Открытый (в)опрос. Общественное мнение в современной истории России. Том 1

Александр Братерский, 2021

Распад СССР, война в Чечне, выборы и референдумы, монетизация льгот, пенсионная реформа, первый всероссийский опрос цыган – далеко не полный список важных для общества тем, которые изучают социологи. Перед вами документальное повествование о самых ярких и драматичных моментах изучения общественного мнения в современной России. Авторы с нового ракурса показали историко-политические процессы, сделав акцент на том, как опросы влияли на принятие управленческих решений, к чему приводит игнорирование мнений людей, как менялось отношение власти к опросам. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Часть I

Пролегомены^[41]

Мы пытались ответить на кардинальные вопросы.

Борис Грушин

Отправной точкой возрождения социологии в СССР можно считать состоявшуюся в 1956 г. конференцию Международного института социологии по проблемам мирного сосуществования, в ходе которой ученые обратили внимание Академии наук СССР на то, что общественные науки не ограничиваются только научным коммунизмом и философией. В августе этого же года группа советских ученых приняла участие в III Всемирном социологическом конгрессе в Амстердаме.

В период оттепели был выбран курс на расширение международных связей, но участие в крупных научных мероприятиях за рубежом предполагало членство в национальных профессиональных организациях. В 1958 г. была учреждена Советская социологическая ассоциация (ССА). В рамках ассоциации и поставили вопрос о необходимости выделения социологии в самостоятельную дисциплину. Андрей Здравомыслов, президент Профессиональной социологической ассоциации (1992–2002), описывал этот период так: «Когда мы начинали эту работу, одним из главных мотивов социологической деятельности было зафиксировать несоответствие реальности и официальной идеологической доктрины».

С другой стороны, указывает Юрий Левада, «попытка возродить социологию в советском обществе 60-х годов была предпринята <…> в рамках ожидания очередного социального чуда, каковое воплощалось в лозунге “научного управления” обществом»^[42]. Благодаря этому «социология, как, пожалуй, ни одна общественная наука в СССР, была на подъеме. Это проявилось в кадровом составе: в социологию пришли яркие и квалифицированные люди, предполагалось, что социология изменит или поможет изменить жизнь. Она возникла в противовес идеологической науке, когда общество захотело чего-то нового, лучшего, „социализма с человеческим лицом“. Социология стала противовесом идеологии, которая воспринималась как тормоз. Главным вопросом для социологов стала возможность проверить, как идеологические догмы соотносятся с реальной жизнью»^[43].

Первые попытки эмпирического изучения общественного мнения путем использования опросного метода в СССР зафиксированы в конце 1950-х годов, когда при «Комсомольской правде» — главной молодежной газете страны — возник Институт общественного мнения (ИОМ). Это было совершенно неожиданно и необычно, и его создатель, Борис Грушин, позже говорил об ИОМ так: «Это был подарок судьбы, некий нечаянно подвернувшийся механизм для исторического прорыва страны в сторону гражданского общества, в политическую демократию — эффективный способ формирования общественности, повышения уровня ее самосознания, налаживания ее связей с другими политическими институтами, в том числе институтами власти»^[44].

Увы, за несколько лет существования ИОМ не только научился проводить научные опросы, но и столкнулся с полным игнорированием их результатов действующей властью. Возникло «драматическое напряжение между наукой и властью, базировавшееся на неприкрытой незаинтересованности органов управления в производстве объективного социального знания и выражавшееся в <…> настороженном отношении к любой мало-мальски серьезной информации, которая добывалась в рамках научной (а не чисто сервилистской, холуйской) социологии <…> Такая социология была одновременно и опасна, и неудобна»^[45]. Опасна и неудобна — потому что «а) свидетельствует о неблагополучии общества и б) требует принятия решений»^[46]. Усилия социологов по возрождению критической и эмпирической науки, добавляет Юрий Левада, «вызвали несоразмерные опасения идеологического порядка, поскольку выходили за рамки доминирующего нормативно-идеологического шаблона <…> Это обрекло на неудачу всю попытку социологического ренессанса»^[47].

К концу 1960-х годов работа ИОМ была свернута, но социологические исследования не исчезли. Наоборот, они стали проводиться чаще, по разным темам и в разных регионах страны. Их польза была признана, но социологам не позволяли выносить на обсуждение действительно радикальные вопросы, искусственно ограничивали масштаб и тематику их работы сугубо конкретными, узкими и максимально деполитизированными сферами — прежде всего так называемой заводской социологией. Польза от этого была весьма ограниченная, а общественный потенциал социологии — далеко не реализован. Никакого «научного управления» в условиях загнивавшего социализма не получилось — как, впрочем, нет его и в развитых странах»^[48]. Прикладные социологические исследования не получили по-настоящему широкого распространения и применения, поскольку «экономические институты общества не заинтересованы в интенсификации и рационализации своей деятельности, а институты регулятивные заинтересованы в самосохранении (отсюда апологетика и эзотеричность, бессмысленное засекречивание социальной информации)»^[49].

Борьба за создание общесоюзного Центра изучения общественного мнения, которую много лет вел Грушин, результатов не принесла. Ученый остро чувствовал свою «полную невостребованность. То есть ты все время, всю дорогу ощущал, что твоя работа никому не нужна. Что она не нужна обществу, что она не нужна власти, хотя она могла бы много полезного и для себя извлечь, но это было не нужно»^[50].

И все-таки это время прошло не зря. Серия интересных исследований, включая нашумевший и весьма длительный Таганрогский проект, не дала угаснуть огню, зажженному Грушиным в годы оттепели. Спустя еще десятилетие на этих подмостках возник ВЦИОМ.

«Все мы вышли из грушинской шинели…»

Отцами-основателями — точнее, «отцом» и «матерью», — ВЦИОМ стали Борис Грушин и Татьяна Заславская. Оба начали заниматься социологической наукой в 1960-х годах, в короткий период оттепели, когда социология, объявленная в сталинский период «буржуазной лженаукой», стала возрождаться. «C середины 1960-х годов в Советском Союзе социология перестала быть “продажной девкой империализма”, ее разрешили, она стала расцветать», — вспоминает бывший руководитель Центрально-Черноземного отделения ВЦИОМ Сергей Хайкин^[51].

Тогда судьба привела Бориса Грушина в «Комсомольскую правду», самую популярную молодежную газету страны, где, казалось, дозволялось чуть больше, чем везде. Это и привлекло Грушина: «В газете мне нравилось, такая живая жизнь была по мне, хотя я очень страдал оттого, что ушел из науки и отходил от нее все дальше и дальше»^[52]. Первая газетная должность Грушина называлась вполне по-советски: «литсотрудник отдела пропаганды», но «пропагандировать» Грушин решил социологию.

Именно он в 1959 г. убедил главного редактора «Комсомольской правды» Юрия Воронова создать при газете предтечу будущего ВЦИОМ — Институт общественного мнения. Время для этого было подходящее: всего несколькими годами раньше в Варшаве начал работу Центр опросов общественного мнения при Польском радио и телевидении, парой лет позже возник аналогичный центр при радио и телевидении в Будапеште. Инициативу поддержали и известный журналист «Комсомолки» Борис Панкин, будущий глава советского МИДа, и заместитель Грушина Валентин Чикин. Последний спустя годы стал редактором прокоммунистической «Советской России», но тогда он активно поддерживал идеи Грушина. Чтобы ИОМ не закрыли сразу же после создания, пошли на хитрость: манифест о его создании опубликовали в «Комсомолке» «под портретом Хрущева, причем выглядело все так, что Хрущев еще и аплодирует созданию Института»^[53].

Борис Грушин

Ученый пришел в социологию по воле случая. Когда-то Борис Грушин подумывал о карьере энтомолога. «…К бабочкам я был равнодушен, но любил жуков»^[54], — написал он в 1999 г. И действительно, его вполне можно представить где-то в лесах Амазонии разглядывающим в лупу какое-нибудь редкое насекомое. Возможно, в лице Грушина мир потерял первоклассного музыканта: у Бориса был абсолютный слух, в юности он прекрасно играл на скрипке и, вероятно, смог бы стать профессиональным скрипачом или даже дирижером. Но Великая Отечественная война спутала все карты: после возвращения в Москву из эвакуации юноше уже было не до музыки, пришлось помогать родителям.

Родители Грушина были самыми обычными москвичами: отец до войны работал хлебопеком, мать — бухгалтером. Несмотря на нездоровье, Грушин-старший ушел на фронт и был тяжело ранен. После войны, получив дополнительное образование, стал работать в аппарате главы советского Минфина Арсения Зверева. Борис был очень близок с отцом и унаследовал от него большую библиотеку: Грушин-старший собирал книги специально для сына.

Борис поступил на философский факультет МГУ. Здесь он познакомился с Александром Зиновьевым, который позже написал «Зияющие высоты», одну из самых беспощадных книг о советской действительности. «Жизнь была бурнейшая, были азарт, кипение страстей, поток новых идей», — вспоминал потом Грушин^[55]. Университет он окончил за год до смерти Сталина — в 1952 г., и восемь лет учебы в МГУ запомнились ему как лучшие в жизни: «Это была блистательная пора побед, поражений, настоящей борьбы (я разделял и разделяю представление Маркса о счастье)»^[56]. «Проблема логического и исторического в „Капитале“ Маркса», — такова была тема университетской дипломной работы Грушина. Объединившись в группу, которую Грушин назвал «лабораторией», трое друзей-философов — Зиновьев, Грушин и Георгий Щедровицкий — внимательно изучали тексты Маркса, ища в них новые смыслы. Однако факультетское начальство, недовольное вольнодумными идеями молодого ученого и его друзей-аспирантов, зарубило его диссертацию.

Послесталинская оттепель привела Грушина в журналистику, в «Комсомольскую правду», в те годы одну из самых смелых газет страны. Здесь он, редактор отдела пропаганды, создал первый в СССР Институт общественного мнения. В газете с многомилионным тиражом стали проводиться первые исследования общественного мнения граждан страны. Их то поощряли, то не давали хода, Грушина то хвалили, то распекали на редакционных летучках. Он проводил свободное время в библиотеках, по крупицам выуживая из редких книг информацию о социологии. Грушин смело выбивал у редакционного начальства деньги на исследования и оплату интервьюеров. Уже тогда он понимал, что хороший продукт не сделаешь на одном лишь «коммунистическом» энтузиазме. «С самого начала моей работы в социологии я отрицал так называемые общественные начала, зная, что науку бесплатно делать абсолютно невозможно», — вспоминал он позже^[57].

В 1962 г. Грушин уехал в Прагу работать в журнале «Проблемы мира и социализма» — главном советском интеллектуальном издании, предназначенном для соцстран. Многие видели в подобном назначении возможность приятно провести время, наслаждаясь прогулками по уютным пражским улочкам. Для Грушина же долговременное (он вернулся в СССР только в 1965 г.) пребывание за границей стало шансом познакомиться с социологической наукой Запада. В Чехословакии было больше возможностей прочитать труды иностранных специалистов, да и чешские социологи имели чуть больше свободы, чем их коллеги в СССР. Та долгая командировка оказалась очень продуктивной: «В Праге я пришел и к своей главной (на всю оставшуюся жизнь!) научной теме — массовому сознанию»^[58]. Деятельность в созданном им Институте общественного мнения Грушин не прерывал; материалы опросов коллеги присылали ему прямо в чехословацкую столицу.

После возвращения в СССР Грушина пригласили на работу в «Правду», однако газета не согласилась с его предложением принять под крыло Институт общественного мнения. В конце мая 1968 г. был основан Институт конкретных социальных исследований Академии наук СССР (ИКСИ), куда и перешел работать Грушин. А через три месяца советские танки вошли в Прагу, чтобы уберечь от распада Варшавский блок. Одновременно рухнули последние надежды на продолжение оттепели. Для ученого эти события стали личным потрясением: он хорошо помнил улицы города, по которым шли танки его страны.

Еще в Чехословакии, в перерывах между серьезными исследованиями, Грушин написал книгу «In pivo veritas» («Истина в пиве») — контент-анализ высказываний, прочитанных на стенах 764 (!) пражских пивных.

«Не ищите мудрость на дне — она в пене наверху», — гласит одна из чешских пословиц, упомянутых Грушиным в книге. Чтобы исследовать «пену дней», жизнь обычного советского человека, он задумал крупномасштабный Таганрогский проект — социологический портрет типичного города в СССР.

Грушинская команда выполнила задачу, но результатами исследования партийное начальство так и не воспользовалось. «Работа проведена грандиозная, результаты получены уникальные. Но никому не нужные. Ни тогда, ни теперь», — сокрушался Грушин^[59].

«Российское сообщество аналитиков общественного мнения вышло из “грушинской шинели“»^[60], — так писал о наследии Грушина Борис Докторов. Сегодня к этим трудам обращаются разные поколения социологов. «Личностью он был неординарной, конечно. Очень умный, энергичный, предприимчивый. Все время шел на шаг или на два шага впереди других, опережал время, придумывал идеи — и тут же их внедрял. В этом отношении ему равных не было. Благодаря этой черте характера он и стал одним из создателей ВЦИОМ»^[61], — вспоминает один из коллег Грушина Владимир Чупров.

Свое первое исследование «Удастся ли человечеству предотвратить мировую войну?» Институт общественного мнения «Комсомольской правды» начал в мае 1960 года, опрос проводился среди населения европейской части СССР, число опрошенных — тысяча человек. Вопрос был весьма актуален: пусть до Карибского кризиса оставалось еще два года, его первые признаки уже ощущались. 1 мая 1960 г. над Свердловской областью был сбит американский самолет-разведчик U-2, пилот которого катапультировался и попал в руки советских властей. Никита Хрущев не ожидал подобного вероломства от американского коллеги Дуайта Эйзенхауэра и был вне себя от ярости.

Несмотря на огромный тираж «Комсомолки», провести всесоюзный опрос в короткие сроки было невозможно, и Грушин решил ограничиться 30-м меридианом, на котором находилось множество населенных пунктов в европейской части страны. Организаторы выбрали десять из них и опросили по 100 человек в каждом. Респондентам задавали по три вопроса на тему предотвращения войны. После того как газета с заголовком «Да! Отвечает 30-й меридиан» ушла в печать, все, кто готовил опрос, до утра просидели в кабинете главного редактора, ожидая звонка по «вертушке». Наконец, уже под утро, раздался звонок: реакция Хрущева была положительной! Почин молодых социологов поддержало и главное советское СМИ — газета «Правда». «Вот с этой публикации 19 мая 1960 г., собственно, и началась моя социологическая биография», — вспоминал Грушин^[62].

Институт работал почти восемь лет и завершил деятельность только в декабре 1967 г. Его авторитет был признан даже ЦК КПСС, поручившим ему провести всесоюзный опрос об отношении народа к словам и музыке гимна СССР. Однако в какой-то момент ИОМ пришлось выбирать между наукой и журналистикой. Грушин попытался скооперироваться с Институтом философии АН СССР, но выдержать правильный баланс не удалось: сильно продвинувшись по научной части, ИОМ совершенно запустил освещение результатов исследований в печати.

Стоит отметить, что большая часть собираемых данных в принципе не могла быть опубликована, поскольку «либо работала на антипропаганду <…>, либо предполагала такие решения проблем, которые, плохо совмещаясь или вовсе не совмещаясь с господствовавшей в обществе идеологией, несли в себе прямую угрозу последней». Институт, таким образом, был обречен уже в тот момент, когда встал на путь науки и отказался от пропагандистской активности: по оценке самого Грушина, «он почти на четверть века опережал российскую историю и в силу этого объективно не имел никаких шансов на длительную жизнь»^[63].

Грушин прекрасно понимал, что ему не хватает и социологических знаний, и понимания методологии и методики проведения опросов общественного мнения. В надежде узнать больше он проводил часы и дни в библиотеках, читая все, что удавалось найти по этой теме. Крупицы информации были рассеяны по книгам отечественных авторов, где вскользь говорилось о «буржуазной социологии», и статьям исследователей из стран соцлагеря. Западной литературы по социологии в СССР в то время не было: даже настольную книгу «Пульс демократии. Как работают опросы общественного мнения»^[64] Джорджа Гэллапа и Сола Форбса Рэя, вышедшую в США в 1940 г., перевели и издали в России лишь в 2017 г.

С самим Гэллапом советский читатель познакомился все же раньше, в 1976 г., когда газета «Правда» напечатала очерк известного журналиста Бориса Стрельникова «Две встречи в Принстоне». Стрельников стал первым отечественным корреспондентом, который встретился со знаменитым социологом и поговорил с ним о его опросах. «Доктору Гэллапу уже давно за семьдесят, но стройности и подтянутости его может позавидовать юноша. У него крупные черты лица, внимательные серые глаза, добрая улыбка. В руководстве институтом ему помогает сын, который сперва хотел стать священником, но потом увлекся социологией и пошел по стопам отца», — писал Стрельников^[65].

В очерке подробно рассказывалось о работе Института Гэллапа: «Составление, формулировка вопросов — дело социологов, работающих в Принстоне. Дело статистиков — выбрать для каждого очередного опроса 300 „выборочных мест“ в стране, причем так, чтобы „плотность“ опроса соответствовала данным последней переписи населения. Если, к примеру, установлено, что на Атлантическом побережье США проживает 30 % всего населения, то в этом районе будет 30 % „выборочных мест“ из 300»^[66]. Как и Грушин, Гэллап пришел в социологию из журналистики: еще в университетские годы он возглавил газету «The Daily Iowan» в родной Айове, а затем — кафедру журналистики в Университете Дрейка в том же штате. Несмотря на то что они жили в разных странах, в разное время и при разном политическом строе, Грушин вполне мог бы согласиться со словами Гэллапа: «…я прежде всего репортер. Я пишу о том, что граждане Америки думают и чувствуют».

Грушин, пусть и при несравнимо меньших возможностях проведения реальных опросов, в конце шестидесятых годов сделал почти немыслимое: легализовал опросы в ригидной, косной советской действительности. Его первая и, возможно, самая сильная книга — «Мнения о мире и мир мнений», вышедшая в 1967 г., теоретически обосновала на языке советского официозного марксизма необходимость и возможность изучения общественного мнения в СССР. Она, по оценке видного социолога Владимира Ядова, «совершила переворот не только среди журналистов, но и среди социологов, философов <…> В ней ведь фактически читалось совершенно отчетливо, что в нашей стране нет общественного мнения, потому что общественное мнение — это тот случай, когда люди обсуждают социальные проблемы, а когда они не обсуждают — это сумма индивидуальных мнений»^[67]. Спустя четыре десятилетия ВЦИОМ переиздал эту книгу^[68], и она вновь разошлась немалым для научного издания тиражом.

Узнать о том, что «думают и чувствуют» советские граждане, Грушину удалось — пусть в масштабах не страны, а лишь одного города, но и это по меркам того времени было немало. Речь идет о Таганрогском проекте — серии массовых опросов городского населения обычного российского города. Таганрогом Грушин занялся еще в Институте философии, а закончил работу уже в Институте конкретных социальных исследований (ИКСИ) Академии наук.

Институт конкретных социальных исследований Академии наук СССР

Основанный в 1968 г. Институт конкретных социальных исследований Академии наук СССР (ИКСИ) — альма-матер советской социологической науки. Создан на базе отдела конкретных социологических исследований Института философии АН СССР. Первым директором ИКСИ стал доктор экономических наук Александр Румянцев, в прошлом главный редактор газеты «Правда». «Системный либерал» того времени, Румянцев смог привлечь в ИКСИ видных ученых, многие из которых стали светилами социологической науки. Во время его руководства в институте работали Борис Грушин, Владимир Ядов, Юрий Левада, Игорь Кон — один из будущих основателей советской сексологии.

Как вспоминал Грушин, идея Таганрогского проекта — изучение экономики домохозяйств, общественных настроений, занятости, досуга и даже состояния преступности в отдельно взятом городе, — принадлежала ЦК КПСС. Добро на проект дали будущий идеолог перестройки, а тогда — влиятельный завотделом ЦК Александр Яковлев, консультант ЦК Левон Оников и будущий директор Института философии АН СССР Георгий Смирнов^[69]. Первый Таганрогский проект продлился с 1966 по 1974 г. и стал самым крупным в СССР того времени: он включил в себя 76 разных исследований, 72 из которых были реализованы полностью (и речь идет только о первой волне проекта!).

Таганрог, родина Чехова, город в Ростовской области на берегу Азовского моря с 254 тысячами человек населения, заинтересовал партийных идеологов тем, что почти не отличался от сотен подобных советских городов. Его выбрали не случайно — предварительно было проведено специальное сравнительное исследование ста городов равного размера, по результатам которого город был признан наиболее «типичным промышленным центром России». О Таганроге в 1960-е много писали в газетах в связи с открытием на местном металлургическом заводе цеха-гиганта непрерывной сварки труб и ударной работой местных комбайностроителей, наладивших выпуск «самоходных шасси с навесными молотилками». Но за бравурными отчетами скрывалась совсем другая жизнь. Милицейское начальство фиксировало всплеск преступности, а жители жаловались на отсутствие учреждений досуга и сетовали на жизнь, почти как А. П. Чехов в письме к сестре после посещения Таганрога в 1887 г.: «Мне живется так себе. Было бы скучно, если бы все окружающее не было так смешно».

«При этом с самого начала в ЦК выразили желание выяснить лишь уровень жизни населения, его благосостояние, но Оников настаивал на комплексном исследовании (помню, он попрекал нас в то время, что каждый занимается „своим“ — Ядов трудом, Грушин сознанием — и никак это между собой не связывается). Пропагандистов волновала хозяйственная преступность, и самый первый проект в рамках „Таганрога“ был разработан как раз институтом по изучению преступности, который возглавлял В. Н. Кудрявцев.

Вторым стал проект ЦЭМИ и ИМРД по исследованию образа жизни (поскольку без этого нельзя было понять природу „несунов“ — расхитителей соцсобственности). Этот проект возглавляли Наталия Михайловна Римашевская и Леонид Абрамович Гордон (каждый в своем институте). Они составили очень удачный тандем, сделали хорошую программу и должны были произвести посезонные измерения одних и тех же показателей за год, чтобы получить некие модели образа жизни разных слоев населения.

Потом выяснилось, что отделу пропаганды не хватает „идеологии“ — связей всех этих явлений с партийной работой, решениями партийных органов и т. д. Была приглашена третья команда — социологическая — из Академии общественных наук, возглавляемая И. Г. Петровым. Однако вскоре выяснилось, что эти люди не очень умелы в исследованиях, что они ограничивают свои задачи анализом сугубо партийной работы. И тогда-то позвали нас», — вспоминал Грушин^[70].

На улицы Таганрога отправилась команда лучших ученых института и их коллег из других городов: Виктор Нейгольдберг, Тамара Дридзе, Александр Жаворонков, Владимир Ядов, Яков Капелюш, Георгий Токаровский, Вадим Сазонов, Вера Войнова, Наталия Римашевская, Леонид Гордон. За каждым закрепили свою область исследования. В Таганрогском проекте участвовали 50 специалистов, не считая многочисленных местных помощников.

По мнению Грушина, ему удалось убедить партийных кураторов не заниматься пропагандой, а использовать всю доступную информацию о контактах публики и власти. «Мы прибегли тогда к образу „волчка“ с четырьмя уровнями информационных отношений между населением и властью: 1) страна в целом, центральная власть и каналы центра; 2) область и каналы области; 3) город и каналы города; 4) подразделения города и каналы этого уровня», — писал он позже^[71]. Впервые исследование охватывало все уровни жизни советского города того времени. Изучались контакты населения с депутатами местных советов, партийными и хозяйственными органами, комсомолом, профсоюзами, судами и милицией.

Местных депутатов заставили ежедневно записывать информацию о контактах с населением в особый дневник, созданный Капелюшем и Нейгольдбергом. Таганрогские народные избранники старательно заполняли дневники, но результаты анкетирования 538 из них оказались неутешительными: большинство депутатов признались, что ни разу не выступали на сессиях местных советов, не обращались в советские и партийные органы, а также никогда не встречались с избирателями вне официальных дней приема. Александр Кинсбурский вспоминает, как перебирал анкеты, заполненные наблюдателями, находившимися рядом с депутатами во время приема населения: «Анкеты были однотипными, в основном речь шла о жилье, но это не была профанация. Ощущалось, что за всей этой информацией есть какой-то большой смысл, который не был мне до конца понятен»^[72].

C культурным досугом в Таганроге на первый взгляд дела обстояли вполне пристойно. В 1969 г., по данным исследования, в местном драмтеатре побывало на 19 % больше жителей, чем в 1966-м. Но многие другие показатели оставляли желать лучшего. Из вопросов и ответов жителей города социологи делали неутешительные выводы: «…некоторые случаи неудовлетворенности, иногда перерастающей в антисоциальное поведение, пьянство, бессмысленное хулиганство, в известной мере иногда являются подспудным следствием несовпадения уровня культуры и характера труда», — констатировали по итогам проекта его участники Гордон и Римашевская в книге «Пятидневная рабочая неделя и свободное время трудящихся»^[73].

Из подобных наблюдений следовали столь же нерадостные выводы, касающиеся не только Таганрога, но и всей страны. «И в результате заказчику наглядно показывали: депутаты не работают, СМИ нефункциональны, вся ваша работа — система кампаний. И так по каждому поводу», — писал Грушин^[74].

Наверху результаты трудов социологов не оценили. Грушин вспоминал, что в институте появились гонцы от секретаря ЦК КПСС по идеологии Петра Демичева и долго пытались убедить ученых в том, что советский народ «ничего не понимает»: «Это были сплошные нервы, нас все время тащили „на ковер“, потому что информация была неприятной, требовавшей каких-то действий и решений. А они там (в отделе пропаганды) сидели совершенно для другого. Они хотели не менять, а продлевать то, что имеют. Любые перемены для них были сопряжены с риском»^[75].

Перемен тогда не дождался никто: Таганрог, как, впрочем, и вся страна, продолжал жить обычной жизнью, медленно вползая в брежневский застой. Книга Грушина «Социологическая лаборатория», написанная по итогам исследования в 1972 г., была исключена из планов издательства «Наука» по решению нового директора ИКСИ Михаила Руткевича. Дело в том, что за время работы над проектом поменялась политическая картина: «Было заметно, как это движение повернуло вспять, на место прогрессивно мыслящих социологов начали приходить люди с другими ценностями, и это было печально. Перспективы смены этого курса не просматривалось. Все 1970-е годы социология лежала под каменной плитой»^[76].

Директор ИКСИ Руткевич все-таки добился увольнения Грушина из института под предлогом длительности Таганрогского проекта и «неторопливости» в подготовке публикации итогов исследования, которые, по его словам, устаревали. Методологические результаты данного проекта, сыгравшего роль учебного пособия для советских социологов, были большей частью опубликованы под несколько необычным названием «47 пятниц»^[77], так как семинар Бориса Грушина собирался по пятницам. Спустя десятки лет «47 пятниц» оставались настольной книгой социологов, изучавших общественное мнение.

Однако труд первых советских социологов не пропал даром: «Таганрогский проект заложил основы индустриальной технологии сбора социологической информации, которая, по сути, оказалась востребованной лишь через двадцать лет», — писал в своей книге «Отцы-основатели: история изучения общественного мнения» Борис Докторов^[78]. Для отечественных социологов Таганрогский проект стал одной из самых обсуждаемых тем. О нем спорили в курилках и столовых научных институтов, его обсуждали в близком кругу. Все понимали, что это был лишь разрешенный и, возможно, единственный в своем роде эксперимент, но надеялись на продолжение.

Значимость проекта оценили и на Западе, где внимательно следили за первыми шагами советской социологии. «Исследования, сделанные Грушиным в Таганроге, — писала американский профессор Эллен Карнаган, — показали, что, несмотря на авторитарный характер советского строя, его общество демонстрировало „существенную поддержку некоторых протодемократических ценностей“»^[79].

Таганрогский проект стал уникальным, аналог ему и сегодня трудно найти — жизнь в городе по сопоставимому инструментарию изучалась в течение полувека: с 1967 по 2016 г. После первого этапа замеры велись группой под руководством Натальи Римашевской: в 1978–1979 гг. (расцвет брежневского застоя), 1988–1989 гг. (зенит горбачевской перестройки), 1993–1994 гг. (шок ельцинских реформ). Далее волны проводились в 1998–2000, 2014–2016 гг. (шестой, заключительный, этап проекта)^[80]. Исследование позволило проанализировать процесс адаптации к новым реалиям, изменения в сознании людей под влиянием значимых социальных изменений, провести анализ образа жизни нескольких поколений позднесоветской и постсоветской России.

Сам же Грушин больше всего сокрушался по поводу полного отсутствия обратной связи от советского руководства и неиспользования собранной им уникальной информации при принятии решений: «29 докладных записок в секретариат ЦК КПСС — и ни „спасибо“, ни привета, ни ответа, ничего. На этом все кончалось»^[81].

Татьянин день в советской социологии

Первый директор ВЦИОМ Татьяна Заславская позже назвала Таганрогский проект «потрясающим для того времени». В момент запуска проекта она была далеко и от Таганрога, и от Москвы — она работала в Новосибирске, в знаменитом Академгородке, в Институте экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения Академии наук.

Татьяна Заславская

Историк отечественной социологии Борис Докторов назвал жизнь Татьяны Заславской «основой для романа». Она согласилась с этим определением, уточнив: «социально-психологической драмы». В жизни Заславской было немало событий, которые вполне можно назвать драматическими. Переезд из Москвы в Сибирь, ореол диссидента после несанкционированной утечки и публикации за рубежом доклада «О совершенствовании социалистических производственных отношений и задачах экономической социологии» в 1983 г., неожиданное предложение возглавить ВЦИОМ во времена перестройки, приход в парламентскую политику и споры с первыми лицами государства.

Заниматься наукой Заславская стремилась с детства, во многом благодаря дедушке по материнской линии. Профессор-физик, Георгий Георгиевич де Метц, сын бельгийского подданного и представительницы дворянского рода, был редактором и издателем журнала «Физическое обозрение». Пока дедушка работал или готовился к лекциям, Таня листала книги о великих физиках. Даже в юном возрасте она выглядела серьезной, и гости дома в шутку называли ее профессором. По примеру дедушки Заславская вначале выбрала физику, поступив на физфак МГУ, но потом перешла на экономический факультет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

41

Пролего`мены (др. — греч. προλεγόμενα — предисловие, введение) — рассуждения, формулирующие исходное понятие и дающие предварительные сведения о предмете обучения.

42

50/50: Опыт словаря нового мышления / Под общ. ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. М.: Прогресс, 1989. С. 221.

43

Кинсбурский А. В. Интервью для книги «Открытый (в)опрос» А. Братерскому. Москва, 2020.

44

Открывая Грушина. М.: Издательство МГУ им. Ломоносова, 2010. С. 223.

45

Там же. С. 239.

46

Там же. С. 18.

47

50/50: Опыт словаря нового мышления / Под общ. ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. М.: Прогресс, 1989. С. 222.

48

Левада Ю. А. От мнений к пониманию. М.: МШПИ, 2000. С. 559.

49

50/50: Опыт словаря нового мышления/Под общ. ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. М.: Прогресс, 1989. С. 222.

50

Открывая Грушина. М.: Издательство МГУ им. Ломоносова, 2010. С. 23.

51

Хайкин С. Р. Интервью для книги «Открытый (в)опрос» А. Братерскому. Москва, 2020.

52

Цит. по: Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г. С. Батыгин; Ред. — сост. С. Ф. Ярмолюк. СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999.

53

Открывая Грушина. М.: Издательство МГУ им. Ломоносова, 2010. С. 15.

54

Цит. по: Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г. С. Батыгин; Ред. — сост. С. Ф. Ярмолюк. СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999.

55

Там же.

56

Там же.

57

Там же.

58

Там же.

59

Там же.

60

Докторов Б. З. Все мы вышли из «грушинской шинели». К 85-летию со дня рождения Б. А. Грушина. М.: ВЦИОМ, 2014. С. 112.

61

Там же.

62

Цит. по: Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г. С. Батыгин; Ред. — сост. С. Ф. Ярмолюк. СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999.

63

Открывая Грушина. М.: Издательство МГУ им. Ломоносова, 2010. С. 237–240.

64

Гэллап Дж., Рэй С. Ф. Пульс демократии. Как работают опросы общественного мнения. М.: ВЦИОМ, 2017.

65

Стрельников Б. Г. Тысяча миль в поисках души. М.: Правда, 1979. С. 94.

66

Там же.

67

Открывая Грушина. М.: Издательство МГУ им. Ломоносова, 2010. С. 41.

68

Грушин Б. А. Мнения о мире и мир мнений. М.: Праксис, 2011.

69

Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г. С. Батыгин; Ред. — сост. С. Ф. Ярмолюк. СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999.

70

Цит. по: Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г. С. Батыгин; Ред. — сост. С. Ф. Ярмолюк. СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999.

71

Там же.

72

Кинсбурский А. В. Интервью для книги «Открытый (в)опрос» А. Братерскому. Москва, 2020.

73

Гордон Л. А., Римашевская Н. М. Пятидневная рабочая неделя и свободное время трудящихся. М.: ИМРД, 1968.

74

Цит. по: Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г. С. Батыгин; Ред. — сост. С. Ф. Ярмолюк. СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999.

75

Там же.

76

Кинсбурский А. В. Интервью для книги «Открытый (в)опрос» А. Братерскому. Москва, 2020.

77

47 пятниц. Функционирование общественного мнения в условиях города и деятельность государственных и общественных институтов (программы и документы исследования). M.: CCA, 1969, вып. 1.

78

Докторов Б. З. Отцы-основатели: история изучения общественного мнения. М.: ЦСП, 2006.

79

Carnaghan E. Out of Order: Russian Political Values in an Imperfect World. University Park: Pennsylvania State University Press, 2007.

80

Таганрогские исследования: полвека спустя / Под научн. ред. чл-корр. РАН, проф. Н. М. Римашевской и проф. В. В. Локосова. Москва: Экономическое образование, 2017. С. 14–17.

81

Открывая Грушина. М.: Издательство МГУ им. Ломоносова, 2010. С. 23.