Триокала. Исторический роман

Александр Ахматов

Роман «Триокала» является второй частью исторической дилогии, в основу которой положены события, происходившие в Италии и на о. Сицилия в конце II в. до н. э. Первая часть «Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима» посвящена восстанию рабов в 104 г. до н. э., которое было жестоко подавлено. Главным героям романа «Триокала», Мемнону и Ювентине, удалось спастись, но они оказались в самой гуще событий на о. Сицилия, где начались восстания, вылившиеся в четырехлетнюю войну рабов против Рима.

Часть третья

ЖАРКОЕ ЛЕТО СИЦИЛИИ

Глава первая

У развалин Гелы

Вечером второго дня месяца таргелиона по греческому календарю (17 мая) на дороге, тянувшейся вдоль морского побережья неподалеку от Калвизианы, можно было видеть трех путников, быстро шагавших в сторону города.

Это были Квинт Варий, его соотечественник Маний Эгнаций и совсем еще молодой сириец Эвгеней, которые после описанного выше совещания рабов в роще Паликов той же ночью отправились в путь.

Они решили идти напрямик по трудной горной дороге к южному берегу острова. В Калвизиане они намеревались сесть на корабль и продолжить свое путешествие морем. Варий рассчитывал за два дня добраться до Мазары. Колония ссыльных фрегеллийцев, которую он хотел посетить в первую очередь, находилась в шести милях от этого города. Варий очень надеялся собрать там по меньшей мере сотню вооруженных соотечественников и вместе с ними стремительным маршем пройти по богатым имениям, расположенным вблизи города Галикии, призывая рабов к восстанию.

Изгнанники из Фрегелл обосновались на полпути между Мазарой и Галикиями. Долгие годы они жили там сплоченной коммуной. Варий был ее бессменным выборным старшиной. Его по-прежнему называли квестором. Все вместе они пахали и засевали землю, арендованную у местных землевладельцев, жили очень скудно и с тоскливой надеждой ловили вести из Италии, ожидая, что там вот-вот начнется восстание италиков за уравнение их в правах с римлянами.

Читатель уже знает (из первой части дилогии), чем закончилась последняя поездка Вария по Италии с целью побудить италийские общины к отпадению от Рима, если он откажется предоставить им права римского гражданства: везде ему говорили, что тайные гетерии временно прекратили свою деятельность ввиду угрозы нашествия кимвров. Отчаяние толкнуло Вария присоединиться к Минуцию, возглавившему рабский мятеж, и это был первый шаг, сделанный бывшим квестором Фрегелл на новом опасном пути. Хотя восстание под Капуей потерпело поражение, та легкость, с какою Минуций, не отличавшийся, с точки зрения фрегеллийца, большими военными дарованиями, в короткий срок смог создать боеспособное войско, разбившее римлян в открытом бою, еще больше укрепило его во мнении, что он сделал правильный выбор. В глубине души Варий считал, что широтой мышления и своей опытностью в военном деле он намного превосходит Минуция, отличавшегося самоуверенностью и легкомыслием.

«Мне уже пятьдесят три года, — размышлял он, — жизненные силы на исходе, и недалек тот день, когда придется умирать в немощи, горько сожалея о том, что еще мог бы отомстить врагам за свою поруганную жизнь, но малодушно от этого отказался… Нет, римляне! Я еще заставлю вас вспомнить о Квинте Варии, последнем квесторе Фрегелл!».

Между тем в среде изгнанников за двадцать лет произошли большие перемены. Многие обзавелись рабынями и прижитыми с ними детьми. Кое-кто вышел из коммуны и завел собственное хозяйство. С годами люди все больше опускались, впадая в уныние и апатию. На последних выборах главы общины Варий победил лишь незначительным большинством голосов. Уже мало кто верил, что Италия поднимется против Рима.

Варий рассчитывал на то, что многие фрегеллийцы, обозленные отказом италиков от борьбы за права римского гражданства, захотят хотя бы отомстить римлянам, используя рабов в качестве орудия своей мести…

Спутники Вария, Маний Эгнаций и Эвгеней, были беглыми рабами.

Мания Эгнация, сына одного из уважаемых граждан Фрегелл, Варий знал еще семнадцатилетним юношей. Он тогда уже отличался большой телесной силой и храбростью. Вместе со своим отцом он отважно бился с римлянами на стенах осажденных Фрегелл. Их обоих в числе нескольких сотен наиболее активных участников мятежа римский суд приговорил к лишению «воды и огня», назначив им местом изгнания Сицилию. По пути туда отец Эгнация тяжело заболел. Эгнацию пришлось надолго задержаться с ним в Мессане. Там он ввел себя в большие расходы, наделав много долгов. Отец выздоровел, но сын не смог расплатиться с кредиторами и был продан в рабство. Его первым и единственным господином был жестокий и надменный сицилийский грек, который приказал заклеймить его и отправил на тяжелые работы в свое имение. Но Эгнаций вскоре бежал. Поначалу он явился в колонию фрегеллийцев, надеясь, что соотечественники дадут ему приют. Однако изгнанники в большинстве своем опасались того, что они, находясь под строгим надзором властей, могут быть изобличены в предоставлении убежища беглому рабу. Они потребовали, чтобы Маний Эгнаций немедленно покинул пределы колонии.

Долгие девятнадцать лет Эгнаций вел жизнь скитальца. Скрывая под широкополой шляпой свой клейменый лоб, он исходил из конца в конец всю Сицилию. Время от времени он приставал к шайкам разбойников, таких же, как и он сам, беглых рабов, участвуя в набегах на крестьянские деревни или усадьбы богатых землевладельцев. В разбойничьем мире Сицилии он хорошо был известен своей силой и храбростью.

Минувшим летом судьба свела его с молодым сирийцем Эвгенеем, бежавшим из галикийского поместья своего господина. С той поры они были неразлучны, скрываясь в горах от солдатских облав, занимаясь охотой на диких животных и воровством овощей на крестьянских огородах. Когда одежда их ветшала, они устраивали засады на больших дорогах, нападали на одиноких путников и отнимали у них, кроме денег, плащи и хитоны, оставляя им взамен свои лохмотья. Друзья проявили большое благоразумие, запасшись на зиму зерном и ручной мельницей. В Небродовых горах они нашли пещеру и жили там до наступления теплых весенних дней, питаясь пшеничными лепешками и дичью, которую добывали на охоте.

Однажды на их убежище наткнулся разбойник Гадей со своими всадниками.

Гадей известен был всей Сицилии лихими набегами и крайней жестокостью. Историк Диодор впоследствии писал про него, что он, «убивая во время разбойничьих набегов многих свободных, не причинял никакого вреда рабам». Гадей делал это демонстративно, как бы подчеркивая свое сочувствие их тяжкой участи. За это рабы при случае оказывали ему свои услуги: предупреждали об опасности или направляли преследователей по ложному следу. Между тем за Гадеем охотились даже частные лица, нанимавшие для его поимки целые отряды. Этот разбойник нажил себе в Сицилии много врагов. Некоторые богатые сицилийцы очень хотели свести с ним счеты за погубленных им родственников, объявляя большие награды за его голову, но тот был неуловим.

Маний Эгнаций и Эвгеней провели несколько дней в обществе Гадея и его сотоварищей по разбою. Они упрашивали его принять их в свою шайку, но тот им отказал. Он объяснил им со всей откровенностью, что чувствует себя в большей безопасности, когда имеет дело со свободными, потому что беглые рабы, находясь в розыске, постоянно рискуют попасть в руки властей и могут, не выдержав пыток, наболтать лишнего. Что касается свободных, говорил он, то они, имея постоянные места пребывания, могли в перерывах между разбоями вести обычную жизнь, не вызывая ни у кого подозрений.

Когда Манию Эгнацию и Эвгенею стало известно постановление римского сената о союзниках, они решили попытать счастья и отправились в Сиракузы. Там они хотели записаться в очередь на прием к претору, но вскоре выяснилось, что указ сената не распространяется на беглых рабов, а также на тех, кто был обращен в рабство за участие в каком-либо мятеже или по приговору суда за совершенные преступления. Друзья приуныли. Биографии того и другого не позволяли им надеяться на получение свободы посредством преторской виндикты. Маний Эгнаций был участником мятежа во Фрегеллах. Эвгеней и его старший брат Дамон были проданы в рабство в наказание за нанесение побоев высокопоставленному приближенному сирийского царя. К тому же Эгнаций и Эвгеней были еще и беглыми рабами.

В Сиракузах оба друга встретились с Варием, который, недолго думая, посвятил их обоих в заговор.

Эвгеней, которого Эгнаций представил бывшему квестору Фрегелл как своего верного товарища и друга, Варию сразу понравился.

Это был красивый молодой человек, крепкого телосложения, грамотный и сообразительный. В беседах с ним Варий узнал о его брате Дамоне, который томился в оковах на мельнице неподалеку от Галикий. По словам молодого сирийца, таких, как он, кандальников, там было человек тридцать-сорок. Эвгеней, пока был в бегах, хотел каким-нибудь способом выручить брата из тяжелой неволи. Одно время он и Маний Эгнаций даже планировали силой освободить Дамона и его товарищей с намерением сколотить из них разбойничью шайку наподобие той, которую возглавлял Гадей.

Эвгеней убеждал Вария, что кандальники являются самым горючим материалом среди рабов и их не придется долго уговаривать, чтобы они первыми зажгли огонь восстания. Фрегеллиец решил возглавить галикийских рабов, взяв на себя роль застрельщика всеобщего восстания в Сицилии. В то же время он не терял надежды привлечь на сторону рабов своих соотечественников-фрегеллийцев.

Как-то Эгнаций и Эвгеней вновь повстречали Гадея, который занимался грабежами на Леонтинской равнине, и вскоре познакомили его с Варием. Гадей одобрительно отнесся к решению рабов взяться за оружие и обещал оказывать им всяческое содействие. Он даже выразил желание присоединиться к Варию при первых же слухах о поднятом им восстании. Он уверял, что под его началом более тридцати всадников, отчаянных храбрецов, готовых идти за ним в огонь и в воду.

После совещания рабов в святилище Паликов Вария охватила настоящая эйфория. По его мнению, все складывалось лучше всяких ожиданий. Самым главным было то, что состоявшееся в роще Паликов многочисленное собрание рабов из различных областей Сицилии обещало разнести по всему острову его идею о всеобщем восстании. Данные там им самим и другими участниками собрания священные клятвы казались фрегеллийцу надежным залогом того, что он не останется без поддержки, даже если будет осажден где-нибудь в горах превосходящими силами римлян. Больше всего он рассчитывал на Сальвия и Афиниона, которые намеревались поднять восстания в областях Гераклеи и Сегесты. Обещали привести к нему своих товарищей и беглые рабы сириец Дамаскид и македонянин Диоксен. Первый скрывался в горах близ Сегесты, а второй возглавлял около полусотни беглых рабов в областях Скиртеи и Мерганы.

Деньги, которые Мемнон дал Варию в дорогу, пришлись весьма кстати. На эти деньги фрегеллиец приобрел в Акрах новые плащи для себя и своих спутников, а в Гибле Геры, проходя мимо оружейной лавки, не устоял перед покупкой трех дорийских мечей в ножнах. Оставшихся денег должно было вполне хватить на оплату проезда морем от Калвизианы до Мазары.

Возле разрушенной Гелы, перед самым закатом, они решили заночевать.

От когда-то знаменитого и многолюдного города Гелы, соперничавшего своим богатством и красотой со многими греческими колониями, остались одни развалины. Неподалеку от них в долине обмелевшей реки, тоже носившей название Гела, виднелось чахлое поселение земледельцев. Территория самого города была совершенно заброшена. В эпоху римского владычества немало цветущих ранее греческих колоний пришли в упадок. Такие знаменитые города, как Гимера и Гербесс, лежали в руинах, среди которых паслись овцы и козы. Мегару Гиблейскую разрушил Клавдий Марцелл, и город с тех пор так и не был восстановлен.

Пока Маний Эгнаций и Эвгеней разводили костер, Варий доставал из дорожного мешка провизию. Ужин обещал быть скромным: копченая баранина, соленые маслины, пшеничные лепешки и кислое вино, хорошо утолявшее жажду.

В это время они увидели группу людей, переходивших реку вброд. Один из путников ехал верхом на муле. Судя по всему, это был состоятельный человек, следовавший по своим делам в сопровождении охранявших его вооруженных рабов.

Когда путешественники приблизились, стало ясно, что человек, сидевший на муле, не кто иной, как римский всадник. Принадлежность его к этому высокому римскому сословию нетрудно было определить по тунике с узкой пурпурной каймой и массивному золотому кольцу на пальце правой руки.

Один из рабов, двигавшийся позади телохранителей римлянина с тяжелой поклажей на спине, вдруг остановился и нагнулся, чтобы ослабить или, наоборот, подтянуть на ноге ремень своего башмака.

— Этого молодого человека я знаю, — сказал Эвгеней товарищам. — Несколько раз встречался с ним в Сиракузах. Его зовут Антиной.

— Кажется, и он узнал тебя, — заметил Маний Эгнаций. — Пойди, поговори с ним. Может быть, у него есть какие-нибудь новости для нас…

Эвгеней, подойдя к рабу, обратился к нему с приветствием:

— Да сопутствуют тебе боги, брат! Если не ошибаюсь, тебя Антиноем зовут?..

Раб, не поднимая головы и делая вид, что он занят подтягиванием башмачного ремня, зашептал скороговоркой:

— Слушай, что скажу, если не знаешь… Заговор раскрыт. Из Палики пришел донос, и претор теперь рассылает своих людей по городам, чтобы предупредить проагоров о возможных беспорядках. Публий Клодий, мой господин, послан в Гераклею. Я слышал, как он говорил своему приятелю, что у него на руках предписание претора с самыми широкими полномочиями по набору солдат и проведению дознаний среди рабов. Сейчас мы направляемся в Калвизиану. Не советую вам идти туда. Городок небольшой, а наш господин, увидев вас троих, уже высказал свои подозрения на ваш счет. Прощай, брат! Будьте начеку.

Он дружески подмигнул Эвгенею и, поправив поклажу на спине, продолжил свой путь.

Молодой сириец, вернувшись к товарищам, рассказал им о том, что сообщил ему раб Клодия.

— Что ж, — хмурясь, сказал Варий. — Было бы очень наивно полагать, что верховный жрец Паликов не донесет на нас претору.

Поразмыслив, он изменил свое первоначальное решение идти в Калвизиану.

— Этот парень прав. Не стоит рисковать из-за каких-то двадцати лишних миль, которые нам придется пройти, минуя Калвизиану. Попробуем сесть на корабль в Агригенте. Город большой — в нем легче будет затеряться, не вызывая подозрений. Отдохнем немного до наступления темноты и продолжим путь…

Глава вторая

Агригент. — Морской переход до Мазары. — Колония изгнанников

За одну ночь и до середины следующего дня Варий и двое его спутников проделали утомительный путь в двадцать четыре мили, добравшись до Агригента.

Они вошли в город, не привлекая к себе внимания сторожей, вместе с группой крестьян, спешивших на рынок со своими тележками, груженными раннеспелой капустой и зеленью, и сразу направились к Морским воротам, за которыми начиналась дорога, ведущая в гавань.

Город отстоял от моря на добрые три римские мили.

Через полчаса быстрой ходьбы путники пришли в многолюдную и шумную гавань.

Им сразу повезло. В гавани Варий случайно повстречал знакомого кормчего большого грузового судна. Кормчий согласился за умеренную плату доставить всех троих в Мазару. Корабль следовал из Одиссеи в Лилибей и в Агригенте сделал остановку, чтобы дать отдых гребцам и запастись свежей водой. Кормчий предупредил, что кибея выйдет в море на рассвете следующего дня.

В последние дни на всем южном побережье Сицилии стоял нестерпимый зной. На море было полное безветрие. Широколистные и более нежные растения в садах поникали еще до полудня. Жители прибрежных городов стремились быть поближе к морю, чтобы хоть немного уберечься от жары.

Маний Эгнаций предложил товарищам искупаться в море. Варий и Эвгеней не возражали.

Наскоро пообедав в харчевне, они покинули гавань и выбрались на открытую прибрежную полосу в восточной части залива.

Отсюда к городским стенам поднималась от моря благоустроенная, убитая мелким щебнем дорога. Она вела к Морским воротам Агригента. По ней в тот час двигались к побережью запряженные лошадьми или мулами легкие двуколки зажиточных горожан. Женщин рабы несли в нарядных крытых лектиках.

В пору своего расцвета Агригент был одним из богатейших и красивейших городов Сицилии. Философ Платон, трижды побывавший в Сицилии по приглашению сиракузского тирана Дионисия, заезжал в Агригент и, глядя на великолепные дома его жителей и поражаясь их страсти к роскошным пиршествам, заметил, что агригентяне строят так, словно собираются жить вечно, а едят и пьют, словно завтра расстаются с жизнью. В римскую эпоху Агригент медленно приходил в упадок, но еще долгое время соперничал в красоте и с Сиракузами, и с другими крупными городами Сицилии. Город был средоточием величественных храмов, среди которых особенно выделялись грандиозный храм Зевса Олимпийского и немного меньший по размерам храм Посейдона. В храме Асклепия стояла прекрасная мраморная статуя Аполлона, на бедре которой мелкими серебряными буквами было написано имя Мирона, а неподалеку от агоры находился облицованный мрамором храм Геракла с бронзовой статуей его самого. Агригент был родиной Эмпедокла⁶⁴, а из правителей его наибольшей известностью пользовался жестокий тиран Фаларис, печально прославившийся тем, что заживо сжигал людей в железном быке. За тридцать лет до описываемых событий, во время грозного восстания рабов под предводительством Эвноя-Антиоха, Агригент не избежал участи Энны, Моргантины, Катаны, Тавромения и других городов, захваченных мятежными рабами. Римляне овладели Агригентом после продолжительной осады и жестоких уличных боев, но, к счастью, наиболее прекрасные строения города тогда не пострадали, а на месте разрушенных и сгоревших домов в беднейших кварталах со временем выросло много новых общественных и частных зданий.

Песчаный берег моря, куда пришли Варий, Эгнаций и Эвгеней, был усеян голыми телами купальщиков.

В небольшом отдалении от того места, где располагались мужчины, раскинуты были палатки, скрывавшие от любопытных взоров обнаженных купальщиц, которые то и дело со смехом и веселыми криками выбегали из своих укрытий, бросаясь в море. Это были богатые жительницы Агригента. Они съехались сюда вместе со своими рабынями и охранявшими их слугами.

Со стороны моря безопасность всех этих баловней и баловниц судьбы оберегали два сторожевых корабля. Они стояли на якорях примерно в одном стадии от берега. На мачтах под тенью суппаров сидели матросы-наблюдатели. Задачей их было вовремя увидеть корабли пиратов и дать сигнал тревоги всем отдыхающим. Такая предосторожность была не лишней, потому что морские разбойники с особым старанием занимались похищением состоятельных людей, за которых потом родственникам приходилось платить выкуп.

Маний Эгнаций стащил через голову тунику, обнажив свой могучий торс. Он с мечтательным выражением лица посмотрел в сторону разбитого на берегу женского палаточного лагеря.

— Какие красотки! — воскликнул он. — Особенно вон та бесстыдница, которая выходит из моря. Взгляни, Эвгеней? Какая прекрасная натура для богомаза, решившего изобразить Венеру Пенорожденную!

— Лучше не расстраивайся, — насмешливо посоветовал Эвгеней.

Раздевшись, все трое с разбегу бросились в воду.

* * *

На рассвете следующего дня они поднялись на палубу большого грузового корабля, который вскоре вышел из гавани, взяв курс на запад. Погода была по-прежнему безветренной и солнечной. Тяжело груженное судно медленно двигалось вдоль берега, размеренно взмахивая тремя рядами весел.

Варий, часто путешествовавший по морю, рассказывал друзьям, что однажды при попутном ветре на быстроходном лембе он всего за один день добрался от Мазары до Агригента.

— А на этой посудине мы будем загорать не меньше двух дней, — с сожалением добавил он.

Варий оказался прав. Только в полдень кибея миновала так называемые Скалы Лестригонов и приблизилась к Гераклее Минойской, отстоявшей от Агригента всего на двадцать шесть миль.

Спасаясь от зноя, друзья укрылись под куском парусины, растянув его у себя над головой перед входом в кастерий.

В два часа пополудни корабль оставил позади Гераклею, белевшую многочисленными храмами и портиками. Город раскинулся возле мыса, далеко вдававшегося в море.

В это время Варий, показывая рукой в сторону гор севернее Гераклеи, подробно объяснял Эвгенею, как лучше добраться до Каприонской горы, где должны были скрываться Сальвий и его товарищи.

— Если начало нашего выступления будет удачным, — говорил фрегеллиец, обращаясь к юноше, — отправишься к латинянину и поторопишь его — пусть поднимает своих людей в имении Серапиона.

— А далеко ли это имение от Гераклеи? — спросил Эвгеней.

— Оно находится в долине реки Галик примерно в двадцати стадиях от города.

— Почему Сальвий не пошел вместе с нами? — снова спросил сириец.

— Он сказал, что ему необходимо повидаться со своими соотечественниками в Энне и Моргантине.

— Этот поклонник Вакха произвел на меня неплохое впечатление, — сказал Маний Эгнаций, вытирая пот с лица краем плаща.

Варий задумчиво произнес:

— Старик уже давно использует ночные оргии в честь Вакха, чтобы подбить рабов на восстание. Его предсказание о скором падении Рима, сделанное им в имении Серапиона, привлекло к нему много людей… Жаль только, что сам он никогда не был на войне, — помолчав, добавил он.

— Есть среди нас еще один предсказатель, который не понаслышке знаком с военным делом, — заметил Эгнаций. — Говорят, он делает безошибочные предсказания по звездам.

— Ты имеешь в виду этого киликийского щеголя с золотыми серьгами в ушах? — спросил Эвгеней.

— Если ты думаешь, что Афинион неженка, то ошибаешься — возразил Эгнаций, уловив иронию в словах друга. — Киликийцы, как и многие другие народы, живущие на востоке, имеют обыкновение носить серьги, но это вовсе не означает отсутствие у них мужественности и воинственности. Про Афиниона я слышал, что он родом из так называемых «свободных киликийцев», до сих пор не покоренных римлянами, и попал в плен, раненный в одной из стычек с коммагенянами, напавшими на его родной город по наущению римлян.

— Кажется, поднялся ветерок! — сказал Варий, заметив, как надуваются обвислые паруса.

Попутный ветер заставил кормчего отказаться от намерения сделать остановку у Терм Селинунта. Это был городок для отдыхающих. Поблизости от него били теплые источники.

До самого Селинунта кибея шла на всех парусах. Гребцы получили небольшой отдых, после чего снова взялись за весла, и в конце дня корабль бросил якорь в селинунтской гавани.

Друзья провели ночь на берегу под открытым небом и на рассвете, позавтракав в дешевой харчевне, вернулись на корабль, который вскоре вышел в море.

Незадолго до заката солнца кибея достигла Мазары и бросила якорь в гавани.

Друзья сошли на берег и, не теряя времени, двинулись через весь город к Галикийским воротам. Выйдя из города, они быстро зашагали по дороге, тянувшейся вдоль берега реки, которая, как и город, называлась Мазарой.

Когда стало темнеть, они решили заночевать у небольшой деревеньки сикулов. Спустившись к реке, они заметили в прибрежных кустах одинокого рыбака, удившего простыми донными удочками. Это был старый сикул, поначалу струсивший при виде трех вооруженных людей, приняв их за разбойников. Но вскоре он успокоился, потому что незнакомцы вели себя очень миролюбиво.

Эгнаций и Эвгеней, разговорившись с рыбаком, узнали, что у него есть бредень. Они разделись и дважды протянули сетью довольно большой участок реки, вытащив на берег десятка два жирных карпов. Львиную долю улова получил сикул, остальную рыбу друзья почистили, выпотрошили и сварили на костре в закопченном бронзовом котелке старого рыбака.

Поужинав, все разлеглись на берегу, накрывшись с головой плащами от свирепствовавших насекомых, и так проспали всю ночь до рассвета.

Наутро, простившись со стариком-сикулом, трое друзей выбрались на дорогу и продолжили путь в сторону окрашенных пурпуром утренней зари северных горных вершин. За три часа непрерывной ходьбы они дошли до места слияния двух почти пересохших речушек, где находился поселок ссыльных фрегеллийцев, отстоявший от Мазары примерно на четырнадцать римских миль.

Местом своего поселения ссыльные фрегеллийцы избрали старый римский лагерь. Во время Второй Пунической войны его построили здесь десять тысяч злополучных «каннских солдат». Из страшной битвы при Каннах они вырвались живыми, спасшись бегством. Возмущенный римский сенат объявил их трусами и предателями. Им запрещено было служить в легионах до конца войны. С великим позором всех их переправили в Сицилию, где они сами для себя построили своего рода концентрационный лагерь, в котором им пришлось провести долгие четырнадцать лет. И хотя Рим испытывал крайнюю нужду в солдатах, никакими просьбами и мольбами ссыльные легионеры не могли добиться прощения у сената, который постановил набирать войска из рабов, выкупая их у владельцев за государственный счет. Такая демонстративная суровость по отношению к тем, кто проявил в бою неустойчивость и трусость, должна была послужить уроком для всех остальных солдат римской армии и повысить ее боеспособность. Только Корнелий Сципион Старший, перед тем как отправиться в Африку против самого Карфагена, добился от сената разрешения включить «каннских солдат» в состав своих легионов. В знаменитой битве при Заме⁶⁵ эти старые воины отличились беспримерной стойкостью, отразив атаку слонов и бешеный натиск отборной карфагенской пехоты. В немалой степени именно благодаря их храбрости непобедимый Ганнибал потерпел при Заме первое и последнее в своей жизни поражение.

Брошенный лагерь со всеми его грубыми постройками почти девяносто лет простоял пустым. Изредка в нем находили пристанище беглые рабы, разбойники или просто бродяги. Деревянные бараки ветшали и разрушались. Осужденные на изгнание участники фрегеллийского восстания с самого начала решили не расставаться друг с другом. По прибытии в Сицилию они получили разрешение у претора провинции поселиться в этом лагере, прожив в нем около двадцати лет в неменьшем отчаянии, чем их предшественники.

Время приближалось к полудню. Вблизи поселка не было видно ни одного человека. Казалось, все живое попряталось от зноя. На опустевших полях лежали кучи соломы, оставшиеся после жатвы. В этих местах летом свирепствовала нещадная засуха. Только зимой здесь желтели поля пшеницы.

Со стороны реки, которая уже сильно обмелела, обнажая покоившиеся на ее дне большие круглые валуны, показался человек.

— У тебя глаза помоложе, — обратился Варий к Манию Эгнацию. — Посмотри, кажется, это Герий Каннуний?

— Точно он, — приглядевшись, подтвердил Эгнаций.

Все трое остановились, поджидая, когда человек приблизится к ним. По виду это был бедный селянин, возвращавшийся с полевых работ. Он отличался геркулесовским телосложением. Возраст его приближался к пятидесяти годам. Изборожденное глубокими морщинами лицо было черно от загара, голову покрывала измятая широкополая шляпа. Ветхая туника едва держалась на левом плече, оставляя почти открытой широкую грудь, блестевшую от пота.

Он узнал Вария и, подойдя поближе, прикоснулся рукой к губам, как это было принято у италиков при встрече:

— Приветствую тебя, Квинт Варий! С благополучным возвращением! — произнес он низким хрипловатым голосом.

— Да будут благосклонны к тебе боги, Герий Каннуний! — ответил Варий.

Оба крепко пожали друг другу руки.

— Привет тебе, Каннуний! Узнаешь ли меня? — спросил Эгнаций.

— Маний Эгнаций! Возможно ли? — всмотревшись в его лицо, изумленно воскликнул Каннуний.

— Если не ошибаюсь, в последний раз мы виделись с тобой лет пятнадцать назад.

Каннуний в некотором смущении потупил взор.

— Наша община жестоко поступила с тобой, но, если ты помнишь, я был против ее решения.

— Я помню, Каннуний.

Вчетвером они зашагали по направлению к поселку.

— Скажи, как там мой отец? — помолчав, спросил Эгнаций, обращаясь к Каннунию.

— Честно сказать, сильно сдал старик, — ответил Каннуний. — Все время вспоминает о тебе, — добавил он.

Эгнаций поник головой и мрачно произнес:

— Прошлой осенью я навестил его… тайно ото всех, разумеется. Он помог мне деньгами. А я, жалкий беглый раб, уже никогда ничем не смогу помочь своему старику.

— Вот, возьми, — сказал Варий, сняв с себя пояс с деньгами и протянув его Эгнацию. — Отдашь отцу. Мне деньги больше ни к чему. Здесь осталось пятнадцать золотых филиппиков и около тридцати денариев серебром.

— От всего сердца благодарю тебя, Варий! — растроганно проговорил Эгнаций, принимая от Вария щедрый подарок.

Некоторое время все шли молча.

Первым заговорил Эвгеней, обратившись к Варию:

— Ты уверен в том, что твой друг с Крита выполнит свое обещание?

— Он сделает все возможное, чтобы доставить нам закупленное им на Крите оружие. Кроме того, я рассчитываю на большую партию вооружения, которое обещал прислать Требаций.

При его последних словах Герий Каннуний, внимательно прислушивавшийся к этому разговору, с удивлением взглянул на бывшего квестора Фрегелл, словно хотел у него о чем-то спросить, но сдержался и устремил задумчивый взгляд в сторону поселка, который был уже недалеко.

Поселок изгнанников представлял собой жалкое зрелище. Многие хижины были с глинобитными стенами и двускатными крышами, покрытыми соломой, напоминая собой солдатские бараки в зимнем римском лагере. Лишь несколько каменных домов с воронкообразными крышами свидетельствовали о том, что здесь поселились выходцы из Италии.

Колония так и не получила своего названия. Фрегеллийцы всегда считали это место своим временным пристанищем, а самих себя мучениками за общее дело Италии. За двадцать лет никому из них не пришло в голову построить посреди поселка хотя бы небольшой храм. Изгнанники больше не молились богам и не приносили им жертв. Видимо, и сами боги, словно сознавая свою вину перед ними за то, что не уберегли от гибели один из цветущих италийских городов, не вмешивались больше в дела людей, доживавших свой век в этом глухом месте.

— Я прошу тебя сегодня быть моим глашатаем, — обратился Варий к Герию Каннунию. — Обойди всех и скажи, что я принес неутешительные вести от наших друзей в Италии. Пусть все соберутся на площади.

— Сделаю, как ты сказал, — сказал Каннуний.

Маний Эгнаций презрительно скривил губы.

— Представляю, как вытянутся лица у моих дорогих земляков, когда они услышат, что вся Италия теперь вечно будет плясать под дудку римлян…

— Погоди, Эгнаций, — остановил его Варий. — Кто знает, может быть, то, что я им собираюсь сказать, поможет многим из них избавиться от своих прежних иллюзий, и они поддержат нас…

— Сомневаюсь, — усмехнулся Эгнаций.

— Во всяком случае, я заставлю их призадуматься, а там… пусть решают сами.

Вскоре они добрались до поселка и вышли на небольшую площадь, предназначенную для общих собраний колонистов.

На площади кучкой стояли пять или шесть человек, о чем-то толковавших между собой. Завидев и узнав Вария, они поспешили к нему навстречу и, обменявшись с ним дружескими рукопожатиями, засыпали вопросами:

— С прибытием, Квинт Варий!..

— Какие вести с дороги?..

— Давно тебя не было видно…

— Был ли ты в Новой Фабратерии?..

— Виделся ли с моими сестрами?..

— Как там мой сынишка? Наверное, теперь уж его не узнать…

— Встречался ли с кем-нибудь из наших в Аускуле или в Корфинии? Что тебе там сказали?..

— А что в Риме? Неужели там до сих пор никто не осмелился замолвить за нас слово?..

На некоторые вопросы Варий отвечал короткими фразами:

— Нет, в Новой Фабратерии я не был… Встречался со многими и в Аускуле, и в Корфинии, но ничего хорошего там не услышал… Скажу еще об этом… О чем ты спрашиваешь? В Риме говорят только о кимврах и галлах…

Весть о прибытии Вария быстро разнеслась по всему поселку. Со всех сторон на площадь сходились люди.

Одним из первых прибежал отец Эгнация, которому сообщили, что сын его пришел вместе с Варием.

— Сын! Мой сын! — задыхаясь от бега, повторял старик, из глаз которого катились слезы.

— Здравствуй, отец! — сказал Эгнаций, обнимая его.

Толпа росла на глазах.

Когда все обитатели поселка собрались на площади, Варий взобрался на шаткий деревянный помост, служивший ораторской трибуной во время общих сходок.

— Соотечественники! — обратился он к притихшей толпе. — Я должен был вернуться к вам раньше, но, если честно признаться, на душе у меня было так тяжко, что мне просто не хотелось возвращаться, потому что я вез для вас одни дурные вести. Во время своего путешествия по Италии я посетил многие общины в Лукании, побывал в Венузии, а также в некоторых городах самнитов и марсов, где мне приходилось встречаться с теми, кто раньше особенно воинственно был настроен по отношению к римлянам. Обо всех этих людях я и раньше вам много рассказывал. К сожалению, они значительно поостыли с той поры, как Фрегеллы и Аускул первыми подняли знамя борьбы за италийскую свободу. Везде, где я побывал, мне говорили приблизительно одно и то же: пока кимвры угрожают Италии, ее жители должны сплотиться вокруг Рима, чтобы отразить нашествие варваров. О том же я слышал и в самом Аускуле. От прежних тайных сообществ не осталось и следа. Все это означает, что мы навсегда должны оставить надежду когда-нибудь вернуться в Италию. Это означает, что мы должны навсегда отказаться от мести за свои уничтоженные храмы и могилы наших предков, которые римляне сровняли с землей, за наших жен, лишенных своих мужей, и наших детей, оставшихся без своих отцов. Но я считаю необходимым сказать вам, что по мне лучше уж мужественно умереть, пока руки еще способны держать оружие, чем влачить свое существование в рабской нужде и отчаянии. Двадцать лет я жаждал мести, двадцать лет я мечтал о том времени, когда в одних рядах со всеми италиками, с вами, храбрые фрегеллийцы, я буду биться против этого надменного и греховного народа. И вот теперь мне говорят: «Смирись, оставь дело, которому ты посвятил всю свою жизнь, вырви из своего сердца священный гнев за поруганное отечество». Клянусь всеми великими богами, это выше моих сил! Я никогда не откажусь от мести этим кровожадным волкам! На обратном пути в Сицилию я примкнул к доблестному римскому всаднику Титу Минуцию, о котором вы, наверное, уже слышали. Он собрал несколько тысяч рабов, и они разогнали прибывшее из Рима войско под началом претора Луция Лукулла. Эти отверженные разбили свои оковы и доказали на деле, что могут сражаться и побеждать. К сожалению, предательство погубило восстание. Сам я каким-то чудом вырвался живым из битвы. Видно, сама Фортуна сберегла меня, пожелав, чтобы я вернулся в Сицилию. Несколько дней назад на священном участке божественных братьев Паликов собрались рабы со всех концов Сицилии. Они связали друг друга нерушимыми клятвами начать войну за свободу. Я тоже дал клятву, и нет таких сил, которые заставили бы меня от нее отступиться. Сегодня вы должны решить, пойдете вы со мной навстречу опасностям или останетесь здесь, обреченные доживать свой век жалкими изгнанниками. Решайтесь, соотечественники! Время не ждет. Этой же ночью я подниму знамя священной войны за справедливость. В считанные дни мы соберем вокруг себя многие сотни и тысячи бойцов. Не пройдет и месяца, как вся Сицилия окажется в наших руках. Решайтесь, фрегеллийцы! У нас никогда не будет другой возможности отомстить ненавистному Риму! Возглавив эту войну, мы заставим Италию вспомнить о нас, забытых всеми.

Маний Эгнаций и Эвгеней, внимательно следившие за настроением толпы во время страстного выступления Вария, убедились, что речь его явно не понравилась большинству.

Не успел Варий сойти с трибуны, как на нее с юношеской резвостью взбежал седоволосый старик.

— Лучше бы я оглох, прежде чем услышать все это от тебя, Квинт Варий, чье имя я всегда произносил с уважением, — заговорил он негодующим тоном. — Разве для того мы послали тебя к нашим друзьям в Италию, чтобы ты вернулся оттуда с призывом развязать здесь нечестивую рабскую войну. Я признаю, что раб несчастен, но все-таки он раб, он варвар и никогда не будет равен свободному. Когда-то мы подняли оружие против римлян, и никто из нас даже не помыслил о том, чтобы прибегнуть к помощи рабов, призывая их изменить своим законным господам и обещая им за это свободу. Это значило бы предать дело свободных людей, ибо само слово «свобода» теряет для них всякий смысл, когда подлые рабы приобретают равные права с порядочными людьми. Ты решил осквернить свое имя точно так же, как это сделал Минуций, римский всадник, навеки опозоривший свой род, став во главе взбунтовавшихся рабов. Разве к тому мы стремились и стремимся? Мы добиваемся равных прав с римлянами и не более того! Какое нам дело до рабов и варваров? Опомнись, Варий! Ты обезумел! Или ты забыл о том, кто ты? Не помнишь, что ты свободнорожденный сын Италии? Что прадед твой погиб славной смертью, защищая в неравном бою консула Марка Клавдия Марцелла?..

В этом месте своей бурной речи старик поперхнулся и закашлялся, а Варий, возвысив голос, крикнул:

— Нет, я ничего не забыл! Не я, а ты, старик, когда-то бывший гражданином славного города, срытого до основания безжалостными врагами, это ты, наверное, выжил из ума и возомнил себя свободным, до сих пор не осознав, что римляне давным-давно уравняли наше положение с положением рабов и что у нас нет больше никакой надежды когда-нибудь изменить его в будущем!

Толпа зашумела. Из нее один за другим вышли десять или двенадцать человек, и первым среди них был Герий Каннуний. Они присоединились к Варию, который напоследок обратился к соотечественникам со словами, полными горечи и презрения:

— Что ж, прощайте! Я и вот эти храбрые и достойные люди сделали свой выбор, а вы сделали свой. Живите изгнанниками. Влачите до конца дней эту жалкую жизнь. Больше мне нечего вам сказать.

Варий не намерен был больше задерживаться в колонии своих земляков, обманувших его ожидания. Только двенадцать из них, смертельно ненавидевших римлян, решили последовать за ним. Они вооружились мечами и копьями, которые в свое время приобрели и с которыми не расставались все годы своего изгнания в надежде, что это оружие им еще понадобится.

За три часа до заката солнца маленький отряд из четырнадцати человек во главе с Варием двинулся из поселка по дороге, ведущей в сторону Галикий.

Глава третья

Застрельщики

День близился к вечеру. Варий и четырнадцать его товарищей, твердо решивших с оружием в руках выступить навстречу великим опасностям, шагали быстро, торопясь засветло добраться до галикийского имения, принадлежавшего двум братьям, Гикетию и Диоклиду, которые унаследовали его от отца и стали владеть им сообща, не подвергая его разделу, как нередко поступали другие наследники. Имение двух братьев находилось в восьми милях от поселка фрегеллийцев и в пяти милях от Галикий.

Встречные путники с изумлением и страхом уступали дорогу вооруженным людям, лица которых были суровы и зловещи.

Уже совсем стемнело, когда Эвгеней, взявший на себя роль проводника, довел товарищей до небольшой рабской деревни, в которой, по его словам, проживало около четырехсот рабов. Имение это было не самым большим в области Галикий. По соседству с ним располагалась более обширная латифундия римского всадника Гая Лацерия. В ней работали свыше восьмисот рабов.

В этих местах владельцы земельных угодий не знали жалости к своим рабам. Причиной этому был возросший спрос на пшеничную муку. В крупных городах западной Сицилии, особенно в Лилибее и Панорме, арендаторы пекарен стали пользоваться при выпечке хлеба дрожжевым тестом, дававшим солидный припек. Пекарное дело стало особо прибыльным. Владельцы и арендаторы пекарен заключали сделки с окрестными землевладельцами о больших поставках муки. В свою очередь, это давало толчок к спешному строительству большого количества мельниц во всех крупных поместьях. Разумеется, мельничные жернова приходилось вращать рабам. Использовать в качестве тягловой силы мулов, быков или лошадей было невыгодно. Здесь даже пахали на людях, потому что стоимость сельского раба была ниже стоимости самого дешевого мула или лошака. Никого из богатых землевладельцев не мучила совесть из-за того, что даже с вьючными животными они обращаются бережливее, чем со своими невольниками. Страсть к стяжательству побеждала милосердие. Мельницы и крупорушки требовали множества рабочих рук. Жернова в них должны были двигаться и днем, и ночью. Заставить рабов выполнять такую работу можно было, лишь заковав их в цепи и подгоняя ударами бичей. Железные оковы и надежная охрана, которую поручали наемникам из числа свободных, исключали всякую надежду на побег. Кормили этих несчастных так плохо, что все они испытывали постоянный голод. Во время работы на шею им надевали специальные деревянные ошейники в виде колеса, чтобы они никоим образом не могли дотянуть до рта горсть муки или крупы.

Обо всем этом Варий очень хорошо знал. Он в первую очередь рассчитывал именно на этих доведенных до крайности кандальников.

Эвгеней провел отряд по узким и кривым улочкам рабской деревни к двум приземистым каменным строениям. Это были мельница и крупорушка. Оттуда доносились скрип и стук вращающихся жерновов, грубые голоса надсмотрщиков и щелканье бичей.

Рядом с мельницей под открытым небом расположились закованные в цепи рабы из отдыхающей смены. Они спали прямо на голой земле, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Их можно было разглядеть при свете костра, возле которого сидели два вооруженных надсмотрщика.

Услышав звук шагов, один из них приподнялся и крикнул:

— Эй! Кто там ходит?

Фрегеллийцы быстро окружили надсмотрщиков. Маний Эгнаций и Гай Анизий вырвали у них из рук копья и отобрали кинжалы.

— Узнаете меня? — подойдя к ним, спросил Эвгеней.

— Клянусь Кастором и Полидевком! Эвгеней! — изумленно проговорил один из них.

— А теперь слушайте меня! — выступив из темноты, сказал Варий обоим надсмотрщикам. — Сейчас вы разыщете факелы, молотки и зубила, после чего, не мешкая, освободите от оков этих несчастных. Итак, в добрый час! Выполняйте! — сурово приказал он.

— А ну, пошли! — грубо прикрикнул Герий Каннуний на надсмотрщиков, которые продолжали стоять в оцепенении от неожиданности и страха. — Живее, разрази вас молнии Юпитера!

В это время стали пробуждаться кандальники. Раздались звон цепей, тяжкие вздохи и удивленные возгласы.

— Эвгеней! Братишка! — воскликнул кто-то из кандальников.

Эвгеней обернулся и узнал брата, протягивавшего к нему скованные цепями руки.

— Дамон!

Братья обнялись.

— Как видишь, я сдержал свое слово, брат, — взволнованно сказал Эвгеней. — Мы пришли сюда, чтобы освободить вас и призвать к восстанию. Это лучше, чем простой разбой, не правда ли?

— Эти люди, что пришли с тобой… Кто они?

— Это мои друзья, решившие воевать с римлянами. Все мы надеемся, что и вы присоединитесь к нам.

— Воевать с римлянами? Что ж, это по мне.

— А остальные?.. Сколько вас здесь? — спросил Эвгеней, оглядывая толпу кандальников.

— Восемнадцать человек, — ответил Дамон. — Столько же на мельнице и столько же в крупорушке. Работаем на износ, попеременно сменяя друг друга.

— Потерпите! Сейчас разобьем ваши оковы.

На шум сбежались рабы из деревни. Поначалу никто из них ничего не мог понять. Многие думали, что напали разбойники, и прихватили с собой рогатины и фурки⁶⁶. Но, сообразив в чем дело, все они в страхе вернулись в деревню. Ни один из них не осмелился примкнуть к мятежу.

По-иному вели себя кандальники. Освобождаясь от цепей, они тут же хватали в руки все, что могло служить оружием. В темноте раздавались их возбужденные и озлобленные голоса. Не прошло и часа, как все работники мельницы и крупорушки разбили свои оковы и первую ярость свою выместили на надсмотрщиках. Жестоко избитые, они были загнаны в крупорушку. Дверь ее рабы подперли кольями и поначалу хотели сжечь надсмотрщиков живьем, но до этого не дошло. Фрегеллийцы торопили их с выступлением в поход к соседнему поместью

Дамон, брат Эвгенея, едва тот с помощью молотка и зубила сбил с него оковы, пришел в исступление: он жаждал мести и призывал товарищей по несчастью к расправе над господами, которые находились в усадебном доме вместе со своими женами.

Его призывы распалили невольников. Они подняли дикий крик и, собравшись в толпу, двинулись к усадьбе, размахивая зажженными поленьями.

— Не так я представлял себе начало, — раздраженно говорил Варий Гаю Анизию, глядя на мелькающие огни факелов возле крупорушки. — Куда они бегут? Я же приказал всем собраться у мельницы. Куда они бегут? Нужно растолковать этим безумцам, что нельзя терять времени по пустякам…

— Они хотят разделаться со своими господами, — хладнокровно отозвался Анизий. — Я думаю, не надо им мешать. Если они убьют их, это еще больше сплотит рабов, после чего уже никто из них не будет искать дороги назад, — рассудительным тоном добавил он.

Но Эгнаций, Каннуний и еще несколько фрегеллийцев попытались остановить и утихрмирить буйную толпу, которая подчинилась им с сильным ропотом.

Маний Эгнаций, потрясая в воздухе своим громадным кулаком, кричал:

— Для чего вас освободили? Захотелось анархии? Лучше забирайтесь обратно в ваши норы, если не хотите никому подчиняться! Дожидайтесь там, пока вам вместо сбитых оков наденут новые!

Варий, став рядом с Эгнацием, поднял руку, призывая к молчанию, и наступила полная тишина.

Он начал свою речь, стараясь четко выговаривать греческие слова, потому что толпа, состоявшая в большинстве своем из греков и сирийцев, плохо воспринимала латынь:

— Мое имя Квинт Варий. Вы меня не знаете, и я мог бы долго рассказывать вам о себе. Но у нас нет времени на пустые разговоры. Не забывайте, что вы самые бесправные и ничтожные из всех людей во всем этом несправедливом мире. Поэтому каждый из вас должен понять, что без организованности и повиновения восстание обречено на гибель. Сейчас дорого каждое мгновенье. Если упустим время, придут солдаты из города и начнут вас резать, как баранов. Этим все и кончится. Теперь я спрашиваю вас, готовы ли вы подчиниться мне и идти туда, куда я вас поведу? Если нет, я ухожу. В другом месте я буду искать соратников в войне против римлян. Я спрашиваю вас, хотите ли вы сражаться под моим началом? Признаете ли вы меня своим предводителем?

Из толпы выступил Дамон, бешено сверкая глазами. В руке он держал копье, отобранное у надсмотрщика.

— Мое имя Дамон, родом я из Сирии, и я отвечу за всех! — стал выкрикивать он. — Хотя мы не знаем, кто ты, но ты и твои друзья освободили нас от цепей, и мы признаем твою власть. После того, что нам пришлось здесь пережить, мы все готовы идти даже за самим Танатом, лишь бы он повел нас против наших врагов. Но и ты, предводитель, дай нам насладиться этим первым глотком свободы, дай нам утолить нашу месть…

Толпа поддержала Дамона пронзительными воплями:

— Месть!.. Месть!..

Варий снова поднял руку и, когда утих шум, сказал:

— Хорошо. Я даю вам на вашу месть не более получаса.

Толпа с торжествующим воем ринулась к господской усадьбе.

— Куда ты? — крикнул Эгнаций Эвгенею, побежавшему следом за разъяренными невольниками.

— Они обезумели! Эти дикари разорвут ее на части! Я не могу этого допустить! — отозвался на бегу молодой сириец.

— Эх, горячая голова, — с озабоченным видом сказал Эгнаций.

— А что такое? — с недоумением спросил Варий.

— Там женщина… молодая жена одного из господ. Эта красотка вскружила Эвгенею голову, когда он работал в этом имении, и вела себя с ним очень нескромно за спиной мужа… Короче говоря, все закончилось тем, что кто-то донес господину об измене жены, а наш друг почел за благо спасаться бегством от расправы…

Тем временем Эвгеней догнал брата и, прерывисто дыша, крикнул ему:

— Дамон!.. Только не трогайте женщин!

— Что я могу поделать? Разве ты не видишь, что происходит? А у меня одно желание… добраться до бычьей шеи своего доброго господина!..

И Дамон, махнув рукой, побежал к воротам усадьбы. Рабы уже с криками разбивали их ударами тяжелого бревна, используя его наподобие тарана.

Очень скоро ворота рухнули. Орущая толпа ввалилась во двор и устремилась к парадной двери господского дома.

Эвгеней одним из первых ворвался в дом и сразу побежал на его женскую половину — в гинекей. Там он застал перепуганных служанок.

— Где госпожа?.. Говорите!.. Я хочу ее спасти! — с трудом переводя дух, обратился он к ним.

Одна из служанок бросилась к нему:

— Эвгеней! Спаси ее… спаси их! Они спрятались в сеннике возле конюшен…

Эвгеней ринулся к выходу. На мужской половине дома ревели кровожадные голоса, слышались глухие удары и душераздирающие крики: там рабы расправлялись со своими господами. В это же самое время со двора донесся пронзительный женский визг…

Эвгеней выскочил из дома и со всех ног помчался к сеннику, расположенному в дальнем углу двора, рядом с конюшнями.

Он увидел, как с хохотом и улюлюканьем рабы выволокли из сенника во двор полнотелую жену Гикетия.

Следом из сенника выбежала молодая женщина в длинном хитоне, с распущенными волосами и обезумевшим от ужаса лицом.

Это была Иона, жена Диоклида. Она успела пробежать лишь несколько шагов по двору, издавая громкие вопли, но гнавшиеся за ней рабы схватили ее и повалили на землю.

В этот момент к ним подскочил Эвгеней и вырвал женщину из рук насильников.

— Стойте! — закричал он. — Она ничем не провинилась перед вами! Я вам ее не отдам…

— А! Вот он, пылкий любовник!.. Стосковался по госпоже с тех пор, как пустился в бега! — раздались в ответ злобные крики.

— Пока мы в цепях ворочали жернова, он втайне от мужа ублажал эту похотливую бабенку! — выступив вперед, заорал один из рабов, в котором Эвгеней узнал фригийца Синнадона.

— Купался в роскоши!.. Смеялся над нашими страданиями!.. — вопила обезумевшая толпа.

— Нет, господин прелюбодей, теперь наша очередь! — продолжал кричать фригиец. — Сегодня она уже стала вдовушкой и тебя одного ей будет маловато. А мы уж все вместе постараемся утолить ненасытный любовный голод нашей добрейшей госпожи!..

Эвгеней поспешно выдернул из ножен меч и, подняв его над головой, воскликнул:

— Только через мой труп! Тому, кто посмеет к ней прикоснуться, я снесу голову!..

Толпа надвинулась на него с грозными криками:

— Убери свой меч, молокосос!.. Оставь ее!.. Не серди нас, если жизнь дорога…

Как раз в этот момент появился запыхавшийся Маний Эгнаций, который, предчувствуя, что друг его может попасть в беду из-за женщины, которую намеревался спасти, примчался во двор усадьбы.

Растолкав толпу своими могучими руками, он встал рядом с Эвгенеем.

— А ну, прочь с дороги! — крикнул он громоподобным голосом. — Клянусь богами преисподней, я разорву на части всякого, кто хоть пальцем тронет моего друга!

Громадный ростом и сильный, как лев, он вырвал из рук одного из рабов рогатину.

— Назад, я сказал! Молчать! Всем заткнуть глотки! Ах вы, подлый сброд! Где ваша совесть? Кто вас вытащил из вашей вонючей дыры, презренные крысы? Разве не этот храбрый юноша, который пришел сюда ради вас и которого вы все вместе не стоите?

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы со стороны господского дома вдруг не нахлынула другая толпа во главе с Дамоном, который с торжеством потрясал своим копьем, на острие которого торчала окровавленная голова. Это была голова Диоклида, одного из двух господ имения.

— Мой брат в опасности! — кричал он, безумно вращая глазами. — Где мой брат? Кто смеет ему угрожать?

Эвгеней, удерживая в руках бесчувственное тело Ионы, которая при виде мертвой головы своего мужа тут же потеряла сознание, откликнулся на голос брата:

— Я здесь, Дамон! Дай мне возможность увести ее отсюда!

Дамон, высоко подняв копье с насаженной на него головой злополучного Диоклида, закричал, обращаясь к толпе:

— Месть свершилась! Вот он, ваш обидчик, ваш тиран, издевавшийся и глумившийся над вами! Можете взглянуть! Успокоился навек! Ничего ему теперь не нужно — ни денег, ни роскоши, ни удовольствий, ради которых мы все должны были изнемогать в работе под плетями надсмотрщиков… А теперь все за мной! Идем к тому, кто пришел освободить нас! Идем к нашему предводителю!

— Идем! — крикнул Синнадон. — Но прежде запалим со всех сторон это проклятое гнездо разврата!

— Да, да! Все сожжем!.. Огня!.. Огня! — в диком восторге завопила толпа и бросилась к господскому дому.

Пока рабы, охваченные жаждой разрушения, громили и поджигали усадьбу, Эвгеней вынес молодую женщину со двора через заднюю калитку, выходившую к дороге, которая соединяла Галикии с Энтеллой.

Он уложил Иону на траву под деревом и, как мог, приводил ее в чувство.

Наконец она открыла глаза.

— Эвгеней! — прошептала она. — Почему ты здесь? О, боги!.. Ты пришел отомстить… и привел убийц. Они убили его… О, бедный мой муж!..

Она заплакала.

— У меня не было желания мстить, — мрачно сказал Эвгеней. — Это восстание. Скоро вся Сицилия будет охвачена мятежами… Вставай, Иона, пойдем! Я провожу тебя до ворот города…

Диодор так писал о начавшемся восстании: «Первыми освободили себя 30 рабов, принадлежавших двум богатым братьям в области Галикий. Во главе их стоял Варий…».

Около полуночи фрегеллиец, собрав освобожденных кандальников, без промедления повел их к соседней вилле, оставив догорать подожженную со всех сторон усадьбу братьев-галикийцев.

Из четырехсот рабов имения Гикетия и Диоклида, кроме кандальников, работавших на мельнице и в крупорушке, ни один не решился примкнуть к бунтовщикам. Все они разбежались и попрятались в страхе. Но в отличие от Минуция, который приказывал убивать рабов, отказывавшихся присоединиться к нему, Варий никого не стал принуждать. Ему нужны были только добровольцы, готовые идти с ним до конца.

Спустя час отряд Вария прибыл на место. Это была вилла римского всадника Гая Лацерия, владельца нескольких обширных полей в галикийской округе. На трех его мельницах работало не менее сотни рабов, прикованных к мельничным жерновам.

Восемдесят из них без колебаний согласились примкнуть к мятежу. Остальные были до такой крайности измождены, что с трудом передвигались. Восставшие сами уговорили их остаться в имении.

Варий был доволен.

— Перед этими можно не тратить слов! — сказал друзьям Варий. — Обойдемся без длинных речей и пламенных призывов!

Теперь под его началом было две центурии. Восставшие были разбиты на десятки, во главе которых Варий назначил командирами, или деканами, Мания Эгнация, Герия Каннуния, Гая Анизия и девятерых фрегеллийцев. Рано утром, когда восставшие собирались покинуть усадьбу, к ним присоединились еще пятнадцать рабов, все рослые и сильные, с фурками, косами и рогатинами в руках. Настроены они были весьма решительно.

Хотя в эту ночь никто из повстанцев не сомкнул глаз, Варий, спеша увеличить численность отряда, повел его в долину реки Мазары. Из поместья Лацерия он приказал взять с собой только десять мешков пшеничной крупы и несколько корзин с солониной, чтобы идти налегке. Провизию погрузили на три повозки, запряженные мулами. Фрегеллиец не сомневался, что в ближайших поместьях он пополнит съестные припасы.

Эвгенея Варий послал к Сальвию на Каприонскую гору, где тот скрывался с несколькими десятками беглых рабов из имения Серапиона. Молодой сириец должен был передать латинянину, что восстание в области Галикий началось успешно и что пора всем гераклейским рабам, вовлеченным в заговор, браться за оружие.

— В усадьбе Серапеона разыщешь кузнеца Эргамена. Тот даст тебе проводника, который знает, где укрылись беглецы. Скажешь Сальвию, что самое большее через пять дней я подойду к Гераклее с достаточно большим отрядом, — напутствовал он молодого сирийца.

Маний Эгнаций отдал другу коня, добытого им на вилле Лацерия.

— Пусть охраняют тебя все великие боги! Скорее возвращайся. Без тебя я буду скучать, — с грубоватой нежностью сказал он Эвгенею на прощание.

В полдень отряд Вария занял большое имение римского патриция Луция Огульния Петилины. Это поместье находилось на полпути между Галикиями и Мазарой. Там повстанцы освободили сто пятьдесят кандальников и нашли с десяток лошадей. Варий посадил на коней самых ловких юношей, разделив всадников на два отряда. Он тут же послал один из них на разведку к Мазаре, другой — к Галикиям.

Варий ожидал, что власти этих двух больших городов не замедлят послать против восставших отряды наемников и ополченцев. Если бы это произошло, он намеревался действовать точно так же, как в свое время поступил Минуций, поодиночке разгромивший отряды из Свессул, Ацерр и Капуи.

Однако в Мазаре и Галикиях перетрусившие проагоры ничего не стали предпринимать против мятежных рабов. Первые слухи о них были необычайно раздуты: количество восставших исчислялось многими сотнями и даже тысячами, а гарнизоны этих двух городов насчитывали в общей сложности не более четырехсот греческих наемников, предназначенных только для несения службы по охране общественного порядка внутри самих городов.

Между тем отряд Вария продолжал расти. За три дня, проведенных восставшими на вилле Петилины, к ним присоединились еще восемьдесят пять человек. Это были в основном беглые рабы, скрывавшиеся в окрестных горах.

Вспомнив, как в лагере Минуция галлы и испанцы сплетали щиты из виноградных лоз, Варий расположил своих бойцов на берегу реки и приказал им заняться плетением щитов из ивовых веток. Однако с оружием дело обстояло плохо. Только двести повстанцев имели охотничьи копья и рогатины. Мечи были только у Вария, Эгнация, Эвгенея и у двенадцати фрегеллийцев. Остальные вооружены были обожженными на огне кольями или дубинами.

Варий обрадовался, когда в имении Петилины была обнаружена небольшая кузница. Он тут же приказал собирать железо, чтобы изготавливать из них наконечники для рогатин и дротиков. В ход пошли даже железные прутья решеток, которые повстанцы выламывали из окон эргастулов и крупорушек.

На следующий день (пятый день восстания) Варий произвел смотр своим воинам, которые все до одного имели щиты, сплетенные из ивовых прутьев и обтянутые бычьими шкурами, найденными в большом количестве на одном из складов усадьбы.

— Теперь вы можете дать отпор даже хорошо вооруженному врагу, — с довольным видом говорил Варий, обходя строй своих бойцов. — Но не забывайте, что пока вы будете иметь дело с плохо обученными и малочисленными наемниками. Придет время, и в Сицилию явятся римляне. Это более серьезный противник, но и римляне не устоят перед вами, если вы будете хорошо вооружены. Думайте об этом всегда, собирайте медь и железо, проявляйте смекалку в изготовлении копий, дротиков и даже мечей. Когда Рим пришлет сюда свои легионы, у нас должна быть хорошо вооруженная армия.

Сказав это, он объявил всем о начале похода в область Гераклеи, где к восставшим должны присоединиться сотни рабов во главе с храбрыми и надежными предводителями.

В тот же день Варий повел свой отряд вниз по течению реки. Через шесть часов повстанцы вышли к морю в пяти милях от Мазары. Здесь фрегеллиец, облюбовав один из холмов, приказал строить на нем лагерь.

Он все еще надеялся, что власти Мазары пошлют против восставших своих солдат. Ему нужна была хотя бы небольшая победоносная стычка с врагом. Это подняло бы дух его бойцов, и, кроме того, повстанцы завладели бы настоящим оружием и доспехами. Но Варий только напрасно потерял два дня, ожидая появления противника.

За это время отряд восставших вырос до четырехсот восьмидесяти человек. К нему поодиночке и группами присоединялись прятавшиеся в горах беглые рабы, народ крепкий и отважный. Все они в течение долгого времени разбойничали в этих местах, некоторые из них имели мечи и кинжалы.

— Случай или бог нам помогает, но пока все идет прекрасно! — торжествовал Варий.

Ранним утром десятого дня восстания он поднял людей и повел их берегом моря к Селинунту. Он еще не знал, что римский претор три дня назад прибыл с кораблями в Агригент и, узнав о начале мятежа близ Галикий, спешно выступил в поход по дороге в Гераклею, присоединив к своей когорте две трети греческих наемников из гарнизона города и более сотни римских граждан, которые по возрасту были пригодны к военной службе и которых Нерва, не принимая никаких возражений, привел к присяге.

Глава четвертая

Лагерь под Триокалой. — Братья Тицинии

В то время как отряд Вария, двигаясь вдоль побережья, приближался к Селинунту, отстоявшему от Гераклеи более чем на сорок миль, претор Нерва, имевший под своим началом сто восемьдесят римских легионеров и хорошо вооруженных служителей преторской когорты, шестьдесят критских стрелков из лука и четыреста восемьдесят солдат из Агригента, включая около сотни римских граждан, в основном торговцев, которым Нерва приказал вооружиться и следовать за собой, ускоренным маршем прибыл в Гераклею и стал приводить там к присяге всех военнообязанных граждан города. Ему понадобился всего один день, чтобы составить из солдат городской стражи и граждан Гераклеи вспомогательный отряд численностью в триста семьдесят человек. Теперь Нерва располагал целым войском, насчитывавшим свыше тысячи двухсот воинов. Это была внушительная сила. Хотя претор еще не знал в точности о численности восставших, он был уверен в подавляющем превосходстве над противником. По первым сведениям Марка Тициния, отправленного с отрядом всадников в Термы Селинунтские, чтобы вести наблюдения за всеми передвижениями мятежников, последних насчитывалось не более тысячи человек, и все они стояли лагерем в области Мазары. Но это были всего лишь слухи, раздутые молвой.

Тогда еще ни претор, ни Тициний не знали, что в это время отряд Вария достиг Селинунта и, сделав остановку под самыми стенами города, продолжил движение на восток, чтобы уже на следующий день быть под Гераклеей.

Известие о том, что претор с большими силами уже подошел к Гераклее, Варий получил от Эвгенея, вернувшегося с Каприонской горы, где он провел два дня среди беглецов из имения Серапиона. Он рассказал о своей встрече с Сальвием и Тераменом. Они уже готовы были идти в имение, чтобы поднять там рабов, состоявших в заговоре. Однако прибежавший из имения юноша, посланный кузнецом Эргаменом, сообщил, что к Гераклее приближается претор с войском, и Сальвий не решился на выступление, считая, что оно заранее будет обречено на неудачу. Сам он с тремя десятками товарищей остался на Каприонской горе, а Эвгеней, вскочив на коня, помчался к Варию, чтобы предупредить его о приближении римлян.

Молодой сириец встретил отряд Вария в нескольких милях от Терм Селинунта. Его конь, измученный долгой скачкой, был в плачевном состоянии. Да и самого всадника, с ног до головы покрытого грязью и пылью, друг его Маний Эгнаций узнал с трудом.

— Бедняга! — воскликнул он, помогая юноше слезть с коня. — За тобой словно волки гнались! Во что ты превратил моего Пегаса?

— Спешил, чтобы поскорее увидеть тебя, мой Эгнаций, — обнимая друга, пошутил Эвгеней.

— Правду сказать, я не ожидал от претора, что он будет так стремителен в своих действиях, — сказал Варий, выслушав сообщение Эвгенея. — Но, в сущности, это ничего не меняет в наших планах, которые мы обсуждали в роще Паликов. Мы уйдем в горы и засядем в каком-нибудь неприступном месте, предварительно запасшись провиантом. Пока римляне будут держать нас в осаде, Сальвий под Гераклеей, Афинион под Сегестой, а Диоксен с Дамаскидом в областях Мерганы и Анкиры будут собирать силы для своего выступления.

И Варий, свернув с большой дороги, повел отряд напрямик в сторону Триокалы. Этот город был окружен горами, среди которых можно было найти для лагеря подходящее место.

Вперед отправились Герий Каннуний с восемью всадниками. Разведчики вернулись довольно скоро. Каннуний рассказал, что обнаружил достаточно высокий скалистый холм неподалеку от дороги, примерно на полпути между Триокалой и берегом моря. По его словам, место было удобно еще и тем, что под скалами на склоне холма бьют родники.

Отряд прошел по бездорожью около шести миль. Незадолго перед закатом разведчики привели его к скалистому холму, который действительно был хорошо укреплен самой природой. Только со стороны дороги, находившейся поблизости (эта дорога вела от Терм Селинунта к Триокале) холм был открыт для нападения. В этом месте склон его походил на высокий лагерный вал. Со всех остальных сторон холм спускался к подножию либо крутыми уступами, либо обрывался совершенно неприступными отвесными скалами.

У пологого склона холма Варий приказал отряду остановиться и воткнул в землю копье. Здесь он отметил место для временной стоянки.

Пока подходили отставшие, Герий Каннуний и его всадники показывали командирам двух передовых центурий, где находятся источники, чтобы утомленные с похода бойцы могли утолить жажду.

Спустя еще немного времени Варий и все командиры поднялись на вершину холма. Она представляла собой две небольшие площадки: верхняя была достаточно просторна, чтобы разместить на ней триста человек; нижняя, менее широкая, отделялась от верхней невысоким уступом. На обеих площадках вполне могло хватить места для четырехсот восьмидесяти человек и восьми повозок с мулами.

С самого высокого места холма, как на блюде, видна была Триокала и ее окрестности.

Город был расположен на горе с высившимися на ее вершине грозными утесами. Эти утесы почти сплошной стеной окаймляли верхнюю часть города, где сосредоточены были храмы и общественные здания. Частными домами был сплошь застроен лишь южный склон горы, по которому, собственно, и можно было подняться на ее вершину. У самого подножия горы видны были остатки городских стен с полуобвалившимися башнями и чудом сохранившаяся арка ворот. От нее тянулась дорога в сторону Гераклеи. Примерно в полумиле от этой главной дороги ответвлялась другая дорога, плохо наезженная. Она вела к Термам Селинунта.

Вокруг города, на обширной всхолмленной равнине, утопали в зелени садов и виноградников виллы богачей, а к разбросанным там и сям деревенькам бедняков и рабов подступали ухоженные оливковые рощи.

Триокала не оставила для истории ничего достопамятного, кроме легенды о том, что в стародавние времена здесь была крепость вождя сикулов Дукетия, который вел многолетнюю войну с греческими колонистами, препятствуя их проникновению во внутренние области Сицилии.

Диодор писал о ней: «Сама Триокала, говорят, называется так благодаря трем прекрасным качествам, которыми она обладает: во-первых, благодаря большому количеству родниковой воды, отличающейся своим сладковатым вкусом; во-вторых, благодаря тому, что прилегающая местность богата виноградными и масличными насаждениями и чрезвычайно удобна для земледелия; в-третьих, благодаря тому, что Триокала была превосходной крепостью, представляя собой как бы огромную неприступную скалу».

Варий разглядывал город и отмечал особенности его с чисто военной точки зрения. Полуразрушенные городские укрепления вызывали жалость и презрение. Можно было не сомневаться, что отряд в две тысячи человек даже при яростном сопротивлении жителей без труда овладел бы этим городом.

— Первоклассная крепость! — говорил фрегеллиец окружавшим его командирам. — Посмотрите, как неприступна эта ковшеобразная вершина горы!

— Она станет еще неприступнее, если соединить крепкой стеной этот обращенный к морю промежуток между двумя грядами скал, — заметил Герий Каннуний.

— Я однажды побывал здесь, — говорил стоявший рядом с ним Гай Анизий. — Мне рассказывали, что во время Второй Пунической войны жители Триокалы начали возводить вокруг нее новые стены, но пришли римляне и запретили строительство. Они заподозрили триокальцев в намерении перейти на сторону карфагенян. Этот запрет не снят до сих пор. Древняя часть города находится на самой вершине горы, но там больше старинных храмов и алтарей, чем частных домов. Нынешние жители предпочитают селиться на склоне горы.

Варий был уверен, что в этой благодатной местности восставшие найдут достаточное количество съестных припасов, чтобы обеспечить на много дней осады четыреста восемьдесят человек. Он приказал Анизию, Каннунию и еще одному командиру по имени Гатнон немедленно отправляться за провиантом с тремя центуриями, взяв с собой все повозки с мулами и всех лошадей.

— Действуйте решительно, — напутствовал он командиров. — Не думаю, что против вас из города выступят солдаты. Похоже, наемников там немного, а с обывателями, если они осмелятся сделать вылазку, вы легко справитесь. Помните, что без провианта все мы погибнем. А завтра мы еще раз соберем на триокальских виллах все, что нам нужно. Это необходимо сделать до того, как появится претор со своим войском.

Сто пятьдесят человек во главе с Каннунием, Анизием и Гатноном немедленно двинулись по дороге в сторону Триокалы. Остальные триста тридцать человек, не теряя времени, стали рыть окопы и возводить вал на пологой стороне холма, там, где указал Варий.

Несмотря на усталость после длинного перехода, весь остаток дня повстанцы усердно трудились на строительстве лагеря, прекратив работы лишь с наступлением темноты.

Они успели выкопать ров и насыпать земляной вал, основание которого предварительно укрепили камнями и бревнами. Оставалось соорудить частокол, используя срубленные в ближайшей роще стволы молодых деревьев. Варий, хорошо знакомый со всеми тонкостями строительства римских лагерей, учил товарищей, как скреплять и переплетать между собой палисадины, используя прочные и гибкие ветви, чтобы врагу во время приступа труднее было раскачивать и разрушать частокол.

Как только стемнело, Варий собрал командиров центурий и коротко изложил перед ними свой план дальнейших действий:

— Римский претор, если он завтра выступит из Гераклеи, вряд ли появится здесь раньше вечера. Следовательно, у нас в запасе почти весь завтрашний день. Это время нужно употребить, чтобы хорошо укрепить лагерь и запастись как можно большим количеством провианта. Здесь мы будем сидеть в осаде, твердо зная, что наши товарищи немного дней спустя поднимут восстания в различных областях Сицилии. Будем ждать, когда по всей Сицилии рабы, воодушевленные нашим мужеством, возьмутся за оружие.

Сказав это, Варий обратился к Эвгенею:

— А тебе, храбрый юноша, придется снова отправляться в дальнюю дорогу. Завтра возьмешь с собой всех всадников и отправишься в область Сегесты, к Афиниону. Он служит управляющим в имении двух богатых братьев. Запомни их имена. Одного из них зовут Фрасиллом, другого Андрогеем. Расспрашивай всех встречных, как найти эту усадьбу. Встретившись с Афинионом, передай ему, что пока претор держит нас здесь в осаде, пусть не медлит и поднимает своих людей, помня о своей клятве.

* * *

В тот день, когда восставшие во главе с Варием строили свой лагерь под Триокалой, военный трибун Марк Тициний с тридцатью конными легионерами прибыл в Термы Селинунта. Он был послан на разведку претором, двигавшимся следом за ним от Агригента к Гераклее. Тицинию было приказано собрать сведения о мятежниках.

Первые слухи о восстании рабов в области Галикий дошли до Нервы на другой день после его прибытия в Агригент. И хотя это были всего лишь слухи, претор привел свою когорту в состояние полной боевой готовности и отправил в соседние города гонцов за подкреплениями. Он не хотел терять времени. Из солдат гарнизона Агригента он присоединил к своему отряду двести восемьдесят человек. По пути к Гераклее отряд претора нагнали около полусотни вооруженных всадников с тремя десятками взнузданных лошадей. Этих всадников прислал проагор Коммицианы. Нерва приказал Марку Тицинию посадить на коней тридцать легионеров и произвести разведку в областях Галикий и Мазары, так как, по слухам, именно там действовали мятежники.

Тициний со своими всадниками в тот же день примчался в Гераклею и там узнал, что несколько сотен вооруженных копьями и рогатинами беглых рабов двигаются вдоль побережья, приближаясь к Селинунту. В Гераклее Тициний задержался на несколько часов, чтобы дать отдых людям и лошадям, после чего направился к Термам Селинунта и прибыл туда в первую стражу ночи.

Термы Селинунта, небольшой городок на самом берегу моря, славился на всю Сицилию своими банями. Марк Тициний был наслышан о них еще в Риме. Предприимчивые власти Селинунта, учитывая то обстоятельство, что на юго-западе острова лучшие земли перешли в руки римлян, построили на средства своего города римские бани, или термы, как раз на полпути между Селинунтом и Гераклеей. Здесь была живописная местность и били теплые источники. Термы обещали отцам города Селинунта немалый доход. И они не ошиблись. Римским землевладельцам и богатым обитателям городов юго-запада Сицилии очень полюбилось это место отдыха, отвечавшее римскому вкусу и привычным для них развлечениям. Да и многие сицилийцы, имевшие скромный достаток, с удовольствием проводили здесь время, свободное от житейских забот. Быстро разросшийся поселок, населенный профессиональными банщиками, массажистами, мелкими торговцами, гетерами, владельцами таверн, доходных домов и прогулочных судов, получил название Термы Селинунта. Со временем он стал соперничать с Термами Сегесты, которые находились на западном побережье Сицилии. Сюда стекались актеры, фокусники и даже странствующие ланисты, которые устраивали излюбленные римлянами бои гладиаторов.

Утром следующего дня Тициний получил новые сведения о мятежниках от прибывших в городок перепуганных торговцев оливковым маслом из Скиртеи. Они рассказали трибуну, что были ограблены близ Триокалы неизвестными вооруженными людьми, отобравшими у них весь товар вместе с мулами и повозками. Немного позднее из самой Триокалы кто-то принес весть, что более четырехсот мятежников расположились лагерем примерно в двадцати стадиях от города.

Сообщение это было подтверждено несколькими разведчиками, которых Тициний послал к Триокале. Военный трибун решил остановиться в Термах Селинунта, чтобы быть ближе к месту событий и заодно приятно провести время. По его расчетам у него было по меньшей мере два дня свободного времени. Совесть его была чиста. Теперь он знал о местонахождении противника и мог спокойно дожидаться, когда к Термам подойдет претор со своим войском.

С сознанием до конца выполненного долга Тициний объявил своим подчиненным, что разрешает им хорошенько отдохнуть до прибытия претора. В сущности, он поступил в духе самого Нервы, с улыбкой вспоминая сказанные о нем слова вездесущего Либона во время пирушки у Гнея Волкация в Риме: «Нерва никогда не бывает настолько занят делами, чтобы забыть об удовольствиях». О жалких рабах, засевших в своем укрепленном лагере, он думал с величайшим презрением. Он ни на минуту не сомневался, что в течение нескольких дней с ними будет покончено.

Легионеры остаток дня до самого вечера принимали теплые ванны и ужинали в харчевнях, а весь следующий день провели на берегу моря, спасаясь от нестерпимой жары. Общественные рабы и служители раскинули для них легкие парусиновые навесы. По распоряжению проагора им принесли также корзинки с вином и закуской. Его радушие по отношению к римлянам было вполне объяснимо: Термы Селинунта не имели стен, и слухи о приближении к городу мятежных рабов вызвали среди его обитателей нешуточный переполох. Почти все из отдыхавших здесь богачей поспешили разъехаться по домам, под защиту стен городов. Однако прибытие конного римского отряда во главе с военным трибуном несколько успокоило жителей городка и даже вселило в них уверенность в том, что все страхи в связи с мятежом рабов сильно преувеличены.

На песчаном морском берегу специально для римского трибуна рабы растянули полотняный навес, под тенью которого тот отдыхал почти до самого заката солнца.

Марк Тициний чувствовал себя превосходно. Немного разомлевший от жары и выпитого вина, он лежал под навесом в одной набедренной повязке и, закрыв глаза, лениво думал о том, что неплохо бы перед тем, как вернуться в город, еще раз окунуться в прохладные морские волны.

От ближайших гор в сторону моря уже протянулись длинные вечерние тени.

Тициний сделал над собой усилие и, встав на ноги, пошел к морю.

Со стороны Селинунта дул легкий ветерок. Волны как бы нехотя набегали на песчаный берег и тут же откатывались назад. Тициний, разбежавшись, прыгнул в воду, окунувшись в нее с головой. Вынырнув, он поплыл вперед, долго не оглядываясь на берег. Трибун плавал отлично.

Тициний вдруг заметил неподалеку от себя чернеющую в волнах голову пловца, который, легко взмахивая руками, плыл к нему наперерез. Судя по всему, он плыл от мыса, на котором были расположены общественные бани. Тициний остановился, удерживая тело на поверхности воды слабыми движениями рук и ног. Пловец быстро приближался. Он уже был совсем близко, когда Тициний узнал его. Это был его родной брат, которого он последний раз видел в Сиракузах, когда тот среди ночи поднял его с постели и соблазнил возможностью схватить в одной из гаваней самого Требация, за поимку которого в Риме была объявлена награда в двадцать талантов.

— Гай! — воскликнул он с изумлением.

— Привет, брат! — отвечал тот, тяжело дыша и сплевывая морскую воду.

— Надо полагать, наша встреча не случайна? — спросил трибун, бросив на него испытующий взгляд.

— Ты прав, мой Марк! Я давно наблюдал за тобой, не решаясь подойти… чтобы не привлечь внимание кого-нибудь из твоих людей!

— Правильно поступил… Никто и никогда не должен знать, что мой брат, опозоривший род Тициниев, до сих пор здравствует под ненавистным всей Сицилии именем Гадея…

— Ты как будто не рад нашей встрече?

— В начале года ты обещал чуть ли не озолотить меня, — сердито продолжал Марк Тициний. — Признаться, я этому и тогда не особенно поверил, а теперь мне стало ясно, что ты просто морочил мне голову…

— Ты несправедлив ко мне, Марк. Разве я не предоставил тебе прекрасную возможность заработать двадцать талантов за голову архипирата?

— Лучше бы ты передал мне его связанным, — проворчал Марк Тициний.

Гадей начал оправдываться:

— Клянусь Геркулесом! Я хотел захватить его на пути от Палики в Леонтины. Со мной были пять всадников, хорошо вооруженных и прекрасно владевших оружием. Но, видимо, он и его телохранитель почуяли неладное. Они ушли окольными дорогами…

— Я тоже был хорош. Если бы мне сразу догадаться, что пираты бросили якорь в Трогильской гавани! Это происшествие сделало меня всеобщим посмешищем…

— Но как все произошло?

— Не спрашивай… Не хочется вспоминать… Пираты подожгли и пустили ко дну нашу бирему. Погиб один римский центурион, а с ним до двух десятков солдат из сиракузского гарнизона. Претор был вне себя от ярости, когда увидел из своего дворца пылающий корабль, тонущий у него на глазах. А каково было мне? Я выглядел сущим дураком. Меня же во всем и обвинили, пропади оно все пропадом…

— Жаль, что Требаций ускользнул. Двадцать талантов сделали бы тебя богачом. Право, очень жаль…

— Я начинаю сомневаться в том, был ли он вообще в Сицилии…

— Полно, брат! Неужели ты думаешь, что я тебя обманывал?

— Тогда объясни мне, пожалуйста, зачем понадобилось Требацию идти на такой риск, забравшись так далеко от морского побережья? — с горячностью спросил Тициний. — Ты говоришь, что преследовал его от Палики до самых Леонтин? Интересно было бы знать, чего он забыл в тех местах?

— Клянусь тебе, мои люди обнаружили его в священной роще Паликов, где происходило собрание рабов, которые договаривались между собой о восстании…

— А, так ты знал о заговоре рабов и ничего мне об этом не сообщил?

— Зачем? Тебе это не прибавило бы ни славы, ни денег, а я, кажется, благодаря этому заговору могу извлечь большую пользу для себя…

— Только о себе и думаешь! — вскричал Марк Тициний. — Ну, говори, что ты там опять затеял, но для начала ответь мне только на один вопрос… Когда я получу обещанные тобой деньги? По сути, я сделался соучастником многих твоих преступлений, но до сих пор не видел ни одного сестерция из твоей добычи…

— Клянусь Юпитером, ты получишь все, что я тебе обещал… и еще столько же, если поможешь мне. Пять тысяч сестерциев сегодня же ночью пришлю тебе с Магоном…

— Вот это другое дело, — обрадовался военный трибун. — Пять тысяч сестерциев! Ты не представляешь, до чего мне приятно это слышать… Но не слишком ли ты доверяешь этому африканскому отродью? У него на лбу написано, что он негодяй и мошенник. Не удерет ли он с моими денежками?

— Не беспокойся! Магон предан мне, как собака. Без меня он давно бы уже кормил на кресте воронье…

— Ты сказал, что нуждаешься в моей помощи. Я слушаю.

— Итак, в святилище Паликов я узнал, что рабы готовятся поднять восстание. Поначалу я особенно не верил, что произойдет что-нибудь серьезное, но вот уже шесть или семь дней ссыльный фрегеллиец Варий, глава заговора, свободно передвигается между Мазарой, Галикиями и Триокалой с несколькими сотнями беглых рабов. Они грабят виллы. Силы их растут с каждым днем…

— Обо всем этом я знаю, — прервал Марк Тициний брата. — Претор уже в Гераклее. Завтра он будет здесь, и с мятежом рабов будет покончено раз навсегда.

— Не будь так самоуверен, брат! — возразил Гадей. — Этот Варий заранее все предусмотрел. Он гораздо опаснее, чем вы все себе представляете. Он не только отважен, но умен и хитер. Я подослал к мятежникам своего Магона. Сегодня он вернулся ко мне и рассказал, что они заняли неприступную гору близ Триокалы и запаслись достаточным количеством провианта. Нерве придется очень долго сидеть под этой горой, прежде чем голод заставит мятежников сдаться. Но мне известно, что рабы на своем сборище договорились о том, что пока претор будет занят осадой вариева лагеря, остальные заговорщики поднимут мятежи в областях Сегесты, Мерганы и других местах. Можно не сомневаться в том, что так оно и будет…

— Но к чему ты клонишь? Что замышляешь? — спросил трибун.

— С Варием я уже познакомился, — продолжал Гадей, — причем уверил его, что готов присоединиться к восстанию. У фрегеллийца нет причин не доверять мне, потому что надо мной, как дамоклов меч, висит смертный приговор. Есть среди мятежников еще несколько человек, которые меня знают. Я в любое время могу пробраться в их лагерь и не сомневаюсь, что они примут меня как своего…

— Хочешь оказать мне еще одну услугу?

— Прости, брат, но на этот раз не столько тебе, сколько самому претору. Я надеюсь, он не будет против того, чтобы как можно скорее разделаться с мятежниками. Со своей стороны, я рассчитываю получить от него помилование…

— Помилование? Ты думаешь, что претор помилует Гадея, злодея, на совести которого столько грабежей и убийств?

— У него не будет другого выхода, уверяю тебя…

— А обо мне ты подумал? Каково будет мне, доброму квириту, признать, что я разыскал, наконец, своего родного братца, соединившего в одном лице злодея-разбойника Гадея в Сицилии и проклятого в Риме предателя-центуриона Гая Тициния, открыто перешедшего на сторону Югурты…

— Погоди, постой, брат! Я вовсе не хочу называть претору своего настоящего имени… напротив, я уже придумал для себя благозвучное италийское имя, которое буду носить после того, как стану добропорядочным сицилийцем. Никто и не вспомнит, что под этим новым именем скрывается Гадей или Гай Тициний. С прошлым будет покончено, уверяю тебя…

— От меня-то что требуется?

— Тебя я прошу быть посредником в этом деле.

— Уж не знаю, как отнесется претор к твоему предложению…

— Посмотрим, что он скажет, когда убедится, что лагерь Вария ему не по зубам…

— Я не отказываю тебе в своем содействии… но все это следует хорошенько обдумать.

— Конечно, брат! Я вовсе не склонен торопить события. Пусть претор сам решает, что для него полезно…

— Когда и где мы еще встретимся?

— На полпути между Триокалой и Алларой находится заезжий двор. Хозяина зовут Фокион. Послезавтра я жду тебя там…

— Хорошо, договорились…

— До встречи, брат! Пусть боги тебя охраняют…

Простившись друг с другом, братья поплыли в разные стороны.

Глава пятая

Поход Нервы. — Происки Гадея и Магона. — Бойня

К полудню следующего дня к Термам Селинунта подошел претор со своим отрядом.

Около шестисот пятидесяти пар солдатских башмаков поднимали пыль с дороги, которая от Терм Селинунта круто поворачивала на север, в сторону Триокалы. Претор решил двигаться к укрепленному лагерю повстанцев не останавливаясь. Он рассчитывал уже на следующий день сделать попытку взять его приступом и разом покончить с мятежом.

Тициний со своими тридцатью всадниками выехал из Терм навстречу Нерве и сообщил ему, что, по слухам, бунтовщики запаслись большим количеством съестных припасов, добытых ими в окрестностях Триокалы, и это позволит им выдержать долгую осаду. В ответ претор раздраженно заметил, что не намерен сидеть возле их лагеря более трех дней и возьмет его приступом, даже если для этого ему придется пожертвовать половиной своих солдат.

Тициний не стал его переубеждать. Еще утром он встретился с братом в заезжем дворе Фокиона. Тот рассказал, что Магон успел во второй раз побывать в лагере Вария. Финикиец донес, что мятежников около пятисот человек и все они полны решимости умереть, но не сдаваться врагам.

Вечером Нерва подошел к горе, занятой неприятелем, и, выслав дозоры, приказал солдатам ставить палатки и окапывать лагерь.

На рассвете нового дня претор попытался с ходу овладеть укреплением восставших, но приступ был легко отбит. Повстанцы забросали солдат, наступавших вверх по отлогому склону, камнями и самодельными дротиками с каменными наконечниками. Солдаты отступили в беспорядке. Десять человек из них были убиты и многие ранены.

Но Нерва, считая, что сицилийцы и греческие наемники действовали недостаточно решительно, снова погнал их всех в бой, оставив в резерве три римские центурии.

На этот раз солдаты под ураганным дождем камней, летевших с вершины горы, подступили почти к самому частоколу вражеского лагеря. Но все было напрасно. Беглые рабы, действуя кольями и рогатинами, выскочили на вал и сбили врагов с крутизны, вновь отстояв свой лагерь. Подобрав раненых и убитых, солдаты отошли, ропща на бунтовщиков и римского претора, заставившего их штурмовать это неприступное место. Потери осаждающих в этот день составили двадцать восемь человек убитыми и полсотни ранеными.

Нерва поздно вечером созвал в свою палатку всех командиров и в ответ на их заявления, что позиция, выбранная мятежниками, совершенно неприступна, упрямо твердил, что с мятежом необходимо покончить одним решительным ударом, иначе восстания начнутся повсеместно.

— Я преподам рабам такой урок, что все они будут дрожать только от одного моего имени, — грозился он, едва сдерживая закипавшую в нем ярость. — Только страхом я выбью из дерзких голов всякую мысль о мятеже.

— Дней через пять-шесть из Анкиры прибудут баллисты, — напомнил Нерве его советник и друг сенатор Тит Винний Альбинован. — Они разобьют ядрами частокол. Тогда-то мы без труда овладеем лагерем этого сброда…

— Через пять-шесть дней? — вскричал Нерва, топнув ногой. — И слышать не хочу об этом! У меня под началом более тысячи вооруженных до зубов бездельников! Для чего я их собрал? Жевать мой хлеб? Пусть трупами усеют эту проклятую гору, но чтобы завтра же эта горстка негодяев была изрублена в куски!..

Тициний, слушая претора, решил, что настала пора действовать.

Когда Нерва распустил военный совет, Тициний попросил у него разрешения остаться, чтобы поговорить с глазу на глаз.

— О чем разговор? — хмуро спросил претор, оставшись наедине с трибуном.

— Ты когда-нибудь слышал о разбойнике Гадее?

— Да, мой предшественник, покидая провинцию, сообщил мне, что заочно приговорил к смерти этого головореза. Но почему ты спрашиваешь?

У Тициния уже была заготовлена для претора правдоподобная история о его «случайном» знакомстве с разбойником.

— Позавчера я купался в море у Терм Селинунтских, — начал он рассказывать. — Ко мне подошел человек, поначалу представившийся тороговцем из Триокалы, которого по пути в Гераклею ограбили мятежники. Затем он повел разговор о том, что бунтовщики хорошо укрепились на горе с очень крутыми склонами, запаслись большим количеством съестных припасов и претору… то есть тебе, придется потратить много времени, прежде чем голод заставит их сдаться. Я ответил ему, что он запоздал со своим сообщением, так как мне уже все хорошо известно. Тогда он заговорил со мной без обиняков и представился не кем иным, как Гадеем. Пока я, оторопевший от столь неожиданного признания, с изумлением таращил на него глаза, Гадей заявил, что при его содействии с мятежом можно покончить в течение двух или трех дней…

— Вот как! И что он предлагает? — быстро спросил Нерва.

— Гадей хорошо знаком с Варием, предводителем бунтовщиков. Он начнет с ним переговоры, убеждая, что готов вместе со своими людьми присоединиться к восстанию. Гадей не сомневается в том, что мятежники ни в чем его не заподозрят, так как все знают, что над ним тяготеет смертный приговор. Он хочет пробраться к рабам в лагерь и в одну из ночей, сняв часовых, подать нам условленный сигнал. Остальное довершат мечи и копья твоих солдат…

— Это было бы превосходно! — вырвалось у претора.

— Но взамен он хочет, чтобы ты отменил вынесенный ему смертный приговор и объявил о полном прощении его прошлых преступлений.

Нерва почесал в затылке.

— Хорошенькое дело! Помиловать злодея, на совести которого столько погубленных жизней добропорядочных сицилийцев! Что обо мне будут говорить в провинции и в самом Риме?

— Если он поможет нам справиться с мятежом, его услуга будет того стоить.

— А не лучше ли заманить негодяя на переговоры, а потом отослать его голову тому сицилийцу, который обещал за нее два аттических таланта? А что? И мне будет пожива, да и тебе я помогу расплатиться с долгами. Я ведь знаю, что ты очень задолжал сиракузскому меняле Евсевию.

— Не пойму тебя… Разве два таланта равноценны уничтожению мятежа? — смутился Тициний, встревоженно взглянув на претора.

— Я пошутил… Ты, конечно, прав, и, возможно, я соглашусь на сговор с Гадеем. Скажи этому разбойнику, что как только мы с его помощью управимся с этим делом, я напишу указ о помиловании.

— Но Гадей поставил условием, что ты сначала дашь ему официальную клятву в том, что он будет прощен.

— Эта собака еще смеет ставить мне условия? — побагровел от гнева претор. — Ну, хорошо, — вдруг успокоившись, сказал он, — веди его ко мне. Но ты должен принять все необходимые меры на случай, если негодяй вздумает нас обмануть… Головой отвечаешь!

* * *

На следующий день свершилось: римский претор Публий Лициний Нерва дал официальную клятву явившемуся к нему сицилийскому разбойнику Гадею, что тот будет прощен за оказанную римской республике важную услугу в деле ликвидации рабского мятежа. Разумеется, Гадей утаил, что он еще является тем самым центурионом примипилов Гаем Тицинием, предавшим римлян под Сутулом, где он, подкупленный Югуртой, впустил нумидийцев в лагерь Авла Постумия Бестии, после чего римский командующий вынужден был капитулировать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

64

Эмпедокл (приблизительно 490—430 гг. до н. э.) — философ, поэт, политический деятель, врач, вождь демократии. Автор поэм «О природе» и «Очищения», от которых сохранились 450 стихов. Наибольшую известность приобрело его учение о происхождении органических веществ. В теории Эмпедокла, как и в теориях всех его современников, диалектические объяснения переплетаются с метафизическими.

65

Зама — укрепленный город к юго-западу от Карфагена; здесь Сципион нанес поражение Ганнибалу.

66

Фурка — двузубые вилы.