Рябиновые бусы

Александр Балашов

Эта остросюжетная повесть, на первый взгляд с мелодраматическим сюжетом (подзаголовок – «повесть о счастливых людях»), ставит нравственный проблемы современного общества. Муж и жена, прожившие вместе под одной крышей почти четыре десятилетия по законам совести, вдруг встречаются с несправедливостью по отношению к их сыну, с коррупцией следователя и властей. И только любовь, чувства, проверенные жизненными испытаниями и временем, помогают героям повести пережить своё горе и не озлобиться.

1

Ещё с вечера со стороны Курска шальной весенний ветер пригнал стаю туч, тяжёлых, забеременевших долгожданным дождём. Облака хороводили за неглубоким деревенским прудом, в котором мочили свои зелёные косы старые плакучие ивы. Но ожидание и на этот раз оставалось пустым — дождя не было. Пузатые тучи худели, разлетались по сторонам и собирались вновь в другом месте, но на истосковавшуюся по влаге землю так и не отдали ни капли.

— Тьфу ты! — смачно сплюнул на сухую землю Захар Чудинов, думая, что опять — в который раз за неделю! — тучки не разродятся дождём. Тогда, как и в прошлом году, весь урожай в Антоновке сгорит. И даже дорогущая голландская поливальная машина, которую купил для своего хозяйства единственный в деревне крупный землевладелец Григорий Малых, вряд ли поможет. Засуха, она и для образцового крестьянского хозяйства — засуха.

— Ну, давайте рожайте, что ли! — задрав голову, крикнул Захар пузатым лиловым тучам. — Кто а Антоновке нагрешил? Чего того… динамите?

Он крутился на пятачке холма, глядя на низкое тёмное небо над деревней, разговаривая с упёртыми облаками, пока не слетела старая кепка. Захар неловко повернулся, чтобы поднять из пыли свалившуюся с головы кепчонку, да только охнуть и успел от прострелившей спину боли — рука замерла на полдороге. «Чёрт с ней, с кепкой!» — решил Чудинов и бочком, как подстреленный зверь, направился к дому.

— Дарья! — позвал он жену. — Опять спину прихватило…

Захар кое-как доковылял до крыльца, боясь кашлянуть, чтобы не злить свою боль.

— Где твой керосин-то? — спросил он вышедшую на крыльцо жену.

— Какой керосин? — не поняла Дарья.

— Да бутылка та с нефтью, с растиркой твоею, — не разгибаясь, пояснил Захар.

— В чулане, — ответила жена. — Да ты в дом войди, я ж не буду натирать спину на улице…

— Давай прямо тут, — взмолился Чудинов, — сыра осина не горить без керосина… Ступил неловко, когда на дождь молился, вот и вступило!

— Зарекался кто-то больную спину беречь! — вздохнула Дарья. — Всё бы тебе на небо заглядывать! В феврале только в больничке отлежал…

Дарья кинулась было в хату — искать в чулане бутылку с растиркою, но обернулась к мужу.

— Может, вскарабкаешься на крылечко-то, — сказала она, жалостливо глядя на согнутую в три погибели фигуру мужа.

— «Вскарабкаешься»!.. — передразнил жену Захар. — У тебя вот спина, слава Богу, не свербить… Чужая боль не болит, конечно…

— У меня ноги болят, — обиженно поджала губы Дарья. — И голова, когда ты вот так ноешь.

— Ноги не спина, — буркнул Чудинов. — У всех ноги…

Но мужик он или какой кисель диетический? Захар стал крошечными шажочками, как-то обречённо, будто всходил на эшафот, подниматься по пляшущим от старости ступеням крыльца. «Завтра же починю крыльцо, — дал себе он зарок. — Только бы отпустило…»

— Отпустит — крышу почини, — будто прочитала мысли мужа Дарья. — Дождь вон заходит, опять, что ли, корыто подставлять?

Она вздохнула и, подставив плечо мужу, на которое он опёрся правой рукой, затащила Захара в дом.

— Кости к дожу болят, — сказала Дарья, усаживая Захара на диван.

— Не будя в разные глупости верить, — грубо оборвал жену Захар. — По телеку трындели: весна ранняя, жаркая, сухая.

И только он это сказал, как врезал дождь. Даже не дождь — ливень. И такой напористый, холодный, долгий, будто всю нестерпимо долго копился в чужих благословенных краях, где апрель ещё был апрелем, а новогодняя ночь без весенней капели… И вот теперь, слава Богу, дошёл наконец и до их Антоновки.

— Говорила к дожу — значит к дожу, — сказала Дарья голосом школьной учительницы, массируя спину мужа.

— Ладно, буду знать теперь, — не зная, что ответить, вздохнул Захар. — Спина болит — быть ненастью. Дед мой говорил: «Сей в ненастье, убирай в вёдро». А кто нынче в Антоновке сеет? Ни одной сеялки в поле! Даже Гришка, помещик наш новорусский, и тот на первом участке, что за Маруськиным логом, только ячмень посеял… А хлеба?

— Это к чему ты, Захар? — спросила Дарья, щедро потчуя спину муженька самодельным лекарством.

— Полегче, полегче, попросил Захар. — Сотрёшь кожу до кости…А к тому что самое время сеять, а не сеет! Вона Гришка земли хватанул колхозной — аж до горизонту! Купил не пропил, конечно. Но и ответственность должна быть. Аль даром Малых, когда парторгом в «Светлом пути» был, нам все мозги этой самой ответственностью закомпостировал?

Дарья, плохо спавшая ночью, зевнула.

— Тебе-то что? Пусть у Малых и болит голова об севе…

— Он фермер, — кивнул, поднимаясь с дивана, ответил Захар. — Я смотрящий.

Дарья удивилась:

— Это что за должность такая.

— Не слыхала? — засмеялся Чудинов. — Назначили вот…

Дарья, сомневаясь, покачала головой:

— И кто?

— Дед Пихто!

Жена в сердцах махнула рукой: каким чудаком был в молодости этот Захар Чудинов, таким и остался. Видно, точно говорят: в юности прореха — в старости дыра. И потащила в спальню корыто — с потолка уже не капало — ручьём лилось.