Краткая история Речи Посполитой и рода Домановичей Дзиковицких

Александр Витальевич Дзиковицкий

Эта книга охватывает период чуть больший, чем два века совместной польской и литвинской истории, течение которого федеративное «государство двух народов», как его называли,прошло период от могущества и авторитета до полного упадка, превращения в «проходной двор Европы» и, наконец, раздела между соседними монархиями.

1. НАЧАЛО «ДОМОВ» ДОМАНОВИЧЕЙ ДИКОВИЦКИХ. КОРОЛЬ СТЕФАН БАТОРИЙ. (1569 — 1586 годы)

Иль ты не шляхтич? Или шляхтич шляхтичу

не ровня? Мало, что ли, у магнатов родни

среди шляхты? […] Говорят, в других местах

больше делается между шляхтичами различий,

но там и шляхта доброго слова не стоит!

Г. Сенкевич. «Огнём и мечом».

Сигизмунд II Август, желая ознаменовать счастливое завершение «Унии» свидетельством особого уважения к учёному сословию, пожаловал с общего единодушного согласия Сейма 11 августа 1569 года профессорам единственной в государстве Краковской академии замечательную грамоту на шляхетское достоинство. На следующий день, 12 августа 1569 года, Люблинский Сейм завершил свою работу.

Заключение Люблинской унии стало важным этапом в жизни всей шляхты Великого княжества Литовского, которая только теперь была окончательно юридически уравнена во всех правах и преимуществах с польской шляхтой и своей аристократией. Князья и магнаты, прежде имевшие большое значение и державшие в своих руках всё управление, теперь были уравнены в правах с родовой шляхтой, хотя на деле, благодаря своему богатству и связям, они и в дальнейшем высоко возвышались над ней, держа в своей службе иногда целые гурьбы беднейшей шляхты. Но, с оформлением конфедерации Речи Посполитой, на оставшиеся территории Великого княжества Литовского и отсоединённые от него к Польскому королевству воеводства потекло множество польской шляхты, которая заполнила аппарат управления, стала покупать или получать поместья и ополячила здежнюю жизнь. Даже на Волыни, в этом гнезде украинского панства, княжат и магнатов, жизнь также начала быстро ополячиваться. На картинке в начале этой главы мы видим изображение тогдашней польско-литвинской шляхты.

Вместе с перенесёнными сюда польскими шляхетскими привилегиями мелкие вассалы получили давно желаемые ими западные гербы. При этом в Великом княжестве продолжал соблюдаться обычай приписываться к знамени старшего областного воеводы или полковника, а на этом знамени размещался родовой герб этого воеводы. Все на тот момент жившие потомки Сенько Домановича, как сыновья, так и внуки с правнуками, оказались приписанными к гербу Дрыя. Об этом же говорит и пометка, сделанная в «Генеалогии Дзиковицких герба Дрыя» при имени Харитона Богдановича, указывающая на 1569 год (Генеалогия Дзиковицких герба Дрыя из декрета Минского 1804 июня 18). Герб Дрыя происходил из Бургундии. В XIII веке его занёс в Польшу бургундский рыцарь Мутына, поселившийся на новой земле. Хотя есть и другой вариант: что этот герб в Польшу пришёл не напрямую из Бургундии, а через Чехию. И от имени бургундского рыцаря герб Дрыя получил и второе название — Мутына, которое со временем стало малоупотребительным. На печати 1276 года, принадлежавшей комесу Войцеху из Любенёва, присутствует изображение герба Дрыя. Первоначально в Литву герб попал после заключения в 1413 году Городельской унии между Польским королевством и Великим княжеством Литовским, но тогда польскими гербами обзавелись только магнаты.

Далеко не родственные отношения, сложившиеся между старшим в роду Домановичей и его братьями, привели к окончательному распаду клана Домановичей на отдельные «Домы», как писалось позднее, которые стали обозначаться не просто Домановичами, а с дополнительными семейными именами по месту проживания. Со временем фамилия «Домановичи» вообще отпала и отдельные «Домы» стали называться лишь дополнительными именами по месту проживания.

Таких «Домов» получилось по числу родных и двоюродных братьев четыре: 1) сын Ивана Домановича — Каленик — стал родоначальником «Дома Калениковичей», носивших позднее фамилию «Калениковичи» (недолгое время), «Домановичи Диковицкие»; 2) сын Василия Домановича — Першко — стал родоначальником «Дома Перхоровичей», носивших позднее фамилию «Перхоровичи», «Перхоровичи Диковицкие»; 3) старший сын Богдана Домановича — Харитон — стал родоначальником «Дома Харитоновичей», носивших фамилию «Диковицкие»; 4) младший сын Богдана Домановича — Костюк — стал родоначальником «Дома Костюковичей», носивших, как и потомство от старшего брата, также фамилию «Диковицкие».

Таким образом, можно сказать, вылупившись из рода Домановичей по причине как Люблинской унии, так и внутреннего расслоения, фамилия Диковицких началась в 1569 году. Такие же переименования произошли и в других ветвях рода Домановичей, а не только среди внуков Сенько Домановича. Как затем указывал в своём прошении на имя императора Александра Павловича в 1818 году один из потомков «Дома» Домановичей Перхоровичей Диковицких, «способ именоваться обычным был по местности проживания семейства» («Прошение ксёндза повета Кременецкого Никифора…"). Начав именоваться Диковицкими, прежние Домановичи получили более аристократичную, «польскую» по форме фамилию, что приобретало в глазах современников имидж большей аристократичности происхождения. В то же время, одна из ветвей рода Домановичей, шедшая от Домановичей Анцушковичей, также приняла «более благородную» форму фамилии, став прозываться Домановскими. Эта ветвь приписалась к гербу Богория. К гербу Дрыя, к которому были приписаны Домановичи Диковицкие, относились, кроме потомков знаменитого польского рыцаря Пшедпелка Копидловского, взявшего в плен в Грюнвальдской битве знаменосца крестоносцев, ещё 76 других фамилий в Польше и Литве.

Следует отметить, что большинство сохранившихся изображений гербов шляхты Великого княжества Литовского было сделано по рисункам XIX века, которые приводились в отдельных делах и генеалогических таблицах, к которым иногда придавалось и основное описание на польском или русском языках. Изображение герба Дрыя я обнаружил и в генеалогической таблице рода Дзиковицких, имеющее некоторые отличия от варианта, представленного в «Гербовнике дворянских родов Царства Польского».

Вариант герба Дрыя, присвоенный «фамилии и роду» Перхоровичей Дзиковицких, по описанию «Вывода родовитости шляхетской Дома Перхоровичей Дзиковицких», был таким: «в красном поле между двумя линиями от правого бока щита налево скошенными три камня жёлтые, на шлеме три пера страусовые». А тот вариант, который я обнаружил в Национальном историческом архиве г. Минска в Беларуси и которым пользовались Харитоновичи Дзиковицкие, к линии которых относится автор, был таким, каким он приведён на первой странице этой книги: на красном щите три золотых камня, вдоль которых две бледно-голубые линии — как бы перевитые верёвочки. Намёт синего цвета, отороченный золотыми дубовыми листьями. Шлем чёрный, в прорезях забрала — красный цвет, на шее медальон, а на шлеме корона золотого цвета. Венчают шлем три белых страусовых пера.

Следует сказать, что хотя у разных фамилий герб назывался одинаково, в каждой из них он имел отличия, позволявшие по рисунку определять принадлежность носителя герба к определённому роду, и такое положение сохранялось до «упрощений», проведённых в XIX веке геральдистами Российской империи, поглотившей Речь Посполитую и её шляхту. Мы можем говорить о существовании в XVI веке гербов уже не как знамён, объединявших шляхту в «гербовые братства», но как фамильных гербов.

Приведу примеры нескольких различных вариантов по цвету, форме и очертанию герба Дрыя (четыре изображения вверху) и отдельно образцы щитов (четыре изображения внизу) всё того же герба, закрепившиеся за отдельными фамилиями. Поскольку они приведены в чёрно-белом варианте, расскажу о них. Верхний правый герб имеет каменья зелёного цвета; верхний правый щит — весь золотого (жёлтого) цвета; нижний левый щит имеет каменья зелёного цвета; нижний правый щит — весь тёмно-красного фона и только полоски вдоль каменьев — голубые. Кроме того, на верхнем правом и нижнем левом щитах перевязь с каменьями направлена по иной диагонали, чем обычно принято.

Приведу отрывок из стихотворения неизвестного мне автора, посвящённого гербам:

Как эфемерное наследство

Даруются гербы потомкам.

Не деньги, это — только средство

Вздохнуть и вспомнить об обломках:

О битвах, подвигах и славе,

О дальних прадедах своих,

О нашей доблестной державе

И об отечествах чужих.

А на щитах — посланье предков

К нам прислано через века,

И зелень распускает ветка,

И вдаль несутся облака…

В XVI веке намёты изменили свой первоначальный вид плащиков на рыцарских шлемах на курчавые и заострённые в виде арабесок листообразные завитки орнамента. Точно такой же намёт был изображён и на гербе Богория рода Домановских, и вообще на всех шляхетских гербах этого времени.

«„С последней четверти XVI века и почти до конца века XVIII польский шляхтич относился к своему гербу как к самой драгоценной собственности, а генеалогический миф, с ним связанный, воспринимал безо всяких оговорок как фактическую историю рода“, — пишет польский исследователь И. Левандовский. Поощрение интереса к истории и символике своего герба, имевшим громадное значение, было вызвано целью не только приобрести хорошую осведомлённость о прадедах и их подвигах, которыми они заслужили право на герб, но и закрепить осознание родственных связей между многочисленными родами, их определённую иерархию по знатности и роли в государственной и общественной жизни» (Лескинен М. В.).

Следует отметить, что для шляхты Великого княжества Литовского, вошедшей теперь в состав новой конфедерации, из всех возможных тогда вариантов был выбран далеко не худший. Вместо слабеющей Литвы или набирающего силу, но деспотичного Московского государства, она стала теперь привилегированной частью общества относительно стабильного, сохраняющего гражданский мир и внутреннее единство польско-литовского государства. Шляхту привлекали в польской модели государственности гарантированные политические свободы и сословные привилегии, ограниченность королевской власти и относительная религиозная терпимость. В середине XVI века происходили кровавые религиозные противоборства в Англии, Германии и Франции, костры инквизиции в Испании и трагедия опричнины в России, и на этом фоне внутреннее положение в Речи Посполитой было довольно спокойным и уравновешенным.

Но отныне жизнь Великого княжества Литовского сильно изменилась. «Со времени соединения Литвы и Польши русское влияние в Литовском княжестве начало вытесняться польским, которое проникало туда различными путями. Одним из них служили Cеймы, на которых решались общие дела обоих союзных государств: литовско-русские вельможи, встречаясь здесь с польскими панами, знакомились с их политическими понятиями и с порядками, господствовавшими в Польше. Общие и местные привилеи постепенно сравняли литовско-русское дворянство в правах и вольностях с польской шляхтой и сообщили ему значение господствующего сословия в княжестве с обширной властью над крестьянским населением, жившим на его землях, и с влиятельным участием в законодательстве, суде и управлении» (Ключевский В. О.). После Люблинской унии в быт панов-рады и среднего шляхетства стали активно проникать польские обычаи и пристрастия. На столах всё чаще стали появляться сладости и всевозможные кондитерские изделия, по польскому примеру стали, взамен прежних напитков, подавать венгерское вино. Стало модным носить польские костюмы и говорить по-польски.

Одновременно начал меняться и национальный состав литовской шляхты. «Князья и магнаты, которые перед тем имели очень большое значение и держали в своих руках всё управление, теперь были уравнены в правах с рядовой шляхтой, — хоть на деле, благодаря своему богатству, они и в дальнейшем высоко поднимались над ней, держа в своей службе иногда целые полчища беднейшей шляхты» (Грушевский М.). В Великом княжестве Литовском произошли изменения в организации государственной жизни. По новому административному устройству Пинск был назначен поветовым городом Брестского воеводства. И, в частности, найвышейший гетман Великого княжества стал теперь именоваться великим гетманом.

Для судопроизводства в каждом повете были созданы три вида судов — гродский, земский и подкоморский. 20 ноября 1569 года в пинский земский суд был направлен и 23 ноября представлен «позов» (то есть вызов в суд) по какомуто делу Ивана Олехновича Домановича Диковицкого с Остапом, Грицем, Емельяном Перхоровичами, Харитоном Богдановичем, а также Левко и Иваном Калениковичами. Поскольку земский суд был поветовым шляхетским судом, который рассматривал уголовные и гражданские дела, а также выполнял функции нотариата, можно предположить, что речь шла об очередной формальной фиксации границ владений между представителями разных Домов рода Домановичей.

Около этого же времени Феодор Харитонович, имея от роду около 19 лет — сын Харитона Богдановича — женился и привёл на отцовский надел свою супругу. Произошло очередное уплотнение шляхты на единицу земельной площади. Две семьи стали жить под одной крышей и не за горами должны были пойти внуки.

В XVI веке на небольшой улочке в пинском предместье Каролин, ведущей начало от реки Пина, был построен огромный замок, первым хозяином которого являлся маршалок Великого княжества Литовского Ян Дольский. Именно отсюда пошло название и самой улицы — Замковая. Замок, построенный по французскому типу, стоял на земляном валу и имел форму удлинённого 4-угольника, с бастионами по углам. Перед замком шёл 9-метровой ширины ров с подъёмным мостом, по внешнему его краю — дополнительная оборонительная стена, а в ней — ворота. Бойницы и бастионы были сделаны из камня. Внутри вала шёл подземный ход высотой 2 метра и шириной 90 сантиметров, где имелись небольшие углубления для доступа воздуха и света. Из подземного перехода можно было попасть на бастионы. Въездные ворота замка фланкировались огнём из двух бастионов. Замок хорошо просматривался со стороны реки.

После образования Речи Посполитой её магнаты значительно увеличили свои владения на землях «украины» и Литвы. Группируя вокруг себя буйную шляхту, магнаты держали в страхе местное население, совершали набеги, или, как их называли, наезды, на города и сёла, подвергали их грабежу и разорению. В бывшие украинные воеводства Литвы, перешедшие непосредственно к Польше, сильно ускорился процесс проникновения польских евреев. Основное население здесь было православное крестьянство, долго имевшее различные вольности и свободное от податей и воинственные казаки. Теперь же началась польской шляхтой при содействии евреев интенсивная колонизация малонаселённых земель. При этом евреи, привлекаемые на Украину её естественными богатствами и польскими магнатами, заняли заметное место в здешней хозяйственной жизни. Служа интересам землевладельцев и правительства, евреи навлекли на себя ненависть населения. Евреи арендовали не только различные отрасли хозяйства панов, но также и православные церкви, налагая пошлины даже на крещение младенцев.

В 1569 году в Великом княжестве Литовском появились первые представители Ордена иезуитов, прибыв в Вильно по приглашению епископа Валериана Протасевича. Борьбу с протестантством иезуиты вели главным образом в интеллектуальной сфере деятельности — в образовании и воспитании молодёжи, а также при помощи здравоохранения. В том же году в Вильно была открыта двухклассная иезуитская школа. В 1570 году в столице Литвы иезуиты открыли коллегиум из пяти классов.

В 1570 году, когда ему было 13 лет, молодой воспитанник кальвинистов Лев Сапега (будущий великий канцлер Литвы) стал студентом Лейпцигского университета, где затем в течение ряда лет изучал историю римского и церковного права, античную философию, прежде всего — труды Платона и Аристотеля, хроники средневековых историков, трактаты теологов-схоластов, после чего вернулся на родину.

В то самое время, когда Польское королевство и Великое княжество Литовское объединились в федеративное государство Речь Посполитую и угасала королевская династия Ягеллонов, около 1570 года в семье Феодора Харитоновича Домановича Диковицкого родился старший сын, которого назвали Савой. В дальнейшем у него появились братья Остап и Миколай и все они были, как и родители, окрещены православными. Дети вместе с мамой и папой жили на участке земли, которым владел в Диковичах их дедушка Харитон Богданович Доманович.

О жизни Савы Феодоровича Домановича Диковицкого в истории сохранилось очень мало, почти нет никаких сведений. Во всяком случае, мне не представилось с ними встретиться. Хотя, возможно, в Национальном Архиве Беларуси в Минске в деле о роде Дзиковицких и есть возможность почерпнуть какие-то сведения, но для этого нужно уметь читать на старопольском и старобелорусском языках.

Средневековые восточнорусские княжества были самостоятельными государствами. Дух свободы Новгорода московскому царю удалось сломить только в 1570 году. Чтобы предотвратить переход вольного города под юрисдикцию Великого княжества Литовского, Иван Грозный уничтожил его население. В реке Волхов было утоплено 50 тысяч жителей. Вечевой колокол, как символ права новгородских граждан самим решать свои дела, был снят и подвергнут казни — у него вырвали язык. По «новгородскому делу» многих казнили и в Москве. Хранителя печати Ивана Висковатого подвесили вниз головой и отсекали от его тела куски, как от мясной туши. Казначея Никиту Фуникова попеременно обливали то кипятком, то ледяной водой, пока с него не слезла кожа, «как с угря».

В том же, примерно, году семья сына Феодора подарила Харитону Богдановичу Диковицкому первого внука Саву, затем появились Остап и Миколай. Вероятно, были и внучки. С этого времени разросшееся семейство Харитона Богдановича совершенно обеднело и почти не отличалось по уровню дохода от окружающих крестьян.

В 1570 году в имении гетмана Р. Ходкевича в Заблудове печатники П. Мстиславец и И. Феодорович издали Псалтырь, что было значительным событием в культурной жизни Литвы. Естественно, Лев Сапега после возвращения на родину не обошёл вниманием деятельность печатников, которая для того времени была весьма редким ремеслом.

Король Сигизмунд-Август последнее время жизни провёл окружённый наложницами, которые его грабили, и колдуньями, которых он призывал для восстановления сил, потерянных от невоздержанности. Когда у него спрашивали, отчего он не займётся нужными для государства делами, он отвечал: «Для этих соколов (так он называл женщин) ни за что взяться не могу». Одна из его любовниц, 20-летняя Барбара Жизавка, в 1570 году родила 50-летнему королю дочь, тоже Барбару, которую он признал, а её матери подарил 20.000 дукатов.

* * *

Хотя теперь к войне Литвы против России присоединилась Польша, Иван Грозный также получил союзника, заключив мир с крымцами. Соглашение предусматривало, что хан Девлет-Гирей не будет совершать набегов на Московию, и потому царь распорядился снять с южной границы большую часть регулярных войск и направил их в Ливонию. Чтобы отвлечь Москву от Ливонии, правительство Сигизмунда II Августа не оставляло попыток рассорить своих противников. В 1571 году его старания увенчались успехом: крымский хан нарушил договор с Иваном Грозным, отрядами конницы прорвал ослабленную границу, обошёл заслоны, стоявшие вокруг Москвы и сжёг её. Нашествие Девлет-Гирея нанесло огромный ущерб Московскому государству. Сотни тысяч людей были либо убиты, либо уведёны в полон, множество городов и селений были разорены и опустошёны. В то же время, убедившись в неспособности опричного войска противостоять внешнему врагу, Иван Грозный ликвидировал саму опричнину и казнил её самых виднейших деятелей.

Однако это не слишком помогло Речи Посполитой. Несмотря на то, что Сигизмунд II Август, как и его отец, был весьма начитан и образован, всемерно поощрял развитие науки и искусств, нравы, царившие в государстве, не способствовали победам. Вот что об этом писал бежавший из России от Ивана IV Грозного на литовскую Волынь князь А. М. Курбский: «Здешний король думает не о том, как бы воевать с неверными, а только о плясках, да о маскарадах; также и вельможи знают только пить, да есть сладко; пьяные они очень храбры: берут и Москву и Константинополь, и если бы даже на небо забился турок, то и оттуда готовы его снять. А когда лягут на постели между толстыми перинами, то едва к полудню проспятся, встанут чуть живы, с головною болью. Вельможи и княжата так робки […] что, послышав варварское нахождение, забьются в претвёрдые города и, вооружившись, надев доспехи, сядут за стол за кубки и болтают со своими пьяными бабами; из ворот же городских ни на шаг. А если выступят в поход, то идут издалека за врагом и, походивши дня два или три, возвращаются домой, и что бедные жители успели спасти от татар в лесах, какое-нибудь имение или скот — всё поедят и последнее разграбят» (Богуславский В. В.).

Общешляхетское объединение в Великом княжестве Литовском в XVI веке достигло степени осознания единства в рамках одного сословия. М. В. Лескинен писал: «Этому способствовало такое специфическое выражение шляхетской общности, как „соседство“, которое усиливало значение родственных и родовых связей в сословной консолидации шляхты, а также делало семью важным элементом „структуры соседств“. Так формировался специфический государственно-политический строй Польского государства, называемый „шляхетской демократией“».

Из светских произведений, которые читали в Литве в XVI веке, можно упомянуть немного. Прежде всего — это знаменитая «Александрия» в нескольких редакциях, повесть про Трою, Бову-королевича. Единственной сатирой, которая сохранилась от XVI века, является «Промова каштеляна Мелешка», в которой рисуется современный автору быт панства и придворных кругов.

Духовный мир шляхты был тесно связан с историей её, шляхты, происхождения. В качестве идеологии сословия была теория «сарматизма», то есть особого от всего остального населения Речи Посполитой происхождения шляхты от воинственного кочевого народа сарматов, покорившего когда-то местное население. Как следствие особо пристального внимания к своим корням, знание истории своих дальних и более близких предков было обязательным: оно давало главное обоснование добродетелей шляхтича, присущих ему от рождения. Причём, многие роды возводили своё происхождение к античным героям, закрепляя это в гербах.

В Великом княжестве Литовском было введено заимствованное из Польши деление должностных лиц по степеням и занимаемым должностям, причём все чины были разделены на государственные, придворные и земские. Установилось высшее сословие двух степеней, в духе подражания Польше: 1) из католических священников и мирских сановников с общим названием «сенаторы», из которых назначались воеводы, канцлеры, гетманы и другие высшие государственные должностные лица; 2) из прочих лиц благородного происхождения с общим названием «шляхта».

В Польше, а теперь и в Великом княжестве Литовском, шляхетское достоинство приобреталось только двумя способами: по праву рождения или пожалованием. Шляхтич по праву рождения, то есть потомственный, передавал свои права и состояние законной жене, независимо от того, из какого она была сословия, и законнорожденным детям и потомкам обоего пола. Пожалование шляхетства до правления короля Стефана Батория производилось королём или великим князем, и подтверждалось выдаваемыми за его подписью привилеями.

В 1571 году иезуиты приняли активное участие в ликвидации последствий чумы в Вильно. Даже противники иезуитов признавали, что действовали они с полной самоотверженностью, тогда как многие духовные лица, включая церковных иерархов, покинули город, опасаясь заразы. События эти немало способствовали росту влияния и авторитета Ордена иезуитов в литовском обществе. Продолжалась война Литвы с Московией. Обе стороны стали готовиться к генеральному сражению.

Проект создания реестрового казачества был выдвинут ещё в 1524 году, при правлении великого князя литовского и короля польского Сигизмунда I, который впервые поручил организовать казаков на государственную службу. Но из-за недостатка финансовых средств проект этот тогда не состоялся. Теперь, в преддверии большой схватки с Московией, хотя денег попрежнему в казне было крайне мало, о проекте вспомнили вновь. Сигизмунд II Август 2 июня 1572 года подписал соответствующий универсал. Коронный гетман Ю. Язловецкий нанял для службы первых 300 казаков. Они давали присягу на верность королю и должны были, находясь в полной боевой готовности, отражать вторжения татар на территорию Речи Посполитой, участвовать в подавлении выступлений крестьян, восстававших против панов, и в походах на Москву и Крым.

Реестровые казаки, в отличие от остальных, считавшихся холопами, были приравнены к безгербовой шляхте (без политических прав). Реестровики именовали своего главу гетманом, на что, однако, до потери Малороссии не соглашалась польская корона, упорно именуя его официально «Старшим Войска Запорожского». Согласно универсалу, реестровые казаки освобождались от уплаты налогов, получили независимость от местной администрации и имели самоуправление со своим «казацким старшиной». Первым назначенным старшиной был шляхтич Ян Бадовский. Реестровикам было определено право и на землевладение. Первым землевладением был город Трахтемиров в Киевском воеводстве с монастырём и землями до Чигирина, который был своеобразной столицей реестровиков. Здесь размещались зимние квартиры, арсенал, госпиталь и приют для бессемейных инвалидов. Реестровым казакам также были предоставлены клейноды — хоругвь, бунчук, булава и печать. Оплата за службу производилась деньгами и одеждой. Официально они стали называться Запорожским Войском, в противовес Запорожской Сечи (Запорожскому Низовому Войску), для Польши юридически не существовавшей, так как Сечь располагалась до 1735 года на территории Крымского ханства автономной республикой. Таким образом, образовалось два казачьих центра: один в Запорожской Сечи, считавшейся очагом свободного казацкого движения, второй в Трахтемирове, базе реестровых казаков, ушедших на службу к польскому королю.

Но Сигизмунду-Августу так и не удалось увидеть результатов своей подготовки к войне. 7 июля 1572 года польский король простудился и скончался в тот же день. В эпоху Возрождения, когда для устранения противников часто использовался яд, смерть Сигизмунда-Августа многим казалось делом рук агентов московского царя.

После смерти последнего польского короля из династии Ягеллонов в королевской казне даже не нашлось денег, чтоб заплатить за похороны, не нашлось ни одной золотой цепи, ни одного кольца, которые должно было надеть на покойника. Но не только от характера короля Сигизмунда-Августа зависело внутреннее расстройство страны. Жажда покоя, изнеженность, роскошь овладели сенаторами. И эта жажда покоя, отвращение от войны оправдывались политическим расчётом — не давать посредством войны усиливаться королевской власти. Причём, во внимание не принималось даже положение Речи Посполитой, государства континентального, окружённого со всех сторон могущественными соседями.

После смерти короля призрак Барбары Радивилл поселился среди родовых камней Несвижского замка, получив имя «Чёрная Дама». На глаза людям он показывался в чёрных одеждах в знак траура по несчастной любви. Обитатели замка считали, что привидение Чёрной Дамы предупреждает хозяев-Радивиллов, если им угрожает какая-нибудь опасность, война или болезнь.

Поскольку Сигизмунд II Август мужского потомства не оставил, в стране началось двухлетнее «бескоролевье» и феодальная анархия. Слабые попытки литовцев вернуться после смерти короля к вопросу о возвращении Великому княжеству Литовскому от Короны земель Волыни, Брацлавщины и Киевщины не увенчались успехом — не в последнюю очередь из-за позиции украинских магнатов, которые заботились прежде всего о своих сословных интересах.

В 1570-х годах, когда Иван Семёнович Доманович умер, род Домановичей Диковицких теряет своё значение в местной жизни и отступает на задний план. Старший сын Ивана Семёновича — Каленик — оказался незаметен на фоне общественной жизни этого периода. Упадок влияния рода Домановичей Диковицких во всех его четырёх «Домах» на жизнь Пинщины был обусловлен не только выдвижением других семейств, но и внутриклановыми причинами. Древнее феодальное право, предполагавшее выделение отдельных владений каждому из сыновей, вступало в противоречие с интересами рода в целом. Возникали ссоры и споры о «неправильной распашке» родовых земель и вообще о границах земельных наделов наследников. Несмотря на то, что во всех Домановичах Диковицких текла общая кровь, но, как это случается даже среди родных братьев, нравы у всех были разные. Одни легко воспламенялись, другие были более спокойными, одни шли к своей цели напролом, другие медлили. Во время охоты одни из Диковицких предпочитали выслеживать зверя, проводя целый день в засаде, другие загоняли его и убивали. Под стать главам разных семейств рода, разнились и нравы внутри этих семейств. Разделение рода на четыре отдельные ветви как раз и позволило в будущем составителям генеалогических таблиц изобразить род Диковицких в виде четырёх родственных «Домов». В определении о происхождении рода Дзиковицких от 1804 года так об этом и говорилось: «…свидетельствовали за привилегиями от Королей Польских и Великих Князей данными, с коих-то Каленика, Першка, Харитона и Константина, родоначальников Дзиковицких, когда многочисленное в четырёх сих Домах разродилось потомство» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901). Однако споры между представителями разных Домов, изредка доходившие даже до стычек и избиений других, более дальних родственников, стали не столь уж и редкими. И при этом противники продолжали носить одну общую фамилию!

Судьба престола Речи Посполитой имела большие последствия для судьбы Речи Посполитой. В стране столкнулись интересы двух стремившихся к европейской гегемонии королевских Домов: австрийских Габсбургов, предложивших в качестве кандидата на польский трон сына императора Священной Римской империи Максимилиана II Эрнста, и французской королевской династии Валуа, выдвинувшей кандидатуру принца Генриха Анжуйского. Тогда в полной силе проявилось нерасположение литовских магнатов к полякам. Многие из литовских панов с целью отделить Литву от Польши хотели даже выбрать московского царя Ивана Грозного или его сына. И этот вариант поддерживала не только литовская, но и часть польской шляхты, надеявшаяся таким избранием покончить с засильем магнатов. Об этом уже начал вести переговоры литовский писарь Гарабурда, но царь колебался.

В это время на ведущую роль в государстве выдвинулся белзский староста, владевший по наследству имением Замостье (Замосць), Ян Замойский герба Елита. Свою молодость Замойский провёл «не среди одного порохового дыма», как он сам выразился, а в школах Франции и Италии, получив там утончённое классическое образование, которым он славился между современниками. Талантливый от природы Замойский скоро завоевал себе известность не только в своём отечестве, где за ним рано установилась репутация отличного администратора и юриста, но и в Западной Европе. В образованных европейских кругах Замойского считали врагом иезуитов и, следовательно, поборником свободы совести, называли его «новым Демосфеном, героем дел военных и мирных, жрецом Феба и Марса». Падуанская академия избрала его своим ректором.

Популярность Замойского была необыкновенна: он своим красноречием на Сеймах мог обворожить толпу шляхты, а своей справедливостью и неподкупной строгостью, в сочетании с разумной осторожностью, был идолом в глазах солдат. Шляхта смотрела на Замойского, как на своего представителя, ни один из магнатов не пользовался таким расположением шляхетства, как он. Во многом благодаря сплочению шляхты в 1572 году её сеймики стали собираться не по воеводствам, как было ранее, а по поветам, что усилило позиции на них именно мелкой шляхты.

В начале 1573 года был принят закон о «вольной элекции», по которому шляхта получила право выбирать короля польского и великого князя литовского, которым она пользовалась до последних дней Речи Посполитой. Этим самым был изменён государственный строй. Шляхта, возглавляемая Яном Замойским, добилась права участия в выборах нового короля и выступила в предвыборной борьбе решающей политической силой. Отныне поляки и литвины, при сохранении «должности» короля, перешли к почти республиканскому типу правления. Принцип шляхетской демократии, «можновладства», выборности короля, положенный в основу новой государственности, подчёркивал значение человеческой личности. Каждый крупный шляхтич чувствовал себя политической персоной, не считаться с которой не может ни король, ни представители своей же сословной группы. Отсюда независимый характер поведения польского шляхтича, его самоуверенность и надменность.

Пока австрийский гонец Паули договаривался с Иваном IV об избрании своего кандидата на престол Речи Посполитой с целью её дальнейшего расчленения между Московией и Австрией, в воеводствах прошли выборные сеймики по избранию послов на выборный Сейм. В мае 1573 года в Кракове Сейм избрал королём Речи Посполитой французского принца Генриха Анжуйского из династии Валуа.

В том же году Иван Грозный женился пятым браком на Марии Долгорукой. Но на другой день, подозревая, что до него Мария уже была с кем-то, царь повелел посадить её в колымагу, запряжённую дикими лошадьми, и пустить в пруд, где несчастная и погибла. Как-то Иван Грозный, играя в шахматы со своим придворным прорицателем, вдруг спросил его, может ли тот предсказать его, царя, будущее. Прорицатель достал свой хрустальный шар, долго молча смотрел на него, а потом произнёс: «Вижу я, как умрёт от твоей руки твой старший сын. Вижу, как умрёшь ты сам и два демона унесут твою душу. Вижу, как рухнет всё, что ты создавал, и само государство окажется поверженным». Разгневанный таким ответом, Иван Грозный ударил прорицателя серебряным кубком в голову и убил его… В июне 1573 года, ещё не зная об избрании нового польского короля, московский царь обсуждал с посланником Империи возможность объединения России и Литвы. В Литве заговорили об избрании московита на опустевший трон. Склонялись к царевичу Фёдору, но и сам Иван Грозный не исключался.

Избранному королём Речи Посполитой французскому принцу Генриху Валуа, воспитанному при дворе, где король пользовался огромной властью, польско-литовские магнаты и шляхта выдвинули ряд условий, известных как «Генриховы артикулы». Артикулы подтверждали принцип свободной элекции (избрания) королей. Король был обязан регулярно каждые два года созывать Сейм. Без согласия Сейма король не мог ни объявлять войну, ни заключать мир, ни созывать «посполитое рушение» (всеобщее феодальное ополчение). При короле состояла постоянная сенатская Рада. Отказ короля от исполнения своих обязательств освобождал феодалов от повиновения ему. В Сейме решения могли приниматься лишь при наличии единогласия всей посольской избы, представлявшей шляхту. Любой депутат нижней палаты мог воспрепятствовать принятию решения, хотя бы за него голосовали все остальные депутаты. Это был так называемый принцип «либерум вето», ставший впоследствии одной из причин крушения всего государства. Хотя Генрих отказался подписать эти «артикулы», они всё же вошли в практику политической жизни Речи Посполитой. Также в 1573 году Сейм принял закон, согласно которому даже самый захудалый шляхтич, убивший крестьянина, не являлся преступником и не подлежал наказанию. С этих пор во многих усадьбах магнатов не только в Литве, но и на отделённой от неё Украине были установлены виселицы, символизировавшие полную власть панов над их подданными.

Об обстановке на границе с Московией, которая, обманувшись в своих планах в отношении польского престола, внимательно и заинтересованно следила за событиями в Речи Посполитой, регулярно с декабря 1573 года писал вестовые записки оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский. До сентября следующего года он направлял гонцов к панам-раде Великого княжества, к пану трокскому, воеводе виленскому и к королю. 18 февраля 1574 года был торжественно отпразднован въезд в Краков в качестве польского короля Генриха Валуа. В этом же году должность пинского старосты занял выходец из местной шляхты Лаврин (Ваврынец) Война.

Вместе с герцогом Анжуйским в Польшу приехал увязавшийся за ним придворный куртизан и поэт лёгкого нрава Филипп Депорт. Но правление нового короля в Речи Посполитой оказалось кратковременным. В XVI веке польский трон не был синекурой. Должность монарха была очень ответственной, а жизнь властителя — и тяжёлой, и рискованной. Соотечественники требовали от короля эффективного управления, но при этом он должен был считаться с настроениями подданных. К тому же во Франции неожиданно умер старший брат Генриха Валуа король Карл IX, при котором происходили затяжные гражданские войны и случилась известная под именем Варфоломеевской ночи резня протестантов-кальвинистов (гугенотов). Французский престол стал вакантным. Мать Генриха, вдовствующая французская королева Екатерина Медичи, вызвала сына из Кракова в Париж.

Насмотревшись на польские республиканские порядки и сравнив их с положением королей Франции, в июне 1574 года, пробыв на польском троне всего около четырёх месяцев, Генрих Валуа решил бежать из Польши. Его придворному поэту Филиппу Депорту Польша тоже не понравилась и, уезжая на родину, он написал стихотворение «Прощай, страна вечного прощания!». Ранним утром Генрих выехал из королевского замка Вавель на коне, подаренном ему паном Тенчинским, главным его доброжелателем и агитатором при польском дворе, и ускакал от своих недавно обретённых подданных в направлении Парижа.

«В погоню за любимым королём бросились паны сенаторы. Кричали, возмущались: „То не король, ему бы только вольту танцевать!“. Вольта — канкан шестнадцатого века. Крестьяне, люди грубые, отыгрались на королевском секретаре Пибраке. Тот поджидал Генриха в часовне, но беглый король в заполохе проскакал мимо. Пибрак бросился в лес, попал в болото. Крестьяне стали его гонять камнями, как подстреленную утку. Через пятнадцать часов референдарий Чарнковский воротился из неудачной погони и выручил секретаря. В Польше восстановилось мутное бескоролевье. Литва всё больше утверждалась в своём враждебном отношении к полякам. Всплыли обиды унии. Генриху вновь назначили — вернуться к осени. Никто не верил в возвращение. Теперь из претендентов на престол остались Эрнест Австрийский и Иван Васильевич либо царевич Фёдор» (Усов В.).

Забегая вперёд, следует сказать, что, возможно, бегство Генриха Валуа из Польши избавило её от ещё больших неприятностей, поскольку этот явный вырожденец своим поведением на троне умудрился привести Францию на грань распада. Через год после занятия французского престола умерла любовница Генриха принцесса де Конде. Эта смерть его буквально подкосила. Король стал носить траурные чёрные одежды, отделанные маленькими черепами из серебра и слоновой кости, а затем участвовать в процессиях флагеллантов, сохранившихся со времён Чёрной смерти. К королю присоединились многие придворные и даже глава французской церкви кардинал Лотарингский. Бичевания последний избежал, но, прогулявшись босиком в промозглую рождественскую погоду, простудился и умер. Но главным развлечением трансвестита-короля Генриха и его фаворитов-миньонов был бисексуальный разврат, кутежи и потасовки с горожанами.

А Иван Грозный, учитывая, что сын германского императора также претендует на польский престол, предложил снять свою кандидатуру с польского трона, но при этом отдать ему Литву, как «вотчину его матери Елены Глинской». Новый элекционный Сейм был назначен на 10 мая 1575 года в Стенжице. «Все понимали важность Стенжицы. Решалась судьба Польши и Литвы, избирался не просто король, а направление политики ближайших десятилетий во всей Восточной Европе. На выборы короля шляхта явилась с пушками. Не сразу договорились, где их оставить. Капризное беспокойство шляхты объяснялось ещё и тем, что никто не знал твёрдо, на ком остановить выбор: на цесаревиче Эрнесте или Иване Васильевиче. В Стенжице стало опасно жить. Шляхта носила кольчуги под жупанами. Сейм развалился, как гнилое яблоко. Выборы короля были отложены на осень» (Усов В.).

«В Варшаве в ноябре 1575 года собрался Сейм. К московскому гонцу Ельчанинову, давно уже прибывшему с приветствием от царя Генриху по случаю его избрания и собиравшемуся уже возвращаться домой, ночью тайно пришёл радный пан, жмудский староста, и стал просить, «чтобы Государь прислал к нам на Литву посланника своего доброго, и писал бы к нам грамоты порознь с жалованным словом: к воеводе Виленскому грамоту, другую ко мне, третью к пану Троцкому, четвёртую к маршалку Сиротке Радивиллу (сыну князя Миколая Радзивилла Чёрного), пятую ко всему рыцарству…". Царь понимал выгоды своего избрания, но гордость не позволяла пойти против своего царского достоинства: он считал польский королевский титул ниже своего царского. Поэтому он ограничился обещанием прислать больших послов, но принимал меры к избранию австрийского эрцгерцога Эрнста или его отца, Максимилиана II, надеясь за свою поддержку получить от него подтверждение на владение Ливонией…» (Богуславский В. В.). К тому же намерения царя шли вразрез с желаниями большинства магнатов и шляхты Речи Посполитой: Иван IV требовал, чтобы Польша и Литва навечно соединились с Русским государством и польский трон был признан наследственным в «династии Рюриковичей». Кроме того, он требовал отказа Речи Посполитой от Ливонии и Киева, соглашаясь взамен вернуть Полоцк. Эти условия были отвергнуты, так как магнаты опасались не только ослабления своих позиций в русско-польско-литовском государстве, но и повторения Грозным в Речи Посполитой его опыта борьбы с удельно-княжеской оппозицией. В 1575 году правительство Ивана Грозного продолжало вести тайные переговоры с императором Священной Римской империи Максимилианом II, стремясь обеспечить с его стороны поддержку своим планам расторжения Люблинской унии и расчленения Речи Посполитой.

Пока шли переговоры с Веной, турецкий султан потребовал от польского Сейма снять кандидатуру Ивана IV на польский трон. Прибывший в Польшу посол султана Амурата предложил полякам для избрания 3 кандидатуры: сандомирского воеводу Яна Костку, шведского короля Юхана III или 42-летнего седмиградского (венгерского) воеводу Стефана Батория. Вопреки уверениям царя, Москва интриговала и против Батория, и против эрцгерцога Эрнста.

В конце 1575 года австрийским дипломатам удалось договориться с польскими сенаторами о провозглашении польским королём императора Максимилиана II, но возмущённая шляхта, во главе которой стоял Ян Замойский, поддержала турецкого кандидата — воеводу Стефана Батория. Стефан Баторий, или, как его называли литвины, Степан Батура, происходил из старинной венгерской фамилии, сын воеводы, в юности обучался в Падуанском университете в Италии, ректором которого в то время был польский вельможа Ян Замойский, с которым тогда, видимо, возникли у него дружеские отношения, скреплённые браком Замойского на сестре Батория — Гризельде. Своё требование султан подкрепил высылкой к границам Польши 100-тысячного войска. В Варшаве воцарилась паника. В начале 1576 года шляхта на Сейме провозгласила королём 54-летнюю Анну Ягеллонку с тем, чтобы выдать её за Стефана Батория, который сразу же дал согласие на брак и корону. Он присягнул на верность полякам и пообещал привести из Венгрии своё войско и отвоевать у московского царя обратно всё то, что было им захвачено в Ливонии и Литве. В Польше оказалось два короля. Стефан быстро двинулся с крупным отрядом к польской границе. В апреле он торжественно въехал в Краков, где ему подчинился примас, короновавший его. Затем было совершено бракосочетание с Анной Ягеллонкой. Иван IV остался недоволен этим обстоятельством и писал Максимилиану II письма с предложением совместных вооружённых действий против Речи Посполитой. Однако германский император не мог решиться. Тем не менее, в стране началась междоусобная борьба, которая не прекратилась даже со смертью в октябре 1576 года Максимилиана II. Короля Батория признали Литва и Великая Польша. Пруссия подтвердила свои вассальные обязательства в Торне. Лишь Гданьск не признал короля и взбунтовался, «доверяя своим башням и рвам». Несмотря на мужественную защиту горожан, Гданьск был взят, и Стефан Баторий стал после этого именоваться «паном польской Венеции». Пока в Речи Посполитой решался вопрос о замещении королевского трона, московиты в Ливонии овладели городами Перновом, Гельметом, Эрмесом, Руэном, Пуркелем, а в Эстляндии захватили Гапсаль с его округом.

«Останавливая свой выбор на мало кому известном Стефане Батории, поляки полагали, что он будет следовать их желаниям. Однако мало кто предполагал, насколько быстро он приберёт к рукам всю власть в королевстве. Проявляя непреклонную настойчивость и беспощадную жёсткость, Стефан Баторий немедленно приступил к самому ревностному занятию государственными делами. Когда взбунтовалась часть днепровских казаков, он приказал казнить их десятками и, как передавали, разрубать трупы на части. В Стефане Батории и его главном помощнике Яне Замойском царь Иван Грозный встретил противников, которые вскоре сумели не только лишить московского самодержца всех плодов прежних победоносных походов в Ливонию и Литву, но и поставили Россию в самое критическое положение.

Стефан Баторий говорил лишь по-венгерски и на латыни и вовсе не собирался изучать язык своих подданных. Со своей престарелой супругой Анной Ягеллонкой он считал достаточным вести все разговоры через переводчика. Будучи по натуре воином и страстным охотником, Стефан Баторий вёл простой для своего положения образ жизни. По словам Валишевского, «выражая сочувствие протестантизму в Семиградии, он был ярым католиком в Польше; он устроил так, что избирательному Сейму его представлял арианец Бландрата. После же избрания в короли советниками его стали иезуиты»» (Богуславский В. В.).

23 июня 1576 года вышел королевский универсал, выделивший гусарию в отдельный род тяжёлой конницы. Крылатые гусары предназначались практически исключительно для таранных атак в сомкнутых боевых порядках на больших аллюрах. Этим они резко отличались как от европейской кавалерии, всё более склонявшейся к ведению дистанционного боя с использованием огнестрельного оружия, так и от московской, татарской и турецкой, по старинке отдававшей предпочтение луку и дротику перед всеми остальными видами оружия. В результате усилий Стефана Батория и накопленному в многочисленных сражениях опыту, в Речи Посполитой была создана высокоэффективная военная машина, прекрасно зарекомендовавшая себя в сражениях как с русскими, татарами и османами, так и со шведами, имевшими тогда самую профессиональную и опытную армию в Европе. Преобразование армии обеспечило более чем полувековое — с конца XVI по середину XVII веков — политическое и военное превосходство Речи Посполитой над её соседями в Восточной Европе.

Находясь на стыке Запада и Востока, будучи самой восточной страной мира католицизма, поляки и литовцы (в особенности первые) ощущали себя форпостом цивилизации на границе с миром варваров, к которым они относили не только турок и татар, но и московиты в глазах польско-литовских католиков были схизматиками и варварами. Это обстоятельство в немалой степени способствовало формированию к XVII веку идеологии «сарматизма», ставившей Речь Посполитую едва ли не в центр Вселенной. Не последнюю роль в становлении такой идеологии сыграли многочисленные и блестящие победы польско-литовского оружия, одержанные на протяжении большей части XV — XVII веков.

8 июля 1576 года, по смерти православного пинского и туровского епископа Макария Евлашевского, в Варшаве была выдана королевская жалованная грамота на епископию протопопу Дмитровской церкви Пинского замка Кириллу Семёновичу Терлецкому. В результате длительного проникновения в Речь Посполитую идей реформации общество оказалось идеологически разнородным. «Ересь взяла такую силу, что когда Стефан Баторий вздумал было ограничить её распространение и стеснить реформатов, то раздался сильный протест, во главе которого стал заслуженный и маститый еретик Евстафий Волович, наивысший канцлер литовский […]. Если в Литовском княжестве так сильна была ересь среди католиков, то с неменьшею силою распространялась она среди православных Литвы и Волыни» («Очерк деятельности князя А. М. Курбского…").

В 1576 году московские войска вторглись в Речь Посполитую и даже захватили Гродно. Отвоевать его смогли только с помощью войск князя-протестанта Юрия Радивилла. После этого на весь период правления короля Стефана город Гродно стал его постоянной резиденцией. Продолжая свою политику на подчинение Прибалтики, Иван Грозный в январе 1577 года направил под город Ревель армию в 50 тысяч человек. Неудачный исход осады этого города дал другое направление огромным силам, собранным в Эстляндии: царь лично направился на Ливонию, которой тогда управлял гетман Ходкевич. Московское войско захватило почти все города. Так что вся Лифляндия, за исключением округи города Риги, оказалась во власти московитов.

Как мы уже говорили, Стефан Баторий, вступая на престол, обещал вернуть Литве все земли, отвоёванные у неё ранее русскими царями, и собирался исполнить своё обещание. Но, несмотря на свою жёсткую политику, Стефану Баторию долго ещё пришлось преодолевать многочисленные препятствия, чинимые ему его своевольными и не привыкшими к дисциплине подданными. Всё это требовало времени, да к тому же новый король и не торопил его, готовя армию к продолжительной войне и собирая для этого средства. О своих новых подданных король говорил: «Несмотря на храбрость, поляки — народ суетный, упорства в них нет, труду предпочитают развлечения… Задору много […], а для действий ни желания, ни сил недостаточно» (Лескинен М. В.).

Некоторое время Баторий был осторожен в политике. «В 1577 году, узнав о походе Ивана Грозного в польскую часть бывшей Ливонии, он ограничился лишь упрёком в его адрес в том, что московский царь, послав „опасную грамоту“ для проезда в Москву „больших“ польских послов с целью их участия в мирных переговорах, без объявления войны начал захватывать польские владения в Ливонии» (Богуславский В. В.). Иван IV, не принимая всерьёз нового польского короля, высокомерно отвечал на это, в назидательном тоне советуя не вмешиваться Стефану Баторию в дела Ливонии. Подозревая короля Магнуса в желании передаться на сторону Речи Посполитой, царь сурово обошёлся с титулованным королём ливонским и взял с него новую присягу на верность.

«Большие» послы от Стефана Батория прибыли в Москву в январе 1578 года, но переговоры с ними зашли в тупик: в упоении от своих успехов в Ливонии царь потребовал для заключения мира, кроме Лифляндии, ещё Курляндию и Полоцк, а также Киев, Витебск и Канев. Послы обиделись, и 25 марта 1578 года была составлена «перемирная грамота» лишь на 3 года.

В начале 1578 года ливонский король Магнус, как только русская армия выступила из Ливонии обратно к Пскову, прервал всякие связи с царём и удалился с женой Марией Владимировной в курляндский город Пильтен. В феврале 1578 года на Варшавском Сейме после обсуждения вопроса о том, с каким из неприятелей начинать военные действия — с Крымом или с Москвой, было решено воевать с последней. Между тем русские потерпели сильное поражение: 20-тысячная рать, осадившая Венден, захваченный врасплох немцами, была наголову разбита соединёнными силами шведов и поляков, успевших заключить союз против царя Ивана.

Ян Замойский стал в 1578 году коронным канцлером Речи Посполитой. Одновременно он являлся предводителем шляхты, советником короля и одним из главных организаторов военных походов против Русского государства. Чтобы как следует приготовиться к вторжению в русские пределы, Стефан Баторий затянул переговоры о мире почти на год, в течение которого московское войско потерпело ряд чувствительных поражений в Ливонии. Баторий оказался весьма деятельным правителем и очень хорошим полководцем.

С 1578 года пожалование шляхетства по гражданской линии предоставлено было только Вальному (Общему) Сейму. Оно осуществлялось обнародованием фамилии и внесением её на основании постановления Сейма в акты, входившие в собрание законов (Volumina Legum). Пожалование шляхетства по военной линии было предоставлено гетманам, но с последующим утверждением Вальным Сеймом. При этом выдавались привилеи. Пожалованный шляхетским достоинством подданный Речи Посполитой назывался «новым шляхтичем» или «скартабелем», а выданная ему грамота — «нобилитацией», иностранец назывался «индигеном», а выданная ему грамота — «индигенатом».

Все должности в Речи Посполитой можно было разделить на четыре степени. Первую, высшую степень, занимали сановники, входившие в состав министерств, а также члены Сената. Вторую степень составляли государственные и придворные чины в столицах. Третьей степени соответствовали придворные звания в воеводствах. К четвёртой степени относились гродские и земские должности по судебной и полицейской части. Занимать все перечисленные должности могли только: 1) древние родовые шляхтичи, заслуженные мужи и притом соотечественники или местные жители и 2) поместные владельцы, то есть имеющие вотчинное земское имение в пределах того воеводства, в котором они назначаются или избираются в служебную должность.

Несмотря на противодействие магнатов, которые вообще опасались продолжительных войн, дававших возможность королям усилить своё значение, Баторий получил средства на ведение войны и таким образом смог претворить свои планы в исполнение. Одни только литовские паны до самого конца войны с Иваном Грозным не могли избавиться от своей подозрительности к королю и нерасположения к полякам, что в особенности обнаружилось при сборах к третьему походу и во время псковской осады.

В 1578 году, чтобы увеличить свои военные силы, польский король завёл по венгерскому образцу так называемую «выбранецкую пехоту». Предполагалось, что служить в ней будет держатель каждого двадцатого лана в королевских сёлах, местечках и городах. Хотя выбранецкая пехота и появилась лишь на исходе XVI века, но была преемственно связана со старым институтом — шляхетским ополчением (посполитым рушением). Полностью проект не был реализован и число выбранецких ланов достигло лишь пары тысяч. Однако при этом сплошь и рядом оказалось, что на одном выбранецком лане сидело по нескольку семейств. И это было ярким свидетельством всё большего размножения мелкой и даже средней шляхты, приводящего к их общему имущественному оскудению, что касалось, в частности, и рода Домановичей Диковицких. Отсюда становится более понятным как выражение «род наш древний, но захудавший», так и его причины.

В сентябре 1578 года король Стефан Баторий издал указ под названием «Соглашение с низовцами». Количество реестровых казаков увеличилось до 500 человек. Но рост казацкого штата нисколько не убавлял заштатного казачества. Этих «нелегальных казаков» местные правители и паны старались обратить в «поспольство», то есть крестьянство. Двуличное отношение к ним правительства поселяло в заштатных озлобление и приготовляло из них взрывчатую массу, легко разгоравшуюся в пожар, как скоро у неё являлся расторопный вожак. Между тем на нижнем Днепре свивалось казацкое гнездо, в котором украинское козацтво находило себе убежище и питомник, перерабатывавший его в открытые восстания. То было Запорожье (Ключевский В. О.).

Кроме выбранцов и реестровых казаков, в армии Речи Посполитой появилась легковооружённая и щегольски обмундированная кавалерия, получившая название улан. Такое название они получили от татар. Уланские части, лёгкие, мобильные, быстрые, способные наносить сокрушающий удар молниеносным кавалерийским наскоком, вызвали восхищение военных специалистов того времени и вскоре получили распространение в армиях ведущих стран Европы.

Осадная московская артиллерия летом 1579 года прибыла в Псков. Отсюда вместе с большим войском во главе с царём её собирались перевезти к Колывани (Ревелю), безуспешная осада которой московитами слишком уж затянулась. В это время к находившемуся в Новгороде царю прибыли его послы Карпов и Головин, ездившие ранее к Баторию, и привезли известие о решении февральского 1578 года Сейма о начале войны с Москвой. Почти сразу за ними прибыл гонец от Стефана Батория, пославшего царю «взмётную грамоту» с объявлением войны. Вслед за этим король с сильным войском перешёл русскую границу. Лев Сапега, проявив незаурядный патриотизм, не только принял участие в этой войне, но и сформировал на собственные средства свою хоругвь. Многие советовали королю идти прямо на Псков, заняв который, он бы оседлал единственный путь из Москвы в Ливонию. Однако Баторий сначала пошёл к Полоцку, 16 лет назад захваченному Москвой и контролировавшему пути, шедшие из Московии в Литву, Ливонию и на среднее течение Западной Двины.

У Стефана Батория было 40 тысяч конницы и 15 тысяч пехоты. При короле находился перебежавший к нему от Москвы датский полковник Георг Фаренсбах, поведавший о секретах царского командования. Папа Григорий XIII прислал королю в подарок драгоценный меч вместе с благословением на успешную борьбу с «врагами христианства», как он тогда называл московитов. Баторий весьма искусно выбрал местом сбора своей армии небольшой город Свир, откуда он мог идти как на Полоцк, так и на Псков, что окончательно запутало Ивана IV относительно дальнейших намерений поляков. Царь полагал, что коли война идёт из-за Ливонии, то Баторий направится туда, и потому из 60 тысяч человек, которыми государь располагал в Ливонии, он значительную часть войска отправил за Двину, в Курляндию. Между тем Стефан Баторий из Свира быстро направился к Полоцку и в начале августа осадил его, не дав времени на дополнительное укрепление города, обнесённого лишь деревянной стеной.

В 1579 году один из богатейших и просвещённейших вельмож на Украине гетман князь К. К. Острожский, сын К. И. Острожского, разгромившего московитов под Оршей в 1514 году, помогал королю Стефану Баторию в его войне с Иваном Грозным. В то время, как оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский опустошал Смоленскую землю, Острожский разорил землю Северскую до Стародуба и Почепа и подошёл к стенам Смоленска. Командуя собственной хоругвью и проявив личное мужество, наилучшим образом зарекомендовал себя в войне этого года Лев Сапега.

29 августа 1579 года венгерские наёмники Стефана Батория со смоляными факелами бросились к стенам Полоцка и подожгли их. Вскоре Полоцк был взят, большая часть его жителей погибла или сдалась в плен. Вслед за Полоцком был зажжён и взят Сокол, затем Красный, Нищардо и остальные 3 крепости, построенные здесь московитами. Получив известие о потере Полоцка и Сокола, Иван Грозный отступил с главными силами внутрь страны и сделал попытку к мирным переговорам. А 18 октября 1579 года Филону Кмите Чернобыльскому была выдана жалованная королевская грамота о возведении старосты в звание литовского сенатора с титулом воеводы смоленского.

В 1579 году римский папа Григорий XIII пожаловал иезуитскому коллегиуму в литовской столице Вильно статус академии, уравняв его в правах с Краковским университетом. Её первым ректором стал выдающийся гуманист своего времени, член Ордена иезуитов литвин Пётр Скарга. 10 марта 1580 года король выдал жалованную грамоту Раине Войновой (вероятно, жене пинского старосты Лаврина Войны) о предоставлении ей в пожизненное управление православного девичьего монастыря святой Варвары в Пинске со всеми «отчинами, угодьями и доходами».

В июне 1580 года Иван Грозный отправил к Стефану Баторию послов князя Сицкого и думного дворянина Романа Пивова с предложением заключить мир, но король теперь и не думал об этом. Он получил подмогу от брата из Трансильвании и набрал пехоту из крестьян королевских имений Речи Посполитой (драбов-выбранцов), которые лучше наёмных солдат годились для перенесения трудностей военного времени. Для московитов положение дел было очень серьёзно: неизвестно было, откуда последует удар. Приходилось растягивать войско, посылая полки и к Новгороду, и к Пскову, и к Динабургу, и к Смоленску. Кроме того, необходимо было оберегать южную границу от татар и северную от шведов.

Король Стефан направился в Чашники — городок на реке Улле, где сходились дороги из Великих Лук и Смоленска. Одни советовали королю идти к Смоленску, другие к Пскову. Но король имел ввиду крепость Великие Луки, имевшую важное стратегическое значение. Владея этим городом, можно было одной армией удерживать неприятеля от покушений со стороны Пскова на Ливонию, и со стороны Смоленска на Литву. Для московитов же Великие Луки служили опорным пунктом, откуда обыкновенно рассылались отряды для военных действий с немцами и поляками. В Чашниках король провёл смотр армии. Войска получили приказание переходить на другой берег Уллы по узкому мосту, а король занял место у самого входа на мост, так что ни один солдат не мог ускользнуть от его взгляда опытного воина. Сперва проходила конница, отличившаяся ранее под Гданьском и Полоцком. Всадники, кони, вооружение были безукоризненны. Затем следовали новосозданные выбранецкие войска, между которыми шёл отряд пеших и кавалерии, выставленный на собственные средства Яна Замойского.

Из Чашников король направился к Витебску, а Замойский после невероятных трудностей пробрался через леса и болота к Велижу, важной московитской крепости на Двине. Взятие этого города-крепости подробно описано в «Дневнике второго похода Стефана Батория на Россию», который вёл староста ковальский и бродницкий пан Лука Дзялынский. Военные неудачи побудили московского царя искать посредничества папы римского, который своим влиянием мог побудить Речь Посполитую согласиться на мир. С этой целью 28 августа от царя в Рим отправился Истома Шевригин в сопровождении Феодора Поплера. Русскому послу было поручено предложить папе Григорию XIII план объединения всех христианских государей против неверных, чем подавалась папе надежда позволить в России католическую пропаганду. Кроме того, посол мог обещать право свободного проезда через Россию в Персию для итальянских купцов, что для римского двора было весьма важно, так как с купцами обыкновенно отправлялись католические миссионеры.

После взятия крепости Великие Луки король велел итальянскому инженеру восстановить и укрепить её снова и оставил в ней сильный гарнизон. Стефан Баторий, выполнив одну из главных задач нынешнего военного похода, то есть овладев Великими Луками, отправился в Варшаву хлопотать о продолжении военного налога на два года с тем, чтобы начать новый поход. За ним последовали русские послы, которым было поручено договариваться о мире. Продолжать же военные действия король поручил гетману. Взятие мощной крепости, какой являлось тогда Заволочье, высоко укрепило авторитет гетмана Замойского, как военного деятеля. В том же 1580 году литовский шляхтич Лев Иванович Сапега получил должность секретаря Великого княжества Литовского.

В это время Польша, как по географическому положению, так и по условиям жизни стоявшая ближе, чем Русь, к Западной Европе, находившейся в зените духовного возрождения, по уровню образованности была выше Руси и русское шляхетство Великого княжества Литовского, естественно, подпало под её цивилизующее влияние. В польской и литовской Руси долгое время не было никакой литературы, кроме официальных бумаг, писанных на языке, который свидетельствует о постоянно увеличивавшемся влиянии и господстве польского языка. Таким образом, в XVI столетии сложился особый литвинский русский письменный язык, представлявший смесь древне-славянско-церковного с народными местными наречиями и польским языком. Польские слова, выражения и обороты стали входить и в местный простонародный язык. Вместе с тем начали проникать в местное высшее общество польские нравы и воззрения.

Зимой польские летучие отряды взяли Холм и выжгли Старую Руссу, а в Ливонии вместе с перешедшим на их сторону бывшим ливонским королём Магнусом опустошили Юрьевскую волость. У герцога прусского и курфюрстов саксонского и бранденбургского король Баторий занял значительные суммы денег на организацию нового военного похода в Московию. С русской же стороны были приняты меры, особенно для обороны Пскова, в котором царь приказал собрать огромные запасы оружия и провианта. По польским известиям в этом городе было конницы около 7 тысяч, пехоты с теми из жителей, которые могли помогать войскам, — около 50 тысяч, и столько же городского населения.

Пользуясь войной, ряд городов Речи Посполитой выторговал у короля кое-какие льготы. В частности, 12 января 1581 года от короля Стефана Батория город Пинск получил свой герб «в красном поле золотой лук» и магдебургское право. По этому праву горожане освобождались от ряда сельских повинностей — заготовки сена, выделения подвод и других, — которые они исполняли до этого вместе с крестьянами волости. Также горожане освобождались от суда и власти государственных служебных лиц. При этом жители Пинска имели право вольно иметь броварни и котлы к ним для производства мёдов, пива и горилки. За пожалование магдебургского права король обязывал жителей города построить гостиный дом для приезжих купцов.

В 1581 году Иван Грозный вынужден был отступить из Литвы. В феврале этого года царские послы Сицкий и Пивов вели в Варшаве переговоры с королём, но Баторий отверг все их предложения и те уехали назад. Королевский гонец Держек отправился в Москву с охранной грамотой для новых царских послов и с требованием от имени Батория всей Ливонии, Велижа, Усвята, Озерища, а за возвращение России Великих Лук, Заволочья, Ржева и Холма — уплаты 400 тысяч червонных золотых. Шведский король Юхан III Ваза, давний противник Ивана Грозного, под влиянием побед Батория также вступил в войну с Москвой. В конце февраля 1581 года посланные полгода назад и прибывшие наконец в Рим послы Ивана Грозного были приняты римским папой. Папа согласился на предложения царя о посредничестве в заключении мира между ним и Баторием, соблазнившись возможностью распространить католичество на Московию. В конце мая римский папа назначил для дела примирения между царём и королём и для начала католицизма в России искусного и хитроумного 47-летнего уроженца Мантуи иезуита Антонио Поссевина, который вскоре выехал на восток.

26 марта 1581 года жена Стефана Батория королева Анна Ягеллонка на Сейме в Варшаве официально переуступила свои наследственные права на часть доставшихся ей земель. В частности, она передаёт по дарственной записи, среди других городов, и Пинск, доставшийся ей от королевы Боны. Инвентарь на эти земельные владения был передан земскому послу Сейма, «канцелярскому писарю» его королевского величества в Великом княжестве Литовском Льву Сапеге. В этом году Лев Сапега занял пост высочайшего писаря (подканцлера) Государственной Канцелярии Великого княжества. С его именем связано создание в 1581 году трибунала Великого княжества Литовского, в котором отныне рассматривались апелляции на решения судов низшего уровня.

20 июня 1581 года князь «Бельский советует королю не доверять Иоанну, хотя бы он даже уступал всю Ливонию — он как змея в траве. Нужно, чтобы сам король ехал принять земли и чтобы сам [великий московский] князь [Иван Грозный] поклялся. Бельский сообщил также, что князь разослал шпионов, которых немало в Литве и которым приказано причинять всевозможный вред, как только король поедет. На этой неделе нескольких из них казнили. На пытке они сознались, что хотели после отъезда короля поджечь Вильно, а затем искать случая убить самого короля. Они сказали также, что князь послал их 15 человек». («Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию (осада Пскова)»).

Выступая в поход на Псков, Баторий собрался было идти прямо к Новгороду, поскольку получил известие, что тамошние служилые люди готовы перейти на его сторону. 1 июля 1581 года король прибыл в Дисну, а затем в Полоцк. Многие в польском лагере, боясь трудностей нового похода, желали мира. Даже секретарь королевской канцелярии ксёндз Станислав Пиотровский, автор «Дневника последнего похода Стефана Батория…", до последней минуты надеялся на близость мира с Московией, боясь трудностей военной кампании. К тому же добавлялись происки литовских панов, старавшихся создать королю трудности. Из-за такого тайного противодействия энергии Батория и Замойского, войска собирались крайне медленно. Но надежды сторонников мира с Москвой не сбылись: Иван Грозный, убедившись в намерении Стефана Батория воевать во что бы то ни стало, прислал с королевским гонцом Держком письмо, наполненное укоризнами и резкими оскорблениями лично короля. Баторий не остался в долгу: его канцлер Замойский сочинил и отправил Ивану IV обширное письмо, которое по резкости и грубости выражений далеко превзошло послание Ивана Грозного.

Польская армия на этот раз двинулась к Полоцку, имея ввиду осаду Пскова, поскольку взятие этого города отдавало бы в руки поляков всю Ливонию. В лагере под Полоцком король решил вместо коронного гетмана Мелецкого сделать новым гетманом канцлера Яна Замойского. В этом звании, проявив в полном блеске свои военные таланты, Замойский в дальнейшем оказал огромные услуги Речи Посполитой как в войне с Московией, так и со Швецией. Овладев по пути городом Остров, Стефан Баторий во главе 100-тысячного войска 26 августа подошёл к Пскову. Однако на этот раз русские не были застигнуты врасплох и сумели подготовить одну из самых мощных своих крепостей к обороне. Хотя армия Батория состояла из отборных отрядов, далеко опередивших русских в военном искусстве, этот третий поход короля оказался не самым успешным. Началась долгая осада города.

Используя военную ситуацию, в 1581 году в Запорожскую Сечь явился знатный пан из Галиции, бесшабашный авантюрист Самуил Зборовский, чтобы подбить казаков к набегу на Москву. Скучавшее от безделья и безденежья казацкое рыцарство с радостью приняло затею пана и тотчас выбрало его в гетманы. На походе казаки сами приставали к нему, допытываясь, когда, Бог даст, воротятся они из Москвы в добром здоровии, не найдётся ли у него ещё какого дела, на котором они могли бы хорошо заработать. «Набеги на соседние страны назывались тогда на Украйне „казацким хлебом“. Ни до чего другого, кроме добычи, казакам не было дела, и на речи Зборовского о преданности королю и отчизне они отвечали простонародной поговоркой: пока жыта, поты быта — до той поры живётся, пока есть чем кормиться» (Ключевский В. О.).

Как писал В. В. Богуславский, под Псковом «весь сентябрь и октябрь поляки, немцы, венгры и прочие безуспешно пытались сломить упорство осаждённых, но на этот раз успех не сопутствовал польскому королю. Между тем погода портилась; наступила глубокая осень и начались морозы. 2 ноября Баторий повёл свои войска на новый штурм, который, однако, опять закончился неудачей». В этот день было решено бросить осаду, войску собраться для зимовки в лагере под городом, а королю уехать на очередной Сейм в Варшаве, оставив командование на гетмана Замойского.

Одновременно и запорожский гетман пан Самуил Зборовский был вынужден отказаться от грабежа Москвы, и предложил казакам взамен Москвы поход на Персию. Казаки из-за этого переругались между собой и чуть не убили самого Зборовского.

Упорная оборона Пскова заставила польского короля отказаться от своих дальнейших планов и заключить в 1582 году перемирие с русским правительством в Запольском Яме на 10 лет. По условиям этого перемирия сохранялась старая государственная граница. В результате Ливонской войны Ливония была разделена между Польшей и Швецией. А это значило, что московские войска напрасно потеряли годы усилий в попытке овладеть этой территорией.

В годы Ливонской войны основные военные действия велись на территории северной и восточной Литвы, где преобладало православное население. Перебитые московскими войсками местные жители (а потери с обеих сторон были колоссальными) обусловили усиление здесь позиций католицизма. Православная элита Великого княжества Литовского переходила в католичество не сразу, а «переболев» реформацией в виде арианства или кальвинизма: Сапеги, Кишки, Радивиллы. При этом никто из некогда православных магнатов и шляхтичей обратно в православие не возвращался.

20 июля 1582 года в Гродно была подписана королём Стефаном Баторием судная грамота в отношении земянина Пинского повета Михала Тенюки. Дело в том, что Тенюка захватил в селе Неньковичи «полчетверта дворища с людьми и со всими их пожитки», бывшими в собственности Пинской епископии. Ранее пинский земский суд уже выносил решение о незаконности захвата, но Тенюка продолжал стоять на своём. И только после королевского подтверждения судебного решения захваченное имущество было возвращено епископу Кириллу Терлецкому.

4 октября 1582 года в соответствии с указом папы римского Григория XIII в католических государствах вместо юлианского календаря (введён Юлием Цезарем в 46 году новой эры) был введён новый (григорианский) календарь, и следующий после 4 октября день приказано было считать 15 октября. Вместе с другими государствами на этот календарь перешла и католическая Польша. Однако в Литве сложилась ситуация, при которой одновременно действовали два исчисления — новое (или католическое, римское) и старое (или православное).

В 1583 году в Литве вспыхнула междоусобица между магнатами — «Домашняя война» между Янушем Радивиллом и семейством Ходкевичей из-за слуцкой княжны Софии Олелькович. Кобринские старосты, помогавшие Радивиллу, доставили ему наскоро собранное вспомогательное войско из шляхты. Такими же войсками пользовались и Ходкевичи. В условиях междоусобицы в 1584 году староста пинский и кременецкий князь Януш Корибутович Збаражский устроил разбойный набег на церковь Заложенья Святого Духа, принадлежавшую подстаросте пинскому Льву Войне Воронецкому. Тогда же пинский епископ Кирилл Терлецкий подал королю жалобу на князя Збаражского, дополнительно пожаловавшись на то, что тот прекратил выдачу доходов на епископию. Но дело затянулось на годы и продолжало длиться даже после смерти епископа Кирилла, вскоре умершего.

Со смертью Ивана Грозного в 1584 году король Стефан Баторий строил новые планы по окончательному подчинению и покорению Московии. В беседе с посланцем римского папы Антонио Поссевино король Речи Посполитой заявил, что он завоюет Московию за 3 года, после чего перенесёт боевые действия на земли черкесов и грузин, заключит союз с Персией и тем самым вынудит турок-османов отказаться от захватов в Европе. В более дальних планах у короля был поход на Константинополь.

В это время Домановичи Диковицкие, несмотря на разделение на отдельные «Дома» во главе с Калеником, Першком, Харитоном и Костюком, всё-таки сознавали свою близкородственную общность. Диковицкие имели общие покосы и совместно пользовались зимой сеном, запасённым летом для корма скота. И в спорах с более дальней роднёй в лице Анцушковичей Домановичей Местковицких они выступали совместно. В связи с этим любопытно следующее происшествие, зафиксированное документами.

Зимним днём 21 января 1586 года Харитон Богданович и другие Домановичи Диковицкие, занимаясь сельскохозяйственными работами, подверглись нападению Анцушковичей Домановичей. Диковицкие подали «протест» в пинский земский суд, выдвигая на первое место общий интерес Диковицких. В земских книгах была сделана следующая запись:

«В роки (то есть хроники, архив) судовые земские, о трёх королях Святоримских, перед нами, урядниками (то есть администраторами) земскими повета Пинского судьёй Гурином Фурсом и подсудком Михайлом Романовичем Дольским, предстал собственной персоной в суде земянин господарский повета Пинского пан Иван Мартинович Диковицкий (неясно, по какой линии родства он относится к остальным Диковицким, кто был его дед и прадед). Он сообщил и принёс жалобу сам от себя и от имени родственников своих — земян господарских повета Пинского Першка Васильевича, Харитона и Костюка Богдановичей, Шостаковича, Каленика Ивановича и Прона Кирилловича Диковицких — на земянина господарского повета Пинского пана Ивана Анцушковича Домановича Местковицкого: «Сегодня, в году нынешнем 1586 по римскому календарю, месяца января двадцать первого, во вторник, когда [Диковицкие] на сенокосе своего собственного урочища на Осниках своё сено из стога брали, и уже восемь возов этого сена нагрузили, то тогда пан Иван Анцушкович Доманович Местковицкий сам лично и с сыном своим Есьцом, и с другими многими помощниками своими с ручницами, сагайдаками, с рогатинами, с киями и другим различным боевым оружием, приехали сильным гвалтом […]. Сыновей моих, Ивана Мартиновича, по имени Степан и Федько Ивановичи Диковицкие, избил и нанёс сильные раны. От этих ран сын мой Федько неизвестно выживет ли. И всех нас, которые там на тот час сено брали, [Иван Анцушкович] от коней и от возов гвалтом поотбивал и семеро коней наших с упряжью и хомутами побрал и пограбил. А именно: у сыновей моих взял и пограбил коня, шерстью бурого, купленного за пять коп и за двадцать грошей и другого коня, шерстью рыжего, доморослого (то есть выращенного дома, не купленного), за которого давали мне восемь коп грошей литовских. А у Першка Васильевича взял и пограбил сверспу (ещё не жеребившуюся кобылу) вороную, доморослую, за которую ему предлагали три копы грошей. А у Проня Кирилловича взял и пограбил сверспу шерстью вороную, купленную за две копы грошей. У Олешка Костюковича (в генеалогической таблице он не указан) взял и пограбил кобылу шерстью палевую, купленную за три копы грошей. У Каленика Ивановича взял и пограбил сверспу шерстью рыжую, купленную за полтрети копы грошей (то есть всего за 10 грошей). У Костюка Богдановича взял и пограбил коня шерстью палевого тесмистого доморослого, за которого давали ему девять коп грошей. При этом взятии и ранении тех панов и забирании тех коней наших исчезло у сыновей моих:

— У Федька — сермяга чёрная, купленная за полкопы грошей, шапка, подбитая [мехом], купленная за восемь грошей, пояс с мошною (кошельком) и с ножами. В мошне было грошей семьдесят, а за ножи было дано три гроша.

— А у Степана пропала шапка, подбитая [мехом], купленная за восемь грошей и три сокера, купленных по шесть грошей».

И просили нас о [предоставлении им] возного для осмотра последствий гвалта и ранения сыновей своих. И мы ему на то придали возного повета Пинского Феодора Михновича Шоломицкого, а потом назавтра, того же месяца января 22-го, в среду, встав перед нами в суде возный повета Пинского Феодор Шоломицкий устно сообщил, и того сообщения своего письменный документ под своей печатью дал для записи в книги судовые земские в следующих словах: «Я, Феодор Михнович Шоломицкий, возный повета Пинского, сообщаю сим моим документом, что был на деле у земян господарских повета Пинского — у Ивана Мартиновича, у Першка Васильевича, у Каленика Ивановича и у Харитона Богдановича Диковицких. Итак, в году теперешнем 1586, месяца января 21 дня, по показу и объяснению этих земян Диковицких на сенокосе в урочище, ими называемом Осники, [я] видел семь стоящих возов сена, а восьмой воз с сеном на метанку звернённый (повёрнутый к месту погрузки сена). И на том же сенокосе возле звернённого воза видел кровь свеженакапанную. А потом по показу Ивана Мартиновича видел в доме его в селе Диковичи на голове сына его Федька рану, кием ударенную, кровавую, и очень опасную. С той же правой стороны в голове другая рана — битая, синяя, вспухшая, а слева в голове видел третью рану, кием нанесённую, синюю и вспухшую. А на левой руке большой палец ударен до синевы и рука вспухла. А на другом сыне его — Степане Ивановиче — видел до крови избитые обе челюсти, а на левой руке на большом пальце до крови сбит щиколотов (сустав?).

И как те вышепоименованные земяне Диковицкие мне сообщили, сегодня, во вторник, когда [они] на том своём сенокосе на Осниках сено брали и уже возов восемь из стога наметали, то земянин господарский повета Пинского Иван Анцушкович Доманович Местковицкий сам лично, с сыном своим Еськом и с другими названными помощниками своими приехав, […] от тех возов […] [Диковицких] поотбивали. А при мне, возном, в то время [свидетельской] стороной были земяне господарские повета Пинского Конон Васькович Диковицкий и Сава Кириллович Островский»» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 700, 700 об., 701).

Лев Сапега с 1586 года получил в дополнение к своим многочисленным поместьям во владение значительный город Литвы — Слоним. В самый разгар приготовлений короля к московской кампании, на ведение которой он получил благословение римского папы Сикста V — 12 ноября 1586 года — Стефан Баторий скоропостижно скончался в Гродно от простуды, а скорее всего, как были уверены многие, от яда. Поскольку причина смерти короля была не ясна, итальянские придворные врачи произвели вскрытие тела Батория, но так и не смогли ничего выяснить. Потомства Стефан не оставил.