Былинки. Истории из жизни священника

Александр Балыбердин

135 историй из жизни священника, о том: Бывают ли чудеса?Где живет Бог? Какая вера настоящая? Зачем мы крестим детей и освящаем квартиры? Надо ли любить себя? Как понять, любит ли муж? Кого не надо выбирать в начальники? Зачем нужны старцы? Что смиряет сильнее всего? Надо ли бояться гаджетов? Когда знания не на пользу? Есть ли лекарство от страха? Как сохранить любовь? Можно ли сделать мир лучше? И о многом другом.

Часть 1. Давайте, познакомимся!

1. Как-нибудь попроще

— Как Вас представить? — спрашивает девушка, модератор круглого стола, листая сценарий.

— Как-нибудь попроще. Можно просто отец Александр.

— Ну, что Вы? Разве так можно? Видите, как много людей собралось? — девушка кивает в сторону переполненного зала. — И каждого надо заинтересовать!

Я понимаю, что институт впервые пригласил священника для общения со студентами, и теперь важно не ударить в грязь лицом. Тем более, что в первом ряду сидит проректор, который до сих пор сомневается, надо ли было пускать меня в «огород»?

— Маша про Вас мне все написала! — девушка листает блокнот. — Только не могу найти. Где же это? Ах, да. Вот! Нашла!

Она ловко загибает лист и медленно, почти по слогам, читает:

— Протоиерей, член Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви, ключарь Успенского кафедрального собора, писатель, кандидат исторических наук, лауреат Всероссийской премии «Просвещение через книгу», председатель Епархиальной комиссии по канонизации…

Последнее слово дается особенно тяжело, и я ее останавливаю.

— И Вы думаете, что после всего этого кто-то захочет со мной поговорить?

— Почему?

— Потому что это похоже на некролог. Что же интересного может рассказать покойник?

Девушка улыбается.

— И как тогда Вас представить?

— Скажите: священник, историк, писатель. Там разберемся.

2. На своем языке

— Скажите, Вы — либерал или патриот?

Женщина средних лет с интересом смотрит мне в глаза.

— Христианин.

— Ну, это понятно. А Вы за демократию или за монархию?

— Я за Евангелие и за Церковь.

— В каком смысле? — удивляется женщина.

— В том смысле, что не надо тянуть Церковь на свою сторону, в разные лагеря. А надо дать ей мыслить, говорить на своем языке — языке Евангелия.

— Это как?

— Например, перестать делить христиан на патриотов и либералов. Потому что таких слов и людей в Евангелии нет.

— А какие есть?

— Например, есть мытари и фарисеи.

— Да, слышала, — соглашается женщина. — Только причем тут они?

Собеседница устало машет рукой.

— Вот то-то и оно. Христос говорит об одном, а мы о другом. Так и живем.

3. Огурцы в рассоле

— Зачем крестите малыша?

Молодая мама, двадцати с небольшим лет, растерянно смотрит на меня, затем на сыночка и неуверенно отвечает.

— Чтобы не болел.

— А еще?

— Чтобы учился хорошо.

Женщина смущенно улыбается, а я стою и молчу, в ожидании третьей попытки.

— Ну, чтобы у него, вообще, все сложилось.

— Простите, но этого нам никто не обещал. — Максимально спокойно отвечаю я, стараясь не вызвать всеобщего возмущения, но безуспешно. Несколько десятков глаз впиваются в меня: «Как же так, и зачем мы тогда сюда пришли?».

— Тут вот какое дело…

Я делаю небольшую паузу.

— Чтобы ребенок был здоров, занимайтесь физкультурой, закаливанием. Чтобы был умным, отдайте в хорошую школу, наймите репетиторов. Разве не так?

Родственники переглядываются. В самом деле, зачем крестить, если всего этого можно достигнуть без Церкви? Не потому ли, однажды осознав это, люди перестают ходить в храм?

— Если, уж, ходить в Церковь, то за тем, чего в миру нет, а в Церкви есть, — продолжаю я. — Догадались что это?

— Любовь что ли? — неуверенно, спрашивает крестная.

— Да, именно любовь к Богу и ближнему, — соглашаюсь я. — Потому что Церковь для того и существует, чтобы Вы могли этой любви научиться.

«Как это?» — читаю в глазах папы вопрос и, не дожидаясь, когда он прозвучит, спрашиваю:

— Огурцы, на скорую руку, солили?

Собравшиеся смотрят на меня с удивлением, не понимая, причем тут огурцы, и как это связано с крещением. Объясняю.

— Берем пакет. Наливаем в него воду. Складываем пару ложек соли. Хорошенько взбалтываем. Помещаем в рассол огурцы. Завязываем пакет, и уже вечером у нас будут малосольные огурчики. Верно?

Старшее поколение понимающе кивает.

— А если сделать тоже самое, но только огурцы положить не в пакет с рассолом, а рядом с ним? Они станут солеными? Конечно, нет!

Родственники улыбаются, а я продолжаю.

— Вот примерно также поступают родители, которые крестят детей, а сами в Церковь не ходят. Как те самые огурцы, что лежат отдельно от рассола. Чтобы крещение, в самом деле, вас изменило, надо поместить себя в рассол — прийти в Церковь. Только тогда вы осолитесь.

На этот раз уже все улыбаются и кивают головами. Слава Богу! Значит, объяснил.

4. Надо ли любить себя?

— Нет, Вы мне прямо скажите, надо себя любить или не надо?

— Хорошо. Скажу. Только сначала скажите, что в Вас «своего»?

— В каком смысле?

— В прямом. Того, что Вы считаете тем самым «своим», которое надо любить или не любить?

Мой собеседник, моложавый ровесник и обладатель роскошной рыжей бороды, аккуратно подстриженной по последней моде, неловко переступает с ноги на ногу. Видно, что такого поворота он не ожидал, и тогда я предлагаю:

— Может, начнем сначала?

— Давайте.

— Тогда, пожалуй, начнем с того, что Вы не сами себя родили. Не так ли?

Мужчина кивает.

— Значит, Ваша жизнь — не только Ваша, и жить лишь для себя неправильно. Надо почитать родителей, которые эту жизнь дали, заботились о Вас, кормили и поили, одевали и учили всему хорошему. В том числе правильно держать ложку и вилку, не совать пальцы в розетку. Было такое?

Собеседник улыбается, и это хорошо. Значит, готов слушать дальше.

— Затем Вы пошли в школу, где учителя учили Вас читать и писать, считать и дружить, не дергать девочек за косы и не драться с мальчиками, не списывать и не ябедничать, отвечать за свои поступки. А такое было?

— Было, — соглашается мужчина.

— При этом авторы книг, которые Вы читали, также стали Вашими учителями.

— Это как?

— Например, в ясный зимний день так и хочется воскликнуть: «Мороз и солнце, день чудесный!». Но ведь это наше. Потому что это придумали не мы, а… — делаю паузу.

— Пушкин.

— Верно! И это не случайно, потому что «с кем поведешься»… — снова делаю паузу.

–… «от того и наберешься», — заканчивает бородач.

— И снова это придумали не мы, а русский народ. И так можно продолжать без конца. Потому что всему, что в нас есть кто-то нас научил.

Мужчина какое-то время молчит, затем улыбается и спрашивает:

— Получается, что «свои» в нас только анализы?

— Да, и то, как посмотреть, — соглашаюсь я, и мы оба смеемся.

И все же, глядя на собеседника, я вижу, что это открытие ему не по душе, он явно разочарован, и потому спешу его успокоить.

— Не переживайте! На самом деле, в каждом из нас все же есть «свое» и оно поистине уникально, единично, неповторимо и поэтому необычайно ценно. Как бесконечно важен и ценен каждый мир, даже если он невелик.

— Что же это такое? Если всему меня кто-нибудь научил, и все детали «пазла», из которого я состою, не мои! — спрашивает мужчина.

— Однако то, как Вы его сложили — Ваше. За это и будем держать ответ. За то, что в итоге у нас получилось — храм или минное поле?

— Конечно, лучше храм! — восклицает собеседник. — Но как его сложить?

— А Вы приглядитесь к хорошему. Внимательно и глубоко, до самого основания, и тогда во всем достойном, красивом, честном и чистом Вы непременно увидите Христа, услышите Его слова, почувствуете Его присутствие. Поэтому, отвечая на Ваш вопрос, скажу так — надо любить не «свое», а Христово, в том числе в себе и в других. Тогда Вы не потеряете ничего хорошего и, поверьте, еще многое приобретете.

5. Зачем освящать квартиру?

— Вы просили освятить квартиру, а зачем?

Хозяева переглядываются и пожимают плечами.

— Хотите, объясню? Но сначала скажите, зачем вам нужна квартира? Что вы в ней делаете?

— Как что? — удивляется муж. — Живем! Отдыхаем после работы, едим и спим, смотрим телевизор и принимаем гостей.

— Раньше с нами жили дети, теперь у них свои семьи, — добавляет жена, — но они все равно нас навещают, приводят внуков.

— В общем, все как у всех. Ничего необычного, — резюмирует муж. — А что Вы имели в виду, когда спрашивали?

— Все это верно, — говорю я. — Только ради одного этого отвечать квартиру не надо.

— А что надо?

— Надо купить большой кухонный стол и холодильник, телевизор, диван и кровать.

— Так все это уже есть.

— Я заметил.

— Зачем же тогда ее освящать?

— А вот зачем.

Я специально беру паузу, чтобы привлечь внимание хозяев.

— Скажите, что будет, если вы приедете к соседям и станете давать советы: «Эта мебель давно устарела. Шторы тоже надо поменять, телевизор поставить в другой угол, а кухню выкинуть на свалку и купить новую».

— Да, они сами меня выкинут на свалку, — улыбается муж.

— Верно! Потому что «в чужой монастырь со своим уставом не ходят»

— Или, как говорят в Армении, «на чужую свадьбу со своим барабаном не ездят», — добавляет хозяин квартиры.

Мы оба улыбаемся.

— Верно! Вот и наведите порядок в своем «монастыре». Причем сделайте так, чтобы в нем было не только «дорого, богато», но также духовно красиво.

— Это как?

— Чтобы в вашем доме никто ни с кем не ссорился, не обманывал, не сквернословил, не завидовал, но все бы любили и помогали друг другу.

— И что тогда?

— Тогда ваш дом превратиться в подобие церкви, станет тем местом, где Царство Небесное приблизилось и засияло для вас, ваших родных и близких.

Супруги какое-то время молчат, смотрят друг на друга, и затем муж говорит:

— Да, уж! Задали задачку! Где же на все это сил найти?

— Верно! — итожу я разговор. — Тут без помощи Божией никак не обойтись. Вот об этом и молимся, именно для этого квартиру и освящаем.

6. Пять за нищету духа

— Ах, как хотелось бы, чтобы наша гимназия стала по-настоящему православной! А то, бывает, сравню наших и других выпускников и не вижу разницы, — сокрушается знакомая учительница.

— Не отчаивайтесь, — спешу я утешить, — ведь «самого главного глазами не увидишь». К тому же то, о чем Вы мечтаете, боюсь, не достижимо.

— Почему?

— Потому что для этого надо принимать в гимназию не по навыкам чтения и письма, а по Заповедям блаженства, то есть не будущих медалистов и отличников, а смиренных и милостивых, алчущих правды и миротворцев.

— Кто же такое позволит? — улыбается учительница, решив, что я шучу, но я не шучу и вполне серьезно продолжаю.

— Тут дело даже в другом.

— В чем?

— В том, как Вы все это собираетесь измерить и затем ставить оценки?

— Ну, да, в самом деле, — соглашается она. — Так и представляю: «Садись, Петров! Ставлю тебе за нищету духа — пять, а за чистоту сердца — четыре».

Мы смеемся.

— Поэтому еще раз прошу не унывайте. Если Вы об этом думаете, уже хорошо. Тем более если что-то для этого делаете. Бог в помощь!

Лицо женщины светлеет.

— Получается, что табличка на входе в нашу православную гимназию не важна?

— Напротив, очень важна! Только она показывает не то, что уже есть, а то, что должно быть. Направление. Курс. Ориентир. Его и будем держаться.

7. Шутка

Анапа. Пляж. Между рядами лежаков к морю, не спеша, спускаются две загорелые дамы, явно не обремененные заботами о хлебе насущном. Из динамиков звучит веселая музыка, заряжая отдыхающих хорошим настроением.

— Мое любимое! Бах, «Шутка», — замечает одна из дам, желая удивить подругу знанием нестареющей классики.

Подруга понимающе кивает головой, но тут с одного из лежаков раздается:

— Вообще-то это Вольфганг Амадей Моцарт, соната для клавира №11, третья часть, «Alla turca» или «Турецкий марш», — робко, в полголоса замечает мужчина уже, должно быть, пожалевший о том, что не смог удержать язык за зубами. Однако вызов брошен, и на него придется отвечать.

Любительница классики на мгновение приходит в ступор, а вторая дама ошалело бросает взгляды, то на свою подругу, то на правдолюбца, прикидывая, чем может закончиться их дуэль. Однако дальше следует столь неожиданный и изысканный кульбит, что его в пору встретить громкими и продолжительными аплодисментами.

— Ясное дело, Моцарт! — отвечает дама и, повернувшись к подруге, ставит точку. — Я же говорю, шутка!

Дамы, как ни в чем не бывало, продолжают дефиле. Я смотрю им вслед и думаю: «Так развернуть ситуацию, и при этом самой развернуться, переобуться на лету — это надо суметь! Такому в школе не научат».

8. Поповская болезнь

— Поздравляю, отче!

По-братски обнимаю только что посвященного в сан молодого священника. Он смущенно улыбается.

— Можно спросить, что самое сложное в служении священника?

— Может тебе кого другого спросить?

Я показываю глазами на отца благочинного, который уже разоблачился и собирается выйти из алтаря.

— Да я уже спрашивал, — с обезоруживающей простотой отвечает ставленник.

— И что?

— Так именно он меня к Вам и послал. Вот отца Александра, говорит, пойди и спроси.

— Ну, если благочинный… — тяну я, а сам собираюсь с мыслями и отвечаю. — Думаю, главное, не заболеть «поповской болезнью».

— Это как? — удивляется мой молодой друг, которому в семинарии ни о чем таком не рассказывали.

Я предлагаю отойти в сторону, чтобы не превращать наш разговор в открытую лекцию.

— Третью заповедь помнишь?

— Не произноси имени Господа Бога твоего всуе, то есть напрасно, — рапортует вчерашний семинарист.

— А раз так, то, получается, что наша вера должна быть скромной и негромкой. Верой мытаря, а не фарисея. Верно?

Вижу, мой товарищ «завис», и, пока он не опомнился, продолжаю:

— Кстати многие прихожане это понимают и поэтому не любят, когда кто-то из священников ездит на элитной иномарке, заводит дружбу с большими начальниками, говорит пафосные речи, катается по заграницам или модно одевается. Не потому что «завидно», а потому что «нескромно».

По лицу моего собеседника пробегает улыбка. Видимо, представил себя в подряснике от «Gucci».

— Кажется, я понял, — говорит он, — вера должна быть скромной, а священники всегда на виду.

— Не просто на виду, а на амвоне, на голову выше остальных. Вот ее, случается, и обносит.

Я выразительно стучу пальцем по лбу, и мы оба улыбаемся.

— Причем каждого по-своему: одни бросаются всех учить, другие — всеми руководить, третьи — задирают нос. Но общий знаменатель один — отсутствие скромности, которое в Евангелии называется «фарисейством». Такая вот «поповская болезнь» получается.

Товарищ улыбается, но как-то через силу.

— И как ей не заболеть?

Хороший вопрос. Пожалуй, самый важный. Но как на него ответить, чтобы самому не заразиться? И тут я вспоминаю владыку Хрисанфа, который никогда не давал советов от себя, но всегда ссылался на одного загадочного и мудрого знакомого.

— Когда-то один человек, — говорю я, — сказал об этом так: «Просто каждый раз, когда в Евангелии речь заходит о фарисеях, думай, что это сказано о тебе и для тебя».

— И помогает? — все с той же обезоруживающей простотой спрашивает мой молодой друг. Но я молчу и лишь пожимаю плечами. Ведь спрашивать об этом надо не меня, а других.

9. Бывают ли чудеса?

Бывают ли чудеса? А вот, послушайте.

В начале марта 1997 года мне выпала командировка в село Рябово на родину художников Васнецовых. Тогда там на территории музея заканчивали строить деревянную церковь. Пришло время ставить иконостас, что вызвались сделать «Вятские кустарные мастерские», в лице Олега Чарушина, которого мне предстояло сопроводить.

Решили выехать 4 марта, ранним утром. Сразу скажу, что больше никогда и никуда в этот день я не ездил и не поеду, и вот почему.

Едва наша казенная «Волга» покинула город, начался снегопад, который спустя полчаса превратился в пургу. Из-за чего у Просницкой горы скопился десяток «камазов», которые не смогли в нее подняться. Однако нас это не остановило.

К обеду мы были в Зуевке, в кабинете главы района, который еще раз попытался отговорить нас от поездки. К тому времени пурга уже превратилась в буран, но за спиной было полторы сотни километров, а до Рябово оставалось всего десять, и мы решили рискнуть. Вскоре снег повалил настолько плотной пеленой, что нам с Олегом в ярких, разноцветных куртках пришлось по очереди бежать перед машиной и показывать водителю дорогу. Но это не спасло. Ровно на середине пути наша «Волга» провалилась передними колесами в снег и встала как вкопанная, в прямом смысле этого слова.

Дело к обеду. Вокруг никого. Мороз крепчает, а буран не стихает. Что делать? Принимаем решение — водитель остается в машине, а мы бежим назад, к трассе, в надежде поймать машину и уговорить шофера вызволить нас из снежного плена. Не замерзать же в поле!

Прощаемся и бежим. По пути встречаются такие же бедолаги, которые с надеждой смотрят нам вслед. На бегу приходит мысль помолиться святителю Николаю, и, чем ближе к трассе, тем наша молитва звучит громче и жарче.

Вот и перекресток. Останавливаемся, чтобы оглядеться. Однако вокруг, как назло, никого. Только пронизывающий ветер, сырой, липкий снег и поле, медленно взбирающееся по склону холма к деревне Мухино.

Неожиданно, в дальнем углу этой унылой картины появляются две маленькие точки и начинают медленно спускаться с холма по направлению к федеральной трассе. Все ближе и ближе. Я смотрю и не могу поверить глазам. Да, это же два грейдера! Огромных, желтых, разгоряченных и неимоверно уставших за несколько часов, пока продолжается метель.

Обалдев от удачи, мы бросаемся наперерез, громко крича и размахивая руками. Словно, проведя полжизни на необитаемом острове, заметили на горизонте спасительный корабль. Тормозим грейдеры. Однако водители наотрез отказываются прийти на помощь, так как уже с утра в полях, не обедали и недавно получили новое задание. Приходится пойти на хитрость, сказав, что по дороге на Рябово застряла губернаторская «Волга».

В итоге, высказав без диктофона и протокола все, что они думают, водители решают разделиться. Один отправляется выполнять задание, а второй соглашается спасать губернатора. Я еду с ним, а Олег остается на трассе, так как места в кабине мало.

В дороге мне приходится выслушать все, что наш спаситель думает о погоде, власти, начальниках и, лично, художниках Васнецовых — «поповских детях и бездельниках, которые непонятно зачем кисточками махали, а теперь государство, на народные деньги открыло музей, который никому не нужен».

Двигаясь в буране, почти на ощупь, грейдерист выдергивает из сугробов машину за машиной и наконец нашу «Волгу». Не обнаружив в ней губернатора, он добавляет пару крепких слов и уезжает восвояси. Мы же возвращаемся домой и, подобрав на трассе Олега, узнаем, что мимо него не проехало ни одной машины. И только тогда я понимаю, что, если бы не святитель Николай, сидеть нам в сугробе до позднего вечера, а, может, и всю ночь. А еще говорят, что чудес не бывает!

10. Вырастет и сам разберется

— Нет, нет! Крестить сына пока не будем. Пусть вырастет и сам разберется.

Молодая мама смотрит мне в глаза. Прямо и уверенно, не отводя взгляда. Такую не переубедишь, и все же я делаю попытку.

— А Вы уверены, что разберется?

— Конечно! — Взгляд мамы становится почти стальным, пуленепробиваемым.

— Да он уже и сейчас, смотрите, какой умненький! — приходит на помощь дочери теща и начинает трясти погремушкой у самого носа младенца, так, что тот заходится плачем. Наконец ребенок перестает плакать, и теща победно заключает:

— Видите, какой умница! Да мы нашего Данечку в самую лучшую школу отдадим!

— А может не надо? — робко спрашиваю я, понимая, что это провокация, но удержаться от нее нет сил.

— Почему? — удивляется теща.

— Пусть вырастет и сам разберется, нужна ему школа или не нужна?

Теперь уже все родственники смотрят на меня, как на идиота, а теща берет на руки малыша и, продолжая его баюкать, говорит, явно для меня.

— Не плачь, Данечка! Дядя сам не знает, что говорит! Да как же школа не нужна! Всем нужна, а тебе не нужна?

— Вы это, батюшка, полегче, — встревает в наш спор тесть и кивает глазами на супругу. — Валентина Михайловна завуч. С ней такие штуки не пройдут.

Я спешу понизить градус разговора.

— Вы абсолютно правы, и школа, конечно, нужна. Как же без нее? Школа учит нас быть умными и успешными, сильными и здоровыми. Только этого мало.

— Как мало? — удивляется Валентина Михайловна.

— Потому что мир, который состоит из умных и успешных, сильных и здоровых, но не добрых людей — это ад. И многие учителя это понимают. Неслучайно лучшие из них стараются научить детей не только считать и писать, но также не обсчитывать и не писать доносы. Многие, но к сожалению не все.

Валентина Михайловна понимающе кивает головой. Видимо, задел за живое.

— Поэтому правильно поступают те родители, которые стараются восполнить то, чего современная школа дать не хочет или не может. И в этом важном деле едва ли не главный их союзник и помощник — Церковь. Кто это понимает, тот крестится и в церковь ходит.

Смотрю на собравшихся и вижу, что мои слова заставили их задуматься.

— Поэтому, прошу, не откладывайте. Крестите малыша. Пусть растет не только умным и успешным, но также добрым. Ведь именно добрые люди делают мир лучше, и никто из нас не хочет, чтобы наши дети и внуки жили в аду. Не так ли?

11. Если интересен человек?

Когда я заканчивал институт, в школьную программу ввели новый предмет «Обществоведение». Программа по нему называлась «Человек и общество», поскольку предполагалось, что сначала учитель расскажет детям о том, как устроен человек, и уже затем о том, как устроено общество, и как можно сделать его лучше.

Готовить к преподаванию нового предмета нас начали на последнем курсе. Поручено это было легендарному философу Александру Кузьмичу Останину, который тогда нам, молодым студентам, казался ровесником Маркса и Гегеля. С той разницей, что те уже умерли, а Александру Кузьмичу это не грозило — он был бессмертным.

И вот в один прекрасный день Александр Кузьмич объявляет, что подготовка окончена, и скоро мы встретимся на экзамене. Студенты выходят из аудитории, а я пробираюсь к философу, который складывает конспект в старый портфель, и спрашиваю:

— Вы обещали рассказать о человеке, а сами все время говорили о том, как устроено общество — об экономике и политике, науке и образовании, культуре и искусстве, демократии и диктатуре. А как же человек? Когда будем говорить о нем?

Александр Кузьмич смотрит на меня, на свой портфель, затем снова на меня и говорит:

— Если интересен человек, это не ко мне, а в Церковь!

После чего закрывает портфель и выходит из аудитории, оставив меня в состоянии легкого шока.

Вот так совет и, главное, от кого! От того, кто целых пять лет учил меня марксизму-ленинизму. И ведь он оказался прав. Если Вам интересен человек, приходите в Церковь.

12. Слабый пол

Супруги возвращаются из храма. Муж был в церкви впервые, и жена спрашивает:

— Ну, как? Понравилось?

— Очень, — отвечает муж. — Особенно, когда в конце службы вы, женщины, стали пропускать нас, мужчин, ко кресту. Сразу видно, что вы нас уважаете, считаете лучше себя, и это очень приятно.

— Глупенький! — подумала жена. — Ведь дело совсем в другом. Просто мы знаем, какие вы слабые. Вот и пропускаем вперед, а сами контролируем, чтобы раньше времени вы из храма не сбежали.

Подумала, но ничего не сказала, а только улыбнулась. И правильно! Вдруг муж обидится и больше в церковь не придет.

13. Кто любит, тот посуду моет

Во время крещения читаю Послание апостола Павла и еще раз выделяю главные слова: «Да во обновлении жизни ходить начнем». Поясняю:

— То есть, крестившись, будем жить новой жизнью!

— Это как? — спрашивает мужчина лет сорока, видимо, дядя малыша.

Обычно собравшиеся слушают, молча, и вопросов не задают. Ну, читает там батюшка что-то свое — пусть читает! Знать, положено. А этот, надо же, не утерпел. Надо отвечать.

— Это означает, что все надо делать с любовью.

— В каком смысле? — не унимается «богослов».

— Давайте, по-простому объясню, — предлагаю я и, пробежав взглядом по лицам собравшихся, замечаю, что они проснулись и с интересом ждут, каким будет ответ.

— Представим, что Вы, — обращаюсь к своему собеседнику, — пришли с работы домой и видите, что жена приготовила ужин, а сама ушла в школу за ребенком. Хорошо?

«Богослов» кивает головой и смотрит на стоящую рядом женщину, та улыбается, и я понимаю, что это его жена.

— Правда, хорошо! — поддерживаю я. — Первое, второе и компот. Непременно, компот!

Теперь уже улыбаются все собравшиеся.

— Сел, поел. А теперь вопрос, — я делаю паузу, — надо после себя мыть посуду или можно свалить в мойку. Ведь жена все равно домой придет, тогда и помоет. А сам на диванчик, к телевизору, с пультом в руке?

Жена, теперь уже открыто, с интересом смотрит на своего мужа, который на секунду теряется и неуверенно отвечает:

— Наверное, надо помыть?

— А почему?

— Ну, так… это… надо помогать… друг другу.

— Верно! — соглашаюсь я. — Потому что кто любит, тот посуду моет.

По рядам родственников пробегает дружный смех. Женщины бросают взгляды на мужчин — мол, слышали? Надо мыть посуду! Батюшка сказал!

— Вот и вы живите по новому, — заключаю я. — Старайтесь помогать друг другу, и все будет хорошо.

14. Когда власть всласть?

Звонят в дверь. Смотрю в глазок. Вижу на площадке двух молодых ребят — девушку и юношу, которые пытаются засунуть в дверную щель какую-то бумажку. Открываю.

— Доброго дня!

Высокий, худощавый юноша с черными и курчавыми как смоль волосами расплывается в улыбке так, словно до знакомства со мной у него все в жизни было не так. «Наверное, сектанты?», — думаю я и ошибаюсь.

— Разрешите представиться!

Юноша протягивает визитку.

— Кандидат в депутаты по Вашему округу…

Далее следуют имя, отчество и фамилия. Нехотя беру визитку.

— От какой партии?

— Это неважно, — сконфузившись, отвечает незваный гость.

— Ну, отчего же? Ведь, если партия прикажет, Вы именно так и проголосуете. Верно?

Кандидат пожимает плечами.

— Так кого Вы представляете?

Юноша называет партию.

— Тогда все понятно, — я возвращаю визитку. — До свидания!

Кандидат теряется, но быстро снова приходит в чувство.

— Кажется, я Вас узнал. Вы священник!

Гость задумчиво проводит рукой по курчавым волосам и вдруг совершенно серьезно спрашивает:

— Так Вам не нравится власть?

«Ого! — думаю я. — Как быстро он превратился из улыбчивого коммивояжера в чекиста!»

— А должна?

— Но ведь всякая власть от Бога. Верно?

— Верно, — соглашаюсь я. — Однако это не означает, что все начальники хороши. Неслучайно, когда мы молимся о властях, поем «Господи, помилуй!». Будь же все начальники хороши — пели бы иначе.

Такого поворота юноша явно не ожидал.

— Ну, и как их различить?

Спрашивает он уже не столь самоуверенно, даже с некоторым интересом. Поэтому я тоже смягчаю тон.

— Думаю, со временем Вы сами это поймете.

— И все же! — не сдается кандидат.

— Ну, что ты пристал к человеку, — вступает в разговор девушка. — Пойдем дальше! Вон сколько еще квартир надо обойти!

Но юноша не уходит. Видимо, я все же заставил его задуматься.

— Давайте, попробуем ответить на этот вопрос вместе? — предлагаю я.

Собеседник кивает, а я отступаю на шаг назад и спрашиваю:

— Если человек от Бога, то он старается к Нему прислушиваться. Верно?

— Так, — соглашается юноша.

— Значит, если Бог говорит, что в Царство Небесное нельзя войти без покаяния, то это справедливо также и для начальника?

— Положим, что это так, — после небольшой паузы, говорит кандидат.

— Следовательно, Божие благословение на том начальнике, который способен к покаянию или, проще говоря, открыт для критики и перемен, вплоть до оставления своей должности. Или я не прав?

Собеседник заметно ерзает, пару раз переступает с ноги на ногу и бросает взгляд на свою спутницу.

— Ну, допустим.

— Вот поэтому за тех, кто обеими руками держится за свое кресло, я не голосую.

— Так я же… первый раз… — начинает юноша, но я не даю ему договорить:

— Как и за тех, кто собирается в него вцепиться.

Щеки гостя вспыхивают румянцем, девушка дергает его за руку, но он не уходит.

— Просто, мой друг, Вы еще молоды и не знаете, насколько всласть бывает власть. Причем любая: директора и учителя, офицера и священника, мужа и даже… вахтера.

Услышав это, мой собеседник снова улыбается, но уже без той напускной, сектантской доброжелательности, как в начале.

— Без обид? — спрашиваю я и протягиваю ему руку.

Мы прощаемся, и я закрываю дверь. Гости звонят в соседнюю квартиру и продолжают свой обход, но мне почему-то кажется, что теперь их голоса звучат чуть иначе.

15. Патриотический шаблон

Показываю гостям города новый, недавно построенный храм.

— Скажите, а почему у него купола такие странные? — спрашивает девушка в платочке, длинной юбке, сандалиях и с маленьким рюкзачком за плечами.

— А что в них странного?

— Обычно, русские купола похожи на шлемы, а эти на… — девушка на секунду замолкает, пытаясь подобрать нужное слово, — … ракеты.

Чего, чего, а подобного сравнения я не ожидал, а девушка продолжает.

— А еще, бывает, покрасят церковь в какой-то мультяшный цвет. Вообще, все эти новомодные западные влияния мне не нравятся. Как-то непатриотично. А ведь своего забывать не надо, правда?

Спорить не хочется, но девушка, явно, ждет ответа.

— Правда, — соглашаюсь я. — Вопрос только в том, что считать своим?

— В каком смысле?

— Ну, вот, например, храм Покрова на Нерли Вам нравится?

— Конечно! — отвечает девушка.

— А Вы знаете, что это чудо древнерусской архитектуры построили немецкие мастера…

Ловлю в глазах девушки немой вопрос.

–… которых император Фридрих Барбаросса прислал во Владимир по просьбе князя Андрея Боголюбского? Так что более «непатриотичный» храм надо еще поискать!

Говорю и улыбаюсь, а собеседница, наоборот, серьезна, как никогда. В ее системе координат образовалась брешь, и корабль идет ко дну. Туда ему и дорога! Чтобы этому помочь, я добавляю:

— Кстати, Успенский собор Московского кремля построил итальянец Аристотель Фьораванти, Исаакиевский собор — француз Огюст Монферран, а храм Спаса на крови — Альфред Парланд, предки которого приехали в Россию из Германии и Шотландии.

Можно было бы продолжить, но быть занудным не хочется, и я итожу:

— Поэтому, хотя «патриотический шаблон» и удобен, но мерить им все и вся не следует. Можно ошибиться.

Смотрю на девушку. Она задумалась, и это именно то, чего я хотел.