История шляхты на осколках Речи Посполитой

Александр Витальевич Дзиковицкий

После разделов Речи Посполитой между Россией, Пруссией и Австрией на территориях стран-подельников оказалось многочисленное польское шляхетство – сословие воинов. Поэтому вплоть до возрождения польской государственности происходили регулярные польские восстания, ядром и движущей силой которых была польско-литовская шляхта.

2. ВОССТАНОВЛЕНИЕ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ НЕ СОСТОЯЛОСЬ. (1812 — 1830 годы)

…в отличие от немцев, испанцев, итальянцев

и прочих, поляки на войну с Россией шли весьма

охотно и были полны радужных надежд.

Рыжов В. А. «Польские войска в Русском

походе Наполеона 1812 года».

В это время на польских землях, захваченных по разделам Речи Посполитой Россией, а теперь освобождённых французами, шло государственное строительство. Но Бонапарт на освобождение литовских крестьян от власти панов так и не осмелился, наоборот, он приказал высылать команды для наказания мятежников. От крестьян же требовал рекрутов и денег на создаваемое литовское войско.

15 августа в Витебске Наполеон отмечал свой день рождения. «Властелина вселенной» осыпали комплиментами. На лучших зданиях вывешивались портреты императора с надписями на польском языке: «Вся твердь земная празднует: сегодня родился Тот, кто принизил горделивых и освободил слабых» и «Всемогущий справедливый Бог проявляется в Наполеоне».

На малой родине рода Дзиковицких 19 августа 1812 года в городе Пинске был принят «Акт присоединения к Генеральной конфедерации жителей Пинского повета». Вот его текст: «Мы, обыватели Запинского и Пинского уездов, получив от его светлости князя Шварценберга, главнокомандующего австрийскими вспомогательными войсками, Акт Генеральной конфедерации Варшавского Сейма, будучи проникнуты чувством святой любви к Родине, с полнейшей сердечной радостью присоединяемся к Генеральной конфедерации Варшавского Сейма.

Великие слова сказаны в этом Акте. Польское королевство восстановлено, и польский народ снова объединён в одно тело. Они возлагают на всех поляков непременную обязанность осуществить это и безгранично посвятить делу их жизнь и имущество. Ныне мы дети, возвращённые нашей Матери-Родине, мы спасены от ига неправого плена непобедимым оружием Величайшего Героя мира. В наших жилах течёт та же кровь, которая оживляла наших предков, победивших многие народы; в нас не угасло то же мужество, одухотворённые которым храбрые полки наших прадедов не отчаивались в судьбе родины в самые трудные времена.

Двадцатилетняя неволя нисколько не притупила в нас народного духа. На голос, побуждающий нас спасти Родину, мы спешили все. Мы несём весь пыл нашей души на соединение с жителями Варшавского герцогства для выполнения святейших предначертаний Генеральной конфедерации. Клянёмся Богу именем Великого Героя, святым именем Родины пред лицом Неба, всего мира, Европы и наших соотечественников: не отступать ни на шаг от святейших предначертаний Генеральной конфедерации, воспользоваться всеми средствами для выполнения общего дела воскресения нашего народа и всецело посвятить себя защите Родины.

Желая передать настоящий Акт Совету Генеральной конфедерации Варшавского Сейма, согласно пункту 5 Польской конфедерации избираем делегатами: князя Карла Любецкого, бывшего пинского маршала, и Яна Гжымалу-Любаньского, бывшего председателя Главного Суда Минской губернии, которые останутся в конфедерации и будут выразителями наших чувств и рвения наших сердец».

Великое княжество Литовское в считанные месяцы обзавелось 20-тысячной армией во главе с князем Ромуальдом Гедройцем. Литовская армия в конечном виде составилась из пяти пехотных и пяти кавалерийских полков, трёх егерских батальонов, а также жандармерии, национальной гвардии и особого татарского эскадрона Мустафы Мирзы Ахматовича.

Наполеон, уговариваемый поляками, которые понимали, что, пока Российская империя не признает отказа от ранее захваченных польско-литовских территорий, возрождения Речи Посполитой им не видать, принял непростое для себя решение о начале похода против Российской империи. Владелец несвижского замка князь Доминик-Иероним Радзивилл также вступил в армию Наполеона. В своих мемуарах, написанных позднее в ссылке на острове Святой Елены, Наполеон писал, что главные ошибки своей жизни он совершил именно в Витебске. А сама война из освободительной для польско-литовской шляхты превратилась в захватническую.

5-й армейский корпус Юзефа Понятовского вступил на территорию Российской империи около Гродно. В начале войны корпус насчитывал 34600 солдат и 74 орудия. Две русские армии отступили и замысел Наполеона разбить их поодиночке и закончить войну, провалился. Пришлось следовать вглубь Российской империи. Из-за плохого снабжения корпус Понятовского потерял около трети личного состава и до 29 июля (10 августа) оставался под Могилёвом, пополняя потери. 11 (23) августа 17-й пехотной дивизии 5-го корпуса было поручено прикрывать Могилёв и Минск и блокировать Бобруйскую крепость, а сам корпус продолжил наступление на Смоленск в составе правого крыла Великой армии. Силы французской армии, вынужденной выделять крупные части для гарнизонов на оккупированной территории, для охраны растянувшихся более чем на 600 километров коммуникаций и прикрытия флангов, быстро слабели. До Смоленска из всей Великой армии дошло не более 180 тысяч человек. Подавляющее численное превосходство сил Наполеоном было утрачено. Тем не менее он надеялся дать под стенами Смоленска генеральное сражение, чтобы, выиграв его, закончить войну.

Вся эта русская кампания стала трагической, но звёздной порой для генерала Понятовского. Под Смоленском он сражался так славно, что Наполеон вспоминал об этом и позже, когда находился в ссылке на острове Святой Елены. После Смоленской битвы император лично вручил воинам 5-го корпуса 88 орденов Почётного легиона. В этой битве Понятовский был тяжело контужен. Однако замысел Наполеона на прекращение кампании не осуществился. Обе русские армии после двухдневного сражения опять отошли от Смоленска на восток. Наполеон последовал за ними с твёрдым намерением быстро покончить с войной, разгромив русские армии на подступах к Москве.

Хотя путь французских войск, как оказалось, малороссийских территорий не касался, в здешних губерниях началось заметное оживление, поделившее местную интеллигенцию на два лагеря. Симпатии польской шляхты, естественно, были в большинстве на стороне Франции. Так, волынский помещик и писатель из Гальчина, Чайковский, даже организовал ополчение для помощи Наполеону. Однако в целом Украина осталась спокойной и киевским генерал-губернатором М. И. Кутузовым были только отправлены в российскую армию вспомогательные силы и ускорено проведение начавшихся ранее обширных работ по строительству и ремонту оборонительных сооружений в Киеве.

Семья Григория Стефановича Дзиковицкого оказалась в стороне от грандиозных событий, затронувших прямо и непосредственно всех его дальних и близких родственников, проживавших в Пинском уезде. И пока герцогство Варшавское истекало кровью и материально жертвовало на дело своего национального освобождения, польское население Волыни, Подолии, Киевщины продолжало в основном жить собственной жизнью, сочувствуя герцогству и Франции, но ограничиваясь поддержкой национального дела лишь отправлением отдельных добровольцев в польские легионы. Без какой-либо системы или организации.

По мере продвижения вглубь России Наполеон испытывал всё большие трудности. Местное население оказывало сопротивление, уничтожало фураж и продовольствие. Французская армия, оторванная от баз на сотни километров, стала таять на глазах: часть солдат оставляли для поддержания коммуникаций, другие дезертировали. Только 135 тысяч человек подошли 4 сентября (23 августа) к селу Бородино. Здесь новый главнокомандующий русской армией М. И. Кутузов решил дать главное сражение. Накануне Бородинской битвы Наполеон вынужден был послать свой предпоследний резерв — 10-тысячный отряд — на помощь блокированному партизанами гарнизону Витебска.

Наполеон был так измотан долгим наступлением и дезориентирован, что сначала не поверил в серьёзность намерений Кутузова. Лишь увидев земляные работы русских, он понял, что час великой битвы настал. Через три дня произошло сражение. На поле боя артиллерия, столь любимая Наполеоном, полностью использовала свой потенциал. Недаром современники отмечали, что основная масса убитых и раненых была поражена артиллерийскими снарядами — ядрами, гранатами и картечью. Со стороны французов в бою участвовало 587 орудий, а со стороны русских 640 орудий.

В начале Бородинского сражения Понятовский получил приказ обойти левый фланг русской позиции по Старой Смоленской дороге и выйти к ней в тыл, но в районе Утицы встретил сопротивление 3-го пехотного корпуса генерала Н. И. Тучкова. Корпус оттеснил Тучкова, но не смог воспользоваться успехом. В этом бою поляки потеряли убитыми и ранеными 80 офицеров и около 2000 унтер-офицеров и рядовых. Тем не менее, в битве при селе Бородино Юзеф Понятовский в полной мере проявил свой военный талант и отвагу.

В сражении с обеих сторон погибло около 100 тысяч человек. В день Бородина, как ни упрашивали командиры, Наполеон так и не послал свою гвардию уничтожить остатки русской армии. «За тысячи километров от Парижа я не могу рисковать своим последним резервом» — отвечал он. Бородинская битва стала решающим сражением этой войны. Позднее Наполеон с горечью сказал, что для него бой при Бородине «был одним из тех, где необыкновенные усилия имели самые неудовлетворительные результаты».

Москва встретила Наполеона пожаром, а Россия отказалась подписать мирный договор. После занятия Москвы 5-й корпус действовал в авангарде. В Тарутинском сражении части корпуса стойко отражали атаки российских войск, потеряв 1300 человек убитыми, ранеными и пленными (в ходе боя погиб начальник штаба корпуса дивизионный генерал С. Фишер). В армии Наполеона начался голод, приближалась холодная зима. Затем, когда Наполеон решил уходить из Москвы, 13 (25) октября авангард 5-го корпуса вел бой с казаками под Медынью. Казаки отбросили Понятовского, лишив тем самым Наполеона последней возможности прорваться в Калугу, а польские солдаты из конного полка шевалежеров-улан Императорской Гвардии в одном из боёв спасли самого Наполеона, отбив его у казаков…

17 (29) октября во время рекогносцировки у Гжатска Понятовский был тяжело контужен в результате падения с лошади, и с 20 октября (1 ноября) корпусом фактически командовал генерал Ю. Зайончек, который успешно действовал в боях при Вязьме. Французская армия вынужденно отступала по уже разграбленной старой Смоленской дороге. Во время отступления Понятовский голодал и мёрз вместе со своими солдатами. Вспоминали, как он радовался, когда ему дали две печёные картошки. И если поляки и немцы просто мучались от морозов, то воинские части, состоявшие из итальянцев и испанцев, просто мучительно умирали. Их к концу похода физически не стало существовать. Наполеон рассчитывал, что в Смоленске, где находились склады с провизий и запасами, его армия перезимует. Однако город был настолько переполнен ранеными и заразными больными, а склады разграблены, что Наполеон был вынужден продолжить отступление. В Смоленске по приказу Наполеона 5-й корпус передал половину своей артиллерии 4-му корпусу Э. Богарне. 6 (18) ноября в Орше 5-й корпус имел в строю всего 1200 человек при 30 орудиях.

Долгий и мучительный путь бывшей Великой армии и входивших в неё польских корпусов Понятовского во время отступления погубил её практически полностью. Фактически существенной военной помощи император не дождался и от литовских полков. Литовский 3-й гвардейский легкоконный полк генерала Конопки 19 октября в бою под Слонимом был разбит генералом Чаплицем. Татарский эскадрон Ахматовича также сражался под началом Конопки. В плен попали сам генерал Конопка, 13 офицеров и 253 нижних чина. Отряд генерала Косецкого (3.500 человек), направленный из Минска к Новосверженю, 13 ноября был разбит русскими егерями. На следующий день остатки его были разгромлены у Койданова; в плен попали 2.000 человек. Остальные вернулись в Минск. 17-я пехотная дивизия 5-го корпуса в бою 9 (21) ноября не смогла удержать Борисов, в результате чего Великая армия попала в тяжёлое положение. В середине ноября подчинённые Наполеону войска Великого княжества насчитывали во всех подразделениях более 20.000 человек. Уставным языком команд и общения в них был польский.

Польская и литвинская шляхтичи, связывавшие надежду на восстановление отчизны с Францией и с успехами Наполеона, пережили трагическое разочарование; очистилось поле для тех, кто основывал те же надежды на Россию и на её императора Александра. Главой этой партии по-прежнему оставался князь Адам Чарторыйский, бывший царский министр. Как только военное счастье изменило Наполеону, князь попытался восстановить с Александром I переговоры, начатые в декабре 1806 года и продолжавшиеся при каждом обострении политического положения в Европе — в 1809 и в 1811 годах. 6 декабря 1812 года Чарторыйский писал царю: «Если Вы вступите в Польшу победителем, то вернётесь ли Вы к Вашим старым планам относительно этой страны? Покоряя страну, захотите ли Вы покорить сердца?».

В начале декабря Наполеон потребовал от Комиссии временного правительства Великого княжества Литовского объявить посполитое рушение и выставить на войну 30 тысяч шляхты. Но 30-тысячное ополчение было явно нереальным, и решили в первую очередь собрать 15 тысяч добровольцев. Но набрались в посполитое рушение всего лишь 500 человек.

18-й и 19-й литовские уланские полки прикрывали переправу императора через реку Березину. В боях на Березине 14—16 (26—28) ноября части корпуса Понятовского составляли около трети боеспособных сил Великой армии. Во время переправы по перегруженному мосту французская армия потерпела ужасающую катастрофу. Спасти её было невозможно. Остатки некогда Великой армии после катастрофы спешно отступали к городу Вильно.

Поляки и литвины, связывавшие надежду на восстановление отчизны с Францией и с успехами Наполеона, пережили трагическое разочарование; очистилось поле для тех, кто основывал те же надежды на Россию и на императора Александра. Главой этой партии по-прежнему оставался князь Адам Чарторыйский, бывший царский министр. Как только военное счастье изменило Наполеону, князь попытался восстановить с Александром переговоры, начатые в декабре 1806 года и продолжавшиеся при каждом обострении политического положения в Европе — в 1809 и в 1811 годах. 6 декабря 1812 года Чарторыйский писал царю: «Если Вы вступите в Польшу победителем, то вернётесь ли Вы к Вашим старым планам относительно этой страны? Покоряя страну, захотите ли Вы покорить сердца?».

Тем временем ударили сильные морозы. Весь путь от Березины до Вильно был покрыт окоченевшими трупами. «Перед Вильно, — вспоминал генерал Д. Хлаповский, — в течение одной ночи замёрзла целая бригада неаполитанцев». 8 декабря французы, измученные голодом и холодом, не подчиняясь более приказам командиров, наконец добрались до Вильно. Это была уже не армия, а многотысячная толпа мародёров, которые, ворвавшись в город, разграбили все магазины и склады с продовольствием. Затем они захватили ряд зданий и, закрывшись в них, стали ожидать, когда, наконец, можно будет бежать или сдаться в плен. Мюрат безуспешно пытался организовать оборону Вильно. Литовские 18-й и 19-й уланские полки, а также татарский эскадрон Ахматовича, от которого осталась лишь одна рота, участвовали в обороне вместе с французскими войсками. 10 декабря русские части стали обходить город, грозя окружением, и французы побежали.

К началу января 1813 года собравшиеся в Варшаве остатки 5-го корпуса Понятовского насчитывали 800 человек пехоты и 900 человек кавалерии. При этом удалось спасти почти всю артиллерию. Здесь, в Варшаве, была у Понятовского одна горестно-радостная минута. Адъютант доложил, что у ворот стоит толпа его солдат. Больного Понятовского вынесли во двор. Он увидел удивительную картину: рваные, босые, в лучшем случае в сапогах, перевязанных верёвками, стояли его боевые соратники. Все знамёна склонились к ногам командира. Все — до одного! — орлы (знаки воинских частей корпуса) были спасены. «Пойдём за тобой хоть до пекла!» — кричали солдаты-поляки. Понятовский, глядя на них, смеялся и плакал.

Только 30 декабря 1812 года по воззванию Совета министров Великого княжества Варшавского был объявлен набор всадников посполитого рушения с каждого 50-го дыма со всех территорий княжества, не занятых неприятелем. Эти всадники должны были пополнить прежние кавалерийские полки, но, вследствие плохого качества коней и неопытности наездников, оказалось невозможным использовать их в частях регулярной кавалерии. Частично они пополнили пехоту, а наиболее боеспособные стали основой полка «кракусов» (называвшемуся так по городу Кракову и его окрестностям). Весной 1813 года остатки 5-го корпуса были реорганизованы в 8-й армейский корпус Великой армии, включавший две пехотные дивизии и две кавалерийские бригады.

Польский полк «кракусов» не имел единообразного вооружения и обмундирования. Многие солдаты оставались в своей деревенской одежде — домотканых сукманах и овчинных шапках. Офицеры одевались в казачьем стиле в подобие чекменя и шароваров, а на голове носили конфедератки или мягкие шапки-«кракуски». С самого начала формирования полк «кракусов» получил отличное от других новобранцев обучение. Много внимания уделялось поворотливости и маневренности, казачьей манере ведения разведки, преследования и диверсий в тылах неприятеля. Изначально в полку не было трубачей, и вместо них использовались бунчужные, которые движениями бунчуков передавали все команды для движения и перестроений кавалеристам. Полк состоял из 4-х эскадронов по 220 всадников в каждом. Вместе с кирасирами 14-го полка «кракусы» составляли авангард генерала Уминьского в 8-м корпусе князя Понятовского.

Со срочно собранной новой армией Наполеон пытался остановить наступление русских в Европе, но счастье отвернулось от великого полководца. 1 января 1813 года русские войска перешли былую границу Российской империи, вступили в Европу и бывшие вассалы и союзники Наполеона стали один за другим уходить от императора. Только полякам оставалось одно — держаться за него из последних сил.

13 января 1813 года Адам Чарторыйский получил ответ на своё письмо к Александру I. Царь не отказывался от своих «любимых идей» о восстановлении Польши, но ссылался на те препятствия, с которыми должно, без сомнения, столкнуться его стремление к воссозданию Польши, «Положитесь на меня, — говорил он. И добавлял: — Всё, что предпримут поляки для содействия моим успехам, будет в то же время способствовать осуществлению их собственных надежд». Он требовал, чтобы Великое герцогство Варшавское заключило формальный союз с Россией и чтобы поляки доказали этим «перед лицом России и Европы, что они возложили на меня всё своё упование».

Кампания 1813 года началась для русских и пруссаков неудачно. В январе 1813 года Наполеон взял остатки литовских войск (6.000 человек, 2.000 лошадей) на французское содержание. Оставшиеся от татарского эскадрона Ахматовича 3 офицера и 15 рядовых были причислены к полку гвардейских польских улан Красинского, а в будущем литовские уланы влились в армию русского вассального Царства Польского.

Польское государство, основанное Наполеоном, не пережило гибели Великой армии. Поляки были не в силах защищать это государство именно потому, что бо́льшая часть национальных сил погибла во время разгрома наполеоновской армии в России, а небольшое количество, которое уцелело, должно было под предводительством Юзефа Понятовского следовать за французами в их отступлении. Поэтому Великое герцогство пало само собой. 18 февраля 1813 года русским стоило только появиться перед воротами Варшавы, чтобы вступить в неё. Остальные крепости старой Польши пали в течение 1813 года.

В начале июня, к большому удовольствию министра иностранных дел Австрии графа фон Меттерниха, стороны заключили перемирие, которое продлилось два месяца. Александр I в трактатах, подписанных с Пруссией в Калише и Бреславле, по-видимому, забыл о Польше, оказавшейся бесполезной или враждебной. Чарторыйский в своих письмах и во время свидания с царём 25 июня 1813 года снова защищал перед ним интересы соотечественников. Если армия Понятовского, уверял он, не соединилась с русскими, то лишь потому, что генералы Александра ничего не сделали для этого. «Когда хотят склонить на свою сторону какой-нибудь кавказский народец или какого-нибудь персидского хана, то гораздо больше хлопочут, чем теперь, когда нужно было привлечь к себе князя Понятовского и его армию; ему отказали в перемирии; позволили австрийцам перерезать линии его сообщений с Россией». Чарторыйский умолял царя не уступать Пруссии и Австрии ни пяди польской территории.

10 августа боевые действия были продолжены, а два дня спустя Австрия официально присоединилась к новой антифранцузской коалиции. В битве под Ганау был ранен последний прямой потомок владельцев Несвижского замка князь Доминик-Иероним Радзивилл. Он умер во Франции, оставив после себя дочь Стефанию. «В эпоху падения Наполеона его посланник Биньон за обедом осуждал «неаполитанского короля» Мюрата за то, что в критическую минуту он оставил своего патрона, которому всем обязан.

— «Я знаю короля неаполитанского, — возразил находившийся здесь Понятовский, — и вполне уверен, что только обязанности к своему народу заставили его идти по этой дороге. Преклоняюсь перед величием и могуществом императора, но если бы он потребовал от меня чего-нибудь противного интересам моего отечества, я отказал бы ему в послушании»» (Уманец Ф. М.).

Трактат между Австрией, Пруссией и Россией, подписанный в Теплице 9 сентября 1813 года, должен был положить конец надеждам Чарторыйского, так как предусматривал раздел Великого герцогства Варшавского между тремя державами.

16 октября 1813 года в Саксонии под городом Лейпцигом началась грандиозная, завершающая военную кампанию этого года, битва между 200-тысячной армией Наполеона и более чем 300-тысячной армией союзников, получившая название «Битва Народов». Армия Наполеона потеряла в тот день 30.000 человек, союзники — около 40.000. Подкрепления постоянно подходили к обеим воюющим сторонам. Под Лейпцигом небольшой отряд «кракусов» вместе с кирасирами состоял в эскорте князя Понятовского. Вечером 16 октября, в первый день «Битвы Народов», Понятовский получил звание маршала и оказался единственным иностранцем, которому маршальский жезл был дан из рук самого Наполеона.

Следующий день, 17 октября, прошёл в уборке раненых и подготовке к новому сражению. 18 октября сражение вспыхнуло с ещё большим ожесточением. Но силы были уже слишком неравны: объединённые армии русских, австрийцев, пруссаков и шведов насчитывали уже более 400.000 человек и вдвое превосходили по численности наполеоновскую, в чьих рядах сражались также поляки, саксонцы, итальянцы, бельгийцы и немцы Рейнского союза. К тому же в разгар битвы саксонская армия внезапно перешла в лагерь союзников и, мгновенно повернув пушки, стала стрелять по французам, в чьих рядах только что сражалась.

В ночь с 18 на 19 октября император приказал отступать из Лейпцига. Отступление продолжалось и весь день 19 октября. Прикрывали отход маршалы Макдональд и Понятовский. Было велено взорвать за собой мост через реку Вайсе-Эльстер, но, по ошибке, сапёры сделали это слишком рано. На уже занятом союзниками берегу осталось более 28.000 солдат во главе с обоими маршалами. Макдональд едва избежал смерти, вплавь перебравшись через реку. Понятовский, пробывший маршалом всего два дня, был ранен. Не желая сдаваться, он попытался верхом переплыть Эльстер, но утонул. Ему было 50 лет. И в бою, и в момент смерти Понятовский был всё в той же самой казачьей бурке, которую начал носить в 1794 году, будучи атаманом пропольского казачьего полка «Верная дружина». Так, в расцвете лет, на чужой территории и защищая чужие интересы, погиб этот мужественный, бешено популярный среди своего народа человек. Прах Понятовского в 1814 году был перенесён в Варшаву, а в 1819 в Вавель.

Бывшие литовские пехотные 18-й, 20-й и 21-й полки, составившие гарнизон последней сражавшейся польской крепости Модлин, численностью около 5.000 человек, выдерживали осаду 50-тысячного российского корпуса до 25 декабря 1813 года. Польские войска в походе 1814 года упорно шли под знаменем Наполеона. Последним делом «кракусов-эклереров» была оборона Парижа 30 марта. Кроме них в Париже сражались 3 роты польской пешей артиллерии капитанов Валевского, Буяльского и Пьентки. Польская артиллерия защищала Политехническую школу. Генерал Пац со шволежерами гвардии сражался у Ла Вилет. В предместье Бельвилль полк «кракусов-эклереров» сражался в арьергарде до самого конца боя. Последний пушечный выстрел союзников был нацелен именно на «кракусов».

Уже после большой всеевропейской войны происходило интенсивное заселение Бердичева ремесленниками-евреями, что привело к широкому развитию в местечке ремесла и торговли. Благодаря этому роль главного экономического центра местной жизни из Махновки начала переходить к Бердичеву, лежавшему в то время за пределами Махновского уезда. В связи с большим значением оптовой торговли, Бердичев был наполнен многочисленными легальными и нелегальными складами, и требуется указать, что город в XIX веке стал одним из главных контрабандистских центров в Восточной Европе. Поэтому понятно, что действительным средоточием всей экономической и общественной жизни Махновского, как и других прилегающих уездов Волынской губернии, являлся именно Бердичев.

9 марта 1814 года супруги Григорий и Домицелия Дзиковицкие крестили своего второго ребёнка, но первого наследника мужского пола — сына Яна. Родился он, видимо, 6 марта, и там же, где и первый ребёнок — в селе Мшанец. Обряд состоялся там же, где и предыдущий — в уездном центре местечке Махновка, в римско-католическом костёле. Причём, в метрике новорожденного было отмечено дворянское достоинство обоих родителей. Могилёвская римско-католическая духовная консистория выдала позже копию метрики следующего содержания: «1814 года марта 9-го дня окрещён младенец Иван исправляющим должность викария при Махновском римско-католическом костёле ксёндзом Иваном Скульским — дворян Григория и Домицелии с фамилии Вышинских, Дзиковицких — законных супругов, в селе Мшанцы рождённый».

Составляя 11 апреля 1814 года в Фонтенбло акт своего отречения от императорского престола, Наполеон приказал включить следующую статью в пользу своих поляков: свободное возвращение на родину «с оружием и обозами в качестве свидетельства об их достохвальных заслугах», а также сохранение знаков отличия и пенсий, присвоенных этим знакам отличия.

Отдельные части Великого княжества Литовского, как и поляки, также воевали под знамёнами императора до самого отречения Наполеона, оставив осаждённый Гамбург уже по приказу короля Людовика XVIII. После поражения Наполеона многие его бывшие польские и литовские легионеры, которые, конечно же, были в основном пассионариями, поскольку добровольно вступали на военную службу ради возрождения своей родины, уже не вернулись в своё отечество и рассеялись по Европе и Америке, частью отойдя от политической деятельности, а частью приняв активное участие в общественной жизни приютивших их стран. Однако много было и вернувшихся домой.

Император Александр I всё чаще и чаще выказывал знаки уважения и симпатии к польским войскам. На одно из писем Костюшко он ответил герою битвы при Мацеёвицах: «Я надеюсь осуществить возрождение вашего храброго и почтенного народа […]. Я взял на себя эту священную обязанность […]. Ещё немного, и поляки посредством благоразумной политики вернут себе родину и имя». Генералу Домбровскому, главе и вдохновителю знаменитых «легионов», просившему разрешения вернуться в Польшу с уцелевшим остатком этих удальцов, он ответил, что они вступят туда одновременно с русскими войсками. Их главнокомандующим он назначил своего брата Константина. Этому последнему русский император приказал представить себе в Сен-Дени депутацию, посланную от 12 польских генералов и 600 польских офицеров.

Александр I удовлетворил все их ходатайства: создание «армии Варшавского герцогства»; сохранение каждым полком своего мундира и наименования; сохранение за каждым военнослужащим его чина; помощь деньгами, припасами и фуражом. Он изъявил согласие на образование в Париже Комитета из шести польских генералов, которые должны были работать над реорганизацией этих войск, и на отправку трёх других генералов в Лондон, в Берлин и в Австрию для переговоров о возвращении на родину пленных поляков. Александр соглашался на снятие секвестра в Польше и в России с имений магнатов, служивших при Наполеоне.

Великий князь Константин, поставленный царём главнокомандующим над польскими войсками, ранее участвовал в больших сражениях: в швейцарском походе Суворова, в битве под Аустерлицем и в тяжёлых кампаниях 1813 и 1814 годов. Не менее отца любил он все мелочи казарменной жизни и страдал страстью к военным смотрам — «парадоманией». Хотя он и был учеником знаменитого теоретика и историка наполеоновских войн Жомини, но остался по сути капралом. Получив от царя повеление организовать сначала польскую, а позже и литовскую армии, Константин предался этому делу всей душой, вносил в него серьёзные технические познания, терпеливый и упорный труд, вставал летом в 5, а зимою в 6 часов утра. Но успеху дела мешало его излишнее пристрастие к мелочам и недалёкий ум.

Восстановленные таким образом польские войска на своём пути к востоку через Нанси посетили в этом городе часовню Бон Секур, где покоятся останки короля Станислава Лещинского, и оставили там надпись, прославлявшую великодушие Александра I. Литовский 21-й конно-егерский полк Игнатия Монюшко также вошёл в состав нового польского войска. С согласия Александра I вернувшимся на родину польским солдатам наполеоновских войск под командованием генерала Винцента Красинского была устроена торжественная встреча.

Но у поляков, несмотря на явное благоволение к ним со стороны русского императора, оставались претензии, проистекавшие из различия русской и польской психологии, воспитанных веками прежней раздельной жизни: у одних рабской, у других вольной. «Всё, что является правилом, формой, законом, — писал Чарторыйский в 1814 году Александру I о великом князе Константине, — поносится и осмеивается […]. Он хочет во что бы то ни стало ввести в армии палочные удары и приговорил вчера солдата к этому наказанию, вопреки единодушным представлениям комитета». Между тем солдаты, которых великий князь наказывал палками, служили в армиях Французской республики и Наполеона. За неудачное учение Константин наносил кровные оскорбления офицерам и генералам. Для выросшего из дворни московитского дворянства это было естественным, для гордого шляхтича, воспитанного поколениями гордых предков-воинов — недопустимо. Из-за последнего отличия шляхетства в России укоренилось даже особое понятие — «польский гонор», что примерно можно перевести на общепонятный язык как характеристику человека «заносчивого», «высокомерного», «не считающего равными себе других людей». А сегодня можно было бы обозначить «польский гонор» и так: «Ишь, возомнил о себе! Уж и плюнуть на него нельзя!». Вскоре число офицерских отставок и солдатских побегов увеличилось. Офицеры и унтер-офицеры кончали самоубийством.

Не лучше, впрочем, относился он и к штатским, призывая к себе и распекая войтов и бургомистров, сажая под арест бургомистра города Варшавы; наказывая палками мещанина, обвиняемого в укрывательстве вора. Но наряду с грубостью у Константина бывали проблески рыцарского великодушия. Однажды, оскорбив офицеров, он раскаялся, взял обратно свои слова и в качестве удовлетворения предложил дуэль.

В сентябре 1814 года — и вновь с санкции императора — состоялось торжественное погребение тела князя Юзефа Понятовского в присутствии русских и польских войск, а затем многочисленные богослужения его памяти по всей стране. Александр поддержал также инициативу установить памятник этому национальному герою, воевавшему на стороне Наполеона и последовательно отвергавшему сотрудничество с Россией. Атмосфера, в которой поляки ожидали быстрого восстановления собственного государства, передалась даже Тадеушу Костюшко, который в письме к Александру заявил о готовности сотрудничать с ним. Ответ, полученный от императора, возбуждал ещё бо́льшие надежды: «Я надеюсь возродить мужественный и достойный народ, к которому ты принадлежишь […]. Пройдёт немного времени, и поляки восстановят свою родину и своё имя» (Роснер А.).

С октября 1814 по июнь 1815 года в Вене заседал конгресс представителей европейских государств. Победители должны были решить судьбу Европы и вопрос о дальнейшей судьбе польских земель. Ранее император России Александр I время от времени давал некоторые обещания полякам, стремясь завоевать у них симпатию. В том числе он намекал на возможность восстановления территории Речи Посполитой в границах 1772 года и предоставления Польше особого автономного статуса, поляки же в обмен должны были согласиться на признание русского императора своим наследственным королём.

Александр не дождался подписания Венских трактатов и уже 30 апреля объявил Островскому, председателю варшавского Сената, об образовании «Королевства Польского» и о даровании конституции. Однако вопрос о Польше был решён 3 мая 1815 года в Вене иначе. Ранее захваченные Россией польские земли, в том числе и земли Правобережной Украины (которую поляки называли Русью) и Литвы, оставались отныне в её составе в разряде российских внутренних губерний. Остальные же польские земли вновь оказались поделёнными между Россией, Пруссией и Австрией, причём бо́льшая часть герцогства Варшавского с самой Варшавой перешла под названием Королевства (или Царства) Польского под скипетр российского государя. Было создано независимое государство «Вольный город Краков», патронировавшееся тремя державами, принявшими участие в разделе Польши (Россией, Австрией и Пруссией). Идею превращения Кракова и Торуни в вольные города подал российский император Александр I. Но Торунь всё же передали Пруссии, а вот Кракову повезло больше — вместе с окрестными территориями 18 октября 1815 года он получил статус «вольной республики».

Будучи автономным в вопросах внутренней политики, Краков, тем не менее, не мог осуществлять внешнюю политику — она находилась в прерогативе государств-попечителей, которые сохраняли возможность контроля над ситуацией в «вольном городе» и через участие в его органах управления. Законодательная власть в Кракове принадлежала Собранию представителей, а исполнительную осуществлял Сенат из 12 человек. В состав Сената входили не только делегаты от Собрания представителей и Ягеллонского университета — авторитетнейшего в Восточной Европе учебного заведения, но и уполномоченные от трёх государств-попечителей — России, Австрии и Пруссии. Со своим университетом Краковская республика оставалась как бы цитаделью национальной литературы, языка, мысли, национальных упований. Председатель Сената хотя по конституции Кракова и не обладал единоличной властью, но в действительности сосредоточил в своих руках достаточно большие полномочия и обладал реальными рычагами влияния на городское управление. На этой должности был утверждён Станислав Водзицкий, прежде занимавший пост префекта департамента Кракова. Его кандидатуру лоббировал обладавший определённым влиянием на польскую политику Адам-Ежи Чарторыйский — бывший министр иностранных дел Российской империи. Земли, отошедшие к Пруссии, получили название Великого княжества Познанского. Австрия получила Малую Польшу (Западную Галицию) без Кракова и Восточную Галицию.

За пять месяцев до официального раздела Польши, 25 мая, в воззвании к полякам Александр уже объявил им о создании Королевства Польского и о введении конституции. Тогда поляки русской части Польши были охвачены столь глубоким всеобщим чувством признательности к императору Александру, что старик Костюшко 10 июня 1815 года написал из Вены императору, предлагая «посвятить остаток дней своих службе Его Величества». Однако здесь же Костюшко напоминает государю его обещание раздвинуть границы Польши до Двины и Днепра и даровать конституцию не только Польше, но и Литве.

Три дня спустя в письме к Чарторыйскому старый воин начинает делать оговорки по поводу «маленького клочка территории», носящего громкое название «Королевства Польского»; он требует возврата восточных воеводств, беспокоится по поводу русского вмешательства в польскую администрацию. Теперь Т. Костюшко отказывается вступить в русскую службу потому, что предыдущее письмо оставлено без последствий, а он, Костюшко, «не желает действовать без гарантий для своей страны и не хочет увлекаться пустыми надеждами» (Уманец Ф. М.). Несмотря на это, он прибавляет: «Я сохраню до самой смерти чувство справедливой благодарности к государю за то, что он воскресил имя Польши».

Таким образом, надежды тысяч и тысяч поляков, участвовавших в наполеоновских войнах исключительно ради восстановления независимого польского государства в границах 1772 года, оказались несбыточными. Как же отнеслись сами поляки к происшедшему? На этот вопрос недвусмысленно отвечает письмо председателя Временного управления герцогства Варшавского Ланского, которое он направил Александру I: «Всемилостивейший государь! Вменяю в обязанность донести, что манифест о восстановлении Польского королевства под скипетром России не произвёл такого впечатления, какого ожидать бы можно от народа более чувствительного. Причиною есть следующее. Всеобщее желание, чтобы быть Польше владением отдельным и в том же пространстве, в каком было оно прежде разделения» (Уманец Ф. М.).

20 июня 1815 года гражданские и военные власти Польши были приглашены сначала в Варшавский Замок, а затем в собор святого Яна, где были прочитаны отречение короля саксонского от великогерцогской короны (деликатное внимание к польской лояльности) и манифест Александра о конституции. По конституции император России являлся одновременно наследственным королём Польши. Для управления Польшей царь назначал своего наместника, при котором состоял Государственный Совет, обладающий административными функциями. Наместнику подчинялись министерства. Королевству Польскому предоставлялось право иметь свою армию.

Была принесена присяга пока только провозглашённой, но не выработанной конституции и «королю». Белый орёл и национальные польские цвета были водружены повсюду. Был отслужен молебен со включением молитвы salvum fac imperatorem et regem. ([Боже,] храни императора и короля. — латынь). Затем на равнине у предместья Воли был произведён большой смотр польским войскам, которые при криках «Да здравствует наш король Александр!» также принесли присягу. В общем, поляки могли быть признательны царю: он даровал им автономию, конституцию, национальную армию под национальным знаменем, национальное просвещение в Варшавском, Виленском и Краковском университетах.

«Александра I, въезжавшего в Варшаву в ноябре 1815 года, встречали торжественно. Он быстро завоевал симпатии салонов, появляясь на организованных в его честь многочисленных встречах и балах. По отзыву Фишеровой, император был «всегда любезен […]. Он произносит столько комплиментов, что их невозможно запомнить. Я даже заметила, что когда он находится в Варшаве, стрелка барометра веселья поднимается вверх». В таких случаях Александр часто облачался в польский мундир, перепоясанный лентой ордена Белого Орла, и этим неизменно приводил в восторг патриотически настроенных дам. Княжна Изабелла Чарторыйская, будучи уже в преклонных летах, писала: «Показалось сном, что существует Польша, польский король в мундире и национальных цветах. Слёзы выступили из глаз — у меня есть родина, я оставляю её своим детям».

Убедившись, что ни Речь Посполитая, ни Великое княжество Литовское не будут восстановлены союзниками по антинаполеоновской коалиции, с 1815 года бывший русский сенатор Михал-Клеофас Огинский перебрался жить во Флоренцию. Он получил известность и остался в истории как композитор благодаря написанным им полонезам, отличавшимся оригинальностью и характерностью. Самый известный из них называют «Полонезом Огинского», хотя сам автор назвал его «Прощанье с Родиной».

Стремясь чем-то возместить полякам за свои невыполненные обещания, Александр I не только предоставил широкую автономию Королевству Польскому, но и всячески уделял внимание и выказывал своё расположение к полякам. Однако это не могло возместить им утерянные надежды. Разуверившись в возможности реального восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года, поляки в Варшаве всё чаще стали вступать в конфликты с русской администрацией и её сторонниками в польском обществе.

Надеясь сблизить русских и поляков путём заключения браков между ними, Александр I убедил польскую (точнее литовскую) княгиню Радзивилл выйти замуж за русского генерала А. И. Чернышёва. Но затем, находясь в Петербурге, княгиня спросила государя:

— Ваше Величество, может ли женщина развестись с мужем, который ежедневно понемногу её убивает?

— Конечно, — ответил император.

— Так вот, государь, Чернышёв морит меня скукой! — сообщила княгиня и после этого преспокойно отправилась в Варшаву.

В то время, когда эпицентр польско-русских конфликтов находился в Королевстве Польском, шляхта бывших литовских земель, ставших российскими губерниями Западного и Юго-Западного краёв, продолжала считать себя насильно отделённой частью единой шляхты Речи Посполитой, и события в Королевстве Польском находили самый заинтересованный и сочувственный отклик в Литве и на Руси. Правда, не у всех хватало материальных возможностей хоть чем-то проявить такое сочувствие. А кое-кто старался просто выжить в новых условиях бытия и как-то приспособиться к ним. Общественное мнение, отражавшее точку зрения старой шляхты, неприязненно воспринимало растущее число новых российских чиновников из числа бывшей польско-литовской шляхты.

27 ноября 1815 года император даровал Королевству долгожданную конституцию. 12 декабря конституция была обнародована. Форма государственного устройства, в теории вводимая ею, укрепила убеждение в добрых намерениях Александра и в том, что Польша видится теперь чуть ли не независимым государством. Конституция считалась самой либеральной в Европе, несмотря на то, что она определяла значительные прерогативы самодержца. Российский император при вступлении на престол всякий раз должен был короноваться польским королём, что соответствовало монархическим традициям поляков. Значительные общественные группы получили право избирать и быть избранными. Расширил свои полномочия Сейм — в числе прочих он получил право принимать бюджет, за что безрезультатно боролся во времена герцогства Варшавского. Конституция гарантировала гражданские свободы (в том числе слова и печати); в гражданских и военных учреждениях занимать должности могли только поляки. «Назначение на высшие посты только соотечественников и лишение такого права иноземцев придавало стране чисто национальное обличье», — утверждала Виридианна Фишерова. Назначения на министерские должности подтвердили, что правительство будет в руках поляков, а «их испытанный патриотизм и безупречное прошлое позволяли связывать с ними определённые надежды, и народ мог только рукоплескать выбору Александра». Среди вновь назначенных были хорошо известные полякам Станислав-Костка Потоцкий, Тадеуш Мостовский, Тадеуш Матушевич, Юзеф Вельгорский, Томаш Вавжецкий, Игнацы Соболевский. Эту идиллическую картину несколько нарушала неконституционная должность императорского комиссара при правительстве, которую занял Николай Новосильцов, ярый противник автономии Королевства. Во главе армии встал великий князь Константин Павлович, брат императора, который своим поведением и импульсивностью производил на поляков отталкивающее впечатление. Наконец, Адам Чарторыйский, человек самостоятельный и независимый, не был назначен наместником вопреки всем прогнозам. Этот пост неожиданно занял Юзеф Зайончек, генерал, известный своим патриотизмом, но слывший карьеристом и фигурантом Константина и Александра, слишком ревностным исполнителем их указаний.

Большое впечатление вызвали и декларации Александра — туманные, но понятные по смыслу — о присоединении к Королевству так называемых западных губерний Российской империи. Создание Литовского корпуса, указы, предписывающие завершить все судебные дела в Литве и урегулировать проблему долгов петербургской казне, порождали веру в то, что «надежда скорого объединения с братьями» (Юлиан Урсын Немцович) реальна и расширенное Королевство будет достойным наследником прежней Речи Посполитой. Лояльность к новому государству и признание Королевства своим облегчало и то обстоятельство, что многие деятели времён герцогства Варшавского нашли своё место в новой обстановке и очень быстро сменили свои симпатии с пронаполеоновских на проалександровские. С новым государством отождествляла себя не только политическая верхушка, а может быть, в первую очередь, многочисленные чиновники (Роснер А.).

* * *

Идиллия отношений между императором России и польским обществом в 1815 году весьма сильно потускнела у же в 1816 году. Через год «после Венского конгресса в Варшаве состоялись народные торжества по случаю «восстановления Королевства Польского». Обнародование документов, присяга нового правительства, благодарственные молебны, наконец, новый герб Королевства, впрочем, принятый враждебно («орёл чистый, белый, распятый на груди чёрного двуглавого чудовища»), сопровождались балами, театральными постановками, иллюминацией. Многочисленные поэтические сочинения, панегирики в честь Александра немногим отличались от подобных творений времён Наполеона. Воплощая в себе обычаи и литературную традицию эпохи, они в то же время отчасти передавали и чувства тех, кто искренне верил в возрождение собственной государственности. Некоторые политики явно перебрали по части пресмыкательства и крайней степени лояльности, подтверждением чего стал общественный бойкот в отношении Томаша Вавжецкого, который руководил июньскими торжествами 1816 года и произнёс излишне верноподданническую речь. Осмеянию подверглись и стихи Марчина Мольского, страдавшие тем же недостатком.

Особую позицию занимал в то время Костюшко. Разочаровавшись в решениях Венского конгресса и отказываясь в этих условиях от сотрудничества с Александром, он писал Адаму Чарторыйскому: «Мы должны быть благодарны императору за воскрешение исчезнувшего уже столь славного для нас польского имени. Но само имя ещё не нация, а лишь только населённое пространство земли»» (Роснер А.).

Столкнувшись с нерыцарским поведением российского императора, давшим, но не сдержавшим данное им слово о восстановлении Речи Посполитой в прежних до 1772 года границах, поляки вскоре были не только глубоко разочарованы, но и прониклись презрением к своим завоевателям. Для польского шляхетства, определявшего национальный характер и моральный климат в обществе, соблюдение данного слова являлось едва ли не важнейшим обязательством и признаком благородности. Шляхта в начале XIX века продолжала жить по правилам, столетиями выработанным в её среде, придерживаясь в отношениях между собой так называемого «рыцарского кодекса поведения», ревностно соблюдая его в малейших проявлениях общественной жизни. Нарушение правил этого кодекса наносило непоправимый ущерб виновному в этом.

В 1816 году, несмотря на все ранее пройденные процедуры, всю шляхту опять обязали представить в казённые палаты губерний сведения, доказывающие её права шляхетство. Часть мелкой шляхты или земян, ранее ухитрившихся доказать своё шляхетское происхождение, была переведена в «русское дворянство», остальные же — в «вольных людей» или, по российскому правовому статусу, в сельской местности в однодворцы, а в городах и местечках — в мещане. Таким образом, русская власть, стремясь стать популярной в глазах польско-литовской шляхты, одновременно возбуждала у неё крайнее неудовольствие собою, сходное с презрением к выскочке, требующем подтверждений в благородстве от шляхтича со многими поколениями предков, сам не имея того, что требует. В Речи Посполитой такое было бы просто немыслимо. Напротив, там существовала горделивая поговорка: «шляхтич на загроде равен воеводе»!

В первой половине XIX века на землях бывшей Речи Посполитой, вошедших в состав Российской империи, даже после всех директивных «расшляхтований» прежнего польско-литовского благородного сословия, бывшая шляхта, включённая в состав «российского дворянства», вместе с пришлыми русскими помещиками всё ещё составляла более 8% населения. Этим, вероятно, в сочетании с огромным числом «расшляхтованных», сохранявших свои прежние привычки и традиции, объясняется стойкий аристократизм, вжившийся буквально во все слои польского общества. Этот аристократизм поляков в России осознавался с отчётливым привкусом сложной смеси эмоций — от пренебрежения и шовинизма до подсознательной зависти вековечного раба к свободному человеку. Польский аристократизм пережил даже глобальные социальные потрясения начала и середины XX века. Заметно потускнел он лишь позднее — под давящим прессом коммунистического режима. Ф. М. Уманец в XIX веке отмечал: «в отказе Костюшки вступить в русскую службу уже заключается сознание собственного превосходства. Подобное же чувство очень скоро после присоединения образовалось в массе польского народа».

На комиссию, проводившую ревизию 1816 года, была возложена обязанность рассмотреть права лиц, называвших себя шляхтой, с точки зрения наличия записи о них в шляхетских ревизских сказках 1795 года. Из рассмотрения была исключена шляхта, получившая подтверждение Дворянских Депутатских собраний, и ожидавшая подтверждения в Герольдии Сената. Право утверждения в шляхетском звании Сенат передал губернаторам.

Ещё в 1811 году, после проведения ревизии, был разработан указ от 29 марта 1812 года, по которому шляхетское звание признавалась только за теми, за кем оно уже было утверждено.

Как было установлено в результате «разборов шляхты», по ревизии 1811, а затем и 1816 годов в местечке Белозёрке Кременецкого повета значился проживающим Ницепор (Никифор) Максимиллианович Перхорович Дзиковицкий вместе с женой Региной и сыновьями-близнецами. Никифор был потомственным униатским священником, родился 9 февраля 1771 года и умер не ранее 1818 года. Его дети Григорий и Фёдор родились 24 января 1794 года и тогда же были занесены в метрическую книгу церкви села Подлис Ковельского уезда. Но теперь они числятся в составе шляхты Кременецкого уезда. С 10 июня 1812 года (как сообщает формулярный список от 1 февраля 1818 года) Григорий Никифорович Перхорович Дзиковицкий, сын бывшего униатского священника Никифора Максимиллиановича и его жены Регины, по окончании наук вступил в службу писцом в канцелярию начальника Контрольных таможен в Волынской губернии. За уничтожением управления контроля с 30 июня 1815 года Григорий Никифорович Перхорович Дзиковицкий остался вне службы. Но с этого времени он занимался приведением в порядок письменных дел и сдачей их в ведение начальника Радзивилловского таможенного округа в Волынской губернии (на границе с Австрией).

13 октября 1815 года Григорий Никифорович Перхорович Дзиковицкий был определён по делам канцелярии волынского гражданского губернатора. 31 декабря 1815 года Григорий Никифорович Перхорович Дзиковицкий произведён в низший классный чин — коллежского регистратора. По прошению 22 февраля 1816 года Григорий Перхорович Дзиковицкий был уволен со службы, после чего находился в Радзивилловской пограничной таможне «при письменных делах». В это время в его формулярном списке даются такие примечания: происходит из дворян, селений и крестьян не имеет. Под судом и в штрафах не был, в военных походах участия не принимал. Способен к продолжению статской службы и достоин к повышению чина (Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 2059).

Ф. М. Уманец констатировал: «В то время, когда Россия энергически отставала, присоединённое к России королевство Польское быстро продвигалось вперёд. Мы могли заставить Польшу бояться, но заставить уважать себя не могли. Конечно, народ более благоразумный, нежели поляки, умел бы так устроить дело, что, оставаясь при сознании собственного превосходства, он не допустил бы до разрыва с Россией. Немцы и финляндцы точно также сознают своё превосходство, но они избегают крайне натянутых положений. Поляки же, со старым легкомыслием, тотчас создали конституционную оппозицию и, не измерив своих сил, пошли на неравную борьбу. Польские министры сделались ответственны за непопулярность России. Началась травля польских министров по адресу русского правительства. С своей стороны, польские министры и вообще сторонники России при Александре I, вместо того, чтобы в борьбе с оппозицией искать нравственную точку опоры, должны были «пугать» ею поляков. Но страх никогда не создаёт приверженцев. Оппозиция с каждым днём всё более и более входила в моду. Преданность России (искренняя или основанная на расчёте) в глазах польского общества становилась синонимом отсталости, трусости или чего-нибудь ещё худшего. Когда умер наместник Зайончек, никто даже из самых близких его друзей, боясь скандала, не решился сказать надгробное слово.

Несколько слов о коренных русских людях, посланных в Варшаву представлять интересы русско-польского союза. Поляки просили великого князя Михаила Павловича, но, по династическим соображениям, надо было послать цесаревича Константина Павловича. Он приехал сюда не только с предубеждением против конституции, но и чувствуя себя несколько униженным тем обстоятельством, что принуждён действовать в конституционном государстве.

Цесаревич обучал польские войска «по-русски». Пошли в ход палки и брань. И эта бестолковая воинственность сменила наполеоновские походы! Своими дерзостями на каждом смотру цесаревич растил недовольство в офицерах и был едва ли не главной причиной, почему польские офицеры спешили принять участие в тайных обществах и заговорах.

Другою страстью цесаревича были знаки внешнего чинопочитания. Варшавские школьники скоро это заметили и вменяли себе в особенное удовольствие не снять шапки при встрече с великим князем. Аресты, гневные бури (цесаревич кричал тогда: «Я вам задам конституцию!»), затем освобождение и новая история в том же роде».

После эпохи бурных перемен и войн, потрясших всю Европу, в духовной жизни общества разных государств проявилась тоска по средневековому рыцарскому идеалу и единению на основе христианских ценностей. Это выразилось в появлении пласта культуры, воспевавшего средневековые идеалы и ценности. Это духовное направление получило название «романтизма» и обозначилось прежде всего в литературе. В Англии наиболее ярким его представителем был Вальтер Скотт, во Франции — Виктор Гюго и Александр Дюма, в Германии — Стефан Цвейг, в Польше — Генрик Сенкевич, Адам Мицкевич и много других писателей, поэтов и философов. Поляков и литвинов толкало в объятия «романтизма» чувство гордости за рыцарское прошлое их родины, которое они воспевали в своих произведениях, и чувство несогласия с её нынешним униженным состоянием.

До самой смерти императора Александра I обстановка в Королевстве Польском была более или менее спокойной. Куда напряжённее были дела в Вильно, где начали действовать тайные организации «филоманов» и «филаретов», в работе которых активно участвовал знаменитый поэт Адам Мицкевич.

В 1817—1818 годах проходила очередная волна «разбора шляхты» в присоединённых к России западных и юго-западных губерниях. Юридическое положение польской шляхты в Российской империи долгое время не было определено. И вообще было непонятно: эта шляхта для подданных Российской империи соотечественники или иностранцы? Этот вопрос частично был разрешён только в 1817 году. «Государственный Совет представил государю, что, так как дворянское достоинство русскими подданными приобретается не иначе, как заслугами, то и иностранцы, присягнувшие на подданство России и просящие о причислении в русское дворянство, по дипломам этих государей, не иначе могут быть причисляемы, как за заслуги российскому государю и государству» (Романович-Славятинский А.).

27 октября 1817 года в Пинске паны Якуб, Пётр и Анджей Онуфриевичи Дзиковицкие, сыновья старшего брата Григория Стефановича, составили завещание на полученные ими ранее земли в Малых и Больших Дзиковичах от двоюродного деда Яна Владиславовича Дзиковицкого, в пользу панов Мартина Анджеевича Дзиковицкого и Мацея Якубовича Серницкого.

Но Дзиковицкие, жившие в Махновском уезде Волынской губернии, зная о принятом Минским Дворянским Депутатским собранием решении в отношении Дзиковицких, на руки никаких документов не получили, довольствуясь тем дворянством, которое было за ними на тот момент признано. Да им было тогда и не до этого: они собирались завести нового ребёнка.

Известно, что в это время в Пинском повете в околицах Дзиковичи Великие и Малые имелся землевладелец Теодор Анджеевич, который владел землями совместно со своими братьями Игнацием и Иваном. Братья относились к Дому Костюковичей рода Дзиковицких. О детях последнего из братьев рассказ ещё будет ниже. В том числе и в связи с доказательствами их принадлежности к шляхетству.

В связи с очередным «разбором шляхты» появилось на свет свидетельство от 18 октября 1817 года, данное в Пинске двенадцатью шляхтичами и «гражданами» Минской губернии Пинского повета, владеющими привилегированными землями в районе Больших и Малых Дзиковичей. Все они являлись отпрысками разных Домов и линий рода Дзиковицких и остались на землях «дедичных», когда другие разошлись искать свою фортуну в соседних краях. Среди других нуждавшихся в подтверждении шляхетства Дзиковицких, эти свидетели клятвенно подтвердили принадлежность к их общему шляхетскому роду семейства бывшего ксёндза Перхоровича Дзиковицкого, проживающего в это время в Волынской губернии.

В заявлении ксёндз писал, что прошло уже два века, как их предок Афанасий Перхорович Дзиковицкий выехал «из грунтов дедичных», расположенных в околицах Дзиковичей. Факты, подкрепляющие доказательства своего шляхетского происхождения, Перхоровичи Дзиковицкие в 1818 году представили в Минское Дворянское Депутатское собрание в качестве дополнения к общим документам рода от 1804 года.

На основании представленных документов и свидетельств Перхоровичи Дзиковицкие добились от Волынского губернского Дворянского Депутатского собрания, на территории которого они ныне проживали, получения 2 июля 1818 года «Вывода родовитости шляхетской». В этот же день бывший ксёндз Кременецкого повета Волынской губернии Никифор Перхорович Дзиковицкий подал прошение на имя императора Александра Павловича, в котором указывал на древнее происхождение рода Дзиковицких и, основываясь на этом, просил признать его сыновей в дворянстве и дать указание Волынскому Дворянскому Депутатскому собранию о внесении их в дворянскую родословную книгу губернии. Прошение своё ксёндз написал по-польски. Видимо, он не владел русским языком.

По определению Волынского Дворянского Депутатского собрания, «состоявшемуся 1818 года за №79, признан в дворянстве Никифор Максимиллианов сын Дзиковицкого Перхоровича с сыновьями Григорием и Фёдором для внесения в шестую часть родословной книги. Документы, вошедшие в состав сего определения, получены из собрания ксёндзом Ницепором Перхоровичем Дзиковицким» (Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 2059).

А в семье Григория Стефановича 1 сентября 1818 года в Махновском костёле был крещён третий ребёнок — сын Илья. В метрике всё так же, как и при рождении первых, уверенно было записано о сословном статусе родителей — «дворяне Григорий и Домицелия с фамилии Вышинских». И так же было указано место жительства семьи — село Мшанец.

30 июня 1819 года Фёдор Никифорович Дзиковицкий из Перхоровичей Дзиковицких, окончив изучение наук в институте, при бывшем Виленском лицее учреждённом, вступил в службу в нижний земский суд Речицкого повета (уезда) Витебской губернии землемером. 14 июля 1819 года он был произведён в чин коллежского регистратора. Это был самый младший, начальный чин XIV класса. Нижний земский суд был судом лишь по имени. Он состоял под председательством земского исправника или капитана из 2 или 3 заседателей, в зависимости от обширности уезда… Нижний земский суд был административным органом. А землемер — это техник, снимающий на план земельные угодья и вообще части земной поверхности. В межевых законах установлены следующие должности землемеров: в губерниях и областях — губернские и областные землемеры, которые заведуют губернской чертёжной и входят в состав губернского правления на правах членов, помощники их (в некоторых губернских городах); уездные землемеры — по одному на каждый уезд.

Следует иметь ввиду, что время тогда само по себе будоражило горячие умы и пламенные сердца. Во всём мире происходили волнения и революции, сообщения о которых волновали неравнодушных к судьбам отечества. Так, в начале 1820 года вспыхнула революция в Испании, затем последовали революции в Неаполе, Португалии, в далёких Бразилии и Сан-Доминго. Но эти же события заставляли и русские власти быть более осторожными в предоставлении свобод и вольностей покорённым полякам. Когда в 1820 году Александр I приехал в Варшаву на заседание Сейма, ему пришлось уступить давлению Новосильцова и великого князя Константина и практически покончить с конституционной системой правления в Королевстве, что ещё больше оттолкнуло поляков от России.

Необузданный нрав великого князя Константина несколько смягчился, когда после развода с первой супругой, принцессой Кобургской, он 12 мая 1820 года женился на Иоанне Грудзинской, принадлежавшей к старинной шляхетской польской фамилии. Свадьба, состоявшаяся два месяца спустя после развода, была совершена почти тайком в часовне замка. Но слухи о ней тотчас распространились по городу, и при выходе из дворца новобрачные увидели толпу народа, осыпавшую их приветствиями и благословениями. Из-за пылкой страсти к польской красавице великий князь добровольно отказался от своих прав на наследование императорской короны в случае смерти бездетного Александра I. В то же время, общественное мнение как в России, так и в Королевстве Польском отнеслось к этому браку с осуждением. Иоанна Грудзинская, морганатическая, законная супруга великого князя, получившая вскоре титул княгини Лович, приобрела на него огромное влияние; это был «лев, укрощённый голубкою». Она иногда говорила ему: «Константин, надо сначала подумать, а потом действовать; ты же поступаешь как раз наоборот». Великий князь Константин был самым покладистым мужем. Княгиня Лович знала о своём влиянии, и своим влиянием она пользовалась в интересах отчизны, так же, как, разумеется, и в интересах мужа. Но она не могла, однако, изменить настолько нрав последнего, чтобы его привычки не остались важным препятствием для правильного осуществления конституции.

«В этой трудной атмосфере на политической сцене Королевства появилось молодое поколение, не отягощённое комплексом катастрофы разделов и не склонное к компромиссам, не желающее — в отличие от поколения эпохи Просвещения — примириться с потерей независимости. Молодые поляки сильно ощущали горечь российской неволи» (Роснер А.).

История относительно кратковременной политической автономии Кракова сопровождалась противоборством соперничающих «партий», представлявших интересы аристократии и «третьего сословия». Станислав Водзицкий, возглавивший Сенат, выражал интересы именно аристократических кругов. Монархически настроенные краковские аристократы рассчитывали, что город рано или поздно войдёт в состав Королевства Польского. Эту позицию не разделяли представители «третьего сословия» — краковских предпринимателей и интеллигенции, в том числе и руководители Ягеллонского университета, пользовавшиеся большим авторитетом в городе. Напомним, что Ягеллонский университет, древнейший в Польше, был основан ещё в 1364 году и всегда рассматривался как один из символов польской национальной идентичности.

Для либералов, представлявших интересы «третьего сословия», более предпочтительным будущим города казалось сохранение им статуса демократической республики с дальнейшим укреплением автономии. Однако, несмотря на декларируемые демократические позиции, либералы тесно сотрудничали с Пруссией, которая была заинтересована в торговле с Краковом и рассчитывала через поддержку либеральной «партии» оказывать влияние на политику городской власти. Стремясь ограничить своих соперников из Собрания представителей в реальном влиянии на городскую политику, председатель Сената Краковской республики Водзицкий взял практику обращаться к российскому императору за поддержкой. Эта позиция Водзицкого привела к росту общественного недовольства его деятельностью на посту руководителя Сената. В 1820 году прошла массовая демонстрация студентов Ягеллонского университета, что ухудшило отношения между университетским руководством и председателем Сената.

После 1820 года позиции тех, для кого спасение политических свобод было равносильно сохранению национального бытия, пришли в противоречие с противоположными взглядами. Александр даровал Королевству конституцию, но не хотел и не мог допустить, чтобы она претворялась в жизнь. «В 1821 году читатели „Курьера варшавского“, просматривая объявления, могли обнаружить информацию о том, что можно приобрести по подписке гипсовые бюсты известных национальных героев, пользующихся признанием людей. Среди них „очень похожий бюст Тадеуша Костюшко“ и изваяние Александра I „в стиле античной скульптуры“. Костюшко давно занимал в памяти народа положенное ему место, а вот не просчитались ли молодые ваятели, подыскивая клиентов для своих творений, что кто-то купит бюст императора Александра? Кажется всё же, что они прекрасно чувствовали общественные настроения» (Роснер А.).

В 1821 году власти Краковской республики раскрыли деятельность нелегальной студенческой организации «Белый орел», после чего Водзицкий лично обратился к государствам — попечителям и добился ограничения университетской автономии. Этим он рассчитывал избавиться от опасного конкурента — ректора университета Валенты Литвинского. Но такой демарш против университета — гордости Кракова — способствовал лишь окончательной дискредитации Водзицкого и его политического курса в глазах подавляющего большинства жителей города.

В 1821 году в Королевстве Польском возникла самая значительная из прежде существовавших польских тайных организаций — Патриотическое общество. Его целью было подготовить восстание за освобождение Польши на основе конституции 3 мая 1791 года. Литва и Правобережная Украина (Русь) также оказалась в сфере деятельности общества. Именно с 1821—1822 годов состояние польской народности на территориях Руси и Литвы вплоть до восстания становилось хуже год от года. Оскар Авейде свидетельствовал: «Конституционная жизнь соседнего Царства, в котором был и столь желанный шляхтой Сейм, и исключительно польский официальный язык, и народная армия, равным образом производили сильное и неоспоримое влияние на жителей Литвы и Руси. Самая система управления в этих провинциях, как было сказано, помогала развитию упомянутых влияний. Но вообще можно сказать с полной справедливостью, что весь этот период времени до 1831 года был относительно временем наилучшего благосостояния, каким только пользовались эти несчастные провинции от падения Польши до настоящего времени».

31 декабря 1822 года Фёдор Никифорович Перхорович Дзиковицкий, продолжая занимать должность землемера, был произведён в следующий (XII класса) чин — губернского секретаря.

В семье Григория Стефановича Дзиковицкого в селении Мшанец появился четвёртый ребёнок — сын Антоний. 17 января 1823 года он был крещён в Махновском костёле Липовецко-Махновского деканата Луцко-Житомирской римско-католической духовной консистории, о чём сохранилась запись (Государственный архив Житомирской области. Метрические книги Махновского костёла).

В начале 1823 года установились связи польского Патриотического общества с руководителями одного из двух центров декабристского заговора в России — «Южного общества». Бердичев был важным средоточием польского национального движения. Тут располагался один из центров польского тайного Патриотического общества.

14 октября 1823 года Фёдор Никифорович Дзиковицкий переведён из землемеров в уездном городе Динабурге Белорусско-Витебской губернии в Луцкий уезд Волынской губернии на ту же должность.

В 1824 году правительством России был издан очередной закон, направленный на сокращение численности польско-литовской шляхты. Отныне шляхтичи, не имевшие крестьян, но занимающиеся торговлей, должны были записываться в купцы и брать свидетельства торгующих мещан. 12 ноября 1824 года в Минское дворянское депутатское собрание были представлены дополнительные документы, подтверждающие шляхетское происхождение Стефана Владиславовича Дзиковицкого, продолжавшего проживать в Пинском уезде вместе со старшим из сыновей и его детьми Якубом, Петром и Анджеем.

Стефан Владиславович Дзиковицкий прожил долгую жизнь и умер после 1824 года уже не в том государстве, в котором родился. И было ему тогда за 90 лет.

Году примерно в 1825 Григорий Никифорович Дзиковицкий был уже женат.

В декабре 1825 года «Северное общество» декабристов выступило с попыткой революционным нажимом на власть ввести в России конституционное правление. В 1825 году со смертью Александра I надежды поляков на восстановление Речи Посполитой окончательно рухнули. Пользуясь непопулярностью великого князя Николая Павловича в армии, лидеры декабристов агитировали за его брата Константина Павловича. Для привлечения симпатий политически неграмотной и монархически настроенной солдатской массы, офицеры-декабристы использовали лозунг: «Да здравствует Константин и его жена Конституция!». Однако «Северное общество» было разгромлено в Петербурге при неудачной попытке восстания, а в январе 1826 года на Украине был разбит восставший Черниговский полк, что означало конец «Южного общества». Многие декабристы оказались в ссылке на каторжные работы в Сибири. Однако Патриотическое общество сохранилось, хотя было полностью ликвидировано на территории Руси и сильно пострадало в Королевстве.

Николая I в народе не любили и прозвали Солдафоном, Сапогом и даже Палкиным. Николай Павлович, младший из братьев, в отличие от старшего брата Александра, категорически не любил поляков с детства и считал их национальные чувства «химерой». И из этого, конечно, должны были в скором времени последовать закономерные последствия.

Уже в самом начале царствования, в 1826 году, по воле Николая было специально открыто Третье отделение при Тайной Канцелярии, которое призвано было присматривать и контролировать брожение умов. То есть, если иносказательно, царь учредил государственную полицию, «ВЧК-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ» нашего времени.

В 1826 году над университетом в Краковской республике был установлен кураторский контроль, а руководить кураторами назначили генерала Юзефа Залусского, который приступил к «чисткам» университета от либерально настроенной профессуры. Вместе с тем, деятельность Залусского на этом посту не следует оценивать однозначно — он не только увольнял неблагонадежных профессоров, но и приглашал на работу преподавателей из других городов, а также открыл в Кракове Технический институт.

В 1826 году умер наместник королевства Польского старый Зайончек и великий князь Константин объединил в своих руках обе должности — и наместника, и главнокомандующего. Сверх того, новый «король» Николай I поручил ему начальствование над русскими военными силами в «восьми воеводствах» — в литовских и украинских землях. Первая из этих мер могла заставить поляков опасаться ещё более сурового режима; вторая была способна заставить их поверить в присоединение «восьми воеводств».

При новом императоре, изначально ненавидевшем поляков и их шляхту, ничего хорошего ожидать не приходилось. И действительно, уже вскоре, указом от 8 июня 1826 Николай I установил «порядок перевода в иное сословие людей, необоснованно отнёсенных к чиншевой шляхте». Указом 18 июня 1826 года было объявлено, что шляхтичами могут считаться только те особы, которые были записаны в это сословие до 1795 года, что для рода Дзиковицких вообще было нереально, так как территория Пинского повета отошла к Российской империи лишь после подавления восстания Тадеуша Костюшко в 1795 году. Таким образом, персонально благодаря Солдафону на троне (именно такое прозвище получил этот император) Николаю Павловичу многие Дзиковицкие были выписаны из состава шляхты.

В 1826 году в Луцком уезде Волынской губернии в семье Григория Перхоровича Дзиковицкого родилась дочь Аделаида. А в селе Мшанцы Махновского уезда в это время проживал уже 12-летний Ян, сын Григория и Домицелии Дзиковицких. Подросток вёл жизнь простую, практически ничем не отличавшуюся от жизни соседних крестьян. Единственное, что его кардинально разнило с соседями — это чувство внутреннего высокородства, проистекавшего из сознания того, что его предки были «благородным шляхетством». Это, однако, ничуть не мешало ему участвовать в сельских развлечениях, которые разнообразили повседневную жизнь деревенской молодёжи.

Стремясь одновременно и к ослаблению влияния на местную жизнь на землях Киевского генерал-губернаторства польских панов-землевладельцев, и к повышению своего авторитета в качестве заступников среди крестьян, правительство Солдафона на троне старалось взять под своё наблюдение отношения между теми и другими. Всё более активно вмешиваясь в дела по так называемым «злоупотреблениям помещичьей властью», правительство Солдафона на троне 6 сентября 1826 года издало рескрипт, согласно которому оно хотело «без огласки прекращать всякие беспорядки и излишества и злоупотребления в образе управления помещичьими крестьянами». Однако, особых перемен во взаимоотношениях панов и их подданных не произошло.

В 1827 году в Краковской республике Станислав Водзицкий проиграл очередные выборы на должность председателя Сената. На этот пост был избран Юзеф Никорович, занимавший до этого должность председателя апелляционного суда и считавшийся выразителем интересов «третьего сословия» и человеком либеральных взглядов. Такой поворот событий не мог удовлетворить консервативную элиту Кракова, в результате чего «аристократы» покинули заседание Сената. В начинающийся политический кризис вмешались представители государств-попечителей, которые распорядились оставить Станислава Водзицкого на посту председателя Сената, а Собрание представителей распустили. Так был нанесён первый удар по реальной автономии Краковской республики.

В 1828 году в Краковской республике по инициативе российских дипломатов был создан Эпурационный комитет в составе самого Станислава Водзицкого и ещё троих пророссийских сенаторов. Водзицкий при поддержке России делал всё возможное для отстранения либерально настроенных политиков, включая и профессоров Ягеллонского университета, от участия в управлении «вольным городом». Такая политика Водзицкого вполне удовлетворяла интересам Российской империи, стремившейся установить более плотный контроль над Краковом. В Петербурге прекрасно понимали, что если Краков не попадёт в российскую сферу влияния, то рано или поздно окажется либо под управлением Пруссии, либо в составе Австрии.

Конец 1820-х — начало 1830-х годов принесли пополнение в семьях различных Домов и ветвей рода Дзиковицких. Так, в Пинском повете проживал представитель рода по имени Яков (неизвестного автору Дома), родившийся не позднее 1827 года. В 1827 году у младшего из трёх братьев из Дома Костюковичей фамилии Дзиковицких — Яна (Ивана) Анджеевича — родился первый сын, названный Николаем. В том же 1827 году, когда Фёдор Никифорович Перхорович Дзиковицкий получил чин коллежского секретаря, в семье его брата Григория появилась вторая дочь — Мария. Опять же в 1827 году в семье Ивана Ивановича Дзиковицкого родился старший сын Николай, крещённый, как и отец, по римско-католическому обряду. Деда новорожденного, как и отца, тоже звали Иваном Ивановичем. После прадеда Ивана вглубь веков по восходящей шли Самуил, Фёдор, Трофим, Гриц, Кирилл и, наконец, Костюк. То есть основатель Дома Костюковичей в роду Дзиковицких. В 1828 году в семье Григория Никифоровича Перхоровича Дзиковицкого родился сын Феофил-Феодор-Эдмунд. В 1829 году в семье Григория Никифоровича Перхоровича Дзиковицкого родился второй сын — Ириней-Владислав-Мечислав.

К концу 1820-х годов молодые поляки уже не тешили себя надеждой на монаршее снисхождение к их разделённой родине. Оставалась единственная надежда — только на самих себя. И 15 декабря 1828 года в Польше восемь подхорунжих под руководством инструктора муштры Петра Высоцкого организовали тайное общество под названием «Военный союз», занявшееся непосредственной подготовкой к восстанию. Основную его численность составляли польские офицеры, невоенная шляхта, участники прежних нелегальных обществ. «Военный союз» стал впоследствии ударной силой следующего польского восстания.

11 мая 1829 года, Николай Первый был коронован ещё и на Королевство Польское в Варшаве. Состоялась официальная процедура в Сенаторском зале Королевского замка. То есть, теперь Солдафон уселся ещё и на польский королевский трон. Это не обещало ничего хорошего.

6 апреля 1829 года в Минское Дворянское Депутатское собрание Григорием Стефановичем Дзиковицким были представлены документы, подтверждающие его принадлежность вместе с детьми к числу отпрысков рода Дзиковицких. Однако он сильно опоздал — документы рода вместе с генеалогической таблицей, в которой его имя оказалось вычеркнутым, уже ушли в Санкт-Петербург на утверждение Герольдии.

1 декабря 1829 года в селе Мшанцы было прилюдно объявлено о предстоящем назавтра венчании в Махновском костёле 18-летней старшей дочери Григория и Домицелии Дзиковицких и её жениха Симона Томашевича Домбровского. На церемонию приглашались все родственники и друзья. 1 декабря при свидетелях Казимире Вижаньском и Марианне, жене Томаша Вижаньского, венчание состоялось. С этого времени дочь Яна покинула родительский дом и переехала в семью мужа.

Незадолго до Ноябрьского восстания в семье Григория и Домицелии Дзиковицких родилась дочь, ставшая пятым ребёнком в семье, а 31 января 1830 года в Махновском костёле она была крещена и наречёна именем Бригида. В этом же году в Махновке была открыта одноклассная церковно-приходская школа. Несмотря на её наличие, а также открытое ранее, в 1820-х годах, дворянское уездное училище, дети семьи Григория Стефановича и Домицелии не имели возможности их посещать: приходскую школу потому, что были католиками, а дворянское училище из-за выведения их отца из шляхетского достоинства по недавним указам Солдафона на троне от 8-го и от 18-го июня 1826 года. Кроме того, после постановления от 11 июля 1828 года и указа от 14 апреля 1830 года шляхтичи, не предоставившие доказательств своего благородного происхождения, должны были быть записаны в мещане или государственные крестьяне. Это отныне относилось и к Григорию Стефановичу Дзиковицкому.

В 1830 году, когда Янеку Дзиковицкому, сыну Григория и Домицелии Дзиковицких, исполнилось 16 лет и он достиг гражданского совершеннолетия, в Российской империи начались народные волнения, оставившие след в записях историков. Так, 3 июня взбунтовались в Севастополе матросы, солдаты и «прочие гражданского звания люди». Потом начались вооружённые «холерные бунты» военных поселян, выступления саратовского и тамбовского крестьянства. Летом этого приметного года не знала спокойствия и Европа — вспыхнули революции в Албании, Бельгии, Ирландии, Испании, Италии и Швейцарии.

Оскар Авейде писал: «Заговоры дореволюционные, их состав, число, сила, влияние и деятельность росли и увеличивались, с одной стороны, после стеснения и нарушения правительством конституции, по мере образования оппозиции законной и незаконной и по мере проявления и увеличения неудовольствия жителей, как в Царстве, так и в провинциях. Эти-то заговоры произвели восстание 1830 и 1831 годов». Под конец своей жизни Григорий Стефанович стал свидетелем нового восстания поляков, в составе которых основным, движущим ядром была шляхта, но, хотя бы по причине возраста, он не мог уже играть в событиях, связанных с восстанием, получившем позднее название Ноябрьского, никакой роли.