Кто в России не ворует. Криминальная история XVIII–XIX веков

Александр Бушков, 2021

Бушков собрал ошеломляющие факты из истории мира и нашего государства, примеры виртуозного воровского мастерства, с каким совершались хищения, аферы, грабежи, обманы и прочие приемы присвоения чужого имущества. Вместе с тем здесь идет речь не столько о коррумпированных чиновниках, сколько о секретах и способах злодеяний. Масштабы многих неблаговидных историй просто впечатляющие! Чего только стоит рассказ о дальних родственниках Пушкина, которые нестерпимо желали разбогатеть. Или о графе Семене Зориче, приятели которого печатали фальшивые деньги прямо в его имении… Книга поднимает едва ли не самую актуальную тему – воровство во всех его проявлениях. Автор с горькой иронией подтверждает: воровство было всегда, во всех странах и, по всей видимости, будет до тех пор, пока живет человечество. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Глава вторая. Деньги портят человека…

«Деньги портят человека, и тогда человек портит деньги». Эта пословица давным-давно сложена именно о фальшивомонетчиках, процветающих до сих пор. И это малопочтенное ремесло вовсе не собирается вымирать, как уже случалось с некоторыми другими, вымершими по чисто техническим причинам. Простой пример: как только в европейской мужской одежде появились карманы, прямо-таки автоматически во Франции исчезли «срезатели кошельков», а в России «мошенники», аналогичные им, — теперь просто нечего было срезать. Правда, исчезли только сами ремесла — а криминальный народ наверняка честным трудом не занялся, попросту переквалифицировался — в тех же карманных воров. Иные «профессии» исчезли с усилением полиции: взять хотя бы грабителей поездов в США и «романтиков с большой дороги» во многих других странах.

Порой случается и так, что преступления исчезли, а пережившие свое время законы остались. Не раз попадались печатные издевки над «глупыми», с точки зрения авторов, иными американскими законами. К примеру, в штате Теннесси до сих пор уголовным преступлением считается, если человек попадется с пассатижами в кармане — не просто плоскогубцами, а теми, что снабжены кусачками.

Так и подмывает воскликнуть вслед за Задорновым: «Ну, ту-упые!», правда?

Не торопитесь. Закон этот не глупый, а всего-навсего изрядно устаревший, но в свое время сыграл немалую роль в борьбе с одним из видов преступлений.

Во второй половине XIX века Теннесси был в первую очередь скотоводческим штатом, и табуны коров по пастбищам гуляли огромные. Как легко догадаться, нешуточный размах приняло скотокрадство, и шаек развелось просто несметное количество. Угнав стадо коров, его либо быстренько продавали на мясо, либо «перебивали» клеймо на шкуре, ставя свое, — после чего владельцу бывало трудновато доказать, что это его собственная, злодейски похищенная скотина.

Далеко не все пасущиеся табуны находились под постоянным присмотром ковбоев (к слову, замотанных жизнью работяг, ничуть не похожих на увешанных кольтами героев вестернов). Очень часто применяли другой способ: обширное пастбище огораживали высокой проволочной изгородью, и скотинка там паслась сама по себе. Так что технология была проста: подъехав к изгороди, бравые парни быстренько перекусывали ее пассатижами, проделав достаточно широкий проем, выгоняли стадо и улепетывали с добычей на всей возможной скорости.

Так что, если тогдашнему шерифу попадался субъект с пассатижами в кармане, девяносто девять процентов из ста, что это был не мирный фермер, а именно что член шайки скотокрадов. Оставалось вдумчиво взять его в работу: выяснить, кто таков, с кем водится, и вообще, есть ли у него алиби на прошлый вторник, когда неизвестные злоумышленники угнали с пастбища старины Гарри с полсотни буренушек… Понемногу скотокрадство сошло на нет, а вот закон по каким-то своим причинам отменить попросту забыли…

Но вернемся к фальшивомонетчикам, столь же ударными темпами трудившимся и в XVIII столетии. Благо нравы стали чуточку более гуманными, тем, кто пытался конкурировать с государством в выпуске денег, уже не заливали в глотку расплавленный металл и их не варили заживо в кипящем масле (наказания, правда, оставались достаточно суровыми, но кого это останавливало? В который раз можно помянуть, что каждый считает себя самым хитрым и надеется, что уж он-то не попадется).

И еще один интересный нюанс: XVIII век в силу самых разных причин породил новые, неизвестные прежде мотивы и методы подделки денег. Порой речь шла даже не о собственной выгоде, а прямо-таки государственных потребностях. Именно так и обстояло…

Еще в 30-е годы XX века в Вятской области при археологических раскопках было найдено некоторое количество монет Ромейской (то есть Византийской) империи VI–XII веков после P. X. До этого никто и не предполагал, что торговые связи наших предков с Византией уходят в такую древность. Оживившиеся историки сразу стали выдвигать версии: уж не существовало ли, вопреки прежней точке зрения, на территории Вятки (тогда еще Кирова) остававшегося до поры до времени вне поля зрения историков обширного поселения века этак IX–XII, имевшего связи с Византией? Не исключено, что самые проворные (как в таких случаях частенько бывает) уже начали думать о диссертациях…

Увы, сенсация лопнула очень скоро. Один из самых известных историков того времени неопровержимо доказал, что «древние» монеты — новодел гораздо более поздних времен, XVIII века. Казалось бы, какой смысл подделывать монеты, сотни лет как вышедшие из обращения?

Оказалось, смысл был. Можно сказать, идеологический. На этих монетах был изображен четырехконечный крест, и использовали их православные священники в качестве «наглядной агитации» среди старообрядцев. Те продолжали почитать исключительно восьмиконечный крест, с их точки зрения единственно правильный, несмотря на «богомерзкие Никоновы реформы», в числе прочего учредившие и крест четырехконечный. Вот священники-«агитаторы» и пытались упрямцам таким образом доказать, что те заблуждаются, что четырехконечный крест еще в седой древности почитался в Византии… Никакой личной выгоды, сплошная идеология…

Забегая вперед, можно упомянуть, что в первой половине XIX века старообрядцы некоторым образом взяли реванш. Именно они стали подделывать тогдашние русские деньги (и некоторые наверняка подводили под свои труды опять-таки идеологическую базу: они не вульгарной уголовщиной занимаются, а борются таким образом с «антихристовым» государством). Особенно большое развитие этот промысел получил в селе Гуслицы — так что частенько «фальшаки» в России так и назывались: «гуслицкие деньги». Продержался этот промысел очень долго: у старообрядцев был большой опыт «подпольной работы»…

Вернемся в XVIII век. Одна из самых интересных загадок екатерининского времени, не подтвержденная и не опровергнутая до сих пор, — стойкая и получившая большое распространение народная молва, обвинявшая уральского «некоронованного короля» Демидова в том, что он в своих потайных мастерских в массовом порядке чеканил серебряные рублевики (правда, ничуть не уступавшие государственным по весу и пробе металла). Якобы ему так было гораздо выгоднее, нежели просто сдавать в казну добытое серебро.

Самое распространенное предание гласит, что однажды, играя с Акинфием Демидовым в карты, Екатерина, придвинув к себе кучку отыгранных рублей, спросила вкрадчиво:

— Чьей работы, моей или твоей?

Демидов, по легенде, смиренно ответил:

— Все твое, матушка, — и мы твои, и работа наша твоя…

Есть и другой вариант легенды (сочиненный явно кем-то более простодушным): «Сел однажды Акинфей играть с матушкой-царицей в карты и проигрался до нитки. Вскочил он тогда и побежал куда-то в подземелье. И приносит пригоршню новехоньких рублевиков, сверкающих, тепленьких еще…»

Вряд ли и первый и особенно второй «сказ» похожи на правду: ну кто бы на месте ох как неглупого горнозаводчика стал так подставляться? Ходит и вовсе уж жутковатая легенда (нашедшая в свое время отражение в фильме «Петр Первый»): что в тайных подземельях знаменитой Невьянской башни как раз и располагались мастерские, где прикованные цепями к стене чеканщики плавили серебро и били монету. А когда нагрянула очередная ревизия, Демидов хладнокровно распорядился открыть шлюзы и утопил всех, кто был в подземельях…

Невьянск был неофициальной столицей демидовского «царства». Невьянская башня стоит и сейчас. Что любопытно, она, подобно знаменитой Пизанской, имеет значительное отклонение от вертикали — у вершины достигающее двух с половиной метров. По этому поводу, кстати, тоже ходили разнообразные версии. Согласно самой прозаической, с одной стороны попросту со временем просел грунт, вот башня и покосилась. Другие считали, что Демидов (бывавший в Италии) специально построил свою башню на манер Пизанской. Третьи, наиболее мистически настроенные, уверяли, будто башня «покосилась от злодеяний демидовских».

Как бы там ни было, с Невьянской башней до сих пор связаны неразгаданные загадки. Она никогда не служила «производственным помещением», оставалась чисто резиденцией Демидова. Еще в конце 70-х годов XX столетия уральские ученые с помощью геофизических приборов обнаружили под башней обширные подземелья, залитые водой. Исследовать их тогда оказалось очень сложным делом, и понемногу заниматься этим перестали.

Чуть позже кандидат геолого-минералогических наук Лясик взялся исследовать дымоход Невьянской башни — и собрал там старую, спекшуюся до каменного состояния сажу демидовских времен. Анализ показал ненормально высокое содержание серебра, что доказывает: как бы там ни было, а серебро в подземельях башни некогда все же плавили. Но никто всерьез за эту загадку не брался до сих пор…

Во второй половине XVIII века в России, с некоторым отставанием от Европы, озаботились производством бумажных денег. Проблемы тут были насквозь практические. Еще со времен Петра I Россия вела почти непрерывные войны: Северная война со шведами, затянувшаяся почти на двадцать лет, крымские кампании, действия русских войск в Польше, восемь русско-турецких войн. Русская казна сплошь и рядом пустовала. И уже тогда стали понимать, что пополнить ее можно с помощью печатного станка.

Были и другие причины, к войне уже не имевшие никакого отношения. Подати с «простого народа» собирали медной монетой, и не самой крупной — откуда у крестьян серебро? Для перевозки примерно 500 рублей медной мелочью требовалась целая телега — а сколько таких телег тащилось по России? Наконец, и людям богатым металлическая монета доставляла серьезные неудобства — мало-мальски солидная покупка (скажем, имение или особняк) опять-таки требовала пусть и не телеги, но весьма увесистого мешка с серебром или золотом.

Бумажные деньги собирались выпустить еще при Елизавете, но тут она умерла, у Петра III были более важные дела, а там он и вовсе скончался от апоплексического удара подсвечником, какое-то время Екатерина была занята в первую очередь тем, чтобы удержаться на троне…

Только в 1768 году гофмаршал и действительный камергер двора К. Е. Сиверс подал Екатерине обширную докладную записку о выгоде хождения бумажных денег. Должно быть, составленную толково и убедительно: уже в декабре того же года Екатерина выпустила манифест об учреждении в Санкт-Петербурге и Москве Ассигнационных банков (новые бумажные деньги на польский манер назвали «ассигнации»).

Продумано все было достаточно грамотно. Выпуск бумажных денег не должен был превышать «страховых сумм» в серебре и меди, хранившихся в Ассигнационных банках. Вот только меняли ассигнации, пусть и без ограничения суммы, исключительно на медные деньги, и вывоз ассигнаций за границу был запрещен, то есть они с самого начала стали неконвертируемыми.

(Кстати, граф Сиверс не забыл и себя, любимого: добился привилегии выпускать бумагу для ассигнаций только на принадлежавшей ему Красносельской бумажной фабрике. За лист бумаги, на которой печаталось несколько ассигнаций, Сенат платил ему по две копейки — не бог весть какие большие деньги, но речь ведь шла о массовых тиражах…)

Ассигнации выпускались достоинством в 25, 50, 75 и 100 рублей. Сторублевки, если что, имели, в общем, неплохую для того времени степень защиты.

(Кстати, совершеннейшая легенда, будто на этих сторублевках сразу появился портрет Екатерины. Лет сто русские ассигнации (несколько раз переименовывавшиеся) выпускались без всяких портретов. Только во второй половине XIX века на государственных кредитных билетах, как они к тому времени звались, появились портреты Дмитрия Донского, Михаила Федоровича и Алексея Михайловича Романовых, Петра I и Екатерины II. Вот тогда сторублевки и стали в просторечии зваться «катеньками», «катеринками».)

Что касается ассигнаций более низкого достоинства — с ними все обстояло гораздо хуже. Например, двадцатипятирублевка. Год выпуска смущать не должен — именно в таком виде они выпускались со времен Екатерины до 1818 года. А самое главное — 75-рублевая ассигнация в точности повторяла двадцатипятирублевую, разница только в словах «двадцать» и «семьдесят» и цифрах «2» и «7».

Теперь задачка на сообразительность: сколько времени потребуется народушку известного пошиба, чтобы сообразить, как можно использовать такое сходство в свою пользу?

Неполных два года, господа мои!

Так уж сложилось, что имена авторов весьма полезных для человечества изобретений навсегда канули в историческую безвестность: мы, например, никогда уже не узнаем, кто был изобретателем механических часов (версий много, но ни одной серьезно аргументированной). Зато благодаря сохранившимся следственным делам былых времен мы сплошь и рядом прекрасно знаем, с позволения сказать, авторов тех или иных криминальных новшеств, и не только в истории России…

В общем, уже в 1771 году «творческой переделкой» двадцатипятирублевок занялись два субъекта достаточно простого звания — канцелярист Николаев и сержант Шулепин. Обладая кое-какими познаниями в прикладной химии, они попросту вытравляли с помощью какого-то средства «двадцать» и «2», меняя их на «семьдесят» и «7». (Тут-то, должно быть, и пригодилось мастерство канцеляриста.)

Развлекались они, впрочем, недолго: к тому времени, когда обоих повязали, выяснилось, что изнахратить они успели не так уж и много, всего 90 ассигнаций. Оба моментально заработали себе клеймо на лоб, кнут и вечную каторгу — но, поскольку дурацкое дело нехитрое, у них очень быстро появились последователи. Работавшие, правда, на коленке, кустарнейшим образом.

Но очень быстро, в конце того же 1771 года, на горизонте замаячила гораздо более серьезная шайка, не собиравшаяся размениваться на мелочи и корябать поодиночке ассигнации государственной работы. Речь уже шла о выпуске исключительно своих, что было откровенной конкуренцией с государством — а такого ни одно государство терпеть не может…

Однако давайте по порядку.

Жили-были в России два родных брата, отставной капитан Сергей Пушкин и его старший брат Михаил, коллежский советник (штатский чин, приравненный к полковнику), состоявший советником Мануфактур-коллегии. (Дальние родственники нашего великого поэта, увы, в семье не без урода.) Именно к ним и заявился приехавший в Россию ловить удачу подданный прекрасной Франции Луи Бротарь и без всякой дипломатии поинтересовался: месье, разбогатеть хотите? Быстро и резко?

Оба братца хотели, и еще как. Тогда француз предложил не особенно и хитрый план: не возиться с исправлением государственных денег в сторону увеличения номинала, а заказать за границей «ассигнационные штемпели» (то есть клише), украдкой ввезти их в Россию, напечатать ровным счетом 300 тысяч рублей, а потом, не зарываясь, свернуть предприятие.

Братья, что характерно, согласились без малейших колебаний. (Между прочим, к тому времени они должны были иметь определенную репутацию, позволяющую думать, что особенно ломаться они не станут, — не зашел же Бротарь наугад в первый попавшийся дом? Так и в полицию загреметь недолго. Что-то он о них должен был знать заранее…)

Уже самостоятельно братья завербовали вице-директора Мануфактур-коллегии с интересной фамилией Сукин (он и не особенно-то сопротивлялся, честно говоря). Зачем им Сукин понадобился? Вообще-то версия у меня есть: поскольку этот тип (по нынешним меркам замминистра) имел доступ к казне своего ведомства, то скорее всего ему и предстояло выгребать оттуда пачками настоящие деньги, подменяя их фальшивками. Так гораздо безопаснее, чем распространять самим по ассигнации…

В общем, пайщики-концессионеры решили не зарываться: нашлепать ровно триста тысяч, а потом уехать в Швейцарию, купить там особнячки и зажить панами. Если жить относительно скромно, не купать певичек в шампанском и не болтаться по игорным домам что ни день, таких денег должно было хватить надолго. (Ну, а в случае нужды клише ведь оставалось под рукой…)

Бротарь быстренько отправился в голландский город Амстердам, где имелись мастера на все руки (да и от России с ее жутковатой Тайной канцелярией, поменявшей название на Тайную экспедицию, но не ставшую от этого белой и пушистой, подальше).

Подходящего гравера, готового за хорошие деньги изобразить хоть черта в ступе, он подыскал быстро. И по каким-то своим причинам не стал давать ему в виде образца настоящие ассигнации, хотя и имел их с собой, — а решил отдать копии, которые заказал местному же художнику.

Вот мастер кисти оказался гораздо сообразительнее непритязательного гравера. То ли он немного соображал по-русски, то ли просто догадался, что к чему, и заказ имеет мало общего с изящными искусствами. И нахально потребовал взять его в долю — а то в Амстердаме полиция на каждом углу, только свистни…

Пришлось взять. Сергей Пушкин, к тому времени тоже приехавший в Амстердам «на лечение», изготовленное клише и типографские шрифты одобрил. Купил бричку, велел сделать в ней тайник, спрятал туда все причиндалы и отправился в Россию, исполненный самых радужных мечтаний…

Вот только на границе его вежливо, но твердо тормознули и объявили, что придется какое-то время задержаться: лично против господина капитана никто ничего не имеет, но, вот уж печальное совпадение, только что поступил новый циркуляр о борьбе с контрабандой, и всех приезжающих досматривают самым тщательным образом, без оглядки на чины и звания…

Отставного капитана сыскари взяли, как говорится, на понт. Не было никакого циркуляра. Просто-напросто господин Сукин давно уже предавался нешуточным душевным терзаниям. С угрызениями совести это не имело ничего общего: он попросту боялся запороться и прекрасно знал, что ему в этом случае светит. О своей роли в предстоящей негоции он, понятно, умолчал: с честнейшими глазами заявил властям, что о злодейских умыслах Пушкиных узнал чисто случайно, чуть ли не у двери подслушал, а потому считает своим гражданским долгом…

Его пока что оставили на свободе, о злоумышленных братьях моментально донесли Екатерине, и она лично стала руководить операцией. Бричку Пушкина моментально разобрали на мелкие винтики — как говорилось в одном знаменитом фильме, «что один человек сделал, другой завсегда разломать сможет». Естественно, обнаружили и тайник, и его интересное содержимое. Пушкин наверняка кричал, что знать ничего не знает, а бричку в таком вот виде и купил — но в дискуссии с ним вступать не стали, все и так было ясно: отправили под конвоем в Петропавловскую крепость, куда быстренько определили и Михаила. Вскоре там же оказался и Сукин, наивно надеявшийся отсидеться в сторонке, — брательники его моментально заложили, узнав, по чьей милости оказались на нарах…

Поскольку именно Сергей Пушкин и был признан самым деятельным членом «международного преступного сообщества», с ним и поступили круче всех: лишили чинов и дворянства, поставили на лоб клеймо «В» (вор) и отправили на вечное заключение в один из острогов Астраханской губернии. С Михаилом обошлись чуточку гуманнее: клеймить не клеймили, но чинов и дворянства лишили тоже и отправили на вечную ссылку в Енисейск. Имения и все прочее, движимое и недвижимое, конфисковали у обоих и передали ближайшим наследникам. Мало того, обоих лишили и фамилии, повелев их впредь именовать в официальных бумагах «бывшими Пушкиными».

(Вообще-то это была старая практика, еще времен Анны Иоанновны — отправленным в Сибирь или другие места «навечно», как правило, меняли фамилии (так что потом, когда наступила амнистия, многих так никогда и не удалось отыскать). После падения Бирона его было велено именовать «Бирингом», а в документах появилась формулировка «бывший дом бывшего Бирона»).

Сукин дворянином не был, а потому и лишать его оказалось нечего — но все чины с него сняли и отослали на вечное поселение в Оренбургскую губернию — в те времена жуткая глухомань. Екатерина велела достать и француза Брольи. Что было проделано очень быстро: русские разведчики, работавшие в Амстердаме под дипломатическим прикрытием, сцапали его чуть ли не на улице и переправили в Россию. С французом и вовсе не церемонились: как следует отодрали кнутом, заклеймили, вырезали ноздри и сослали на «вечные работы» в Нерчинские заводы, где он и сгинул. Французы, хотя и прослышали об этом, никаких нот протеста предъявлять не стали: у них самих подобных аферистов и по тюрьмам сидело, и на свободе разгуливало немерено, так что французская полиция отнюдь не печалилась оттого, что русские их от очередного избавили. Надо полагать, вовсе даже наоборот.

Кончилось все тем, что Екатерина велела изъять из обращения 75-рублевые ассигнации (с тех пор в России кредиток с таким номиналом больше и не выпускалось). Как легко догадаться, саму по себе подделку бумажных денег это не особенно и затронуло — продолжалась распрекрасным образом. Некий француз Шпаниоле (снова эти французы!) заказал себе в Амстердаме инструменты и клише (снова этот Амстердам!) — но в Россию благоразумно не поехал, обосновался в германском Любеке и принялся там печатать двадцатипятирублевки. Но трудился недолго — вскоре на него вышла русская разведка, и по ее наводке полиция Любека предприимчивого француза замела вместе с его домашней «фабрикой» в 1776 году. Не исключено, что именно из-за этого случая в 1777 году старые ассигнации в 25 рублей были изъяты из обращения и введены другие, нового образца, имевшие гораздо лучшую степень защиты.

А шесть лет спустя нешуточный скандал приключился в имении бывшего фаворита Екатерины графа Семена Зорича. Фаворитом он пробыл год с небольшим, после чего получил отставку, вероятнее всего, из-за невеликого ума. Судя по всему, что о нем известно, это был этакий поручик Ржевский — не из анекдотов, а из знаменитого фильма «Гусарская баллада»: воевал храбро, но более никакими достоинствами не обладал, так что к государственным делам был полностью непригоден. Екатерина ему на прощанье подарила не просто имение — городок Шклов. Где бывший бравый вояка вел самый что ни на есть примитивный образ жизни: развлекался балами-фейерверками да вдобавок завел такую карточную игру, какой, по отзывам современников, ни раньше, ни потом не видели. Естественно, вокруг безобидного гуляки тучами вились всевозможные прихлебатели, шулера и авантюристы. Двое из таких, братья из Далмации, Аннибал и Марко Зановичи, не придумали ничего лучшего, кроме как печатать фальшивые ассигнации прямо в графском имении. Когда их прямо там же сгребла полиция, «вещественных доказательств», то есть готовых к употреблению фальшивых денег, было найдено 80 тысяч рублей.

Вообще, от бумажных денег не получилось ожидаемой выгоды. Прежде всего оттого, что в стране совершенно официально действовали две денежные системы: «серебро» и «ассигнации». Точнее говоря, серебряный рубль, равный ста серебряным копейкам (обеспеченный запасами казенного серебра), и рубль ассигнациями, равный ста медным копейкам и, в общем, не обеспеченный ничем, кроме императорских манифестов. Практически всегда в объявлениях о продаже в лавках цена указывалась и в «серебре», и в «ассигнациях». Ассигнации, как нетрудно догадаться, падали и падали в цене. В 1800 году за рубль ассигнациями давали 55 копеек серебром, а в 1812-м, накануне вторжения Наполеона, — уже 35. Кстати, как раз вторжение Наполеона и повлияло на дальнейшее падение курса ассигнаций…

Уже в середине XVIII века додумались до экономической войны путем массовой подделки денег противника и запуска их в оборот. За чем стояли уже не частные лица, а государственные спецслужбы. Начало положил прусский король Фридрих Великий — действительно великий полководец, но человек, что уж там, не отягощенный особенными моральными принципами (ну, должность такая). Отыскав трех подходящих авантюристов, он поручил им чеканить талеры своего основного стратегического противника — Австрии. Ребята старались на славу. Серебра в их «продукции», в отличие от оригиналов, было чуть да маленько — но выглядели денежки убедительно, по виду отличить было трудновато. К тому же на них ставили старые годы выпуска, а блеск сводили особым составом.

Чуть позже этим же занялся и Наполеон Бонапарт. Его мастера печатали уже бумажные английские фунты, но главный упор перед вторжением в Россию сделали на русские рубли. Опять-таки чтобы ассигнации не выглядели новехонькими, их старательно старили: целыми охапками гоняли метлами по полу, щедро посыпанному пылью.

До сих пор неизвестно точно, сколько фальшивых ассигнаций наполеоновские войска приперли в Россию: по одним данным, сто миллионов, по другим — и вовсе двести. Так что французы направо и налево разыгрывали из себя людей благородных, которые ничего не отнимают даром: за продукты, фураж для коней и прочее всегда щедро расплачиваются — сколько из кармана выгребут.

Правда, иногда случались и накладки — иные «денежных дел мастера» халтурили, полагая, должно быть, что в варварской России все прокатит. Попадаются купюры «парижской работы», на которых красуется: «обмАнывается на серебро», «хоЛячею монетою» и тому подобные ляпсусы, продиктованные явно плохим знанием русского языка. Порой на большом количестве ассигнаций красовались одни и те же серия и номер (что не так уж редко подмечали русские мужички, отнюдь не такие уж темные в денежных вопросах, — и порой критиковали распространителей этакой халтуры цепами и вилами…).

Однако это касалось лишь части фальшивок. Хватало и других, изготовленных с таким прилежанием, что тогдашними методами их было просто невозможно отличить от настоящих. Когда после изгнания Наполеона русские финансисты по горячим следам попытались изъять фальшивки, выяснилось, что опознать все попросту невозможно, очень уж хорошая работа. А потому определенное количество «парижских денежек» так и обращалось по России вплоть до денежной реформы министра финансов графа Канкрина в 1849 году, когда были изъяты абсолютно все купюры прошлых царствований и заменены кредитками нового образца.

Но до того немалое число остававшихся в обороте «наполеоновок» лишь задирало курс серебра к ассигнациям. Так что рубль серебром стоил уже более трех ассигнаций. И это еще не все. Курс ассигнаций к серебру не просто постоянно колебался — таких курсов официально существовало несколько. Вексельный — по которому ассигнации принимались государственными учреждениями. Простонародный — для всевозможных сделок между собой частных лиц внутри страны. Причем именно «простонародный» курс, в отличие «от вексельного», в разных областях России был разным. В Одессе, например, за рубль серебром давали 3.50 ассигнациями, а вот в Курске — уже 4.20. Что, ежу понятно, давало великолепные возможности для разных афер — купил в Одессе на тысчонку серебром ассигнаций, продал их в Курске — вот тебе и семьсот рубликов чистой прибыли…

Безусловно, стоит рассказать и об очень интересном времени, когда в роли фальшивомонетчика выступали не отдельные антиобщественные личности, а сама Российская империя.

В первой половине XVIII века золотую монету чеканили во многих странах, но как-то так исторически сложилось, что «общеевропейским платежным средством», тогдашним евро, стал отчего-то именно голландский золотой дукат. Весом всего-то в три с половиной грамма, монеты иных держав были и поувесистее, но так уж сложилось…

В последние годы царствования Анны Иоанновны России пришлось нести расходы, и немалые, по разным заграничным платежам. В первую очередь это касалось снабжения армии, самым активным образом действовавшей в Польше, — многое было выгоднее покупать на месте, чем тащить в обозах из России. Фельдмаршал Миних, действуя против турок и в Крыму, и в Молдавии, платить за то, что требуется армии, как-то не имел обыкновения (платить живые деньги «бусурманам»?! Да пусть спасибо скажут, что живы остались!). А вот в Польше платить приходилось сплошь и рядом — речь шла не только о военных расходах, но и о «субсидиях» очередному промосковскому кандидату на польский трон (в этой роли как-то традиционно выступали саксонские короли). А промосковский кандидат серебром, стервец, не брал, хотел золота. Как и паны из польского сейма, с милой непринужденностью готовые запродаться кому угодно, лишь бы сумма прописью была достойна ясновельможного пана. Ну, и прочие расходы…

Причем все требовали в первую очередь «твердой валюты» — тех самых голландских дукатов. При некотором напряжении ума и логики вывод напрашивался сам собой…

Ага, вот именно. В 1738 году (автор идеи, светлая голова, остался неизвестным) в России стали чеканить голландский дукат в немалых количествах, раздобывая золото по всей Европе, где только удавалось, пуская на производство дуката в том числе и иностранные золотые монеты. Дукат российского производства по весу и пробе золота в точности соответствовал оригиналу, а поскольку чеканился на государственном монетном дворе, качество было высокое, и распознать подделку в то время было практически невозможно. Вот ею и расплачивались за границей, когда возникала такая нужда. Разве что время от времени меняли годы выпуска на более современные — очень уж долго продолжалась эта операция. Одновременно эти дукаты имели хождение и в России, где их почему-то прозвали «арапчиками» или «лобанчиками», хотя при ближайшем рассмотрении понятно, что рыцарь в латах как-то и не особенно похож на «арапа». Ну, так уж прозвали…

В оправдание Российской империи можно привести один-единственный, но весомый аргумент: российская деятельность на этом скользком поприще, идущем вразрез с тогдашним международным правом, вовсе не была чем-то уникальным. В Европе голландские дукаты не чеканил разве что самый ленивый — или не располагавший нужным количеством золота…

Поскольку денежное производство требует особо строгой отчетности, таковая, разумеется, велась — но приличия ради дукат в документах русского монетного двора уклончиво именовали «известная монета».

Продолжалось это достаточно долго, голландцы в конце концов догадались, где собака зарыта, но в ответ на все их ноты протеста заинтересованные лица (то есть большинство европейских государств) с выражением крайнего простодушия отвечали: знать ни о чем не знают, ведать не ведают, и вообще, у них приличная страна, а не шалман какой-нибудь… Как ни злились голландцы, прямых улик не было.

В общем, «известную монету» чеканили в России (иногда с перерывами на несколько лет) с 1738 по 1868 год. Продолжать далее было очень уж неприлично, да и европейские страны одна за другой прекращали этот интересный промысел. Ну, и голландцы одолевали нотами, талдыча о злостном нарушении международного права.

В конце концов бо́льшую часть дукатов перечеканили в российскую золотую монету — но какое-то их количество еще некоторое время ходило в России. В повести А. П. Чехова «Степь» (1888 год) можно прочитать: «Купец им на радостях три сотенных пожертвовал, а мне пять лобанчиков дал». Следовательно, в те времена «лобанчики» еще ходили. Их, кстати, за эти сто тридцать лет было отчеканено ни много ни мало — двадцать два с половиной миллиона.

По той же старой доброй традиции во время очередной русско-турецкой войны 1809–1811 годов в России чеканили золотые турецкие пиастры — опять-таки неотличимые по весу и пробе. Ну, а американцы чуть раньше забавлялись с испанской золотой и серебряной монетой, ходившей в Вест-Индии. Номинал у тех и других был примерно тот же, а вот по весу испанские превосходили американские. Так что янки в больших количествах ввозили к себе вест-индские деньги и с большой для себя выгодой перечеканивали их на доллары…

Напоследок можно упомянуть о давнем историческом курьезе. В 1863 году купчина Перевалов, владелец фарфорового завода в Иркутске, стал выплачивать своим рабочим жалованье деньгами собственного производства. Ну, предположим, это были не деньги, а то, что в нумизматике именуется «боны»: разноцветные кружочки с надписью «Фабрики И. Д. Перевалова». Разные цвета требовались оттого, что большая часть рабочих была неграмотной. Пятикопеечная «деньга» была красного цвета, трехкопеечная — зеленого, двухкопеечная — синего.

Смысл? Самый житейский. Этими «деньгами» рабочие только и могли расплачиваться за всевозможные товары в принадлежащих купцу лавках — а в «чужие» пойти не могли за отсутствием настоящих денег. Выгода для купца получалась солидная: «живые» деньги оставались при нем, фарфора у него было хоть завались, да к тому же на любой товар в лавках можно было установить «накрутку», какую только душа пожелает. Рабочие, конечно, встретили этакие нововведения без всякого энтузиазма, но в Сибири-мамушке с ее известной пословицей насчет закона и прокурора и не такое прокатывало (ну, а купец наверняка отстегивал кому надо уже настоящими деньгами, чтобы закрывали глаза). Купец развлекался таким образом семь лет — но в 1870 году известия о сибирских забавах дошли до столицы, купца строго предупредили о недопущении впредь, а для надежности издали особый указ о запрещении изготавливать какие бы то ни было денежные суррогаты…

Еще один курьез. Чуть ли не за четверть века до Наполеона шведский король Густав собрался в 1788 году войной на Россию. Идти войску предстояло через финские территории, там же закупать фураж и продовольствие. Кто-то подсказал королю, что финны шведские кроны не особенно и берут. Король, не раздумывая, велел в таком случае печатать фальшивые русские медные пятаки.

Его специалисты на монетном дворе постарались на совесть. Фальшивый пятак, выполненный с большим искусством, прямо-таки невозможно было отличить от настоящего…

За исключением одной-единственной детали, погубившей всю задумку. Шведские мастера копировать умели отлично, но вот в русской геральдике оказались несильны. И потому двуглавый орел на фальшивом пятаке оказался коронован не российской императорской короной, а королевской шведской. Различия меж ними достаточно велики. Естественно, подделки обнаружили очень быстро и изъяли из обращения…