Из жизни лис

Александр Валерьевич Тихорецкий

Аня Снегирева – самая обыкновенная 16-летняя городская школьница, заядлая фантазерка и мечтательница. Романтичная, ранимая, комплексует по поводу внешности, остро переживает уход из семьи отца. Однажды она встречает Стефана, гостя из Швеции, приехавшего, чтобы написать картину, исполнив волю погибших в автокатастрофе родителей; между ними вспыхивает чувство. Стефан красив, остроумен, обаятелен, однако, за всей его открытостью, раскованностью скрывается что-то смутное, тревожное, какая-то тайна…

Глава II

Они выбрали место в глубине открытого кафе, пестрящего разноцветьем зонтов, уселись за столик. И никакого ханжества, никаких противоречий — уйти они всегда успеют, просто глупо не воспользоваться такой удачей, когда еще представится случай. И скребется, хнычет надежда, и индикатор мироощущения застыл на отметке «пауза»; нервное, тревожное, ожидание чего-то неясного, необъяснимого, появившееся еще утром, вначале робкое и несмелое, принятое сперва за банальное предвкушение запретных удовольствий, материализовывалось понемногу вполне себе явственной уверенностью. Явственной и прекрасной — все будет хорошо! Все обязательно закончится хорошо! Самым что ни на есть Голливудским хэппи-эндом! Аня попыталась было копнуть поглубже, понять — с чего бы это вдруг такие бонусы-анонсы? попыталась и ровным счетом ничего не отыскала и не поняла, — одна лишь радость, добрая, светлая, беспечная отрешенность. И возбужденное, счастливое лицо Тоньки, ее суетливое, жаркое верещание: «Анька, я ему понравилась! понравилась! клянусь! Я чувствую! я вижу!» казалось милым и забавным, вызывало тихое, снисходительное умиление-умиротворение, даже жалость, чувство вины; она лишь улыбалась, отводила глаза.

Пришел официант, сменил пепельницу, оставил меню. Стефан с видом светского льва остановил его.

— Мы приезжие. Порекомендуете что-нибудь? на ваш вкус?

Официант не раздумывал.

— Стейки свежие, гарнир сложный. Из салатов — очень греческий неплох, наш повар его чудесно готовит.

Стефан взглянул на Аню с Тонькой (как будто они могли сейчас что-то соображать, возражать!).

— Вы не против? Стейк, салат? Затем… — он всматривался в строки меню. — Соки… Ага, вот апельсиновый. На десерт… — он снова посмотрел на своих спутниц, оцепеневших, совершенно оглушенных происходящим.

— Мороженое, — пискнула Тонька, — мороженое с шоколадом.

— Три порции мороженого с шоколадом, — продолжал диктовать Стефан замершему (как и было предсказано заранее!) в почтительном полупоклоне официанту, — ну, и фрукты, и кофе.

С этими словами он вернул официанту меню, откинулся на спинку стула. Что ж, эффект был полным и сногсшибательным. Если он хотел произвести впечатление, это ему удалось!

Украдкой, из-под ресниц Аня рассматривала Стефана — лицо как лицо, да, красивое, да, необычное, нездешнее, но нельзя, нельзя влюбляться, надо держаться, держать себя в руках. Она же умница, опытная уже, кое-что (жизнь научила-заставила) знает, умеет. Например, взять и поменять эпитеты, оценки — «красивый» на «смазливый», «иностранец» на «чужак», — вроде и ничего особенного, но уже все подергиваются налетом, ржавчиной впечатления, уже не так трепетно, бессильно. Беззащитно, безнадежно; уже не так страшно. И дальше — в том же духе; она уже делала так, много раз, и всегда помогало. Но сейчас что-то мешает, цепляет взгляд, останавливает, притягивает. Заставляет смотреть на это лицо вновь и вновь. Что в нем? Какая-то соринка, грустинка в глазах — будто льдинка, как у Кая из «Снежной королевы»… Так! стоп! никаких сантиментов, розовых соплей! она уже приняла решение, остановилась! У последней черты, в самый последний момент — «смазливый», «чужак». И потом — Тонька, они ведь — подруги и вообще… Черт! и мысли как назло — путаются, будто пробуксовывают! Подруги, подруги; нет, надо что-то посерьезнее эпитетов, повесомее, что-нибудь из разряда непреодолимого, форс-мажора. Аня взглянула внимательнее — вот же, черт! и ничего такого! Никакого подвоха, никакого второго дна, весь, как на ладони: честный, искренний, хороший; пожалел, помог, накормил. И все же. Что-то не так, что-то сидит занозой, настораживает… Какая-то нестыковка, фальшивинка… Ага, вот — не может же он один путешествовать, где его взрослые? Хотя, опять мимо — отпустили погулять или сам сбежал в поисках впечатлений-приключений, мало ли. И таки нашел, надо отдать должное, хотя и довольно хлопотные и накладные, — уговорил! пригласил! назаказывал — даже подумать страшно, сколько денег заплатит! Рассчитывает улизнуть, не заплатив? Да нет, вроде бы — спокоен, улыбается; уже к этому времени выдал бы себя чем-нибудь. Тогда что? Для чего ему все это? Вот ведь вопрос! Вопрос вопросов и вопрос актуальный пока, без ответа… «Ну да! Ну, конечно! Увидел тебя и влюбился с первого взгляда!». Будто подслушав ее мысли, Стефан поднял глаза, улыбнулся, и улыбка пробежала теплой волной между лопаток, рассыпалась мурашками по плечам, рукам. Да что же это с ней? Прямо жар, лихорадка какая-то; к врачу надо…

Динамики плеснулись песенкой: «…все только начинается, на-чи-на-ется…»; краска подступила к шее, залила щеки, как сквозь сон, она услышала свой голос:

— А ты… вы откуда к нам приехали?

— Я? — рассеянно переспросил Стефан (это что? привычка у него такая — переспрашивать! Или придумывает, что соврать?). — Я издалека, из Швеции.

— Так ты швед? — Тонькин голос завибрировал приятностью, уважительным торжеством, — ну еще бы! Швеция — это вам не Болгария какая-нибудь. — А по-русски где так наловчился?

Стефан взял из вазы апельсин, подбросил.

— У меня мама была русская, она и научила. Мама — русская, отец — швед…

Была?

— А где… — Аня и Тонька одновременно запнулись, переглянулись, — …твои родители? — закончила деспотичная Тонька, бросив ей выразительный взгляд.

— Умерли. — Стефан положил апельсин обратно. — Погибли в автокатастрофе, я путешествую с гувернанткой.

Тонька сложила губы гузкой:

— Что еще за гувернантка?

Стефан был само терпение.

— Так у нас называется соцработник, — я же несовершеннолетний, не могу один путешествовать. Да, неудобно, конечно, но Фрида — нормальная тетка, продвинутая, не зануда. Вообще-то, я здесь — по делу, — добавил он; в глазах снова мелькнуло то самое, льдинка.

— Расскажите, пожалуйста, — тихо попросила Аня. И тут же почувствовала укол, досаду — ну, что она лезет! ведь решено уже все! И вообще, может, тут что-то интимное, личное?

Стефан (джентльмен, noblesse oblige!) ответил светской улыбкой, кивнул.

— Да-да, конечно, расскажу, но… — он поднял руку, стал загибать пальцы, — два условия. Первое (в ее огород камушек!) — мы обращаемся друг к другу на «ты», и второе… — он повернул голову в сторону официанта, катящего к ним уставленный тарелками столик. — Не знаю, как вы, а я проголодался жутко — слона бы проглотил! Так что, давайте сначала перекусим, а уже потом будем разговаривать, — кстати — у меня к вам еще будет предложение. Договорились?

Соблазнительные ароматы вдруг заполнили все без исключения обонятельное пространство, и немедленно все мысли вылетели из головы, и рот наполнился слюной. Вот так! От возвышенного до земного — один шаг. Конечно, легко иронизировать, а сами попробуйте не поесть столько! Последняя еда — овсянка и чашка чая утром. Расчет был хотя бы на орешки или чипсы, но и то, и другое, как известно, досталось совсем не им; а есть-то хочется! организм-то молодой, растущий! Но стейк действительно очень вкусный и свежий, а салат так и тает во рту. Просто в голове не укладывается, что такие вкусные вещи можно есть просто так, каждый день!

Неожиданно Аня почувствовала взгляд Стефана, подняла голову. И опять показалось? — мелькнуло что-то, коснулось, будто крылом бабочки. Так иногда смотрит на нее мама — сядет напротив, опустит подбородок на ладони и смотрит. И глаза у нее становятся такие неподвижные, грустные — не по себе даже делается. Вот такие же, как и у этого Стефана сейчас. Ох! И что это, вообще, на нее нашло? будто плывет в невесомости, упадок сил какой-то. Перенервничала? Осенний авитаминоз? Или ностальгия, душевное томление? Нет, так не пойдет! еще немного и совсем поплывет, расклеится! Что бы еще такое вспомнить, за что бы ухватиться? А ведь — смешно, конечно — но на самом деле она — «агрессивная», — так про нее дядька один сказал из «телефона доверия». Но он сам виноват, разве можно так с ней, как с ребенком! От них отец недавно ушел, у мамы депрессия, Олин муж запил, а дядечка этот с ней только еще про куклы не разговаривает! Ну, она и «включила дурочку». Кончилось все тем, что дядька из себя вышел. Нет, не вышел даже, а выскочил, выпрыгнул. Наговорил разных гадостей, нахамил, накричал, но она — ничего, почти не расстроилась. Только обидно до сих пор, стоило звонить ради того, чтобы тебе нахамили? Да и еще и словечко это к ней приклеилось — «агрессивная», — мем, конечно, шутка такая, но в каждой шутке, как известно… Тот телефонный террорист возьми и ляпни, а она, глупая, возьми всем и расскажи. Хотела, чтоб пожалели, посочувствовали. Вот и посочувствовали, пожалели, Оля всплакнула даже. Но теперь, чуть что не так, диагноз один — «агрессивная». Например, в магазин идти не хочешь — «агрессивная», споришь — «агрессивная», отметки в школе плохие — понятное дело! — «агрессивная». И уже не понять, шутят так или всерьез; а ей ведь обидно! она ведь не такая! Просто, как и все, хочет, чтобы к ее мнению прислушивались, чтобы относились к ней с уважением. Хотя бы и притворяясь.

Но люди и притвориться толком не могут, вернее, боятся, ни при каких обстоятельствах не могут допустить разоблачения, и прячут, прячут свое притворство как можно дальше, глубже, еще в одно, за ним в — другое, третье, как матрешки, — иногда и не поймешь, чего хотели-то. Вот ее, например, прозвали Лисенком — прозвище само по себе невинное и даже где-то комплиментарное, косвенно отражающее любовь и нежность, его генерирующие, — так почему бы так и не сказать — любим, жалеем? Так нет же — все зашифровано-закодировано! жеманно-иносказательно — Лисенок! Впрочем, она и не обижается, даже привыкла. Привыкла и, что называется, втянулась, вжилась в образ. И как-то незаметно, исподволь, подсознательно стала и в самом деле представлять себя лисенком, маленьким таким, пушистым комочком. Немного неуклюжим, немного диковатым, ужасно трогательным и милым, — галерея роликов в интернете про похождения домашней, спасенной из ада зверофермы лисы Алисы, предлагала самый широкий спектр поведенческих скриптов, от бандитствующе натуралистичного (хищник, что возьмешь) до няшно-мимимишного (девочка, ребенок). С неизменным и гарантированным инспирированием у окружающих снисходительной и благодушной жалостливости, вспышек сентиментальности и всепрощенчества — вполне себе осязаемые, практические бонусы, светлые островки в катакомбах притворства…

Тут только Аня заметила, что перед Тонькой стоят пустые тарелки, и она уже потягивает из высокого бокала яркий апельсиновый сок. Аня быстренько (вот вечно так!) доела свое, тоже взяла бокал с соком. Официант забрал пустые тарелки, поставил поднос с фруктами.

— Мороженое и кофе будут чуть позже, — вполголоса, почти интимно, произнес он, обращаясь к Стефану. Тот небрежно кивнул. Нет, определенно! такому точно никто хамить не будет! даже по телефону!

— Так ты к нам по делу? — Тонька чистила банан, деловито поглядывала на Стефана, — обед обедом, но война — по расписанию.

Он кивнул.

— Да, я должен здесь сделать кое-что.

— Кое-что — это что? — иногда Тонька бывает просто невыносима!

— Написать картину.

Аня не удержалась:

— А ты что? художник?

— Поневоле, — в голосе Стефана скользнули заговорщицкие нотки, почему-то ирония, грусть; не сговариваясь, подружки придвинулись поближе. — Недалеко отсюда есть местечко, называется Лесное, — он посмотрел вдаль, будто мог рассмотреть отсюда это самое местечко (местечко?). — Около трехсот лет назад там произошло сражение, в котором погиб мой прадед. И вот, по завещанию я должен запечатлеть это сражение на холсте.

— И что, так написано в завещании? — глаза Тоньки блестели (завещание! вот так интрига!).

— Да, — кивнул Стефан, — такова воля родителей.

— А что за сражение? И как здесь оказались шведы? — а это уже она! черт тянет за язык!

Стефан рассмеялся, снова полыхнули уши (все! слова больше не дождетесь!).

— О-о-о, девушка! вы плохо учили историю! При Лесном произошло одно из генеральных сражений так называемой «северной войны», следующим и наиболее известным ее эпизодом была Полтавская битва…

Тонька окинула (подружка называется!) снисходительным взглядом, степенно обронила:

— А зачем сюда приезжать-то? Рисовал бы дома.

Стефан покачал головой.

— Не получится — я должен писать с натуры. Иначе не видать мне наследства…

Тонька стала похожа на маленького хищного зверька.

— И что? большое наследство?

— Немаленькое.

Тонька возбужденно рассмеялась.

— Ого! Так ты что? миллионер?

В синих глазах — SOS, паника; прости, подружка.

— А ты в Швеции где живешь?

Так себе, конечно, спойлер, но Стефан — ничего, принял, шутливо-благодарно растерялся:

— А я не сказал разве? В столице, в Стокгольме…

— Ты, кажется, про какое-то предложение говорил? — Тонька демонстративно-вызывающе (вот же дурочка ревнивая, неугомонная!) уставилась на Аню.

Стефан (когда же он настоящий?) опустил глаза.

— О! Спасибо, что напомнила. Тут такое дело… В общем, мне гиды нужны; ну, там город показать, окрестности. Виды разные — я хотел бы попленэрить, поупражняться… Одним словом, если вы не против…

— О! Мы не против! — Тонька довольно рассмеялась, захотелось ущипнуть ее, крикнуть над ухом. — Хотя, если честно — гиды из нас те еще! Живем у черта на куличках, в истории — ни бум-бум…

Стефан отмахнулся.

— Да черт с ней, с историей! Историю я и сам знаю! — мне компания нужна, общение! Вы!

Вы! — ишь чего захотел! — в воображении возник пятящийся в нору, презрительно фыркающий лисенок. И ведь сама! сама виновата! Эмпатия, этикет! саму себя же и перехитрила! Или не хитрила? Нет! надо что-то делать, что-то предпринять! Немедленно, сию минуту! С отвращением (вся такая противоречивая!) она услышала собственный голос, слабый, неуверенный.

— Мы вообще-то школьницы, у нас — уроки, занятия…

В ответ — острие Тонькиного взгляда, ясный, отчетливый голос Стефана.

— Это все не бесплатно, разумеется. Сто евро в день вас устроит?

Это был удар под дых, нокаут; за столиком воцарилась тишина. Тонька мяла в пальцах апельсиновую кожуру, мечтательно и ошалело уставившись вдаль.

— Это… на двоих? — надтреснутым голосом спросила она.

— Почему на двоих? — удивился искуситель. — Каждой.

Официант принес мороженое и кофе — к ним никто не притронулся. Первой в себя пришла Тонька.

— А деньги когда? — голос дрогнул, завибрировал.

Стефан с готовностью вытащил из сумки шикарное портмоне, жестом фокусника выудил две двухсотенных купюры.

— Пожалуйста! Это за сегодня и за завтра, — пояснил он. — Сколько я здесь пробуду — неизвестно, поэтому буду рассчитываться ежедневно и впрок. Идет?

— Идет, — Тонька быстренько, по-птичьи схватила купюры, свою спрятала в рюкзачок, вторую сунула Ане, вопросительно и ультимативно (ну что еще? какие еще вопросы?) взглянула на подружку.

Аня смотрела на купюру, ярким лоскутом другого мира приютившуюся в руке, все еще раздумывая, не решаясь сделать последний шаг. Потом вспомнила маму, школьные взносы и тоже кивнула:

— Идет!