Годунов. Последняя кровь

Александр Бубенников, 2019

Смерть Бориса Годунова усилила тяжелейший государственно-политический и социальный кризис в России. Предельно уставший от Смуты русский народ собирает ополчение. Люди продают дворы и отдают все последнее ради спасения Москвы и освобождения Кремля. Военачальниками ополченцев становятся князь Дмитрий Пожарский и его помощник Кузьма Минин. Эти русские богатыри поставили перед собой задачу любой ценой взять Китай-Город и Кремль и освободить русскую столицу от польско-литовских оккупантов…

Глава 7

Об атамане Иване Заруцком Пожарский был хорошо наслышан и знал, как вести себя с ним, человеком с недюжинными способностями, огромной физической силой и ещё более громадными амбициями «мужа» царицы Марины и воспитателя Ивана-царевича, «ворёнка». Когда-то Пожарский неоднократно сталкивался с Заруцким в Москве, находясь при дворе Лжедмитрия Первого, присягнув тому. Красивый лицом, рослый, статный, видный атаман Иван рано примкнул к движению «воскресшего царевича Дмитрия Ивановича» и, прибыв с ним в Москву, всё время старался обратить на себя внимание «царевича», выдвинуться при нём, но непрестанно «задвигался в задние ряды» сторонников первого самозванца. Это отчасти сближало Заруцкого и Пожарского, который, получив в 20 лет первый придворный чин «стряпчего с платьем» в начале царствования Годунова, а потом чин «стольника» перед самой гибелью Годунова, не продвинулся при дворе Лжедмитрия Первого и Шуйского.

Только не слишком амбициозный Пожарский не рвался делать карьеру при дворе и в Боярской думе, а амбициозный Заруцкий, считая себя «задвинутым» и «невостребованным» в Москве Лжедмитрия I, вернулся на Дон в поисках своего атаманского счастья под «казацкой звездой». Сначала Заруцкий примкнул к войску Болотникова, а потом, после слухов о пропаже и новом появлении «царя Дмитрия Ивановича», отправился со своим отрядом казацких головорезов отыскивать в Северской земле пропавшего «царя Дмитрия Ивановича». Со времени, когда Заруцкий в Стародубе и Путивле «нашёл царя» и добровольно поступил к нему на службу, началось быстрое возвышение атамана Ивана. Одно время Заруцкому и Лисовскому в войске Лжедмитрия II были подчинены все казацкие войска.

Потом, после гибели Лжедмитрия II, пользуясь физической близостью с вдовой «царя Дмитрия Ивановича», царицей Мариной, Заруцкий задумал сделать московским царём Ивана-ворёнка, в случае удачи он надолго бы обеспечил себе положение официального правителя государства Московского. С этой целью Заруцкий стал одним из трёх вождей первого ополчения против поляков, а уже после убийства на казацком круге «начального человека» Ляпунова «боярин» Иван Заруцкий рассылал вместе с Трубецким грамоты по городам и селениям, призывая новые народные рати на очищение Москвы от польских оккупантов.

Разумеется, идею будущего правителя государства Заруцкого с «царём Иваном-ворёнком» не поддержали лидеры второго ополчения Пожарский и Минин. Тогда Заруцкий отправил в Ярославль Пожарскому письменную просьбу о военной помощи второго ополчения ему, лицемерно выражая раскаяние, что из тактических соображений присягнул 2 марта 1612 псковскому Лжедмитрию Третьему «ради изгнания поляков из столицы». Но Пожарский не поверил этому «искреннему раскаянию» Заруцкого и даже не ответил «боярину», твёрдо зная, как он будет вести тонкую тактическую игру с ним вплоть до его вынуждаемого бегства с остатками казацкого войска из Москвы в Коломну к «царице» Марине…

Пожарский неприязненно думал о Заруцком, особенно после покаянного послания, где тот каялся в присяге третий раз отпетому самозванцу, теперь псковскому Лжедмитрию Третьему. «А как будто я сам не присягал многажды, — осаживал себя князь Дмитрий, — в том числе и первому самозванцу, и после него и Шуйскому, свергнутому боярским правительством семибоярщины… Но ведь первому самозванцу, а потом королевичу, и “полуцарю” вся Москва и боярская дума присягнула… Вот и стали сдуру присягать и Лжедмитрию Второму, и даже Лжедмитрию Третьему…»

Что мог сказать в своё оправдание Пожарский, как человек твёрдый духом, непримиримый к врагам и изменникам Отечества, отличавшийся чувством собственного достоинства, что мешало ему при всех правителях после Годунова, давшего ему чин «стряпчего» и «стольника», продвинуться дальше, сделать «придворную карьеру»? Да, присягнул он Шуйскому после его заговора против самозванца, только чувство долга и чести не позволило Пожарскому изменить «полуцарю», когда в конце 1609 года рязанский воевода уговаривал его, буквально умолял провозгласить царём юного боярина Скопина-Шуйского, под началом которого много лет был в московском войске старший по возрасту воевода Дмитрий Михайлович. Остался верен присяге «полуцарю» Шуйскому, не поддался уговорам, хотя сердцем чуял, что талантливый, может, даже гениальный полководец Скопин-Шуйский был бы более полезен государству, чем бездарные братья Василий и Дмитрий Шуйские, погубившие Скопина-Шуйского. Тот же Прокопий Ляпунов предлагал Пожарскому отомстить «полуцарю» Шуйскому за смерть его племянника, но снова осторожный, с чувством собственного достоинства, он резко отказал Прокопию, оставаясь верным присяге и чести своего старинного рода князей Стародубских. Не из суетливых, а из совестливых воевод-князей был по жизни Дмитрий Михайлович.

Пожарский вспомнил ещё один случай из его воеводской жизни в Зарайске: жители города пытались склонить его к присяге Лжедмитрию Второму по примеру жителей соседних городов Коломны и Каширы. Твёрдость Пожарского и его слова, мол, он, в отличие от многих, знает пока одного царя Московского по имени Василий Иванович, повлияли на сознание горожан, они остались верны Шуйскому. Узнав об убеждённости и верности присяге зарайского воеводы, тут же Коломна обратилась к царю Шуйскому и отшатнулась от «царика и вора тушинского».

Очень переживал Пожарский, что во время междуцарствия московское правительство семибоярщины не только целовало крест королевичу Владиславу, но и тайно от своих верных присяге воевод впустило в Кремль польский гарнизон. К рязанскому полку Ляпунова примкнул со своим отрядом зарайский воевода Пожарский, заметно усилив первое ополчение, и сразу же предложил при встрече с Прокопием:

— Вот сейчас бы во главе всего ополчения поставить гениального полководца Скопина-Шуйского — вместо вашей не святой троицы с Трубецким и Заруцким.

Ляпунов легонько поддел тогда князя Дмитрия:

— Так бери всё командование в свои руки, Дмитрий Михайлович…

— Я просто хороший воин-воевода, но не гениальный полководец, как князь Михаил Скопин-Шуйский, это во-первых. А во-вторых, против моей кандидатуры главного воеводы первого ополчения выступят и Заруцкий, и Трубецкой…

— Это так, Заруцкий с Трубецким не позволят над собой начальства, хоть и согласились с моим титулом «начального человека ополчения», — грустно согласился Ляпунов. — Ничего не остаётся тебе делать, князь, как быть простым воеводой под моим началом, не подчиняясь Трубецкому и Заруцкому, — согласен?

— Пусть будет так, раз это надо Богу и народу православному, — ответил Пожарский. — Никогда не думал, что буду воевать в Москве против поляков с такими союзниками, как атаманы казаков-разбойников Заруцкий и Трубецкой…

И вот теперь, узнав о подходе к Москве гетмана Ходкевича, Заруцкий в своей слёзной грамоте писал о необходимости помощи его войску из первого ополчения от главного воеводы второго ополчения Пожарского, которого атаман-боярин люто ненавидел. Пожарский догадывался о лютой ненависти к себе Заруцкого, но, кроме этого, хорошо знал о его человеческих слабостях, замешанных на зависти, гордыни, амбициях, желании выдвинуться даже на костях близких, продвижении к своим низменным целям даже по трупам собратьев-казаков.

Но ещё до последнего слёзного письма в Ярославль атамана Пожарский распорядился высылать своих доверенных людей в Москву, ближе к стану атамана, и в Коломну, близ резиденции «царицы» Марины и распространять народные слухи и сказы о собирании несметного по количеству воинов земского войска в Ярославле. О сказочном, немыслимо сильном вооружении многотысячного войска Пожарского и о баснословной казне ополчения в руках старосты Кузьмы Минина. Об огромных выплатах из казны Минина каждому воину, десятнику, сотнику, на которые после освобождения от поляков Москвы можно покупать земли, дома, сёла и улицы городов…

Чего ждал Пожарский, посылая своих гонцов в Москву и Коломну? Что побегут казаки-разбойники Заруцкого из его стана куда глаза глядят, на все четыре стороны… Что разбежится его войско — лучше рано, чем поздно… Что сам атаман Заруцкий с ближним окружением побежит из Москвы в Коломну, забирать «царицу» и «ворёнка», оставив других казаков у разбитого корыта без денег, без продовольствия, без каких-либо радужных перспектив на будущее… И ведь сработал план Пожарского по разложению войска казаков-разбойников, судя по слёзному письму Заруцкого в Ярославль главному воеводе второго ополчения, — атаман готов был увести часть казацкого полчища из московского стана в Коломну и дальше на юго-восток для вербовки новой воинской силы, с которой надо будет считаться…

Только не ожидал Пожарский, что перед бегством из своего подмосковного стана так сильно и опасно хлопнет дверью завистливый и амбициозный атаман, «тушинский боярин», любимец Лжедмитрия Второго…

Понял атаман, что Пожарский ему не ответит, и решил сам напоследок перед своим уходом на юго-восток ударить по своему сопернику на царский престол Пожарскому. По тайному приказу Заруцкого в Ярославль с целью убийства главного воеводы были отправлены два лихих казака с именами Степан и Обреска. В Ярославле им удалось вовлечь в преступный план Заруцкого ещё троих заговорщиков: смолян Ивана Доводчикова и Шонду, а также рязанца Семёна Хвалова, который раньше служил у Пожарского боевым холопом и много знал о своём князе, его привычках и распорядке быта. После быстрого анализа заговорщиков, где и как сподручней организовать покушение на главного воеводу ополчения, те приняли общее решение зарезать Пожарского, когда тот будет осматривать новые пушки войска на центральной площади Ярославля.

Только в тесноте сборища ополчения лихой казак Степан, намереваясь ударить Пожарского в живот несколько раз, промахнулся и ударил ножом в бедро стоявшего рядом ополченца Романа. Конечно, не случайно и глупо промахнулся лихой казак, его руку с ножом успел отвести в сторону сотник Фрол Сидоров, вовремя увидевши бешеные, налитые кровью глаза инфернального посланника Заруцкого. Степана тут же схватили спутники Пожарского, Фрол Сидоров и другие сотники, заломили ему руки, повязали и заковали в железа.

На пытке казак Степан признался в тайном поручении атамана Заруцкого — о необходимости убийства Пожарского — при организации заговора в Ярославле. Казак назвал всех сообщников, которые в тот же день были арестованы. Когда о признании казака Степана и аресте всех сообщников было доложено Пожарскому, тот вызвался провести дополнительный допрос для определения вины всех заговорщиков и возможности их покаяния в содеянном.

Во время допроса Пожарский с удивлением узнал от казаков Степана и Обрески, что многие казаки атамана Заруцкого — и они в их числе вместе с атаманом — присягнули уже новому царю «Дмитрию Ивановичу».

— Псковскому вору с именем Исидор, или Сидорка, присягнули? — спросил с лёгкой усмешкой Пожарский. — Нашли кому присягать… Ваш атаман Иван Заруцкий трижды царю «Дмитрию Ивановичу» присягал, только у всех троих рожи были разные, одна страшней другой.

— Атаман приказал нам присягать царю, мы и присягнули, — озираясь испуганно по сторонам, лязгая зубами, еле выговорил Обреска. — Откуда мы знали, что он не природный царь… Приказа атамана не гоже ослушаться…

— Даже когда этот приказ атамана требует от тебя убийства живого человека? — сурово спросил Пожарский и, не дожидаясь ответа, брезгливо махнул рукой, мол, и так всё ясно со злодеями.

После затянувшейся неловкой паузы присутствовавший на допросе сотник Фрол Сидоров спросил, вроде как обращаясь ко всем заговорщикам:

— Чем же вам наш главный воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский не угодил? Вроде он, как и ваш атаман Заруцкий, выступает за освобождение Москвы от поляков… Не пойму я вас и вашего атамана…

— Да мы и сами ничего не поняли, — сказал за всех Обреска, — не по душе мне был приказ убить главного воеводу земского ополчения, слухи о котором идут по всей земле…

— И ты тоже не понял, старый знакомец Семён Хвалов? — без тени улыбки спросил Пожарский. — Чего я тебе плохого сделал, Семён, что ты решил убить меня за всё хорошее, что ты получил от меня раньше?

— Прости, князь, если можешь, и помилуй, — промолвил в слезах Семён, вставая на колени и силясь поцеловать руку Пожарскому.

— Будя, будя, Семён, — сказал Пожарский, брезгливо отдёргивая свою руку. — Если покаетесь в содеянном преступлении, то всех прощу, никого не накажу…

— Каемся, князь… — в один голос выдохнули заговорщики, исполнители злой воли лихого атамана Заруцкого.

— Раз покаялись, то вы все прощены… — Пожарский поморщился, вспомнив, как часто он говорил эту фразу. — Вам, присягнувшим вору псковскому Сидорке, сейчас сотник Фрол расскажет, как настигла смерть напрасная третьего самозванца, скрывавшегося под личиной «царя Дмитрия Ивановича»… Порадуй или опечаль их всех, Фрол…

И сотник Фрол Сидоров рассказал, как «псковский вор» Лжедмитрий Третий с полуименем Сидорка пытался при очередной замятне шведов и казаков бежать из Пскова в Гдов в ночь на 18 мая 1612 года. За ним была отправлена погоня из отряда псковичей. Через два дня его поймали, вернули в Псков, посадили закованного в цепи в клетку. И выставили на всеобщее обозрение с присказкой — «последний самозванец, царевич Дмитрий». В тюрьме самозванец Лжедмитрий Третий в железах просидел до июля. Когда 1 июля 1612 года Лжедмитрия Третьего повезли в Москву, по дороге на обоз напал отряд поляков под командованием шляхтича Лисовского. Псковичам ничего не оставалось делать, как прикончить «вора Сидорку» и удирать от поляков со всех ног…

— Так что отменяется ваша присяга, воины, — рявкнул сотник Фрол Сидоров, — скоро будете присягать настоящему избранному природному царю Дмитрию Михайловичу Пожарскому…

— Хоть сейчас, — пискнули два казака Степан и Обреска, — с превеликим удовольствием и глубоким уважением…

— Будя, будя, казаки. Не надо так… Рано, рано… — пробурчал, поморщившись, Пожарский. — Пусть будет, как будет, если это угодно Богу… Прощены вы все, больше не безобразничайте. А хочется ножичком или мечом побаловаться, так вступайте в наше ополчение против врагов наших…