Балтийского завода разработало свой технический проект линкора. Этот проект рассмотрел и утвердил Морской Технический Комитет. По указанию председателя МТК, в целях ускорения разработки конструкторской документации, инженеры и чертежники Адмиралтейского завода стали работать совместно с техническим бюро Балтийского завода, выпуская вместе с ними рабочие чертежи на все четыре корабля одновременно. К январю 1910 года разработка основных корпусных чертежей была окончена. Эта, наполненная напряжением человеческой мысли и «подковерной» политической борьбой история проектирования новейших для России того времени боевых кораблей успешно завершилась одновременной закладкой 3 июня 1909 года на Балтийском заводе линкоров «Севастополь» и «Петропавловск», и на Адмиралтейском заводе линкоров «Гангут» и «Полтава».

Трехмесячная стажировка курсантов выпускного курса Каспийского Высшего Военно — Морского училища на Черноморском флоте подошла к концу. Осталось двенадцать дней. Всего двенадцать дней и судьба корабельного курсанта мичмана Виталия Лозы круто повернется. Он выйдет во взрослую, ответственную, самостоятельную жизнь. Предвыпускное его волнение чувствуется в письме от 28 августа 1949 года:

«Сегодня, вернее вот сейчас, только минут двадцать назад, у нас на корабле выступал детский ансамбль Областной Крымской радиосети. Такие маленькие, симпатичные, а выступают совсем как взрослые. Куда там с таким фасоном, но молодцы, просто не знаю какие.

Сегодня уже двадцать восьмое, еще осталось двенадцать дней и все, а там дорога в Баку, банкет и отпуск… с первого числа начинаем сдавать зачеты и экзамены».

По календарю началась осень — первый осенний месяц сентябрь, но в Севастополе по-летнему сухо и тепло — настоящий «бархатный сезон». Виталий писал в Кременчуг:

«…Ну вот, уже и сентябрь. Наш с тобой Лидунчик месяц. Ведь мы с тобой познакомились в сентябре и попрощались в сентябре Мой самый любимый месяц этот, хоть он и первый месяц скучной осени».

Прочитав написанное, Виталий на мгновение задумался, и вспышка памяти озарила сентябрь прошлого 1948 года: — Его с Лидой познакомили в Кременчуге друзья. Лидочка понравилась ему сразу. Она была мила естественной земной красотой. Легкое летнее платье не скрывало нежного бархата кожи и стройных загорелых ног. Чудесные голубые глаза и милая улыбка Лиды сразу расположили Виталия. Она не прикладывала никаких усилий, чтобы нравиться ему, но тем более влекла к себе. Виталька просто потерял голову…

В годовщину их знакомства Лида писала Виталию:

«Милый Виталька!

Поздравляю тебя с годовщиной нашего знакомства. И так, 13 сентября это наш день.

В этот день, часов в 8 вечера мы познакомились на углу Ленинской улицы. Помнишь?

Мы очень хорошо провели 13 дней вместе, и прощаясь, обещали регулярно писать. Свое слово мы сдержали. У меня 67 твоих писем, да и у тебя было бы не мало. И вот 13 сентября будет год. Как быстро он пролетел. Этот год был годом ожиданий, надежд и мечтаний. Я каждый день ждала от тебя писем, и они приходили. И сколько было радости, сколько хороших слов было в них, Я очень и очень счастлива имея такого хорошего друга, как ты, мой милый, мой хороший, желанный и родной…».

Лиду Виталий сразу привлек к себе спокойной и деликатной манерой держаться. Под белой тенниской у него чувствовались сильные и крепкие плечи. Руки были загорелые и теплые с чуть шершавыми ладонями. Ей нравился его открытый взгляд, в котором чувствовалось искреннее восхищение. Виталий всегда приходил с цветами… Лида читала стихи, и Виталию казалось, что он готов слушать и слушать ее. Они ходили в кино, катались на лодке по Днепру, посещали Зеленые острова, танцевали в городском парке культуры и отдыха. С Виталием Лида чувствовала себя надежно и просто… Быстро пролетели оставшиеся дни того курсантского отпуска. При прощании Виталий подарил на память Лидочке стихотворение:

Прошла счастливая пора…

И недалек прощальный вечер,

Но сохраню надолго я,

И Кременчуг, и наши встречи.

И снова, будучи на службе,

Я буду вспоминать всегда, —

Тебя, и радость нашей дружбы,

И день — тринадцать — сентября.

Ну, что же Лидочка, — прощай!

Желаю счастья и добра,

Коль загрустишь, то вспоминай

Веселый образ моряка.

Стихотворение он оформил в виде художественной открытки. В ее верхнем правом углу на фоне нарисованного боевого корабля, военно-морского флага и якоря в овале была вклеена фотография Виталия, а в нижнем правом углу фотография стройной фигурки Лиды в полный рост с аккордеоном, на фоне нарисованной зелени березок. Внизу стояла подпись и дата расставания — 24.09.1948 г. Кременчуг.

Глядя на открытку, чувствуешь, что рисовал ее Виталий с большим желанием оставить на память Лидочке часть своей души.

С той поры минул год. И вот теперь в сентябре 1949 года в письме с Черноморского флота, Виталий писал Лиде:

«…Лидочка наш день я встретил в Черном море на переходе из Севастополя в Батуми.

У меня такое хорошее было настроение. Просто не день, а праздник. В этот день я написал, вернее нацарапал тебе маленький стишок:

Этот день я встретил в Черном море…

На борту большого корабля,

И любуясь пены волн узором

Вспомнил Лидочка тебя.

Вспоминаю Лида нашу встречу

День тринадцатый, счастливый сентября…

Вспоминаю наш прощальный вечер

И твои печальные глаза.

Год прошел в каком-то ожиданье

И считая дни и месяца

Я мечтал о радостном свиданье

На далеком берегу Днепра.

Верил Лида я в любовь большую,

В искренность и радость наших встреч,

В дружбу нашу, Лидочка такую, —

Что навеки нужно нам сберечь.

Пусть же этот маленький стишок

И привет мой искренний тебе

В жизни, в дружбе и в любви, Лидок

Будут памятью о лучшем нашем ДНЕ».

Все, стажировка на Черноморском флоте закончилась! Виталий Лоза радостно сообщил об этом в Кременчуг из Севастополя:

«10.09.49 г. г. Севастополь.

…Ну, вот и все. Теперь уже все позади, все, совершенно все. Все зачеты и экзамены сдал вполне успешно. Сейчас я уже нахожусь на пароходе «Волга», который повезет нас в Батуми, а оттуда уже на поезде поедем в Баку. Жалко расставаться с друзьями. Как подумаешь, что скоро, скоро придется попрощаться с хлопцами и разъехаться, может быть навсегда, так сразу становится очень грустною. Столько лет жили вместе, как братья».

Через девять дней, Лида получила последнее курсантское письмо из Баку, в котором Виталий делился своими предвыпускными планами:

«19.09.49г. г. Баку

…Вот я и опять в Баку. Море, корабли, обратная дорога по ж. дороге, все осталось позади.… Послушай мои дальнейшие перспективы.

Сейчас у нас организационно-чемоданный промежуток времени. Рассчитываемся с училищем, заполняем обходные листы и покупаем чемоданы.

24 числа нам зачтут приказ, будет парад, вручат дипломы, а вечером состоится прощальный банкет. Разрешается и нужно приглашать с собой девушек, но мне этого делать не хочется.

Вероятнее всего составим мы отдельный холостяцкий союз. Будем вспоминать вас далеких наших подруг и выпивать за ваше здоровье.

Следующие три дня — это дни отъезда из Баку… к тебе мое золотце, к тебе моя радость, к тебе моя любовь и счастье».

Последующие дни прошли в хлопотах по оформлению документов: удостоверения личности, отпускного билета, командировочного предписания, проездных документов, различных аттестатов, денежного довольствия и подъемных, предметов вещевого довольствия.

Виталий Лоза, как и многие его товарищи, которым предстояла дальняя дорога обзавелся огромным чемоданом — «мечтой оккупанта», как шутили флотские остряки.

Этот большой фибровый чемодан, окантованный металлическими уголками с деревянными усиливающими накладками вдоль крышки и днища, который я хорошо помню,

еще долго следовал за молодым офицером и его семьей, из одного гарнизона в другой, по всему Дальнему Востоку.

24 сентября 1949 года в Каспийском Высшем Военно-Морском училище состоялся выпуск молодых лейтенантов, а вечером — прощальный банкет. Лоза Виталию Карповичу приказом Министра ВМС № 0865 от 20.09.1949 года присвоили офицерское звание — лейтенант. Никогда не забыть Виталию, как родное училище провожало их — новых лейтенантов флота. Они — выпускники замерли в строю. Торжественно внесли знамя училища. Зачитали Приказ Министра о присвоении воинских званий. Слушая перечисление фамилий, Виталий вздрогнул, когда впервые услышал — лейтенант Лоза — свою фамилию с прибавлением офицерского звания — лейтенант.

Прозвучала команда: — Офицерам-выпускникам погоны, кортики, дипломы вручить!

И снова команда:

— Офицерам-выпускникам форму одежды — курсантскую на офицерскую сменить! Офицеры-выпускники, на — пра — во!

В учебных классах на столах уже лежали тужурки с золотыми погонами и золотыми нашивками на рукавах. Через некоторое, во всем великолепии золота погон и блеска кортиков, они возвратились в строй. Зазвучал Гимн Советского Союза. Начальник училища контр-адмирал Ванифатьев поздравил своих выпускников. Приказ о назначении на флоты зачитали в роте: лейтенант Лоза — Тихоокеанский флот. Вот так все и свершилось…

25 сентября 1949 года газета «Правда» опубликовала Сообщение ТАСС о том, что Советский Союз на полигоне в районе Семипалатинска провел первое испытание ядерного заряда, плутониевой бомбы типа РДС-1 («Россия Делает Сама»). Мощность взрывного устройства составила 22 килотонны тротилового эквивалента.

Это был ответ Советского Союза на разработанный в США План атомной войны против СССР «Сизл» («Испепеляющий удар»), предусматривавший применение 133 атомных бомб по 70 городам СССР, включая на Москву — 8 атомных бомб, на Ленинград — 7 атомных бомб.

Планы США были сорваны созданием советской атомной бомбы. На самом деле испытание нашей атомной бомбы было проведено раньше — 29 августа, но сообщили о нем в газетах только в сентябре.

Мир балансировал на грани атомной войны.

Выпуск лейтенантов проходил в сложной и напряженной политической обстановке и требовал от молодых офицеров полной отдачи сил и знаний на флотах, о чем и говорил выпускникам в своем напутственном слове начальник Каспийского Высшего Военно — Морского училища контр-адмирал А.Г. Ванифатьев.

Молодые лейтенанты 1949 года были первым выпуском, который подготовила, созданная адмиралом Кузнецовым и одобренная Сталиным новая, двухуровневая образующая общий цикл, система обучения и воспитания офицерских кадров флота, вобравшая в себя лучшее, из опыта подготовки офицеров Российского Императорского флота.

Эти лейтенанты — «птенцы гнезда» Николая Герасимовича Кузнецова, впитали в себя все, что отдали им души и сердца выпускников Морского Корпуса России, начиная с Начальника Военно-Морских Учебных Заведений ВМФ — бывшего кадета, а в советское время вице-адмирала Г.А. Степанова, подчиненных ему начальников Подготовительных и Нахимовских училищ, тоже бывших морских кадет, до преподавателей училищ, окончивших до революции Морской Корпус.

Их ум, знания военно-морского дела, высочайшая эрудиция, любовь к флоту и к Родине способствовали формированию у новых офицеров развитого чувства личности, отличного знания специальности, спортивных, литературных, художественных пристрастий, ценностных ориентиров в жизни и в службе.

Это было короткое, но удивительное время. Время наибольшего, реального вклада «бывших» офицеров Российского Императорского флота, как в создание подготовительной системы обучения, так и в систему высшего военно-морского образования, время возвращения исторических традиций и боевого опыта русского флота в советский военно-морской флот.

Заказ государства на высокий уровень образования офицеров флота был успешно выполнен, потому что хорошо подготовленные и дисциплинированные выпускники подготовительных училищ, успешно обучались в высших военно-морских училищах, тем самым, резко улучшив качественный состав офицеров ВМФ.

Лейтенант Виталий Карпович Лоза и сотни других лейтенантов были подготовлены и выпестованы этой новой системой для службы на боевых кораблях, создаваемого по воле Сталина, «большого флота» СССР.

В дальнейшем, в 50-е годы, когда были завершены послевоенные кораблестроительные программы именно выпускники этой системы развили и освоили сложную, качественно новую технику военно-морского флота, и вывели флот на просторы Мирового океана.

Пока курсант Лоза учился в Каспийском Высшем Военно-Морском училище его корабль только проектировался и строился. Конечно, Виталий Лоза не думал об этом, но они неумолимо двигались навстречу друг другу, он и его корабль. Может быть, именно в этом стечении обстоятельств и проявляется «судеб морских таинственная вязь», связывающая не только судьбы людей, но и судьбы людей и кораблей…

Корабль его судьбы — эскадренный миноносец «Вспыльчивый» проекта «30 бис».

Эсминцы этой серии проектировались в 1946-1947 годах. Головной миноносец начал строиться в Ленинграде в 1948 году, а эскадренный миноносец «Вспыльчивый» заложили на стапеле судостроительного завода в Комсомольске-на-Амуре на Дальнем Востоке в год выпуска Виталия Лозы из училища — в 1949 году. Но их встреча была еще впереди…

Лейтенант Виталий Карпович Лоза направлялся к новому месту службы на Тихоокеанский флот. В кармане у него лежало предписание явиться во Владивосток в Управление кадров флота. За окном вагона мелькнули станции с непривычными названиями «Зима», «Ерофей Павлович»… Виталий лежал на верхней полке. Соседи по купе вышли курить.

Колеса вагона стучали и стучали на стыках…

За десять суток, что мчался поезд с запада на восток, они пересекли почти всю страну.

Свободного времени было много: шахматы надоели, газеты, купленные на остановках, зачитали до дыр. Столько событий произошло в его жизни за последний месяц! Кажется, только вчера в Баку, прошли они торжественным маршем мимо трибуны, на которой стоял начальник училища, а сегодня Виталий уже за тысячи километров на пути к Владивостоку. Удивительно, но из всей предвыпускной суматохи в его памяти почему-то сохранилась такая, казалось бы, незначительная деталь: ему было жаль расставаться со своей курсантской формой. И хотя, он примерял уже черную офицерскую тужурку с золотыми лейтенантскими погонами, белую, с накрахмаленным воротничком и манжетами, офицерскую рубашку, черные брюки и новенькие, ослепительно блестящие офицерские ботинки, курсантскую форму ему было очень жаль, наверное, потому что носил он ее целых семь лет. Но все это в прошлом. Золотые лейтенантские погоны с одним черным просветом и двумя золотыми звездочками, лежат на его плечах. Мама, впервые увидев Виталия дома в Кременчуге в морской офицерской форме, ахнула и заплакала.

«Судеб морских таинственная вязь» удивительно связывает, порой, людей и события… Через тридцать лет, после описываемых событий, в 1979 году, в звании капитан-лейтенанта я проездом с Севера, после долгих лет разлуки, заехал в отчий дом в Кременчуг. Бабушка Маня — мама отца была жива. Увидев меня в дверях в морской офицерской форме, она ахнула, непроизвольно воскликнув: «Виталик!» и заплакала. На мгновение, во мне она узнала молодым своего сына — Виталия.

После выпуска из училища лейтенант Лоза не задержался в Баку ни на час. Он торопился домой в Кременчуг, где ждала Лидочка, любимая и единственная. Свадьба была скромная, но разве в этом дело. Главное, они вместе! Это счастье! Колеса поезда стучали и стучали…

Почему-то Виталий вспомнил, как после свадьбы они навестили родственников в селе Хорол, недалеко от Кременчуга. Виталий и Лидочка были счастливы, но это счастье не заслонило того, что они увидели и услышали: на селе люди жили очень бедно и очень трудно. За прошедшие четыре послевоенных года к следам войны — развалинам и многочисленным калекам все, в том числе и Виталий, как-то привыкли. Но то, что они увидели и услышали в деревне, его просто поразило:

— Оказывается, — недоумевал Виталий, — зарплаты у колхозников практически не было. За работу им ставили «палочки» — трудодни. Жители деревни не имели паспортов, им запрещалось не только менять место жительства, но даже выезжать без разрешения на длительное время из своего села.

Последние семь лет, учась в стенах Подготовительного училища, а затем Высшего Военно-Морского училища, Виталий не соприкасался близко с реальной жизнью селян.

— Эта эксплуатация, иначе и не скажешь, — думал Виталий, — больше похожа на какое-то «крепостное право». Виталий тряхнул головой, чтобы отогнать тяжелые мысли, но монотонный стук колес поезда мешал этому, и он продолжал размышлять:

— Почему люди не видят, или боятся видеть, что принуждение, репрессии и произвол не соизмеримы с понятиями социализма и коммунизма, с заботой партии Ленина — Сталина о простых людях?

В голове не укладывается, что такая вопиющая несправедливость, оказывается, существует его родном советском государстве. Все газеты трубят о другом: о трудовых подвигах советских людей по восстановлению хозяйства, славят вождя и отца народов товарища Сталина, пишут об улучшении жизни народа, а в действительности…

Звук движения поезда резко изменился. За вагонным стеклом замелькали фермы железнодорожного моста. Поезд пересек какую-то речку. Состав громыхнул по мосту и это отвлекло Виталия от тяжелых дум, мысли приняли новое направление… отпуск заканчивался, впереди служба на Тихоокеанском флоте. Как все сложится?

После Хабаровска зарядил дождь… Наконец, проводник, проходя по коридору вагона, громко объявил: «Все, граждане, приехали! Владивосток! Дальше пути нету». Виталий прильнул к вагонному окну. Поезд вынырнул из-за сопки, и дорога пошла вдоль берега бухты Золотой Рог. Сердце лейтенанта Виталия Карповича Лозы забилось учащенно: — Вот он Великий, он же Тихий океан!