Княжья воля

Александр Бубенников, 2021

Повествование о важнейшем периоде продолжения собирания русских земель Москвой, прекращения внутренних междоусобиц, устранении политических противников Ивана III и Василия III в Русском государстве и ослаблении давления Литвы (через союз Москвы с крымским ханом Менгли-Гиреем). Свадебный поезд Елены к Александру Казимировичу Литовскому; политика Ивана Великого на западе и востоке, боярские заговоры, коронование Дмитрия-внука, сына Ивана Младого, развитие имперского замаха Ивана III как «Третьего Рима». Пик династического кризиса и венчание на царство Василия III – сына Софьи Палеолог. Низложение великой княгини Елены Волошанки, покровительницы еретиков жидовствующих. Смерть Ивана III и Дмитрия-внука (в заточении с ведома Ивана Великого). Воцарение нового государя Василия III. Серия исторических романов охватывает вековой период истории Руси XV и XVI вв. (1480–1560 гг.) и рассказывает о прорыве Москвы, Третьего Рима, временах правления Василия III, Ивана IV. Романы тематически объединены в единое целое и могут быть весьма интересны и актуальны своими непреходящими историческими и нравственными уроками для современной России начала XXI века. В сюжетные линии романов органично вплетены древнерусские произведения – летописные своды, жития, послания, духовные грамоты, освещающие не только личности князей и преподобных – героев романа, но и тайны русской истории и его великих государей, русского прорыва на Западе и Востоке, создания Великой Империи Ивана Великого и Ивана Грозного. Цикл из шести исторических романов помогут глубже проникнуть в актуальные для нынешнего времени тайны отечественной истории первой Смуты в государстве и душах людей, приоткрыть неизвестные или малоизученные её страницы становления и укрепления русской государственности и гражданственности, и предназначается для всех интересующихся историей Руси-России.

© Александр Бубенников, 2022

1. Собор 1490 года

В светлый сентябрьский вечер государь Иван Васильевич один без свиты приехал в Симонов монастырь к архимандриту Зосиме. Гнедые жеребцы государева экипажа, сверкая глазами, тяжело влетели во двор и остановились у парадного крыльца, где знатного гостя встречал старый игумен. Государь не торопился с выходом из экипажа. Пусть монах хорошенько подумает, прежде чем ответствовать перед своим государем.

Зосима догадывался, зачем к нему в монастырь вторично наведался государь — звать в митрополиты московские.

Когда Зосима сразу же после смерти митрополита Геронтия услышал из уст государя предложение ему занять митрополичий престол, он чуть не поперхнулся. «Да какой из меня митрополит. Я и епископской кафедры недостоин, не то что. Вон сколько епископов пекутся о престоле московском митрополита… Не печалюсь, а скорее радуюсь я в скромном и несуетном игуменстве простого архимандрита. Как Господу угодно устроить со мной, иноком безответным, так и да будет. Спасибо на том». Государь смерил тогда Зосиму тяжелым взглядом, в котором горе и печаль перемешались с решимостью довести до конца начатое дело, и невольно прошелестел губами: «Мне и нужен такой святой отец, который о митрополичьем престоле не печётся шибко».

И у старого монаха перехватило дыхание. Он почувствовал, как мурашки побежали у него по спине: его жизнь оказалась зажатой в ладонях государевых, и зависела только от его княжьей воли. Но зачем?.. Кому нужна его жизнь старого монаха?..

Зосиме по-своему было безумно жалко государя. Он сильно сдал после смерти сына Ивана Младого, своего соправителя государством. Что-то нарушилось в государевой системе жизненных ценностей, — он словно оказался беззащитным перед вызовами времени. Когда-то Зосиме казалось, что только сын Иван Младой нуждается в отце, закрываемый его широкой государевой спиной от неожиданных сквозняков и ветров истории. Теперь же Зосима, глядя на согбенную фигуру мгновенно сдавшего и постаревшего государя, обратил внимание на то, что после смерти сына отец лишился так необходимой ему жизненной опоры и защиты, уверенности и непогрешимости властителя, какого-то внутреннего, спасительного стержня на пронизывающих, губительных ветрах истории.

Потому и порывы государя найти новую опору в духовных и мирских людях совершались самым странным и неожиданным образом. В них виделась его внутренняя потребность бороться не за собственную шкуру или за семейное спокойствие, а за создаваемое на костях врагов и друзей мощное, прирастающее старинными землями предков-единоверцев государство Русское. Вот и Зосима почему-то потребовался государю, как будто на старом игумене свет клином сошелся.

В московском Симоновом монастыре Зосима провёл многолетнюю суровую жизнь монаха-отшельника: непрерывная молитва, строгое воздержание и тихий добрый нрав благочестия выделяли его из братии. Но таких монахов и игуменов в монастырях земли русской было — пруд пруди, а государь почему-то остановился на нём в своих думах и волеизъявлении. То, что других архимандритов могло бы обрадовать и вознести до небес, Зосиму почему-то устрашило.

Он, опустив очи долу, смиренно попросил: «Дай, государь, немного времени обдумать… Не могу я сразу так… Моё дело иноческое было простое — Бога молить, а не в государевы дела вмешиваться и впереди многих, более достойных высовываться. Не про нас, грешных, такая честь… Прости, что не так, государь, я уж себе на том свете местечко присматривал, а ты меня на яркий свет собора выставляешь другим в пример тщеславия превеликого для инока тишайшего…Я ж на соборе от стыда сгорю… Всего крохотку времени прошу…»

Государь жестко отрезал перед холодным прощаньем: «Собор выберет того, кого им укажет государь. Его воля — закон для собора».

Он уходил с согбенной спиной, когда галки на деревьях и монастырских стенах в сгущающихся вечерних сумерках наполняли воздух выкриками тоски и печали. Зосима долго смотрел ему вслед и думал не о себе — какой из него владыка? — да никакой, по сути. Думал о государе: когда-то слепой великий князь Василий Тёмный, его отец, сделал 12-летнего сына соправителем государством, и на пару они властвовали так до самой смерти Василия, что отцу не было стыдно за сына, а сыну за отца. И государь Иван Великий, сам ставший отцом, хотел передать престол сыну-первенцу Ивану Младому так же, чтобы в преемственности и усилении государевой власти от отца к сыну осознавалась её незыблемость и растущая с каждым годом мощь русского православного государства. В другие времена государь бы вызвал к себе в кремлевский дворец того же Зосиму, стукнул кулаком по столу — иди на митрополичье и баста! — а здесь тайно, подальше от глаз людских, приезжает, упрашивает. Видать, чувствует, что в «последних временах» после смерти сына заговоры боярские назревают, смута церковная близится, враги Руси на её границах головы подымают, в желании снова неволить её земли и народы, — одним словом, запашок смуты чует. И галки кричат во всё горло, тоску и печаль навевая своими криками. И вот государь вновь в Симоновой обители.

Когда после короткого приветствия прошли в покои игумена, Зосима вдруг понял, что, оказав такую неслыханную ему честь, государь нечто иное из тайн своей души выкладывает в своё вторичное появление в монастыре после скоропостижной «случайной» смерти митрополита Геронтия. Зосима ведь был наслышан о нескольких конфликтах государя с Геронтием, когда, заглаживая свою вину, государь отправлялся в монастырь на поклон опальному митрополиту, чтобы возвратить его на пустующий митрополичий престол. И вот он снова в монастыре, с такими же хлопотами о пустующем престоле. Попробуй такому отказать в просьбе… К игуменам просто так государи не ездят. Нет на них времени в государевых делах… А вот для проявления княжьей воли здесь, в Симоновом монастыре, время нашлось. Зосима просил на размышления щепотку времени, — и вот эта щепотка просыпалась…

— Божья воля на всё… — нарушил молчание государь. — Одного ныне, как преподобного Геронтия, отзовёт к себе Господь, другого вослед — после… Все мы временные гости в сём вечном мире…

— Да, государь, всего лишь временные гости… — кротко промолвил Зосима. — …Конечно, горе сие велико… Но мир вечен, право…

Государь поднял на игумена глаза и промолвил с еле скрываемой усмешкой:

— Значит, в конец света через несколько месяцев, в последних временах, на исходе семи тысяч лет не веришь?.. Так, Зосима?..

— Так, государь…

— А епископ Геннадий и иже с ним верят, настаивают… — глянул пристально и испытующе в глаза игумена. — Что же ты, Зосима, с еретиками заодно?.. Те тоже не верят в конец света… Но то ведь еретики… Неужто ты с ними заодно, Зосима?…

Зосима даже прикрыл глаза веками, не в силах больше выдерживать взгляд государя, в раздумьях — чтобы бы это значило? Странные речи его о конце света, о еретиках и их неуемном преследователе Геннадии.

— Не с ними, государь… — выдохнул из себя Зосима. — …Но и с Геннадием не согласен… Лют больно епископ… Крови жаждет, казни святейшей инквизиции латинян не дают ему покоя…

— Ну, а ты?..

— Геннадий всех без разбору вольнодумцев, в том числе и тех, кто не верит в конец света, обвинил в принадлежности к секте тайных иудеев, в «ереси жидовской», требуя для них смертной казни…

— Ты против этого?..

Зосима только на один миг задержался с ответом, но твёрдо сказал:

— Против…

Государь положил ему руку на плечо и сказал негромко с подчеркнутым значением:

— Вот потому я и хочу поставить тебя, Зосима, на митрополичий престол. Поставь я Геннадия, он такого бы наломал в своём усердии угнаться за «шпанским королём» и латинскими инквизиторами в поисках ереси… — усмехнулся, вспомнив старые церковные дела давно минувших дней. — …На последних временах четверть века тому назад ещё покойный митрополит Феодосий свихнулся. Правда, надо отдать ему должное, инакомыслящих не преследовал, скорее журил, зато корыстолюбцев гнал из церкви взашей… — Снова пытливо поглядел в глаза Зосиме. — Наверное, мучаешься вопросами, чего это к тебе государь зачастил… Правильно разумеешь, если решил, что государь хочет жить в ладу со своей совестью… Неспокойной она была, когда раздрай у меня с Геронтием вышел… Задумал я его убрать из митрополитов, раз он в монастырь решил от меня сбежать, чтобы досадить мне… Помнишь, было такое?..

— Помню… — тихо ответил Зосима, пытаясь разобраться хоть как-то, в какое русло сворачивает беседа.

— Слышал, небось, перед тем, как я решился низложить Геронтия, снесся я со старцем Паисием Ярославовым их Кирилло-Белозерского монастыря. Попросил этого великого книжника принять сан митрополита. А кирилловский старец взял и отказался от такой чести. Почему — не объяснил, но в своей обители, как мне передали такую горькую фразу государю в укор бросил: «Не гоже на несчастье других своё счастье делать». Мол, живой и несчастный Геронтий, согнанный с престола, не принесёт счастья старцу-книжнику Паисию, возведенному на митрополичье. И после этого преподанного Паисием урока поехал я на поклон к Геронтию просить того возвращаться на престол. Нет уже и Геронтия, и Паисия. И сына Ивана тоже нет. А я здесь у тебя в Симоновом снова. Вот так.

Про умершего сына и про свой второй визит в Симонов после отцовской трагедии государь сказал с такой болью в душе и голосе, что у самого Зосимы в глазах помутилось. Наверное, тяжело дались государю поездки «на поклон» и к Геронтию, и к Паисию, и к нему, чернецу безвестному Зосиме в Симонов монастырь на окраине столицы. Почувствовал кожей Зосима, что неспроста государь поставил на него. Может, хорошо наслышан государь о нем Зосиме, своем единомышленнике, от протоирея Алексия, который до конца своей жизни пользовался великой доверенностью государевой…

И ещё подумал Зосима, что недаром государь дотошно спрашивал его об отношении к концу света. Сам-то государь, конечно, знал, как побороть страхи ожидания через несколько месяцев 7000 года от сотворения мира и связанного с этим годом конца света. Государь приказал составить новые Пасхалии, поскольку старые пасхальные таблицы были доведены лишь до 7000 года. Незадолго до смерти Ивана Младого им и Софьей в Москву был приглашен ученый медик из Любека Никола Булев, который, став придворным лекарем, должен был помочь московским священникам в составлении новых Пасхалий.

После таинственной смерти своего единомышленника протоирея Алексия-Авраама, игумен Зосима был хорошо информирован от московских священников, что латинянин Булев открыто отстаивал идею униатства и выступал рьяным противником «жидовской» ереси. Попав на службу к Геннадию, доктор по заказу последнего начал переводить с латинского языка сочинение Самуила Евреина против иудаизма и ереси тайных иудеев. Из всего этого Зосима мог сделать вывод, что спор Геннадия с тайными иудеями во главе с Алексием с плоскости конца света в 7000 году плавно переместился в плоскость противопоставления ученого латинства древней иудейской мудрости. На подходе были вопрос о терпимом или нетерпимом отношении к симонии (продаже и покупке церковных должностей и духовных санов), а также жесткий спор церковного стяжательства с нестяжательством…

Зосима понял, что, государю в силу разных причин нужен был баланс интересов ортодоксов во главе с Геннадием, скрытых и явных латинян, оказывающих сильнейшее влияние на новгородского епископа и его присных, и «еретиков» с вольнодумцами, только что лишившихся своего наставника Алексия. При постановке на митрополичье Геннадия или его приспешников, баланс нарушался, и это грозило государю неизвестными последствиями в церковной и государственной жизни Руси. И так врагов у Москвы не счесть, один король Казимир Литовский чего стоит. А тут ещё своя династическая замятня: государь не вечен, двор и бояре раскололись, одна половина за старую великую княгиню-римлянку Софью с 12-летни сыном-наследником Василием, другая — за великую княгиню Елену, потворствующую еретикам, с 7-летним Дмитрием-внуком.

Государь испытующе глядел на игумена. Зосима не стал испытывать терпения государя.

— Раз государь хочет меня видеть владыкой на престоле, пусть будет на то его княжья воля и выбор епископов…

— Ну, и слава Богу… — с излишней строгостью и серьёзностью промолвил государь… — Держись и не крушись… Знай, что доброе мнение отца Алексия многого стоило… Перед смертью он за тебя ратовал, именно тебя хотел видеть на престоле. Ты понимаешь, что мнением и подмогой Алексия я всегда дорожил. Без него бы Новгород так быстро не присоединили, Казимира бы не напугали заговорами русской и иудейской партий в Литве, союз с Менгли-Гиреем не укрепили бы… Но к тебе, Зосима, я и сам давно приглядывался, не важно — кто-то за тебя, а кто-то против… А для меня важно скорее то, что тебе хочется не власть владыки над людьми иметь, не превыше других стать, а войти в их положение, в том числе и государево положение, потерявшего только что своего любимого сына, победителя татар…

Зосима снова глядел на согбенную спину государя и почему-то подумал о том, что безвестный симоновский монах понадобился в последних временах русскому государю на митрополичьем престоле. О том, что государь в своём горе отцы, безвременно потерявшего сына назвал своего любимца сына, соправителя «победителем тата», так же, как когда-то называли Дмитрия Донского. Никогда государь не называл себя «победителем татар», как именовали прадеда, а вот сына так назвал. Значит, гордился им и горевал безмерно, что престол неизвестно кому передавать, Дмитрию-внуку или Василию. «Как такому государю в окруженье латинян и еретиков не помочь на митрополичьем престоле, выбрать то, что Руси святой надобно?.. Чтобы пропасть смуты и тоски с отчаянием внутрь себя и в кромешную глубь не засосала…» — подумал грешный старец, ставший вдруг неожиданно для всех и для себя тоже по странной, но неукоснительной княжьей воле митрополитом русской православной церкви

Уже 26 сентября 1490 года игумен Симоновского монастыря Зосима на церковном соборе был возведен в сан митрополита. Через два дня, рано утром, дряхлый, неряшливый по-стариковски, Зосима утром помолился, машинально оделся, кое-как поел. Он предавался своим мыслям с неприятным осознанием того, что он взошел на митрополичий престол, к чему никогда не стремился, просто поддался воле государя, чтобы вывести того из печали и подыграть его неведомым интересам. В раздумьях о странной великокняжеской воле Зосима не переезжал в митрополичий монастырь, оставаясь в родной Симоновой обители.

Зосиме сообщили, что к нему прибыл старый знакомец епископ Вассиан Тверской. Тот отозвал его в сторонку и заговорщицким тоном прохрипел в ухо:

— Давай пошепчемся, владыка.

Поскольку Зосима отозвался как-то вяло и неуверенно, епископ осклабился в нехорошей улыбке.

— Неужто митрополит уже нос стал задирать?.. Вроде рановато, Зосима. Или позабыл, как в Симоновом угощал меня медами стоялыми в пост филипповский и даже великий? — Видя насупившееся лицо Зосимы добавил быстро свистящим шепотом. — Да ладно тебе, друже, не проболтаюсь, раз сам такой же грешник отменный, как новый митрополит…

— О чем шептаться надумал? — всё так же неприязненно спросил Зосима и с внутренней ухмылкой подумал: «Надо же чем решил укорить меня — пьянством… Так ведь об этом каждая церковная собака знает. Так ведь почище этой пагубы грехи в церкви имеются…»

Епископ Вассиан прервал его мысли, заговорив вдруг шепотом, нечленораздельно и бессвязно:

— Здесь, брат, такую бодягу Геннадий затеял… Ещё при владыке больном Геронтии сразу после смерти Ивана Младого стал подбивать владыку собор устроить в Москве против ереси… Ещё до сороковин стал владыку терзать… А после сороковин великого князя, когда Леону Жидовину, лекарю Ивана Младого, башку отрубили, во все епархии епископам стал писать свои грамоты… Призывать бороться с жидовской ересью… Его казнь Жидовина как вдохновила крестовым походом выйти против тайных иудеев… Он, видишь ли открыл ересь у себя в Новгороде, собрал все об ней известия и доказательства, прислал дело на суд государю и митрополиту… А государь его тормознул… А митрополит Геронтий то ли был болен, то ли зуб имел на Геннадия… Тоже, одним словом, тормознул… А Геннадий — ни в какую… Мол, требую собора против ереси в православной церкви… Знаешь, ради чего он это затеял?..

— Чего ради?.. — встрепенулся, как ото сна, Зосима и поёжился от пробравшего его холода аж до печенок.

Вассиан покровительственно хохотнул и, взяв за плечи Зосиму, легонько встряхнул того.

— Знамо дело, если бы Геннадий устроил собор сразу после смерти Ивана Младого и даже после смерти Геронтия, — труба бы было дело… На государя после смерти сына как затмение какое нашло — никого видеть не хотел и слышать тоже… В печали государевой, устрой Геннадий собор против еретиков, мы, епископы, враз бы избрали шустрого новгородского владыку митрополитом… Ещё бы, это ж надо так радеть за греческую веру?.. Спит и видит только — как еретиков прищучить и казнить… Он ведь смерти требует для еретиков, тайных иудеев и прочих, по примеру латинян, короля шпанского… Он остальных епископов за горло схватил, руки выламывал — собором вдарим по ереси…

— Ну и избрали бы Геннадия… — тихо огрызнулся Зосима. — Раз выломал он вам руки. Чего же вы обломанными руками меня на престол митрополичий подсадили?..

Епископ подмигнул лукаво Зосиме левым глазом, мол, знай наших, чующих государевы веяния и настроения.

— Так ведь недаром государь тормозил с собором ретивого Геннадия. Государь выразил милость простому архимандриту ведь тоже недаром… — Тверской епископ кивнул вызывающе в сторону Зосимы. — …С дальним прицелом…

— С каким таким прицелом?.. — спросил негромким, но уже разъяренным голосом Зосима. — Что ты всё говоришь загадками… Вокруг да около ходишь, как кобель вокруг жрачки во рту монаха…

Епископ мотнул удовлетворенно головой и промолвил с яростным напором:

— Вот теперь узнаю старого Зосиму. Я думал, что ты догадываешься, о чём речь, что стоит за требованием Геннадия созвать собор и расправиться с еретиками… За Геннадием ведь не только многие православные епископы, но и скрытые латиняне за ним в хвост пристроились…

— Ну и что? Говори понятней.

— Куда уж там понятней… Если Геннадием сама великая княгиня римлянка Софья умно и тонко правит, вертит им, как хочет, лишь бы досадить своей сопернице Елене Волошанке, ослабить позиции её сына Дмитрия, но поближе к престолу пододвинуть Василия-Гавриила…

— Ты-то сам за кого?

— Знамо дело, за нашу тверскую ветвь династии, что идёт от Марии Тверской и Ивана Младого… Что-то ты, Зосима, какой-то непонятливый стал, как в митрополиты вышел… Неужто не догадываешься, что государь тебя на престол двинул, чтобы Геннадию малость укорот дать… Абы нужда была бы в Геннадии, за него бы похлопотал… А он тебя, монаха бессчастного, митрополичьем пожаловал… А теперь слушай главное…

Зосима снова зябко передернул плечами и сказал как можно спокойнее и достойнее:

— Ну, слушает тебя инок бессчастный, возведенный на митрополичье… Давай, не томи душу…

Епископ не заставил себя ждать.

— Так ведь среди виновных еретиков Геннадий грозил судом не только новгородским диаконам, он поименовал и единомышленников Алексия-Авраама…

Во время значительной паузы Зосима еле проглотил слюну, настолько в его горле всё высохло и воспалилось.

— Знаешь, кого Геннадий назвал в ряду главных единомышленников покойного Алексия?.. Причем московских единомышленников… — посмотрел торжествующе сверху вниз на Зосиму. — Не только Дионисия, Ивана Максимова, Гавриила, дьяка Федора Курицына, его брата Волка, прочих, включая игумена Зосиму,… Чуешь, куда я клоню?..

— Не очень…

— А сам подумай. Геннадий Новгородский суда над тобой требует… А государь своим епископам рекомендовал тебя поставить на митрополичье… Что, он не знает сути требований Геннадия?.. Вот то-то и оно, что знает… Знает и то, что в завуалированной форме Геннадий требует расправы и над Еленой Волошанкой, покрывающей еретиков, и обожавшей Алексия-Авраама и своего нового духовника Ивана Максимова.

— Н-да… — хмуро изрек Зосима, поняв, что государю позарез перед собором против ереси нужен был на митрополичье человек Алексия.

— Собор всё равно состоится по настоянию Геннадия… Так ты уж теперь не оплошай, митрополит Зосима… — с улыбочкой промолвил епископ, обнажив желтые стертые клыки. — Держись… И помни — отцы церкви разделились, одни горой стоят за Геннадия, считай, что за Софью, однако не меньшая часть будет против Геннадия-корыстолюбца, погрязшего в симонии… будет за Елену Волошанку и Дмитрия-внука… И я среди последних, хотя против жидовской ереси… Всё теперь учитывай, митрополит… Балансируй на острие ножа, недаром тебя государь из многих выбрал, раз ты в друзьях Алексия-Авраама ходил, раз ты терпимо к тайным иудеям и прочим еретикам относишься…

Сразу после посвящения Зосимы в сан митрополита, под давлением архиепископа Геннадия и ряда других консервативно настроенных священников в Москве был созван церковный собор для обсуждения мер по прекращению дальнейшего распространения ереси. Государь, вовремя поставивший во главе русской церкви Зосиму, призвал архиепископов Нифонта Суздальского, Тихона Ростовского, Симеона Рязанского, Вассиана Тверского, Прохора Сарского, Филофея Пермского, а также многих архимандритов, игуменов и священников. И повелел всем русским собором сначала исследовать ересь, а потом уже принять меры против её дальнейшего распространения.

Сам же государь уклонился от участия в заседаниях собора, но внимательно следил за его работой, послав представлять туда великокняжескую власть делегацию из трёх бояр и одного дьяка во главе с опытным главой боярской думы Иваном Патрикеевым. Естественно, на соборе, как и положено, председательствовал новоиспеченный митрополит Зосима.

К удивлению многих отцов церкви Зосима снял вопрос о суде над посольским дьяком Федором Курицыным, его братом Иваном Волком, Иваном Максимовым, духовником Елены Волошанки, и многими другими еретиками из тайных иудеев и вольнодумцами из московской знати.

По иронии судьбы главным обвиняемым на московском соборе стал игумен Захар, имевший только косвенное отношение к тайным иудеям. А ведь Геннадий грозился устроить показательное судилище над сектой тайных иудеев, свившей своё крамольное гнездо в самой православной церкви. Почему-то с лёгкой руки митрополита всё на соборе сосредоточилось на козле отпущения — игумене Захаре. А потом уже вызывали новгородского протопопа Гавриила, священника Архангельского храма Дионисия, некоторых других. Они после зачитанной Геннадиевой грамоты и предъявленных обвинений во всём отпирались…

С ужасом превеликим слушал собор обвинения Геннадия, даже митрополит Зосима казался изумленным — сидел тише воды, ниже травы. А архиепископ новгородский доносил до собора свои страшные обвинения:

–…Сии отступники церкви злословят Христа и Богоматерь, плюют на кресты, называют иконы «болванами», даже «грызут оные зубами», повергают в места нечистые, не верят ни Царству небесному, ни Воскресению мертвых… Безмолвствуя при усердных христианах, дерзостно и богохульно развращают слабых духом, нестойких в вере православной…

А за Геннадием вставали его сподвижники и били наотмашь отступников и отпирающихся святотатцев…

–…Не видала подобного соблазна благочестивая земля Русская от века Святой Ольги и Владимира святого…

–…Уверяют презренные еретики, что закон Моисеев есть единственный Божественный… Предпочитают Ветхий Завет перед Новым заветом

–…Святотатцы додумались даже до того, что вся история спасителя нашего Иисуса Христа выдумана книжниками от начала и до конца… И вообще, настоящий Христос ещё не родился… И ждать нужно не второго пришествия, а ещё первого… Вот какие кощунственные речи вели еретики-богохульники…

–…Разве не позор, что в недрах православной церкви завелась ересь, отказывающая в истинной святости Богородице Пречистой, нашей Царице Небесной… Отвергают Святую Троицу…

–…Разве не ересь и богохульство, когда еретики и вольнодумцы доказывают, что не должно поклоняться святым иконам, что надо презирать таинства и обряды христианские?..

–…Ополчились еретики против монастырей и архимандритов со священниками, пекущимися о чистоте греческой веры…

Да обвиняемые Захар, Дионисий, Гавриил, другие отпирались, как могли, но предоставленные сторонниками архиепископа Геннадия были весомыми и рассеивали многие сомнения насчет неправедного осуждения. Многие из консерваторов открыто требовали для обвиняемых пыток и даже казней еретиков…

В течение нескольких дней и митрополит, и собор ждали указаний от государя… А тот не торопился, внимательно слушая князя, первого боярина Ивана Патрикеева и мотая на ус…

Когда Иван Патрикеев приходил снова на заседания собора, то на него устремлялись десятки горящих глаз священников с вопросом: «Как там государь? На что решился — казнить, наказать или миловать?»

А Патрикеев знай себе подшучивать над святыми отцами:

— У вас тут на соборе повеселей, чем у нас в боярской думе… Речи митрополита духовенства в краску вгоняют…

Митрополит ждал вызова к государю или слова государева через посредничество князя Патрикеева, но ничего уже который день так и не дождался. Патрикеев подшучивал над Геннадием и его единомышленниками из консерваторов:

— Ну, что приуныли, отцы кровожадные… Ничем порадовать вас не могу, государь против пыток, казней, крови… Видите, какой у нас государь; он у нас беспощаден только к истинным врагам Руси святой… А с заблуждающимися по его разумению нельзя, говорит, кровожадничать… Сегодня еретиков жидовствующих можно истребить под корень, завтра латинян скрытых, а послезавтра и до единоверцев православных можно добраться только на том основании, что кто шибко силён в греческой вере, того можно миловать, а кто не шибко — тому секир башка… Пусть хоть толком разберутся, исследуют корни ереси, а потом уж пытками и казнями стращают… Только ведь, судя по всему, никто толком не хочет разбираться в ереси жидовствующих, в каббале, астрологии, нумерологии, чернокнижных учениях… Сразу ересь и баста… Башку отрубить — особого ума не надо, ты с этой башкой поспорь… Видать, после Алексия нет у еретиков истинных учителей и вождей… При нём-то вы ведь боялись выходить на открытый спор богословский на соборе… Говорят, и епископ Геннадий сбежал, когда в споре ученом коленки дрогнули… Вот то-то и оно, что боялись, ждали удобного случая. чтобы кусать мертвого матерого волка — только ведь нет больше Алексия…

«Напрасно так хлопотал молиться о нынешнем дне, о судьбе собора… — тревожно думал Зосима.–…Напрасно не спал всю ночь в молитвах и тревогах — лишь бы положить всему конец благочестивый… Хорошо хоть на соборе не поминают моего друга близкого Алексия-Авраама, а то от стыда совсем деваться было бы некуда… Пошли бы честить Алексия, от митрополита новоиспеченного одни рожки да ножки остались… Значит, кто-то кроме меня Геннадию рога обломал не трогать память Алексия, себя принесшего вместе с Мамоном в жертву ради процветания Руси — второго Израиля — и укрепления династической тверской ветви с маленьким Дмитрием-внуком, в жилах которого течет иудейская кровь по матери Елене Волошанке, приобщенной к каббале…»

Уже под занавес собора они остались втроём: митрополит Зосима, епископ Геннадий и князь Патрикеев, чтобы выговориться и подойти к решению собора, к которому склонял его государь: уличенных и изобличенных не пытать и не казнить, а всего лиши осудить на заточение безумных еретиков…

— Ах, право, чего же ты хочешь, епископ, чтобы кровью залить церковь православную?.. — сурово вымолвил князь Патрикеев, пронизывая пытливым взглядом Геннадия. — Ты ведь так и не сказал о корнях ереси… Как она проникла к вам Новгород. оттуда в Москву… Всё вокруг да около… Говорят ты в богословских спорах с протоиреем Успенского собора был откровеннее… А здесь как в рот воды набрал… Не гоже так…

Геннадий набычился и позволил себе неслыханную дерзость, сродни наглости, в отношении главы боярской думы в присутствие новоиспеченного митрополита:

— Ты ведь, ты, князь, вместе с боярской старомосковской партией в твоей Думе за Дмитрия-внука стоять будете?.. Не так ли?..

Иван Юрьевич Патрикеев в карман за словом не полез, и ответствовал с тонкой иезуитской улыбкой, чтобы похлеще уязвить скрытого латинянина-епископа:

— За кого боярская дума, это не твоего ума, Геннадий, дело… А вот за кого новгородский епископ, это и ежу понятно без лишних слов, даже без твоей зачитанной обвинительной грамоты: за римлянку Софью ты и за сынка её Василия… А по старинному праву государь себе сам преемника назначил великого князя Ивана Младого… Случись что с государем, кто бы стал государством править?.. Ясное дело, Иван Младой, а у него уже сын есть преемник, Дмитрий-внук… Так?..

— Так-то так, да всё не так… — взорвался Геннадий. — Ничего не случилось с государем… А с Иваном Младым случилось… Где это видано, чтобы внук отца-государя имел преимущество перед законным наследником сыном… Рожденным к тому же от византийской царевны…

Князь Патрикеев жестко осадил епископа:

— Хорошо… С этим мы быстро разобрались… Ты за римлянку и за латинян… Иди и целуйся с Василием-Гавриилом, кто тебе мешает… А вот насчет престола святого государева сыну римлянки — здесь, брат, шалишь… Что, думаешь, не видно, что собор ты кликнул, чтобы не с еретиками разделаться, а великой княгине Елене на радость другой великой княгине Софье досадить…

— Но ведь не секрет, князь, что Елена Волошанка потворствовала всем еретикам, начиная от духовных Алексия, Ивана Максимова и прочих, и кончая дьяком Федором Курицыным, его братом Иваном Волком… — захлебнулся слюной Геннадий. — …Кое-чего знаем о иудейских корнях Елены, ее еретическом окружении, даже и о жертвоприношениях в честь её и сына Дмитрия…

Митрополит Зосима сделал протестующий жест рукой.

— Хватит… Воротитесь к сути спора… Так вас занесёт Бог знает куда — откуда ногами вперёд выносят…

Но предостережения митрополита не подействовали на епископа и князя. Оба закусили удила.

— Слово не воробей, вылетело не воротишь… Только я твоё словцо, епископ подхватил… А ну-ка давай выкладывай об иудейских корнях великой княгини Елены и жертвоприношениях… — грозно сказал Патрикеев и насупил густые черные брови на перекошенном яростью лице.

— Так ведь уши завянут… Великой княгине Елене побежишь ябедничать, государя будешь смущать… — усмехнулся Геннадий.

— Может, хватит… — продолжал нудеть митрополит, понимая что попался он зернышком в жерновах сторонников двух соперничающих великих княгинь Софьи и Елены.

— Не хватит… — отрезал Патрикеев. — Пусть речет епископ то, что убоялся на соборе сказать…

Геннадий набрал побольше воздуха в легкие и словно шагнул в холодную дымящуюся бездну.

— Иудейские корни Моисеевой веры идут от пророков Авраама и Моисея… Господь с ними, пророками, и с тем, что эти имена вновь почему-то оказались на слуху Москвы совсем недавно, оказались связанными с выздоровлением Дмитрием-внука и смертью Ивана Младого… Вот пусть с этим первый московский боярин и разберется…

— Считай, что разобрались… — сквозь зубы презрительно цыкнул князь Патрикеев… — Давай, по сути дела…

— А теперь по сути… — Геннадий обвел немигающим взглядом по очереди митрополита и князя. — …Обретал в Киеве такой ученый иудей Захария, толкователь каббалы, астролог и чернокнижник… Пристроился он к киевским князьям Олельковичам… С ним еще пять тайных ученых иудеев-чернокнижников, Моисей Хануш, Иосиф Шмойло, другие… Опутали Алексия с Дионисием, из окружения епископа Феофила. И вдруг те в Москве в Успенском и Архангельском соборе оказались — с чего бы это?.. Да вот злые языки утверждают, уж больно все кстати вышло: настало время Ивану Младого невесту искать. И нашли Елену Волошанку, с иудейской кровью в жилах… А у иудеев по крови матери передаются иудейские корни ребёнка, значит, и сын Ивана Младого и Елены Волошанки, Дмитрий-внук тоже иудей… Но то по крови, а есть ещё и иудейский дух и вера иудейская; к ним можно тоже, оказывается, приобщиться… Так вот о приобщению духовному Елены Волошанки к секте тайных иудеев… Учителем тайных иудеев в Киеве был именно Захария, умом проницательный и хитрый, языком острый, взглядом проницательный. Двадцать лет тому назад в свите того же князя Михаила Олельковича попал он в Новгород и быстро обольстил двух священников из Святой Софии, Алексия и Дионисия… Алексий назвал себя в честь пророка Авраама и превратился в Алексия-Авраама, жену свою стал именовать Саррой… На пару с Дионисием развратили они в Новгороде множество духовных и мирян, среди коих находился и протоирей Софийского собора Гавриил, сын знатного новгородского боярина Григорий Тучин… Вот так в Новгороде завелась жидовская ересь. Была ли нужна такая ересь Москве и государю?.. Нужно ли государю, что его невестка стоит во главе еретической партии, а внук Дмитрий, окажись на престоле, по праву может называться иудейским царем. Вот какой я вопрос задам первому московскому боярину…

Патрикеев нахмурился и покачал головой.

— Не знаю…

— А я знаю, нужна была такая иудейская партия в Новгороде, потому что она противостояла литовской боярской партии Борецких, а сам Алексий, как мне лично рассказал наш опальный владыка Феофил, был тайным агентом государя и содействовал безмерно низвержению и Борецких, и самого Феофила… Недаром Алексий и Дионисий снискали особое расположение и милость государя, раз он одного за помощь в покорении Новгорода сделал протоиреем Успенского собора, а другого протоиреем Архангельского… Не так ли, митрополит?.. Ты же оказался первым другом и учеником Алексия…

Зосима что-то недовольно пробурчал себе под нос, но сделал вид, что это его мало касается: мало ли какие существуют на свете домыслы пакостные…

— А через Алексия-Авраама, его присных иудея Моисея, боярина Мамона… — Геннадий криво усмехнулся и спросил Патрикеева. — Помнишь такого знатного боярина и купца, князь?..

— Помню, помню… — кивнул головой князь. — Не отвлекайся от сути главной, епископ.

— А я вроде и не отвлекаюсь… Прямым ходом иду к ней… Алексий, Мамон, дьяк Курицын и тайный советник Менгли-Гирея иудей Моисей устроили брак Елены Волошанки и Ивана Младого. А дальше — дело нехитрое соблазнили иудейской верой Елену Волошанку, через её духовников в Москве, сначала Алексия, потом Ивана Максимова, и, в конце концов, вовлекли в секту тайных иудеев. Каково?.. Елена и по крови материнской была уже иудейкой, так её и через секту сделали тайной иудейкой по духу.

— Как это тайной иудейкой? — поморщился, как от зубной боли, князь Патрикеев.

— А вот так… Захария и Алексий-Авраам легко и быстро размножали число своих учеников новгородских и московских только по одной причине… Знаете, какой?..

Митрополит Зосима и князь Патрикеев напряженно молчали и недоброжелательно поглядывали на разговорившегося велеречивого епископа Геннадия.

–…Мудрость и хитрость учителей тайных иудеев в Новгороде и Москве заключалась в том, что в превосходстве иудейства над христианством им служили не Талмуд и Тора иудаизма, а каббала астрологов, нумерологов и чернокнижников… А каббала есть весьма пленительная наука для невежд воинственных и любопытствующих безумно, тем более что тайные иудеи с помощью каббалы и её составляющих, астрологии, нумерологии и прочих умствований хотели разрешить все загадки и жгучие тайны ума человеческого… Ещё бы, тот же Алексий в споре со мной уверял, что в основе «Зохара» учителя тайных иудеев Моше де Леона сведены древние предания о Древе Жизни, дошедшие до нас от пророка Моисея, говорившего с Господом… А я ему в богословском споре отвечал, откуда я знаю с кем говорил Моисей, может, с духом, может, с сатаной… Алексий уверял, что служители каббалы имели книги, полученные Адамом от Бога. А я возражал, что в книгу вместо Адама вписал свои каракули какой-нибудь жид-меняла или купец, работая под Адама, Моисея, Авраама или Соломона… Алексий уверял меня в том, что «Зохар» вобрал всю мудрость Соломонову, что, познав её, можно изъяснять с помощью Древа Жизни в каждом человеке как Вселенной сны, угадывать будущее, повелевать духами… А я ему в ответ: вот ты мне рассказываешь, как с помощью тайных знаний Моисей восторжествовал над египетскими фараонами и волхвами, как Илия повелевал огнем небесным, молниями и громами, как Даниил смыкал легко челюсти свирепым львам… А ты скажи, раз такой мудрый, что будет в «последних временах» с государем, великими княгинями Софьей, Еленой, Иваном Младым, Дмитрием-внуком, с самим тобой, Алексий?..

— Сказал?.. — мрачно спросил Патрикеев.

— Какой там… — покачал сокрушительно головой Геннадий. — Если бы угадал хоть в нескольких случаях, я бы сам в его веру перешел… Ан, нет… Уходил от ответа, отшучивался… Хотя в одном он меня напугал, говоря о себе, что принесёт себя в жертву ради воцарения Дмитрия-внука… Сказал, что он принесёт себя — вместе с великим грешником Мамоном, между прочим — в жертву, поэтому Дмитрия-внука торжественно коронуют… Это меня напугало и расстроило… Я, действительно, буду всегда против Елены и её сына, всегда до упора буду идти за Софьей с Василием… А потом я подумал так. Если даже коронуют Дмитрия, — ну и что?.. Что наш спор богословский закончен? Что Русь превратится во второй Израиль? Это, возможно, когда Дмитрий-внук станет государем, когда… Ну, ясно, что тогда будет с Софьей с Василием, да и со мной тоже… А пока спор наш с Алексием не завершен… Что мне с того, что Алексий доказывал мне: весь Ветхий Завет исполнен тайных хитрых иносказаний, там уже всё сказано… А я ему: всё, да не всё… Он перед смертью уверял меня, что может сотворить чудо посредством некоторых слов Библии и Зохара… Я ему сказал сотвори хоть одно. Он усмехнулся и сказал мне так: «Йхвх! Я ЕСЬМ Свет, сияющий Свет, Лучистый Свет, усиленный Свет, Бог поглощает мою тьму, превращая её в Свет. В сей день Я ЕСЬМ фокус Эйн Соф, сквозь меня течет кристальная река, живой фонтан Света, который никогда не может быть окрашен человеческой мыслью и чувством… Я ЕСЬМ Свет, я живу в Свете. Я ЕСЬМ Света измерение полнейшее, Я ЕСЬМ Света намерение чистейшее, Я ЕСЬМ Свет, заливающий мир повсюду, куда прихожу, благословляя, укрепляя и передавая Замысле Древа Жизни и Царства Небесного». Больше я Алексия не видел, он, как и обещал, принес себя в жертву Дмитрию-внуку ради его коронования, ради Царства Небесного и Израильского царства на Руси… Это был сильный соперник… недаром его ценил и уважал государь…

Патрикеев, видя, что Геннадий задумался в благоговейном отрешении, не сразу решился прервать размышления Геннадия о жертвенном Алексии-Аврааме и о таком же жертвенном грешнике-богатее Мамоне, но потом всё же пробасил:

— А что тебе стоит, епископ, принести себя в жертву, по примеру Алексия, княжичу Василию-Гавриилу — как, не слабо?

Епископ вспыхнул румянцем и вспылил:

— Смеётся тот, кто смеётся последним! Посмотрим, кто из нас последним посмеётся друг над другом…

Митрополит Зосима, слушавший Геннадия с неподдельным интересом, заметил нравоучительно:

— Господь не оставляет своею милостью праведников и лишает милости неправедников… Не в том смысл, кто из вас посмеётся друг над другом, а в том смысл, что когда-нибудь никто не будет смеяться, оценив земные дела — смеха ради! — из горней выси как суета сует…

— Устами бы твоими мёд пить, святой отец… — обрадовался мудрости митрополита князь-боярин Патрикеев.

— Уж что-что, а меда распивать святой отец Зосима всегда горазд был. — сострил без тени улыбки Геннадий перед холодным расставанием.

Перед последним заседанием собора многие из духовных думали, что изобличенные еретики будут сурово наказаны. Зосима на соборе не дерзнул покровительствовать еретикам, соблюдая наружную пристойность в сочувствии своим тайным друзьям. Собор действуя согласно с княжьей волей властителя Ивана Великого еретиков осудил только на заточение, отказавшись от казней. Такое решение было достаточно человеколюбивым. Всех обвиняемых признали виновными, а священников лишили сана. Первое судилище соборное над тайными иудеями завершилось тем, что всех новгородских еретиков отправили в Новгород и выдали Геннадию.

Тот был преисполнен рвения в наказании. Геннадий велел посадить еретиков на коней, лицом к хвосту, в вывороченной наизнанку одежде, в шлемах шутовских из бересты, какие обычно изображаются на бесах и чертях, с мочальными кистями, с венцом соломенным и с унизительными надписями: «Се есть воинство Сатаны». Несчастных еретиков и вольнодумцев на их позор возили по новгородским улицам. Возбужденный народ плевал им в глаза и терзал их плоть с восклицаниями: «Се враги Христовы». Под конец добровольные палачи с радостью зажгли на головах осужденных бересту. Сожгли шлемы берестяные, еретиков всё же не сожгли, боясь государева гнева. Иван Великий запретил сжигать живьём людей, пусть и еретиков!..

Многие из московских еретиков были замучены втихую в темницах. Многие, зная о судьбе еретиков в Новгороде и Москве, хвалили Геннадия за радение христианское, некоторые даже осуждали государя за излишнее, по их мнению, милосердие государя, за нежелание его употребить огонь для истребления ереси на Руси.

Князь Патрикеев был не из тех, кто осуждал государя, наоборот, он точил зуб на прыткого епископа Геннадия, решившего поживиться и порезвиться на мучениях еретиков. Кому-кому, как не ему, стоявшему во главе боярской думы, большинству московских бояр, поддерживавших старые порядки, законную тверскую династическую ветвь были противны и Геннадий с консерваторами, и римлянка Софья с её скрытыми и явными латинянами.

Патрикеев встретился со своим старым другом князем Ряполовским сразу после известий из Новгорода, как люто поиздевался над осужденными собором новгородскими еретиками.

— Резвится Геннадий Новгородский… Укорот ему требуется… — сказал хмуро-хмуро Патрикеев.

— Найдём укорот, если нам его быстрее не найдут… — ответил также мрачно Ряполовский.

— Хоть Федора Курицына с Иваном Максимовым спасли от судилища и приговора собора…

— Государь спас Курицына не потому, что разделял его взгляды вольнодумца. Суд над ближним дьяком государя мог бы скомпрометировать весь двор государев…

— Это точно… Ниточки потянулись бы к Елене Волошанке от Курицына с Максимовым… Не отвертелась бы Елена, и тень на государя самого упала… И всё лихом бы обернулось…

Ряполовский глубоко задумался и с тревогой в голосе сказал:

— Прошло золотое время, когда князьям и боярам надобно было государю одному преданность высказывать и показывать её на деле. Сейчас в объединении враждующих партий вокруг Софьи с Василием и Елены с Дмитрием победят и уцелеют те, кто первым удар нанесёт, кто преуспеет в интригах…

— Да кто ж сравнится с Софьей в её природном византийском коварстве записной интриганки… Или попробуем порубиться с латинянами?.. — спросил, блеснув очами Патрикеев.

— Поживём — увидим… — как любил шутить в добром нраве великий князь Василий Тёмный… Так мне батюшка с дядюшкой сказывали, которые приняли сторону Василия Тёмного в его борьбе с Шемякой и скрывали у себя будущего государя Ивана Великого… — хохотнул Ряполовский и пояснил подзабывшему другу. — Еещё мальчонкой… ещё до обручения его, семилетнего, с такой же невестой Марией, дочкой Бориса Тверского…

Патрикеев перекрестился.

— Чудны дела, тобой творимые, Господи, что тогда, что сейчас… сейчас более чудные… Жди заговоров и новых государевых заточений с казнями…

— Жду с содроганием души…