Краткая история Речи Посполитой и рода Домановичей Дзиковицких

Александр Витальевич Дзиковицкий

Эта книга охватывает период чуть больший, чем два века совместной польской и литвинской истории, течение которого федеративное «государство двух народов», как его называли,прошло период от могущества и авторитета до полного упадка, превращения в «проходной двор Европы» и, наконец, раздела между соседними монархиями.

2. ПРАВОСЛАВИЕ, КАТОЛИЦИЗМ И УНИЯ. (1586—1634 годы)

Речь Посполитую можно назвать

«республикой дворян»…

Виолетта Березина.

Двумя самыми массовыми сословиями у поляков были малограмотная шляхта и крестьяне-«хлопы». Сословную границу между ними проще всего определить так: «хлопы» — это люди, освобождённые от военной службы и обложенные налогами; шляхта, напротив, — подданные, освобождённые от налогов и обязанные королю военной службой. Разница между хлопами и шляхтой была, по сути, невелика: подавляющее большинство шляхты составляла так называемая застенковая шляхта. Её представители обитали в крошечных хуторах («застенках»), сами пахали землю вместе с крестьянами, поскольку всё их шляхетское достояние зачастую заключалось в дедовской сабле да «польском гоноре». Мелкая польская шляхта, по сути, составляла то же самое военное сословие, что и казаки польской «украины», ничем от них, по большому счёту, не отличаясь.

И чем меньше у мелкой и средней шляхты было материальных возможностей реализовать свои амбиции в настоящем, тем более значимым было для неё самоутвердиться, опираясь на благородство происхождения. Поэтому умножение славы предков, сохранение чести рода и семьи становились не только благим пожеланием, не только оценивались позитивно с этической точки зрения, но и вменялись в обязанность шляхтичу как долг «истинного сармата» по отношению к Родине. «Кому дано, — писал современник, — что он по рождению шляхтичем стал, усердно о том стараться должен, чтобы этой драгоценности не утратил и привилегии этой не оскорбил» («Литовская метрика. Переписи войска Литовского»). И многие шляхтичи, действительно, с большой охотой шли на всякие военные действия, стремясь сохранить и приумножить воинскую славу рода, к которому они принадлежали.

После смерти короля Батория в Речи Посполитой возобновилась острая борьба различных магнатских группировок. Ян Замойский отклонил предложение об избрании его королём, хотя имел большие шансы быть избранным. За престол ожесточённо боролись две партии: сторонники воеводы Зборовского стояли за избрание в короли брата императора Священной Римской империи Рудольфа — эрцгерцога Максимилиана, про которого в Речи Посполитой ходили слухи, что его хотят избрать в цари московские бояре после смерти Фёдора Ивановича; сторонники канцлера Яна Замойского хотели видеть на престоле сына шведского короля Юхана III Вазы и Екатерины Ягеллонки (сестры бывшего польского короля Сигизмунда II Августа) королевича Сигизмунда. Будущий руководитель рокоша против Сигизмунда III магнат Миколай Зебжидовский в период бескоролевья был на стороне Яна Замойского и поддерживал Сигизмунда III.

«Обе враждующие стороны расположились двумя отдельными военными станами на левом берегу Вислы под Варшавой. А на правом берегу реки был лагерь 3-й партии, литовской, которая своим избранником выставила царя Фёдора Ивановича. Московское правительство было весьма озабочено возможностью избрания королевича Сигизмунда, который должен был наследовать после смерти Юхана III и шведский престол, соединив, таким образом, в своём лице обоих врагов России — Речь Посполитую и Швецию. Чтобы избежать этого, в Варшаву на избирательный Cейм было отправлено большое посольство во главе с боярином С. Годуновым, князем Ф. Троекуровым и дьяком В. Щелкаловым, которые должны были заявить, что в случае избрания на польский престол Фёдора Ивановича Литва и Польша будут пользоваться полным внутренним самоуправлением и, кроме того, Москва выплатит все долги, сделанные Стефаном Баторием во время подготовки к новой войне с Россией.

Русское посольство встретило в Варшаве самый радушный приём со стороны многочисленных сторонников русско-польско-литовского сближения, но крупной его ошибкой было то, что оно не привезло с собой денег. Радные паны прямо высказали послам своё недоумение по этому поводу. Но и без денег московская партия была очень сильна не только у литовцев, но и среди поляков, многие из которых высоко оценили поступок царя Фёдора Ивановича, отпустившего всех польских и литовских пленных без выкупа, и уже тогда осознавали выгоды объединения двух родственных славянских государств. Однако на собрании вельмож — «в рыцарском коле», когда дело коснулось уже конкретных условий, которые должен был выполнить русский царь, чтобы взойти на престол Польско-Литовского государства, дело застопорилось» (Богуславский В. В.). Поляки выдвинули требования, неприемлемые для московитов. Литовские вельможи ещё некоторое время настаивали на избрании Фёдора Ивановича, но вскоре и они отступились.

Строй православной церкви в Руси, подвластной Польше, был в печальном положении. Высшие духовные сановники, происходя из знатных родов, вместо того, чтобы, согласно православным обычаям, проходить лестницу монашеских чинов, получали свои должности не по испытанию, а по связям. Архиереи и архимандриты управляли церковными имениями со всеми привилегиями суда и власти светских панов своего времени, держали у себя вооружённые отряды, по обычаю светских владетелей в случае ссор с соседями позволяли себе буйные наезды, а в домашнем быту вели образ жизни, совсем не подобающий их сану. Низшее духовенство находилось в крайнем унижении. Приходские священники терпели и от владык, и от светских панов. Владыки обращались с ними грубо, надменно, обременяли налогами в свою пользу, наказывали тюремным заключением и побоями. Светский владелец села назначал в нём такого священника, какого ему было угодно, и этот священник ничем не отличался от хлопа по отношению к владельцу. При таком состоянии духовенства понятно, что простой народ жил своей древней языческой жизнью, сохраняя языческие воззрения и верования, отправляя по прадедовским обычаям языческие празднества и не имея ни малейшего понятия о сущности христианства.

Тем временем борьба между родами Замойских и Зборовских продолжалась, но, в конце концов, примас Польши провозгласил королём 20-летнего Сигизмунда, а съезд выборщиков в Вислице подтвердил это избрание. Шведский король Юхан III, прилагавший также усилия к избранию его сына польским королём, считал его победу на выборах и своей победой. Сигизмунд, оставаясь наследником шведского престола, в будущем должен был объединить Речь Посполитую и Швецию в одно государство. Итак, 12 декабря 1586 года, через месяц после смерти предыдущего короля, в Польше на 85 лет воцарилась старшая ветвь шведской династии Ваза.

В XVI веке, несмотря на многие войны, Речь Посполитая занимала одно из почётнейших мест в христианском мире, славилась учёными мужами и воинами. При вступлении Сигизмунда III на престол в стране насчитывалось 16 миллионов жителей. Для сравнения — в соседнем Великом княжестве Московском проживало не более 14 миллионов человек. Имея под своим скипетром такую страну, новый король ставил перед собой далеко идущие планы, собираясь играть важную роль в европейской политике.

Канцлер Замойский торжествовал и строил обширные планы о том, как совместными усилиями Польша и Швеция сокрушат Москву, завершив дело, начатое Стефаном Баторием. Однако канцлер переоценил способности нового короля. Сигизмунд III Ваза оказался крайне ограниченным в умственном отношении человеком, всецело преданным папе римскому, и при этом весьма высокомерным и вероломным. Уже скоро Замойский почувствовал самую чёрную неблагодарность со стороны короля, избранного только благодаря усилиям канцлера. Тут же нашлись люди, которые стали нашёптывать Сигизмунду III Ваза, что старый вельможа затмевает его личность, и тот стал выказывать своему канцлеру столь явное пренебрежение, что Замойский даже вынужден был удалиться от всех дел в своё имение. На дворце Замойского в Замостье красовалась надпись: «Польша — звезда шляхетства и свободы». Здесь бывший канцлер предавался исключительно трудам в области наук и искусства, литературы и поэзии, чем немало способствовал дальнейшему распространению в Речи Посполитой идей гуманизма. С удалением канцлера от двора в оппозицию к королю перешёл и сторонник Замойского — Миколай Зебжидовский, которому ещё предстояло в будущем немало попортить нервы королю Сигизмунду.

«Принцип свободы вероисповедания имел особое значение для Речи Посполитой — и не только ввиду присоединения населённых „схизматиками“ украинских земель, но и по причине бурного развития тут протестантства. Этот принцип провозглашали преемники Сигизмунда-Августа — Генрих Валуа, Стефан Баторий, Сигизмунд III» («История Украины: новый взгляд»). Обострение социальных противоречий во второй половине XVI века способствовало дальнейшему развитию реформационного движения в Литве, охватившего более широкие слои населения. Оно проникло и в среду простых горожан. Но католическая церковь не собиралась сдаваться. С помощью Ордена иезуитов она взяла в свои руки школьное дело и печать в Литве. «В стране разворачивалась деятельность иезуитов, которые направляли усилия на борьбу с реформацией. Параллельно они активно отстаивали идею церковной унии. Ей, в частности, была посвящена работа иезуитского проповедника Петра Скарги „Про единство Церкви Божией“ (1577), адресованная князю Василию-Константину Острожскому. На него, как и на других современников, она оказала заметное влияние» («История Украины: новый взгляд»). Отсутствие социальной базы для широкого реформационного движения в среде крестьянства и горожан позволило католической церкви уже к концу XVI века свести на нет влияние реформаторских идей на территории Речи Посполитой.

Несмотря на объединение Польши и Литвы, литовская шляхта ещё долгое время сохраняла стремление к государственной обособленности Великого княжества Литовского от Короны. Канцлер Великого княжества Лев Сапега стал инициатором создания важнейшего правового документа в Европе — третьего Статута Великого княжества Литовского, в котором нашла отражение его широкая эрудиция, государственно-правовая мудрость, позволявшая Сапеге находить компромисс между различными социально-политическими силами, группами и личностями. Когда на престол Речи Посполитой избирался новый король Сигизмунд из семейства Ваза, литовские представители в начале 1588 года выдвинули своё условие: он должен утвердить новый Литовский Статут, в котором провозглашалась фактическая независимость Литвы от поляков. 28 января 1588 года король утвердил этот важный для литвинов документ и поручил подканцлеру Льву Сапеге издать его. Этот свод законов Великого княжества Литовского оставался затем в силе даже после падения самого государства

Статут стал, по сути, новой концепцией независимого литовского государства, гарантируя экономический, политический и культурный суверенитет страны, но в то же время усилил политическую зависимость Литвы от Польши как военного союзника. В предисловии к Статуту, написанному Сапегой, подчёркивается основная цель нового свода законов — создание подлинного правового государства, где бы гарантировалась защита прав всех жителей Великого княжества. Сапега полагал терпимость основой единства общества и залогом справедливой социальной организации. В основе концепции Сапеги — обоснование шляхетско-демократической структуры общества и, в то же время, защита всех слоёв населения, в том числе крестьянства. Чрезвычайно прогрессивными для того времени были такие принципы Статута, как презумпция невиновности и веротерпимость. В то же время Литовский статут окончательно закрепил крепостное право панов над их подданными и зафиксировал право шляхты следить за вероисповеданием своих крестьян.

В том же 1588 году Статут вышел из печати. Но Лев Сапега сознательно отпечатал кодекс на русском (литвинском) языке, объяснив это тем, что польский язык не может отразить все слова и выражения, которые существуют в Литве. По ІІІ Статуту оговаривалось, что нести службу и выполнять долг перед державой должен каждый землевладелец, в том числе представители шляхты и духовенства, кроме выпускников Виленской иезуитской коллегии. При этом быть солдатом посполитого рушения считалось большей честью, чем служить в рядах наёмных отрядов. По инициативе шляхты на сеймиках избирались поветовые хоругви. Их формирование происходило по такому же принципу, как и устройство государственной роты. Командовали поветовыми хоругвями ротмистры. Эту должность обычно предлагали профессиональным военным, которые отличились в боевых сражениях и имели награды. Но основную часть боеспособного войска княжества составляли наёмные солдаты.

В том же 1588 году Великое княжество Литовское испытало страшный удар от навалившегося голода и сопутствовавшей ему моровой язвы, которые вместе унесли множество человеческих жизней, выкосив значительную часть населения литвинских городов и деревень.

Влияние протестантов в Литве стало заметно снижаться. Знать Великого княжества Литовского стала в массовом порядке возвращаться в католическую веру. Такому переходу способствовали умелая деятельность иезуитов, покровительство им со стороны королей, сближение литовской и польской знати, война с Московским государством и давление со стороны Османской империи, которые укрепляли патриотические чувства литовской шляхты. Борьба с московитами и турками рассматривалась как своеобразный крестовый поход, направленный на защиту западно-христианского мира от варваров-иноверцев.

В 1588 году канцлер Литвы Лев Сапега также перешёл в католичество, но при этом он продолжал отстаивать принципы веротерпимости. По этой причине во времена канцлерства Сапеги в Великом княжестве Литовском начала осуществляться идея унии между православной и католической церковью, в результате чего, однако, не произошло слияние двух христианских религий в одну, а возникло новое религиозное направление.

На территории Великого княжества Литовского успеху католической пропаганды способствовали беспорядки, которые в то время господствовали в жизни православной церкви. Исходя из существования практики «подания» (то есть раздачи церковных должностей светскими лицами, в ведении которых они находились), церковные должности нередко рассматривались лишь как источник доходов. Те же, кто получал их в погоне за «достатком мирским» и «властительством», часто не только не являли собой образец христианских достоинств, но и не придерживались наиэлементарнейших моральных норм — были, по выражению современника, не святителями, а «сквернителями». В этих условиях на защиту авторитета православия выступили городские организации — братства, которые создавались при приходских церквях. Энергичное вмешательство патриархии в дела местной церкви и явная поддержка Константинополем братского движения вызывали недовольство верхушки духовенства. Уния гарантировала им полное освобождение из «неволи константинопольских патриархов», и потому идея перехода под верховенство римского папы начала постепенно овладевать умами православных владык. Инициатива в этом деле принадлежала владыке Гедеону Балабану, которого на съезде в Белзе поддержали луцкий, турово-пинский и холмский епископы, письменно засвидетельствовавшие свою приверженность унии (1590). Их намерения были одобрены Сигизмундом III. Объединительная идея была резко осуждена в послании Василия-Константина Острожского, в котором он призывал к решительному отпору действиям владык, которые стремились к унии.

Ни в это время, ни в последующее, в развитии Великого княжества Литовского национальный фактор не играл ведущей роли по сравнению с религиозным и социальным. Главным для людей был не ответ на вопрос: «Кто ты — русский, литвин или поляк?», а проблемы иного порядка: «Кто ты — православный или католик? Шляхтич, чернец или быдло?». Именно это определяло мозаику конфликтов и специфику взаимоотношений.

В это время на том земельном наделе, что принадлежал Харитону Богдановичу Домановичу Диковицкому, проживали не только его сын и внуки, но уже и семьи внуков, у которых стали появляться на свет правнуки Харитона Богдановича Домановича Диковицкого. Не правда ли, довольно странно видеть такую длинную конструкцию фамилии? Это было характерной особенностью в Польше, а через неё порой и Литвы. Такие «дополнительные» фамилии назывались придомками. Из-за наличия в фамилиях «придомков» фамилии обрастали двойными, а то и тройными названиями. Итак, у старшего внука Харитона Богдановича — Савы — появились сыновья Иван, Роман и Димитр. Неизвестно, кто, где и как добывал средства на содержание своих семей, но совершенно ясно, что один земельный надел уже не мог прокормить всё разросшееся семейство. Скорее всего, что было в обычае небогатой шляхты того времени, Диковицкие «Дома Харитоновичей», кроме собственного труда на своей земле и эксплуатации небольшого числа подданных, группировались вокруг какого-либо из могущественных местных магнатов, составляя в мирное время его многочисленную шляхетную дворню, а в случае военных действий или вооружённых стычек с другими магнатами — его собственную феодальную армию. За это они получали некоторые материальные «благодарности».

В 1580-х годах город Пинск, практически полностью построенный из дерева, пережил сильный пожар и был почти уничтожен. 15 июня 1589 года король Сигизмунд III подтвердил данное ранее городу магдебургское право, поскольку прежняя грамота об этом также погибла в огне. В 1592 году Сигизмундом вновь были подтверждены полученные ранее городом Пинском особые права. К этому году Сава Феодорович Доманович Диковицкий был уже не только женат, но и имел трёх сыновей — Ивана, Романа и Димитра.

В начале 1590-х годов, в разгар религиозно-идеологических баталий, проходивших в Речи Посполитой между сторонниками католичества и православия, на небольшом наделе земли, доставшемся Феодору Харитоновичу от отца Харитона Богдановича Домановича Диковицкого, проживали уже не только дети Феодора Харитоновича, но и стали появляться его внуки. У одного только старшего сына Савы родилось трое сыновей — Иван, Роман и третий Димитр. Поскольку празднование дня святого Димитрия Солунского приходилось на 25 октября по православному календарю, можно предположить, что третий сын Савы появился на свет именно в этот день. Но с определением года рождения несколько труднее, но произошло это не позже 1592 года. И крещён ребёнок был, как и его старшие братья Иван и Роман, по православному обряду. Вся многочисленная семья, включавшая, кроме братьев и сестёр, родителей и дядьёв с семьями, ещё и деда Феодора Харитоновича и даже прадеда Харитона Богдановича, ютилась на скромном клочке земли, принадлежавшем прадеду в селении Диковичи. Для того, чтобы добывать средства к существованию, Домановичи Диковицкие из размножившегося «Дома Харитоновичей» должны были предлагать свои воинские услуги какому-либо из магнатов, которые набирали из обедневшей шляхты собственные воинские отряды.

Несмотря на оскудение, в семьях шляхты неплохое по тем временам образование было далеко не исключением. И не только среди заможной, но и даже мелкой. Так что, вполне вероятно, все три брата, хоть и проживали в маленьком селе, не остались без Божьей милости и были достаточно образованными для своего времени людьми.

В 1592 году, после смерти отца, Сигизмунд официально был объявлен королём Швеции. При помощи части шведских феодалов ему удалось на время подчинить себе страну. Он пытался одновременно быть монархом двух крупных государств — Швеции и Польши. Но и объективные, и субъективные обстоятельства не благоприятствовали этому плану. Внешнеполитические интересы Польши и Швеции находились в резком противоречии, оба государства ко времени воцарения Сигизмунда уже 30 лет боролись за обладание Ливонией. Сгладить это противоречие, объединить две столь различных державы было практически невозможно. Временно овладев шведским престолом, Сигизмунд III уже в том же 1592 году потерял его и вовлёк Речь Посполитую в войну со Швецией.

«Когда король, задержанный польскими делами, в 1593 году наконец приехал в Швецию, здесь уже произошли серьёзные перемены. До приезда короля в Упсале состоялся церковный собор, на котором были отменены церковные мероприятия Юхана III, сближавшие шведскую церковь с католицизмом, и было официально принято так называемое аугсбургское вероисповедание, то есть полностью восстановлено ортодоксальное лютеранское вероучение» (Кан А. С. и др.). Но всецело находясь под влиянием иезуитов во главе с П. Скаргой, Сигизмунд III окончательно перешёл на сторону Габсбургов, с которыми его связывали и родственные отношения (его жена Констанция была сестрой эрцгерцога Фердинанда Штирийского). Таким образом, Сигизмунд лишился поддержки морских государств — Франции, Англии, Голландии, и, как союзник Австрии, вызвал войну Речи Посполитой с Турцией.

«В Польше господствовал дух своеволия. Законы действовали слабо, и вместо того, чтобы прибегать к их защите, люди, чувствовавшие за собой силу, сами расправлялись со своими соперниками. Знатные паны держали у себя вооружённые отряды из шляхты; наезды на имения и дворы были обычным делом. Паны самовольно вмешивались даже в дела соседних государств. Удальцы всякого рода составляли шайки, так называемые „своевольные купы“, и производили разные бесчинства» (Костомаров Н. И.).

Но в это время в южной Руси усилились казаки, особенно после ряда удачных походов в Крым и Молдавию. Свои боевые услуги казаки предлагали за надлежащее вознаграждение и императору германскому против турок, и своему польскому правительству против Москвы и Крыма, и Москве и Крыму против своего польского правительства. Ранние казацкие восстания против Речи Посполитой носили чисто социальный, демократический характер без всякого религиозно-национального оттенка. Они, конечно, зачинались в Запорожье. Но в первом из них даже вождь был чужой, из враждебной казакам среды, изменивший своему отечеству и сословию, замотавшийся шляхтич из Подляхии Крыштоф Косинский. Он пристроился к Запорожью, с отрядом запорожцев нанялся на королевскую службу и в 1593 году из-за того, что наёмникам вовремя не уплатили жалованья, набрал запорожцев и принялся разорять и жечь украинские города, местечки, усадьбы шляхты и панов, особенно богатейших на Украине землевладельцев, князей Острожских. Князь Константин Острожский побил его, взял в плен, простил его с запорожскими товарищами и заставил их присягнуть на обязательстве смирно сидеть у себя за порогами. Но месяца через два Косинский поднял новое восстание, присягнул на подданство московскому царю, осадил город Черкасы, задумав вырезать всех его обывателей со старостой города, тем самым князем Вишневецким, который выпросил ему пощаду у князя Острожского, и, наконец, сложил голову в бою с этим старостой (Ключевский В. О.) под этими самыми Черкасами.

Преемником ему в достоинстве гетмана был избран Григорий Лобода. «Тогда, кроме казаков, состоявших под начальством гетмана Лободы, явилось другое казацкое ополчение, своевольное, под начальством Северина Наливайко. Наливайко питал закоренелую ненависть к панству вследствие того, что пан Калиновский в местечке Гусятине отнял у Наливайкова отца хутор и самого хозяина так отколотил, что тот умер от побоев. Наливайко задумал продолжать дело Косинского в такое время, когда епископы собирались подчинить русскую церковь папе. Наливайко начал с Волыни и его восстание на этот раз получило несколько религиозный оттенок. Он нападал на имения епископов и мирян, благоприятствовавших унии, взял Луцк, где злоба казаков обратилась на сторонников и слуг епископа Терлецкого, повернул в Белую Русь, овладел Слуцком, где запасся оружием, взял Могилёв, который был тогда сожжён самими жителями, захватил в Пинске ризницу Терлецкого и достал важные пергаментные документы с подписями духовных и светских лиц, соглашавшихся на унию» (Костомаров Н. И.).

Самуил Маскевич, имевший поместья в Новогрудском, Пинском и Слонимском поветах, вспоминал: «В 1594 году в Литве явился Наливайко, казак запорожский, и наделал там много бед. С ним было несколько тысяч человек, к которым присоединились все негодяи для своеволия. Поветы выслали против него свои войска. Ротмистрам, состоявшим на жалованье, велено также выступить» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»). В 1594 году на подавление восстания Наливайко был направлен литовский гетман Ян-Кароль Ходкевич.

Зимой 1595—1596 годов продолжавший свою войну против панов и сторонников церковной унии Наливайко соединился с казацким гетманом Лободой и восстание начало принимать угрожающий размер. Король выслал против казаков в помощь Ходкевичу гетмана Жолкевского. Война с бунтовщиками упорно продолжалась до конца мая 1596 года. Казаки, теснимые польскими войсками, перешли на левый берег Днепра и были осаждёны близ города Лубны. Наливайко убил гетмана Лободу и сам стал гетманом. Затем и он был низвергнут и выдан полякам.

«Для польской шляхты XVI столетия „золотой век“ был связан с прошлым её Родины и совпадал с древними временами. Однако уже вскоре времена „золотого века“ были сдвинуты на XVI век. В XVI веке в польской общественной мысли формируется представление о совершенстве Речи Посполитой; этот век, ещё не закончившийся, был назван „золотым“. Так он воспринимался, и таковым, вероятно, был в действительности, но лишь для одного сословия, для элиты общества — шляхты. Мифологизация столь недавней истории произошла потому, что именно на рубеже XVI и XVII веков ситуация в Польше изменилась. На памяти одного поколения произошёл переход от мирного труда, благополучия и свободы к веку войн, раздоров, безудержного обогащения одних и обнищания других» (Лескинен М. В.).

Развернувшаяся в Швеции острая междоусобица из-за права на трон затянулась до конца 90-х годов XVI века и кончилась поражением Сигизмунда. Во главе управления Швецией встал дядя Сигизмунда, младший сын Густава Вазы, герцог Карл, опиравшийся на поддержку среднего и мелкого дворянства и бюргерства и умелой демагогией приобретший поддержку крестьян. Он был в 1594 году официально признан правителем государства.

Москва внимательно и с беспокойством следила за событиями в Речи Посполитой, опасаясь за саму себя. Для большей безопасности было решено значительно укрепить важный стратегический пункт — город Смоленск. Летом 1596 года по велению царя Феодора Ивановича городовой мастер Феодор Савельев Конь начал строить крепостную стену, которая позже стала называться Смоленским кремлём. Возведение этой стены стало государственным делом, денег на строительство не жалели, хотя казна была не слишком полной.

В 1596 году официальная столица Речи Посполитой была перенесена из Кракова в Варшаву. В конце XVI века Пинск оказался в эпицентре религиозной борьбы. Одним из главных организаторов Брестской церковной унии был богатый пинский шляхтич Кирилл Терлецкий (? — 1607). Унию поддержал и пинский православный епископ Леонтий Пельчицкий (? — 1595). Однако пинские священнослужители и мещане в большинстве своём не поддержали унию. Это можно объяснить сильным влиянием здесь главных православных центров Великого княжества Литовского — Киева и Вильно. Не случайно все пинские князья — Олельковичи и Ярославичи — похоронены в Киево-Печёрской Лавре. Заключительный акт принятия церковной унии в Речи Посполитой должен был произойти на Соборе в Берестье (Брест), назначенном на 6 октября 1596 года. После неудачных попыток договориться обе стороны прокляли одна другую. Так уния глубоко расколола тогдашнее общество вместо того, чтобы, по словам универсала Сигизмунда, «сберечь и укрепить» Речь Посполитую. Униатская часть Брестского собора утвердила акт объединения церквей и создания греко-католической церкви, которая подчинялась папе римскому. Были признаны основные догматы католической церкви, одновременно церковные обряды оставались православными, а церковно-славянский язык — языком богослужения. Униатское духовенство, как и католическое, освобождалось от уплаты налогов, униатская шляхта наравне с католической могла претендовать на государственные должности. Кроме того, униатским епископам было обещано место в сенате. Летоисчисление после принятия Литвой унии стало вестись только по новому, Григорианскому календарю. Наступление католической и униатской церквей влекло за собой отход части прежде православного населения Великого княжества Литовского от традиционной веры. Особенно этот отход был значительным среди шляхты, стремившейся приобщиться к «польскому образу жизни». По социальному составу верующих униатская церковь на протяжении всего периода своего существования была «массовой» церковью: привилегированные сословия составляли незначительную часть «паствы».

В момент подписания унии в 1596 году архимандритом Лещинского монастыря был выдающийся просветитель и непримиримый защитник православия Елисей Плетенецкий. Представители от Пинска — архимандрит Елисей, мещанин Иван Васильевич Медзянко, от Пинского повета — шляхтич Дионисий Слобудский — были активными участниками православного Брестского собора. И хотя греко-католикам были переданы пинские церкви и Лещинский монастырь, православные не смирились. И судя по виденным автором документам и свидетельствам, довольно сильные позиции православие сохраняло в одной из ветвей прежних Домановичей — в фамилии Качановских. Но в других ветвях прежних Домановичей дело обстояло иначе. После 1596 года, когда Феодору Харитоновичу было что-то около 50 лет, он, как и другие Домановичи, ставшие Диковицкими, перешёл в греко-католическую веру, став униатом.

«Введение церковной Унии было началом великого переворота в умственной и общественной жизни южной и западной Руси. Униатское нововведение пользовалось особенною любовью и покровительством короля Сигизмунда; поддерживать его горячо принялись и иезуиты, захватившие в Польше воспитание и через то овладевшие всемогущею польскою аристократией — а потому было вполне естественно, что униатская сторона тотчас же взяла верх над православною. План римско-католической пропаганды состоял главным образом в том, чтобы отвратить от древней веры и обратить в католичество русский высший класс, так как в Польше единственно высший класс представлял собою силу. Орудием для этого должны были служить школы или коллегии, которые одни за другими заводились иезуитами на Руси» (Костомаров Н. И.). В целом на землях Великого княжества Литовского уния распространялась успешнее, чем на отошедших ранее к Польше «украинных землях» Киевщины, Подолии, Брацлавщины и Волыни, где распространению униатства воспротивились запорожские казаки. Антиуниатские настроения в большей мере были сильны в восточных областях Литвы, но порой проявлялись и на западе — в Слуцке, Вильно и Пинске. Ответом властей стали репрессии: православных стали лишать храмов, исключать из магистратов и изгонять из ремесленных цехов.

В конце XVI века почти четверть поляков жила в городах. По уровню урбанизации Речь Посполитая оставила бы далеко за собой большинство европейских стран, если бы не то обстоятельство, что среди городов численно преобладали аграрные местечки и даже в таких значительных торгово-ремесленных центрах, как Пинск, весомая часть обывателей добывала себе пропитание сельским хозяйством.

В конце XVI века начались первые столкновения казаков с официальной властью Речи Посполитой. В ответ на это Варшавский Сейм 1597 года провозгласил всех казаков «врагами государства» и постановил уничтожать их. 21 апреля 1597 года после пыток в новой столице Варшаве был четвертован недавний вождь казаков-повстанцев Северин Наливайко. Но почти сразу же родилась легенда, что он был заживо зажарен в медном быке вместе с тремя полковниками.

В 1598 году Речь Посполитая вмешалась в развернувшиеся династические междоусобицы в России, что повлекло в скором времени большие события. Московские власти продолжали ускоренными темпами возводить Смоленскую крепость. Напряжение было столь велико, что в 1599 году измученные работные люди подняли бунт, который был подавлен силой.

Князь Острожский, остававшийся православным, в 1599 году с другими панами и шляхтой «русской веры» организовал конфедерацию с протестантами для взаимной защиты против наступления католичества. Конфедерация князя Острожского, не сумев привлечь к себе массовых симпатий, не повлекла серьёзных последствий для государства и потихоньку заглохла.

Н. И. Костомаров писал: «Высший класс в Польше был всемогущ и, конечно, если бы русское шляхетство оставалось твёрдо в вере и крепко решилось стать за отеческую веру, никакие козни короля и иезуитов не в состоянии были её ниспровергнуть. Но в том-то и заключалось несчастие, что это русское шляхетство, — этот высший русский класс, которому слишком выгодно было находиться под властью Польши, — не мог устоять против нравственного гнёта, тяготевшего тогда над православной верой и русской народностью. Породнившись с польским шляхетством, усвоивши польский язык и польские обычаи, сделавшись поляками по приёмам жизни, русские люди не в силах были удержать веру отцов своих. На стороне католичества был бросающийся в глаза блеск западного просвещения. В Польше на русскую веру и русскую народность смотрели презрительно: всё, что было и отзывалось русским, в глазах тогдашнего польского общества казалось мужичьим, грубым, диким, невежественным, таким, чего следует стыдиться образованному и высокопоставленному человеку. Одни за другими принимали новую веру и стыдились старой. В польской Руси особа, принадлежавшая по происхождению и по состоянию к высшему классу, стала немыслима иначе, как с римско-католическою религией, с польским языком, с польскими понятиями и чувствованиями. Оказалось, что уния, вымышленная сначала для приманки русского высшего класса, также для него не пригодилась: паны без неё сделались чистыми католиками. Уния осталась только средством для уничтожения в громаде остального народа признаков православной веры и русской народности. Уния стала оружием более национальных, чем религиозных целей. Принять унию — значило сделаться из русского поляком или, по крайней мере, — полуполяком».

Если не все Диковицкие, то большинство их вслед за высшим священством Пинской епархии также обратились тогда к унии. А в доме Перхоровичей один из правнуков Першка Васильевича — Ефимиуш Опанасович Перхорович Диковицкий — посвятил себя служению Христу в новой церкви, став вскоре униатским капелланом, а в дальнейшем и священником в соседнем Луцком повете Волынского воеводства. Варианты выбора жизненной стези, занятий для других Диковицких ограничивались принадлежностью к шляхетству. «Неуважение к нешляхетским занятиям, восприятие труда ремесленников, горожан, торговли как недостойных и неблагородных занятий приводили к тому, что главными занятиями шляхты в случае выбора нецерковной стези были военная служба и ведение помещичьего хозяйства» (Лескинен М. В.). А что такое «помещичье хозяйство» в его классической форме в Речи Посполитой в XV — XVIII веках? Шляхецкие поселения традиционно располагались обособленно от крестьянских деревень и представляли собой сложные хозяйственные комплексы.

Введение унии неожиданно для самих казаков выдвинуло его на совершенно новую роль. «Православное общество перестало быть законной Церковью, признанной государством. Рядовому православному духовенству со смертью двух епископов, не принявших унии, предстояло остаться без архиереев; русское мещанство теряло политическую опору с начавшимся повальным переходом православной знати в унию и католичество. Оставалась единственная сила, за которую могли ухватиться духовенство и мещанство, — казачество со своим резервом, русским крестьянством. Интересы этих четырёх классов были разные, но это различие забывалось при встрече с общим врагом. Церковная уния не объединила этих классов, но дала новый стимул их совместной борьбе и помогла им лучше понимать друг друга: и казаку, и хлопу легко было растолковать, что церковная уния — это союз ляшского короля, пана, ксёндза и их общего агента-жида против русского Бога, которого обязан защищать всякий русский» (Ключевский В. О.). Так с начала XVII века казаки постепенно начали втягиваться в православно-церковную оппозицию.

Русский историк Н. И. Костомаров писал: «Согласное свидетельство современных источников показывает, что в конце XVI и первой половины XVII века безусловное господство панов над холопами привело последних к самому горькому быту. Иезуит Скарга, фанатический враг православия и русской народности, говорил, что на всём земном шаре не найдётся государство, где бы так обходились с земледельцами, как в Польше. «Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа всё, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова».

Из-за ставшего хроническим малоземелья между Диковицкими и их ближайшими родичами, вышедшими из общего рода Домановичей, постоянно возникали недоразумения и споры относительно границ их владений. 12 января 1599 года две группы спорящих вместе со своими возными собрались во дворе пана Андрея Грицевича Перхоровича Дзиковицкого. На одной стороне были сам хозяин дома, паны Опанас Остапович, Конон Васькович и панна «Кириковая Ивановича» — все по фамилии Перхоровичи Диковицкие. На другой — пан Есьман Иванович Доманович и пан Станислав Защинский с сыном Яном и дочерью Раиной. Возными были пан Томило Иванович Лозицкий с помощником Василием Стапановичем Сачковицким и Остап Михнович Кочановский с сыном Левком в качестве помощника. Предметом спора были «грунты, в повете Пинском при селе Диковичах лежащие и ко дворам их Местковицким относящиеся, пахотная земля на острове в урочище, прозываемом Наседины» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 580).

Если ранее позов (вызов в суд) был составлен на Перхоровичей Диковицких, то теперь был составлен встречный, от них. Новый «позов там же, под сенными дверьми в хоромах пана Андрея Грицевича во дворе его Диковицком составлен, и тот позов челядь их дворная» видела. И всё это было составлено в присутствии другой жаловавшейся стороны. Вот такая история приключилась в Диковичах на исходе XVI века, хотя автор и не знает, чем она закончилась.

Среди «можных» панов в то время распространилась страсть к непомерной роскоши и мотовство, требующее больших издержек. Один француз, живший тогда в Польше, заметил, что повседневный обед польского пана стоит больше, чем званый во Франции. Тогдашний обличитель нравов Старовольский говорит: «В прежние времена короли хаживали в бараньих тулупах, а теперь кучер покрывает себе тулуп красною материею, чтобы отличиться от простолюдина. Прежде шляхтич ездил на простом возе, а теперь катит шестернёю в коляске, обитой шёлковой тканью с серебряными украшениями. Прежде пивали доброе домашнее пиво, а теперь и конюшни пропахли венгерским. Все наши деньги идут на заморские вина и сласти, а на выкуп пленных и на охранение отечества у нас денег нет. От сенатора до последнего ремесленника все проедают и пропивают своё достояние и входят в неоплатные долги. Никто не хочет жить трудом, а всякий норовит захватить чужое; легко достаётся оно и легко спускается». Знатный пан считал обязанностью держать при своём дворе толпу ничего не делающих шляхтичей, а жена его — такую же толпу шляхтянок. Всё это падало на рабочий крестьянский класс.

Но ничто так не тяготило и не оскорбляло русского народа, как власть иудеев. Паны, ленясь управлять имениями, сами отдавали их в аренды иудеям с полным правом панского господства над хлопами. И тут-то не было предела истязаниям над рабочею силою и духовною жизнью хлопа. Даже римско-католические священники, при всей своей нетерпимости к ненавистной для них «схизме», вопияли против передачи русского народа во власть иудеев. Понятно, что народ, находясь в таком положении, бросался в казачество, убегал толпами на Запорожье и оттуда появлялся вооружёнными шайками, которые тотчас же разрастались»».

Шляхта Речи Посполитой не являлась однородной и фактически была представлена, как и благородное сословие современного ей Французского королевства, в двух разновидностях: знатные вельможи — настоящие властители, воинственно настроенные, набитые деньгами, с бесчисленными имениями и должностями, склонные к заговорам против королевской власти и уходящие в рокош (вооружённое противостояние королю) по любому поводу; и мелкое шляхетство — обедневшее и разорившееся, у которого был выбор: либо прозябать в своих нищих наследственных имениях, либо идти на службу к королю или какому-нибудь могущественному магнату. Между ними пролегла бездна. Но было между ними и то, что их объединяло: гордость своим происхождением, наличие заслуженных предков и чувство шляхетской чести, которое толкало многих из них постоянно подтверждать эту честь в поединках с другими шляхтичами.

В 1600 году началась длительная война между Речью Посполитой и Швецией из-за претензий короля Сигизмунда на шведский престол, вся тяжесть которой легла на Великое княжество Литовское, так как Польша вела борьбу с Турцией за украинские земли. В том же 1600 году король Сигизмунд III отправил в Москву посольство во главе с канцлером Львом Сапегой, предложив царю Борису Годунову заключить «вечный мир» и тесный союз между обоими государствами. При этом Польша претендовала на передачу ей Смоленска, Чернигово-Северской земли и установление политической унии между обоими государствами. Русское правительство отклонило этот проект и пошло лишь на заключение 20-летнего перемирия на прежних условиях. С этого времени Речь Посполитая непрерывно воевала со своими соседями.

Польско-Литовскому государству, находившемуся в состоянии перманентной войны, была жизненно необходима опытная, высокопрофессиональная армия. Этим требованиям отвечала гусарская кавалерия под командованием одного из самых славных полководцев Литвы — великого гетмана Яна-Кароля Ходкевича. Гусарская кавалерия XVII века была тяжеловооружённой и являлась переходным видом от рыцарского конного строя к более современным родам войск. За спиной у гусаров были прикреплёны крылья, издававшие при движении звук, который пугал лошадей противника. Гусары Ходкевича имели исключительно высокую выучку. Победы над противником, превосходящим по численности в разы, были для них нормой.

Харитон Богданович Доманович Диковицкий умер в начале лета 1604 года, когда ему было не менее 74 лет. Похоронен он был, скорее всего, на кладбище деревни Диковичи, где к тому времени покоилось уже немало представителей его рода. С Харитоном Богдановичем ушла в безвозвратное прошлое целая эпоха, сквозь которую прошли пять поколений рода Домановичей, ставших к её окончанию Диковицкими.

Земельный надел Харитона Богдановича перешёл по наследству к сыну Феодору Харитоновичу, который стал старшим в семье и был обязан заботиться о благополучии её членов. По Литовскому статуту отчины, то есть наследственные земли, должны были передаваться только наследникам по закону, с большими ограничениями права передавать или продавать их посторонним. К наследованию по закону призывались в зависимости от степени родства. Но наследниками первой очереди являлись дети и переживший супруг. Вместе с тем, если у умершего имелись сыновья, то отчина переходила к ним. То есть делилась между сыновьями. Супруга Феодора Харитоновича, видимо, уже раньше оставила этот свет, а других сыновей кроме Феодора у умершего не было. И только сестра Любка имела ещё право на четверть отцовского наследства, которое было ей выделено и названо Белоголовским владением. Однако фактически Белоголовским владением распоряжался сам Феодор, устроив за него, как писала впоследствии Любка, ей «достаток». В дальнейшем Феодор, выступая за старшего, вёл и переговоры с женихом сестры Петром Алексеевичем Диковицким об условиях заключения брака, о посаге и прочем. В будущем сестра Любка свидетельствовала, что брат её хорошо обеспечил. Но унаследованная после отца земля за Феодором не задержалась.

У Диковицких однофамильцев не было. Все, носившие эту фамилию, происходили от Сенько Домановича, который по месту жительства в Местковичах должен был называться Местковицким. Но его дети, видимо, проживали в соседних Диковичах и потому стали Диковицкими, и со временем первоначальное родовое имя Доманович перестало использоваться. Все Диковицкие имели один общий герб и признавали старшего в роду их формальным главой. В отличие от Диковицких, другие фамилии часто бывали неродственными для всех их носителей. К примеру, потомки одной из ветвей Домановичей, ставшие по своему владению в Пинском повете Кочановичи называться Кочановскими, были не единственными обладателями такой фамилии. Некоторые из Кочановских получили своё прозвание от татарина по имени Кочан, другие пришли из Польши, уже прозываясь таким именем. Потому-то, в отличие от Диковицких, Кочановские и пользовались разными гербами — одни гербом Астоя, другие гербом Наленч.

Порядки патриархата, строгой подчинённости младших старшим в отдельных семьях рода Диковицких не были чем-то исключительным. Почти во всех старинных фамилиях было то же самое, и это было необходимостью в стране, где всё основано было на шляхетских выборах и всё делалось политическими партиями, ориентировавшимися на своих магнатов-покровителей. Хотя, конечно, как и в любых семьях, послушание главе рода не исключало полностью споров, ссор, недоразумений и даже судебных разбирательств между членами рода.

В Диковичах, окружённых болотами, как и во всех Заречских волостях Пинского повета, земли́, пригодной для хозяйственных нужд, было мало и увеличивавшимся из поколения в поколение Диковицким становилось тесно на прежнем месте. Родовое гнездо было не в силах прокормить всех. Земля была большим дефицитом, очень ценилась и всё больше Диковицких из числа младших сыновей, которым доставались меньшие наделы, были вынуждены продавать их и уходить из села «в большую жизнь» в поисках собственной фортуны. Часть из них оседала в других деревеньках повета, часть устраивалась в самом Пинске, а третьи основывали отдельные ветви рода уже в других поветах и воеводствах Речи Посполитой.

Феодор Харитонович 12 июня 1604 года передал свои права, видимо, за какое-то вознаграждение, на владение наделом Опанасу Остаповичу Перхоровичу Диковицкому, сам став в ряды многочисленной безземельной шляхты. Феодор Харитонович Диковицкий обладал теперь только шляхетской свободой, которая, однако, очень ценилась шляхтой. Так, Ожеховский в своём произведении «К польской шляхте» писал: «Только свобода, наивеличайшее благо из всех благ, является собственностью вашего рода и вашего имени» (Лескинен М. В.).

Тому же Опанасу Остаповичу и в том же году передали свои доли ещё двое других Диковицких — Степан Иванович из «Дома Калениковичей» и Прон Кириллович из «Дома Костюковичей». Видимо, у них также ситуация была похожей на ситуацию Феодора Харитоновича. Но затем что-то заставило переиграть с собиранием наделов в руках Опанаса Остаповича, так как он передал все свои доли во владение своему двоюродному брату — Андрею Грицевичу Перхоровичу Диковицкому. Что могло по-влиять на такое изменение первоначального решения? Возможно то, что так было решено всеми Дзиковицкими с согласия, естественно, глав своих «Домов» рода, либо то, что Опанас решил пойти на какую-то более заманчивую, чем хозяйствование на земле, службу. (Нельзя исключить и того, что Опанас Остапович решил попытать счастья в отрядах Димитрия, который собирал шляхту для похода на Москву и обещал ей щедрое вознаграждение после занятия русского престола). И, возможно, он решился на такой шаг под влиянием кого-то из других Диковицких, из числа уступивших ему свои земельные доли и решивших в поисках богатства присоединиться к «царевичу». Ведь сам канцлер Лев Сапега, бывший искуснейшим дипломатом и мастером общения, агитировал шляхту за принятие такого решения! Кто знает… Но, похоже, если Феодор Диковицкий сам и не принял участие в последующем походе на Московию, то помог экипироваться для этого похода своему сыну Саве, которому было уже около 34 лет. Для чего и было, возможно, продано имение.

К «Дому Перхоровичей» рода Диковицких относился сын Опанаса Остаповича по имени Ефимиуш (родился не позже 1585 — умер не ранее 1616 года), который посвятил себя служению Богу по линии унии. Поначалу он стал капелланом, то есть помощником приходского священника греко-католического вероисповедания в соседнем с Пинским Луцком повете Волынского воеводства, покинув древнее гнездо рода. В 1604 году на имя Ефимиуша Опанасовича для Мульчицкого прихода было сделано дарение от его милости князя Яна Корибутовича Вишневецкого. В дальнейшем, уже в 1615 году, Ефимиуш стал приходским униатским священником в сёлах Мульчичи и Бельская Воля Луцкого повета Волынского воеводства.

Магнатские группировки Речи Посполитой, опираясь на мелкую шляхетскую клиентелу, активно расширяли свои привилегии, рассматривая при этом короля как один из значимых, но не самых главных признаков государственности. С начала XVII века польская и литовская шляхта закрепила за собой право вооружённого сопротивления воле короля в случае нарушения им основных прав государства («право на рокош»). Также шляхта получила право создавать вооружённые союзы, не направленные прямо против короля, но необходимые, по её мнению, в связи с другими причинами. Такие союзы назывались «конфедерациями» и возникали затем во времена бескоролевья, нападений других государств, при несогласии с решениями Сейма и по другим случаям. Добившись расширения полномочий Сейма, шляхта далеко не всегда заботилась об эффективности его работы. Уже в начале XVII века отдельные шляхтичи начали срывать работу Сейма, используя принцип «либерум вето».

При всём при этом в начале XVII века началось резкое размежевание шляхты на имущую и неимущую, что формировало и определённые настроения в её среде. При декларируемом равенстве всей шляхты внутрисословные противоречия с начала XVII века становятся даже не просто заметными, но бросающимися в глаза. И активный процесс расслоения шляхты был в это время связан не только с общим упадком экономического состояния страны, но и с началом затяжного периода войн и связанных с ними бедствий. Несмотря на то, что сами магнаты, в подавляющем большинстве, пытались всячески сгладить внутрисословные противоречия, апеллируя ко всеобщему равенству между шляхтичами вне зависимости от их материального положения, разница в реальном положении тех и других стала уж слишком явной. Отчасти и поэтому для людей этого века предшествующее столетие стало мифом о «золотом веке», что совершенно закрепляется с середины XVII века и в качестве неоспоримой истины входит в последующую историю.

Интересно, что польская шляхетская идеология была поразительно схожа с испанской идеологией идальго. А объяснялось это не только общностью рыцарского типа европейской культуры на рубеже Средневековья и Нового времени, но и, прежде всего, сходством политического положения этих государств, находившихся на рубежах обороны христианства. Как испанская, так и польская шляхта верили в превосходство своего этического кодекса и стиля жизни над обычаями и моралью всех иных групп общества.

Уже в начале XVII века униатские священнослужители стали изменять прежнее восточнохристианское богослужение, вводя разные обычаи, свойственные западной церкви и не существовавшие в восточной. Сближаясь всё более с католичеством, уния перестала быть восточной церковью, и стала чем-то промежуточным, оставаясь в то же время достоянием простого народа. И именно в связи с последним она в стране с крайне выраженным преобладанием шляхетства не могла пользоваться равным почётом с верой, которую исповедовали господа — католичеством. Всем этим вместе взятым, — началом военных действий против Швеции и, особенно, гонениями на некатоликов, — Сигизмунд настроил против себя шляхту Великого княжества Литовского. Неосмотрительная политика Сигизмунда III вызвала недовольство как протестантов, так и православных, к которым присоединилось немало диссидентов-католиков.

Главным подстрекателем шляхты был удалённый от королевского двора Ян Замойский. Первые его сторонники объединились на стремлении вернуть себе господствующее положение при дворе. Вскоре в заговор оказалась вовлечённой значительная часть великопольской и литовской шляхты. Заговорщики вели пропаганду против короля под разными предлогами и, между прочим, под предлогом дурного управления Речью Посполитой, так как король будто бы ограничивает общественную свободу и не считается с заслуженными людьми.

Шляхта встревожилась, назначены были сеймики, увеличилось недоверие и ненависть к государю. Пришёл в смятение Сейм. В таких непростых условиях великим канцлером Львом Сапегой был задуман поход на Москву. Канцлер втайне задумал восстановить полную независимость Великого княжества Литовского от Польши с большим влиянием рода Сапегов, а также включения в его состав Московии. Он задумывал, посадив на престол в Вильно и Москве королевича Владислава, вернуть Великому княжеству достойное место среди европейских держав. Старый и опытный политик, Лев Сапега предложил литовским вельможам Радивиллу, Огинскому и Пацу (за Пацем всегда стояла значительная часть шляхетского воинства, хотя его род не имел княжеского титула) союз четырёх, который бы неофициально управлял Великим княжеством до восстановления титула великого князя и выхода из федерации Речи Посполитой. Все стороны, готовившиеся к борьбе за власть, согласились, так как это давало передышку перед будущей схваткой.

Во время московского похода и войны со Швецией крымские татары, зная об отсутствии большой части литовской шляхты, совершили два набега и дошли до Пинска и Бреста — так далеко они не добирались уже почти сто лет. Антон Сапега, быстро собрав войска из местной шляхты, бросился вдогонку уходившим с награбленной добычей и пленниками татарам. Догнав их, разбил и отнял награбленное. Крымский поход стал нерядовым фактом в истории Великого княжества Литовского. Антон Сапега после этих событий прославился на всю Речь Посполитую. Князья Радивилл и Огинский поняли, что у них появился опаснейший соперник.

Вскоре после Сейма Ян Замойский неожиданно умер. С его смертью за выполнение планов антикоролевского заговора взялись более дерзкие люди, как, например, 52-летний бельский и краковский воевода, гетман надворный и маршалок великий надворный Миколай Флорианович Зебжидовский, Радивилл и другие. Теперь заговорщики выступали против планов введения наследственной королевской власти и выдвигали лозунг лишения трона Сигизмунда III.

В первый понедельник после Троицы (15 июня 1606 года) состоялось под Люблином первое собрание участников литовского рокоша. О том, насколько ненадёжными были даже войска короля, посланные против мятежников, видно из записок современников. Слово находившемуся на королевской службе шляхтичу С. Маскевичу: «Июня 15 мы поступили в хоругвь князя Порыцкого и немедленно чрез Варшаву отправились в лагерь, где собралось и войско его королевского величества. Июня 18 рокошане расположились под Варшавой в 3 милях от нас. Мы послали к ним своих послов с просьбой предостеречь нас, как братьев, от всякого умысла на Речь Посполитую, если за кем-либо ведали, чтобы и мы за благо Отечества могли стать общими силами. Они ничего основательного не сказали и, видя, что мы наступаем на них, спешили удалиться» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

В своих записках С. Маскевич писал также: «Я в то время поступил в хоругвь пана тарновского Гратуса, брал серебро из казны и раздавал товарищам. В войске возник мятеж, требовали рокоша, чему не последнею причиною была пощёчина, данная паном Струсем в общем собрании одному товарищу из роты Свенцицкого. Уже завязалась лихая схватка, и неоднократно мы выходили в поле, наименовав маршалком [новой конфедерации] пана Сепекевского. Пан гетман с трудом успокоил недовольных» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

Короля Сигизмунда III в Литве ненавидели, если рассудить, как ненавидят строгого учителя, требующего порядка в классе, или пристрастного командира, вздумавшего искоренить в своей роте беззастенчивую вольницу и анархию, пытаясь ввести строгую дисциплину. Окружение короля было согласно с ним в том, что произвол и ничем не сдерживаемые буйные выходки шляхты были опасны для государства даже более, нежели разлад в хозяйстве, и потому Сигизмунд начал борьбу именно со своеволием местных вельмож. Этого для противников короля оказалось достаточно. Как утверждалось впоследствии историками, Миколай Зебжидовский хотел ни много ни мало, свергнуть с престола Сигизмунда III. Собрав рокошан в Сандомире числом до 100 тысяч, он потребовал, чтобы король публично просил извинения в своих ошибках, отказался от мысли ввести в Речи Посполитой неограниченную королевскую власть, а также удалил от себя «льстецов придворных». Только на таких условиях Зебжидовский готов был сложить оружие.

3 августа 1606 года, как писал С. Маскевич, «Мы стали обозом под Вислицею, а рокошане собрались под Сандомиром и Покривницею. Виновниками междоусобия были пан воевода краковский Зебжидовский и пан подчаший Великого княжества Литовского Януш Радивилл. […] В то время, когда мы стояли лагерем под Вислицею, — писал С. Маскевич, — король находился в этом городе, а 6 сентября пошёл с нами на рокошан к Покривнице. 13 сентября мы настигли их под Яновом над Вислою. Вождями их были пан воевода краковский [Ян Зебжидовский], пан подчаший литовский Радивилл и пан Стадницкий-Ланцуцкий. Всех рокошан могло быть до 2.000.

Стадницкий остерёгся и с несколькими сотнями своих переправился за Вислу к Казимежу, а другие не успели. Мы быстро наступили на них и через несколько времени принудили пана воеводу краковского и пана подчашего литовского дать на себя обязательство не тревожить более Речи Посполитой и мирно разъехаться. Впрочем, оба они явились на честное слово в стан королевский, и только на третий день после данного ими обязательства получили позволение удалиться. А Стадницкий, Дьявол (так прозвали его за дерзость и необузданность), находясь за Вислою, издевался над нами. Мятежи в войске, однако, не прекратились. Товарищи неоднократно собирались в коло, избрав маршалком пана Гавриила Липского из роты гетманской. Он мог потерять голову, если бы не ускользнул. Наконец всё успокоилось» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

В Литве, где были сильны сепаратистские настроения, Сигизмунда просто не любили и всё. Без каких-либо попыток аргументировать свою нелюбовь к королю. В то же время, право на рокош было общепризнанной традицией поведения шляхты XVII века и воспринималось как нечто само собой разумеющееся: поссорился Зебжидовский с королём — ну и восстал. На то она и шляхетская вольность! Великое княжество Литовское, давно уже накопившее недовольство религиозной политикой Сигизмунда, теперь, возглавляемое протестантами-повстанцами, стало основным районом рокоша.

Восстание шляхты против короля на время сковало возможности правительства Речи Посполитой в проведении активной восточной политики. Рокош усилил анархию в стране, против которой и боролся всё своё царствование Сигизмунд III. И с самого начала одним из участников подавления рокоша был родственник великого канцлера литовского Ян-Пётр Сапега — один из блестящих литовских аристократов, воспитанник итальянских школ и ученик лучших полководцев Речи Посполитой. Великий беспорядок сначала проявлялся в мятежных спорах и лёгких стычках, но, наконец, дошёл до кровопролитной битвы 5 июля 1607 года у Варки и Гузова, где восставшие были разбиты и рассеяны гетманами Жолкевским и Ходкевичем. Немногие зачинщики понесли наказание, многие были напуганы, а большинство покорёно милостью.

После подавления рокоша многие беспокойные его участники отправились в пределы Московии, чтобы поучаствовать в военных делах в соседней стране, объятой Смутой. Троюродный брат канцлера Льва Сапеги — Ян-Пётр Сапега — с разрешения короля стал также собирать войска для похода. А ведь, как уже указывалось ранее, много владений Сапегов находилось в окрестностях Бреста и Пинска, и потому, скорее всего, в его отряде находились местные шляхтичи. Многие участники рокоша были прощёны королём, но некоторые, как шляхтич Лисовский, за участие в восстании и другие проступки были осуждёны на банницию (изгнание из отечества). Такие люди без колебаний приняли участие в походе 2-го Димитрия на Москву. За крупными литовскими панами опять потянулись мелкие литовские шляхтичи.

В январе 1608 года к Димитрию вместе с паном Тупальским и 400 конными шляхтичами пришёл брестский воевода Януш Тышкевич, древний магнатский род которого уже давно проживал в окрестностях Бреста и Пинска и после 1569 года получил графский титул и герб Лелива. Вполне вероятно (с той же долей вероятности, что и в хоругви Яна-Петра Сапеги), что среди четырёх сотен всадников, пришедших с Тышкевичем, мог находиться кто-то из Диковицких, поскольку их могли привести в этот полк не только связи по знакомству, но и отдалённо родственные. Ведь всего лишь четыре десятка лет до того ещё была жива вторая жена Сенько Домановича, которая в девичестве имела фамилию Тишкевич (Тышкевич)!

Поскольку наиболее буйная и авантюрная шляхта покинула Литву и устремилась на просторы Московии, в Великом княжестве оказалась обескровленной и ослабленной партия сторонников православия. Противостоять наступлению католицизма здесь уже было некому. В 1608 году умер ревнитель православия князь К. Острожский, и среди шляхты уже не было никого, кто мог бы заменить его в деле защиты православия, так как даже дети князя перешли в католичество.

Возможно, как уже говорилось выше, Феодор Харитонович принимал участие в военных событиях в Московском государстве. На годы жизни его и его сына Савы Феодоровича пришлись основные события многолетних войн в соседнем Московском государстве, в которых приняло участие много обедневших шляхтичей, надеявшихся поправить своё положение участием в походах. Представляется вполне вероятным, что и Сава Феодорович принял участие вместе с отцом в шляхетских отрядах, которые под главенством «можных» панов совершали в начале нового века военные походы в Московию. Таковы уж были многие бедные шляхтичи из глухих провинций — с тощими кошельками и богатейшими надеждами поправить свой достаток за счёт военных авантюр. Во всяком случае, в войсках 2-го Димитрия один из полковников был Александр Самуилович Зборовский, имевший под своим началом 9 ротмистров. А одним из этих ротмистров был некий Кость, который, скорее всего, был из-под Бреста, поскольку в пописе 1567 года числится единственный носитель такой фамилии — Рафал Кость, — шляхтич Берестейского повета. А исходя из того, что все роты в Литве формировались по принципу родства и знакомства, то есть их состав набирался в ближней округе от места жительства ротмистра, вполне вероятно присутствие в роте Кости шляхтичей из Пинского повета, входившего в одно воеводство с поветом Брестским. Но остававшиеся в отчичных владениях представители рода Домановичей Диковицких продолжали жить своими местными заботами. Так, 9 ноября 1610 года в пинском гродском суде был учинён позов по делу (имя не читается) Феодоровича Диковицкого с Ониском (?) и Тимохом Диковицкими о «неправильном распахивании земли» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901.). Спустя несколько лет после того, как в 1604 году была утрачена земля, оставленная большому семейству умершим прадедом Харитоном, Димитр Савич Диковицкий женился на пинской земянке Елене Матфеевне из родственной Диковицким фамилии Кочановских. Это произошло около 1610 года, когда по всему Великому княжеству Литовскому прокатилась волна опустошительных пожаров. Закончилась многолетняя смута в соседнем Московском государстве, где на престол взошёл новый царь, давший начало династии Романовых. Польско-литовские военные отряды, действовавшие в чужой стране без существенной поддержки со стороны короля Сигизмунда III, в большинстве своём покинули пределы Московии и вернулись на родину. В эти годы в семье Димитра Савича Диковицкого и его жены Елены один за другим появились трое сыновей. Последним после Луки (Лукаша) и Яна родился Иван-Лаврин Димитриевич, что произошло не позднее 1614 года. Крещён он был в греко-католической церкви. В то время часто давались человеку сразу два имени — церковное и домашнее, но широко использовалось лишь одно. У Ивана-Лаврина наиболее употребительным было имя «Иван», но в документах писались оба. В дальнейшем Иван был мелким шляхтичем и владел небольшим земельным наделом в пределах бывшего общего родового владения Диковицких.

Православные шляхтичи активно выступали в защиту праотеческой веры. В 1614 году на средства шляхтянки Янины Галабурдиной и Пинского православного братства в конце города, неподалёку от Терецковщины, была возведена Богоявленская церковь. Сюда переселялись монахи из переданного униатам Лещинского монастыря.

Жительствовавший в Новогрудском повете С. Маскевич, записи которого я приводил выше, поучаствовав в походе в пределы Московии, в 1614 году вернулся домой и теперь делил с братом, пинским подсудком, отцовское наследство: «Тогда же мы приступили к разделу отцовского имения. Брат пан подсудок брал, что хотел, с упорством отвергая советы друзей и убеждения самой матери, по пословице «так хочу, так приказываю». Он взял по суду у пана Кочановского (скорее всего, это были те Кочановские, которые произошли от Домановичей) наше родовое имение в Пинском повете и не отдал в раздел. Между тем требовал и принудил вписать его на свою часть в формальную запись. Сверх того, не слушая ни расчётов, ни слёз матери, ни советов друзей, сам себе отделил две родовые отчины — Жабчицы в Пинском повете и Ятры в Новогрудском. Причём, не соблюл даже обыкновенного порядка, по которому старший делит, а младший выбирает.

Мы, младшие, видя такую обиду себе, не хотели согласиться. Наше несогласие весьма огорчало матушку и расстроило слабое её здоровье. Только в утешение ей (Богу то известно) я убедил пана Гавриила уступить до времени. Мы дали запись и разобрали свои участки. Пану подсудку достались Жабчицы в Пинском повете, Ятры в Новогрудском с пожизненным правом матери, и общее наше поместье, отобранное у Кочановского из трёх деревень: Проташевичей, Тупчиц и Чернав […]. Сей раздел засвидетельствован в записи 5 октября 1614 года» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

10 февраля 1615 года каштеляном киевским Юзефом Корыбутовичем Вишневецким сыну Афанасия Остаповича Перхоровича Диковицкого — капеллану Ефимиушу Афанасьевичу — был пожалован греко-римский приход с церковью в селе Мульчичи Луцкого повета Волынского воеводства. К тому же приходу относилось и село Бельская Воля. В дальнейшем должность приходского священника (ксёндза) стала наследственной в этой, покинувшей навсегда Диковичи, линии Дома Перхоровичей Домановичей Диковицких.

Кроме большой политики, как и прежде, на землях Пинщины вершилась политика маленькая. Кто-то всё время старался в чём-то обойти другого. Так, С. Маскевич упоминал в своих записях: «В день выезда моего [из имения Сервечь], то есть 20 сентября [1615 года], была свадьба пана Хрептовича. По дороге я получил от брата пана подсудка письмо с приглашением прибыть в Пинск с отрядом для сопротивления князю Дольскому. Я не поехал, ибо с письмом меня догнали уже в Рожанах» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

Хотя польский король Сигизмунд ушёл из Московии, со стороны «Северской украины» и после этого продолжали действовать отряды баннита Александра Лисовского. Разбит он был князем Пожарским лишь в 1616 году. Также в 1616 году запорожские казаки во главе с гетманом Сагайдачным нанесли мощный удар по туркам. Они напали с моря на город Кафу и штурмом взяли эту сильную крепость, бывшую главным невольничьим рынком в Крыму.

Пропустив удобное для себя время, Сигизмунд в 1617 году всё-таки решился отпустить сына Владислава, достигшего 22-летнего возраста, добывать оружием московский престол, на который его избрали семь лет тому назад. Но в это время большинство магнатов и шляхтичей уже считало, что война с Москвой им совершенно не нужна, и наотрез отказались давать королю людей и деньги. На скромные средства короны Владислав смог набрать лишь небольшое количество немецких рейтар, дополненных польскими и литовскими добровольцами.

В июле 1617 года польско-литовское войско под общим командованием гетмана Яна-Кароля Ходкевича, которому за участие в походе король обещал дать Виленское воеводство, двинулось к Москве. Отряды литовского шляхетского ополчения под командованием полковника Антона Сапеги соединились с войсками королевича. Сопровождали войска гетмана и запорожские казаки. Но восстановить власть Владислава в Москве не удалось и в походе 1618 года.

Международная обстановка затруднила для Речи Посполитой продолжение политики на Востоке. К тому же её силы были значительно истощёны. Поэтому Речь Посполитая вынуждена была в декабре 1618 года заключить в селе Деулине перемирие на 14 с половиной лет, при этом она удержала за собой занятые ею Смоленские, Черниговские и Новгород-Северские земли. По-сле этого дело об обмене пленных тянулось до середины июня 1619 года.

В 1619 году численность днепровских реестровых казаков была установлена в 3 тысячи человек. Магнаты и шляхта начинали понимать, что за то время, когда они воевали с Московией, казаки, превратившись в грозную силу, укрепили своё влияние на внутреннюю политическую жизнь «украины». Реестровые казаки добились даже королевского указа, по которому они считались шляхтичами, а казачьи полковники стали иметь гербы. Правда, родовая шляхта Великого княжества Литовского и Короны не признавала такого шляхетства, дарованного королём чтобы угодить разбойной вольнице, и относилась к «казачьей шляхте» с высокомерным пренебрежением. Следует, однако, сказать, что и сам король не слишком уважал своё новое «шляхетство». «Казацкое своеволие, — писал Сейму Сигизмунд III, — так развилось, что [казаки] организовывают себе своё удельное государство […]. Вся Украина им подвластна […]. В городах и местечках королевских всё управление, вся власть в руках казаков», которые «захватывают юрисдикцию, законы издают» (Бущик Л. П.).

Окрепшая в военном и политическом отношении Запорожская Сечь стала опорным центром всякого антиправительственного выступления. Также сюда бежали и шляхтичи, у которых из-за проблем с законом или ссор с более могущественными панами начинала гореть земля под ногами в других частях государства.

Завершив войну с Московией, правительство Речи Посполитой приступило к подавлению народных волнений. Частью такой политики являлись попытки объединить население страны в религиозном отношении. В Литве усиленно внедрялась униатская церковь. В 1620 году была возобновлёна Киевская православная митрополия и после этого удалось возобновить также и Пинскую православную епархию, которая существовала параллельно с униатской. Но не только на западе, но уже и на востоке Литвы, в Гомельском старостве, из года в год прибавлялась численность польского католического населения, положение его упрочивалось и польское влияние усиливались. Гомельский замок наполнился пушкарями, жолнёрами, гусарами. За шляхетством и военными пришли евреи-шинкари, маркитанты, перекупни, факторы… Особенно много в направлении католической колонизации было сделано Богданом, Андреем и Павлом Сапегами, которые около 50 лет являлись гомельскими старостами, преемственно наследуя его один за другим. Последние два до крайности увлекались идеей о перекрещивании в католичество православных, живших в зависимости от них. Впоследствии противники такой религиозной политики старост писали, что здесь «зверствовал униатский архиепископ Иосафат Кунцевич. Он закрывал православные церкви и монастыри, бросал в тюрьмы сопротивлявшихся принятию унии, приказывал выкапывать из могил трупы православных и бросать на съедение собакам, занимался вымогательством и грабежом, даже убийством своих противников» (Бущик Л. П.). Но, скорее всего, это было неправдой, или даже просто выдумкой его противников из числа православных.

В первой четверти XVII века возникли последовательно иезуитские коллегии в Луцке, Баре, Перемышле, во многих иных местах, в 1620 году — в Киеве. Иезуиты с необыкновенным искусством умели подчинять своему влиянию юношество. Родители охотно отдавали детей в их школы, так как никто не мог сравниться с ними в скором обучении латинскому языку, считавшемуся признаком учёности. Богатые паны жертвовали им фундуши на содержание их монастырей и школ; но зато иезуиты давали воспитание бедным бесплатно и этим поддерживали в обществе высокое мнение о своём бескорыстии и христианской любви к ближнему.

В первой половине XVII века распространение католичества и унии пошло чрезвычайно быстро. Люди шляхетских городов обыкновенно были обращены прямо в католичество, а уния представлялась на долю мещан и простого народа. Король и католические паны признавали законной греческой верой только унию, а тех, которые не хотели принимать унии, называли «схизматиками», то есть отщепенцами, и не признавали за их верой никаких церковных прав. При отсутствии иерархии число православных священников всё более уменьшалось. Но пока ещё иезуиты не успели обратить в католичество всего русского высшего класса, у православия оставались защитники среди шляхетства. За православие стояли и казаки. В 1620 году совершилось важное событие, несколько задержавшее быстрые успехи католичества. Через Киев проезжал в Москву иерусалимский патриарх Феофан. Здесь казацкий гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный и русская шляхта упросили его посвятить им православного митрополита. Феофан рукоположил митрополитом Иова Борецкого, игумена киевского Золотоверхо-Михайловского монастыря и, кроме того, посвятил ещё епископов: в Полоцк, Владимир, Луцк, Перемышль, Холм и Пинск. Король Сигизмунд и все ревнители католичества были сильно раздражены этим поступком. Сначала король, по жалобе униатских архиереев, хотел объявить преступниками и самозванцами новопоставленных православных духовных сановников, но должен был уступить представлениям русских панов и против своего желания терпеть возобновление иерархического порядка православной церкви, так как в Польше по закону всё-таки признавалась свобода совести. Но это не мешало происходить по-прежнему самым возмутительным притеснениям там, где сила была на стороне католиков и униатов.

Осенью 1620 года разразился польско-османский конфликт. В Цецорской битве 1620 года турками был взят в плен будущий предводитель казацкого восстания против Речи Посполитой Богдан Хмельницкий, после чего он провёл два года в турецкой неволе. Решение о большом турецком походе на Речь Посполитую было принято в Стамбуле во второй половине февраля 1621 года, а в начале марта стали рассылаться распоряжения о сборе войск. Резкое ухудшение международного положения Речи Посполитой не осталось незамеченным шведскими политиками. Довольно быстро был поставлен вопрос о том, что необходимо воспользоваться ситуацией для захвата Прибалтики. В марте 1621 года Государственный совет Швеции принял решение напасть на Речь Посполитую летом 1621 года, когда должен был начаться поход на Польшу самого султана Османа. Турция, Крым и Швеция звали в коалицию против Польши и Москву, на что она и согласилась.

Весной 1621 года английский король Яков I крайне любезно принял прибывшего в Лондон посла Сигизмунда III — пана сандомирского, знаменитого впоследствии польского политика Ежи Оссолиньского. Английский монарх постарался пойти навстречу всем пожеланиям польского короля, разрешил нанять в Англии 5 тысяч солдат для войны с османами и закупку снаряжения для Речи Посполитой. Яков I активно содействовал деятельности польского посла, но чего-либо большего он сделать просто не мог из-за отсутствия денег в королевской казне, о чём прямо сообщил Оссолиньскому фаворит и первый министр короля герцог Бэкингем. Но по просьбе Сигизмунда английский король обратился к шведскому королю Густаву-Адольфу с особым посланием, в котором увещевал его не нарушать перемирия с Речью Посполитой, пока та ведёт войну с «врагами христианства» — османами. Оно, правда, не повлияло на политику Швеции.

С конца весны 1621 года Москва стала постепенно увеличивать свои военные силы на границе с Речью Посполитой, не желая упустить лакомый кусок в случае её разгрома турками и шведами. 21 мая 1621 года над Литвой было страшное солнечное затмение, которое, как считали современники, ничего хорошего не предвещало. 16 июня 1621 года было подано коллективное письмо литовских сенаторов королю. Сенаторы просили задержать в Великом княжестве часть войск, собранных для войны с османами, прямо ссылаясь при этом на сообщения воевод и старост пограничных городов об опасности со стороны России.

В июне 1621 года огромная турецкая армия, насчитывавшая до 150 тысяч человек, двинулась через Молдавию на север. Была объявлена цель похода — выход к Балтийскому морю. Здесь турки должны были соединиться со шведами и дальнейшее существование Речи Посполитой становилось сомнительным. Но на пути турецкой армии, усиленной крымской конницей, на берегу Днестра стояла мощная крепость Хотин, построенная ещё в XV веке по приказу великого князя Витовта. Оборона Хотина была поручена великому гетману Яну-Каролю Ходкевичу. Войско Речи Посполитой под Хотином насчитывало около 60 тысяч человек. Были польские, литовские отряды, наёмники из Пруссии, Силезии и Германии. Половину войска составляли запорожские казаки.

Постоянные напряжённые войны этого времени требовали от шляхты Речи Посполитой возвращения к идеалу «грубого и храброго» воина. Столкновения, в которых противниками выступали некатолики (протестанты-шведы, православные восточных земель государства, мусульмане), подкрепляли уверенность шляхты в уникальности исторической судьбы «сарматского католического народа» (шляхты) и Речи Посполитой в целом. «Не будет преувеличением рассматривать категорию Отечества как центральную в идеологии сарматизма. Речь Посполитая считалась „совершенной во всём“ и находящейся под особым покровительством небесных сил. Мессианское предназначение её состояло в том, чтобы стать примером для других. Иными словами, Польша являла собой идеальное государство, организованное по античному примеру Римской республики, что делало польские права и законы „архилучшими, архиразумными, архисовершенными“. Гражданин Польского государства — сармат-шляхтич — воплощал в себе эталон нравственности и сословные добродетели» (Русская Историческая библиотека, т. 33. «Литовская метрика. Переписи войска Литовского»).

2-го сентября передовые отряды 100-километровой турецкой колонны подошли к крепости Хотин, оборонявшейся гетманом Ходкевичем, и попытались взять её с ходу. Перед началом битвы Ходкевич, стремясь укрепить мужество своих солдат, обратился к войскам с речью: «Вы природные сарматы, воспитанники могучего Марса, а предки ваши некогда на западе в Эльбе, а на востоке в Днепре забили железные сваи, как памятники вечной славы…» (Лескинен М. В.). Поскольку турок уже ждали, завязался упорный бой и подарка султану не получилось.

4-го сентября подошли основные силы турок и, после ураганного обстрела из 60 пушек, они начали штурм. Турки в этот день потеряли до трёх тысяч человек. Казаки около 800, литвины и поляки — около 300. 7-е сентября было одним из самых тяжёлых дней обороны. С этого дня султан прекратил попытки штурмом взять Хотин и перешёл к блокаде и массированным артобстрелам крепости. Но не только пушки, но голод и болезни начали косить защитников Хотина. Туркам, однако, тоже приходилось не сладко. В начале Хотинской битвы Осман II объявил, что не станет есть до тех пор, пока не падёт лагерь неверных. Теперь об этом уже не вспоминали.

18-го сентября, уже смертельно больной, гетман Ходкевич созвал совет офицеров, на котором решался вопрос: продолжать оборону или сдаваться? Было решено продолжить оборону. 24-го сентября гетман Ходкевич умер. О смерти литовского гетмана стало известно в турецком лагере. На следующий день, 25 сентября, янычары, окрылённые известием о кончине славного полководца, яростно ринулись на хотинские бастионы. При этом сам казачий гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный был смертельно ранен, а затем умер и был похоронен в Киеве. Турки раз за разом налетали и вынуждены были откатываться назад, неся огромные потери. Наконец, от решимости штурмовать крепость не осталось ничего, кроме горы трупов. Начались переговоры, которые закончились подписанием 9-го октября мирного договора. Границы оставались на старых рубежах. Это была победа, спасшая Речь Посполитую.

В Москве об этом пока не знали и 14 октября в Речь Посполитую был отправлен гонец Борняков с русским ультиматумом панам-раде. Но когда Борняков прибыл в Варшаву, там уже знали о заключении польско-турецкого перемирия. Польский ответ был поэтому составлен в исключительно грубых и провокационных выражениях, с чем русскому правительству временно пришлось примириться. Поражение турок под Хотином нанесло удар по международному престижу Османской империи и сорвало план совместного выступления против Речи Посполитой трёх стран — Турции, Швеции и Московии.

Но продолжалась война со шведами, а в казне Речи Посполитой не оказалось денег ни в 1621, ни в следующем, 1622 году, чтобы снарядить войско, способное дать шведам решительный отпор. Не было и средств на выплату жалованья, невыданного войскам, вернувшимся из-под Хотина, и в Варшаве серьёзно опасались, что они могут выйти из повиновения и организовать конфедерацию. Видя слабость Речи Посполитой, в Москве вновь стали устремлять на неё голодные взоры. Концентрация русских войск быстро стала общеизвестным фактом. Как писали воеводы из приграничных городов, «было в Вильне и в Полоцке с весны у литовских людей смятение и страхование великое». Было серьёзно обеспокоено и правительство Речи Посполитой. Уже в апреле королевич Владислав и литовский канцлер Лев Сапега нашли нужным поставить в известность коронных и литовских сенаторов об угрозе войны с Россией. У последних, находившихся в непосредственной близости от возможного театра военных действий, это вызвало особую тревогу. Если к шведам, которые готовят нападение на Жемайтию, присоединится Москва, «то придётся нам без сомнения погибнуть», — писал Льву Сапеге виленский епископ Е. Волович.

В конце мая в Великом княжестве Литовском началась выдача королевских патентов ротмистрам для набора войск, которые должны были собираться к Смоленску. Тогда же было принято решение повернуть на восточную границу часть войска, набранного первоначально для пополнения армии, стоявшей в Прибалтике против шведов. Однако к концу июня в развитии событий произошёл резкий перелом. Москва «передумала» нападать на Речь Посполитую.

Подавление в Литве православных, рассматривавшихся как возможных союзников врага — московитов — привело к восстаниям жителей Могилёва, Орши и Витебска. В 1623 году несколько тысяч жителей Витебска и окрестных крестьян по звону набата бросились к дому униатского архиепископа Иосафата Кунцевича и убили этого «ненавистного душегуба», а его труп бросили в Двину. Были перебиты и все его сторонники в Витебске. В ответ на это папа римский Урбан VIII в специальном послании Сигизмунду III написал: «Да будет проклят тот, кто удержит меч свой от крови… Итак, державный король, ты не должен удержаться от огня и меча. Пусть ересь чувствует, что ей нет пощады» (Бущик Л. П.). В Витебск была выслана королевская комиссия во главе с канцлером Литовского княжества Львом Сапегой. Комиссию сопровождали отряды конницы и пехоты. Получив сведения, что жители Витебска обратились за помощью к днепровским казакам, Сапега поторопился закончить расправу над восставшими. Поскольку позиции православия на Пинщине также оставались сильны, поэтому не случайно, что вскоре здесь появились иезуиты, призванные противостоять православным. Их в 1623 году пригласил в город пинский стольник Миколай Ельский.

В 1623 году в Пинске началось строительство коллегиума, которое растянулось на долгих 11 лет, но подарило городу красивейшее здание. Поскольку оно возводилось тогда, когда уходила в прошлое мода на архитектурный стиль эпохи Возрождения, в нём отразилось смешение стилей барокко и пришедшего ему на смену классицизма.

Вследствие всё большего разрастания клана Диковицких, ослабления чувства родства между всё более отдаляющимися Домами рода и малого достатка обедневшей шляхты села Диковичи, конфликты в её среде становились почти нормальным и совсем не редким явлением. Один из таких вспыхнул в августе 1623 года среди родственников Димитра Савича, который, правда, сам не принимал в столкновении участия. Вот как обстояло дело.

26 августа в гродский Пинский Замок из Дикович прибыл пан Степан Диковицкий и, представ перед подстаростой, принёс ему жалобу об избиении и ограблении его сыновей Ждана и Павла, случившемся за три дня до подачи жалобы (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 576, 576 об.). В поданной «протестации» сообщалось, что 23 августа, в среду, после того, как солнце опустилось за горизонт, Ждан и Павел Дзиковицкие по дороге подошли к переправе через Струмень в том месте, где река делает поворот. Будучи людьми мирными, — сообщал отец, — братья хотели только перейти реку и отправиться домой, и совсем не ожидали засады и нападения на себя со стороны сородичей. Однако у переправы их поджидали паны Тимох (Тимофей) и Ониско Феодоровичи с паном Опанасом (Афанасием) Семёновичем Диковицкие. Кроме этих троих, которые были старшими, в деле участвовали их помощники: сыновья Тимоха — Борис, Иван, Димитр и Данила, и сыновья Опанаса — Семён, Иван и Лаврин.

Нападение численно превосходящего противника на Ждана и Павла произошло неожиданно. Ониско Феодорович не стал при-менять огнестрельное оружие и ударил Ждана в голень левой ноги ножом, после чего тот стал хромать. Затем Ониско Феодорович поранил ножом палец правой руки Павлу. После этого нападавшие стали избивать братьев, в результате чего у Ждана появились на голове две кровавые раны, а правое плечо посинело и опухло. Павлу же были нанесены раны на правом предплечье и на левой руке над локтём.

Во время избиения напавшие грозили, что сейчас убьют братьев, а затем сбросят тела в реку. При этом победители заявляли, что они уже даже приготовили к выплате головщизну (штраф за убийство) за Ждана и Павла. В жалобе их отца говорилось, что от такого ужасного конца братьев спасли «добрые люди» — пан Григорий Иванович Диковицкий и подданный (крестьянин) пана Защинского — Влас Певнебы. Однако, судя по малочисленности «добрых людей» по сравнению с нападавшими, а также по далеко не смертельным ранам пострадавших, намерения убить Ждана и Павла у других Дзиковицких всё-таки не было.

Тем не менее, нападавшие не отказали себе в удовольствии ограбить избитых сородичей: у Ждана забрали 15 польских злотых, приготовленных на сбор для выкупа пленных (в Литве тогда существовал такой сбор, за счёт которого выкупали пленников, захваченных татарами во время их набегов на земли княжества) и 7 литовских грошей. Эту добычу Тимох и Ониско отнесли к себе домой, где и поделили со своими помощниками.

Чем закончилась возникшая тяжба, в документах, которые я видел, сказано не было.

12 сентября того же 1623 года король Сигизмунд издал наказную грамоту киевскому униатскому митрополиту Иосифу-Вельямину Рутскому о наблюдении за целостью пинского епархиального, монастырского и церковного имущества, поскольку пинский епископ Паисий Саховский тяжело болел и был не в состоянии надзирать за порядком в своей епархии.

29 июля 1626 года в Пинском повете опять дело дошло до судебных разбирательств с участием местных Диковицких. Был выдан позов по делу Яцка Охремовича (?) с Петром и Григорием Олешковичами, Феодором и Кириллом Костюковичами Диковицкими о разделении имения Диковичи.

В 1626 году в стенах Спасского монастыря в Кобрине прошёл знаменитый Кобринский церковный собор, где были определены основные принципы организации и деятельности греко-католической (униатской) Церкви.

В 1626—1629 годах, во время очередной войны со шведами, поляки с удивлением обнаружили, что перед ними уже не тот противник, с которым они легко расправлялись в Ливонии в начале XVII века, да и московиты, усвоившие «уроки шведского», также стали представлять более серьёзного противника, чем ранее. Это открытие стало причиной начала новых военных реформ, предпринятых королём Речи Посполитой Владиславом IV. Он попытался продолжить военные преобразования, ориентирующиеся на эволюцию военного дела в Западной Европе, начатые Ягеллонами ещё в середине XV века и затем продолженные Стефаном Баторием. Однако военная реформа Владислава IV осталась незавершённой в силу ряда причин. И главной причиной оказалось то, что набравшая большой экономический и политический вес в государстве правящая элита в лице магнатов оказалась неспособна отказаться от своих узкосословных привилегий в пользу государства. Торжество польско-литовского оружия сменилось практически при жизни одного поколения глубочайшим упадком, превратившим Речь Посполитую фактически в «проходной двор» Европы, по которому свободно «разгуливали» армии других государств.

26 сентября 1629 года было, наконец, подписано перемирие Речи Посполитой со Швецией, которым закончилась война, длившаяся между ними с начала века.

В 1630 году казачий реестр был увеличен до 8 тысяч. В том же году гетман реестровых казаков Тарас Феодорович (Трясило) возглавил очередное восстание на Украине. В том же году пинский стольник М. Ельский наконец-то вспомнил о приглашённых им в Пинск семь лет назад иезуитах, и для поселения подарил им собственный дом. Разместившись в бывшей усадьбе Ельского, иезуиты первым делом стали готовить место для возведения деревянного костёла. 19 апреля 1632 года, по смерти униатского епископа Пинского и Туровского Григория Михайловского король выдал жалованную грамоту на Пинскую епархию галицкому епископу Рафаилу Корсаку. В 1632 году здешние иезуиты получили значительное пожертвование на обустройство от нового канцлера Великого княжества Литовского Альбрехта-Станислава Радивилла, одновременно занимавшего должность пинского старосты.

Русское правительство внимательно следило за ходом внутренней борьбы в Речи Посполитой. В 1632 году в Москве стало известно о готовящемся новом восстании на Украине. И в том же году пришло известие о смерти короля Сигизмунда III. «Остатки православного дворянства сплотились тогда около Петра Могилы с целью истребовать законным путём от Речи Посполитой возвращения прав и безопасности православной церкви. Главными действующими лицами с православной стороны в это время были: Адам Кисель, Лаврентий Древинский и Воронич. Вместе с просьбою дворян и духовенства подали на Сейм просьбу также и казаки, но в более резких выражениях, чем дворяне и духовные. „В царствование покойного короля, — писали они, — мы терпели неслыханные оскорбления… Пусть уния будет уничтожена; тогда мы со всем русским народом будем полагать живот за целость любезного отечества. Если, сохрани Боже, и далее не будет иначе, мы должны будем искать других мер удовлетворения“. Такой резкий тон сильно раздражил панов, которые вовсе не хотели давать казакам права вмешиваться в государственные дела» (Костомаров Н. И.).

В связи с избранием 8 ноября 1632 года на престол сына Сигизмунда III — Владислава IV — внутри Польши началась борьба между различными шляхетскими группировками. А поскольку Речь Посполитая находилась в неприязненных отношениях с Москвой, то Владислав понимал, что расположение казаков и русского народа было чрезвычайно важно для короля и всей страны, да и вообще Владислав был сторонником свободы вероисповедания. Предоставлена была полная свобода переходить как из православия в унию, так и из унии в православие. Вместе с внутренним, осложнилось и внешнее положение Речи Посполитой. Дело в том, что Владислав, предъявляя претензии на русский престол, поставил вопрос и о своих правах на шведский трон, утерянный его отцом. Претензии нового короля вызвали возмущение русского и шведского правительств.

В декабре 1632 года русская армия подошла к Смоленску и начала его осаду. Однако обстановка под Смоленском сложилась крайне неблагоприятно для России. Наступившая зима препятствовала ведению осадных работ и снабжению русских войск боеприпасами и провиантом. Когда же под Смоленском появился Владислав IV со свежими силами, командующий русской армией воевода М. Б. Шеин вынужден был отступить, бросив почти всю артиллерию и обоз. Чтобы привлечь на свою сторону православную шляхту и запорожских казаков в войне против России, Владислав издал в 1633 году так называемые «Статьи для успокоения русского народа», которые формально узаконили существование православной церкви. Но попытка продвинуться вглубь России встретила решительное сопротивление, и король был вынужден первым предложить переговоры о мире.

В 1633 году Пинское православное братство добилось у короля Владислава IV разрешения на строительство монастыря, школы при нём и больницы. Монастырь был построен при Богоявленской церкви и назывался также Богоявленский. Однако наступление унии продолжалось, церкви опечатывались или переводились в униатскую юрисдикцию, а православные священники разгонялись. Вынужденно покинул Пинск и епископ Авраамий. На месте Лещинского монастыря, отобранного у православных, был открыт позднее питейный дом. Принудительно был переведён в унию Свято-Варваринский монастырь.

В 1634 году на берегу речки Поляновки был подписан мирный договор с Москвой сроком на 20 лет, и он, в основном, был выдержан. Владислав IV отказался от притязаний на русский престол, но все ранее занятые Речью Посполитой земли остались за нею.

Где, когда и как простился с жизнью Феодор Харитонович Диковицкий — автору неизвестно. Может быть, во время походов в Великое княжество Московское, а может и иначе. Во всяком случае, он прожил, как минимум, свыше 60 лет и, предположительно, к 1634 году его уже не было в живых. Видимо, Бог поспособствовал его внуку Димитру Савичу несколько поправить свои дела женитьбой и даровал завидное — вековое — долголетие. Овдовев, Димитр Савич Диковицкий вновь женился. Видимо, это произошло до 1634 года, когда все дети стали уже самостоятельными и завели собственные семьи. Второй женой Димитра Савича стала Параскева Дорошевна, вдова Опанаса Серницкого. А его отец Сава Феодорович уже, видимо, умер, сумев, однако, то ли что-то скопить, то ли выручить из своего предполагаемого участия в военных походах, и приобрести землю для сыновей и внуков.

В 1634 году с помощью пинского старосты Радивилла был открыт иезуитский коллегиум (средняя школа), ставший со временем центром культуры Пинска. Стоит отметить, что князь Альбрехт-Станислав Радивилл (1593—1656), много сделавший для Пинска, был плодовитым писателем и историком, писавшим свои произведения на латыни. В 1635 году король Речи Посполитой Владислав IV своей грамотой запретил Пинскому магистрату принимать в Пинск православных монахинь, которые хотели основать тут новый монастырь. Архимандрит Лещинского монастыря Елисей Пелецкий и протопоп Димитриевской церкви Феодор вместе со многими священниками за сопротивление унии были лишены сана. В 1635 году князь Альбрехт-Станислав Радивилл заложил в Пинске огромный каменный костёл святого Станислава. В этом же году король Владислав IV подтвердил городу Пинску особые права, предусмотренные магдебургским правом.

Исследователь истории ордена иезуитов Т. Блинова пишет: «До появления членов «Общества Иисуса» в Пинске не было ни одного учебного заведения. Местная шляхта вынуждена была посылать своих детей для получения образования либо в Брест, либо в Луцк. Пользуясь этим обстоятельством, иезуиты развернули не только активную миссионерскую деятельность, но и работу по созданию школ. Необходимо отметить, что здесь они быстро добились больших успехов. По данным каталогов, Пинская иезуитская школа была организована в 1634—1635 учебном году. Видимо, в этом году действовали только начальные классы. В это время быстро набиравший силу Орден иезуитов из Польши проник в Литву. Первым его главой — провинциалом — в Великом княжестве через некоторое время стал Павел Бокша герба Топор, который в 1636 году в Вильно основал костёл святого Казимира.

В 1636 году со смертью потомка великокняжеской литовской линии князя Ежи (Юрия) Збаражского прервалась прямая линия рода Збаражских. Его имущество досталось их родственникам князьям Четвертенским и ещё более близкому родственнику, происходившему от общего со Збаражскими предка — Янушу Вишневецкому. Родовой замок Збараж, собственность и влияние перешли к семейству князей Вишневецких. Среди прочего наследства Вишневецкие приобрели и владения на Пинщине. Вишневецкие и Збаражские имели один герб — Корибут. После наследования Вишневецкими, они временами даже стали именоваться, в дополнение к Вишневецким, ещё и Збаражскими, отчего перед историками появляются документы, где одно и то же лицо именуется то так, то иначе.

В 1636—1637 учебном году, сыновей местной шляхты и горожан в Пинской иезуитской школе обучали уже три учителя, двое из которых были магистрами: один — инфимы, второй — грамматики, а третий — ксёндз-профессор Лукаш Папроцкий — вёл курсы синтаксиса и поэзии». В Пинском иезуитском коллегиуме, ставшим ведущим образовательным учреждением в Полесье, большое внимание уделяялось музыкальной подготовке учащихся.

С 1638 по 1648 год ни на польской «украине», ни в Литве не было крупных мятежей и восстаний. Это десятилетие в Речи Посполитой назвали «золотым покоем», которым удалось насладиться уже десятилетиями сражавшимся шляхтичам. В это спокойное время Пинск ещё более разбогател на посреднической торговле и для окрестной шляхты, сидевшей по своим бедным сёлам в округе города, представлялся совсем другим — «великосветским» миром. Приезжая в город, сельская шляхта видела столь непохожие на деревенские избы высокие дома, внушительные, хотя узковатые и мрачные улицы. Перед гостями города открывалась роскошная выставка богатейших товаров и блестящих рыцарских доспехов в бесчисленных лавках и складах. Площадь перед Пинским замком и причалом кишела пёстрой толпой, снующей с деловым видом. Лодки на реке и огромные фуры на суше нагружены всяческими товарами — предметами вывоза и ввоза. К первым относились изделия пинских ремесленников, ко вторым — предметы необходимости и роскоши, продукты питания, потребляемые как самим городом, так и предназначенные для вывоза в более отдалённые края. Всё это, вместе взятое, представляло собой картину такого оживления и богатства, какое трудно представлялось человеку, редко выезжавшему из своего села в город.

Посполитые в 1630-1640-х годах работали на панщине по три-четыре дня в неделю, а в большинстве районов Великого княжества Литовского — по шесть дней в неделю. Кроме того, крестьяне выплачивали оброки и выполняли другие работы, не входившие в установленные дни панщины: они должны были исправлять плотины, возить из леса дрова и хворост на панский двор, прясть и чесать шерсть, отбеливать полотно и так далее. Посполитые были обязаны молоть зерно только на мельнице своего владельца и платить за помол сбор — мерочное. Также панам принадлежало монопольное право винокурения, приносившее им немалый доход.

От произвола магнатов и шляхты страдали не только посполитые, но и другие слои общества — казаки, мещане, мелкая и средняя православная шляхта. После подавления в 1637 году очередного казацкого восстания Сейм принял так называемую «Ординацию Войска Запорожского реестрового», фактически отменявшую самоуправление реестровых и лишающую казаков всех их прав и преимуществ, ранее пожалованных за помощь во внешних войнах Речи Посполитой.

В первой половине XVII века Пинск был довольно развитым культурным центром. Здесь не только существовала богатая библиотека, но и действовали школа православного братства, школа иконописной живописи. Пинск также являлся одним из центров развития музыкальной культуры.

13 октября 1639 года братья Ян и Иван-Лаврин Диковицкие, уже вполне взрослые молодые мужчины, «земяне господарские повета Пинского», присутствовали в Замке Пинском в качестве свидетелей со стороны шляхты, когда возный генерал Пинского повета Анджей Сачковский предъявлял древние документы от князей Соломерецких на введение во владение угодьями в селе Высоцке, что недалеко на северо-восток от Пинска, причта местной Успенской церкви.

Несмотря на то, что Диковицкие с введения унии перешли в лоно греко-католической церкви, некоторые ответвления от более ранних ступеней предков частично остались приверженными православию. Причём, часть прежних Домановичей теперь стала называться Домановскими. Имеется следующий документ, упоминающий и Домановских, и Кочановских (ветви Домановичей, которая произошла от Грица Богдановича Домановича, ставшего называться Качановским (Кочановским) по своему селению Качановичи, находившемуся недалеко от Диковичей): «Не менее свидетельствуют в пользу привязанности к православию местных княжеских и дворянских родов многочисленные дарственные записи их, данные православным церквам и монастырям […] Таковы […] фундушевая запись, составленная в 1640 году владельцами Пинского повета Качановскими, Защинским, Домановским и другими в пользу основанной ими в имении Местковичах, вместо забранной на унию, новой православной церкви святой Троицы» (Шпилевский П. М.). Из этого сообщения мы узнаём, что в первой половине XVII века Диковицким для того, чтобы отправиться на церковную службу, вовсе не обязательно было ехать в Пинск. В Местковичах, то есть прямо рядом с ними, имелась своя церковь, которая поначалу была православной, а затем стала униатской. Церковь эта, однако, не сохранилась, также, как и новая православная. Мне неизвестно, как выглядели обе эти местковичские церкви. Однако известно, что все сельские сооружения строились тогда из дерева и, если даже спустя столетие большая часть сельских церквей не имела пола и стояла прямо на земле, можно быть уверенным, что и церкви в Местковичах были такими же скромными сооружениями.

В 40-е годы XVII века в Пинском коллегиуме работал известный музыкант-теоретик, филолог и философ Сигизмунд Лавксмин (1596—1670), которого прославила книга «Теория и практика музыки». При коллегиумах иезуиты создавали музыкальные бурсы, где молодые бедные шляхтичи имели полное содержание, а за это должны учиться музыке, пению, игре на музыкальных инструментах и участвовать во всех церковных церемониях коллегиума, а также и в других торжественных церемониях и процессиях, школьных театральных постановках.

Полное среднее образование пинская молодёжь смогла получать с 1641—1642 учебного года. К концу первой половины XVII века в подготовке кадров для ордена иезуитов Пинск стал играть важную роль. Иезуитский монастырь находился в восточной части главной рыночной площади города. Рядом с ним размещались многочисленные торговые ряды и несколько раз в год устраивались знаменитые на всю страну ярмарки. Городские власти шли навстречу иезуитам и даже согласились несколько изменить направление улицы Озёрской, которая теперь стала огибать монастырь. На другой же стороне рыночной площади, напротив монастыря, располагался мощный Старый Замок с высокими насыпными бастионами.

В 1645 году Речь Посполитая, помогая своим союзникам-Габсбургам, направила в Германию крупный отряд казаков под командованием Богдана Хмельницкого. В этот отряд, кроме запорожцев, входили казаки с Терека, Дона и Яика. В том же году казаки Хмельницкого совместно с рыцарями Мальтийского духовно-рыцарского ордена приняли участие в битве при Дюнкерке. В 1645 году прибыл в Польшу венецианский посланник Тьеполо побуждать Польшу вступить с Венециею в союз против турок. Он обещал с венецианской стороны большие суммы денег и более всего домогался, чтобы польское правительство дозволило казакам начать свои морские походы на турецкие берега. Папский нунций также побуждал польского короля к войне. Надеялись на соучастие господарей молдавского и валашского, на седмиградского князя и на московского царя.

Историк Костомаров Н. И. писал: «Поворот всему русскому делу дан был во дворце короля Владислава. Этот король, от природы умный и деятельный, тяготился своим положением, осуждавшим его на бездействие; тяжела ему была анархия, господствовавшая в его королевстве. Его самолюбие постоянно терпело унижение от надменных панов. Королю хотелось начать войну с Турцией. По всеобщему мнению современников, за этим желанием скрывалось другое: усилить посредством войны свою королевскую власть. Хотя нет никаких письменных признаний с его стороны в этом умысле, но всё шляхетство от мала до велика было уверено и считало соумышленником королевского канцлера Оссолинского. Впрочем, последний, если и потакал замыслам короля, то вовсе не был надёжным человеком для того, чтоб их исполнить. Это был роскошный, изнеженный, суетный, малодушный аристократ. Умел красно говорить, но не в состоянии был бороться против неудач и, более всего заботясь о самом себе, в виду опасности всегда готов был перейти на противоположную сторону. В начале 1646 года польский король заключил с Венецией договор: Тьеполо выдал королю 20.000 талеров на постройку казацких чаек».

Но эти планы трудно было осуществить по причине ограниченности королевской власти в Речи Посполитой. В стране, несмотря на внешнее политическое единство, царила феодальная раздроблённость. Центральная власть была чрезвычайно слаба, зато очень сильны были влияния отдельных магнатов, которые по взаимной вражде и соперничеству шли на организацию внутренних распрей, вовлекая в свои раздоры и иностранные государства. В конечном итоге, из-за сопротивления магнатов и шляхты, все планы и договорённости короля о создании боеспособной наёмной армии и начале войны с османами оказались невыполнимыми.

Сава Феодорович Диковицкий умер ещё до 1646 года, поскольку 22 января 1646 года его родная тётя, сестра отца Любка Харитоновна, по мужу «Петровая Диковицкая», то есть жена Петра Алексеевича Диковицкого, завещала доставшуюся ей от брата и мужа четверть имения в Диковичах младшим братьям Савы — Остапу и Миколаю, а также детям самого Савы Феодоровича. Сава Феодорович в результате участия в военных делах, как автор предполагает и уже сказал выше, сумел разжиться кое-какой военной добычей, которую копил для улучшения материального положения своей семьи. Кроме того, как говорилось, Димитру Савичу перешла небольшая часть наследства, оставленного тётей его отца Петровой Диковицкой. Во всяком случае, его дети и внуки в дальнейшем вновь вели земельные споры с соседями-землевладельцами, что указывает на их несколько улучшившееся, по сравнению с временами отца Савы Феодоровича, благосостояние. Запись о передаче права собственности от Любки Диковицкой, сестры Феодора Харитоновича Диковицкого и жены Петра Алексеевича Диковицкого, была записана в судовые земские книги в таком виде: «…Перед нами, судьёй Владиславом Протасовичем, подсудком Якубом Огородзинским, писарем Филоном Годебским, урядниками судовыми земскими повета Пинского, представ самолично в суде, пани Любка Харитоновна Диковицкая, [по мужу] Петровая Диковицкая, земянка господарская повета Пинского, предъявила документ — добровольный, навечно, содержащий запись [племянникам] пану Миколаю и пану Остапу Феодоровичам, а также пану Яну, пану Роману и пану Димитру Савичам Диковицким, братанькам [внучатым племянникам] своим, на имущество, в том листе описанное, данный. […] Мы, уряд, тот лист осмотрели, и, прослушав содержание, велели вписать в книги. И слово от слова [документ] такие в себе имеет:

«Я, Любка Харитоновна Диковицкого, [по мужу] Петровая Диковицкая, земянка повета Пинского, делаю открыто и признаю этим моим листом добровольным, вечным, вырочоным (занесённым в архив?) записом, кому бы о том знать требовалось.

По смерти покойного пана отца моего пана Харитона Диковицкого, во всём имении его, лежащем в поместье нашем при селе Диковичи в повете Пинском, принадлежало мне, Любце, от брата моего покойного пана Феодора Диковицкого […] по праву посполитому, четвёртая часть того имения, которую […] брат мой пан Феодор Диковицкий при выдаче меня в стан супружеский за пана Петра Олексеевича Диковицкого, выделил из той части четвёртой мою отчистую уборь (отцовскую долю) и охендоство (владение) Белоголовское создав. Ещё и наличными деньгами, вследствие доброго расположения ко мне, дал и достаток обеспечил. А меня с оной [четверти] выпосажил (выселил), и во всём мне, Любце, за эту четвёртую часть поместья моего наследственного Диковицкого, упомянутый покойник пан Феодор, брат мой, ещё при жизни своей мне достаток устроил. Поэтому я, Любка Харитоновна Петровая Диковицкая, в то же время лист и запис мой вырочоный по закону сделала ему, пану брату моему Феодору, [и] на уряде признать должна была. Лечь за зоистым (?) как раз в это время покойника пана брата моего с того света призвала смерть. Я тот лист мой вырочоный, как в то время, так и потом аж до сего времени признать не могла. Однако, ту четвёртую часть, как покойник брат мой, а после него и сыновья его, как уже свою собственность держали. [И такое положение] аж и по сей день есть. И вот теперь братанки мои пан Миколай, пан Остап и сыновья третьего братанка моего — Ян, Роман и Димитр Савичи Диковицкие — хоть мне уже и ничего не принадлежало, по своей доброте наличными деньгами сумму с той же четвёртой части моей мне дали и заплатили и во всём достаток учинили. Поэтому я в продолжение первого листа моего вырочоного теперь ту четвёртую часть поместья моего отчизного Дикович, что мне принадлежала, так и грунты (земли) пахотные, приселенья, сенокосы с проробками, с лесами, борами, реками, болотами, с озёрами, озерищами, с ловами птичьими, звериными, рыбными, вьюнными, и со всеми входами (податями), пожитками, пространствами и принадлежностями вокруг села со всем на всём, что в себе эта четвёртая часть моя в себе имела — ничего с неё на себя саму, супруга и потомков моих и ни на кого иного всю ту часть поместья Дикович, мою отчизную четверть, упомянутым особам […], супругам, детям и потомкам их закрепляю в держание, в спокойное и вечное их владение отдаю, и перед генералом и стороной (свидетелями) шляхтой в посессию их [братанков Диковицких] уступаю. […] И никто другой из близких родных и породнённых моих […] в ту четвёртую часть поместья Дикович […] препятствий никогда создавать не может. Под зарукою тому на сторону, нарушившую [договор] — [штраф] пятьдесят коп грошей литовских с возмещением потерь и убытков. […]

Писан в Пинске в 1646 году, месяца января, 22 дня». При этом листе при печатях подписи рук со следующими словами (уже на польском языке): «прожжённая печать от пани Любки Харитоновны Диковицкой, до того листа запису Ян Воричевский, своей собственной рукой, рука Адама Защинского, прожжённая до того листа печать от особы Миколая Ширмы»» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 694, 694 об., 695, 695 об.).

В это же время Ян Ефимович Диковицкий из Дома Перхоровичей являлся униатским ксёндзом в церкви Мульчицкой Луцкого повета Волынского воеводства.