Следующая остановка смерть. Врата скорби – 3

Александр Афанасьев, 2023

40-е годы альтернативной исторической реальности, в которой царская Россия сталкивается с холодным и циничным Западом. На Востоке идет Холодная война, превращаясь порой в настоящую – с взрывами на улицах и обстрелами городов. Британцы и русские – сражаются за будущее этого мира – и какая разница, кто победит. Главное, что будущее у этого мира – есть. В горах Радфан банда нападает на караван, в живых остается русский врач, оказавшийся тайным большевиком. Это и есть истинное начало движения Идарат – бандиты из просто грабителей становятся идейными террористами.

Хариб. Муттавакилитское королевство Йемен. 18 мая 1949 г.

Хариб³⁶, центр одноименной мухафазы, то есть провинции — город, расположенный на самой границе южно-аравийской федерации и Йеменского королевства — но все-таки на йеменской территории. Город этот — находится в юго-западной части пустыни Руб-эль-Хали и, как и большинство крупных городов в этой части света — в месте, где большое количество подземных источников и ручьев дает возможности вести ирригационное земледелие. Изначально — на место современного города был всего лишь оазис, окружённый вулканическими долинами Хашаба, песками пустыни Рамлат и известняковыми отрогами Джабаль Балака. Вади Дана, пересыхающая в жару река разделяет оазис надвое: северный оазис Абъян и южный — Ясран. Древний Хариб, помнящий еще царицу Савскую и древних египтян находится на севере вади Дана в центре ирригационных полей, тогда как современный город Хариб располагается севернее. Постоянное население этого города составляло около двадцати тысяч человек — в то время как десять лет назад не доходило и до десяти тысяч. Все дело было в Бейхане и тех порядках, которые там установились после убийства законного правителя этого княжества. Власть там взяли муллы и их советники из числа пустынников, которые взялись насаждать чуждый свободолюбивым горцам радикальный ислам — ваххабизм. Худо пришлось купцам — теперь с них брали с кого закят, с кого джизью — а то и проводили реквизиции, на нужды ислама, в произвольном порядке и у кого сколько сумеют взять. Оправдание искали в шариате, провозглашая, что если мусульмане собрались в поход, а казна пуста — то правитель может ее наполнить, собрав деньги с богатых правоверных, с купцов — причем не обязательно при их согласии. Деньги собирали, правда, с походом не торопились. Ходила злая шутка о том, что Абу, нынешний правитель Бейхана не может не только влезть на коня или верблюда — он и передвигаться без посторонней помощи не может, ибо слишком толст. Для несытых здешних мест — это было серьезным оскорблением, тем более что у Абу было шариатское образование и он первым — должен был подавать пример набожности и доброчестивости. Но он подавал совсем другой пример — беззакония, разврата, коррупции. Ходили слухи — не только о его чрезмерной полноте, куда более страшные и мерзкие. О том, что в его доме едят с золотой посуды. О том, что Абу, новый правитель не имеет детей, потому что предпочитает мужчин, а не женщин, при том, что слово «маниук»³⁷ на полуострове было поводом для жестокого убийства. О том, что пропадающие в последнее время маленькие мальчики — что все это не просто так, и что их можно найти, если хорошо посмотреть в дворцовых колодцах. Да только — чтобы посмотреть в дворцовых колодцах, надо было взять штурмом дворец, а сделать это было невозможно — теперь на стенах было пулеметов втрое от того, что было при прежнем князе, а в самом дворце — теперь была не княжеская стража, а белые кяффиры, которых нельзя было убить. Страшные птицы — прилетали к ним едва ли не каждый день, пугая город своим грохотом.

Город затаился, как тяжело раненый затаивается в расселине скал, в надежде, что его не найдут, и что время, слюна и сухой, почти стерильный пустынный воздух залечат раны. Кто-то оставался в городе, терпя многократно возросшие поборы, мерзости и наглости со стороны нечестивой власти, прикрывающейся шариатом, как блудница прикрывает руками свой срам. Кто-то, кто мог уйти — ушел, и жил теперь в Харибе, городе на самой границе. Были какие-то места, куда не совались даже белые кяффиры. Но, несомненно, было одно — настоящими вратами Бейхана был город Хариб, формально находящийся на другой земле другого правителя. Это знал и Абу, нечестивый Абу, правитель Бейхана, и потому — в городе были его сторонники, его боевики, в том числе — и белые кяффиры. Они существовали совершенно открыто, и жили они — в сильно укрепленном постоялом дворе купца Вахаджа, родом из древнего торгового города Медина. Все знали, что в городе есть две власти — та, что есть днем в виде губернатора и полиции и та, что есть ночью. И ссориться не хотели — ни с одной, ни с другой. Здесь знали — почти ничего не стоит того, чтобы отжать за это жизнь. Ну, разве что шахада…

Тяжело груженый караван верблюдов — подступил к городу поутру: больше тридцати животных, усталые погонщики. Они подходили к городу по северной дороге, пыльным миражом выступая из песков. Хурджуны — переметные сумы, которые взваливали на верблюдов — пухли от богатого товара, обещающего озолотить щедрого и умелого торговца. Вероятно, караван шел из Дубая или еще дальше — из Неджда.

Путь ему преградил старомодный, пропыленный Додж с полукруглым, давно вышедшим из моды капотом и тяжелыми колесами от грузовика. Но на самодельной, умело впрочем, сваренной турели — был установлен пулемет Максим и еще один — располагался перед пассажиром на короткой турели. Два пулемета — достаточный аргумент в здешних местах, если конечно — они вычищены и обслужены, как положено. Рядом с пулеметным автомобилем стояли люди губернатора, босоногие, с длинными винтовками Мосина за плечом, кривыми кинжалами за поясом и палками в руках. Они стояли тут не просто так — они делали дело. Люди, входившие в город — обыскивались, посмевшие сказать хоть слово против — грубо избивались, иногда до смерти. Они собирали дань — как это делали все губернаторские стражники во всех мухафазах, провинциях и уездах. Здесь сочли бы полным идиотизмом, если бы кто-то сказал, что власть должна платить жалование губернатору и военным, которых он наверстал… что за бред. Деньги — имеют только один путь — снизу вверх. Тот, кто ниже — платит тому, кто выше — амиру, раису, султану, бею. Ни один губернатор не удержался бы на своем месте, если бы хоть раз не заплатил положенного наверх. Налоговая система была здесь основана на старой феодальной системе откупов, существовавшей в Европе века два тому назад: кто-то платил или обещал собрать и уплатить в казну положенную сумму за какое-то время — и за это получал должность и право грабить своих подданных так, как пожелает. Все, что награблено сверху — оставалось на пропитание себе и своей дружине. Чтобы предупредить гнев народа, способный вылиться в кровавый мятеж — периодически раис обвинял кого-то из губернаторов в измене, отступлении от шариата, жестокости по отношению к подданным и публично казнил его. Губернаторы знали это — но желающие стать губернаторами не переводились. Это были своего рода издержки профессии.

Каждый офицер и каждый полицейский, назначенный следить за порядком — тоже должны были собирать и сдавать какую-то сумму, и горе было тем, кто не сдаст. Потому — их жестокость была избирательной: срывали свою злобу за униженную, горбатую, полную опасностей жизнь между молотом и наковальней на еще более сирых, убогих и бесправных. Что же касается купца, да еще ведущего столь богатый караван — никто и не подумал бы грабить его. Наоборот — офицер пристрелил бы на месте любого из своих солдат, кто отнесся бы к почтенному купцу без уважения, посмел его ударить, оскорбить или, упаси Аллах, выстрелить в него. Что не отменяло того факта, что бесплатно — купец в город пройти ну никак не мог.

Как только солдаты увидели караван — они послали самого молодого из них разбудить офицера. Офицер, до этого спавший в небольшом шатре, раскинутом за машиной — услышав про тридцать верблюдов — поспешно поднялся и высморкался, дабы очистить носоглотку от налетевшей пыли. Глотнув затеплевшей воды из бурдюка, он поспешно выбрался из шатра, для порядка вытянул молодого хлыстом — и твердым шагом направился к дороге справлять службу.

Караван уже подошел и остановился, опытным взглядом — офицер увидел, что у некоторых погонщиков есть бурые пятна на одежде, а у некоторых — завязана голова. Некоторые бурдюки и вовсе выглядели так, как будто их перегружали прямо в дороге.

Офицер — представитель власти, пусть и самое низшее звено в ее пирамиде, но все же выступающий от имени власти и гордый этим фактом — повелительно ткнул палкой в грудь первого погонщика

— Где твой хозяин?

От центра каравана — к нему уже бежал, запыхавшись, купец, одетый не как араб, а как одеваются местные горцы из гор Радфана. На ногах у него были армейские ботинки, такие, каких не было у самого офицера — это был признак большого богатства…

— Ас саламу алейкум, эфенди афсар… — купец употребил искаженное британское officer, как часто говорили местные — ас саламу алейкум, да будет благословенна эта земля и этот город, нищий, молящийся Аллаху купец Заид — нижайше просит позволения войти…

Купец говорил не совсем чисто — но все купцы, странствующие по полуострову, вынужденные торговаться с представителями разных племен и народов — так говорят.

— Ва алейкум ас салам — холодно проговорил офицер — чтобы войти в этот город, требуется внести плату в казну. Я капитан Ибрахим, и я здесь стою по повелению благородного Садика, отца тридцати семи детей и губернатора этого мухафиза, назначенного самим Сулейманом Первым. Как тебя зовут, говоришь?

— Мое имя Заид, о почтенный…

Купец привычно льстил, рассчитывая сэкономить — но капитан слышал это не раз и на лесть не покупался. Только женщины — предпочитают лесть деньгам…

— Откуда ты родом, Заид? Ты похож на горцев.

— О, почтенный, недостойный Заид сын мастерового Казима из гор Радфана, и когда Аллах забрал моего отца, я продал все, что у меня было, купил несколько верблюдов и теперь только милостью Аллаха свожу концы с концами.

— И откуда ты идешь, недостойный Заид?

— Купец Заид идет из прибрежного города Дубая с товаром, который взял там в долг, дабы продать здесь и выручить немного на еду и на жалование своим ленивым слугам.

Это могло быть правдой, а могло и не быть. Товары в Дубае действительно были дешевле, и некоторые крупные купцы, имевшие доступ к деньгам — давали тем, кто приходил из глубины полуострова товар в долг, с тем, чтобы они продали его у себя на родине и при следующем визите расплатились. Шариат — запрещал брать процент на долг, но тут не было речи ни о каком проценте, просто на товар, который брали в долг, устанавливалась другая цена, выше — и никакого харама. Конечно — так могли дать товар, да еще столько лишь человеку, который известен на базаре, никак не новичку. Еще могли дать тому, кто относится к одному из братств — например, к ваххабитскому, потому что за честность человека отвечало в таком случае все братство. В том числе и по этому — у ваххабитов не было отбоя от неофитов, даже особо не верующих. Они держали большую часть Хавалы — нелегальной финансовой системы и у них были деньги, достаточные, чтобы гарантировать честность своих братьев. Откуда деньги — дубайских оптовиков это мало волновало…

Но купец мог и просто врать, что этот товар фактически не его — чтобы снизить цену за вход в город. Никакой твердой цены не было, цену произвольно устанавливал капитан, и жаловаться на произвол можно было единому лишь Аллаху…

Капитан зашагал мимо верблюдов, купец семенил за ним.

— Почему твои люди ранены? — спросил капитан — на вас напали?

— О, эфенди афсар, да покарает Аллах этих нечестивцев. На нас напали этой же ночью, у костров, когда мы были в пяти часах пути от вашего благословенного города.

Капитан прикинул — совсем рядом

— Что это были за разбойники? Откуда они пришли?

— О благородный, их было человек пятьдесят, и они пришли со стороны гор, и мы не успели хватиться за оружие — как они погнали трех верблюдов с товарами прочь, и мы ничего не смогли сделать. А потом — они стреляли и страшно насмехались из темноты, выкрикивая поистине мерзкие вещи, в том числе и про местного раиса, дай ему Аллах здоровья и долголетия.

Капитан нахмурился

— Про раиса? Они смели сквернословить про нашего раиса?

— О да, благородный капитан. Один из них из темноты закричал, что его зовут Абдалла, и все его знают, а потом нечестивец начал говорить страшные вещи!

— Какие еще вещи, говори, несчастный!?

— О, благородный страж сих врат…

И купец Заид описал, каким именно образом разбойник Абдалла обещал вступить в половые отношения с самим губернатором, с его женой и с его матерью.

— Я-лла… — прищелкнул языком офицер — этот негодяй напрашивается на неприятности. Клянусь Аллахом, я сегодня же донесу о таком непочтении губернатору, и клянусь, губернатор назначит большую награду за этого негодяя. Положительно, этот мерзавец, уже заслуживший удар мечом по шее — напрашивается еще и на то, чтобы перед казнью ему вырвали его длинный и непочтительный язык щипцами на рыночной площади…

— О, как это верно — воскликнул купец — как вы хорошо сказали…

Вообще то говоря, купец Заид, говоря столь оскорбительные слова от третьего лица — на самом деле говорил их от первого, и мало — мальски сообразительный человек мог бы о том и догадаться. Однако, люди здесь были в чем-то очень наивные, и тонкого чувства юмора, столько присущего русским — не понимали.

«Слово и дело государево» — дело, понятное всем государевым слугам, и если до того, как услышать это, капитан прикидывал что в хурджинах, как это посмотреть и сколько за это взять, то теперь его мысли были заняты другим. Как передать полученную информацию наверх, за какими словами, да через кого — чтобы никакой негодяй не присвоил себе ее. И чтобы его за это не наказали, а наградили. Большой ошибкой будет считать, что деньги правят миром и все в этом мире совершается из-за денег. Губернатор, благородный Садик — был назначен сюда давно, он исправно отправлял деньги наверх и уже давно сколотил достойное состояние себе самому. И если раньше — он действительно смотрел только на деньги — то теперь, как и всякий богатый человек, он остро жаждал уважения. Сказанные горным разбойником слова — должны были привести губернатора в состояние ярости. Просто капитан раздумывал, как именно преподнести эту новость так, чтобы его же, с его ротой Гвардии и не отправили в горы ловить этого непочтительного негодяя. С одной стороны — это конечно почетно, а с другой — гораздо лучше спать здесь в шатре у стен города, нежели лазать по горам, рискуя свалиться в пропасть или получить пулю с соседнего склона…

Про хурджины — капитан уже почти не думал — хотя и пропускать гостя без подношения не собирался. Он наскоро пересчитал верблюдов…

— У тебя тут двадцать девять верблюдов, вижу. Не считая людей. Чтобы не считать долго — плати по пять русских золотых монет или по тридцать британских фунтов, или по сто тридцать недждских дирхамов с животного и проходи!

— Но уважаемый капитан, у недостойного Заида нет таких денег и…

Капитан замахнулся плеткой

— Заткнись, собака! Будь благодарен тому, что я вообще тебя пускаю. Если у тебя нет денег — я прикажу посадить тебя в тюрьму и вместо торговли — тебя будут допрашивать из-за этого нечестивого Абдаллы, чтобы его отец как шакал издох от жажды в пустыне. Вы не понимаете доброго отношения к вам, несчастные.

Заид что-то еще ныл, потом открыл кошелек и начал отсчитывать. Капитан был уверен, что таких кошельков у купца несколько и находятся они в самых разных местах, а кроме того — имеет он кредит или даже счет и в Хавале, по которой заранее пустил деньги туда, куда собирался идти. Отсчитав положенное, купец протянул деньги капитану. Тот пересчитал, опять взъярился.

— Сын собаки! Этого мало! Ты что же, думаешь, что я не умею считать — или как?

— Но благородный капитан, у меня больше и в самом деле нет! — взмолился торговец — впрочем, если благородный капитан желает…

Торговец рысью сорвался с места, подбежал к одному из верблюдов и вернулся с двумя парами настоящих, крепких армейских ботинок. Настоящих, пусть и старых — но из доброй, толстой кожи, которую и не всякая змея прокусит, с обмотками…

— Пусть у нищего, молящегося Аллаху купца Заида нет положенной за вход в этот город суммы — не соизволит ли благородный капитан принять это в уплату…

Капитан вырвал из рук ботинки, мрачно посмотрел на них. Потом бросил на песок, попытался надеть ботинок. С непривычки получилось не сразу — но получилось. Если даже такие ботинки не нужны будут ему — их легко будет продать на базаре.

— Казна Хариба не принимает вещей в уплату пошлины за вход — мрачно сказал он — но если у несчастного купца нет денег… клянусь Аллахом, мое доброе сердце когда-нибудь меня погубит. Давай еще две пары, одну размером побольше и одну размером поменьше и проходи. И да приведет Аллах в порядок твои дела…

— О, Аллах. Благослови этого доброго человека.

Капитан прикинул, что ту пару, которую он попытался померить — он будет носить, а другие — отправит Хадиджу — так звали его жену — продавать на рынок. Пусть хоть что-то сделает… а то все толстеет и толстеет…

Купец вернулся еще с двумя парами ботинок. Капитан зачем то прикинул их на вес, потом махнул рукой — пропустить…

***

Они остановились на северной окраине города, на постоялом дворе хромого Исы, беженца из Бейхана, у которого здесь хорошо пошло дело, и который выкопал собственную скважину во дворе, чтобы поить верблюдов. Постоялый двор представлял собой большое, огороженное дувалом из глины и камня пространства, часть которого была под самодельным навесом, состоящим из плащ-палаток армейского образца, устаревших, наверняка списанных со складов длительного хранения. А то и вовсе стыренных. Под навесами — лежали, мерно пережевывая пищу верблюды. Нормальная техника в этом городе, на середине двадцатого века была, но немного — зачем ее покупать, если нет нормальных поставок бензина. Двухэтажное, выстроенное по когда-то виденному хозяином образцу британских колониальных казарм здание — использовалось и как склад для особо ценных вещей, и как постоялый двор и как столовая…

Верблюдов с пришедшего каравана разгрузили, и мешки стали заносить под крышу — на жаре им оставаться было никак нельзя. Мешки были тяжелыми. Полязгивали доброй сталью…

Мишка — кивнул Велехову, чье лицо было наполовину замотано грязной окровавленной тряпкой — он еще не так сильно загорел и пропылился, чтобы сойти за местного…

— Держись меня…

Они поднялись по внешней лестнице, Мишка, он же — нищий, молящийся Аллаху купец Заид, как мы отныне и будем его называть — постучал в дверь, в которой был — чудо для этих мест — стандартный дверной глазок. Велехов — с металлическим щелчком взвел курок Маузера.

За дверью послышалось шевеление, затем — лязгнул засов. Человек, который выглянул на стук, был бериш — то есть безбородым и выглядел как осторожный хомяк. Впрочем, хомяк, подвизавшийся на хорошем складе.

— Салам алейкум… — сказал Заид…

— О, ва алейкум ас салам, гости дорогие, заходите…

Они прошли в комнату, большую и обставленную без излишних претензий. В углу — были расстелены курпачи, грубые, стеганые одеяла, набитые верблюжьей шестью, на которых принимали пищу. Хромой Иса, содержатель постоялого двора — крикнул, чтобы принесли воды и перекусить. Через минуту — в комнату вошла девочка, ей было десять — одиннадцать лет, не больше. Впрочем, здесь продавали на базаре и восьмилетних детей, и хорошо если девочек. Было здесь немало и таких, которым нравились мальчики…

Казаки старались не смотреть на молчаливую тень, расставлявшую перед ними воду и снедь на медном блюде. Они знали, что это неправильно — но это не изменить, по крайней мере, сейчас. Иса прикрикнул — и девочка моментально исчезла, оставив за собой сложный запах благовоний и молчаливый крик о помощи. То, как она посмотрела на него — Велехов запомнил на всю жизнь, это был взгляд затравленного и смертельно боящегося зверька.

— Бедный, нуждающийся в Аллахе Иса рад приветствовать дорогих гостей в своем доме, да будет его дом — домом дорогим гостям — витиевато, как и положено, на Востоке заговорил Иса — далек ли был путь гостей?

— Да, мы идем от самой Бейды. Аллах не оставил нас в пути своей милостью. Хотя на нас и напали по дороге бандиты, нам удалось сохранить караван и груз. Вот только боюсь, нам потребуется пару дней, чтобы все переиграть.

— Переиграть? — не понял содержатель постоялого двора

— Изменить план.

— А…

Содержатель постоялого двора понимающе улыбнулся.

— Эти бандиты. Чем дальше, тем их больше. Если раньше люди боялись вестей об Огне и Часе, и боялись Аллаха и гнева его за содеянное — то теперь они ничего не боятся. Вербуются в полицию, в гвардию, а потом бегут с оружием и разбойничают на дороге. Их подкупают лживыми речами те, кто говорит про джихад — помилуй Бог как джихад на дороге! И против кого?! Против простых правоверных, иногда потративших последнее на базаре, чтобы купить нужное им? Спаси нас Аллах, скоро тут совсем невозможно будет жить…

— Белый Царь не терпит дорожного бандитизма в своих владениях… — заметил купец Заид — если не верите мне, спросите у тех, кто торговал в Междуречье. Дороги там свободны, и те, кто хочет торговать торгует там беспрепятственно, платя пошлину Белому Царю, а не отморозкам на дороге.

— Отморозкам? — снова не понял содержатель постоялого двора

— Бандитам, не боящимся гнева Аллаха.

— А…

— У Белого Царя верная и дисциплинированная армия. Не берущая взяток и не издевающаяся над людьми. И у него есть немало железных птиц, которые изрыгают с неба огонь на бандитов и дорожных разбойников. От птицы, летящей по воздуху никуда не скрыться…

— Самолет — сказал содержатель постоялого двора — не надо думать, будто Иса совсем глупый и совсем ничего не знает. Я даже летал один раз на таком самолете, да покарает меня Аллах, если я вру.

— Это с непривычки страшно. Говорят, что здесь недовольны засильем нечестивого Абу и его людей — перешел к делу купец Заид

— Аллах свидетель, здесь и отсюда до побережья нет ни одного двора, где не возносили бы молитвы, призывая кару на голову нечестивцев, извративших учение Ислам и издевающихся над людьми, как только возможно. Слышали, что он сделал на прошлой неделе? По его приказу побили палками стариков, которые пришли, чтобы напомнить ему о шариате, о долге, рассказать, как страдает народ. Он окружил себя белыми дьяволами и удалил от себя всех мужчин своего народа — потому что ему известно, как его все ненавидят. Он отнимает последнее у вдов и детей, зная, что за них некому заступиться. Тот из княжества, что собирается сделать хадж, дабы облегчить свою участь на Суде — должен делать это не иначе, как в караване его нечестивого братца, дерущего с хаджи втридорога, а тот, кто рискнет пойти один — рискует никогда не вернуться. Нет таких мерзостей, подлостей и преступлений, к которым этот негодяй не приложил бы руку. Воистину, если бы Аллах покарал нечестивца, здесь был бы праздник как при военной победе на поле брани.

— Ждать милости от Аллаха достойно — заметил купец Заид — но еще достойнее свершить шариатский суд самим и покарать негодяя.

— Да, но найдется ли хоть один судья на десять дней пути в любую сторону отсюда, кто вынесет положенное суждение о деяниях этого нечестивца? Все знают, что у Абу длинные руки, и даже в этом городе — есть его наушники и соглядатаи, да покарает их Аллах… — лицемерно вздохнул содержатель постоялого двора

— Аллах свидетель, у меня есть такой судья, и его суждения будут иметь силу — но я жду, пока он приедет в город. А он идет со следующим караваном, там больше силы и он придет дня через три. Но поднимутся ли люди, услышав суждение о деяниях, противоречащих шариату даже от уважаемого всеми кади!?

— О, не сомневайтесь в этом! — с жаром сказал содержатель постоялого двора — люди поднимутся все как один! На десять дней пути отсюда и от Шук Абдаллы не найдется ни одного места, где бы не желали смерти этому гнусному осквернителю ислама!

— Вот и хорошо… — заметил купец Заид — должно быть, Аллах все же услышал вопль отчаяния из этих мест. Кстати, если вы знаете, уважаемый Иса что такое самолет… когда мы начнем. Думаю, вам стоит взобраться на крышу и посмотреть. Воистину, это будет достойное зрелище…

— О, Аллах…

— И пока — напишите список, на кого мы можем рассчитывать здесь. Они получат оружие, чтобы сражаться с врагом и тираном, и не заплатят ни дирхама.

***

— Ты ему веришь? — спросил Велехов, когда они спускались вниз по лестнице. Было тихо оглушительно жарко, воздух дрожал горячим маревом. В тени — вповалку лежали верблюды, где-то пронзительно кричал кехлик.

Купец Заид оглянулся, чтобы быть уверенным, что его никто не слушает

— Верю? — тихо сказал он на русском — конечно же, нет. Скажи Кательникову, пусть собирается. Выйдем втроем в город. Возьми снайперскую винтовку…

***

Петро Кательников уже проплевался и прочихался с дороги, напился воды и был не прочь прогуляться по незнакомому городу. Они взяли торбу и большой мешок, в который можно было спрятать все, что угодно. Велехов — взял пистолет-пулемет Маузера, несколько снаряженных магазинов к нему и осколочные гранаты. Кательников — то же самое, и еще десантную винтовку Маузера с оптическим прицелом. Это был старый, но качественный Маузер настоящей германской выделки, приспособленный для парашютно-десантных частей. Приклад его — складывался на шарнире, и винтовка становилась почти в два раза короче. Прицел на ней был стандартный, казенного образца, марки ZF.

Они разулись — их ноги уже начали привыкать к пустынным дорогам, камнями и соли. Накинули куртки, похожие на те, которые носят местные и юбки. Кательников не преминул плюнуть.

— Тьфу… как баба. Прости господи…

И перекрестился — образов не было, почему-то в сторону Мекки.

Юбка была длинной. Почти до щиколоток. Надо было отдать ей должное — в ней жара не так чувствовалась, как в шароварах. Осторожно переступая через верблюжий помет, который не собирали, пока он не засохнет и не сделается кизяками, которыми можно топить печь — они вышли к воротам, где их ждал Михаил. Втроем — они неспешно пошли по улице, ведущей вверх, в город. Город был — обычный в этих местах город. Улицы, пересыхающее в небольших каналах дерьмо, тучи мух, тощие как смерть козы, жующие какую-то рвань, много детей. Город был полон запахами нечистот, горящего кизяка, потных, людей, взглядов, то острых как нож, то осторожных, как взгляд крысы, не решившей, атаковать ей или убегать. Дети маленькие, плохо одетые, босоногие, с какими-то палками, у кого-то — дурно выделанные ножи. В одном месте — они увидели стайку детей, играющих с дохлой крысой. Было жаль их, но если дать хоть что-нибудь — не отстанут и привлекут внимание. Жалость здесь была не поводом для благодарности, а поводом для ограбления и убийства: того, кто что-то давал просто так, не уважали, и старались ограбить и раздеть до нитки. И ничуть не было жаль их родителей, которые своей злобностью, убогостью, ограниченностью, страхом перед всем новым, фанатизмом — не дали детям никого будущего, кроме того убогого, что было у них самих. Кто доживал здесь до тридцати пяти — тридцати семи лет — считался уже стариком.

Они добрались до рынка и начали обходить его, не желая, чтобы их ограбили, обокрали, или тем более поняли, что у них оружие. Рынок располагался в квартале настолько древнем, что приглядевшись, можно было бы развалины с явными признаками римской архитектуры. Здесь, восемнадцать-девятнадцать веков назад — были и римские купцы и римские легионы, они строили города, рынки и укрепления здесь, на другой стороне Врат скорби, в Сомали, снимали в Сомали по три урожая пшеницы и пасли круторогих мясных быков там, где сейчас безжизненная пустыня. Они называли это место «Арабия Феликс», счастливая Арабия, и, наверное, местные жители тогда и в самом деле были счастливы. Здесь римляне покупали смолу, которая ценилась дороже золота, благовония, мясо и шкуры животных у местных. Много веков назад, еще до Пророка Мухаммеда — здесь были собственные, самобытные культуры, здесь проповедовали христианские проповедники, в том числе и те, кто слушал самого Иисуса Христа. Потом легионы ушли, Рим ушел, Пророк Мухаммед со своим войском адским пустынным самумом прошелся по полуострову, сметая все на своем пути — и весь этот мир снова провалился в безвременье. Здесь знали, что все от Аллаха, и тот, кому Аллах решил быть бедным — нельзя становиться богатым, ибо все в этом мире — от Аллаха. Но казакам — было мало это интересно, они обходили рынок по улочкам, которые мостились к склону холмов и вели вверх, в пальмовые рощи низкорослых пальм гор Радфана…

— Дворец губернатора — негромко проговорил Мишка, когда они проходили около него.

Дворец губернатора стоял чуть вглубь от улицы — губернатор был не такой дурак, от улицы он был отделен высоким и прочным дувалом, но часть второго и третий этаж были видны. Видны были и пальмы и даже неизвестно откуда взявшиеся на такой жаре сосны, высаженные во дворике дворца, виден был небесно-голубой купол здания, похожего от этого на мечеть. На углу — стоял небольшой внедорожник, марки Виллис, в нем, набросив тент — дрыхли разомлевшие от жары полицейские. Казаки прошли мимо, не привлекая внимание.

Дальше — дорога медленно уходила в гору, к виднеющимся вдалеке безжизненным зубчатым пикам, казавшимся из-за солнца черными как смола. Домов было все меньше, сами дома — все богаче, сады вокруг них — все роскошнее. Здесь жили те, кому повезло хорошо жить даже здесь — верхний город. Здесь не умирали с голода, здесь жили в прохладных покоях из мрамора, ели досыта и знать ничего не желали об умирающем от жары городе внизу. Зелень стала попадаться и по дороге — низкорослые пальмы, акация и тамариск, наполнявшие воздух душно-сладким ароматом. На улице — почти никого не было, в такую жару никто не работал, и даже многие торговцы закрывали свои лавки.

— Наши планы? — негромко сказал Велехов по-русски настолько негромко, насколько могут казаки, побывавшие на Востоке и послужившие там — ты уверен, что этот хряк нас не предаст? У него же на лбу написано — гнида…

Мишка, он же купец Заид — улыбнулся каким-то своим мыслям. Они уже прошли черту, незримо отделяющую город от старых мраморных каменоломен, и можно было говорить свободно.

— Конечно, он нас сдаст. Если и не он — то кто-то другой. Здесь полно шпионов. Здесь есть даже англичане. А местные — не могут подняться и скинуть эту мерзость, не потому что боятся — а потому, что не могут решить, что выгоднее.

— Тогда какого хрена мы тут делаем?

— Чтобы загорелся костер — нужно поджечь хворост. Мы и есть хворост.

— Ты что? Хочешь стать шахидом на пути Аллаха?

— Нет. На севере, между старым и новым городом — есть постоялый двор, который используют как крепость сторонники Абу. Мы атакуем его сегодня ночью. Раньше, чем кто-либо что-либо успеет предпринять…

***

На высоте — было не так душно и мерзко, как в городе. Здесь когда-то был вулкан — но так давно, что кратера уже не было, и лишь понятные специалистам вулканические породы говорили о творившемся некогда здесь буйстве земли. Мраморные каменоломни, где добывали мрамор еще при римлянах — были истощены варварской добычей и заброшены…

Они поднимались все дальше и дальше — и вот, не было уже ни деревьев, ни тропинки под ногами — лишь сухая как порох трава, оставшаяся с сезона дождей, бурая, неплодородная земля да испепеляющее все солнце, текущее по небу, как течет кусок животного масла по раскаленной сковороде. Отсюда — разросшийся за последнее время город был виден во всем своем уродливом величии, и казалось, что холмы и горы — это девятый вал в океане, который вот — вот тронется с места и с грозным ревом захлестнет город, похоронит его со всей его грязью под толщей прозрачной и чистой воды…

Они перевалили через хребет холма, и Мишка сказал «стоп». Проверив землю на предмет сороконожек, тараканов, которые тут тоже были, причем летающие и змей — они залегли. Обзор был отличный, воздух почти прозрачный.

— Справа… — негромко сказал Мишка — за границей города, на холме. Около версты от крайних домов…

Кательников — достал из своего рюкзака настоящее сокровище — морской прибор наблюдения «Цейсс в Йене» с увеличением двадцать шесть крат, передал Велехову. Взял у него снайперскую винтовку, разложил приклад. Слепцов глянул на бинокль, перекинул чистую страницу в блокноте, толково начертил направления, начал обозначать ориентиры…

Велехов — быстро найдя нужное, наскоро осмотрел объект и помрачнел. Он ожидал наскоро подготовленного к обороне здания, или чего-то, что не пыталось бы выглядеть как военный объект. Все-таки — чужая страна, как — никак.

Что-то, наподобие крепости, такой, какие бывают на Востоке. Камня, из которого можно сложить стену как Европе здесь мало, воды для рва и дерева совсем почти нет — поэтому крепостная стена здесь представляет собой вал земли, и только наверху — небольшая каменная стенка с бойницами. Порой, нет и ее. Внутри — а крепость располагалась ниже по склону — расчищенное пространство от стен, низкие, сложенные из белого камня — уж не мрамора ли — одноэтажные постройки, видны рвы. То ли по пояс, то ли по грудь окопы. Автомобили — больше, чем он видел во всем городе, два вполне приличных Бедфорда и три небольших Остина разных моделей, на одном из них — пулемет. Пулеметную позицию он увидел на крыше, и… кажется, в промежутке между домами есть еще одна. Хотя точно сказать нельзя — неудачный угол. Караульных вышек по периметру, в том понимании, в каком они есть у нас — нет, но по углам — укрепленные позиции, в которых, под натянутыми парусиновыми палатками явно скрываются часовые. Это кстати плохо — снять караульного на вынесенной вверх, открытой башне — это одно, а снять караульного, которого даже в полный рост — на две трети прикрывает стена из камней — совсем другое. Хреново дело…

— Пишешь?

— Ага.

Охраняемый периметр… примерно семьсот на семьсот метров. Возвышение… примерно семь метров над уровнем местности, пологое. Возможно, заминировано. Каменная стена, сложена из камня и строительного материала на основе речной глины, высотой около… двух пятисот — двух семисот, полная, шириной сантиметров… семьдесят. Крупные валуны. По углам периметра — посты охраны. Записываешь?

— Да. Успеваю.

— Внутри периметра — по центру группа зданий, одноэтажные, построенных из материала типа мрамора. Выглядят подготовленными к обороне. Пулеметные позиции на крышах… обложены крупными валунами. Еще позиции могут быть между домами. По всему протяжению — периметр опоясан окопами, глубиной минимум по колено, точнее — сказать невозможно. От внутреннего фаса стены до линии домов — около ста пятидесяти метров, с небольшим уклоном вниз, укрытий нет. Флагштока не видно. Три автомобиля легковых и два грузовых, один вооружен пулеметом. Движения нет…

Велехов оборвал мысль. Он увидел движение…

Какой-то человек, одетый примерно так же как и они, только вместо капюшона (местные так носят шерстяную накидку, способную ночью превращаться в удобное одеяло) — миновал линию домов. Велехов видел, как он перебрался через что-то, напоминающее мостки и наведенное поверх выкопанного рва. В поводу он вел какой-то мотоцикл.

— Движение.

— Вижу. Это не местный — сказал Велехов

Да, не местный. Местные низкорослы — а этот был выше казаков, не меньше чем метр и девяносто. Лица не было видно из-за шемаха. Он легко, с первого раза завел ножным стартером какой-то легкий мотоцикл — раскатистый треск разнесся по горам…

— Мотоцикл.

— Вижу…

Лучше всего было видно Велехову — мотоцикл, и на нем явно не местный. С треском — он подкатил к воротам, нетерпеливо газанул, ожидая пока откроют…

— Ворота…

— На самом верху. Сдвигаются в сторону. По виду — сталь.

Это было совсем роскошно для постоялого двора — тяжелые, стальные ворота. Тяжелые настолько, что их нельзя открыть воротинами, и они сдвигаются в сторону, по чему-то вроде рельсов. Одни такие ворота — стоят как дом здесь…

— Охрана?

— Есть и постоянная. Трое, вижу пулемет…

— Казармы. Опиши их…

— Низкие. Построены, похоже, из местного кирпича, но побелены. Крыша железная.

Ого! Железная крыша и побелка — еще один признак того, что строили совсем не местные и не по местным канонам. Местные — предпочитали крыши из сушеного тростника, положенного поверх ветвей, они не нагревались солнцем, обеспечивали вентиляцию. В условиях местной жары и отсутствия кондиционеров — это немаловажно.

— Окна?

— Стекол не вижу. Белая ткань.

— Есть. Сколько их?

— Три. Три казарм в ряд. Длиной… каждая по… саженей пятьдесят.

— Окна везде?

— Везде. Через равные промежутки.

Минус. Это плохо для обороны. Но с другой стороны — и хорошо, держать все под прицелом не получится, перемещайся и стреляй…

— Еще строения?

— Больше нет. Правда… мабуть рвы у них

— Прямые?

— Ага.

Окопы!

— Еще…

— Дальше, за казармами… мабуть они что в земле выкопали.

— С чего ты взял?

— Да вон, посты стоят. На чистой земле. И еще… за ними — не растет ничего.

— Дал… растет. Такая сушь.

— Э, нет, брат… Сезон дождей то тут бывает. Потом трава сохнет на корню. А там — ничего, даже сухой нет. Насыпали землички сверху — а корням то зацепиться не за что. Или металл или бетон.

— Тогда наблюдаем…

***

Наблюдение лишним не оказалось — к посту, стоящему неизвестно где, подошли несколько местных и один — явно британец. Часовой — проверил документы, после чего — отступил в сторону, позволив открыть большую крышку — он, как оказалось, стоял прямо на ней. Крышка — скрывала лаз куда-то под землю. Военный порядок — ставить часового — сыграл им в большой минус: иначе, они так бы и не догадались о подземной части комплекса. Хотя если так подумать… вон, какие крепостные стены насыпали, а где землю взяли? Рва нет. Равномерно брали по округе? Не похоже — вон, дерево например, стоит, явно старое. Значит, копали котлован и землю пускали на стену. Потом и котлован — придумали, как приспособить к делу.

— Нахрена мы это делаем? — вдруг спросил Велехов, отрываясь от воняющего резиной окуляра наблюдательного устройства. По лбу его тек соленый, горячий, вязкий пот.

— Ты о чем? — переспросил Мишка, заканчивающий последние записи.

— Обо всем об этом. Ты понимаешь, что они рабы не потому, что их кто-то поработил, а потому что они сами этого хотят? Они сами себя называют — рабами Аллаха. А на самом деле — они рабы местных правителей, и мы делаем им только хуже, выгоняя их из стойла пинками

— Ну, ты загнул, брат… — сказал Кательников

— А что — не так? Пусть живут, как хотят, и мы будем жить, как мы хотим. Что — не так. Почему — не так?

Мишка спрятал в кармане блокнот. Подошел вплотную.

— Не так — сказал он, глядя Велехову прямо в глаза — потом поймешь. Ты с нами?

Велехов спокойно выдержал взгляд.

— Конечно с вами.

— Тогда пошли. Надо соснуть перед выходом. А то будем как сонные мухи…

***

Они ждали, что на постоялый двор придет полиция, люли губернатора или даже соглядатаи — но ни тех, ни других, ни третьих не появилось. Возможно, потому что была сильная жара, возможно — потому что здесь не привыкли решать вопросы быстро, здесь вообще не привыкли торопиться.³⁸

К ночи собрались все. Никакой формы, только местная одежда, покрывала из верблюжьей шерсти. Уже снаряженное тяжелое оружие положили на специально отобранных верблюдов, вместе с боеприпасами в переметных сумах. Самим верблюдам замотали морды, чтобы не ревели, не кусались, и не плевались, ноги — еще одна старая пластунская уловка — замотали тряпьем. Верблюды были недовольны, вертели шеями и пытались укусить — но поскольку перед этим их накормили и вдоволь напоили, все же позволили над собой так издеваться. Груженых оружием верблюдов — вели в поводу надежные люди.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

36

Современное название Мариб, малоизвестный, но туристически интересный и не загаженный массовым туризмом город.

37

Пассивный гомосексуалист (арабск).

38

На Востоке никогда не торопятся. Верблюд, например, идет шагом, но никогда не бегом. Потеря воды с потом — страшнее всего. По этому поводу бытовал анекдот: встречаются на караванном пути русский и бедуин. Русский говорит — жарко? Бедуин — да, жарко. Русский: а ты езжай на своем верблюде вскачь, тебя ветер обдувать будет, будет тебе попрохладнее. Бедуин обрадовался, пустил верблюда вскачь. Через несколько километров русский снова видит бедуина — рядом с павшим верблюдом. Спрашивает: что случилось? Бедуин сокрушенно говорит: замёрз, сволочь…