Линия разлома

Александр Афанасьев, 2014

2020 год. Украина – под властью нацистов. Русский язык – под строжайшим запретом, население вынуждают поклоняться Бандере и Шухевичу, а любое инакомыслие жестоко подавляется. Режим пользуется безоговорочной поддержкой Запада, который контролирует все природные ресурсы и остатки промышленности. Однако далеко не всем по нраву жизнь в бандеровском раю, да и миллионы беженцев по ту сторону российской границы стремятся любой ценой освободить свою родину от коричневой чумы. На Украине разгорается пожар партизанской войны, в которой вчерашние друзья и соседи оказываются по разные стороны баррикад. К тому же в игру оказываются вовлечены могущественные внешние силы, которые решают перенести боевые действия на территорию России…

Россия, Астрахань

Russian War of terror

01 июня 2020 года

Мне есть чем платить, но я не хочу

Победы любой ценой.

Я никому не хочу ставить ногу на грудь.

Я хотел бы остаться с тобой,

Просто остаться с тобой,

Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.

Группа крови на рукаве,

Мой порядковый номер на рукаве,

Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне:

Не остаться в этой траве,

Не остаться в этой траве.

Пожелай мне удачи, пожелай мне удачи!

Немудреная музыка, простые слова — но цепляет. Затягивает, можно сказать. Позволяет немного отвлечься и не думать.

В общем, здравствуйте.

Поскольку вы наверняка читали мое обращение, поставленное в самом начале рукописи, повторяться с представлением не буду, смысла нет. Получилось, конечно, несколько напыщенно, но в то же время духоподъемно, в общем, как надо. Думаю, Шурка из контрпропаганды одобрила бы, хотя она еще та язва. Вполне может быть, что и надругалась бы цинично над моими души прекрасными порывами.

Опять перехожу на патетику. Ладно…

В общем, имя мое вы уже знаете, расскажу теперь, чем занимаюсь. Занимаюсь я тем же самым, чем занимался большую часть жизни, только теперь на частных началах. После этого гребаного Хельсинкского раунда (кстати, кто-то знает, что словом «раунд» по-английски обозначается патрон?) — открыто работать стало невозможно, беженцев просто сдали под сильнейшим нажимом. Но хорошие герои всегда идут в обход — на следующий день после подписания Россией этих договоренностей я, как и двести моих коллег, подали рапорта, уволились со службы и организовали ЧОП. Называли его «Риск групп», но среди беженцев мы больше известны как «Группа крови». Просто среди нас оказалось слишком много тех, кто не забыл Виктора Цоя. Едва ли не самым большим поклонником творчества певца оказался я, у меня даже старая кассета была, с альбомом «Группа крови», первая, которую я купил, — оригинал, восемьдесят девятый год. Помните, кстати, что такое кассеты? Э… господа, как же давно это было-то. Благословенный белый прямоугольник в коробочке с разноцветной этикеткой, две дырки, коричневая лента, можно переставлять другой стороной и слушать. Их продавали на рынке в моем городе, с картонных коробок со срезанным верхом — за новую кассету мы, тогдашние пацаны, душу готовы были прозаложить, вместе копили, откладывали с тех копеек, что давали нам на обед, бежали на базар, покупали. У меня был двухкассетник, «Иж-306», можно было самим переписать музыку с одной кассеты на другую, чем мы и занимались. Потом слушали. Не было тогда ни Интернета, ни дисков, новые фильмы бегали смотреть в видеосалон. Там билет — пятерка, а родаки сто тридцать зарабатывают. Еще помню, первый игровой салон открылся, в холле библиотеки, там игра была — кунг-фу, что ли. Один играет, два десятка смотрят.

Давно все это было. Давно.

Возвращаемся к нашим баранам, короче.

Поход на Крым обернулся для Украины полным обломом, но в то же время — стал прологом к новым, куда более зловещим событиям. В Таллине подписали урегулирование, Украина отказалось от Крыма, но сохраняла за собой юго-восток, при условиях пересмотра конституции, широкой автономии регионов и прочего евротолерантного бреда. Бреда — потому что любому вменяемому человеку было понятно: мы нажили себе врага. Русские — по обе стороны границы — нажили себе врага. Который рано или поздно — захочет все переиграть назад. Русские флаги и яйца в лицо приехавшим агитировать «свидомым» — не забудут.

Так оно и вышло. Допущенный просчет — отказ от требований отделения всего русскоязычного пространства Украины — обошелся в конечном итоге дорого всем. Для тех, кто заказал этот кровавый спектакль, это была передышка для того, чтобы укрепиться, тихо разобраться, с кем надо, подготовить из стада боевиков, озверелых, но неумелых — опытных диверсантов-подрывников. Наконец, подождать, пока вызреет настоящая ненависть. И тогда — вперед. Как в Хорватии в девяносто четвертом — операция «Буря», ликвидация всех сербских анклавов. Простой и надежный способ обеспечить «нацильну единисть» — путем физического уничтожения или изгнания тех, кто в эту «единисть» не вписывается.

Гром грянул через три года. Началось с массовой драки в Донецке, окончившейся серьезной, с погибшими перестрелкой, — и закончилось кровопролитными боями, бомбежками, этническими чистками и беженцами под Ростовом. Для «похида за единистью» собрали всю шваль, какую только можно было собрать. В авангарде — бандеровско-галичанская кодла, прибалтийская кодла — земсарадзе, кайселитовцы^[13], албанские учекисты, грузинские кмаровцы, чеченцы из разбросанных по всей Европе и Востоку общин, крымско-татарские боевики, сирийские экстремисты — в общем, весь сброд, какой только можно недорого набрать, навербовать и бросить на бойню. За ними шли уже козыри — в основном прибалтийские и грузинские спецназовцы, прошедшие Афганистан, румынский спецназ, польский спецназ и волки из волков — польский «Гром» и полк спецназа ЕС «Веймар», набранный из состава солдат, прошедших Афганистан в составе польской оперативной группы «Ожел Бялый». Еще хорватов забыл — те непонятно откуда и приехали, скорее всего, потому, что на нашей стороне много сербов было. Вот такая вот дружба народов. Сопровождалось все это массированным давлением на нас, на Китай — в отличие от крымского кризиса — НАТО заранее отмобилизовалось и было готово ко всему. Закончилось все подписанием Хельсинкского перемирия, на которое обе стороны, понятное дело, тут же наплевали и забыли. Бандеровцы рьяно принялись за подготовку к «освобождению Крыма и земель московской империи, населенных украинцами», мы начали готовиться к ответке. Строго говоря, я не думаю, что бандеровцы собрались и в самом деле кого-то освобождать. Просто они понимают, что по-хорошему все это не прокатит и, пока на нашей стороне есть лагеря беженцев — жить им не дадут. НАТО, кстати, тоже красиво вильнуло хвостом — несмотря на обещания, Украина не принята в НАТО до сих пор, а в ЕС до сих пор идут дебаты, как воспринимать документальные свидетельства зверств, которые во множестве имели место во время «похида за единистью». Как неизбежные издержки на пути к демократии — или все-таки как зверства. Ну и… очко, конечно, играет. Хоть и играют они в свои геополитические игры, но чувствуют, что заигрываются, и сильно. Понимают, что после всего произошедшего по-хорошему уже не разойтись, и скорее всего — и сами они при следующей раздаче выхватят. Понимают, что Россия не Аргентина и с потерей Фолклендов не смирится. Европа — малость охренела от того, что создала на окраине своей территории вторую Палестину и, примерно посчитав возможные потери, начала тормозить, да было поздно. На территории России — больше миллиона мужчин — беженцев призывного возраста, со всем, с чем смогли выйти, от автоматов до танков, и мириться с происходящим они не намерены — а раз в несколько лет делать зачистки, как Израиль в секторе Газа, — не выйдет. Бандеровцы прут вперед, они понимают, что, пока есть Россия — житья им не будет, даже если им каким-то чудом удастся захватить, к примеру, Кубань — мы просто отступим и продолжим делать то, что делали, единственный их шанс — полный развал России. А Европа — изо всех сил давит на тормоз и подмигивает обеими глазами, накрашенными, как у сильно постаревшей шлюхи, — мол, готовы к переговорам. Только говорить никто не торопится. Россия, как и все, делает вид, что выполняет Хельсинкские соглашения, на Украине то и дело что-то взрывается и кого-то убивают, а недавно — первая заминированная машина взорвалась и в Варшаве. Алаверды, однако. А вы думали, паны, что неизвестные самолеты будут участвовать в налетах и ничего не будет, что ли? Ага, щаз-з-з-з…

Если вернуться из политических высей на нашу грешную землю, то применительно к моей сегодняшней работе дело обстоит так. Вчера на территории Украины захватили и вывезли в Россию высокопоставленного нохчу. Здесь его приняли с распростертыми объятиями и поставили перед простым выбором. Или он колется, или мы отдаем его беженцам. А беженцы к чехам относятся с понятной ненавистью — чеченцы в ту войну показали себя полными отморозками и беспредельщиками. Нохча лопнул почти сразу — видимо, размяк в его-то возрасте — полтинник громыхнул. И рассказал много интересного.

Как мы и подозревали — заявы пана Димы о том, что «УНА-УНСО» создаст «христианский Талибан», стали прологом к действию, причем христианский Талибан создавался в прямом и тесном контакте с Талибаном настоящим. Поставленная задача — развернуть террор на территории России, и не только против беженцев, но и против самой России, в основном против военных и чиновников. Стратегическая задача — дестабилизировать обстановку в стране. В общем-то, ничего необычного, читайте документы «УНА-УНСО», там еще в тридцатые годы было написано, что боевики должны террористическими атаками провоцировать оккупантов на ответные действия с тем, чтобы вызвать озлобление народа, внушить ему отчуждение от властей и не дать возможность спокойно ассимилироваться. Тактическая задача — наладить сотрудничество с кавказскими недобитками, с тем чтобы согласовать совместные действия. По словам нохчи, уже имели место прецеденты заездов «хлопцив» в лагеря, где преподавали теорию и практику отмороженные ваххабиты, прошедшие и Афган, и Сирию. Причем тот факт, что одни из них христиане, а другие мусульмане, никого не смущал, разве что нельзя было кушать сало на виду у всех. Сейчас речь шла уже о согласовании на тактическом уровне совместных действий. Для чего здесь, в Астрахани, должна была состояться встреча представителей «УНА-УНСО» и ваххабитского подполья. Причем, что самое плохое, русского ваххабитского подполья. До сих пор мы не отслеживали результативных контактов «УНА-УНСО» с русскими мусульманами, вставшими на путь джихада. В конце концов, у свидомых существовало понятное предубеждение против русских — любых русских. Теперь оно, видимо, преодолено. Не без труда, но преодолено. Сегодня, видимо, должен состояться первый рабочий контакт и достигнута договоренность о совместных действиях. Далее — бандеровцы получат доступ к активной террористической сети на территории России, а русские, татарские, башкирские и прочие ваххабиты — доступ к источникам оружия, взрывчатки, инструкторам, возможность создавать лагеря подготовки на неконтролируемой нами территории. Это что-то вроде обратки бандеровцев в нашу сторону, получается — мы закрываем глаза на лагеря их врагов, а они, соответственно, наших. После чего начнется новый виток противостояния.

Предотвратить это можно только одним способом — разгромить первую же встречу, потом пустить слух о предательстве. Те, кто находится на нелегальном положении, обычно верят подобного рода слухам, и сотрудничество остановится. Возможно, на время, возможно, навсегда. Нам хотелось бы второго, но устроит и первое. Как говорится — решай проблемы по мере их поступления…

Или, как говорил Иван Сусанин полякам, идите вперед, не сношайте мозги.

Итак, мы сейчас в Астрахани. Городе семечек, арбузов и свежей браконьерской осетрины в сезон. Как говорит нам Википедия — это город в России, административный центр Астраханской области. Старейший экономический и культурный центр Нижнего Поволжья и Прикаспия. Часто называется южным форпостом России и каспийской столицей. А как говорит мне мое собственное чутье, это южные ворота России. Распахнутые настежь, не отремонтированные и хлябающие под порывами ветра.

Да и название его — Астрахань — не единственное. Есть люди, которые называют его «Хаджи-Тархан», мусульманский город. Кто эти люди, думаю, догадаться несложно.

Я сейчас сижу в машине на улице Маркина — точнее, на небольшой площади, которая на эту улицу выходит. Справа — пятиэтажки, за спиной какой-то магазинчик, милая деревенская неухоженность — окраина. Дальше — улица уходит в частную застройку, в которой сам черт ногу сломит и в которой разномастные коттеджи за высокими заборами относительно мирно соседствуют со старыми, лет семьдесят назад построенными кирпичными двухэтажками, которые тогда считались приличным жильем. Теперь это настоящие клоповники, и, что самое опасное, часть из них заброшена. В одной из них — не заброшенной, но официально расселенной — и должна состояться интересующая нас встреча.

Я стою так, чтобы не было особо видно и в то же время чтобы при необходимости быстро выехать на улицу. Прямая видимость мне ни к чему. Улицу просматривает беспилотник — не армейский, а наш, переделанный из гражданского, операторского. При сегодняшнем солнце и синем, без единого облачка небе — надо внимательно, до рези в глазах всматриваться, чтобы увидеть его. Обычный квадрокоптер, замаскированный под птицу. Видеосигнал идет на автомобильный телевизор, немного перепаянный умельцами из лагерей. Дешево и сердито.

Собственно, в самой операции захвата я участвовать не должен. По-хорошему — я должен был сидеть сейчас в Ростове и опрашивать Кубинца, вернувшегося с ходки оттуда, — обязательная процедура, тем более что я его куратор. Но вместо этого меня дернули сюда, на всякий случай. Просто из тех, кто работает, немногие имеют опыт работы с русским ваххабитским подпольем. У меня он был — я в Поволжье работал до того, как все здесь началось.

Кошу я под бандита. Машина тоже откровенно бандитская — «гелик». То есть «гелендваген», «Мерседес G-класс». Хотите совет? Есть бабки — берите. Нет бабок — тоже берите, подержанную. Уникальная машина! Мне она чуть больше лимона обошлась, еще немного потратил на перекраску — и получил тачку, которая смотрится на все пять. Простая, неубиваемая, особенно если до середины нулевых год выпуска, при этом — рама, механические блокировки, простой кузов, который не проблема в любой мастерской заварить — восстановить. И что самое главное — машина выпуска восьмидесятых отличается от машины, выпущенной пару лет назад, небольшими деталями. Пока все гнались за дизайном — «Мерседес» работал над качеством. Так что мой вам совет, не берите всяких «крузеров», «рейнджей», «широких» — берите «гелик», не прогадаете.

Машина самопально бронирована в мастерской, оснащена приваренными к раме тяжелыми бамперами-отбойниками и набита оружием. По-другому здесь нельзя. Несмотря на то что в России запрещено автоматическое оружие — здесь оно, считай, у всех. Военная зона. Лично у меня в машине всегда лежит «калашников» и «МР5». Последний я купил на приграничном рынке. По словам продавца, его сняли с тушки польского громовца, но я в это не верю. Если верить всему, что тут говорят, получается, что личный состав относительно небольшого «Грома» за время войны поменялся несколько раз. Напрягает год выпуска — восемьдесят первый. Скорее всего, все-таки с кого-то из прибалтов, туда в свое время НАТО свои мобзапасы скидывало. Автомат был хоть и старый, но качественный, одно слово — немцы делали. Я поставил на него израильское цевье с рукояткой, зенитовский блок лазер-фонарь и крон с прицелом. Скорее всего, именно им я и буду работать, если припрет. Городская застройка, из автомата опасно шмалять. Пистолет, пулемет — самое то.

Но «калашников» у меня тоже есть. Обычный сто четвертый, который я дополнил по своему разумению. Жаль, что сейчас «ЭОТЕК» по разумной цене не купить, санкции, но у меня остались с давних еще времен — им ничего не делается, надежные, как камень. Ну и остальное… по мелочам.

Машина эта моя, личная, и бить я ее не хочу. Проблема в том, что служебные — слишком все одинаковые. И мало кто подумает о том, что в «гелике» может быть кто-то, кроме бандитов.

Поскольку перехватчики^[14] всегда работают парами — в машине я не один. Так-то я один работаю — жизнь приучила не доверять людям, но «на войну» в одиночку ходить нельзя. Почему? А вы попробуйте вести машину и стрелять одновременно… это только в кино хорошо получается. Поэтому сзади у меня сидит Децл. Это кличка такая. Паренек из лагерей, он в семнадцать лет уже воевал с бандеровцами. Великолепный стрелок — вот и пусть сидит сзади, за руль я его все равно не пущу. Он один из тех немногих людей, которым я отчасти доверяю, это напарник Кубинца. Куба пошел на дело один, потому что так было нужно. А я взял на дело Децла, потому что был нужен напарник. Вот такой расклад…

Теперь — в чем суть операции. Исходя из той инфы, которая у нас была, и той, которую мы получили от того чеченского урода, — мы просекли, что в Астрахани будет встреча между представителями украинских нацистов и местным ваххабитским подпольем. Где — чех этого не знал, но наработки у нас были. Мы контролировали больше тридцати «точек», в отношении которых у нас был интерес. Точки, в которых жили родственники, жены известных нам джихадистов, точки, в отношении которых была получена информация, что это явка боевиков. Точки эти контролировались техническими средствами двадцать четыре часа в сутки. Как? Ну… способы разные бывают, некоторые с беспилотников, благо они сейчас дешевые, некоторые — со скрытых камер наружного наблюдения, расположенных… друг, а может, тебе и ключ от квартиры дать, где деньги лежат? Неважно, где расположенных, в общем. Веб-камера — хорошая вещь, дешевая, маленькая, установить, запитать, подключить к сети — да нет проблем. Получив информацию, мы сели на камеры и начали отслеживать активность. И один из адресов «дал флажок» — то есть проявилась подозрительная активность. Именно его мы и намерены брать.

В адресе этом живет вдова установленного боевика, ликвидированного при попытке устроить теракт в Саратове. Марина Калачева, но предпочитает, чтобы ее звали Марьям. Она местная, из Астрахани, из небогатой семьи — отца застрелили во время разборки браконьеров. Где-то познакомилась с парнями, парни оказались ваххабитами. С одним из них — у нее был никях, то есть «мусульманский брак», от никяха этого родился ребенок. Вообще, если поговорить с мусульманскими правоведами, с авторитетными людьми — выясняется, что понятием «никях» ваххабиты прикрывают самый банальный блуд: никях невозможен без родителей невесты и не предполагает, что после никяха невеста должна ложиться в постель. Но ваххабитам на это плевать: средний срок жизни русского ваххабита, принявшего радикальный ислам и вставшего на джихад, — полтора года, и за эти полтора года они берут от жизни все, что могут. Жених забрал Марину к себе на родину, в Саратов, где через несколько месяцев был уничтожен при штурме конспиративной квартиры. Против Марины ничего не было, ее вызвали в прокуратуру, вынесли предупреждение. А что еще можно сделать, если вся ячейка уже в райских садах Фирдауса, свидетелей нет, баба клянется, что ничего про делишки своего мужика не знала — уходил рано, приходил поздно, иногда и вовсе не приходил. А то, что она вела страничку в «ВКонтакте», где призывала русских принимать ислам, ну, это ничего не значит, да. Родители жениха ее прокляли и не приняли, она вернулась в Астрахань, поселилась одна, но адрес ее взяли на контроль, на случай чего. И сейчас у нее в адресе как минимум трое, из которых как минимум один — в федеральном розыске.

Сейчас еще бандеровцы подъедут, послушаем, что они говорить будут, — и зайдем в адрес. Аллаху Акбар, короче…

Адрес был старым, построенным еще при усатом вожде двухэтажным зданием, рассчитанным на восемь квартир. Наверное, когда-то это было элитным жильем, мечтой советской семьи, большинство из которых прозябали тогда в деревянных бараках. Балкон, кухня, комнаты… все, как у людей. Теперь — это было трущобами. Крысы, гнилые и вот-вот готовые провалиться деревянные перекрытия, узкая, низкая лестница, ведущая на второй этаж. Плач ребенка из-за покосившейся, обитой дермантином двери, мутные, не мывшиеся уже несколько лет стекла в крохотном подъезде. Заложенные кирпичом оконные проемы в выступающих балконах — чтобы получить еще одну теплую комнату. Все какое-то жалкое, скукожившееся…

Старая, но еще ходкая «Шеви-Нива» резко свернула с дороги, перевалила через почти провалившиеся мостки через придорожную канаву и въехала во двор, образованный с одной стороны зданием, с другой стороны — покосившимися, темными от времени деревянными сараями, в которых жители трущоб хранили свой скарб. Бродячая собака бросилась бежать, юркнула в какую-то дыру в заборе, в углу дворика стоял «Запорожец», без окон, без дверей, без колес, днищем вросший в землю. За его рулем сидел бедно одетый пацан лет десяти-двенадцати, он гудел, надувая щеки, крутил руль и представлял себе, наверное, сочинскую трассу «Формулы 1»…

Русня…

Трое вышли из машины. Все трое выглядели как небогатые русские, один белокурый, двое — с серыми, подстриженными «под полубокс» волосами. Одеты они были «с базара» — то есть джинсы и дешевое тряпье. Один достал с заднего сиденья машины тяжелую сумку с ярко-красным логотипом «Магнита».

Еще один осмотрелся по сторонам… внимательно осмотрелся. Ему довелось иметь дело с русистами, и он знал, как они нападают… однажды только светлые волосы и русский без акцента позволили ему прикинуться мирняком и выскочить из сжимающейся петли. Пацан… вряд ли он представляет опасность, восемь лет всего. Никаких признаков блокирования, пока они катились по улицам, он не заметил. Тут дома стоят плотно, куча огородов… на край можно уйти «на рывок». Да и сама Марьям по сотовому сказала, что все спокойно…

— Э, пацан! — крикнул он.

Пацан подбежал, но остановился на довольно приличном расстоянии. Замурзанный, с хитрым взглядом, в сбитых кроссовках — типичное дитя окраин…

— Чо надо?

Блондин достал малахитового цвета тысячерублевую купюру:

— Хочешь?

Пацан жадно посмотрел на купюру.

— Тихо тут? Менты есть? Левые не шарятся?

Пацан помотал головой.

— Точно?

— Точняк, зуб даю, дядя…

— Харе. — Блондин смял пальцами купюру, бросил пацану шарик, тот ловко поймал его

— Э, дядя… ты дверью ошибся.

— Чего?

— Цыган в соседнем доме барыжит. Вон в том, первый подъезд, второй этаж. Бывай, дядя, не кашляй.

Пацан метнулся бежать и исчез за углом. Блондин посмотрел ему вслед, затем повернулся к остальным двоим, ждущим его решения:

— Можно идти…

— Чо пацан говорил?

— В соседнем доме харамом торгуют…

Сами они неоднократно употребляли наркотики, но при этом продолжали считать их харамом.

— Пошли.

— Мне остаться, брат?

— Не. Не надо…

Втроем они поднялись на второй этаж замызганного дома, тот, кто держал пакет из «Магнита», повинуясь кивку блондина, позвонил в дверь. Сам блондин стоял вторым и ниже на лестнице. Так у него был хоть какой-то простор для маневра, если сейчас из соседних дверей ломанутся харбии.

За дверью раздался какой-то шорох.

— Кто?

— Это мы, ухти^[15]…

Едва слышно лязгнул замок. Дверь открылась, за ней стояла женщина. Человек с пакетом шагнул вперед:

— Привет, ухтишка…

Квартира была двухкомнатная, неожиданно большая. Заставленная старой, потрепанной мебелью. В одной из них была старая кровать, никелированная, с шарами. На ней лежали двое, дневной свет сочился в комнату через замызганные занавески.

— Это что… — пальцы женщины, скользившие по животу, натолкнулись на звездообразный, с углублением шрам.

— Это… да так… ничего…

Она все поняла, но ничего не сказала, как подобает хорошей мусульманке. Только спросила:

— Больно было?

Больно… да… больно.

Их группу засекли в горах, они уходили к азербайджанской границе, спецназ висел на хвосте, отрезая от населенных пунктов. Двоих раненых братьев пришлось оставить — нести их было некому, а так они могли на какое-то время остановить висящую на хвосте группу и получить заслуженную шахаду. У русистов были местные проводники, видимо, кто-то, кто хотел отомстить, — и оторваться потому не удавалось. У самой границы ночью их встретил пограничный заслон, прорваться удалось очень немногим. В том числе и ему, хотя он был ранен в руку и в живот, Мамед, здоровенный, молчаливый аварец, которому повезло не получить серьезных ранений, вытащил его на себе, потому что был должен. Потом он отлеживался в горном селе в Азербайджане, его скрывала от карателей одна семья правоверных. Врача вызывать было нельзя, потому что за врачом, несомненно, пришли бы и харбии. Его лечил местный знахарь, лечил какими-то травами, а в рану шприцем закачивали чистый мед. Давали деревяшку, и он сжимал ее зубами, держась из последних сил, чтобы не заорать. Много дней он голодал… потом врач ему сказал, что если бы он не голодал в момент ранения, то был бы уже мертв из-за заражения крови. Жизнь в горах была несытной — они питались в основном майонезом, лапшой из бомж-пакетов и мукой, которую просто сыпали в котелок и варили.

Когда он встал на ноги, он весил ровно пятьдесят пять килограммов при росте метр семьдесят пять.

Но все они — и он в том числе — знали, за что они страдали. Во имя Аллаха…

— Нет. Не больно… Как ты живешь?

Женщина не ответила…

— Тот человек… нам сказали, тут какой-то цыган барыжит…

И по мгновенной реакции женщины он все понял:

— Я его убью.

— Не надо…

— Что ты говоришь, женщина?!

— Не надо. Приедут менты. Будут разбираться.

Он резко откинул одеяло, встал.

— Не надо бояться ментов. Бойся одного лишь Аллаха Всевышнего. Скажи: достаточно нам Его в защитники, он — хороший хранитель.

Одевшись, он прошел на кухню. На кухне оставшиеся двое бандитов сидели и пили чай. Один посмотрел на часы:

— Должны уже быть.

— Спроси, где у нее тут нычка, брат…

— Сам спроси!

Третий из боевиков хотел что-то сказать, но, повинуясь взгляду блондина, молча встал и вышел. Тот, кто накупил целый пакет дорогих гостинцев из «Магнита», сел на его место, взял в руки горячую кружку с недопитым кофе, сомкнул руки, будто стараясь согреть их о горячий металл.

— Почему все так мерзко, брат?. — спросил он.

— Путь джихада полон препятствий. Сказано: неужели вы думали, что мы не будем испытывать вас?

— Нет… нет. Это не то. Это не испытание.

— А что же тогда?

— Это… мерзость, брат. Воюя с харбиями, мы и сами становимся такими, как они, понимаешь? Где предел?

— Ты знаешь, что наши грехи не будут записаны в Книгу. А их — будут.

— Да… но все мерзко… мерзко.

— Мы сражаемся за то, чтобы победить эту мерзость и установить чистое правление. Шариат Аллаха.

— Тогда почему мерзости все больше…

Вернулся третий боевик. Гулко стукнул о столешницу застеленного клеенкой стола черный плоский «ТТ». За окном загудел мотор, блондин привстал, чтобы посмотреть.

— Это они.

Замурзанный пацаненок, проскочив одному ему известным маршрутом между домами, выскочил на соседнюю улицу. У обочины, чуть накренившись, стояла «Газель», боковая дверь открылась, и сильные руки втащили пацана внутрь.

В «Газели» было темно и тесно. Несколько человек в боевой униформе полицейского спецназа стояли плотно, как кильки в бочке. Еще один держал на весу ноутбук, его экран светился матовым, мягким светом.

— Молодчина, Паш, поставил. Теперь рассказывай.

На экране было изображение с камеры, которую поставил на месте пацан.

— Трое их! — затараторил пацаненок с беженского лагеря. — Все трое русские. Один из них со мной базарил, без акцента совсем. Среднего роста, у одного волосы светлые, у двоих, как у меня, серые…

— Вахи, с… — выразился один из спецназовцев.

— Окоротись при пацане!

Спецназовец пристыженно замолчал.

— Тачка у них — «Шеви-Нива», серебристая. Старая, грязная, где-то по глине ехали. Грязь свежая…

— Номер запомнил?

— А как же. Шестьдесят первый регион. А — восемьсот пятнадцать — бэ-тэ.

— Молодец.

— У одного сумка «магнитовская», большая. Под самые гланды.

— Чем?! — насторожился координатор. — Заметил?

— Там бутылка была. К бабе приехал… Тот, другой блондин, мне еще денег дал.

— Покажешь?

Пацан неохотно достал превращенную в комок купюру.

— Кидай сюда.

Купюра отправилась в пакетик, взамен — координатор достал новенькую тысячную:

— На. Купи морожку.

— Я так-то пиво пью… — обиделся пацан.

— Пиво пить тебе рано. На вот еще, на проезд. Беги на автобус — только на автобус, понял? Не смей тут ошиваться. Не дай бог увижу.

— Понял… — с мрачным видом сказал Гаврош двадцать первого века. — Слава России!

Украинцы прибыли впятером — обычное для них дело, пятерка у них называется «гурт». Один остался в машине, еще один — во дворе, трое поднялись наверх. Были они бритыми — только-только начали пробиваться волосы. У одного — короткая бородка, у двоих — явно видно, что только что сбрили усы. Украинцы — делали только еще первые шаги на пути подрывной и террористической деятельности — и опыта им явно не хватало…

Один из боевиков открыл дверь. Второй держался так, чтобы при необходимости уйти в комнату. За спиной он держал взведенный «ТТ».

— Здорово, — настороженно сказал украинский боевик, лобастый, с угрюмыми, волчьими глазами. — Марина здесь проживает?

— Заходи…

Прошли в комнату, самую большую — женщина уже убрала кровать и удалилась. Из двух табуретов и листа фанеры сделали что-то вроде стола, выложили у кого что было. Один из украинцев поставил на стол бутылку водки, но под угрюмыми взглядами ваххабитов поспешил убрать ее. Все стояли так, чтобы при необходимости быстро открыть огонь.

— На какой мове розмовляти будем? — спросил лобастый, лысый боевик с волчьими глазами. — Ты украиньску знаешь?

— Я знаю русский, — сказал блондин, — и ты тоже. Не надо создавать проблемы на ровном месте.

— На кацапском розмолвляти, як собаци гавкати! — резко сказал украинец.

— Если хочешь, можешь говорить на арабском или фарси. Но ты не знаешь ни тот ни другой, верно?

Боевик сел прямее.

— Добро… — сказал он, — будем на русском. Давно на кацапском не розмолвляли, а, Микош?

…

— Наши старшие порешали, что надо вместе дела делать. Вместе мы сила, поодиночке — никто. Только вместе мы добудем свободу.

— Свобода? — сказал блондин. — А зачем тебе она?

— Тебе не нужна?! — ощетинился боевик. — Тогда можешь быть рабом!

Свобода… никто из нас не свободен от Аллаха Всевышнего. Только ты слишком туп, чтобы это понять. Ты различаешь людей по их национальности — но это один из тяжелейших грехов, люди если чем и различны, так только по богобоязненности. Даст Аллах, скоро ты познаешь, насколько велики были твои заблуждения.

— Мы рабы Аллаха Всевышнего, и больше никого, — сказал блондин. — Для нас нет власти, если эта власть не по законам шариата. Нет земной власти!

Лысый ощерился:

— Как знаешь, хлопче. Не мне тебя учить. У нас общий враг. Ты знаешь, кто такие русисты, и я знаю. Пока они есть — покоя не будет.

— Что предлагаешь?

— В Шахтах есть лагерь бандитов, там русских богато. У нас есть двадцать хлопцев и оружия дюже богато. Надо навести там шороху!

Вот идиот…

— Тебя там расстреляют еще на подходе. Ты что, не знаешь, что там русский спецназ?

— Двадцать моих хлопчиков, да с русистами не справятся…

Две «Газели», набирая ход, шли к цели с двух сторон улицы, блокируя ее. Еще один стрелок, пробежав дворами, залег на углу, выставив на сошки пулемет «РПК-74» с барабанным магазином и оптическим прицелом малой кратности…

Обе машины с точностью до двух секунд оказались около нужного дома. Вход в этом двухэтажном доме был со двора, дворик был сквозной, с выездами по обе стороны дома. Одна «Газель», резко на девяносто градусов повернув, пролетела во дворик, вторая, перескочив плохо засыпанную канаву и едва не перевернувшись, встала под окнами.

Хлопнули двери небольшого универсала «Форд», из машины выскочили двое украинцев, у того, кто выскочил с заднего, в руке был зажат «ТТ».

— Слава Украине!

Короткая очередь «РПК» отбросила его на машину, он стал оседать на землю, пуская ртом и носом кровавые пузыри. «ТТ» выпал из руки.

— Лузга, один на минус, — доложил стрелок, — один ушел. Направление на три. Удерживаю дорогу…

Второй украинец, с водительского сиденья, не стреляя, бросился к соседнему дому и одним движением перемахнул через забор. Оружия у него — по крайней мере, внешне — не было.

Из окна застрочил «стечкин», пули застучали по крыше «Газели».

В отличие от украинцев ваххабиты были лучше подготовлены к действиям в условиях подполья: один из них постоянно стоял так, чтобы смотреть в окно на дорогу. Увидев сворачивающую белую «Газель», он все понял:

— Менты на улице!

Боевик, который вел переговоры, схватил лежащий на столе «ТТ», еще один выхватил «стечкин» и дал длинную, разбившую окно очередь. В ответ — откуда-то спереди застрочил пулемет, полетели стекла и обрывки занавесей.

— Ложись! Ложись!

— А… москали… шоб вин всрались!

Стоявший у двери украинец рванул застежку сумки, бросил своему соратнику короткоствольный хорватский «ЭРО» и смотанный подсумок к нему.

Один из ваххабитов достал телефон, вызвал один из номеров, ткнул пальцем на прозвон:

— Бисмиллагъ!!!

Но ничего не произошло, только ручной пулемет замолк, а вместо него ударили два автомата. Завизжали рикошеты, один из украинцев закричал:

— Ой, мамо, мамо…

— Глушилка работает! Машину не взорвать!

— Что за машина?!

— Наша! Она заминирована!

— Ай, шакалы… Василь!

— А?!»

— Глянь на двор! Тачка зараз заминована!

— Не надо! — заорал старший из ваххабитов, отлично знавший тактику штурма русских. — Не выходи!

Но было уже поздно. Украинец, вооруженный восстановленным «калашниковым»^[16], открыл дверь и увидел только черную стену щита на лестнице и ослепляющий свет «Королевы»^[17].

— Слава Украине!

Он даже выстрелить не успел — русские открыли огонь из пистолета и автомата одновременно, и Василь упал в дверном проеме, изрешеченный пулями.

— Аллаха Акбар!!!

Лидер ваххабитов размахнулся и бросил гранату — на лестнице глухо грохнуло, потянуло дымом. Он пополз в коридор, не поднимаясь на ноги.

— Ты куда, псина! — заорал лидер украинцев. Второй украинец попытался обстрелять русских на улице — в ответ дважды грохнула «СВД», и боевика отбросило назад.

В большой комнате оглушительно громыхнуло, обдало жаром, крик оборвался. Из комнаты ползла Марина, она была ранена, но ползла, оставляя за собой кровавый след. Русские зашли с козырей, — столкнувшись с сопротивлением, они начали обстрел дома из «ЛПО-97», легкого пехотного огнемета. Термобарическими…

За собой Марина тащила черный, плоский пояс с торчащим из него проводом. Они встретились глазами…

— Я… люблю тебя, — сказала она.

— Да… У нас там будут дети… не здесь, в раю.

Еще один термобарический заряд взорвался в той комнате, откуда выползла Марина. Было нечем дышать, огонь был на потолке, пожирал остатки занавесок и приноравивался к мебели.

— Инша’Ллагъ!

Русские на лестнице, пострадав от близкого взрыва гранаты, перегруппировались и начали новое наступление. Щит с уже не горящей «Королевой» перекрыл большую часть дверного проема, поверх него торчал автоматный ствол, луч мощного фонаря пробивал дым. Лазерный прицел нашел лежащих на полу мужчину и женщину.

— Аллах Акбар, свиньи! — заорал по-русски тот, кто когда-то был русским пареньком Владимиром Шагиным, а теперь поверил в Аллаха и стал Валидом аль-Руси, моджахедом, идущим по пути Аллаха.

Застрочил автомат, и тут же взорвался пояс шахида. Взрыв был такой силы, что спецназовцев отбросило назад на лестницу, как сломанных кукол. Одновременно огнем дохнули все окна, полетели стекла, и через несколько секунд начал рушиться в искрах и дыму потолок.

— Лузга, один на минус. Один скрылся. Направление на три. Удерживаю дорогу…

— Твою же мать… — выругался я.

Децл молча сидел рядом и ждал. Школа Кубинца — тот тоже молчаливый. Тому, у кого есть настоятельная потребность болтать — в разведке делать нечего.

— Один ушел, — бросил Двойка Феликсу, — прием.

— Феликс на связи.

— Феликс, прошу сообщить приметы скрывшегося.

— Двойка, точных примет нет. Мы выведем тебя на него. Вперед и на перекрестке стоп. Жди команды.

— Феликс, принял…

Дальше по улице, в адресе глухо грохнуло, взмыла в небо перепуганная стайка голубей. Понеслась душа в рай.

— Принять готовность. Не стрелять.

Децл щелкнул предохранителем «калаша», затем сунул мне под руку «МР5». Я оставил его на коленях — так быстрее. В адресе рубились по-взрослому…

Грохнул еще один взрыв — такой, что взвыли сигналки. Это уже не граната…

— Двойка, направо и вперед. Держись дороги.

Повернул руль, прижал газ. Машина у меня дизельная, тут не восьмицилиндровый монстр, как на дорогих версиях, так что чуть топнешь и уже под сотку — но все равно, разгоняется хорошо. А по надежности — почти «УАЗ».

— Двойка, поднажми.

Машина идет быстрее, проскакивает стоящие торцом пятиэтажки. Бегут люди… встань, беда, не ляг, лучше бы дома сидели. Нет, надо посмотреть, что делается, сунуться носом. А любопытной Варваре, как известно…

— Он слева от тебя. Идешь хорошо. Ориентир на перекресток, отсчет. Семь! Шесть! Пять! Четыре!

Все-таки с БПЛА работать одно удовольствие, что ни скажи. В свое время работали слепыми, как кроты. У духов половина района информаторы, кто стучит, потому что иначе гости придут, а кто-то — по убеждениям. А мы, как зачумленные…

— Три! Два! Один!

Прямо передо мной на перекресток выскочил какой-то шпаненок в серой куртке, оборванный — карман оторван. Заполошно огляделся… успел увидеть только горящие фары угловатого черного внедорожника, летящего на него. Вместо того чтобы пропустить, я топнул по газу и решеткой поддел его по касательной, отбрасывая к тротуару.

Встал на тормоз, толкнул дверь, выскакивая. Оглушительно заорала женщина, на высокой ноте, почти визгом, но мне до этого совсем не было дела. Автомат в плече, мы шли с обеих сторон внедорожника, держа скрывающегося бандита под прицелом.

Тот как-то странно дернулся… вроде как пытаясь отползти, но не смог.

— Не стрелять!

Бандит повернулся к нам туловищем… щека в крови, кровь густая, почти малиновая, ползет с головы, медленно сочится. Рука на животе, в руке «эргэдэшка». Уже без чеки.

— П…ц вам, москали! Слава Украине… — довольно отчетливо сказал он

— Стий! — заорал я. — Нэ роби! Не треба!

Вот уж в который раз Мудрого викинга хвалю. Это он от всех требовал хоть как — но знать мову. Хорошо, плохо, но что-то знать. Я, наверное, плохо знаю, но что-то все равно знаю. Не такой плохой язык, кстати.

Как я и подозревал, украинский произвел впечатление. Обычно, если сбиваешь первый порыв, дальше проще. Не каждый может хладнокровно подорваться.

— Ти хто?

— Я с Луганска, — перешел я на русский.

— Кацап…

— Какой я кацап? Я на Украине жил. Пока такие, как ты, нас не выгнали.

— Ми за витчизну керували. Слава Украине!

— Не делай! — заорал я. — Думай сам! Жив останешься — мы тебя обменяем. Нет — вместе тут сдохнем!

…

— Нам чужого не треба. Думай головой. Тебя твои же сдали. Как, ты думаешь, мы тут оказались?

…

— Ты знаешь шо?

— Ни.

— А ти хто?

— Водий^[18] я.

— Вот видишь? Ты нам без надобности, нам ваши керивники нужны. Отвезем на больничку, затем обменяем. Здесь больничка хорошая. Ну?

— Кацап ты… — сказал водитель.

— Какой с мени кацап… — сказал я, — у мени жинка з Кииву. Давай. Держи руку.

Я смотрел на него, а он смотрел на меня. Только не приведи господь кому вмешаться сейчас. Взлетим ведь, точно взлетим.

— Ну? Давай. Спокойнее.

Я наклонился, положил его руку на свою. Сжал пальцы на гранате.

— Во. Це дило.

За спиной оглушительно грохнуло, пуля прошла так близко, что рванула рукав куртки. Липкое, горячее месиво брызнуло мне прямо в лицо…

Как я удержался на ногах? А хрен его знает. Спросите что полегче, ладно? Я ведь в Волгограде был. Туда нас перебросили — считай с аэропорта в бой, троллейбус взорвался. Прямо под Новый год это было. Я в Сирии бывал. В Афганистане бывал. В Донецке — под видом представителя при миротворцах пошманался, после того как… надо было определяться, учреждать резидентуру. Кровь-кишки-расп…расило — повидал так, что…

В общем, на ногах я устоял. И даже смог выдернуть из навсегда онемевших пальцев гранату, каким-то чудом вставить булавку вместо чеки. На роже были липкие, горячие сопли, и воняло просто омерзительно, да в голос заходилась какая-то баба. Я шагнул к Децлу, неподвижно стоящему с автоматом, и тяжело ударил его в лицо, а потом еще добавил ногами. Потом меня подбежавшие мужики оттащили…

Пришел в себя я в машине, на переднем пассажирском. У меня на всякий случай в багажнике лежала бутылка полугара, мягкого хлебного вина крепостью чуть меньше водки. Я держал бутылку и время от времени отхлебывал из горлышка. А на приборке лежало полотенце, все в буро-красных разводах. Не помню, как я вытерся…

Впереди тревожно мигал маяком ментовский «бобик». «Скорая» уже уехала. Как и обычно — вечером в новостях будет ролик про нейтрализованную банду. Это даже… ведь правда. Не вся только…

Хлопнула дверь, кто-то сел за руль. Рука бесцеремонно выдернула бутылку:

— Дай…

Севший за руль мужик основательно хлебнул, остановился, посмотрел на просвет и допил до конца. Бросил назад — бутылка жалобно звякнула.

— Как?

Я не ответил.

— Ты, кстати, Децлу ребро сломал, кажись. За что?

Это был Серый, у луганчан кто-то вроде бригадира. Бывший опер из уголовки, из ОБОПа^[19].

— За дело, — подумав, сказал я

— Ты тут буром не при, — спокойно сказал Серый. — Шет молчит, как партизан. Ты — как рыба об лед. Вы чего — ох…и?

…

— Харэ. Поехали, потом разберемся. Ключи где… ага.

Дизель заурчал, машина начала разворачиваться. Потом мы покатили на выезд из города. Несмотря на выпитое, опьянения почти не было, только во рту как кошки наделали.

— Ты знаешь, как мы Децла нашли?

…

— Он в селе жил, недалеко от Луганска. Там железка проходит, поэтому бандерня туда по первой пришла. Отца у него не было — на зоне. Мать с малым дитем. Он в лесу прятался, с партизанами. Потом вернулся домой… мать на кол посадили. Во дворе прямо…

…

— Так что ты не суди. Понял?

— Я не сужу.

— Судишь. За помощь — спасибо. От всего сердца, брат. Но не суди нас. У каждого — свои счеты.

— Я не сужу, — с нажимом сказал я.

— Все мы под Богом ходим.

— Человеком надо быть.

— Человеком… Человеком, это ты, брат, хорошо сказал. Только как в больничке побываешь… а еще хлеще в морге — как-то не получается больше человеком быть.

…

— Вот так вот. Бог нас рассудит. А ты — не суди.

Выйдя на трассу, рванули на Ростов. Шпарили под сто тридцать, полиция не останавливала — наши машины знали, связываться не хотели. Где тренога^[20] — там штраф по почте придет…

База наша — временная — находилась в Батайске, там когда-то военный аэродром был, потом забросили, площадка бурьяном заросла. Теперь там — вроде как запасная площадка Ростовского вертолетного, а по факту — кого только там нет. Начиная от сербских комитачей, которые приехали «брату русу» помочь, а потом — они это и не скрывали — идти обратно, уже спаянными командами, с оружием — Косово от наркомафии освобождать. И заканчивая спецназом ГРУ — по крайней мере, я так думал, что это спецназ ГРУ, они сами не представлялись. Сама эта площадка не использовалась нами как военная база, дураков нет — подставляться. Все держались вокруг нее, некоторые в самом Ростове. А на площадке базировалась самая разная техника от «Ми-17» до мотодельтапланов. Ну и… склады там кое-какие были, какие в городе нельзя было держать. Но рисковать и базироваться непосредственно там никто не хотел — под удар попадать дураков нет.

И потому мы свернули не на саму площадку, свернули раньше. Прокатившись по дороге в степи, въехали в село. Тут на окраине — наши. До аэродрома пять кэмэ.

Прошли КП — просто забор, но около него всегда кто-то был, и с оружием — на случай чего. Прокатились по разбитой комбайнами дороге, встали под навес. Здесь надо быть осторожным, паркуешься — всегда под крышей, когда есть такая возможность. Сверху следят, даже ночью, — это надо помнить.

Я немного оклемался, и стало выпитое спиртное брать. Я так-то непьющий почти. Если стол собрать — я не буду. За погибших — святое, конечно, и после такого. Тут если не дернешь — крыша съедет. Реально съедет, я видел, как люди за ночь седыми становились, а у кого-то и планка падала — совсем.

Сзади, в багажнике, у меня всегда вода есть, несколько бутылок. И ветошь найдется — хотя бы губка, я ей машину мою. Пошел назад, слил на губку, начал оттирать лицо. После машины… да и хрен с ним. Не до сантиментов.

Когда закончил с туалетом, обнаружил, что рядом кто-то стоит. Оказалось — Мудрый викинг. Его сначала просто викинг звали, потом стали называть Мудрый викинг. У него фамилия была шведская, а какая, не скажу, его предки — из обрусевших шведов. Он седой был — причем поседел, когда ему и тридцати не было. В первом Грозном. Вот ему и дали кличку — Викинг. А потом — Мудрый викинг.

Мудрый викинг — мой непосредственный начальник. Не командир — а именно начальник, потому что мы все в действующем резерве. Но звания нам идут, у Викинга уже генеральское на подходе. Его наверху недолюбливают — именно за то, что он удачлив. На фоне его то, что делают остальные, отчетливо кажется халтурой. И чаще всего так и есть.

— Как сходили?

— Хреново…

В общем-то, я готов был к серьезному разговору. Беженцы с той стороны — материал очень взрывоопасный. Их можно понять, многие родных потеряли. Это мы работу делаем, а они — мстят. Для них «понять и простить» не проходит. Но я все равно уверен в собственной правоте. Хотя, наверное, придется извиняться, поляну накрывать.

— И у нас хреново, — сказал Викинг.

— Что? — начал понимать я.

— Кубинец не вернулся.

— Жив?

— Не знаем.

Ну, вот. Достойное завершение хренового во всех отношениях дня. Б…

Примечания

13

Правильно Земессардзе, латвийская добровольная военизированная организация. Кайселлит — то же самое в Эстонии.

14

Слово пошло из книг В. Головачева, многое в деятельности российской контрразведки на юге было позаимствовано у СМЕРШа.

15

Ухти — сестра, так боевики называют женщин, причастных к джихаду. Ахи — брат.

16

Переделка из боевого автомата. Сначала там убирали автоматический огонь, чтобы продавать на частном рынке, потом — восстанавливали, когда все началось.

17

«Снежная королева». Блок из нескольких особо мощных фонарей, применяемый в антитеррористических операциях, встроен в щит. То же на треноге — Каспий.

18

Водитель (укр.).

19

Отдел по борьбе с организованной преступностью.

20

Сленговое название камеры для контроля скорости — фотографирует и по почте потом штраф приходит.