Грани

Александр Вачаев, 2023

Что может быть увлекательнее приключений, когда тебе едва семнадцать, рядом друзья и мудрый учитель, а вокруг деревня, поля и леса, и дорога, которой не видно конца…

Вместо пролога

Памяти тех лет, когда небо начиналось сразу за верхушками деревьев в нашем саду, когда свобода перекатывалась холодной утренней росой, несла запах ночного поля с ароматом пыли и мотоциклетной гари, когда наши души были открыты и на каждой странице было место, что бы написать любую историю о нас, даже ту, которой не суждено было стать правдой. С добрым словом о наших родителях, бабушках и дедушках, друзьях и подругах, о людях, которые были на нашем пути, и не важно, шли они рядом или навстречу, стояли, или толкали нас в спину…

— От, что мы творим!? Два дурака, старый, да малый! — Ильич смахнул с лица грязь, залепившую глаза, и нос, сплюнул, брезгливо перебирая языком по зубам.

— А чего мы тут сотворили? — Мишка суетливо обтер руки о мокрые штаны и принялся раздирать собственные веки от слипшихся комков чернозема, — Ну застряла телега в луже, ну дождик пошел. Кто же знал, что у нее еще и колесо подломится, а этот пень еще и весит как две коровы?

В перекошенной набок телеге, утянутый ремнями и веревками нависал над краем корявый пень, с изломанными кореньями, расщепленный к верху, измызганный грязью с налипшими на нее листьями и травой, из-под которой виднелся черный перламутр обуглившегося края. Деревянное колесо с раздавленным ободом лежало рядом на зеленой кочке, жалкое, изломанное, но поблескивая заполированной сталью, словно клинок сабли, с таким же гладким долом и отливом.

— Давай Мишаня, чутка посидим и править ход надо, а то к ночи до дому не доберемся.

— Ну справим мы сейчас колесо на ремешки да проволоку, а оно же все одно сломается.

— Не сломается! Чего ему ломаться, коли мы его справим?

Мишка подозрительно посмотрел на деда, потом насупил брови, прищурился, сплюнул грязь, облизнув свои губы.

— Да не дуйся! — Ильич грязной лапищей потрепал его по шее сзади. — Не скинем мы твой пень, что ж я не понимаю чтоль! Мы с тобой его таво, часа два из болота тащили, потом грузили и везли, а за два аршина до места скинем?

Парень все еще с подозрением стрельнул взглядом в сторону старика, опустил глаза и нехотя натянул уголки рта.

— Доволен!!! — Ильич засмеялся, — Запомни Мишаня, жизнь, она такая штука, она в одну сторону всегда идет, даже не течет, как говорят некоторые, по течению можно лечь и плыть, пусть несет тебя куда вывезет. Нет, идет она, и идти нужно вперед, хотя и назад иногда выходит, и стоят кто-то пробует, но суть то не в этом. Коли дано тебе идти, так иди и думай о своем пути, оценивай, рассуждай, а то моет и встать нужно, постоять одуматься, может, кто в спину подтолкнет сзади или в затылок, чтоб ума прибавилось. Да только помни об одном, делай дело так, чтоб не оглядываться, чтоб даже если и бросил, но впрок да с пользой. Понятно!?

Мишка помотал головой, соглашаясь со словами деда.

— Так что сопли то собери, давай колесо править, нам с тобой еще пень твой под навес выгружать, будь он чертяка, неладен!

КРЫСА

Ильич сидел на лавке, широко поставив ноги и откинувшись на штакетник, который потрескивал то и дело от своей старости.

— Дед, убирай скирду с выгона! — строго выдал молодой и звонкий голос.

— А с какой радости? Не ты ставил, не тебе решать, — старик, не опуская глаз, переложил смятую беретку из одной руки в другую, вопросительно кивнув в сторону перед скамейкой.

Мишка стоял во дворе у крыльца в мастерскую и не мог понять, с кем в такую рань мог общаться дед. Едва рассвело, даже еще свет в мастерской горел, от того он и решил заехать сразу, схоронить мотоцикл от глаз посторонних.

— Дед, ну как тебе еще объяснять, земля это твоя?

— Земля? — делая паузу, переспросил Ильич, — А черт ее знает, чья она, сколько живем тут, то дорогу по ней в уборочную накатают, то бурелом от заправочной станции свезут, то бурьян да «американку» выращивают, а как я на ней порядок навел, траву покосил, а скирду поставил, так сразу хозяин нашелся.

— Дед…

Ильич громко и предупреждающе кашлянул, перебив, лавка затрещала громче и в проходе калитки растянулась гигантская тень, теребящая в руках беретку.

— Я тебе не дед! — сухо, переходя на шепот, выдал Ильич, — Я бы такого внука за мошну и об штакет, чтоб зубы по палисаднику собирал, ты еще под себя ходил, когда дед… — вновь сдерживая тон, повисла пауза.

— Ты мне угрожать решил? — с дрожью в голосе прозвучал встречный вопрос.

— А вот теперь садись и послушай, — тень двинулась вперед, в серых тонах растворилась ее огромная рука и вытащила на свет хрупкую изломанную фигурку с чем-то в руках.

— Руки убери… — вдруг взвизгнуло это серое нечто и замолкло, рухнув на скамейку у штакетника.

— Запоминай, а не могёшь, вон в чемодане бумаг сколько, записывай, коли выучился и влез в прокурорскую шкуру, — голос деда был похож на прокуренный бандитский баритон и старых фильмов про мафию, и тон он держал подобающий, так что мурашки пробрались и во двор, потом под куртку и доползли до кончика каждого из волосков, — Для таких как ты я Алексей Ильич, а не дед и не тыква, чтоб мне тыкать, запомнил?

В растворяющемся свете уличного фонаря на лавочке стала заменой тонкая фигурка в темной кожаной куртке и темно-синих брюках с лампасами, слева стояла старая белая «шестерка» Жигулей на которой красовалась надпись «Прокуратура», на капоте лежал портфель и фуражка. Лицо молодого прокурорского было знакомо или похоже на кого-то из знакомых, но сходу Мишка не разобрал, как и самой сути разговора с дедом.

Он стоял у крыльца, там, где возвышенность и всматривался в полумрак, стараясь не шуметь. Кто его знает, что там стряслось, стоит показаться или потом дед за это нагоняй устроит.

— Алексей Ильич, — молодой голос с издевкой и акцентом на каждый слог произнес так, и Мишке показалось, что сейчас на это обращение последует знакомая и весьма болезненная дедовская затрещина, от чего даже зачесалась шея.

— Я говорить буду, — перебил Ильич, — Ты уж высказался. В декабре сорок первого, мы тогда с твоим родственником как раз, стояли под Керчью. Если учил историю, или он рассказывал, то не сладко там было, так вот, я в карауле отбыл и шел в расположение, кости погреть, а тут мне на встречу из кустов два румына вывалились, а у меня то при себе всего два патрона, экономили, один чтоб сигналить, а второй — себе, шутка такая у караульных была. Идут эти румыны, а я с тропки присел за кусты и сижу, понимаю, что если заметят, то поминай, как звали, в плен я им не нужен, наши на подходе были. Языка я их не знал, но по тону течи понял, что несут они куда-то хорошие для них вести, знать нужно, чтоб они их не донесли. Смотрю, и из оружия у них только карабин у одного, да штык-нож у второго на поясе. Пропустил я их пониже в ложбинку, там сподручнее будет с ними разобраться, сам сполз под кустами, а они как раз по нужде там решили сходить. Залег я и думаю, с кого начать, патронов то всего дня, с того, что с ножом или с того, у которого карабин? Пока я размышлял, сам не заметил, что вышел из укрытия и стою перед ними во весь рост, да еще и по веткам как корова пролез. Стоим мы друг на против друга, я с карабином и румын тот, стрелять готовые, а второй, что с ножом чуть поодаль, портки заправляет. И вот не поверишь, ты бы в кого первого стрельнул?

— Не знаю, — промычал прокурорский.

— А я в того, что с ножом стрельнул, вот не знаю, но испугался его, то ли взгляд его меня напугал, то ли почуял, что карабин у второго не заряжен был. Я первого его стрельнул, он упал, а этот карабин мне бросил под ноги и бежать. Я в него пальнул, а тот, зараза, до выстрела еще зацепился за каменья и упал, я и смазал. Схватил его ружбайку, а она пустая. Стою, думаю, уйдет ведь к своим, нас и накроют до прихода армии. Рванул штык с пояса у покойного и за беглым. Далеко не убег, опять упал, только перевернуться хотел, кричать начал, а я его куда попало шить штыком тем… — Ильич замолчал.

Прокурорский чуть побледнел, но в глазах уже было заметно спокойствие — А немцы что?

— Какие немцы? — переспросил дед, — Там румыны были, — Ильич улыбнулся, — И тут ты одним ухом слышишь.

— Немцы, румыны, — прокурорский сделал паузу, — Скирду когда уберешь?

— Ты, видать, ни чё не понял. Как она стояла, так стоять и будет, как я косил там траву по выгону, так косить и не перестану. Сегодня немцы, завтра румыны, потом ты, все с порядками своими, один Ильич всем подчиниться должен. Ай, нет! Я чего тогда в того румына первого стрельнул, испугался я его, честно признаюсь, а того с карабином, ну вот как-то не принял как опасность, так вот, ты меня не пугай своими погонами, да ксивами прокурорскими — пужаные мы. То что за родню печешься свою, это может и похвально, но не при твоем статусе и не таким методом, я тебе не алкаш, на моих ходах семь деревень ездит, а уж в гробах — каждого хоронят, того гляди и сам за ним приедешь, а ты ко мне с кокардой, перегаром и портфелем. Не учит вас жизнь нынешняя, даже больше скажу, дураками делает.

Прокурорский хотел привстать, но тяжелая рука Ильича легла ему на плече и тело, скрючившись еще сильнее, вжалось в лавку.

— Так вот… давай порешаем, будешь ты у власти решать чей выгон, тогда приезжай, бритый, стриженый, без перегара и по форме одетый, а так, я сейчас Мишку кликну, он оглоблю вынесет, я ее об тебя изломаю, и скажу, что вор ко мне во двор лез. Ты же вор?

Прокурорский насупил брови, попытался снова встать.

— Ты же вон без головного убора, штаны с лампасами, рубаха мятая, кителя нет, тужурка какая-то на тебе, по зорьке приехал, машину подальше бросил, думал я решу, что ты пешим с района идешь, а не под мухой рулишь. Ну чем не вор то? Бандюга! Крыса!

Дед встал, отошел к калитке, кивнул в сторону машины, ухмыльнулся, — Ты хоть за руль не садись, коров сейчас в стадо погонят, посбиваешь еще.

Прокурорский встал, что-то хотел сказать деду в ответ, но демонстративно поправил замятый Ильичом воротник куртки и пошел к машине. Спешно сгреб с капота чемодан и фуражку, поковырялся в замке, и не оборачиваясь пошел по тропинке к дороге.

— Давно уши греешь? — спросил Ильич, заходя во двор.

— Да ты и сам слышал, наверное.

— Эх, Мишка, никогда не становись таким!

— Каким таким? Таким как этот?

— Таким, как я, — Ильич выдохнул и его тяжелая, но теплая и мягкая рука потянула к себе парня, — Не терпи таких крыс и выщербней, нужно было ему оглоблей по загривку, а я его отпустил.

— Как того румына?

— Нет, — сухо ответил дед, — Того румына мне даже жалко было, он мне в лицо свою ксиву не тыкал, номера в ней не зачитывал.

— Какие номера? — перебил Мишка.

— А, ты не с самого начала этой басни тут? Да это пасынок бабки Козихи, — дед только начал, как парень дернулся.

— О, а я то чет сразу не понял, кто он.

— Да че понимать тут, мы с тобой выгон от мусора год, поди, разгребали, а теперь его им подавай, она же дом купила себе с той стороны поселка, теперь думает, что все ее, что связи в прокуратуре ей помогут. А этот сопляк и может, что только показывать, что в удостоверении у него номер в четыре единицы и на служебную машину такой же себе навесил. Цифры как цифры.

— Дед, ну это… Ильич не дал договорить парню…

— Да глупость это, а еще правильнее сказать дурь! — Ильич перешел на твердый тон и в голосе повеяло гневом, — Если в голове твоей мысль о циферках и буковках, как они ладнее на твоей заднице смотрятся, то сразу ясно, дырка у тебя в заднице начинается как раз, вон у самого затылка, и думаешь ты ею, а не головой. Как по мне, я с таким человеком дела иметь не желаю.

Мишка опустил взгляд, засопел как-то тяжело, потом бросил взгляд в сторону мотоцикла, стоявшего под брезентом за кроличьими клетками.

— Де, а я? — тихо спросил парень.

— Что ты?

— Ну номер на мотоцикле у меня, там же тоже цифры…

— Ай, ты его где взял? Правильно — скрутили ты его где-то лет пять назад и валялся у он Лехи на сарае, а теперь повесили, да и вы пацаны еще, ему то не пятнадцать поди и ты не в прокурорских погонах приехал стращать меня этим номером.

— Ну, так то да.

— Хорош сопли развешивать! — Дед строго подпихнул парня в бок, — Дуй морду умывать и в мастерскую, вся шея в помаде, как у индюка, и зачем девки ваши только губы мажут, один черт, в ночи не видно ни чего!

— А что за спешка до рассвета в мастерскую?

— Помер кто-то на Раздельном… — дед сплюнул в сторону прокурорской «шестерки», накинул на затылок беретку в древесной пыли и зашагал в мастерскую.

Мишка все еще стоял у входя, смотрел то на машину прокурорского, то на кусок номерного знака мотоцикла, выглядывающего из-под брезента, а в голове с трудом выстраивались картины декабря сорок первого с зимним Крымом, дед, молодой и не менее здоровый чем сейчас, расшивающий штыком румына, но почему то с лицом Козихиного родственника из прокуратуры района, который просит не убивать его, так как на его «шестерке» номер из четырех единиц…

— Мишка, спишь? — прогремело из мастерской, — Помаду смой, а то не пущу, стервеца!

ПОЖАР

Тропинка с сырого асфальта соскользнула едва заметно, потом завиляла между гигантских колючек, почти в человеческий рост, вздрогнула парой кочек в раздавленной по дождям колее и вытянулась в тугую струну.

Струну кто-то нежно потянул и в низком и густом тумане остался неглубокий след, сквозь рубец в белесом одеянии, растекаясь росой, свисали на тропку из темнеющих грядок румяные помидоры. Рокот мотоциклетного мотора остался где-то сзади, там, у дороги, где Мишка его заглушил, он метался между высоких берез и позвякивал в стеклах спящего здания школы.

Неуклюжая железяка, почавкивая стертыми покрышками по сырой дорожке, катилась послушно, словно стараясь не касаться травы, нависших с грядок помидоров, и юрко проскользнула в предутреннюю темноту сада, едва не задев нависший подсолнух.

Небо еще было темным, но звезд уже почти не было видно, не то, что с вечера, такое странное ощущение, что еще мгновение и где-то над полем, там, где протяжно загудел тепловоз, выкатится из-за посадки бледное и сонное солнце, поползет вверх, снова наступит обычный день.

Что-то подтолкнуло поторопиться, нагревшиеся от двигателя ботинки, почти с шипением погрузились в мокрую от росы траву, подножка утопла в сырой земле и мотоцикл скрипнул и замер, лишь рассекая воздух вращением переднего колеса, повисшего над травой.

— Спрятал? — почти неслышно прошипело за спиной.

— Де, ты че тут?! Напугал!

— Тише-тише. Сам не спугни, — из полумрака перед лицом появилась огромная рука Ильича и коснулась Мишкиного лица.

Едва глаза стали привыкать к полумраку и различать детали, в руках у деда мелькнуло очертание охотничьего ружья и подсумок с патронами.

— Ильич, ты чего? — глаза парня немного округлились и блеснули.

— Не вопи! Ей Богу, хуже бабы в бане на день пограничника, — Ильич дернул за рукав куртки и сам присел, кивая в сторону соседских посадок на меже, — Ща глянем, из-за кого на меня поклеп, кто у них там приворовывает.

За стройной громадой тополей, поросших снизу непроходимыми зарослями черемухи и молодого ясеня, едва различимо, на белом фоне соседских сараев выплясывали силуэты, или один, но перемещаясь очень быстро, от двери к двери, лязгая кованными щеколдами и навесами. Судя по всему, Ильич был прав, нагло, откровенно и без зазрения совести, кто-то шерудит по соседскому сараю, что-то вытаскивал, бросал, в темноте раз от раза мелькала вспышка огонька или от спичек или от зажигалки, звенело разбитое стекло, доносились обрывки матов.

— Ну ни стыда, ни совести, — Ильич потянул кожаный хлястик подсумка и тихо вытащил из него два патрона, один он заложил между мизинцем и безымянным пальцем левой руки, второй отправил обратной стороной себе под подбородок и прижал, похрустевшая волосками бороды.

— А ружбайка на что?

— А ты думаешь, Миха, что они там с спичкострелом пришли добро чужое брать?

— Де, погодь, а какое тем добро? Там в том сарае ни че нет, я сам там раз сто бывал, — Мишка осекся и сделал паузу, — Ну с Сашкой, с сыном баб Маши, то насос брал у него, то бензин брал. Так там мусор один, банки пустые, лопатки старые, немного соломы, разве что кошели для гусей новые, проволочные, как у тебя.

Ильич взвел курки и опустил ружье.

— Говоришь брать нечего? — дед остановил взгляд в одной очке и замолчал.

— Нечего.

— А че тогда, по-твоему там шариться ночью, впотьмах, без света? Я сам Машке там проводку налаживал, света не включают, значит ворюга, сегодня там, завтра и к нам заглянут. У них брать нечего, так у нас на мастерской хоть трактором вывози.

Мишка стоял, опустив голову и воткнувшись глазами в серебряные шарики на замше своих ботинок.

— Че притих? — Ильич толкнул парня прикладом в плече.

— Не знаю…

— Чего не знаешь?

— Ну пошли проверим, кто там шерудит в сарае.

— Другой разговор. Ты только поодаль стань, кто знает, что у них на уме, — дед покрутил головой и настороженно зашевелил носом, втягивая часто и коротко воздух, — Ты чтоль в бензин влез, или краник на баке не закрыл?

— Не-е, проблеял Мишка обнюхивая руки и куртку, — Я с субботы бензин не заливал, краник закрыл еще на повороте у моста, экономлю.

За кустами раздался глухой звук, словно кто-то встряхнул покрывало, резко, коротко, почти с хлопком. Этот звук еще не успел пробраться сквозь заросли в сад к Ильичу, как его догнала вспышка света пронзившая полумрак.

Ильич словно сквозь кирпичную стену прошел сквозь кусты, и уже с той стороны посыпались отборные маты и брань.

— Мишка, стервец! Поднимай баб, пожар! Стой, сам не суйся! Назад!

Парень подскочил на месте, потом ринулся к кустам, развернулся по команде деда и рванул к калитке во двор.

— Заводи драндулет свой и дуй за медичкой, пулей!

— Деда, зачем медичка!?

— Да езжай же, сукин сын, меньше разговоров!

Голос Ильича был совсем необычный, какой-то гнев и испуг, озлобленность, а в голове у Мишки звенело от этого крика, мокрые от росы ботинки соскальзывали с ножек мотоцикла, лысая резина выкидывала куски травы и грязи, проворачивалась и выпускала легкие клубы пара.

До дома фельдшера Антонины было всего метров пятьсот через овраг, если верхом по дороге, то все три километра. Мишка накрутил ручку и мотоцикл взревел и с кручи косогора устремился вниз, подскакивая и разнося свежие кротовые кучки.

Сонная девушка лет двадцати пяти вышла во двор на стук в халате, запахивая его на ходу.

— Чего барабанишь? Да заглуши ты свой драндулет!

— Там это, — Мишка запнулся, увидев как грудь Антонины вывалилась из разреза халата, пока та, наклонившись в полутьме пыталась завязать пояс, — Там пожар, Ильич срочно просил привезти!

— У кого пожар, что горит? — тон девушки сменился, она развернулась к крыльцу, и уже через мгновение в ее руке была огромная темная потертая кожаная сумка, домашние тапочка неуклюже разлетелись по сторонам, правая нога слету зашла в кеды, левая смяла задник, Тоня наклонилась его заправить, а Мишка снова стоял и глазел, как утренний ветерок трепал ее волосы и полы белого врачебного халата, который явно уже был маловат, — Да хорош пялиться! Едем же, не дорос еще!

Через мгновенье между Мишкой и Антониной был зажат старинный саквояж с лекарским скарбом, девушка вцепилась в куртку так, что ворот немного душил.

— Стой, куда!? Дави по косогору! — Тоня толкала Мишку в бок, торопя, указывая на короткую дорогу.

Мотоцикл снова завыл зверем, парень вжал голову в плечи и свежий поток ветра, местами вперемешку с горячим, в ямках, хлынул в лицо. Фельдшер прижалась сильнее, что-то в сумке срослось с позвоночником, а сильные девичьи бедра обхватили его сзади, от чего Мишка ощутил что-то необычное, получив прилив терпения, забыв о дикой боли в спине.

Едва сдерживая мотоцикл на стерне, они заехали с поля прямо к сараю, там уже горел свет, пожара не было, следов его тоже, вопили тетки, Ильич ходил суровый и растерянный.

— Мишка! — дед окликнул его, как только заглох мотор, — Сюда иди!

Медичка побежала к Ильичу, чуть опережая парня, у деда по рукам были кровавые полосы, такие же на подкопченном лице, немного порвана рубаха.

— Деда, что тут?

— Со мной стой! — грубо скомандовал дед.

— Алексей Ильич, — начала тоненьким голосом Тоня, — Что случилось? Где пожар?

— Там… был, — дед кивнул в сторону сарая, на кучу чего-то темного, метрах в десяти сзади, — Затушил, но поздно.

Мишка и Антонина смотрели друг на друга не понимая слов Ильича.

— Иди сама глянь, не напугаешься? — дед махнул назад рукой и тут же дернул Мишку за рукав, — А ты куда прешь?

Антонина подошла к темному пятну у сарая, накрытому какой-то тряпкой, ее обступили соседи, тряпка сползла в сторону. В выжженном круге стерни лежал человек, черный, обуглившийся, скрюченное тело, сжатое словно от холода. Тоня прикрыла рукой рот и нос и посмотрела в сторону Ильича и Мишки, который заглядывая через широкую спину деда пытался понять, кто там лежал.

— Да не глазей, спать потом не будешь, — дернул его Ильич.

— Де…это Саня что ль?

— Саня…выходит слышал он нас, вон какой полигон выпалил, залил бензином, себя облил, в середину встал и зажегся. Я к нему пока через кусты рванул, пламя выше сарая дало, а он даже не крикнул, кряхтел только, а там и посудина рядом с ним схватилась и шарахнула, я к нему, а он стервец уже упал — дед закачал головой, по щеке, сквозь царапины и бороду заблестела сырая полоска.

За спиной у сарая снова запричитали тетки.

— А баба Маша где? — спросил Мишка.

— Увели, сердце схватило, Тоню отведите к ней, ее уколоть надо.

— Де, зачем он? — парень стоял с потерянным видом и ждал ответа от Ильича.

— Кто ж теперь узнает? Мишка, уводи свою железяку с глаз долой, ступай домой, да бабке не говори, а то Тонька ко всем с уколами не поспеет.

— Не хватит на всех, — вставила Антонина, — Домой меня потом свезешь, или спать завалишься?

— Я привез, я увезу, — Мишка гордо поправил куртку и важно столкнул мотоцикл с подножки, — Где подождать?

— Я теть Маше сейчас укол поставлю, и поедем.

Ильич стоял чуть в стороне, тер в руках какой-то листок, сорванный с дерева, взгляд его был рассеянный, куда смотрит не понять.

— Де, ты че? — Мишка потянул деда за грязный и изодранный рукав рубашки.

Алексей Ильич развернул руку, за рукав на которой дергал парень, подхватил его за запястье и подтянул к себе, вжал его лицо себе в бок и разлохматил волосы на голове.

— Я пошла, — Антонина перевесилась под тяжестью своего чемодана, зашагала по дорожке через сад, через пару шагов снова обернулась, сделала строгое лицо, — Жди на выгоне, я не долго.

Мишка едва смог оторвать голову из объятий деда, кивнул в ответ девушке и снова под силой руки утонул в рубахе лицом.

— Эх, Мишаня, какую Саня дурь сотворил!

— Понимаю… — Мишка едва освободившись от захвата ответил Ильичу, — Но почему, зачем?

— Ну уже точного ответа не сыскать, обидно, что сплетни поползут, а они всегда грязные и с душком.

— Де, ты чет совсем погас.

— Не, я еще не остыл от того пожара. Ты нос то не сильно задирай, — Ильич слегка потрепал парня по щеке, — Свезешь медичку и домой дуй, отоспаться надо, после обеда жду тебя, Сане гроб справлять начнем.

Калитка с зелеными и синими вензелями открылась, скрипнула, лязгнула задвижка и в проем вылез громоздкий Тонин чемодан, потом протиснулась она сама, прижимаемая силой дверной пружины. Девушка с мрачным лицом в серо-розовых закатных тонах подошла к мотоциклу, молча взгромоздила чемодан на сиденье, неуклюже вскарабкалась сама.

— Едем.

После этого слова в голове был только шум, монотонный рокот мотора и легкий шелест ветра. Дорога уже была хорошо видна, мелькали ветки и кусты, тяжелая роса и мокрая пыль, которая смешивалась с ароматами травы и особенно полыни, но как только Мишка увлекался этими запахами, в нос резко ударял запах бензина, гарь и сладковатый запах сгоревшей плоти.

— Эй, эй! — медичка затрясла его за плечи, — Верхом едем, — скомандовала она.

— Как скажешь.

— Нам уже спешить не зачем.

Мотоцикл легко и бодро ускорился, щелкнул сухо своими внутренностями и рассекая встречный легкий ветер растворился в поле над косогором.

— Ты домой? — Антонина строго, голосом учительницы спросила парня.

— Мотоцикл к Ильичу отгоню и домой спать.

— Уснешь?

— Не знаю, — Мишка ответил лишь после долгой паузы.

— Тогда прячь мотоцикл в погребку, все равно сейчас Серега приедет, разбираться будет, еще тебя встретит по дороге, до конца лета пешком ходить будешь.

Мишка неуверенно посмотрел на дорогу над косогором, там было пусто, да и за полем никто не ехал.

— А Серега то к тебе зачем?

— Как зачем? Я же вроде как единственный медик, который прибыл первым на происшествие, потом то с района приедут осматривать, а начнут все же с меня, он как участковый явится на зорьке.

Парень понимающе кивнул, почесал затылок и потянул мотоцикл в сторону старой приземистой постройки в дальнем углу двора.

— Садись, чай будешь? — Тоня бегала по кухне раскидывая какие-то вещи, наводя легкий порядок, освобождая стулья заваленные выстиранными вещами, еще пахнущие стиральным порошком.

— Буду.

— Не обижаться, я покрепче выпью, не по себе мне что-то.

Из окна кухни на горизонте показались две точки от фар машины, она неуклюже ползла по краю косогора, словно божья коровка по краю чашки, красная Нива на фоне желтеющего поля пшеницы.

— Едет, — Мишка привстал.

— Знаешь, давай ка вон туда в чулан за шторку и молчок, Серега чтоб не видел.

Мишка обиженно отодвинул непочатую чашку чая и юркнул за тяжелую самотканую шторку с какими-то неизвестным животными и уселся на мешки с зерном.

В узкую щелку между стеной и шторой Мишка видел, как Тоня спешно скинула с себя тесный халатик в котором она была все утро, полуголая перебежала из одного угла кухни в другой и обратно, схватила из перестиранных вещей белоснежный медицинский халат и спешно застегнула его до самого горла, до самой последней пуговки.

От момента, когда машина участкового заглушила мотор прошло несколько секунд и громоздкая фигура в полевой серой форме уже прошла в кухню и уселась на Мишкино место, без предложения потянула его горячий чай.

Мишка сидел на мешке, не дышал, не моргал, стараясь разобрать о чем разговор, но Антонина отвечала сухо, мало, сделав взволнованное лицо, переполняя страхом каждое свое слово.

— Ладно, мне пока этого хватит, — закрывая черную книжечку остановил ее Сергей, — Потом в РОВД все равно вызывать будут.

Сергей вышел, машина так же незаметно растворилась за полем на горке.

— Выходи, — Тоня произнесла надрывным голосом, расстегнула верхние пуговки халата, — А он ведь ко мне позавчера приезжал вечером.

— Серега? Зачем?

— Нет, Сашка, покойный, Антонина подняла строгий взгляд на Мишку, который усаживался на сундук у окна, — Он приехал и попросил таблеток, говорил, что спит плохо, я уже дать хотела, а он и продолжил, что Ленка его загуляла, а он от этого сам не свой и не спит. Я поняла, что таблетки давать ему те не стоит, предложила укол сделать, он согласился.

— Уколола?

— Да, витамины, — Тоня ехидно ухмыльнулась, — Он с довольным видом уехал, а сегодня ты, ночью, — она опустила голову и заплакала.

Мишка сидел на сундуке и сам не знал, что делать, подойти и погладить ее по голове как собаку? Может обнять? Но что-то внутри говорила, что Тонька может и локтем под ребра за такое.

— Ну что есть, то есть, теперь поздно…

— Утешил, — она рыкнула сквозь ладони, — Налей, вон там на полке, кувшин стоит, но не много.

Мишка снял с полки белый керамический кувшин, налил в чашку прозрачную жидкость, в нос ударил запах спирта.

— Посидишь, пока я не усну, ладно? — Антонина медленно и морщась выпила налитое, потом подошла к деревянному дивану в углу кухни, сняла с себя халат совершенно не стесняясь Мишкиного присутствия, легла и накинулась лоскутным одеялом.

— Дверь потом как закрыть?

— Не закрывай, ко мне на уколы народ к девяти будет, разбудят. А тебе лет сколько?

— Шестнадцать.

— Деда слушайся.

— А его попробуй не послушай, чухаться долго будешь.

— Он же тебе не родной?

— Нет, родных я в глаза не видел, а с Ильичом лет с пяти. Он мне за родного, столярничать научил, на охоту вместе ходим. А чего спрашиваешь, вся деревня знает, а ты еще не в курсе?

Тоня в ответ промолчала, парень сполз с сундука, подошел к дивану чуть ближе, стараясь заглянуть в лицо девушке, взгляд зацепился за белоснежную кожу бедра, неприкрытого одеялом. Мишка постоял около минуты рядом и тихо вышел из дома.

Ильич сидел в углу за кучей обрезков и опилок, на верстаке в центре мастерской лежала крышка от гроба, двое мужиков с мрачными серыми лицами вошли и унесли ее.

— Мишка, лапух, ты где там ходишь?! — голос Ильича выдавал не первый литр выпитый им.

— Я тут, проставку выносил.

— Садись, — дед достал из полки стакан, протер его рукавом, потом оттуда же вынул зеленую бутылку заткнутую скрученной газетой, раскупорил и налил, — Только самую малость, скомандовал он, подталкивая стакан в Мишкину сторону.

— Ну, царствие небесное, — парень дрожащей рукой, но уверенно взял стакан и не морщась выпил его содержимое, потом воткнулся носом себе в ладонь, поднял с пола горсть стружки и глубоко выдохнул несколько раз подряд.

— Эх Мишаня, жалко Саню не уберегли, а ведь пальни я в воздух, как с самого начала хотел, небось он бы ушел, не стал палить себя.

— Деда, уже все, чего размышлять на эту тему.

— Тут ты тоже прав, но мысли они такие, они покоя не дадут, и каждый все равно будет думать, что мог бы все изменить и исправить, а ведь обиднее всего, что мысли эти приходят всегда после случившегося.

Мишка сел на стул рядом с дедом, а перед глазами лежала на диване Тонька, полуголая, какая-то жалкая и измученная и тоже корившая себя за случившееся.

— Чего у нас из работы еще есть? — деловито произнес Мишка.

— Ходки пригнали, перебрать надо, но там разбирать на день, так что на сегодня уборка по мастерской да подточим железки.

— Дед, может квасу принести?

— Неси, самогонка что-то как вода пьется, не лезет в глотку.

Мишка выскочил из мастерской, спешно зашагал на погреб, потом остановился глядя на свой мотоцикл и в голову само собой пришло, что ведь ни Тоня и ни дед не должны себя винить, ведь это он деда заговорил в саду, он его отвлек и в этот момент, какая-то странная нить сознательного единения пронизала его, захотелось и пить вместо Ильича противный самого и лежать за Тоньку на жестком деревянном диване…

— Мишка! Холодный бери с погреба! — голос Ильича вернул его в душный полумрак погребки

— Уже иду!

Это странное чувство больше не приходило, как бы Мишка не хотел его воссоздать и почувствовать, оно было одновременно страшным и противным, но было в нем что-то особенное, единящее, дающее ощущение нависшего восприятия и понимания. Оно больше привязало к деду, заставило иначе воспринимать Антонину, вынуждало думать на шаг вперед.

Вернулось оно всего лишь однажды, на мизерное мгновенье, год спустя, так же летом, но в райцентре, Мишка толкался с ребятами у военкомата, а навстречу с коляской шла Ленка, Санина вдова, с цветущей улыбкой без какой-либо доли горести в лице, словно всю эту скорбь и обиду разделили между собой дед, Тонька и он, ну и само собой Саня, в том ночном пожаре…

ПРОГУЛКА

— И носит же вас ночами под дождем, — Ильич проворчал что-то себе под нос, но Мишка не рискнул переспросить, — Башмаки снимай! Только стружку с вечера замел, сейчас замочишь пол, потом скобелем не отодрать.

Мишка наклонился развязать шнурки, с волос и с носа на пол полились ручьи, на сухом полу сразу же расцвели яркие рыжие пятна, капельки воды в древесной пыли остались причудливыми шариками и раскатились перед входом.

— Рассказывай, че не спится, чего домой не идешь? Набедокурил чего?

— Нет, — спокойно ответил парень, — Разговор есть.

— Михаил, — Ильич сделал суровое лицо и посмотрел на ходики над окном, — Почти три часа, за окном ночь и ливень, об чем говорить? — дед умышленно коверкал слова и строил фразы на старый деревенский манер, показывая тем самым Мишке свое недоумение.

— Де, а откуда у Романовых Волга?

— Какая Волга? Черная, Победа что ли? — Ильич замер, прикрыл глаза, — Так Петька то войну прошел, к годовщине какой-то вроде и дали. А что тебе до нее?

Дед прошел по мастерской до темного угла, растворился в легком полумраке, потом раздался щелчок, и на столе загорелся зеленоватыми светом старый светильник.

— Чайник ставь, че как истукан встал? — дед дал Мишке команду, а сам стал рыться в шкафчике над столом, — Петруха тот славный воин, он раненый сам был, а умудрился на себе полвзвода вынести с поля боя под Минском.

— Де, так он ведь меньше меня, кого он снести мог, разве что козлят?

— Не Мишаня, тут ты не спеши с выводами, рост еще не показатель крепости, а во время боя, так, поди, первая крепость это дух. Вот не сломило Петро то, что его парней положило, что сам подранен, что немец кругом, а он наоборот, ребят спас, вывел, и позицию удержал, за то и отметили его наградами да автомашиной с гордым названием «Победа».

— Да, машина хорошая.

— А тебе-то че она далась? Че заладил, машина да машина?

— Де, я ж знаю, Серега завтра поутру к тебе прискачет, расспросы вести начнет.

— Михаил, — Ильич строго посмотрел на парня, а руки все так же продолжали разбирать могучим пальцами сухие травинки из газетного измятого свертка, который дед достал из шкафчика.

— Алексей Ильич, — парень, выдерживая тон, ответил деду.

— Что сотворил? Выкладывай!

— Не, деда, все хорошо, ни че не сотворили.

— Помню я твое это «хорошо», в котором мало че хорошего. Расхайдокали машину Петрухе?

— Деда, чистенькая, целая, стоит с гараже под брезентом, — Мишка сделал паузу, Ильич всыпал размятые травы в большую глиняную плошку с широкими краями, потер друг о друга ладони, поднес их к своему лицу, шумно втянул воздух и только после отряхнул руки от остатков травы о рушник, висевший под шкафчиком, — Мы только до совхоза доехали и дождь пошел, сразу назад вернулись, на водонапорке помыли ее и в гараж, так что волноваться причин нет, но вот побелку на шины навести не успели, заметит, как пить дать, утром жди участкового.

— Погоди, так этому засранцу годов одиннадцать, не больше, а он уже машину дедову катать ночами надумал!

— Де, ты про Филипка что ль? Так я не с ним, мы с Алькой.

Дед поставил обратно чайник на электроплитку, потер рукой нос и присел.

— Вот те оторва выросла! — Ильич накрыл плошку аккуратной дощечкой, походившей на крышку со смешной ручкой из корявой веточки, — Точно все хорошо?

— Де, даже лучше чем было.

— А чего сразу ко мне и издали заходить начал?

— А к кому мне еще?

— Странный ты Мишка тип, у него три брата под боком почти год в год — одна соображалка на всех, а он мне, деду старому хвалиться пришел!

— А я не хвалиться, — насупился парень, — Я эмоциями, чувствами поделиться. Че я своим то расскажу, как девка, которая младше меня на два года у деда машину угнала, а я под кустами на шухере стоял, как накататься не успели, а я глину с колес отмывал?

— И то верно, — улыбнулся Ильич, — Утром то Петро может и не заметит, да и Серега тоже не с простых. Машина в гараже, цела-целёхонька, мало ли чего дед с контузией наговорит, а то участковому дел нет, как ходить и искать, кто, да где на его машине катался. Максимум покивает и предложит ключи из-под подушки у бабки перепрятать, да внучат крапивой полечить.

Мишка хмыкнул, вытер лицо и руки расшитым причудливым узором с птицами и колосьями рушником, кинул на спинку стула мокрую майку и уселся за стол напротив деда.

— Де, а ты откуда про ключи знал?

— Что знал?

— Ну что они под подушкой у бабки.

Ильич засмеялся, не громко, но откровенно, от всей души, морщинки в уголках глаз собрались в причудливый узор, усы и борода стали двигаться синхронно и необычно, лицо стало напоминать доброе солнышко, которое рисовали в детских книжках

— Давай чай пить, — дед приподнял деревянную крышку с плошки и его лицо окатили клубы пара, он теперь еще больше походил на солнышко из книжки, только в пушистых и легких облаках, — Промерз небось, пока глину то от машины отскребли?

— Мы быстро, я и не успел заметить. — Мишка обхватил плошку куском ветоши и разлил коричневато-зеленую жидкость в две алюминиевые солдатские кружки, — Больше вымок, пока до тебя бежал от Романовых.

— Да не накрывай, пусть подышит, — Ильич долил кипятка в кружки и плошку, а Мишка суетливо вертел в руках деревянную крышку.

По мастерской полетели запахи утреннего ветра, сырые, с тоненькой горечью нотки из сада и со стороны оврага, немного отдавало пылью и сладким вкусом аира, чабреца. На втором глубоком вдохе раскрывались мята и лист смородины, потом их дополняли хвойные и резкие запахи от апельсиновых и лимонных корок и высушенных лесных яблок. Запахи кружились, сливались в новые сочетания и сменялись один за другим, вырисовывая картины, которые Мишка любил больше всего на свете, рассвет, запах росы с луга и тот особый запах сада, когда весь букет ароматов логически и ожидаемо, завершен запахом мокрой древесной коры, медом и парным молоком.

— Мишка, пряник сгрызешь? — Ильич разломил рыхлый плоский буроватый брикет на две части и протянул кусок парню.

— Спасибо, в самый раз! Жрать то охота от воды!

Мишка откусил кусок пряника, звучно хлюпнул чаем и обхватив горячий металл кружки прикрыл глаза, а там, где-то совсем близко, был ливень, летний, теплый, ночной, под которым они с соседской внучкой Алькой все терли белую глину с черной дедовской Победы и весело хохотали.

— Эй, фантазер! — Ильич окликнул парня, — Домой спать пойдешь, или тут останешься?

— Спать? — Мишка дернулся, посмотрел на часы и замер, — Я спать не хочу, но тут останусь, льет зараза, только обсох.

— Спать он не хочет, — Ильич фыркнул с усмешкой, — Ложись на диван да спи, заготовки на пол переставь, в полете еще уснешь. Свет не гаси, а то бабка заглянет, а ты тут, и в темноте, опять переполох устроит.

Мишка, соглашаясь, кивнул, потянул горячего чаю, ухнул, стараясь делать вид, что ему не так горячо.

— Деда, если Серега нагрянет утром…

— Если Серега и нагрянет утром, — перебил дед, — То ты тут спишь, с вечера, заработались мы до темна, а там и дождик пошел.

Мишка улыбнулся, стащил с себя мокрые джинсы, встряхнул их и повесил на спинку стула. Дверь за Ильичом закрылась, с улицы в мастерскую влетела сырость и прохлада, но тут же спряталась, растворилась в легком полумраке, в запахе заваренных трав.

Деревянный диван с высокой спинкой и подлокотниками больше походил на дыбу, а не на место для сна, массивный, громоздкий и мрачный, с потрескавшейся от времени краской, причудливыми резными узорами на спинке. Перекинув заготовки на пол под диван, Мишка бросил в изголовье свою старую клетчатую рубаху, в которой работал в мастерской, стянул с вешалки дедов рабочий халат и улегся, стараясь не шевелиться, чтоб кости не упирались в деревянное ложе.

Как только зеленоватый отблеск лампы растянулся в тонкую ниточку света, Мишку окутала теплая и приятная темнота, немного потянула в какую-то глубину, потом резко остановила, но деревянный диван уже не казался таким жестким и неудобным. Перед глазами промелькнула легкая фигурка Алины, в причудливых цветных брюках, в ярко-желтой майке.

— Выходи! — едва расслышав ее тонкий голос, вздрогнул парень.

Аля стояла в паре метров от Мишки и крутила на пальце блестящие ключи.

— Едем? — ее голос стал отражаться эхом, запутался где-то, был вокруг, внутри, всюду.

Сквозь легкую дремоту парень все еще видел зеленую бледную полоску от светильника на столе, в голове сами собой побежали мысли, рассуждения, выводы, они то наплывали одна за другой, путались, но потом обрывались и замирали, а в финале всего их действа, почти не напрягая сознание, вдруг появлялась маленькая и хрупкая Аля. Это уже был не сон, а картинки недавних воспоминаний, там, на водонапорке, они вдвоем под проливным дождиком, в самом начале испуганные и взволнованные из-за меловой грязи на машине, а потом глупые, резвящиеся в холодной воде.

Дождь бил в лицо сверху, прямой, безобразно крупный, чавкающий жирными каплями. Одежда в одно мгновение стала мокрой, прилипла к телу, набралась воды и сковывала движения. Со лба стекали ручьи, и слипшиеся ресницы мешали смотреть, не давали разглядеть, где еще на машине осталась глина. Мишка от злости и в спешке повернул ручку запорного крана до упора, та щелкнула и пожарный рукав выпрямился как пятиметровый удав, укушенный кем-то за самый кончик хвоста.

— Краску не смоем? — Аля испуганно замерла, глядя на парня.

— Это старая краска, ее так просто не смыть.

— От того, что она старая я и боюсь.

— Еще немного и все, — Мишка потянул ручку обратно и рукав переломился в нескольких местах, выплевывая остатки ледяной воды, — Садись в машину!

Девушка забежала со стороны водительского места, резко остановилась, дернулась в другую сторону и пропала из виду.

— Я шлепнулась! — глухо донеслось из-за машины, — Вся в грязище, хоть в багажнике езжай.

— Там чище, чем в салоне, — усмехнулся Мишка, — Покажись! Ни че, сейчас отмоем!

Ледяная струя из пожарного рукава чуть не сбила Альку с ног, та едва успела схватиться за поручни металлической лестницы.

— Эй! Она же ледянющая! Я под дождиком ототрусь, — недовольно буркнула девушка, — На себя посмотри, как в машину полезем?

Мишка опустил глаза вниз, джинсы были в разноцветную крапинку, от синевато-черного до серо-коричневого, туфли блестели от липкой грязи, шнурки едва были различимы в местах, где им положено быть. Парень вновь потянул ручку крана, холодная вода напором снесла с обуви грязь и потеки на джинсах.

— Дурак! Она холодная, сляжешь потом с простудой! — возмутилась Аля, — Пошли под дождь, вон с крыши по водосточке гонит хорошо, дождик теплый.

В паре метров от машины стоял сарайчик насосной, с небольшой и пологой крыши свисал обрывок ливневой трубы, судорожно шатающийся на подвязанном куске проволоки от напора падающей дождевой воды.

— Пошли, — Мишка неохотно бросил пожарный рукав, и пошел за девушкой.

На небольшом пяточке под ливневкой были разложены осколки красного кирпича, отполированные водой, струя с крыши падала на них, разлетаясь салютами брызг, образуя причудливый водный цветок.

— Я первая! — влетая под струю, выкрикнула Алина.

— Попробуй! — Мишка сделал шаг вперед и закрыл собой проход к площадке из кирпича.

Девушка попыталась оттолкнуть его, но на скользкой глине покатилась назад сама, ноги запутались и едва успев вцепиться в рукав куртки парня, она повисла перед ним.

— Не ушиблась? — Мишка подхватил ее второй рукой, и словно куклу, но чуть больше ростом, чем обычно, поставил перед собой на кирпичный пяточек.

Труба предательски качнулась сильнее, струя воды шмыгнула на Мишку, но отразившись от кожаной куртки, брызгами окатила девушку.

Алька стола и не шевелилась, Мишка попытался ее отдернуть, но она словно проросла, словно стала тяжелее его, и ее рост это просто обман, иллюзия.

Она, не поднимая рук, сделала в его сторону полшага, прижалась к мокрой куртке, и стала расти вверх. Острый подбородок и приподнятый курносый носик стали ближе к его лицу, замерли, качнулись, широкие и мокрые крылья ресниц порхнули и открыли два огромных глаза. Мишка замер, он не ощущал уже тяжести и касания на своих руках, Алька словно парила перед ним, снова потянулась и замерла.

Две жирные дождевые капли повисли на реснице и сверкали, отражая в себе свет далеких фонарей у дороги, потом они слились в одну, капля стала еще больше, вздрогнула, покатилась вниз по щеке, вильнула по складке у носа и застыла над верхней губой. Мишка неловким касанием своих губ поймал эту каплю, легко и почти незаметно задел верхнюю губу девушки и капля словно переползла, растягиваясь после разорванного касания их губ, оставаясь тонким хрустальным мостиком между ними. Мостик растянулся, и сжавшись снова в каплю устремился вниз.

— Ты меня поцеловал? — Аля вздрогнула и засмеялась.

— Что смешного? — обидно ответил вопросом Мишка.

Алька снова приподнялась на носочки, звонко чмокнула парня в губы, громко хихикнула и отскочила под струю воды. Парень стоял и с непониманием смотрел в ее сторону, потом наклонился и стал оттирать дождевой водой грязь и глину, налипшие на обувь и джинсы. Он едва попытался выпрямиться, как его шею обвили холоднющие руки девушки, они практически со скрипом от сырости, сомкнулись в тугой и нежный на ощупь обруч. Алина повернула его лицо к себе, ткнулась в него курносым носиком и снова вскользь поцеловала в губы.

— Какой же ты забавный, Миха!

— Ты… — повисла пауза в Мишкином исполнении.

— Что я? Договаривай, — девушка звонко захохотала.

Мишка скорчил на лице обиду, словно его отвлекали от очень важного дела, еще раз резко поднял голову в сторону Альки и сам расплылся в глупой улыбке.

Что-то громыхнуло, покатилось и остановилось, раздался лай собак, ворчание полушепотом, лязгнула защелка. Мишка открыл глаза, над ним висел выбеленный дощатый потолок мастерской, сквозь слипшиеся после сна глаза с трудом можно было рассмотреть в окне, заставленном досками, лучи солнца и пару движущихся фигурок.

Голоса еще терялись в голове, сложно было понять, что говорят, кто говорит, диалог был похож на журчание весеннего ручья по перекатам, монотонное, но сменяющее интонацию, перекатывающиеся льдинки и камешки.

Скрипнула калитка во двор и сознание в один момент в голове сопоставило все детали: «Участковый!».

Мишка немного засуетился, вскочил с деревянного дивана, напялил на себя джинсы, потом остановился и снова стал их снимать, вспоминая о чем они условились с Ильичом.

— Михаил! Мишка! Хватит спать, выходи, к тебе пришли! — звонкий женский голос донесся с улицы.

Масса ненужной информации стала мелькать в сознании о версиях и причинах, о том, что не хотели они брать машину, а собирались ее помыть, но пошел дождик, что дед мог сам просить их помыть, а они его не поняли и поехали на водонапорку. Застегивая ремень, Мишка уже шел на улицу к калитке чувствуя себя совершенно невиновным в случившемся и готовым выдать Сереге любую правдоподобную версию происшедшего, по мотивам которой хоть снимай детективный сериал. За пару шагов до выхода парень взъерошил на голове волосы, повесил небрежно майку на плече, взглянул на свой живот, где красовались оттиски пуговок, отпечатавшихся от старого дедовского рабочего халата, на котором он спал,

— И не знаю я ни чего! А что я крайний что ль как всегда? — едва слышно проговорил парень, тренируя интонацию универсальным ответом на любой вопрос участкового.

Заученная фраза заковырялась на языке, еще не успев зазвучать, Мишка остановился и повис плечом на столбике калитки.

— Пошли на речку, соня! — Алька стояла в легком летнем сарафане чуть выше колена, перебирая в пальцах тонкие ленточки завязок, — Мы же вчера рано разбежались, я рано проснулась, а ты чего сонный как барсук?

— Привет, — Мишка заулыбался, — Мы с дедом, — снова оборвалось на полуслове, — Мелочами по мастерской еще позанимались, а там и не заметили, как до свету засиделись за разговорами.

— Нет, я под дождь спать люблю, — закрывая глаза, покачала головой Алина. — Спала, как убитая, даже сны не снились.

— А я не помню, что снилось, а чего нет. Твои там, это… Все тихо, не заподозрили? — Мишка перешел на шепот.

— А че? Все как надо! — девушка подмигнула левым глазом и прищелкнула одновременно языком, — Пошли на речку, жарко, по дороге поговорим.

— Михаил! — голос Ильича громыхнул с порога дома, — Прогулки дело нужное, но ты и о делах то не забывай, нам на сегодня много чего нужно сделать! Помощник! — дед многозначительно улыбнулся, поправил рукой усы.

— Буду, как велено, по солнышку! — Мишка махнул приветственно майкой и побежал по дорожке за Алькой, уходящей в глубину зеленеющего луга.

СОЛОМЕННОЕ КОЛЬЦО

— Не знаю я, чему ты этого шалопая учишь, пить или ремеслу, но коли взялся за него, то и ответ держи! Подавай его мне, ща за шиворот к бабке поволоку, с ней разговор заладится!

— Шурка, я хоть тебя по-соседски и уважаю, но того и гляди оглоблей отхожу за твой язык, — Ильич с железным лицом стоял и выслушивал заливные тирады от женщины, которая маячила за садовым штакетником, то выглядывала в широкий прорех в калитке, то нависала сверху, просовывала короткую и юркую ручонку между планок, шаря и выискивая вслепую задвижку.

— Ты погляди на него, стоит и усом не ведет! Открывай калитку, я все равно до него доберусь, не схоронится у тебя, а того еще и участковому заявление отнесу.

— А я его и не прячу, вон он, в мастерской, — дед кивнул в Мишкину сторону, ехидно, заманивая женщину, играючи, дразня, как щенка или котенка, показывая лакомство или игрушку, но заведомо держа ее на безопасной дистанции.

Неугомонная рука пощупала сквозь штакетник лапку щеколды, пальцы задергали ее в разные стороны, она глухо щелкала, брякала, но задвижка оставалась на своем месте.

— Так ты скажешь, что за повод мне калитку ломать? — Ильич сделал несколько шагов в сторону женщины и остановился, в паре метров от штакетника и калитки ведущей в сад.

— Ты у него сам попытай, что они с внучкой моей сотворили!

Ильич строго посмотрел в сторону входа с мастерскую, потер с шелестом натруженные руки и сплюнул небрежно в сторону.

— Михаил, выходи к нам, — голос деда прозвучал, как барабанная дробь, четко, отрывисто, с отзвонкой и атакой на сильную долю, — Выходи, разговор есть.

Парень вышел из полутени мастерской в приоткрытую дверь, встал чуть левее деда, и не опуская головы, внимательно наблюдал, как женщина за штакетником стала багроветь, синеть, отливая на солнце как спелый баклажан.

— Миш, знаешь че теть Шура скандалить пришла? — Алексей Ильич хмуро и тяжело выдыхая, спросил спокойным тоном.

— Не знаю, — Мишка так же спокойно и тихо ответил.

— А она говорит, что знаешь, что с внучкой ее что-то не так, и вы там, а точнее ты при делах. Че скажешь?

— Про внучку? — Мишка сделал паузу, едва сдерживая смех и с трудом управляясь с собственной мимикой, так как выслушивать вопросы от Ильича таким тоном он не привык, они звучали смешно и необычно, без крика и затрещин, — Внучку я пару часов назад проводил домой, если чего с ней после сталось, я не знаю.

Женщина за штакетником с озверением металась и без особого внимания слушала медленный и томный диалог с расспросом. Калитка так и не поддавалась, штакетник кряхтел и покачивался от наваливающейся массы человеческого тела весом под сотню килограмм.

— Я тебе посмеюсь, стервец! Доберусь, ноги повырываю, забудешь, как ходить в нашу сторону! Отец ее приедет, он вас как щенят на болоте потопит, вы в колонии гнить у меня будете!

Дед стал немного серьезнее, насупил брови, в выкриках его что-то обеспокоило и задело.

— Шурка, ты не горячись, я ведь предупреждал. Ты поговорить и разобраться пришла, так давай разбираться. Да встань ты уж нормально и поговори со мной! — Ильич не сдержался и повысил тон, женщина замерла, поправила сползший на глаза платок и стеклянными глазами уставилась на Мишку, — Что там стряслось с Анькой и при каких делах этот шалопай!?

— Сносильничали они ее! — едва не подскакивая на месте выше забора, выпалила женщина.

— Кто «они», кого «ее»? — дед посмотрел в сторону Мишки, так что за спиной у парня уже затрещали молнии и лютый холод сковал позвоночник и заставил его выпрямиться, расправить плечи и поднять голову до боли в затылке, — Подробнее, где, как когда?

— А мне по чем знать, вот он стоит тут, пусть и расскажет, — женщина резко снизила тон, прикрыла лицо руками и голос дрогнул, переходя на подготовку к характерным рыданиям с причитаниями.

— Выть у меня на дворе не надо, и так в нечистых хожу, как гробовщику и положено, еще и то, что оборотней привечаю я слушать не хочу, говори, что знаешь и че сейчас хотела.

— А что говорить то? Пришла домой с речки, одежда порвана, в его рубахе, свалилась в койку, плачет, выходить не хочет, ни чего не говорит, а по подушке кровь и на руках кровь, — женщина опять заголосила, — И сама вся в кровушке. Нелюди!!!

— Миш, сюда иди! — дед еще строже, не оборачиваясь, подозвал парня, — Как это понимать?

— Де, — Мишка скорчил лицо, сам чуть не плача, но лишь от того, что не переносил подобного женского воя и манеры разговаривать сквозь напевные причитания, — Ты же учил старших во вранье не примечать?

— Учил, — не задумываясь ответил Ильич.

— Я твоим учениям перечить не стану.

Ильич повернулся в сторону парня, с недоумением посмотрел ему в глаза, свел брови.

— Ты тут что заливаешь!? — словно прорычала женщина.

— Шурка, не влезай, давай по порядку. Пусть говорит.

— А что говорить? Да, отводил Аньку до дому после речки. Да, шла она в моей рубахе, купальник на речке порвали ей, а кровь то моя. — Мишка обиженно запнулся.

— А было то че? — Ильич снова сплюнул на землю, — Что там стряслось? Кто был?

— Да не трогали ее! — буркнул парень.

— Ты на вопросы отвечай, а не психи свои показывай! — вмешалась женщина.

— Не знаю я, что там было. Купался я, вылез из речки, они с нашими в карты на сарае играли, как всегда шумели, пришел к ним, Анька в порванном купальнике сидела, я домой засобирался, она у видела у меня рубашку и попросила, я и дал.

— А кровь, откуда? — сухо спросил дед.

— А кровь, вон бок счесал, — Мишка распахнул рубашку, которая была измята и перепачкана, с вырванным нагрудным карманом, и под правой полой алым пятном полыхала ссадина, сантиметров десяти в длину, состоящая из двух параллельных полосок, шириной в палец.

— Да заливает он все и не краснеет даже! Это Анька его разодрала небось, когда отбивалась. С чего она тогда вся в твоей кровище, на руках, на подушке? — заверещала женщина.

— Не знаю, могла влезть в кровь, когда рубашку ей давал, — Мишка замер, — А потом она ее помогала на меня одеть, когда домой пришла.

— Мишка, — Ильич тяжело вздохнул, — Ступай в мастерскую!

— Куда? Стой, паскуда! Ты чего, думаешь так легко отбрешишься?, — женщина в одно мгновение отскочила в сторону от калитки, в воздухе мелькнула зеленоватая тень трехлитровой банки, снятой со штакетника, и с глухим звоном разлетелась в брызги по двору.

Мишка шатнулся вперед, оперся руками на землю и тут же вскочил. Обернувшись в сторону дела и соседки он уже готов был смести ее вместе с забором, в глазах горела дикая ненависть и обида, на правой стороне, чуть выше виска волосы стали насыщенно-рубиновые, по щеке завихляли струйки крови.

— Сука! — едва слышно произнес парень.

— Мишка! Живо в мастерскую! Там полотенцем голову зажми! — Ильич сурово посмотрел на женщину и легким щелчком открыл калитку.

Соседка в гневе метнулась к долгожданному проходу во двор, но дед встал у нее на пути и разойтись с их габаритами в узком проему штакетника не получалось.

— Ох уж и бабы… — Ильич выдал забористую подборку матов, — Заходи, вон там садись! Сейчас участкового позовем, он разберется — дед указал на небольшие козлы под навесом, где валялись запорченные заготовки и расколотые доски.

— Что мне там в твоих гробах делать? — женщина попыталась сделать шаг назад.

— Сидеть и ждать! По что парню голову рассадила? Это я сам видал, а вот в твоих россказнях пусть органы разбираются. А то раскудахталась она мне тут про колонию. Сама сядешь! — Ильич небрежно зацепил толстое, колбасообразное запястье и заволок женщину во двор, подталкивая в сторону навеса.

Соседка попыталась возразить, но Ильич сжал ее руку, свел брови и почти не шевеля губами что-то сказал.

— Так что Шурка, разговоры не тебе говорить теперь, — ухмыльнулся дед.

Мишка сидел на скамейке у окна и сквозь запыленное стекло смотрел на выгон и дорогу, предварительно стерев пыль, повторяя ее контуры и контуры высоких пирамидальных тополей, стоявших вдалеке к кладбища.

— Рубаху снимай! — за спиной раздался звонкий голос за тоном которого или в глубине раздумья, Мишка не услышал, как открылась дверь и вошла Тоня, — Че опять учудили, бойцы?

— Голову разбили, — парень убрал полотенце от раны, которое уже успело присохнуть и запутать все волосы.

— Голову я вижу, дед сказал, что еще и бочину разнесли?

— Да ерунда, ссадина.

— Ерунда говоришь? Дед сказал, что Шуркину Аньку с той ерунды, как порося в кровищу измазал.

— Ты ей веришь?

— Я никому не верю, — Антонина ущипнула Мишку за щеку, растягивая рот в улыбчивую гримасу, — Я вон дырку в голове у тебя вижу, в то что она есть я верю, ссадины хорошие слева — тоже в них верю, не мое дело знать зачем они и по какому поводу, Серега едет, он разберется.

— Ага, — Мишка дернулся от боли, когда девушка расправила слипшиеся от крови волосы.

— Ерунда, до свадьбы заживет!

— До твоей? — ухмыльнулся парень.

— До моей, у тебя голова новая отрастет, — отшутилась Тоня

Она нависла над парнем, едва дыша, кропотливо разбирая волосы около раны, выбирая осколки стекла, которые выкладывала на старую алюминиевую тарелку, рядом с лежавшими в ней шурупами. Мишка глубоко вдохнул воздух с шумом, замер.

— Вкусно пахнешь.

— Чего? — Тоня откинулась чуть в сторону и заглянув в лицо переспросила, — Чего ты там лопочешь? Ты думай, что сейчас плести Сереге про Аньку будешь, а не ко мне подкатывай. Совсем пацаны с дуру стали, ей шестнадцать еще нет, а они ее… — Тоня пнула Мишку пальцем между глаз, отвернула его лицо в сторону стены и продолжила обрабатывать рану.

— Ты же говоришь, что не веришь болтовне?

— Не верю!

— А мне?

— Я вранье спиной чую! Ты, допустим, сейчас врешь! — Тоня взвизгнула и отскочила от парня, вертясь вокруг себя и одергивая и тряся подол платья.

— Не спиной, чуть ниже спины, — Мишка захихикал и поднял перед собой правую руку с соломинкой.

— Мишка, зараза, — Тоня затопталась на месте, дошутишься ты сегодня, ох и не хорошее у тебя настроение. Не в этой ситуации.

Первая дверь холодной заскрипела и уперлась в стенку, грохнула засовом и по деревянному настилу зазвучали гулкие шаги.

— Рассказывай, Мишаня, — Серега игриво замахнулся желая взъерошить парню волосы, но рука зависла у самой раны, потом опустилась на плече, длиннющие пальцы зацепили мочку уха и чуть повернули голову в сторону.

— Здравствуйте! — Мишка неловко заерзал на табурете, — я уже рассказывал.

— Теперь мне расскажи, все с самого начала и по порядку, — участковый раскрыл потертую коричневую папку, достал листочек и тонким и непонятным почерком начал что-то записывать.

— Был сегодня на речке, у моста, купался. После дойки, как только насос у выключили, вылез из воды и пошел в старый сарай, там ребята в карты играли, а я вещи им свои оставил. Зашел, они играют, в углу Анька соседская сидит и скулит, без купальника…

— Совсем? — участковый оборвал не емкий рассказ, поблёскивая глазами.

— Нет, — Мишка чуть качнулся на своем месте и продолжил, — Верха не было, он там, на шифере висел, пополам порванный. Я всем сказал, что мне домой пора, дед ждет после дойки, помогать ему надо. Анька сказала, что тоже домой пошла бы, но без купальника не может, а другой одежды у нее с собой нет, не брала. Я предложил свою рубашку, она согласилась. Мы дошли с ней до ее дома, она зашла во двор, переоделась, вернула мне рубашку и я ушел. А потом к деду прибежала теть Шура и стала на меня ругаться, и кинула…

— Ну, это дальше я уже тоже слышал, — Серега остановил монотонное повествование.

— А ребра где содрал?

— В сарае. Вещи лежали на бревне под крышей, ноги скользкие, полез и с доски полетел, прям на шифер, вон прям две волны и поймал, — парень приподнял руку и двумя пальцами провел над параллельными ссадинами.

— Рубашку, говоришь, дал? Джентльмен значит? — усмехнулась Тоня.

— Антонина. Погоди, — жестом ее остановил участковый.

Сергей взял со спинки стула рубашку, скрученную и перепачканную кровью, расправил ее за плечи и повертел перед собой.

— Я же тебя в ней видел вчера или дня два назад в магазине, это чего же ты ее так угвоздякал за три дня?

Участковый повесил рубашку на спинку стула, шутливо отряхивая ее по рукава. Приподнял полу, всмотрелся в пылевые пятна и следы крови. Потом огромным указательным пальцем ковырнул надорванный нагрудный карман и на пол выскользнуло что-то круглое и желтое, беззвучно и робко, подпрыгнуло и укатилось под стол.

— О, и карман «с мясом» выдрал, — Серега наклонился и поднял с пола небольшое колечко, аккуратно сплетенное из золотистой высохшей травы, — Твое?

— Не знаю, — Мишка протянул руку в сторону участкового и по-детски раскрыл ладонь, жестом требуя этот предмет.

— Ильич все колдует, — усмехнулась Тоня.

— Жить будет? — улыбаясь, спросил Сергей, протягивая девушке кольцо.

— Ссадины не глубокие, а вот на голове хороший порез, но главное чтоб не загноился и воспаление не пошло, а то и температуру нагонит. Зайдешь потом ко мне за порошками, объясню чего и как делать, — девушка сурово скомандовала грубым голосом.

Мишка, соглашаясь кивнул, потом осторожно пощупал пальцами голову около раны, сморщился.

— Руками грязными не лезь! — одернула Тоня, — Точно гадость занесешь, хоть бери да бинтуй.

— Не, не надо. Как Щорс буду.

— Я тебе руки забинтую тогда, чтоб не лезли, куда не попадя.

— Ты на что намекаешь? — парень сделал серьезное выражение и пользуясь уходом участкового более свободно продолжил с Антониной, — Куда я лез?

— Не горячись, я же до тебя у Аньки побывала. Она разговорчивей тебя, — Тоня скривила гримасу отвращения, — Эх, пацаны, и что у вас только в голове?

Мишка суетливо встал, сдернул вою рубашку со стула, ломаными движениями влез в рукава, попытался свести полы и застегнуть часть оставшихся пуговок.

— Колечко верни! — Мишка протянул руку и выставил открытую ладонь перед лицом девушки.

— Это? — Тоня повертела в пальцах золотистое соломенное кольцо и положила его в карман платья, — Потом, ответишь правильно на мои вопросы, отдам.

— Не сломай только, ладно? — Мишка проговорил с некоторой обидой в голосе и опустил руку.

— Пошли меня проводишь до дома, а я тебе порошки дам, рану на голове промоешь. Не нравится она мне, как бы не загноилась и температуры не было.

— А Серега меня отпустит?

— Да нужен ты был ему. Ему сейчас нытье Шурки выслушивать, тут ты теперь у нас потерпевшая сторона. Голова не кружится, не тошнит? Пить не хочется? Во рту не сушит?

— Да нормально все, — Мишка ответил капризным тоном, свел брови и с обидой посмотрел на Тоню.

— Идем, происшествие ходячее! — Антонина шутливо подтолкнула парня в спину огромными чемоданом и положила руку на плече, — Не спеши только, у вас тут с Ильичом так просто не выйдешь.

— Я только туда и обратно, деда, — Мишка, выжимая из себя улыбку, сообщил Ильичу, сидевшему на крыльце у дома.

— Да не торопись, все равно через полчаса по поселку свет отключат, профилактика. Поутру за работу примемся, чтоб как штык был, и ранения твои не причина филонить, — дед улыбнулся по-доброму, легко, во все усы, всем лицом, как он умел, искренне, что Мишку чуть не пробрала слеза.

— Понял, буду при любом раскладе! — парень шутливо вскинул руку к голове, но тут же осекся и опустил ее.

— К пустой, да и без того с дыркой с боку, не прикладывают! — Ильич расхохотался в голос, Тоня тоже не сдержалась и подхватила, — Идите, пока Шурку снова не накрыло, и она все банки не поколотила о тебя.

За выгоном, там, где дорожка поднялась чуть выше над поселком было еще тепло, теплый воздух из поля медленно сползал к домам, остывая и стелясь за кустами у поля, в ложбинках и впадинах. Солнце уже пряталось где-то за посадками на другом конце поля, разливаясь странными лучами желто-оранжевой жидкости, стекающей вниз, в овраг. В такой момент, совершенно непонятно по какой причине, вдруг все замолкает вокруг, птица, насекомые, ветер, все звуки становятся тише и мягче, не слышно листвы, далеких отзвуков машин или железнодорожной станции, изредка лишь что-то щелкнет или взвизгнет где-то вдалеке, но тут же растворится, что не разобрать, откуда звук.

В груди равномерно бахало, хлюпало и казалось, что тоже растворяется в этом вечернем бархатном воздухе, лишь в большой фельдшерской сумке что-то периодически поскрипывало, булькало и трещало.

— Ну давай я понесу сумку, — упрашивая, поднывал Мишка.

— Иди ты, тебя потом самого хоть неси, — Тоня строго отмахивалась даже не глядя на парня, — Ты мне лучше расскажи, чего на самом деле было?

— Да я все уже рассказал.

— Мишка… — девушка остановилась на месте и парень не успев ее обойти уткнулся в плече, развернутое на его пути, качнулся и застыл на месте, — Миш, ты же не ребенок, уже пора понимать некоторые вещи.

— А чего я не понимал?

— Что было там на сарае? Ты хоть догадывался, чем могло все закончиться и для Аньки, и для вас всех?

— Чем? — Мишка потупил взгляд, его рука незаметно перехватила сумку, и Тоня пятясь назад уже без нее, сделало еще более суровое лицо.

— Давай сейчас с тобой условимся, ты мне все расскажешь, а я обещаю, что этот разговор останется между нами, даже дед не узнает…

— А.. — парень попытался перебить Тоню.

— Серега тем боле не узнает, — закончила она

— На что такого интересного может быть в моей версии, если Анька тебе все выдала?

— Ну, судя по тому, что ее слегка трясло в рассказе, многим вещам я бы не верила. Расскажешь?

— Мне не трудно. — Мишка перекинул сумку в другую руку, перекосил левую бровь выше правой, выдохнул, и начал с вопроса, — С чего начинать?

— Как было все, так и начинай.

Мысли спутано и красочно носились в голове, что-то изнутри подтрунивало, что-то успокаивало и твердило о мелких деталях. О необходимости о них не забыть. Поставить в нужном месте с нужной интонацией, сделать паузы там, где надо, дать возможность Тоньке вставить свой вопрос, на который уже были заготовлены четыре варианта ответов, а вокруг стояла свистящая тишина, сквозь которую отбивало ритм его сердце, а иногда, в некоторых моментах рассказа, Мишка слышал, как даже ускоряется ритм у Антонины, как она переводит дыхание и тихо-тихо, едва заметно, после задержки, продолжает дышать, сливаясь с окружающей тишиной.

Солнце палило с самого утра, малышня, резвящаяся в реке чуть выше по течению, поднимала муть в воде, заливисто хохотала, визжала. За мостом, с обрыва было видно, как небрежные всполохи мути растворялись в течение, оседали, делая воду чуть прозрачнее.

— Ну все, накупались, — Юрка снял с головы потертую бейсболку и бросил ее на траву, — Пошли занырнем и партейку еще на четверых распишем.

— И охота вам по такому пеклу в сарае торчать? — Мишка встал, стряхнул с ног прилипшую траву и подошел к краю обрыва, — Я поплаваю, все равно вас там и без меня больше четырех. Только засядем играть, а мне на мастерскую к деду, опять заноете, что партию не доиграли.

— Ага, давай, ищи отговорки, — Игорь, собирая вещи, толкнул плечом Мишку.

В ответ на толчок последовал обратный, потом на траву посыпались вещи, в мгновенье все переросло в странного характера спарринг, с толчками и захватами, попытками выбить ногу или завести руку за спину.

— Стой! Стой! — Юрка заколотил без разбору по груде сцепившихся тел, — Кто такая? — он стоял боком, выворачивая голову назад и из-под руки, тыча пальцем на дорогу.

В одиночестве, неспешно, но едва не подскакивая, по дорог шла девушка, что-то вертела в руках, в бежевом купальнике, который явно был ей маловат, в силу закономерностей роста, невысокая, но с выраженными деталями женской фигуры, характерным ее возрасту, наверняка всем шестнадцати годам или близким к тому. Она дошла до моста, остановилась, посмотрела в сторону песчаной косы, где купалась малышня, кивнула в их сторону, что-то ответила и махнула рукой, повернулась и деловито зашагала в сторону ребят.

— Это Анька. Романовых, — Максим приподнял голову, вытащил изо рта соломинку и потянулся к пачке сигарет, которая торчала из кармана его рубашки, — Ей и шестнадцати нет, я бы не глазел. Дадут больше чем весит.

— Ща посмотрим, — Юрка не глядя пнул Игоря, — Садись, пообщаемся.

Девушка подошла смелыми шагами к обрыву, заглянула за его край, развернулась и остановилась, выбирая место на берегу.

— Привет! — Игорь выкрикнул из-за плеча, почти в самое ухо Мишке, что аж зазвенело в голове.

Она сделала вид, что это ее не касалось, сняла обувь и положила сверху цветок, который вертела в руках.

— А тут глубоко? — Словно не слыша приветствия, начала она.

— Не очень, смотря какой у вас рост, — едва закончив фразу дико расхохотался Игорь.

— Я маленькая, мне везде глубоко, — девушка ответила уверенно и сдерживая эмоции.

— А как такую маленькую зовут? — ехидным тоном влез Юрка.

— Аня.

— А меня…

— Я вас всех знаю, — перебила она, — Кто вас тут не знает? — она улыбнулась и пренебрежительно хихикнула.

— Вот он кто? — Игорь схватил Мишку за руку и поднял ее над головой.

Мишка отдернул руку, неуклюже уперся в Игоря плечом и столкнул его в растущие рядом колючки. Ребята раскатисто захохотали над тем, как Игорь подскакивал с ноги на ногу, смешно ойкал и недоговаривал матерные слова, делая вид, что смущен девушкой, даже прикрывая рот рукой и опуская взгляд.

— Внук Ильича, того, что телеги ремонтирует, кажется Миша. Он наш сосед по огородам. Ты его брат, — Аня указала на Максима, который уже подкурил сигарету и суетливо пытался выплюнуть табак, попавший в рот, — Вы, — девушка указала на Юрку и Игоря, — Вроде тоже братья, даже по линии моей бабушки и нам родственниками доводитесь, а тот, что спит, — она кивнула в сторону лежавшего на траве парня, — Это Иван, его дед на ферме зоотехником работает.

— А вон тот? — Максим, выпустив густое облако табачного дыма ткнул пальцем в сплошную зелень луга, туда, где по узкой серой полоске в сторону моста, приближалась худощавая фигурка смуглого паренька со светлой, соломенно-серой, топорщащейся шевелюрой.

— Это Юркин сосед, Леха, — Анька расплылась в улыбке, — Он прошлым летом за моей сестрой Иркой бегал, а она его терпеть не может.

Спустя уже пару минут после разговора, девушка неловкими движениями спускалась к воде с обрыва по земляным ступенькам, отрытым в крутой стене берега, а ребята, усевшись у края, молча глазели за ее одиноким купанием.

— Купальник явно детский, — Игорь нарушил молчание негромким заявлением.

— Ты Ирку в ее возрасте помнишь? — Леха тяжело и показательно выдохнул с уханьем.

— Слюни пускаете, ну точно бабы, — Максим сплюнул и ловким щелчком пальцев избавился от окурка, пустив его искрящейся ракетой в колючки.

— Михон, че за соседкой не присматриваешь? Деваха вон какая, а мы на совхоз катались, — Игорь подсел рядом и положил руку парню на шею.

— Тебе то какая разница? Ни там, ни тут, ни че не светит, только языком треплешь, — Мишка шутливо толкнул парня в бок, скидывая с шеи его руку, — О, дойку запустили, мне после нее к деду, работы подкинули вчера. Окунусь и буду собираться.

Мишка юркнул по ступенькам вниз под куст, без шума влез в воду и легкими размашистыми движениями доплыл до середины реки. Ребята на берегу затрещали, посмеиваясь, бормоча и странно жестикулируя.

— А остальные чего не купаются? — спросила Аня, неожиданно оказавшись за спиной у парня.

— Мы с самого утра тут, наплавались уже. Это мне скоро уходить, пацаны тут остаются, еще залезут, опять часа на два.

Потом повисла странная пауза и они остались рядом, кружась друг напротив друга.

— А что на той стороне? — девушка кивнула в направлении противоположного берега, сломав идиотское молчание.

— Луг и кусты. Нет ни чего.

— А почему вы там не купаетесь?

— Как не купаемся? — Мишка удивился, сам не зная ответа.

— Ну, в воду заходите с берега на обрыве, так не удобно же.

— Так у нас, на нашей стороне, — он уже посчитал этого объяснения достаточным, но понял, что Аньке это объяснение ни чего не скажет, — Вон и сарай,и мы там собираемся, а по той стороне луг, колючки и кусты, и в воде у берега ил и грязь. Да и с Дмитровки народ приходит, лишний повод задираться. Оно нам надо?

Мишка замолчал. Ему не давалась беседа, но у девушки было все больше и больше вопросов, разных, немного странных, где-то глупых и смешных, и отвечать на них было немного смешно или неловко. Она явно хотела поговорить, но конкретная и устойчивая, интересная обоим тема для разговора не находилась. Мишку стесняло то, что она младше на целых два года, а то и больше того, и казалась смешной, что-то не давало ему воспринимать ее серьезно, она все равно казалась ему маленькой девочкой, играющей в куклы, такой, с которыми, как он себе представлял, разговаривать ему не о чем.

— Я замерзла, — Аня сообщила неожиданно, дослушав ответ на вопрос о песне, про которую ей когда-то рассказывала старшая сестра, некогда слышавшая ее в Мишкином исполнении.

— Иди, грейся, ребята уже в карты засели рубиться в сарае, а я еще поплаваю.

— А ты не играешь?

— Иногда играю. Не люблю.

— Я выйду и дождусь тебя, потом к ним вместе пойдем. А я бы поиграла.

Мишка без остановки, показательно проплыл несколько раз до противоположного берега и обратно, потом остановился на середине реки и проводил ее взглядом по скользким ступенькам, снова ломая какие-то собственные схемы у себя в сознании, видя перед собой юное стройное тело, уже не девочки с куклой, а интересную, привлекательную девушку.

Аня сидела над обрывом и что-то теребила в руках и приветливо улыбалась, периодически поднимая голову, словно наблюдала за парнем. На мелководье стало тихо, звонкая малышня разбежалась по домам, в послеобеденное время воздух переполнился солнцем, сладковато — горьким на вкус, с ароматом пыли и пересохшего сена, разогревшихся сосен и их вязкой смолы, стекавшей с могучих и причудливо изогнутых ветвей. От этого запаха щекотало в носу, глаза от яркого света вытягивались в узкую щель, и нежно тянуло в сон.

— Ты долго еще? — не выдержала девушка.

— Выхожу.

Когда он выскочил на берег, Анька уже ловко заправляла соломинку в петельку, затягивая ее с тугое колечко, Мишка улыбнулся и кивнул с одобрением.

— А я такие же из стружек в детстве делал. Пошли, там уже игра кипит, по крикам слышу.

В деревянном сарае, оставшемся от старой фермы, в самом центре небольшого помещения без окон, но со щелями в стенах, сквозь которые пробивался свет, стоял стол, сколоченный из круглого щита от катушки кабеля, вокруг него были расставлены скамейки, две из них крепились к стенам сарая, а над ними, как в вагоне плацкарта висели еще два щита, напоминавшие громоздкие полки.

В пыльном помещение было душно, но не так жарко, не так палило обеденное солнце, полумрак живительным спокойствием для глаз поглощал все в пелену серого и пастельного, с нечеткими линиями.

— А вещи мои где? — Мишка крикнул недовольно, стараясь отвлечь ребят от игры.

— За ширмой, на шифер переложили, — кто-то нехотя оторвался от карточных баталий.

Слева от входа, перед столом, перекрывая вход в «красный уголок» бывшей фермы, висела выцветшая холстина, с затертым рисунком на тему передовых надоев, плотная и пыльная, Мишка откинул ее и нырнул в темноту, через мгновение вернулся, уже застегивая джинсы и волоча на босых ногах стоптанные кеды.

— Я помчал, опаздываю! Вечером чего, как?

— Дойка же еще гудит, — вмешался Максим.

— Дед просил пораньше.

Мишка подмигнул Аньке, которую уже усадили на лавочку к столу, не получив ответа, мелькнул тенью в дверном пролете и растворился в ярком солнечном свете.

Пыль под ногами поднималась тяжелыми облаками, в отсутствии ветра она зависала в воздухе над землей, оставляя за идущим дорожку, легкую пелену коричневато-серого цвета. В голове сама-собой звучала какая-то распевная мелодия, добирающаяся до коды, потом теряющая мелодику и ритм и пропадающая вовсе, но тут же, только достигнув полного затухания, с новой силой и новыми вкраплениями мелодического рисунка, настигала вновь. Ее хотелось подпевать вживую, голосом, громко, возможно в сознании пытаясь достигнуть все же мелодической развязки, и пройдя недосягаемую коду, выдать финальный аккорд. Не замечая за своим мычанием, Мишка поравнялся со встречной повозкой, запряженной белой в яблоко кобылой. Ход остановился, с повозки кто-то окликнул.

— Мишань, дед дома? — парень вздрогнул от неожиданности.

— Дома, — растерянно ответил Мишка.

— Стружка есть?

— Вчера только отчистили, мешков десять можно набрать.

— Скажи Ильичу, пусть придержит, мотанусь за мешками и заберу.

Мишка кивнул одобрительно головой, и сделал пару шагов по дороге, потом опустил глаза и посмотрел на руки, на тело и в какой-то потерянности звонким щелчком и с неописуемой досадой понял, что ушел без рубашки. Резко повернулся, и не сбавляя темпа пошел в обратном направлении.

Еще за полсотни метров до сарая можно было расслышать визг и смех, громкие выкрики, что не удивляло, зная, как проходят карточные игры в их компании, больше смущало то, что Анька, впервые попав в их общество, уже влилась, заразилась их извечной глупостью и дурачеством. А в голове все витали какие-то ее образы девочки с куклой, глупыми вопросами, и резко переходящими в стройную изящную, юную леди.

— Рубаху забыл, — объясняя свое неожиданное возвращение, выпалил Мишка.

— Тут нет, — Леха повертелся вокруг себя, оглядываясь, — На полке нет?

— Не, — Максим сидел у входа с сигаретой и что-то рисовал палкой на пыльном полу, — я все вещи относил за ширму, там была.

— А Анька ушла что ль? — Мишка, рыская по полкам и скамейкам задумчиво замер, не видя девушки.

— Неа, — кивнул головой Леха, — Проиграла партию, отдает выигрыш.

— Чего? — переспросил парень.

Из-за ширмы снова раздался визг, возня, грохот. Игорь что-то сдавленно ворчал сквозь глухой Юркин смех. Мишка дернул пыльную тряпку, Иван, подскочивший к нему, протянул руку, мешая ее схватить, но не успел и сделал гримасу нашкодившего школьника.

В полумраке, на аккуратно уложенном штабеле старых досок, в самом дальнем углу, сидела Анька, прижав двумя руками колени к обнаженной груди, Игорь, вцепившись в ее запястье рукой, пытался освободить ноги, дергая то левую, то правую. Он это делал с каким-то особым диким остервенением, с ужасным выражением лица, словно запугивая или показывая свое безумие, то рычал, то смеялся, приближаясь к лицу девушки, выкрикивал какие-то непонятные слова ей в лицо. Юрка тем временем заливался от хохота, перегибаясь и хлопая себя по бедру, а левой рукой вцепился в плавки купальника и трепал их как разъяренная собака, иногда подражая выкрикам Игоря, повторяя ту нелепицу, которую кричал он.

— Дебилы!!! — Мишка упал на Юрку, ударив его локтем в бок, куда-то под ребра, тот разжал руку и присел рядом со штабелем.

Игорь на мгновение замолчал и остановился, Анька, пользуясь паузой, разжала пальцы и махнула в его сторону рукой, парень качнулся, схватившись за шею и лицо руками. По плечу поползла бурая полоска крови, а девушка снова обхватила колени и опустила голову, пряча лицо.

— Вы че творите?! — Мишка толкнул Игоря в лоб ладонью, тот пошатнулся, убрал руку от лица, где зияла жирная царапина, оперся о стену. Руки взлетели перед лицом и тело замерло в стойке.

— Только дернись! — Игорь выпалил заикаясь.

Анька сильнее вжалась в угол, осознавая, чувствуя, что сейчас будет вторая, более сильная волна гнева, и что в такой ситуации она не будет исключением, и ей может достаться наравне с Мишкой.

— Она же проиграла! — прокряхтел Юрка.

— Что проиграла? У тебя башка варит? Ты сам че час назад говорил? — Мишка повернулся к Аньке спиной и смотрел то на Игоря, то на Юрку.

Игорь нервно трогал лицо около царапины, с пальцев свисали капельки крови, глаза страшно бегали, с широкими зрачками от темноты и блестящими белыми пятнами, пугающе, напоминая взбешенное животное.

— А тебе че? — Юрка спросил более спокойным тоном, приблизившись к Мишке вплотную, — Че полез? Ты мне почку больную отсадил из-за девки.

— Сам виноват, — почти оправдываясь ответил парень.

В этот момент Игорь вскочил прыжком на штабель и вцепился в Аньку, схватил ее за плечи, начал трясти, толкать, удар за ударом, с грохотом вдавливая ее в деревянную стену сарая. Его руки, перепачканные кровью, то и дело соскальзывали, девушка вырывалась, отталкивала его руками и ногами, вновь стараясь вцепиться ногтями, куда только смогла достать.

— Да угомонись ты, придурок!!! — переходя в тираду матов выкрикнул Мишка, обхватив Игоря руками сзади.

Юрка повис сразу на двоих, оплетая своими длиннющими руками, что-то рыкнул в сторону Аньки и повис на Мишке, все трое накренились и с грохотом, обрушив стоявшую рядом стопку старого шифера, упали на пол.

Игорь вскочил первым и снова с ревом ринулся на штабель в сторону Аньки, Мишка и Юрка, лежа на полу, вдогонку, не разбирая куда, толкали ногами все что под них попадалось, вышибая куски разбитого шифера наотмашь. Чья-то нога запуталась между колен, Игорь с грохотом упал, в него полетели осколки и щепки.

Максим неожиданно оказался в середине комнаты, за ним уже встал Леха, прижав коленом сверху Игоря к полу.

— Хорош! — он расставил руки в стороны и покачивался из стороны в сторону, — Круглый, выходи отсюда! Ща сам тебе всеку, дебила кусок!

— Хорош, хорош! — Юрка отряхивал с себя пыль и осколки шифера, — Миха, все, отбой, встаем!

Мишка встал, держа левую руку сжатой в кулак, а правой разворачивая Игоря к себе лицом.

— Выходи! — Мишкина рука развернула парня резким движением, тот качнулся и сделал шаг назад.

Анька сползала к другому краю штабеля, уже не прикрываясь, не стесняясь своей наготы. На теле были пятна крови, ссадины, красные пятна с четкими контурами от пальцев и рук. Она уселась спиной к ребятам, сжав в руках части разорванного верха от купальника, тихо всхлипывала, что-то причитая.

— Вы че, перегрелись что ль? — Иван выглянул из-под тряпки в дверном проеме.

— Дураки, — тихо, не поворачиваясь, произнесла Анька, — Купальник порвали, как я пойду… — фраза захлебнулась в детском искренем плаче.

Конец ознакомительного фрагмента.