Плащаница. Мистические поэмы

Александр Беляев

Сборник мистических поэм Александра Беляева «Плащаница» содержит в себе произведения, написанные в разные годы, и хронологически отражает духовные искания автора на разных этапах его жизни.

Шрастры

Дорожка жидкого металла

Над бездной полуночных вод

Слегка смягчала жуть провала

В безумно вопиющий рот.

Был воздух густ, и мыслезвуки,

Роясь в звенящей светотьме,

Сплетали нити, иглы, руки

В клубки колышущихся змей.

Их уловимое значенье

Мгновенно гасло на черте

Астральной музыки кочевья,

Дробясь на множество частей.

И было муторно и гулко,

Когда макеты чьих-то тел

По пустырям и переулкам

Сновали мимо спящих стен.

Казалось, кто-то звал кого-то

И сам же отклика не ждал,

Когда затянутый в ворота

Необозримого сползал.

Казалось, кто-то был услышан,

И долгожданен был ответ,

Но разговор угас, не вышел

И канул в сумеречный свет.

Минуты чередою нудной

Сплетались в липкие часы.

Ни солнца, ни дорожки лунной,

Ни ртутных шариков росы.

Я шел, рассматривая странный

Опалесцирующий мир,

Подобный ширме многорядной

В руках невидимых сефир,

Как будто был застигнут стоя

На рубеже грядущей тьмы

Невыразимой пустотою

На фоне внешней кутерьмы.

Как будто он утратил душу,

Громоздкий сохранив фасад,

Какой-то договор нарушив,

Став миром каменных оград.

И я не мог остановиться,

Хоть волен выбрать был маршрут.

Текли невидящие лица,

Был бледен воск холодных рук.

Дома сменялись пустырями,

Тропинки — мрамором дорог…

Тревожный шорох за дверями,

Гранитной арки разворот…

Туда неведомою силой

Влекло как в маленький Мальстрем,

Как будто помощи просило

Дитя под градом черных стрел.

Но взор увяз в теснине душной,

И бесконечно длинный свод

Стал неожиданной ловушкой,

Безмерно вытянув проход.

Не жар, не холод — загустенье

Пространства сжатого в тоннель,

Отняв свободу ощущенья,

Сознанье втягивало в щель.

Я брел — и странная двумерность

С бесперспективностью пути,

Где бесконечна лишь линейность,

Где нету неба и светил,

Гнала вперед сквозь тьму тоннеля.

И сатанинским торжеством

Нить запредельная звенела,

Сжимаясь в страха липкий ком.

Но вдруг, в какое-то мгновенье

Явили слабость силы тьмы,

Души коснулся пух сомненья

В несокрушимость их тюрьмы.

Ткань виталического тела,

Утратив форму и объем,

Вначале робко, неумело,

Затем безудержным ключом

Пронзило свод твердыни ада,

Чтоб вновь соткаться на свету

Вблизи заброшенного сада

На шатком, узеньком мосту.

Ничто вблизи не предвещало

Каких-то новых козней тьмы,

И все же чуточку смущало

Преобладание сурьмы

В оттенках неподвижной флоры

Средь расползания теней,

Где монотонные повторы

Тревожно гасли в пелене.

В три шага одолев дощечку,

Поднявшись на покатый склон,

Венчавший узенькую речку,

Я вдруг услышал тихий стон,

Звучащий из сурьмяной массы

Стогообразного куста

И были скорбны и неясны

Два слога жалобы: «устал…»

Я видел: что-то изменялось

В моем обличье. Ткань одежд,

Дымясь и тая, испарялась,

Как влага слез на стрелах вежд.

Я был охвачен наготою

И алым пламенем стыда…

Так лишь за смертною чертою,

Пред ликом Божьего суда

Возможно, вспыхивают души

Пред немотой небесных врат.

Когда оставлен и разрушен

Непрочный храм земных услад

И смыта ретушь лицемерья,

И вся мирская шелуха,

И обнажен для лицезренья

Весь неприкрытый срам греха.

Я вглядывался в темный остов,

Сухой, безлистый, мрачный куст.

Он был как вечность над погостом,

Как символ воплотивший грусть.

Он состоял из черных терний.

Объединенных вкруг колец,

И веял мукою безмерной

В клочки разорванных сердец.

Он звал в шипов своих объятья,

Чтоб на лоскутья разорвать

Ткань виталического платья,

Астрала целостность разъять,

Затем сживить для новой муки —

И так по кругу, сотни раз…

Но чьи-то ласковые руки

Прервали тягостный рассказ,

Вернув оставленному телу

Его покинутый витал…

Пространство тоненько звенело,

Вновь расщепленье… темный зал…

Меня влекло, как будто в сети

В почти невидимый провал.

Уже не шел, но плыл, и светел

Был контур рук, лица овал.

Вокруг — один лишь мрак звенящий,

И ощущенье липких стен.

То зал, то узкий длинный ящик,

То ожиданье жутких сцен

Нечеловеческого действа.

И все — лишь ощупью, чутьем

Каким-то новым, словно место

Глаз занял цокольный разъем

Питанья чуткого радара,

Что знает — кто сокрыт и где.

Готовя силы для удара…

Но вскоре сумрак поредел,

Как осветляется стремнина

Реки. Когда осядет муть

И видишь лишь наполовину,

Покуда нечему блеснуть.

Я видел зеркало. Узорен

Был палисандровый багет.

Но зримым образам не вторил

Его скупой сребристый свет,

Сочащийся со дна инферно,

Не отражая ничего,

Лишь плоскость зыбью эфемерной

Трех расходящихся кругов

Манила в это зазеркалье —

И я противится не мог,

Нырнув в пульсации мельканье.

Как нож в дымящийся пирог,

Но угодил лишь в шлюз отвесный,

Бездонный лаз в глубины тьмы.

Аморфной тенью бессловесной

В едва намеченный размыв.

Я падал, как в ночи снежинка,

Не увлекаемый ничем,

Где нескончаемость кружила.

Не смея грезить о свече.

Не просто в бездну погруженье —

Я падал в темноту себя,

Теряя формы обрамленье,

Туманом ужаса клубясь,

Затем в какое-то мгновенье

Исчезли время и объем.

Все спрессовалось в ощущенье.

Что я — стоячий водоем,

Нет, просто плоскости поверхность —

И в ней распластан мира миф…

Лишь обезличенная серость

И бездыханности разрыв.

Быть может, здесь дремала вечность.

Быть может — краткий зыбкий миг…

Вновь сердце замерцало свечкой

И тяжесть адовых вериг

С меня упала, словно небыль.

Увидев выступы в стене

Я быстро стал взбираться к небу,

Что голубело в вышине.

А вслед как будто дуновенье,

Летели вещие слова:

— Сюда сойдут жрецы безверья.

Покинь посмертья острова.

1993