Муравьёв-Амурский, преобразователь Востока

Александр Ведров, 2022

Исторический роман о генерал-губернаторе Восточной Сибири, внесшем решающий вклад в дело присоединения к России громадных территорий Приамурья и Приморья, без которых Сибирь была обречена онемению. Граф Муравьёв-Амурский не только раздвинул границы империи и обеспечил широкий выход к Тихому океану, но и привел в движение Сибирь, приобщив ее к России как неразрывное целое. В книге дан психологический и нравственный портрет этой высокоодаренной и крайне противоречивой личности. Написано ясным, живым языком, приближенным к художественному стилю. Читается как исторический детектив, в котором немало страниц отведено приключениям первопроходцев в амурских сплавах и походах по дикому краю.

Часть 1

От кадета до генерала

Глава 1

Камер-паж и княгиня

Николай Николаевич Муравьёв родился 11 августа 1809 года в семье Николая Назарьевича Муравьёва, статс-секретаря Собственной Его Императорского Величества канцелярии, и Екатерины Николаевны Мордвиновой, дочери помещика. Он внук губернатора Архангельской губернии Назария Степановича Муравьёва, отпрыск знатного рода. Мать, женщина нежного и доброго нрава, любила природу, деревню, охотно занималась работами в саду, была искусной рукодельницей. Тем не менее, при чуткости ко всему прекрасному, она имела характер высокого духа и воспитывала детей в строгих или даже спартанских обычаях. Отец, вносивший в домашние пенаты атмосферу царского двора, поднимал в сынишке планку самооценки до запредельных высот. Под родительским влиянием, а может быть, и от природы в мальчугане с детства формировалась личность, для которой не существовало непреодолимых преград.

О детских годах героя романа до нас дошло мало материалов, совсем мало. Детство выдающегося преобразователя российских земель протекало в родовом имении отца под Петербургом, позднее ставшем Муравьёвским переулком (с 1939 г. ул. Цимбалина) Северной столицы. Николушка рос прилежным мальчуганом; восьми годов, проявляя интерес к большому и неведомому миру, прочитал книгу В. М. Головина о кругосветном путешествии. Десятилетнему мальчику пришлось оплакивать раннюю смерть любимой матушки, на том и кончилось его беззаботное детство. Оставшись без материнского пригляда, он вынужден был полагаться исключительно на себя в принятии и исполнении решений. У отца на руках остались шестеро детишек, мал мала меньше, Николка из них — старший. На некоторое время опекунство над ними брал на себя граф Аракчеев.

После окончания частного пансиона Годениуса, о котором нам тоже не известно ничего, кроме того, что он располагался в центре Петербурга, где-то по улице Шпалерной, осиротевшие братишки по распоряжению императора Александра Первого, победившего непобедимого Наполеона, были определены в Пажеский корпус, элитарное военно-учебное заведение для детей «заслуженных родителей». Значимость заведения определена уже тем, что оно учреждено волей Екатерины Великой. Порядки в корпусе строгие, дисциплина военная. На выходные дни отец забирал сыновей из учебки и привозил их домой, в деревенское имение, где они окунались в мир счастливого детства с младшим братиком и сестричками. Гомон, смех, беседы, шутки царили в детском коллективе. Молодая мачеха, вошедшая в дружную семью, окружила приемных детей чуткой любовью и вниманием. О Николае в родстве остались лучшие воспоминания, в семье он был всеми беспредельно любим. Его отличала способность развеселить каждого, он мог и вспылить, но умел сдерживать себя. Шутлив, остроумен, но главной чертой подростка виделась тяга ко всему новому, неизвестному.

* * *

Отныне Николай Муравьёв держал свою судьбу в собственных руках. В учебе и освоении военных наук ему надо было проявить себя со всем блеском, иного он уже не признавал. 1824 год. Здесь-то кадету-отличнику четырнадцати лет и улыбнулась удача, капризная распорядительница от Высших сил, благосклонное участие которой открывало ему широкий путь в большой мир. Он был произведен в камер-пажи, что давало право к назначению на дежурство при Высочайшем дворе с прислуживанием за особами императорской фамилии на официальных приемах. Весьма успешный в учебе и отличавшийся острым умом, Николай Муравьёв был приставлен к великой княгине Елене Павловне Романовой. Камер-паж еще не знал, что держит в руках золотой ключик от волшебной двери, за которой открывался простор для службы Отечеству, для отваги и славы.

Начало предстоящему восхождению положили те смутные и неуловимые движения души, которые физиологи относят к тонкой сфере любовных чувств. Оставалось перенести их на прелестную обладательницу женских чар. Приставленный по придворному этикету к креслу великой княгини Елены Павловны первый ученик Пажеского корпуса увидел в том кресле искомый объект первой любви. Оно и неудивительно, если обратить наш взор на образ страстного обожания влюбленного юнца.

Урожденная германская принцесса Шарлотта Мария Вюртембергская, шестнадцати лет, была приглашена императором Александром Первым от имени своего младшего брата, великого князя Михаила, для замужества. Сказочный дар от царского двора, волшебным образом изменивший судьбу немецкой Золушки из семьи скромного образа жизни, подвел ее к самостоятельному изучению русского языка, чему она отдалась со страстью, а по приезде в Северную столицу поразила умом и тактом придворный круг.

Юная принцесса удивила встречавших не только речью с добротным русскоязычным произношением, но и умением вести краткие беседы с лицами по приличествованию каждого. Н. Карамзину она высказала уместную похвалу «Истории государства Российского», с А. Шишковым перекинулась мнениями о славянском языке, а с генералами заводила речи о военных делах и походах. Аристократическая публика в две сотни человек, собранная на званый прием, была потрясена и очарована с первой встречи и уже навсегда. Состоялось быстрое обручение, и молодая семья получила воистину царский подарок — величественный Михайловский дворец, ставший стараниями обаятельной хозяйки центром культурной жизни Петербурга. По заложенной традиции Михайловский дворец по сей день несет знамя русской культуры в качестве Государственного Русского музея.

Дальнейшее утверждение Елены Павловны в высшем обществе иначе как триумфальным не назвать. Д. А. Оболенский в ее лице «впервые увидел женщину, которая ясно понимала, что такое Гражданская палата». Известный славянофил А. Кошелев, пораженный умом княгини, писал о ее «истинно государственном взгляде на дела». Архиепископ Херсонский Иннокентий внезапно для себя оказался «униженным», когда Елена Павловна захватила его врасплох некоторыми вопросами, и вынужден был взять время для подготовки ответов. Подведем, однако, черту под множеством восхвалений отзывом Николая Первого: «Елена самая ученая в нашем семействе». Царь отсылал к ней иностранных ученых и мыслителей, чтобы те понимали, с кем имеют дело в лице России. Что тут добавить? С принятием православия, подобно Екатерине Второй, Елена Павловна стала русской делами и душой.

Сердечные влечения молодого человека к барышне, по всей видимости, начинаются с высоких оценок ее прелестей, красоты, ума и поведения. И что оставалось славному пажу, если в юной княгине сошлись воедино все женские достоинства, какие можно было представить? Оставалось влюбиться страстно и безнадежно в замужнюю женщину, одну из всех на царском небосклоне, что не могло остаться незамеченным для окружающих женских глаз. Неподдельное преклонение перед избранницей, восторженные взгляды, внезапные приливы крови, вызывающие покраснения лба и ушей, выдавали влюбленного пажа с головой. Фрейлины двора, беспощадная догадливость которых в амурных делах изумительна, обменивались щепетильными новостями:

— Ах, бедняжка! Коленька влюблен, и безнадежно!

— И что ему остается? Стреляться?

Великая княгиня Елена Павловна получала нескрываемое удовольствие от сложившихся отношений. Какой женщине была бы неприятна сердечная победа? Между молодыми людьми, из которых женская особа была всего-то на пару лет старше своего поклонника, установились милые и доверительные отношения. Елена Павловна игриво и с мягким покровительством относилась к влюбленному пажу, при этом оставалась деликатной, щадила его самолюбие и оберегала от возможных нападок со стороны. Николаю испытание любовью к вельможной даме стало первой школой воспитания чувств на пути взросления и возмужания.

Великая княгиня

На царских торжествах,

На кресле как богиня,

Как фея в вещих снах.

Головку обрамляют

Волнистые рядки,

Колечками свисают

По шее завитки.

Ах, как бы к ним коснуться

Ладонью и щекой!

И в негу окунуться

Под грешною луной…

Сердечные страданья

Отринет камер-паж,

Прислугою приставлен

Княгине верный страж.

…После оглушительного провала войсковой присяги на Сенатской площади Николай Первый решил обсудить декабрьские события с великой княгиней, мнением которой весьма дорожил, и протянул ей список заговорщиков. Елена Павловна начала читать вслух, но император предостерегающе кашлянул, указав взглядом на камер-пажа Николая Муравьёва, стоявшего за креслом княгини. В списке имелось несколько человек с его фамилией.

Разветвленное родство Муравьёвых было знаменито на Руси делами во многих ипостасях. Среди них: два генерал-лейтенанта, герои Отечественной войны 1812 года и русско-турецкой войны, другие военачальники, известные дипломаты, высокопоставленные чиновники, ученые, коих набиралось полтора десятка именитых человек. Декабристов тоже оказалось немало — полдюжины устроителей новой жизни, хотя они и сами плохо представляли какой. Лишь бы по-новому. Центральной фигурой муравьёвского рода, участвовавшего в подготовке восстания, был Сергей Муравьёв-Апостол, приговоренный к повешению. Другие сородичи проходили по списку со смягчающими обстоятельствами. Артамон Захарьевич, командир Ахтырского гусарского полка, и Никита Михайлович, капитан Гвардейского Генерального штаба, высланы в Иркутскую губернию. Среди осужденных были Матвей Иванович Муравьёв-Апостол, участник восстания Черниговского полка, Александр Николаевич, будущий городничий Иркутска, и Александр Михайлович, корнет Кавалергардского полка.

* * *

Любовные воображения длились до августа 1826 года, когда Николай Муравьёв с блеском окончил Пажеский корпус, не только показав отменные знания и военную выучку, но и став первым по корпусу. Его имя занесено на Почетную мраморную доску лучших из лучших учеников заведения. И это несмотря на годичное отставание в возрасте от других выпускников. Обучение давалось ему легко, едва острый ум касался учебного материала. Знал по-французски и по-немецки, Закон Божий и Священную историю. Знал до тридцати предметов, включая заумное дифференциальное и интегральное исчисление.

Разумеется, без глубокого природного ума не мог состояться крупнейший государственный деятель, посягнувший опрокинуть привычные представления мироздания и течение общественной жизни. Но все же первый выпускник корпуса был оставлен «на второй год» для достижения совершеннолетия, с наступлением которого ему мог быть присвоен офицерский чин. Так в отрочестве кадет Николай Муравьёв задал себе опережающий темп жизни и, как увидим, будет выдерживать его долгие годы.

Сложившееся душевное единение блестящего претендента на офицерское звание и его «великолепной феи» продолжилось к обоюдному удовольствию. Имея обширное образование и от природы талантливая, княгиня проявляла необыкновенные способности к точным и естественным наукам и быстро вовлекала в свой водоворот придворное окружение. Неудивительно, что два блестящих ума как нельзя ближе пришлись один к другому. Им не нужны были долгие рассуждения, достаточно короткой реплики, быстрого взгляда для взаимопонимания. Она чуяла за спиной волнение юного воздыхателя. При виде объекта своего обожания ноги несчастного пажа подкашивались, лоб потел, покрываясь алыми пятнами. Нежность и трепет охватывали его. В силу положения княгини при царском дворе любовь прислуживающего юнкера была обречена на провал, она лишь грезилась в романтических мечтаниях, но дружба — вот она, рядом, на расстоянии вытянутой руки. Первая любовь, сформированная в идеальном плане, такой и останется Николеньке навсегда.

В 1830 году великой княгине представили Пушкина, и с ним она «была мила». Поэт испытывал к княгине самые восторженные чувства:

Когда б судьбы того хотели,

Когда б имел я сто очей,

То все бы сто на Вас глядели.

Их последняя встреча состоялась накануне трагической дуэли. Поэт был сдержан, шутил, но при прощании судорожно сжал высокой особе руку, чему она не придала значения, а отнесла к проявлению пылкости чувств. Княгиня обожала поэта и в день его смерти записала: «Мы потеряли прекраснейшую славу нашего Отечества».

Глава 2

Восточные походы

В 1827 году выпускник Пажеского корпуса, удостоенный золотой медали, был направлен в лейб-гвардию 16-го Финляндского полка в чине прапорщика. Описание боевых подвигов Муравьёва могло занять отдельную книгу, хотя по значимости они оказались в тени его дальневосточной эпопеи. Боевое крещение молодой офицер принял в Турецкой войне, начавшейся после того, как для России оказался закрыт пролив Босфор. Красоты голубого Дуная затмевались дымом и кромешным адом взятия турецких редутов. В двухмесячной осаде крепости Варна, взятой штурмом, когда было захвачено девять тысяч пленных и триста орудий, прапорщик Муравьёв за отличия в сражениях награжден орденом Святой Анны с бантом и повышен до звания поручика. С лета и до конца 1829 года его не отпускала лихорадка, иногда с сильными приступами.

Осенью Финляндский полк был возвращен в Россию, и боевой офицер поступил адъютантом к генерал-лейтенанту Головину. В 1830–1831 годах состоялся поход по подавлению польского восстания, поднятого с целью восстановления Речи Посполитой в пределах границ 1772 года и захвата территорий, населенных белорусами, украинцами и литовцами, с чем Россия, естественно, не могла согласиться, надолго поумерив польские аппетиты. Запутанные маневры Е. А. Головина привели к рассредоточению и расстройству польской армии, предопределив ее поражение. В ходе военных баталий поручик Муравьёв не однажды направлялся парламентарием для ответственных переговоров к командующим польскими соединениями и справлялся с ними показательно успешно.

За разгром повстанцев на груди поручика компанию с Анной скрепил Владимир, тоже Святой и тоже с бантом. Вслед за святыми прилетела награда пулей с контузией правой ноги и с бинтом вместо банта. Вдобавок забинтованному герою вручили золотую шпагу с надписью «За храбрость». В результате всего Варшава пала, Царство Польское объявлено провинцией России, сейм и польское войско упразднены. Тысячи повстанцев бежали куда подальше, за пределы Польши, осели в Европе и принялись создавать из России образ душителя свобод, распространяя русофобию, затянувшуюся до наших дней.

Военной службе Муравьёв отдавался со всем энтузиазмом, однако материальное положение семьи стало угрожающим, и он после двух военных кампаний вышел в отставку, занявшись управлением отцовским имением Стоклишки Виленской губернии, которому грозила распродажа с торгов. В отставку его подвинула и особая, трудноизлечимая кавказская лихорадка. Отец поддерживал сына переводами по сто рублей «на штиблеты и про запас», который, однако, всегда оставался пустым.

Ныне основная часть Виленской губернии входит в состав Белоруссии, меньшая — в составе Литвы. Здесь-то и оказалось, что скучнее занятия деятельной натуре было не найти. Управляющий имением в глубокой тоске писал отцу: «Гражданская служба противна и моим понятиям, и моему честолюбию». Успеха на мирном фронте боевой офицер в чине штабс-капитана не добился; позднее родовое имение спасено от разорения младшим братом Александром, тогда как сам Николай Муравьёв позднее примет в управление и приведет в порядок хозяйство российского масштаба. Каждому свое.

При нахождениях в Петербурге его неоднократно приглашала к себе на беседы великая княгиня Елена Павловна, внимательно следившая за продвижениями давнего поклонника.

* * *

Откликнувшись на запрос засидевшегося в тихом имении крестьянского распорядителя, благосклонная судьба приставила штабс-капитана Н. Муравьёва офицером для особых поручений к прежнему начальнику, генерал-майору Е. Головину, назначенному корпусным командиром на Кавказ, горячее местечко, где шли нескончаемые бои. «Школа Головина», состоявшая в наведении страха на подчиненных наказаниями, воспринята Муравьёвым как наиболее эффективная из других. Впрочем, сослуживцы замечали, что подчиненный офицер непостижимым образом имел влияние на властного командира Головина. Со временем усердный ученик превзойдет в жесткости своего учителя. Чем бы объяснить столь странное обстоятельство? Не тем ли, что род Муравьёвых отличался на редкость суровым, даже свирепо-диким характером? Неудивительно, если его родоначальником был некий князь Алановский, татарский мурза. Один из их рода, М. Н. Муравьёв, губернатор нескольких областей, был даже прозван Вешателем.

Военное присутствие на Чёрном море для России диктовалось необходимостью противостояния вмешательству в кавказские дела со стороны Турции и вездесущей Англии и их стремлению к захвату Северо-Кавказского имамата. Англичане, по давнему обыкновению, разжигали костры национальных противоречий, вели на спорных территориях подрывную агитацию, снабжали горцев деньгами и оружием для нападения на русские порты. В зоны конфликта ими направлялись отряды наемников. С тех кавказских событий у Муравьёва укрепилось стойкое неприятие и настороженность к действиям английских экспедиций, где бы они ни появлялись.

Кавказский поход начинался в 1817 году и мыслился легкой кампанией, в которой после победоносных баталий Отечественной войны 1812 года особых усилий для покорения местных племен не предвиделось, но затянулся он на полвека с большими людскими потерями. Свободолюбивые горские народы оказались орешком покрепче французского нашествия. Веком раньше князь Григорий Потёмкин дошел до Северного Кавказа, подчинив российской короне кубанских казаков, а Муравьёву пришла пора продвинуться дальше, на Черноморское побережье Кавказа.

На бурлящем Кавказе состоялся стремительный взлет Муравьёва в карьере. Военная обстановка, как на рентгеновском снимке, проявляет истинную ценность каждого участника боевых действий, от солдата до генерала, безошибочно определяя, кто есть кто. Военные действия пришлись Муравьёву чуть ли не родной стихией, где он уподобился рыбе в воде. Не зря же он утверждал в своих письмах, что только «военный путь может обещать мне быстрое возвышение». За фразой с претензиями на успех кроется честолюбие, стремление взять баснословные высоты, хотя он сам еще не представлял, для чего, собственно, они нужны, эти высоты. Но личности исключительного масштаба, вошедшие в историю человечества, безотчетно рвались в неизведанные выси, а там уже разбирались, что к чему.

Обстановка на кавказском театре военных действий была тяжелейшая. Болотистая и гнилая местность, гнус, лихорадка и проливные дожди вели к болезненности и смертности в русских гарнизонах. Служивые умирали сотнями. Россия вела упорную войну с грозным имамом, но усмирение подвигалось медленно. В непрестанных нападениях на русские укрепления завязывались кровопролитные бои. Защитники захваченных постов и городков безжалостно уничтожались. Так было с Михайловской крепостью, где начальником гарнизона был штабс-капитан Лико, окруженной войском горцев в количестве одиннадцати тысяч человек. Гарнизон в составе двухсот пятидесяти человек отбил первый штурм, но не устоял во втором и был полностью изрублен. Горцы бросились к пороховым складам, но здесь-то произошло светопреставление. Рядовой Тенгинского полка Архип Осипов по заблаговременному заданию начальника гарнизона Лико взорвал погреба, устроив кладбище для трех тысяч нападавших. Вместе полегли победители, и побежденные.

* * *

В апреле 1838 года Николай Муравьёв, уже в чине майора, прибыл к новому месту службы. Он весь в воодушевлении, что читается в письме брату Валериану: «…люблю Кавказ со всеми его лихорадками и лишениями за то, что в нем могу развернуться». В Южном Дагестане обстрелянный офицер выглядел настолько воинственно, что очередного ордена оказалось недостаточно для соответствия проявленным заслугам, тогда дали два, один за другим. Жаркое лето 1839 года прошло в изнурительной осаде крепости Ахульго, защиту которой возглавлял кавказский вождь Шамиль. Горцы оборонялись настолько отчаянно, что при штурме Сургаевской башни одной пулей пробили Муравьёву локтевую и кистевые кости правой руки, еще и с онемением трех средних пальцев. Крепость была взята с огромными потерями с обеих сторон. А пальцы восстановились только через десять лет, к сибирскому назначению, когда генерал-губернатору Восточной Сибири пришлось воевать острым пером с петербургскими чинами не менее яростно, чем с кавказскими джигитами. Учился писать левой рукой. Тем не менее схваченная горячая пуля стала Николаю Муравьёву тем знаком, с которым храбрый офицер стал полковником. Тифлисский госпиталь — и боевая труба позвала на взятие укрепления Дала в восставшей Абхазии с награждением полковника орденом Святого Владимира, опять с бантом.

Тринадцатую дивизию пехоты, подошедшую на подкрепление морем, направили по берегу за авангардом Муравьёва.

Засады и набеги горцев сопровождали колонну по всему пути, еще и авангард оторвался. Колонна встала, пока не объявился Муравьёв; за пояс заткнуты два пистолета, в руке шашка.

— Почему ушел в отрыв от основных сил?

— У меня шаг скорый, муравьёвский, а не немецкий тихоход.

Движение возобновилось ненадолго. Хаджи-Берзек силами в пять тысяч убыхов напал на два батальона, и разразился такой батальный огонь, какого Кавказу не приходилось видеть и слышать. Обстановка сложная, пересеченная местность, овраги, множество открытых флангов, но убыхи дрогнули, напор ослабел. Разбитый Хаджи-Берзек бросил армию, но силу набирал Шамиль, талантливый военачальник, тридцать лет защищавший имамат во главе армии в двадцать тысяч горцев.

* * *

В том же, сороковом, году поручик Тенгинского полка Михаил Лермонтов отличался «пылкой отвагой» в Чечне, на левом фланге Кавказской линии. Сотник Дорохов, получивший ранение, передал ссыльному поэту отряд «летучих охотников», перенявший тактику горцев и действовавший вроде партизанского отряда. В отборной команде собрался видавший виды отпетый народ, признавший в молодом поручике своего вожака. Быстрота, подвижность и натиск приносили летучей сотне в боях максимальный эффект. При сотне действовали и пластуны. По сути, это был первый в русской армии спецназ. После боя на реке Валерик поэту долго дурманил голову воздух, напоенный пролитой кровью. Он вспоминал тот бой по свежим впечатлениям:

Ура — и смолкло. — Вон кинжалы,

В приклады! — и пошла резня.

И два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко,

Как звери, молча, с грудью грудь…

Летом сорок первого, когда поручик Лермонтов стрелялся в курортном Пятигорске, Муравьёву выпала передышка на постройке укрепления в изумительном по красоте местечке черноморского побережья с благозвучным названием Гагры. Осенью полковник во главе летучей кавалерии без устали гонялся за абреками по аулам и другим пунктам, их невозможно перечислить, если только Сухум-Кале, реку Сочи, Псху, являя благоразумную распорядительность в маневрах, за что удостоился ордена Святого Станислава. Святых с бантами собралось настолько много, что коллекционер ненароком и сам становился святым. А Михаил Лермонтов на дуэли даже не стрелялся. По команде «К бою!» благородный и бесстрашный поэт-воин двадцати шести лет отроду поднял руку с пистолетом над головой, подавая жест доброй воли, и был убит наповал с расстояния десяти шагов. Следом за Пушкиным Россия потеряла еще одну «прекраснейшую славу Отечества».

Командующий Отдельным Кавказским корпусом генерал И. Р. Анреп писал в донесении военному министру о геройской защите Навагинской крепости: «Не боюсь оскорбить храбрых защитников укреплений, сказав, что с таким начальником, как генерал Муравьёв, всякое войско сделает то же самое». Гора при Навагинском укреплении была ключевой. Движение Муравьёва было так быстро, что неприятель не успел собраться, гора занята без единого выстрела. Прибывшим русским силам оставалось занять высоты и укрепление. «У него какие-то кошачьи манеры, — подметил генерал Филипсон, служивший при Анрепе, — которые быстро исчезали, когда надо было показать когти».

Муравьёв — начальник отделения Черноморской береговой линии из девяти укреплений и фортов, проходившей от Анапы до границы с Османской империей. Он участник усмирения племен убыхов и джигетов. Убыхи, вражда которых к русским доходила до фанатизма, угрожали расправами джигетам за их миролюбие к царской армии, и Муравьёв лично провел переговоры с ними, добившись покорности убыхов. Где только можно, он применял мирные способы, при которых вхождения в Россию новых территорий оказывались более прочными, и даже привез в Петербург вождей семи местных племен, принявших российское подданство.

С той встречи царь запомнил Муравьёва, умело применявшего не только военные, но и дипломатические приемы, и по заслугам произвел его в генералы. Путь от майора до генерала пройден за три года. Возведенные военные крепости муравьёвской береговой линии со временем положат начало российским городам Новороссийску, Геленджику, Сочи, Пицунде, Гагре и другим. Приобретенный военный опыт Муравьёв успешно перенесет с Кавказа на Дальний Восток.

Глава 3

Элизабет де Ришемон

В понимании Муравьёва честолюбие неразрывно связывалось со славой, облекаемой общественным признанием, а путь к ней лежал через труд, жертву и честность. Три жизненных принципа, три критерия, по которым сверялись все принимаемые решения героя своего времени. Тридцать пять исполненных лет заставляли задуматься над предназначением в мире, полном противоречий, искушений и тайн. Что сделано им в возрасте, в котором Наполеон, Байрон и Пушкин покорили мир? Для чего он был первым в Пажеском корпусе, в боевых походах, для чего за девять лет военной службы получил генеральский чин? Николаю предстояло осмотреться, шире взглянуть на мир, подвести итоги прожитому, а тут еще раны напоминали о себе, понуждая заняться лечением. С тем отставной генерал и выехал в Берлин. После принятых вод и прочих процедур он направился в Париж, столицу культурной Европы, город просвещенных умов и свободомыслия, город, при одном упоминании которого в воображении возникали волшебные грезы, рисовались романтические картины. Они и оправдались. В купе экспресса Берлин — Париж компанию Муравьёву составил, как он представился, господин де Ришемон, высокий, статный старик, отменно одетый. Завязалась дорожная беседа на французском.

— Вы, случаем, не военный? И даже в генеральском звании? — неожиданно спросил попутчик.

— Вы действительно правы. Но отчего вы так решили, ведь для моего возраста генералы в редкость?

— Вас выдает способность быстро схватывать и точно выражать мысли…

Знакомство оказалось настолько приятным для каждой из сторон, что по прибытии в Париж господин де Ришемон в настоятельной форме предложил путешествующему генералу разместиться в своем дворце городка По, что уютно разместился на одноименной речке на юге Франции. Предложение принято, и с благодарностью. От купейного знакомства — к семейному. Мадам де Ришемон превосходно музицировала на рояле. Ее дочь, Элизабет, девица за двадцать лет, говорила на нескольких языках и немного на русском. Она стала лучшим путеводителем Муравьёву по улицам и галереям, музеям, театрам и прочим парижским достопримечательностям. Началось погружение во французскую жизнь, историю и культуру. Для чего? Для самосовершенствования, достижения панорамного представления о мироздании и еще для личностного роста будущего реформатора, которому, пока не ведавшему о том, придется ставить цели и ориентиры развития русских земель, окраин и захолустья со всей их отсталостью, дикостью и патриархальностью.

Увлекательные занятия Николая и Элизабет, ставшие им душевным праздником, не могли не перейти в более нежные чувства, какие возникают между молодыми, красивыми и нравственно одаренными людьми. Муравьёву, с избытком хлебнувшему военные лишения и смертельные опасности, были необходимы психологическая разгрузка, исцеление покоем и лаской. Его израненная душа, взбудораженная огнем и порохом, просила умиротворения и насыщения любовью. Генерал снова почувствовал себя камер-пажом, сгоравшим от щемящего чувства преклонения перед юной княгиней Еленой Павловной, за креслом которой стоял в услужении, вдыхая сладкие ароматы, отслеживая повороты умнейшей головки или плавные взмахи и движения обворожительных рук. Юношеский пыл с неодолимой силой заполонял генеральскую грудь, стеснял дыхание, заставляя учащенно и трепетно биться взволнованное сердце.

Элизабет, очаровательная, умная девица с проникновенными серыми глазами, была достойным объектом пылкой любви. По свидетельству писателя Ивана Барсукова, «чрезвычайно красива, умна и образованна». Она и сама была пленена молодым русским генералом, олицетворявшим мужскую доблесть, достоинство и галантность кадетского воспитания. Ее романтической натуре о подобном рыцаре безупречного образа можно было только мечтать. Не в привычном же кругу вышколенных воздыхателей искать дорогого сердцу и единственного в свете человека, верного защитника и редкого воителя, видящего свое предназначение от символа орлиного полета. Другого такого и в мире не найти.

Расклад их судеб лежал на поверхности, но не все было просто, как казалось на первый взгляд. Элизабет как любящая дочь не могла не думать о родителях, которых ей пришлось бы оставить в случае переезда в далекую Россию. Были и другие причины к размышлениям перед принятием ответственного решения. Они обсуждались в прогулках по саду, разбитому при фамильном дворце де Ришемон, или в романтической беседке с видом на тихую, облагороженную и располагавшую к сердечной доверительности речку По.

— Элизабет, что же нам мешает быть вместе? — спрашивал Николай Николаевич перед отъездом из гостеприимного семейства.

— Возможно, национальные различия, — отвечала наследница дворца.

И действительно, что было известно милой француженке о суровой и дикой стране с бородатыми мужиками и косолапыми медведями? Ей было известно о гибели блистательной армии Наполеона, о сожжении русскими варварами своей столицы при захвате французами… Что еще? Еще в Северной Пальмире взошло светило Пушкина, но с ее знанием русского нельзя было постигнуть его гений.

Муравьёв и сам не был уверен в надобности семейного будущего, с кем бы оно ни слагалось. Связать себя семейными узами, оседая в тихом имении где-нибудь в Стоклишках? Нет, пелена деревенской идиллии уже однажды спала с его глаз, во времена управления отцовским имением. Скука неимоверная… И как быть с предстоящими битвами за высокие цели, за обустроенность крепостной России, которые потребуют от генерала аскетического образа жизни, жертвенности и даже отречения от личного счастья и благополучия? Изысканная и ухоженная Франция раззадорила генерала на новые свершения, направив душевные изыскания к предназначенной миссии на земле.

Как оставаться равнодушным, когда побежденная Франция показывала стране-победительнице пример раскрепощения, благоустроенности и свободолюбия? Не эти ли идеалы вели за собой героев Отечественной войны, триумфально входивших в Париж на плечах побитых французских и прочих войск, а позже возглавивших жертвенное противостояние с крепостнической государственностью на Сенатской площади в декабре 1825 года? С чего бы шестеро выходцев муравьёвского рода, просвещенных и достигших положения в обществе, принесли себя на заклание желанной свободе, сменив офицерские мундиры на арестантские робы? Один из них, Апостол, шагнул на виселичный постамент… Другие страдальцы все еще там, «во глубине сибирских руд», и уже два десятка лет несут свой тяжкий крест, тогда как он, Николай, затевает особицу, чтобы свить уютное семейное гнездышко…

Имелась и другая причина, сдерживавшая порывы генерала и состоявшая в том, что ему нечего было положить к ногам именитой красавицы. Бессребреник, слуга царю, отец солдатам, а слуги не бывают богачами. Сопоставив материальное положение княгини и свои никчемные возможности, гордый генерал обуздал сердечные порывы и отбыл из Парижа в надежде на наступление лучших времен.

* * *

По возвращении в Петербург Муравьёв был причислен к Министерству внутренних дел и вскоре по личному поручению министра графа Л. А. Перовского направлен в Новгородскую область для полной ревизии дел. Между тем поручение сделано неспроста. Министр заприметил незаурядные административные способности Муравьёва еще во времена его командования Черноморской береговой линией и имел намерение убедиться в их проявлении на гражданском поприще. Представленный генералом ревизионный отчет вызвал большую похвалу. Какая глубина проникновения в местную обстановку! Какая логика рассуждений и смелость в выводах и предложениях! Да это кладезь таланта для России, обделенной выдающимися государственными деятелями! Но откуда бы ему, военному человеку, черпать хозяйственное и гражданское понимание вещей? Иначе как гениальностью не объяснить. Сам он дал простое объяснение: «Ревизию мою хвалят потому, что делаю по совести и крайнему моему уразумению». Муравьёвское крайнее и есть гениальное.

Лев Алексеевич Перовский, воспитанник графа Разумовского и его же внебрачный сын, активный участник Отечественной войны и участник раннего декабристского движения, был чиновником «самых честных правил», к которому благоволил Государь Николай Первый. Министр признавал весьма желательным уничтожение крепостного права при освобождении крестьян с земельным наделом и придании им прав государственных крестьян. Широкую известность министр приобрел благодаря своей непримиримой борьбе со злоупотреблениями в полицейских кругах Москвы и Петербурга. Но, несмотря на все прилагаемые усилия, подведомственная земская полиция являла собой довольно жалкое образование, при котором законодательство и правосудие оставались фикцией. Предложения Льва Алексеевича по реформированию полицейского управления глохли в волоките и переписках, ему оставалось назначать на места исполнителей по собственному благоусмотрению.

Убедившись в великолепных административных качествах Муравьёва, граф Перовский подал на высочайшее имя ходатайство о назначении перспективного чиновника тульским гражданским и военным губернатором. Представление было утверждено, и самый молодой из генералов стал самым молодым из губернаторов, активно взявшимся за беды и нужды губернии. В его действиях просматривались попытки искоренить причины зла и кардинально решить тот или другой вопрос, чтобы не возвращаться к нему, латая новые и новые прорехи на кафтане. Еще в тот век, вроде как для природы благополучный, губернатор уже предлагал правительству меры по ограничению вырубки лесов и поощрению лесопосадок. Пора бы планете ими воспользоваться.

В особом упадке находилось сельское хозяйство, причины которого вчерашний кадровый офицер видел в крепостническом строе, сковывавшем всякую крестьянскую инициативу. Муравьёв первым из губернаторов поднял вопрос об освобождении крестьян и подготовил развернутое обращение к Государю, подписанное девятью помещиками губернии, среди них и князем Голицыным. Дело не сдвинулось, но Николай Первый вновь обратил внимание на молодого и деятельного губернатора, который смело брался за вопросы, казалось бы, незыблемого общественного устройства.

* * *

В разлуке с Элизабет к Николаю пришло, как это часто бывает с влюбленными, понимание ее значимости для души и сердца. Муравьёв внезапно осознал, что утратил не только очаровательную спутницу и интересную собеседницу, но и дельного советчика. Слишком глубоко вошла сероглазая парижанка, образованная, умная и деликатная, в духовный мир генерала. Николай нуждался в самом ее присутствии, как люди нуждаются в свете и воздухе. Даже будучи занятым чем-то, он находился в некоем ублажении, ощущая ее рядом. Опасения того, что семейные обязанности могут отвлекать его от главной идеи и стать помехой на пути служения Отечеству, сменились убеждением обратного свойства. К тому же обретенный сан государственного вельможи привнес Муравьёву озарение, новое ви́дение мира и своего места в нем. Неведомо откуда появилась мудрость. Да и губернаторское звание — хотя и не богатство, зато отличная карьера, солидный вес в кругах сановных. Генерал ощутил моральное право равенства с родовитой француженкой. В Париж полетело письмо с предложением руки и сердца избраннице, которая ожидала его в нетерпении и приняла незамедлительно.

Дальше — как в сказке о влюбленных. Пренебрегая принятыми приличиями, по которым жениху полагалось ехать к невестиным родителям за согласием, Элизабет де Ришемон Вюртенбергская сама примчалась в «дикую северную страну», где ее встретили какие-то люди, но не жених. Оказалось, что Муравьёв, занятый поездками, поручил встретить невесту своим сестре и брату. Они же препроводили гостью издалека в заштатный город Богородицк, что под Тулой, где католичка от Христа приняла православную веру. Здесь же, в Троицком соборе Богородицка, в котором дома по крыши сплошь занесены сугробами, в январе 1847 года сыграна свадьба; запись № 10. После свадьбы молодожен, не теряя времени, выехал на ревизию четырех тульских уездов, оставив молодую жену под сестринским присмотром. Медовый месяц не состоялся, а может быть, был перенесен. Так с первых дней семейной жизни установился баланс личного и государственного интереса в пользу служебных дел. Началась романтика губернаторских будней. По приезде в Тулу Элизабет, нареченная в бракосочетании Екатериной Николаевной, поступила в класс русского языка. Француженка во всем старалась соответствовать статусу русской подданной.