Коды жертв и убийц

Александр Бубенников, 2023

Странный случай произошел с пожилой супружеской парой. Семидесятилетняя женщина приобрела у создателя концепции волнового генома Петра Караева звуковую матрицу и стала ее слушать. Эффект превзошел все ожидания: у нее прекратились приступы сердцебиения, к тому же восстановилось либидо. Ее супруг немедленно заказал соответствующую его биоматериалу матрицу. Но спустя некоторое время после начала «терапии» старик умирает при странных обстоятельствах. Родственник умершего доцент Владислав Антонович обнаружил на руках старика специфические «знаки смерти». И начинает понимать, что смерть старика не была случайной, а тесно связана с исследованиями Караева в области биофизики…

Глава 4

Иван Николаевич неожиданно для себя вспомнил то, что никогда до этого не вспоминал: о произошедшем с ним, Владиком и их проректором по учебной работе Дмитрием Александрович на спортивной базе Политехнического института под Махачкалой. Почему не вспоминалось до этого, а вспомнилось именно после знакомства с Караевым, разговоров с ним на общую опасную тему «смертельной индукции» исчезающей жизни? Наверное, из-за чувства вопиющей, некомфортной для души неловкости, стеснительности напоминания о чем-то глупом и нелицеприятном. Это же было дико и неестественно, после выступления доцента Ивана Николаевича на пленарном заседании всесоюзной конференции, над которой на правах хозяина шефствовал ректор Политеха Камиль Магомедович, выпускник их вуза и бывший заместитель заведующего кафедрой «Вычислительной математики», ректор предложил отметить в узком кругу научной успех докладчика на спортивной базе их института.

Иван Николаевич был безмерно рад, что лично Камиль Магомедович так высоко оценил его доклад, ведь тот был великим асом в вычислительных методах численного моделирования сложных процессов, первым учеником академика Олега Михайловича, многолетнего ректора и заведующего кафедрой «Вычислительной математики». Владик еще в самолете на ту конференцию рассказал, что его старинный друг Камиль защитил докторскую в их институте в 35 лет и сразу же был назначен ректором только что созданного Дагестанского политехнического института. «Представляешь первый ректор первого Политеха в Дагестане, это, возможно, покруче всей поэзии народного поэта, героя Соцтруда аварца Гамзатова… А Камиль — даргинец… Так что у аварца-героя летучие, любимые народом «Журавли» в небе, а у даргинца Камиля первая синица дагестанского Политеха в руках…» Спорик не был бы Спориком, если бы не добавил каплю инакомыслия в свой пассаж о великих сынах дагестанского народа: «Журавли никогда бы не зазвучали на аварском языке, не взлетели на музыкально-поэтический небосклон, если бы им всесоюзный и мировой взлет не обеспечила бы музыка еврея-композитора Яна Френкеля и перевод на русский язык с банально-беззубого подстрочника еврея-переводчика Наума Гребнева…»

Их командированная троица, сразу после прилета из Москвы в Махачкалу и размещения в гостинице, была приглашена к ректору Политехнического института, в роскошные домашние апартаменты. Во время застолья с изысканными многолетними коньяками договорились о том, что после окончания конференции они останутся в Махачкале на один-два дня, чтобы прочитать профессиональные лекции заинтересованным студентам соответствующих специальностей. Как говорится, без лишних проблем.

Но «реальный» доклад по программе конференции был только у Ивана Николаевича. И он сделал его уверенно и под кураж, даром, что ли, привез с собой плотно упакованный тубус с плакатами «наглядного материала» из Москвы. Легко и непринужденно ответил на множество вопросов слушателей из зала, где присутствовали не только союзники докладчики, но и соперники-оппоненты из разных научных школ со всех бескрайних просторов Союза, от Калининграда и Прибалтики, до Сибири и Дальнего Востока. Наверное, председательствующий доктор физмат наук, профессор Камиль Магомедович, потрясенный услышанным и увиденным собственными глазами, сразу после заседания предложил Ивану Николаевичу перейти «на ты» с обращением друг к другу по имени без отчества.

Камиль Магомедович во время импровизированного банкета с легкой закуской и фруктами совершенно не пил коньяк, только виноградную водку, кизлярку, потом кизиловую водку, в минимальных количествах, как дегустатор-профи. Это Иван Николаевич оценил острым наблюдательным глазом дегустатора с незабываемых аспирантских времен, когда ему открылась божественная истина дегустации: «Прекращай дегустацию, вообще потребление алкоголя, как только притупляется чувство наслаждения вином, когда вино пьётся, как обычная вода без благоговения перед солнечным напитком богов». Владик, глядя на замедлившего темп и количество потребления марочных коньяков коллеги-докладчика, тоже сбавил обороты. Лишь Дмитрий Александрович не унимался в компании заводного молодого проректора Политеха Али, поддавая жару на алкогольном фронте. Потом ректора вызвали в институт по какому-то срочному неотложному делу, тот раскланялся и быстро покинул веселую компанию.

Под вечер, после нового возлияния, перед отбытием ко сну, проректор Али предложил «размяться» и сыграть в мини-футбол «два на два» на мягком борцовском ковре спортзала. Себе в компанию Али взял молодого парня, борца вольного стиля, мастера спорта, а Дмитрий Александрович стал исполнять роль тренера на скамейке запасных, корректируя возгласами успешные и не очень действия своих московских институтских коллег, Ивана и Владика. Потом тренер хлопком остановил игру при победном счете в пользу Москвы и попросил Ивана и Владика «под ручки» сопроводить его до одноместного номера. Двухместный номер коллег был рядом. Перед уходом к себе Владик предусмотрительно предупредил:

— Дмитрий Александрович, в случае чего, мы рядом… В стенку постучите, если что… Только ни в коем случае не закрывайте дверь вашего номера изнутри…

— А я и не собирался закрываться на ключ… Хотел только на защелку, на крючок…

— И на крючок не надо, — Владик переглянулся с Иваном и еще раз настойчиво повторил. — В случае чего, мы рядом, имейте это в виду, не стесняйтесь…

— Спокойной ночи, футболисты, хорошо, что обыграли хозяев, на победной волне усну…

— Спокойной ночи, — дуплетом выдали Иван и Владик, приятных снов на новом месте…

— Может, и нам обломится новый сон на новом месте, — сказал Владик.

Только новый сон им не обломился, а случился форс-мажор. Иван и Владик в полной тишине проснулись одновременно, мгновенно переглянулись и рванули в комнату проректора. Тот лежал на полу, только что съехав со смятой кровати и прохрипел одно полное слово и обрывок второго:

— Сердце… Нитро… — последним условием воли показал руками на свой пиджак, повешенный на спинке стула.

— Нитроглицерин? — спросил Владик. Не получив ответа от лежащего внизу на полу проректора, рванулся к пиджаку, вытащил из его внутреннего кармана нужные таблетки. Обратился к Ивану: — Наливай в стакан воду…

Прямо на полу приподняли голову Дмитрия Александровича, заставили проглотить таблетку нитроглицерина и запить ее водой. Осторожно вдвоем возложили обессиленное тело на кровать, и замерли на мгновение-другое…

— Чего делать-то, Иван?

— Надо вызывать скорую… Но это лучше сделать через Али… Возможно, и на базе есть свой доктор среди команды борцов… Я — за Али… Придется беспокоить и будить…

Владик взял руки Дмитрия Александровича, лежащего на кровати с закрытыми глазами, то ли дремлющего, то ли временно потерявшего сознание, внимательно поглядел на обе ладони и грустно свистящим шепотом выдал:

— Смотри, Иван, на левой ладони руки налицо обрыв линии жизни, а на правой — после островка, в одном и том же месте, налицо продолжение линии жизни…

Иван Николаевич автоматически поглядел на визуальное открытие своего коллеги-хироманта Владика и побежал будить Али и вызывать врача или скорую помощь.

Как-то все обошлось и устаканилось. Али нашел доктора среди команды борцов. Тот снял кардиограмму, измерил давление, дал какие-то новые сердечные снадобья… Во время этой процедуры Дмитрий Александрович не проронил ни слова… Сидел на кровати неподвижно и морщился от того, что явился причиной неожиданного медицинского вмешательства и бытовых сложностей…

— Все под контролем, — заверил доктор, — обычный сердечный, гипертонический криз. — Вовремя криз купирован, иначе все могло бы случиться… Рекомендую на какое-то время лечь в больницу…

Когда Али и доктор вышли из номера, коллеги втроем стали совещаться — что делать? Дмитрий Александрович сказал слабым нетвердым голосом:

— В больницу не лягу, мужики… Камилю о моем кризе ни слова… С Али я переговорю на этот счет…

— Может, вам вылететь в Москву, — спросил Владик, и тут же осекся под тяжелым взглядом проректора.

— И в Москве лишние хлопоты не нужны…

— А что нужно, Дмитрий Александрович, — осторожно спросил Иван, — как быть-то?

— Вместе будем прорываться, но вы за мной приглядывайте — вот как быть надо… За лекарствами по списку доктора в аптеку сбегаете…

— Это с вами в первый раз такое, — спросил Владик, — или уже был звоночек?

— В первый раз, и хорошо, что не в последний раз… — поморщился Дмитрий Александрович. — Подумал как-то нехорошо… Мысль запустил: надо же, как это бывает все бездарно и мгновенно… Хотел стукнуть кулаком в стенку, да не смог, рука мгновенно онемела… Вот и мысль о помощи послал… Помню, что на полу оказался без сил сопротивляться старухе с косой… Но не скосила, выходит… Мысль о скорой помощи дошла до назначения… Будем выкарабкиваться как-то… Авось, выкарабкаемся…

— Конечно, все будет хорошо, Дмитрий Александрович, — заверил его Владик.

— В сухой остаток, мужики, возвращаемся вместе, в Москву никому не звонить, понятно?..

— Как скажите, Дмитрий Александрович…

— Так и скажу, мужики, фронтовиков такие бытовые трудности и болячки скосить не в состоянии… Не для этого на фронте выжили, понимаете…

— Понимаем, будем вас опекать… — сказал Владик. — До Москвы, авось опека не будет лишней…

— До Москвы, мужики… А дальше — молчок, никому, что здесь произошло… Понятно?..

— Понятно, — сказал Владик, уже вышедши из номера проректора, — мы из понятливых, не бестолковых. — И обратился к Ивану. — Я так понимаю, что мы с тобой проснулись одновременно. Твои ощущения: что нас разбудило и заставило вскочить с постели и выскочить спасать его?

— Он же сказал, что в состоянии клинической смерти, что была обозначена разрывом линии жизни на левой руке, послал последнюю спасительную мысль о скорой помощи… И я это почувствовал…

— Как почувствовал?

— Толчок, Владик, как будто меня что-то тронуло… Нет, кто-то тронул за плечо… Я это явственно почувствовал…

— И я почувствовал, Иван, и даже увидел женщину… Возможно, голограмму, фантомный образ… Только я эту женщину знаю… Это, удивительное дело, жена Дмитрия Александровича — вот, кто это…

— Я ее никогда не видел, только слышал о ней, но мне тоже показалось, что меня прикосновением разбудила какая-то женщина, точнее, образ женщины… Но я шелест платья ощутил, прикосновение, почему-то не холодное, не нейтральное, теплое. Понимаешь, Владик, теплое, а потом горячее. Я вздрогнул от прикосновения, понял, нужна помощь ему за стеной.

— А меня эта голограмма женщины, жены не тронула, разбудила взглядом, догадываясь, что я узнаю ее, и надо помогать ее мужу…

— И ты помчался первым, потому что сообразил, что у Дмитрия Александровича сердечный приступ? Ты ведь первым сообразил насчет сердечного приступа… а я шепот «нитро» перевел поначалу, как отравление нитратами… не алкоголем, а именно нитратами…

–…А у меня в голове от женского голографического присутствия звучала почему-то фраза «в доме повешенного не говорят…»

–…Не говорят о веревке?

— Нет, подсказка была другая: «В доме повешенного не говорят об инфаркте сердечном приступе». Я уже знал, что мне надо искать, какое конкретное лекарство у Дмитрия Александровича… Ведь у меня не было нитроглицерина — зачем он мне за ненадобностью?.. А дальше все ты видел сам… Если б он не подсказал, где находятся таблетки нитроглицерина, я бы сам полез в его пиджак без его подсказке… Жена-образ, голограмма жены подсказала: во внутреннем кармане пиджака мужа нитроглицерин…

Вот тогда-то во время давнишней их командировки в Махачкалу, Иван Николаевич узнал об увлечении Владика хиромантией. А научно-учебную программу они выполнили полностью: прочитали свои лекции для студентов, пригласив на них своего проректора, которому они запретили утруждать себя лекциями, только сократили время пребывание в Махачкале на один день. Разумеется, об эксцессе на спортивной базе — никому, ни слова, ни полслова. Только часто потом, сблизившись и подружившись, часто, путешествуя на купленной Иваном Николаевичем «Жигулях», обсуждали проблему «острова на линии жизни» правой ладони их проректора.

— Надо посоветовать этот остров на линии жизни профессора Дмитрия Александровича закрасить, а линию жизни на левой руке продлить, — сказал как-то Владик Ивану уже в новых временах после общения на тему геномов и нейронов с Цариным и Караевым.

— Закраска подействует?

— Возможно, просто эффект самовнушения, Иван, от этого эффект не менее значимый, чем заговор цыганки-гадальщицы, или те же аудио-матрицы гиганта мысли и отца волной геномной демократии Петра Петровича Караева…

Сказано это было, воистину, в новых временах, когда уже Дмитрий Александрович подал в добровольную отставку с поста проректора по учебной работе после того, как его под хмельком перехватила на лестнице из ректората вниз группа господ профессоров-оппонентов, возглавляемая одним деканом, тогдашним начальником Владика. Почему-то они с Владиком надолго заблокировали в памяти канал с «эффектом смерти и жизни» на ярком примере хорошо знакомой им человеческой судьбы, когда они странно и случайно спасли жизнь своего изрядно подвыпившего проректора. Выполняя его просьбу никогда и никому не рассказывать, что случилось с ними под Махачкалой на спортивной базе Политеха, ведь не только их проректор, но и сами «футболисты» были тогда поддатыми…

Но все это случится в середине запутанных перестроечных временах, когда и ректор-академик Олег Михайлович переходил из вуза в организованный им академический институт Автоматизации и Проектирования, звал к себе Ивана Николаевича со своей группой, как и звал его шеф в очной аспирантуре академик-директор Владимир Андреевич. Прежде чем принять предложение шефа Владимира Андреевича и отказать другим академикам Камилю Ахметовичу, Олегу Михайловичу и Юрию Васильевичу Иван Николаевич сформулировал для себя открытый в Дагестане и позже «эффект Смерти и Жизни» через феномены исчезающей и продолжающейся (через геном человека и ДНК) жизни и коды жизни. И вместе с пониманием чуда пробуждения и угасания сознания человека — через ускользающий биологический эффект погибели и жизненного возрождения — мистический опыт прикосновения к таинствам жизни оказывается сопряженным с судьбой независимого пытливого исследователя, где за независимость и волю к жизни всегда надо платить самую высокую цену судьбы, всегда по «высшему гамбургскому счету».