Отражение

Александр Борисович Ульянов

Лето это время отпусков и каникул. Что принесет поездка в неизвестность? Какие сюрпризы готовит им судьба? Как изменятся герои и смогут ли они найти дорогу домой? Что заставит школьницу взять в руки оружие?

Глава 3

— Бли-ин, вода нагрелась, вообще кипяток, — Ринка откинула от себя бутылку.

— Вряд ли в деревне минералку продают, а вот колодец или колонка быть должны, смотри по сторонам.

Первым колонку увидел я. Вылив из бутылки горячую минералку, я нажал на рычаг насоса. Тугая струя ударила в деревянную подставку для ведер. Неужели здесь еще кто-то ходит с ведрами за водой? Ринка подставила под струю горлышко бутылки, набрав за секунду половину, она осторожно отхлебнула и уже увереннее сделала несколько глотков.

— Будешь? — протянула она мне бутылку.

— Я думал, ты всё сейчас выпьешь, — усмехнувшись, я приложился к горлышку.

Вода была ледяной, аж зубы сводило, даже не чувствовался характерный хлорный привкус.

— Как водица, сынок?

Меня окликнул старик. Он был высок, немного сутулый, — хотя это из-за того, что за спиной у него висел довольно объемный рюкзак. Седые волосы были коротко острижены, лицо окаймляла густая, такая же седая, борода, явно ухоженная, а не отпущенная из-за отсутствия бритвы. Одет старик был довольно бедно и явно не по погоде. Брюки из непонятной ткани были аккуратно заправлены в изрядно поношенные, но тщательно начищенные кирзовые сапоги. Сапоги, конечно, были запыленные, но всегда можно отличить начищенную, но только что испачканную обувь, от той, которая вообще не знает щетки. Поверх рубашки, откровенно военного кроя, но почему-то темно-коричневого цвета, был старомодный пиджак с кожаными накладками на плечах и локтях. При всём этом старик явно не страдал от жары.

— Отличная водица, отец, — ответил я в тон ему, — тоже освежиться решили?

— В такую жару пить нельзя, все равно всё потом выйдет, — старик нагнулся к колонке и ополоснул лицо. — Дело у меня к тебе, сынок; не откажешь в помощи пожилому человеку?

— Если смогу, то помогу, возраст мы уважаем, — я переглянулся с Ринкой, она с интересом изучала старика.

— Живу я тут недалече, три километра по асфальту, потом еще три в сторону, деревенька там моя, а магазина нет, вот и приходится в Заречье мотаться.

— Понятно, а мы чем можем помочь? — уже понимая, к чему клонит старик, спросил я.

— Да возраст, у меня уже не тот, вот спину прихватило, видимо погода к вечеру изменится, не дойду я, а у тебя машинка, смотрю, хорошая. Вот я и подумал, тебе же шесть километров не крюк, а я тебя отблагодарю как смогу, не деньгами конечно, но угощу тебя таким, чего ты ни в одном магазине не купишь. Самогон я гоню, по старинному рецепту, который еще от моего деда достался. Ну так как, сынок?

— Ну что, Ринка, поможем дедушке? — подмигнул я дочери.

— Конечно, поможем! — ей явно понравилась идея небольшого приключения.

Я помог старику снять рюкзак и закинул его в кунг. Открыл дверцу, приглашая сесть. Старик как-то нелепо, но достаточно ловко погрузился и стал оглядываться в машине. Я сел за руль, Ринка, недовольная тем, что ее лишили переднего кресла, разместилась сзади.

— Меня все дедом Прохором зовут, или просто Дед, — представился старик.

— Я — Семен, — назвался я, — а это дочка моя, Ринка.

— Красавица у тебя доча, повезло тебе, — дед оглянулся и подмигнул девочке.

— Спасибо, — смутилась Ринка.

— А что за имя такое у тебя, дочка? Сколько живу — первый раз слышу, не русское, что ли?

— Производное от Екатерины, — привычно объяснила она, — Ринка — Катеринка. Папа хотел назвать Катей, а мама — Ирой. Вот нашли компромисс.

— Вон оно как! Воистину, век живи — век учись! Вот сколько лет живу, а такого не слыхал, — старик усмехнулся. — Машина у тебя хорошая, — перевел разговор на другую тему Дед, — американская, наверно?

— Нет, японская, — ответил я, — а вы давно тут живете?

— Да почитай с рождения, девяносто четыре года мне. Родился тут, учился тут, на фронт ушел отсюда. Здесь раньше много деревень было, да немец все пожег; Заречье уже после войны строили, а из старых — только моя и осталась. До войны большое село было, Лесное звалось, коней разводили, а теперь шесть домов только и стоит. Летом-то еще приезжают люди, а зимой мы вдвоем с бабкой Антониной остаемся.

— Как же вы живете-то, дедушка Прохор? А зимой в магазин как? — разволновалась Ринка. — А если случится что? Скорую даже не вызвать.

— Ну почему — не вызвать? — Дед с ухмылкой достал старенький мобильник и показал ей. — Что ж, если мы в глуши живем, то и цивилизации не видим? У Антонины дети, внуки в городе, приезжают регулярно. Раз в неделю трактор автолавку привозит. Так что нормально живем, в чем-то лучше даже, чем в городе, — всё своё, свежее. Воздух, опять же, природа. Видели вы в своём городе дедов моего возраста? — Дед явно не первый раз заводил этот разговор о преимуществах деревни.

— Семен, вон заправка старенькая и поворот налево, нам туда, — сморщенный палец уперся в лобовое стекло, указывая направление.

Пикап с удовольствием стал отрабатывать подвеской все ямы и кочки, давая понять, что ровный асфальт ему опостылел и он готов покорить любое болото, доказав, что хозяину в утробе этого монстра не страшна никакая стихия. Дороги как таковой не было, была засохшая колея, набитая тракторами.

— Да, Дед, с дорогой не очень, — недовольно бросил я, непрерывно крутя баранкой и стараясь ловить поменьше ям.

— Ну извини, сынок, если бы не спина, я бы тебя не беспокоил.

— Как спина-то, кстати? — проявил я сочувствие.

— Да болит, проклятая; осколок у меня там, с войны еще, достать нельзя, как-то он застрял неудачно. Раньше вынимать не умели, а сейчас умеют, но боятся: говорят, в моем возрасте уже опасно. Да я с ним нормально живу, он мне погоду предсказывает: за день болеть начинает, сперва тихонько, а потом все сильнее и сильнее, а вот сегодня неожиданно прихватил. Чую, — ливень ночью будет.

На небе, и правда, стали появляться облака. Дорога вошла в лес, ветви смыкались над головой, образуя своеобразный коридор. Деревья подступали вплотную к колее, если бы встретился кто-то навстречу, разъехаться было бы невозможно.

— Ну вот, почти на месте: вон за той берёзкой поворот и мой дом. — Дед явно оживился. — Ребятки, а вы далеко ли путь держите?

— Да мы попутешествовать решили, куда глаза глядят, — признался я. — Хочется найти какое-нибудь озерцо глухое, разбить палатку, — в общем, пожить дикарями.

— Лихо вы придумали, — причмокнув губами, Дед просветлел. — А знаете, что, оставайтесь у меня на ночь, куда вы в дождь-то поедете? Места глуше не найти. Тут и озеро есть, дикое, ни туристов, никого не встретишь. Рыбы много. Рыбачить-то любишь?

Я кинул взгляд на Ринку через зеркало, она явно оживилась.

— Я не знаю, неудобно как-то, — засомневался я.

— А что тут неудобного? Дом у меня просторный, места хватит; пройдётесь, осмотритесь, я вам озеро покажу. К тому же вы голодные, наверняка же с утра в пути. Ну если решитесь пожить, то, конечно, не бесплатно, но и плата человеческая, — денег мне не нужно, поможешь мне по хозяйству. Тут починить, там подлатать. Ну как?

— Пап, а давай, и правда, осмотримся, интересно же! Я в таких местах никогда не была. Правда, давай, а?

— Хорошо, — сдался я, — осмотримся. — Но про себя подумал, что завтра же не позднее вечера отправимся дальше. Старик хоть и был мне симпатичен, но провести отпуск, стуча молотком и перекапывая грядки, мне не улыбалось. Еще не стерлись из памяти школьные каникулы в деревне у бабушки.

— Вот и ладушки, — повеселел Дед, — а то, знаете, как старику одному тоскливо. А вон и мой дом, первый справа. Швартуйся к калитке.

Остановившись, где указал Дед, мы вышли из автомобиля. В моем представлении, деревня, пусть и маленькая, должна выглядеть по-другому. Дома стояли вразнобой; выход на дорогу был только у двух домов, у дома напротив дверь вела вообще в противоположную сторону, прямо в лес, на дорогу выходило окно, из которого высунулась косматая рыжая голова. Пристально осмотрев гостей и узнав деда Прохора, голова крикнула:

— Дед, вот это ты сходил за хлебушком! Где такой «уазик» отхватил?

— Брысь, Игорюшка, не пугай добрых людей, черт рыжий, — Дед пригрозил голове кулаком и улыбнулся в бороду.

Голова тут же исчезла, но продолжала наблюдать из-за занавески. Я достал рюкзак и повернулся к деду Прохору:

— Куда его?

— Ой, сынок, будет тебе, ты уж меня совсем-то за немощного не держи. — Цепкие руки отобрали рюкзак и легко взвалили на плечо. — Ну идемте, покажу, как я живу.

Старик широким жестом распахнул калитку, приглашая нас пройти. Дом он не запирал, и мы беспрепятственно вошли в сени. Везде витал какой-то дух прошлого; в доме был идеальный порядок, как будто человек готовился к приему гостей. Лишь небольшие детали указывали на то, что человек прибирался не специально, а просто педантично поддерживает однажды утвержденный порядок.

Прохор провел нас в комнату; посредине, под гигантским абажуром, стоял массивный круглый стол, застеленный скатертью, стол окружали пять стульев, в углу висела небольшая икона, сервант хранил за своими замутненными стеклами остатки старых сервизов. У противоположной стены находился диван-книжка, почему-то я был уверен, что он не только не потерял пружины, но даже раскладывается. Над диваном висела картинная рама, но вместо картины в раме за стеклом были расположены старые черно-белые фотографии, некоторые пожелтевшие от времени. Имелся даже книжный шкаф заполненный плотными рядами разноцветных томов; рядом стояло, с виду очень уютное, кресло и маленький столик, на столике лежала книга, бережно обернутая газетой, там же — и очки в толстой оправе со шнурком на дужках. Имелась и кровать, широкая, с коваными спинками, всем своим видом призывавшая прилечь и отдохнуть после трудного дня. Вторая комната была раза в два меньше. Здесь тоже стояла кровать, такая же кованая, но односпальная. По крайней мере, по сравнению с тем гигантом, она казалась односпальной. У окна стоял письменный стол, а у противоположной стены — комод, с групповым фото в рамке на нем. На фото были запечатлены красивая женщина, сидящая на стуле, рядом стоял высокий мужчина в строгом костюме, у ног женщины сидели два мальчика. В мужчине угадывался наш знакомый. Я вопросительно посмотрел на Прохора.

— Это моя семья. Супруга, Екатерина Пантелеевна. Сыновья. Близнецы. Клим и Тим. Они погибли. — Мужчина говорил отрывками, явно переживая заново своё горе.

Мы молчали, создалась довольно неловкая ситуация. Прохор смотрел неотрывно на фотографию, вот только видел он отнюдь не то, что было изображено. Мысли его улетели глубоко в прошлое, заставляя на миг пережить заново свою утрату.

В дверь постучали.

— Прохор, ты дома? — Старческий голос прервал размышления старика и тот, с заметным усилием справившись с нахлынувшими воспоминаниями, откликнулся:

— Да где же мне еще быть; заходи, Антонина!

— А я смотрю: машина стоит незнакомая, решила проверить, кто это к тебе приехал? — в дверях появилась полная женщина, про себя я её тут же окрестил бабкой.

— Вот, ребятки, познакомьтесь, Антонина Васильевна, — Дед бережно, под локоток ввел женщину в комнату, — а это Семен и доча его, Катенька.

— Очень приятно, очень приятно, — нацепив улыбку из серии «доброжелательная старушка» прокудахтала бабка, с подозрением осматривая мою наголо бритую голову и Ринкину короткую юбку.

— Ребята, — повернулся к нам Прохор, — а знаете, что, — я сейчас Игорька крикну, он вам всю окрестность и покажет, погуляете полчасика, а я тем временем на стол соберу.

Игорю было около двадцати лет, рыжая шевелюра была такая же растрепанная, привести ее в порядок можно только одним способом — полным удалением. Одет он был только в легкие шорты, камуфляжной окраски, висевшие на нём мешком. Парень оказался чрезмерно разговорчивым, провел нас через деревушку, рассказал, кто и где живет.

У каждого дома был разбит огород, где-то ухоженный, где-то — запущенный, видно, хозяева бывают редко. Сам он живет один, увлекается компьютерными технологиями и музыкой, пишет стихи, даже организовал школьную рок-группу, родители приезжают только на выходные. С возрастом я погорячился: оказалось, он только что закончил школу. На вопрос о поступлении в институт он ответил просто, — после армии, чем сразу вызвал у меня известную долю уважения и возвысился на пару ступеней в рейтинге Ринкиных ухажеров. Ринка охотно учувствовала в разговоре, она явно понравилась Игорю, что, впрочем, казалось взаимным.

Мы вошли в лес по едва заметной тропинке, кроны деревьев сомкнулись над головами и стало даже немного прохладно; этим не преминули воспользоваться комары, жадно набросившись на свежую плоть. Пришлось сорвать по ветке и продолжить путь, интенсивно отмахиваясь от надоедливых кровососов. Через несколько минут впереди забрезжил просвет и Игорь жестом фокусника раздвинул кусты, пропуская нас вперед. Перед нашими взорами открылась сказка: небольшое озеро зеркальной гладью отражало небо, подступивший к самой воде лес надежно защищал озеро от ветра. Весь берег по периметру озера был в камышах и только там, где мы вышли, был маленький песчаный пляжик, его бы хватило, максимум, на небольшую компанию. Я даже отметил, что тень от солнца падает на пляж только до полудня, а закат должен быть как раз напротив. По воде то тут, то там расходились круги, рыба играла, и ее было много, не обманул дед Прохор, про себя отметил я.

— Ну как вам? — Игорь первым подал голос.

— Словами не передать! — восхищенно ответил я.

— Про это место никто не знает, — с гордостью сообщил паренек, — ну, кроме наших, конечно, а больше никто. Здесь берега топкие, это единственное место, где можно в воду войти.

— Эх, жалко купальники не взяли, — огорчено вздохнула Ринка.

Действительно, об этом как-то не подумали, а знали же, что идем на озеро. Вода всем видом манила в свои объятия. Всё-таки, было в этом месте что-то магическое, первобытное: легкий шум леса, редкие всплески воды от выпрыгивающих рыб. А воздух! Воздух пьянил, после городского смога, такое обилие кислорода кружило голову.

— А вы знаете, мы тут по-простому! — Игорь фыркнул и рассмеялся.

Он скинул с ног шлёпанцы и, улюлюкая и поднимая тучу брызг, влетел в воду. Вынырнув, отфыркиваясь и тряся головой, чтобы откинуть мокрые волосы со лба, весело закричал:

— Ну, давайте же, смелее, что же вы! — он отвернулся и широкими неумелыми гребками стал выбираться поближе к центру озера.

— Может, сходим до машины? — неуверенно предложил я и тут же понял, что будет потерян тот самый миг первого раза: мы уже вернемся, зная, что увидим и зачем пришли.

— Па, ты, что, никогда в одежде не купался? — Ринка уже пробовала воду босой ногой.

Через минуту мы уже были в воде, я отплыл подальше и перевернулся на спину. Как же хорошо, вот так просто лежать на воде и наслаждаться небом.

Кстати, а старик оказался прав: от горизонта надвигалась грозовая туча. Может, и правда, переночевать у Прохора? Старик мне нравился, чувствовалась в нем мудрость прожитых лет, но не было той снисходительности, с которой многие пожилые люди общаются с более поздними поколениями. Общаться с ним было легко, вот только Дедом называть, язык не поворачивается; надо будет узнать его отчество.

Решено: на ночь точно останемся, а там, может, и на недельку задержимся, если Ринка возражать не будет, а она и не будет: понравился ей этот рыжий парнишка. А он-то каков! Прямо при отце кадрит девчонку, без тени смущения, но надо отдать ему должное, получается у него это здорово, без той напускной бравады, а как-то легко, непринужденно. Я в его возрасте был закомплексованным подростком, а он уже почти мужчина! Да почему почти? Нет никакого почти, мужчина и есть: живет один, самостоятельно, — значит, родители ему доверяют; опять же, в армию искренне хочет пойти, — значит, уже привык к самостоятельности, не боится быть отлученным от маминой юбки, — это похвально.

На лоб капнуло. Я открыл глаза и, как оказалось, вовремя. К моей лодыжке, очень осторожно, тянулась рука. Увидев, что коварный план раскрыт, Ринка развернулась в надежде удрать, но куда там! Мгновенно сгруппировавшись, я перевернулся, неглубоко нырнул и, поймав отбивающуюся ногу, потянул вниз, дав возможность набрать воздух, я утянул девочку под воду, сам вынырнул и устремился к берегу.

— Как ты меня заметил? у меня же почти получилось! — меня догнал обиженный голос.

Есть у нас такая игра: Ринка пытается меня застать врасплох, но ей еще ни разу не удалось. В этот раз, уже почти: если бы не капля, то я бы ее проворонил.

Кстати о капле, я посмотрел на небо: туча подошла уже совсем близко, над нами были серые облака, солнце еще глядело в последнее окно, но это ненадолго. Ветер заметно усиливался и даже на этом, прекрасно защищенном от ветра озере появились первые волны.

— Почти не считается, — крикнул я, — догоняй, уже дождь собирается!

Игорь, уже стоял на берегу; я выбрался из воды, поднял футболку, обтер ею лицо и ладони. Надев футболку прямо на мокрое тело, я принялся собирать с земли остальную мелочевку: перед купанием пришлось всё выгрузить из карманов.

— Ну что, пойдем, Катюшка догонит, — взглянув на Игоря, сказал я закуривая и крикнул дочери, — Ринка, догоняй, мы пойдем потихоньку!

— Вы только далеко не уходите! — крикнула она в ответ, уже подплывая к берегу.

Дождь застал нас, когда мы втроем выходили из леса. Всё затихло, как бывает перед грозой, а потом кто-то просто открыл кран. Тугие струи стегали нас по спинам, ускоряя наш бег к дому деда Прохора. Смеясь и пытаясь как-то отжать одежду, мы ввалились в сени. Бабки Антонины уже не было, Прохор вышел к нам навстречу.

— Я же говорил, что дождь будет, — улыбался он, наблюдая за нашими бесполезными попытками, — и спину сразу отпустило.

Я посмотрел в окно: ливень шел плотной стеной, поднялся ветер, из-за стены воды даже не было видно дома напротив.

— Ладно, всем пока, побегу к себе! — Игоря явно веселила ситуация. — Вот это ливень, никогда такого не видел, заходите если что! — Он рассмеялся своей незатейливой шутке, и, втянув голову в плечи и пригибаясь, выбежал под дождь. Я последовал его примеру, нужно было достать из машины сухие вещи. Да и кое-какие припасы не помешали бы.

Через четверть часа, переодевшись в сухое и приведя себя в порядок, мы сидели за столом. Трапеза была незатейливой, но как нельзя лучше подходящей ко времени и месту. На столе появился чугунок, в котором оказалась ароматно пахнувшая тушеная картошка с мясом, рядом стояла небольшая деревянная плошка с квашеной капустой, тут же соленые грибочки. Венец стола Прохор прятал, с хитрым взглядом, за спиной.

— Алле-оп! — воскликнул он и водрузил на стол литровую бутыль, запечатанную воском. — Это для нас, Семен, как обещал, такого ты больше нигде не попробуешь.

Самогон, и правда, выглядел необычно. Насколько я помню, он должен быть мутный, именуемый, вроде, первачом, или уже прозрачный, второго или третьего перегона. Здесь же я наблюдал прозрачную жидкость без примесей, но янтарного цвета, с легким зеленоватым отливом.

— А для Катюши у меня тоже кое-что припасено, — он подмигнул девочке и, с видом заговорщика, достал из буфета графин, — земляничное вино, тоже собственного производства.

— Ей еще только четырнадцать, — напомнил я.

— Па-апа, — обиженно протянула дочка, — ну попробовать-то можно?

— Вот правильно говоришь, внучка. Семен, поверь старому человеку, пара бокалов хорошего домашнего вина, сделанного с любовью, еще никому не повредила. Так что я на правах старшего и хозяина дома разрешаю! — Прохор распушил бороду и сделал страшное лицо. Ринка прыснула со смеху, и я махнул рукой.

Напиток, в самом деле, был хорош. Язык не поворачивался назвать его вульгарным словом «самогон». Чувствовались травы, мед, и что-то еще, очень знакомое, но неуловимое, никак не удавалось сосредоточиться на отдельном фрагменте, букет постоянно менялся. Ринка, осторожно попробовав из своего бокала и заметив мой взгляд, довольно закатила глаза, давая понять, что вино такого же превосходного качества. Не удержавшись, позже я попробовал из её бокала: вино оказалось очень легким, не крепче пива, вкус был удивительно богатым и насыщенным, а послевкусие держалось очень долго, не торопя себя обновлять. Прохор был очень доволен произведенным эффектом, он действительно оказался мастером в этом деле. Бывал я в дорогих ресторанах, пробовал я элитные напитки, в том числе и бешеных лет выдержки, но они все меркли по сравнению с тем, что делал этот старик в богом забытой деревне.

Беседа текла легко и непринужденно. Прохор назвал своё отчество — Никитич; всё-таки, он не был тем стариком, к которому относишься с легкой иронией: мол, что с него взять — возраст. Я воспринимал его мужчиной намного старше и опытнее себя и испытывал значительную долю уважения. Он рассказал, что на фронт попал с первых дней войны, служил в разведке, был награжден многими медалями, а когда из-за чьей-то ошибки его взвод наткнулся на засаду, он единственный остался в живых, но был раненым схвачен. Из плена удалось сбежать; тяжело раненный он смог мало того, что вернуться в часть, а еще и захватить языка. Если бы не этот язык, говорил он, упекли бы его в штрафбат, как пить дать, но всё обошлось. После войны перебрался с семьей в город, работал на заводе.

Однажды они, с супругой и детьми, поехали в цирк, автобус попал в аварию; из сорока пассажиров выжил опять только он. Сыновья погибли у него на руках, над женой несколько дней трудились врачи, но и ее спасти не удалось.

Слушая рассказ о нелегкой судьбе, я и не заметил, как мы ополовинили бутылку. Потом Прохор Никитич переключился на нас, был удивлен, что я работаю обычным дальнобойщиком, признался, что сначала относился ко мне с опаской. Мы с Ринкой от души посмеялись над моей бандитской внешностью. Посочувствовал, что мне тоже довелось побывать в горячих точках. Мне не понятно, говорил он, мы сражались за свой дом, мы знали, на что идем и что защищаем, а ради чего эти войны? Он сокрушенно качал головой и чмокал губами.

Заметив, что Катеринка начала скучать, он перевел разговор на нее, интересовался нынешней молодежью, вспоминал свою юность, но без той нравоучительной нотки, мол, вот в наше время такого не было, а искренне сравнивал, о чем-то жалел, что-то ему не нравилось. Ринка звонко смеялась над шутками. Щеки ее порозовели, второй бокал стоял недопитый и был отодвинут, давая понять, что она прекрасно себя контролирует. Этого нельзя было сказать обо мне. Дедовский напиток имел еще одно свойство, он удивительным образом скрывал свой градус: я был полностью уверен, что употребляю нечто не крепче наливки, а оказалось, как признался сам Прохор Никитич, что в этой огненной воде почти шестьдесят градусов.

— Пап, ты что-то носом клюешь, — потрясла меня через стол Ринка. — Па-ап! — пришлось ей повысить голос, и я вздрогнул.

— Какой коварный напиток у вас, Прохор Никитич! — постарался улыбнуться я, глядя на Прохора. — Пойду курну на крылечке. — Я, пошатнувшись, вышел из-за стола.

Стихия бушевала пуще прежнего: к ливню добавилась гроза, раскаты которой приближались. Я, как в детстве, начал считать секунды — от молнии до раската, — получалось, что эпицентр в каких-то четырех километрах.

Крыльцо было открытое, но достаточно просторное и с пологой крышей, прямые струи не залетали, но водяная пыль все равно доставала. Я присел на относительно сухую лавку и закурил. Хмель постепенно отступал. Удивительный напиток, надо будет попросить продать пару литров, ребят угостить. Дверь открылась и на крыльцо вышла Рина. Присев рядом, она поёжилась и положила мою руку к себе на плечи, я прижал дочку.

— Пап, ты чего так, э-э, устал? — не сразу подобрала она нужное слово.

— Да нормально, напиток непривычный оказался, не почувствовал крепости, и вот результат. Ик! — неожиданно икнул я. Вот же напасть, этого ещё не хватало!

— О-о-о, — голосом матери протянула Ринка. — Как ты за руль-то завтра?

— Ты же хотела, ик, остаться, — не понял я, — или уже, это, передумала? — Язык отказывался слушаться, при этом сознание оставалось вполне ясным. Я украдкой закрыл глаза и ткнул себя пальцем в нос.

— М-м. Попал, — понимающе усмехнулась дочка. — А насчет остаться, не то, чтобы передумала, просто погода смотри какая, дедушка, конечно, клёвый, но не сидеть же целый день в доме, — скучно.

— Это не погода, это ливень, он как, ик, — да ёлки! — пришел, так и уйдет. Да, и кстати, — только сейчас осенило меня, — я не уверен, что мы отсюда сможем, ик, — блин, да что ж такое! — уехать.

— Это как так? — чуть отстранившись, Ринка заглянула мне в глаза.

— А ты обратила внимание на эту, как её, дорогу: мало того, что, ик, колея в полметра, так еще и глина сплошная. Эта поливка её сейчас в такую кашу превратит, что и танк увязнет!

— Но ты же говорил, что Навара классный говномес! — ввернула она понравившееся слово.

— Во-первых, не все слова, ик, — ё маё! — которые произношу я, стоит повторять, а во-вторых, я и сейчас это говорю, вот только колеса у нас не для замесов.

— Ну и не только для шоссе, как ты их называл э-э… — она на секунду задумалась вспоминая, — вседорожные, — во, вспомнила! — да и ты не чайник.

— Ну, попробовать-то всегда можно, но за трактором бежать тебе, имей в виду. — Я выбросил окурок в предусмотрительно оставленную банку. — Пойдем, твой «клёвый дедушка», наверно, уже постели, ик, приготовил, а завтра утром разберемся, точнее, уже сегодня.

Я, икнув, поцеловал дочку в макушку и поднялся. На столе уже был полный порядок, за исключением двух полных рюмок и тарелки с солеными грибами. Прохор Никитич поднялся при нашем появлении.

— Ну, по последней, на сон грядущий, — поднял он рюмку, — я вам уже постелил, Семен, ты ляжешь тут, — он указал на разобранную кровать, — а Катюшке я в той комнате постелил.

— А сами Вы где будете? — я чокнулся рюмкой и опрокинул содержимое в рот.

— Так я же вам не весь дом показал, — хлопнув себя по лбу, воскликнул Прохор, — Антонина же пришла и всё сбила, у меня еще две комнаты, хотя одна не совсем комната, скорее кухня, а еще одна — наверху, вот в ней я и обитаю, мне там удобнее.

Старик выпил свою порцию, закусил грибочком, собрал посуду и на удивление твердым шагом направился к выходу.

— Да, ребятки, у нас в деревне по-простому всё, чтобы, если что, на улицу не бегать по ночам, под кроватями горшки стоят. Не волнуйтесь, — всё чистое, — Дед подмигнул с лукавой улыбкой. — Ну, вроде, всё, спокойной ночи!

Он вышел. Мы смущенно переглянулись, и я заглянул под кровать: горшок был, большой металлический, с крышкой.

— Эвон оно как, — усмехнулся я и заметил, что икота отпустила.

На новом месте всегда плохо спится, особенно если за стеной грохочет стихия. Гроза была уже где-то над нами. Сверкало, громыхало не переставая. Я сел на кровати и, отодвинув занавеску, выглянул в окно. Интересного мало: кромешная тьма, разрезаемая молниями, ветер гудел и гнул лес, ливень хлестал без устали, впечатление было такое, что это навсегда. Снова забравшись под одеяло, я представил сиротливо стоявшую, под дождем, машину; почему-то вспомнился образ промокшего брошенного пса, свернувшегося калачиком, в попытках сохранить последнюю частицу тепла. Мы тогда с женой подобрали пса, долго он к нам привыкал, не рычал, видимо из благодарности, но и не признавал. Только через полгода, он проявил первую эмоцию, видимо, довелось ему натерпеться от людей. Сейчас он уже старенький; если верить ветеринару, то тогда ему было 3 года, сейчас, стало быть, двенадцать. Хорошо ему с Ленкой у тещи, — при всем прочем, надо отдать должное, животных тёща любит. Да и Ленка ездит с удовольствием; во-первых, мать видит редко, а во-вторых, она там выросла, как в той песне, все оно моё родное, в поле каждый колосок… как там дальше, — не помню… Мысли путались, звуки канонады перестали доноситься. Я спал…