Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 3

Александр Атрошенко

Повествование исторической и философской направленности разворачивает события истории России с позиции взаимоотношений человека с Богом. Автор приподнимает исторические факты, которые до сих пор не были раскрыты академической историей, анализирует их с точки зрения христианской философии. В представленной публикации приводится разбор появления материализма как учения от увлечения сверхъестественным и анализ марксистского «Капитала».

© Александр Атрошенко, 2023

ISBN 978-5-0060-8643-2 (т. 3)

ISBN 978-5-0060-8120-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Повествование исторической и философской направленности разворачивает события истории России с позиции взаимоотношений человека с Богом. Автор приподнимает исторические факты, которые до сих пор не были раскрыты академической школой, анализирует их с точки зрения христианской философии. Например, образование Руси, имеющей два основания — духовное и политическое, крещение, произошедшее далеко не в привычной интерпретации современной исторической наукой, которое следует правильнее обозначить крещением в омоложение, чем в спасение, в справедливость, чем в милость, «сумасшествие» Ивана IV Грозного, который всей своей силой олицетворял это русское крещение, вылившееся затем все это в сумасшествие Смутного времени, реформатор Никон, искавший не новых начал, а старых взаимоотношений. Показывается, как русская система сопротивляется силе ее цивилизующей, впадая тем в состояние, точно сказанное классиком — «шаг вперед, и два назад» — в свою молодость, чему яркое подтверждение служит деспотичное и в то же время реформаторское правление Петра I, а затем развернувшаяся морально-политическая эпопея трилогии в лице Петра III, Екатерины II и Павла I. В представленной публикации приводится разбор появления материализма как закономерный итог увлечения сверхъестественным и анализ марксистского «Капитала», ставшее основанием наступившей в XX в. в Восточной Европе (России) «новой» эры — необычайной молодости высшей фазы общественной справедливости в идеальном воплощении состояния высокого достоинства кристаллизованного матриархата.

МИХАИЛ РОМАНОВ. ОРИЕНТАЦИЯ НА СТАРИНУ. ПАТРИАРХ ФИЛАРЕТ

Древней летописи мало известно о происхождении рода Романовых. Существующее предание, что первый из этого рода, кого мы знаем по имени, Андрей Иванович Кобыла, был выходцем на московскую службу «из Прусс» владетелем, далека от достоверности. Позднее, один из потомков Андрея Кобылы, С. А. Колычев, составляя в 1722 г. свою «Историографию, вкратце собранную из разных хроник и летописей», истолковал его прозвище, как искажение имени мнимого Литовского князя Камбилы. В XVI в. рассказывали иначе: Курбский называет предком Шереметевых и Колычевых выехавшего «из Немец» светлого и знаменитого мужа Михаила, «с роду княжат решских», т.е. имперских. Со всей очевидностью, перед нами одно из проявлений моды, столь распространённой в московских родословиях — производить боярские роды от въезжих на русскую службу знатных иностранцев; она имела смысл возвеличивания «прирождённого» благородства фамилий, которые стремились занять место наряду с княжатами владетельных родов, т. н. Рюрикова и Гедимина.

Летопись знает Андрея Кобылу среди бояр великого князя Симеона Ивановича Гордого: в 1347 г. он ездил присматривать невесту великому князю Тверскую княжну Марью Александровну. У Андрея Ивановича было пять сыновей: Семён Жеребец, Александр Ёлка, Василий Ивантей, Гавриил Гавша и Фёдор Кошка. Влиятельным сотрудником Дмитрия Донского был сын Андрея Фёдор Кошка, которого встречаем и на воеводстве и в посольствах; он занимал одно из первых мест среди бояр, с которыми Дмитрий «держал землю русскую», на его дочери женил своего сына Тверской великий князь Михаил Александрович, а его смерти князь ордынский Едигей приписывал перемену московской политики относительно татар.

«Добрые нравы и добраа дела и добраа доума к орде была от Федора от Кошки, добрыи был человек: которыи добрыи дела ординскии, то тьи тебе поминал. — писал Едигей Великому князю Василию Дмитриевичу в декабре 1408 г. — И то ся миноуло, и нынеча же оу тебе сын его Иван казначеи, любовник [любимец] и старишина [старейшина]; и ты нынеча ис того слова и думы не высьтупаешь: котораа его доума недобра и слово, и ты ис того слова не выступаешь, и старцев земскых доумы ни слова не слоушаешь, которыи ведают; ипо то [го] доумою оучинилася оулусоу пакость»¹. Так Иван Фёдорович унаследовал влияние отца. Он стал писаться по отцу Кошкиным, и это прозвище перешло к его потомству на два поколения. Сын Ивана, Захар, известен, как главный инициатор ссоры Василия I с двоюродными братьями по поводу золотого пояса. Дети Захара, Яков и Юрий, были видными полководцами, дипломатами и государственными деятелями при Иване III. Яков находился в Новгороде наместником, воевал со шведами и Литвой, закреплял за Москвой Северную землю; Юрий — победитель при Ведроше. Их называли Захарьиными-Кошкиными. По родовитости Кошкины не могли тягаться как ни с Рюриковичами, так ни с Гедиминовичами (потомками Литовского князя Гедимина), таких, как Шуйские, Вяземские, Трубецкие, Воротынские. Но благодаря своим личным качествам они занимали в государстве далеко не последние места. Сын Юрия, Михаил, за особую близость к Василию III был прозван «оком государевым». Авторитет всего рода был настолько велик, что Анастасия, дочь Романа, младшего брата Михаила, в 1547 г. стала первой женой царя Ивана Грозного. Поколение же Романа утратило память о смысле прозвища Кошка и стало зваться по деду и отцу Захарьины-Юрьевы. Сын Романа, Никита Романович, прозывался Юрий Захарьевич. Замужество сестры Никиты, Анастасии, за Ивана Грозного возвысил нетитулованный род Юрьевых-Захарьиных в первые ряды боярства. Братья царицы, Даниил и Никита, также занимали при царском дворе самое высокое положение. Никита был очень близок молодому Ивану IV, а при его сыне Фёдоре стал одним из фактических правителей страны и мог поспорить влиянием с Б. Годуновым. Но через два года, в 1586 г., Никита Романович скончался, оставив после себя сына Фёдора Никитича, который стал зваться по деду Романовым. От него же произошёл Михаил Фёдорович Романов.

Судя по характеру частой смены семейного прозвища, можно прийти к выводу, что это был древний род княжих бояр-дружинников, у которых значение имени основано не на самодовлеющем общественном весе княжеского происхождения и удельных традиций, а на отдельных семейных приметах, происходящих на ратной службе, в близости к великокняжескому дворцу и Боярской думе (это как «воевода Волъчий Хвост»²).

Михаил Фёдорович стал тем компромиссом, который объединил различные политические силы и сословия государства. Романовы находились в свойственном родстве с прежней династией, в их пользу оказались старые слухи, что Фёдор Иванович завещал престол отцу Михаила. Они были своими для родовитого боярства, для людей, связанных с опричниной и, в то же время, для лиц, пострадавших от опричнины, поскольку не участвовали в терроре 1570-х г. Пребывание Филарета в Тушине рождало у казачества и крестьянства иллюзии о «справедливой» власти. Романовы имели обширные связи в среде боярства, но сам их род оказался сильно ослаблен и, поэтому, боярские династии могли не опасаться, что от имени молодого царя начнут править многочисленные родственники. Боярин Шереметев писал в Польшу князю Голицыну: «Миша-де Романов молод, разумом ещё не дошел и нам будет поваден»³. За Романовых выступало духовенство, поддерживающее отца Филарета. Для знати при дворе не могло произойти каких-либо кардинальных изменений, поскольку Михаил был связан родственными узами и с Ф. И. Мстиславским (жена его деда и мать князя были родными сёстрами), и с Ф. И. Шереметевым (оба принадлежали к одному роду А. Кобылы) и с Морозовыми-Салтыковыми (из их рода была мать Михаила), и со многими другими наиболее знатными вельможами. Личность Михаила Фёдоровича была симпатична тем, что с детских лет терпел лишения, голод, был разлучён с родителями, поскольку Б. Годунов объявил его уже в 4 года государственным преступником и отправил в Белозёрскую тюрьму. В 1611—1612 г. он находился вместе с поляками в осаждённом Кремле. Но в услужении к ним не пошёл и вместе со всеми «невольными сидельцами» голодал и терпел всяческие унижения. Трагедией для него стал арест и заточение в Польше отца Филарета.

Суть происходивших событий в России, её освободительного движения, прекрасно пояснил И. Е. Забелин, что Пожарский и Минин шли с последними людьми от Земли «не для того, чтобы перекроить государство на новый лад, а напротив шли с одною мыслью и одним желаньем возстановить прежний порядок, расшатавшийся от неправды правительства»⁴.

Старый же порядок, перво-наперво, заключается в старом мировоззрении, в прежнем отношении людей к Богу, и в обратном следствии, Его благословения народа земли по их вере. Поэтому, исходя из известных стремлений русских людей, нетрудно предположить дальнейшую историю страны. Как то. Смута уйдёт в прошлое. Государство станет развиваться, приспосабливаясь через реформы к новым реалиям. Однако стержень холодного отношения к человеку и обществу по-прежнему будет главным элементом всех последующих преобразований, делая смысл любых реформ, с точки зрения обывателя-простолюдина, лишь новым видом ущемления. Практически каждое десятилетие правления Романовых отмечено крестьянскими бунтами, жестоко подавляемыми войсками. Кроме них в XVII и XVIII вв. произошли огромные восстания под предводительством С. Разина и Е. Пугачёва, которые не имели успеха лишь потому, что армия целиком оказалась на стороне правительства. Исходя из этого можно заключить об установившейся новой династии, как о продолжении политики ужесточения давления на свой народ, перерастающее на местах, порой, в открытую тиранию; по определению Радищева государство превратится в «чудовище» — с благословения православия романовская эпоха стала одной сплошной трёхсотлетней эпохой смут, закончившейся окончательным помутнением рассудка русского народа.

Избранный молодой царь не стал спешить в столицу, где его ждал только разорённый и разграбленный царский дворец. Кроме того, в городе стояли две рати, военачальники которых также имели виды на престол. Поэтому, почти два месяца Михаил медленно двигался к Москве, собирая вокруг себя верных людей, ссылаясь с городами, и убеждаясь в их желании ему служить, формируя новое правительство и прибирая власть к рукам.

10 марта Государь вместе с матерью выступил на свой «подвиг», как говорили современники, из Костромы в Москву, и 21 числа остановились в Ярославле. Вскоре сюда стали прибывать люди всякого звания, чтобы лично «бить челом» государю. Из Ярославля Михаил начал отдавать свои царские распоряжения.

23 марта Михаил Фёдорович послал Земскому собору свой первый указ, выразив в нём, что «у нас того и в мыслях не было, что на таких великих государствах быть», он обращался затем к боярам и всяким чинам государства с требованием: «И вам бы… стоять в крепости разума своего, безо всякаго позыбания нам служить, прямить, воров царским именем не называть, ворам не служить, грабежей бы у вас и убийств на Москве и в городах и по дорогам не было; быть бы вам между собою в соединеньи и любви; на чем вы нам души свои дали и крест целовали, — на том бы и стояли, а мы вас за вашу правду и службу рады жаловать»⁵.

Затем, на приглашение собора поспешить государю своим приходом в Москву, Михаил Фёдорович отправил из Ярославля боярина князя Троекурова с запросом к членам собора: «К царскому приезду есть ли на Москве во дворце запасы, и послано ли собирать запасы по городам, и откуда надеются их получить… Бьют Государю челом стольники, дворяне и дети боярские, что у них дворцовыя села отписаны и государю от челобитчиков докука большая: как с этим быть; чтоб на Москве и по дорогам грабежей никаких не было. Дворяне и дети боярские и всякие люди с Москвы разъехались, — великому государю неизвестно, по вашему ли отпуску они разъехались, или самовольством?»⁶

На эти запросы собор отвечал, что он старается делать всё от него зависящее, хотя, в действительности, положение его было крайне затруднительным, ввиду общего оскудения и безначалия, царившего в стране.

8 апреля царь пояснил, что он медлит своим походом в Москву, ввиду её неготовности, и сообщал, между прочим, собору: «Сборщики, которые посланы вами по городам для кормов, в Москву еще не приезжали; денег ни в котором приказе в сборе нет… Атаманы и казаки безпрестанно нам бьют челом и докучают о денежном жалованьи, о своих и конских кормах, а нам их пожаловать нечем и кормов давать нечего… И вам бы, богомольцам нашим, и боярам, и окольничим, и приказным людям, о том приговор учинить… чем нам всяких ратных людей жаловать, свои обиходы полнить, бедных служилых людей чем кормить и поить…»⁷

17 апреля государь прибыл в Ростов, посылая сообщения в Москву: «А идем медленно затем, что подвод мало и служилые люди худы: стрельцы, казаки и дворовые люди многие идут пешком»⁸. 25 числа царь приказал сделать в походе, в селе Любимове, поверку стольникам, стряпчим и жильцам, назначенным для его охраны. Оказалось, что 42 человек нет. Михаил решил положить конец такому порядку вещей, являвшееся следствием общей распущенности Смутного времени, и послал в Москву приказ отобрать у нетчиков их поместья и вотчины в казну.

Тогда же, по приказу царя, бояре отправили отряд против Заруцкого. Атаман был настигнут под Воронежем, который ушёл туда, разграбив Рязанскую землю. «Он же многих Воронежцов побил и перелезе через Дон с Маринкою и пойде к Астрахани степью»⁹. Кроме Заруцкого, Михаила беспокоило и шведское присутствие на северо-западе. «А под Тихвину на Немец» — царь «посла воевод своих: князя Семена Васильевича Прозоровского, да Леонтья Андреевича Вельяминова со многою ратью»¹⁰.

Однако больше царя тревожили продолжающиеся грабежи и разбои казачества. 26 апреля в обители Троице-Сергиевой лавры Михаил и его мать призвали митрополита Казанского Ефрема и других членов собора, присоединившихся к «походу», говорили «с большим гневом и со слезами, что воры кровь христианскую льют безпрестанно; выбрали его, государя, всем государством, обещали служить и прямить и быть всем в любви и соединении, — а теперь на Москве, по городам и по дорогам грабежи и убийства; позабыв добровольное крестное целованье, воры дороги все затворили гонцам, служилых и торговых людей с товарами и ни с какими запасами не пропускают»¹¹. Сознавая главную угрозу для себя со стороны казачества, «и государь и мать его, видя такое воровство, из Троицкаго монастыря идти не хотят, если всех чинов люди в соединение не придут и кровь христианская литься не перестанет»¹².

28 апреля Михаил Фёдорович послал собору грамоту. «Писал к вам государь много раз, чтобы у вас на Москве, по городам и по дорогам убийств, грабежей и никакого насильства не было; а вот 23 апреля приехали к Государю на стан в село Сватково дворяне и дети боярские разных городов переграблены до-нага и сечены… и на дороге, на Мытищах и на Клязьме, казаки их перехватили, переграбили, саблями секли и держали у себя в станах два дня, хотели побить, и они у них, ночью, развязавшись, убежали… Писали к государю из Димитрова приказные люди, что прибежали к ним из сел и деревень крестьяне жженые и мученые огнем; жгли их и мучили казаки»¹³.

Промедление государя с прибытием в Москву заставило собор 30 апреля решить отправить посольство с выборными из всяких чинов «бить челом» царю, чтобы «он умилосердился над православными христианами, походом своим на Москву не замешкал; а про воровство про всякое митрополит и бояре заказ учинили крепкий, атаманы и казаки между собою уговорились, что два атамана через день осматривают каждую станицу, и чье воровство сыщут, тотчас про него скажут и за воров в челобитчиках быть не хотят»¹⁴. Челобитье это, подкреплённое просьбой вождей ополчения, Трубецкого и Пожарского, которые смиренно просили государя, «чтобы им видеть твои царские очи на встрече», возымело своё действие.

Царь ожидал от Земского собора восстановления государственных средств и порядка, что бы принять государство в своё управление. Руководители собора делали, что могли, но всем собором «били» государю челом, чтобы он сам «шёл к Москве вскоре», в нём видели тот необходимый центр, вокруг которого сложится правильная государственная работа. Не прошло двух месяцев со дня избрания и соборное правительство уступило место царской думе, а Земский собор стал распадаться; отдельные элементы его потянулись к царю и, прежде всего, московские служилые люди — стольники, стряпчие, дворяне большие, а за ними весь «из городов выбор» дворянский уже в апреле собрались при государе; иные и по деревням разъехались. И постепенно, ряд дел, назначение воевод, раздача поместий и др. начинает вершить государь, ещё находясь в походе.

1 мая Михаил Фёдорович с матерью прибыли в село Тайнинское, а на следующий день последовало их торжественное вступление в столицу. «Царь же государь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии приде под Москву. Люди же Московского государства встретоша ево с хлебами, а власти и бояре встретоша за городом со крестами. И прииде государь к Москве на свой царский престол в лето 7121 [1613] году после Велика дни в другое воскресение Святых жен Мироносиц. На Москве же пали бысть радость велия, и пеша молебны»¹⁵. Михаил и мать его присутствовали на молебне в Успенском соборе, приняли благословение от митрополита и архиепископов. После этого царь отправился в свои покои — золотую палату и две маленькие комнаты Ивана Грозного. Марфа Ивановна поселилась в Вознесенском монастыре. Это всё, что смогли отремонтировать бояре. (Ранее Михаил желал поселиться в палатах царицы Ирины Фёдоровны, а для матери приказывал приготовить хоромы царя В. И. Шуйского).

По примеру Фёдора Ивановича Михаил Фёдорович решил венчаться в канун своего дня рождения, 11 июля 1615 г. (12 июля ему исполнилось 17 лет), причём, чтобы не было никаких обид и пререканий, он указал «для своего царскаго венца, во всех чинах быть без мест»¹⁶. 10 июля по всем церквам были отслужены всенощные.

Образцом для церемонии стал чин венчания того же Фёдора Ивановича. Отличие было лишь в том, что Михаила, из-за отсутствия патриарха, венчал старейший из русских архиереев, Казанский митрополит Ефрем, а в церемонии принимали участие многие светские лица. «А венчал ево государя царским венцом — рассказывает летописец, — Казанский митрополит Ефрем и все власти Московского государства. А в чинах были бояре: с каруной и осыпал [золотыми деньгами] боярин князь Федор Иванович Мстиславской, с скифетром боярин князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой, с шапкою — Иван Никитич Романов, с яблоком — Василий Петрович Морозов. По царское платье ходил на Казенный двор князь Дмитрей Михайлович Пожарский да казначей Никифор Васильевич Траханиотов. И как платье принесли в палату в золотую и в Соборную церковь платья послаша з боярином Васильем Петровичем Морозовым да с казначеем с Никифором Траханиотовым, а с яблоком был боярин князь Дмитрей Михайлович Пожарский»¹⁷.

После венчания все были приглашены на торжественный стол, так же как и в последующие два дня. Сразу после венчания Д. И. Пожарский получил боярский чин, а 12 июля, в день своего ангела, государь пожаловал Кузьму Минина в думные дворяне, что давало ему право, наряду с боярами, окольничими и именитыми людьми Строгановыми писаться с «ичем», после чего он стал прозываться Козьмою Миничем Сухоруким.

«Это и было торжеством справедливости и великою почестью для пожалованных… — Говорит И. Е. Забелин, по мысли которого царь ничего сделать больше не мог. — Наперекор желаниям даже самого государя, и Трубецкой, и очень многие другие бояре везде должны были первенствовать перед Пожарским. Однако и то было великим делом, что на коронации он держал по чину третью регалию [принадлежность торжественного царского облачения], весьма знаменательную, державу, яблоко владомое, великодержавное. Первую регалию — корону [шапку Мономаха] держал дядя царя, Ив. Никит. Романов, с которым было заспорил о месте Трубецкой, но был остановлен царем, который ему сказал, что действительно Романов меньше тебя Трубецкого, но он мне по родству дядя, и потому быть вам без мест… Трубецкой держал вторую регалию — скипетр. Спор Трубецкого о месте очень ясно свидетельствует, что здесь люди занимали между собой свои почётные места, не по личным заслугам и достоинствам, а по заслугам и достоинству своего рода. Если бы Пожарский был великороднее Трубецкого, он занял бы место почётнее. И не один Трубецкой первенствовал в это время перед Пожарским. Выше его стоял и подручный его воевода по ополчению, боярин Василий Петр. Морозов…»¹⁸ В этом высказывании историк оправдывает Михаила утверждением, что он ничего не мог поделать в данной ситуации и поэтому Пожарский, заслугой которого произошло освобождение страны, должен был оставаться на третьих ролях. Однако историка не смутила ловкая выборочность «без мест», которое, конечно, легко могло относиться ко всем трем лицам.

С восстановлением старого порядка, как говорит И. Е. Забелин, «…старые жернова стали молотить по старому, как было прежде, как было при прежних государях. А потому весьма понятно, когда прежние порядки устанавливались на своих прежних местах, то и люди, возстановлявшие эти порядки, должны были остаться тоже на своих прежних местах, с прежним своим значением и положением в обществе, а особенно в службе»¹⁹. Поэтому, при формировании правительства царь оставил на прежних местах должностных лиц, которые были на них раньше. Так, в Боярскую думу вошли служившие полякам «седьмочисленные бояре» Ф. И. Мстиславский, Ф. И. Шереметев, Б. И. Лыков, И. Н. Романов, И. М. Воротынский, казацкий воровской атаман Д. Т. Трубецкой. Недавний их враг, полководец-освободитель Д. М. Пожарский и Кузьма Минин, зачинатель освободительного движения. Царские родственники, только что получившие боярство — И. Б. Черкасский (двоюродный брат по линии отца) и Б. М. Салтыков (двоюродный брат по линии матери).

В год своего избрания Михаилу Фёдоровичу исполнилось 16 лет и заявить себя он ничем не мог. Но и позднее облик Михаила остаётся бледным, затмевается крутой энергией родителей. Во многом это объясняется его слабым здоровьем: он был болезненным настолько, что ходьба и езда утомляли его, а от «много сиденья» ослабевал весь организм, по его собственным словам, он так «скорбел ножками», что в возрасте тридцати одного года его «до воска и из воска в креслах носят»²⁰. Не было у Михаила и способных и энергичных советников, таких, какими были Сильвестр и Адашев при молодом Иване IV.

Ситуация в стране была крайне тяжёлой. Полувековые потрясения опричнины, несчастная Ливонская война и Смута вконец разорили страну, особенно западные и северо-западные, когда-то густонаселённые районы. Население бежало от постоянных войн, пашни были заброшены и уже заросли лесом. Навыки смуты сказывались теперь в поведении сборщиков, которые грабили и притесняли население, собирая государственные подати. Экономический кризис всё больше нарастал в разорённой стране. Казна была пуста, а хлебных и денежных запасов собирать было не с кого.

Продолжались войны с Польшей и Швецией. Новгород был в шведских, Смоленск и Северщина в польских руках. Королевич Владислав продолжает титуловаться Московским царём, и польское правительство не желает признавать Михаила Романова. Заруцкий с казаками, Мариной Мнишек и её сыном от второго самозванца, Иваном, ушёл к Югу. Из Москвы против него послали воеводу, кн. Одоевского, но Заруцкий грабя по пути, перебрался в Астрахань и засел там, собирая к себе «прелестными грамотами» вольных казаков.

Кто только не бродил по России, грабя и убивая людей без различия возраста, чина и звания, мужчин и женщин, стариков и детей. На востоке бесчинствовали черкассы (запорожцы) и литвины; в непосредственной близости от Москвы появилась маленькая казачья армия атамана Баловня; ещё одна шайка из казаков, беглых русских и литвинов, разбойничала на Севере, и после её набега нашли только замученными 2325 людей; в Вологде вешал людей вверх ногами сибирский царевич Араслан; между Казанью и Нижнем Новгородом захватили дорогу татары; в северной земле появился «знаменитый» наездник Лисовский, которого безуспешно гонял князь Пожарский…

Боеспособной армии не было. Пограничные «украиные» города опустели, в них почти не оставалось гарнизонов. Командование же войском вместо обороны страны спорило о должностях, так, однажды, князья Андрей Хованский и Иван Хворостин так заспорили «о местах», что позабыли о неприятеле.

Надежды на беспристрастное правление Михаила Романова первоначально не оправдались. От имени царя распоряжались родственники его матери — Борис и Михаил Салтыковы, заботившиеся только о том, чтобы занять должности повиднее и набить собственные сундуки за счёт и без того практически пустой государственной казны.

Внешним образом в центре нового правительства стала государыня-старица Марфа. У современников складывалось впечатление, что пока у юного царя нет своей воли: «Бе же царь млад… не бе ему еще толико разума, еже управляти землею, но боголюбивая его мати, инока великая старица Марфа, правя под ним и поддерживая царство со своим родом»²¹. Но в действительности роль царской матери при Михаиле не идет в сравнение, например, со значением царицы Ирины при Фёдоре Ивановиче. Старица Марфа была сильна дворцовым влиянием и поддерживала высокое положение своих близких, не чуждаясь их интриг и происков, на дела государственные были ей не по плечу. В деле женитьбы сына, столь важном для укрепления династии, Марфа поддержала свою родню, заботившуюся о том, чтобы новое «свойство» их не оттеснило. В 1616 г., когда Филарет ещё находился в польском плену, двадцатилетний государь решил жениться. Царю приглянулась дочь дворянина Ивана Хлопова, Мария. Её с родней поселили во дворце, будущей царице переменили имя, она стала зваться Анастасией. Свадьба была уже практически решённым делом, как вдруг невеста заболела. Салтыковы и мать настояли, чтобы царскую избранницу, как негодную для женитьбы сослали в Тобольск. Царь женился на княжне Марии Владимировне Долгорукой, но она в тот же год умерла «испорченной», по утверждению современников. Ещё раз выступает имя государыни-старицы в тёмном деле архимандрита Дионисия, осуждённого за «еретическое» исправление нелепой добавки слов «и огнём» в молитве водоосвящения: допрос происходил в келье у Марфы, — возмутительный по издевательству над видным деятелем церкви и вымогательству с него денег, но великая старица верила своим людям и дела их одобряла. Немудрено, что время до возвращения Филарета осталось в памяти русских людей, как «безгосударное». У нового правительства не было дельной главы. Только «великий государь» и «святейший» патриарх Филарет Никитич, явился организатором его силы.

Первые годы царствования Михаила Фёдоровича во многом были определены Смутой, последствия которой ощущались во всех сферах жизни. По определению современников, русские люди «понаказались Смутой». Возросло значение православных ценностей, поэтому усилились настроения изоляционизма и, конечно, особой ответственности за судьбу православного мира. Важной стала проблема восстановления страны, которое происходило в рамках расшатанного, но сохранившегося (в умах русских людей) крепостничества.

Не имея налаженного административного механизма, правительство царя ищет опору в Земском соборе, ставшем совещательным и исполнительным органом власти. На соборах решались вопросы о сборе чрезвычайных налогов, об отправке войск против Заруцкого, вольных казаков, поляков и шведов, об условиях заключения мирных договоров с соседними державами, о реформах в стране и многое другое.

В полном составе Земский собор состоял их четырёх курий: Освящённого собора (высшего духовенства), Боярской думы, представителей московского дворянства и купечества, выборных от городов и уездов. Робота собора начиналась с общего заседания, на котором думный дьяк от имени царя (в экстренных случаях выступал сам царь) излагал вопросы, на которые следовало ответить собравшимся. Обсуждение проходило по куриям, и ответ подавался в письменном виде дьяку. Окончательным принятие решения было прерогативой царя, но он выносил его в зависимости от мнения членов собора.

Ещё одним совещательным органом была Боярская дума, в которую входило около 30—40 человек не только бояр, но и окольничих, думных дворян и дьяков, т.е. более видных и деятельных людей. Дума обладала и управленческими функциями через систему временных боярских комиссий. Они создавались для ведения посольских переговоров, решения местных споров, судных дел, руководства работой некоторых особо важных приказов, управления страной в отсутствии царя. Секретные дела решались Ближней или тайной думой, состоящей, как правило, из четырех бояр.

Во время Смуты некоторые приказы продолжали действовать. Так, даже в ополчениях были Посольский, Разрядный, Поместный и Земский приказы. Поэтому Михаилу предстояло только их расширить и наполнить новыми дьяками и подьячими. Вскоре общее число приказов достигло 40, но не все из них были постоянно действующими. Некоторые создавались только для решения конкретных задач, а потом упразднялись. Постоянными приказами, кроме перечисленных, были: Стрелецкий, Пушкарский, Казачий, позднее Иноземный и Рейтарский, которые занимались военными делами; Разбойный, ведавший борьбой с лихоимством; Челобитный, собирающий жалобы на чиновников и власти; Ямской занимался ямской гоньбой; Холопский — регистрировал кабальные записи; Московский и Владимирский судные приказы занимались судопроизводством, Аптекарский — ведал вопросами здоровья царской семьи, Большая казна — собирал доходы в царскую казну. Денежный двор занимался изготовлением монет, казанский и Сибирский приказы ведали соответствующими территориями.

Приказы возглавлялись судьями из числа бояр или окольничих и думными дьяками. В каждом приказе было судейское присутствие и канцелярия, которые делились на столы — своеобразные отделы. Материальное обеспечение служащих осуществлялось за счёт собираемых в данном приказе налогов и податей (от судопроизводства, с приписанных территорий составления документов). Судьи и думные дьяки имели земельные владения и получали денежные оклады. Рядовые дьяки и подьячие — только деньги.

Основной территориально-административной единицей России был уезд. Их образование восходит к временам XIII века, когда в единое государство включались отдельные княжества и их уделы. Из них выросли уезды, различавшиеся размерами и численностью населения. Уезды делились на станы и волости. Управлялись княжескими наместниками. В середине XVI в. вместо наместников в уездах появились Земские избы во главе с земскими старостами, избираемыми местными крестьянами и посадскими людьми из своей среды. Старосты управляли посадами и волостями, собирали налоги, вели суд по гражданским делам. Уголовные дела рассматривали губные старосты, сидевшие в губных избах, их избирали местные дворяне. К концу XVI в. в ряде пограничных городов и уездов, где требовалась сильная власть, появились воеводы, как главные военачальники, администраторы, судьи по гражданским и уголовным делам, отвечающие за поступление всех сборов, выполнение казённых служб и всяких повинностей, имел полицейские функции. С начала XVII в. воеводская власть быстро распространяется на всю страну, подчиняя и вытесняя органы самоуправления.

Смутное время способствовала усилению власти и ее централизации, поскольку центральная власть искала опору не в самоуправляющихся мирах, а в усилении приказной системы. В Смуту местное управление во многих городах сохранялось, поэтому, в интересах централизации власти в его были внесены некоторые коррективы. Воеводы стали назначаться на 1—2 года из дворян по московскому списку. В их ведении находились приказные избы, копировавшие структуру столичных приказов. Они занимались вопросами обороны, строительства и укреплений дорог, мостов и т. д. Сборами налогов обычно ведали губные старосты и целовальники. Иногда по просьбе горожан (не приграничных городов) царь разрешал обходиться без воевод, а только посредством губных старост.

Особого внимания требовали приграничные города, поскольку Россия была в состоянии войны с Речью Посполитой, Швецией и образовавшимся на юге Астраханским «государством» Марины Мнишек и И. Заруцкого. В 120 городах-крепостях были заменены воеводы и присланы осадные и стрелецкие головы. Им следовало отремонтировать укрепления, провести ревизию вооружения, переписать ратных людей, разделить на сотни и выбрать для каждой начальника — голову.

С другой стороны, давние и широкие связи боярского дома Романовых давали возможности ввести в администрацию на разных её ступенях, своих доверенных людей. Свойство родства и простая близость к царствующему дому становится источником придворной и служебной карьеры. Развеянное погромами Грозного и Смутой, старое боярство быстро заменилось новой знатью.

Тушинская распущенность сказалась в нравах деятелей, теперь поднявшихся к власти. Их вымогательства и хищения вызывали ропот; в приказах «дела мало вершились» а брали с ходатаев помногу, потворствуя тем, «за кого заступы великие». В народе осуждали бояр, которых древний враг-дьявол «возвысил на мздоимание», расхищение царских земель, утеснение народа; иноземцы полагали, что такое правление «если останется в теперешнем положении, долго продлиться не может»²² (Исаак Масса). Руководители приказного управления сеяли недовольство, назначая на воеводство и по приказам своих людей, шедших по их примеру.

По идее, воевода, ведая всеми делами своего уезда, должен был быть не самостоятельным наместником, а исполнителем подробных наказов и частных отдельных предписаний столичных приказов, носителем административной централизации. Но, в то же время, запутанность всего дела, неосведомлённость высшей власти и общее расстройство порядка, заставляли предоставлять воеводам полномочия столь же широкие, сколь и неопределённые, требуя от них инициативы и усмотрения, «смотря по тамошнему делу», как окажется «пригоже». Воевода не был «кормленщиком», казённые доходы отправлял в казну, не получал от населения уставных кормов, но и не получал жалования по должности, а «добровольные» дары в благодарность не осуждались ни правительством, ни нравами, и воевода кормился со всем своим приказным людом «от дел».

Такая постановка должности открывала широкий простор для лихоимства, вымогательства, произвола и казнокрадства. Нравственный уровень русской администрации всегда был невысок, а теперь же был ещё больше отравлен навыками «разрух», а общая её организация, при отсутствии контроля и ответственности, не оставила сколько-нибудь действенных сдержек. Население роптало на воеводскую власть, ненавидело приказных людей, а былые органы его самоуправления оказались подавленными этой новой силой и превратились в простых исполнителей её распоряжений, неся при них чёрную административную работу. Только тяжкая нужда и горькие воспоминания Смуты, сознание национальной опасности и влияние Земских соборов сдерживали, до поры до времени, раздражённое народное настроение, и правительственная машина, при всех своих коренных недостатках, заработала, устраняя, шаг за шагом, наиболее резкие последствия пережитой разрухи, но и не более того, укрепляя тем чиновничье-административную деспотию центральной власти.

В первый год царствования Михаила Фёдоровича особую тревогу правительства вызывал Астраханский «господарь» Заруцкий. Точнее, был опасен не сам Заруцкий, сколько его влияние на неустойчивую казацкую среду. Объединившись с ним, казаки могли вновь дестабилизировать ситуацию в стране. Поэтому, по инициативе царя по всем городам были разосланы грамоты, сообщавшие о новом законном правительстве, вернувшем людям прежний порядок и призывавший казаков и всех людей, ещё не оставившие злые дела, служить Земле и государю; всех, кто «придёт в чувство», ожидало полное прощение. Призывы эти имели своё определённое действие, разлагая силы врагов порядка. Где уговоры не помогали, применялся военный нажим. Вместе с тем, само население продолжало дело местной самообороны. Именно с помощью местных сил и был сломлен главный внутренний враг.

Прибыв в Астрахань, Заруцкий, казнив местного воеводу, князя И. Хворостинина, и некоторое число верных ему соратников, отправил в Персию послов, с просьбой к шаху Аббасу принять его в качестве вассала и оказать ему помощь в овладении Московским престолом. Одновременно с этим, он обратился к волжским и терским казакам с призывом идти вместе с ним в поход на Москву. Однако большинство казаков, уже уставших от войны, могло убедиться в законности избранной власти, и потому на призыв Заруцкого отозвалась только небольшая часть молодых казаков, жаждавших «чужого зипуна». В Астрахани Заруцкий, поддерживаемый прибывшими казаками, и временами именовавший себя царевичем Дмитрием, вёл себя, как главарь самой настоящей разбойничьей шайки. Видя нерасположение к себе местных жителей, он стал притеснять их, что, в конце концов, закончилось их восстанием. Заруцкий вынужден был спасаться за высокими стенами кремля, ощетинившись пушками. К этому времени дозрели и разногласия атамана с гарнизоном Терского городка. Какое-то время, сомневаясь в законности избрания Михаила Фёдоровича, гарнизон поддерживал союзнические отношения с новым астраханским диктатором, но разобравшись в ситуации, решили занять сторону центральной власти. Присягнув царю Михаилу, терские люди снарядили против Заруцкого стрелецкого голову Василия Хохлова с семьюстами ратниками. Когда Хохлов подошёл к Астрахани, жители города тут же примкнули к терским людям, и атаману ничего не оставалось делать, как бежать из города. 12 мая он, вместе с Мариной и «Ворёнком» бежал вверх по Волге. Хохлов нагнал их, побил сопровождавших их казаков и ногайцев, но «венценосной семье» удалось скрыться от преследователей. Они спустились вниз по Волге, вдоль берега моря прошли до устья реки Яик (Урал) и поднялись вверх по течению. В Яицком городке их принял атаман Ус. К этому времени к Астрахани подошло войско князя Одоевского. Узнав о местонахождении атамана, князь отрядил на его преследование две стрелецкие команды, которые, осадив Яицкий городок, в конце июня 1614 г. принудили казаков целовать крест государю Михаилу Фёдоровичу и выдать беглецов. Под сильным конвоем их отвезли в Москву, где состоялся боярский суд. Через два месяца атамана ожидало посажение на кол, несчастного «Ворёнка» — петля, Марину — скорый конец в башне коломенской темницы. Сторонники Заруцкого были прощены и взяты на царскую службу. Это подняло авторитет молодого царя в казачьей среде. Смерть астраханских властителей положила конец затянувшейся авантюре Лжедмитриев, 10 лет сотрясавших устои Русского государства. Но её последствия ощущались ещё несколько десятилетий.

Если на юге к середине 1614 г. казаки успокоились, то на севере казачьи банды атамана Баловня, наводили страх на жителей Вологодского, Каргопольского и Белозерского уездов. Было решено отправить к «ворам» представителей духовенства и разных чинов, чтобы уговорить их «отстать от воровства» и перейти на царскую службу».

1 сентября 1614 г., от Земского собора в Ярославль была направлена делегация во главе с архимандритами Герасимом и Авраамием для переговоров с казаками. Они смогли уговорить часть казаков влиться в отряд воеводы М. Вельяминова и направиться против шведов. Другие не захотели подчиниться царю и сначала осадили Вологду, Ярославль, а весной 1615 г. подошли к Москве. Эти события заставили активизировать действия царского воеводы Б. М. Лыкова. Он отогнал казаков от Вологды, а в июле разгромил отряды Баловня под Москвой. Руководителей восставших казнили, а простым казакам вновь предложили поступить на царскую службу. Со второй половины 1615 г. стала проводиться перепись всех казаков, распределение по гарнизонам, наделение землями и денежными окладами. Такая политика позволила к 1619 г. покончить с беспорядками, устраиваемыми вольными казаками, и всех их записать на службу.

С первых дней царствования Михаила неотложной задачей было восстановление финансовых средств власти. Поскольку в разорённой стране население оказалось не в состоянии выплатить налоги за Смутные годы, правительство обратилось к богатым промышленникам Строгановым (к ним в трудное время обращался и В. Шуйский). В царской грамоте писалось, что «для крестьянского покоя и тишины» Михаил просит Строгановых дать взаймы денег, хлеба, рыбы, соли, сукон и других товаров. Промышленники не отказали и сначала доли 3000 руб, а потом несколько раз и более крупные суммы.

В целях изыскания финансовых средств, правительство Михаила предприняло попытку собрать налоги за прошлые годы, но она оказалась безнадёжной, времена Смуты развеяли все документы и часто былые оклады оказались вовсе неизвестными; да и применение их на деле стало невозможным, т.к. слишком изменилась в событиях последних лет хозяйственная деятельность. Тогда правительство стало прибегать к займам по доброй воле от всех торговых людей, поскольку ситуация была так тяжела, что если сейчас не помочь, то страну доведут до нового «конечного разорения» и «имения своего всего потеряют». Но следующий 1614 г., с согласия Земского собора было решено ввести чрезвычайные налоги — «пятину», т.е. пятую часть всего имущества, но только для торговых людей. На третий год «пятина» становится обязательной для всего посадского населения. А в 1616 г., помимо увеличения прямых поземельных налогов, «пятина» становится обязательной для всего населения. (За период с 1613 од 1619 «пятина» собиралась семь раз, а в годы Смоленской войны ещё два раза).

Кроме основных прямых налогов вводилось много и дополнительных: «стрелецкие деньги» — на содержание стрельцов, «мостовщина» — плата за перевоз по мосту, «мытные сборы» — плата за ввозимые товары на заставах, сбор даточных людей — выделение людей либо для военных походов, либо для строительных работ и другие.

Произошли изменения и с владельцами тарханных грамот, ранее освобождёнными от всяческих налогов. Теперь они стали нести отдельные повинности (ямские деньги, стрелецкий хлеб и др.) Вместе с тем, отдельные города в начале царствования убыли освобождены от налогов на срок от 2 до 5 лет. Важную роль для России со временем стал играть экспорт хлеба, особенно выгодный в период европейского хлебного кризиса, вызванного тридцатилетней войной 1618—1648 гг.

Наиболее тяжёлый удар Смута нанесла по сельскому хозяйству. Грамоты с мест показывали, что в 1613—1617 гг. в западных районах распахивалось только 5% земельных угодий, в восточных — 17%. Численность же сельского населения восстановилась только в 20-х годах XVII в.

В землевладении царила большая неразбериха, поскольку каждый властитель Смутного времени раздавал земли своих врагов приближённым. Поэтому, прежде всего, по царскому указу, размер земельных владений для всех членов Боярской думы, был ограничен 1000 четвертей.

В 1614 г. был вновь издан указ о сыске беглых крестьян, покинувших владельцев с 1 сентября 1605 г. Но землевладельцы сразу поднимают вопрос о трудности розыска беглых в указанный срок, и Троице-Сергиев монастырь первый выхлопотал себе в 1614—1615 гг. льготу возвращения своих беглых крестьян за 9 и 11 лет со времени побега. Однако, несмотря на ропот дворян и детей боярских на эту привилегию, правительство на первых порах не идёт на крутое усиление крестьянской крепости, не столько из опасений народного недовольства, сколько под давлением землевладельческой знати, сумевшей заполнить свои вотчины чужими крестьянами.

Так слагалась внутренняя политика царя Михаила, по существу такая же, какая была у Московских государей XVI века. Ситуация ухудшалась тем, что во главе её зачастую становились люди, хоть и опытные и умелые, но корыстные и случайные, внёсшие с собой господство интриги и произвола, которое даже иностранцев заставило с нетерпением ожидать возвращения из польского плена митрополита Филарета, отца царя.

Во внешней политике наибольшую опасность для молодого царя представляла Речь Посполитая. Бороться со столь грозным противником в одиночку было трудно. Поэтому уже в первые месяцы избрания Михаила Фёдоровича ко дворам европейских монархов были отправлены посольства с сообщениями о новом русском государе и просьбой о военной и материальной помощи. Однако традиционно дружеские Англия и Голландия денег не дали, ссылаясь на собственные трудности, Австрийский император отнеся к послам холодно, поскольку был союзником Сигизмунда. Правда, Английский король пообещал стать посредником в заключение мирного договора со Швецией и вскоре прислал в Москву своего представителя Джона Меррика.

Отношения с северным союзом также были очень сложными. Значительная часть северо-западных рисских земель вместе с Великим Новгородом находилась под властью короля Густава и он планировал посадить на Московский престол своего брата Карла-Филиппа.

В сентябре 1613 г. под Новгород против шведов были отправлены войска под командованием Д. Т. Трубецкого и Д. И. Мезецкого. С переменным успехом военные действия продолжались до 1615 г.; в этом году шведы осадили Псков, но взять его не смогли. После длительных переговоров при посредстве Д. Меррика 17 февраля 1617 г. в местечке Столбово был подписан мирный договор, по которому России возвращался Новгород с прилегающими землями, Старая Русса, Ладога, Гдов, но Швеции передавались территории по южному и восточному берегам Финского залива, Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Карельского уезда. Таким образом, страна оказалась отрезанной от Балтийского побережья.

России в это время было не до войны. В наказе послам, отправленным в Столбово, Михаил писал: «С шведскими послами никак ни зачем не разрывать, ссылайтесь с ними тайно, царским жалованьем их обнадеживайте, сулите и давайте что-нибудь, чтоб они доброхотали, делайте не мешкая для литовскаго дела и для истомы ратных людей»²³. В итоге уже 13 марта 1617 г. Новгород вновь вошёл в состав Русского государства.

После решения вопроса со Швецией, приступили к подписанию мирного договора с Речью Посполитой. Переговоры начались осенью 1616 г. в местечке между Смоленском и Вязьмой. Русские послы требовали вернуть Смоленск и всех пленных. Поляки же хотели отдать только пленных. В интересы польской стороны, вообще не входило налаживание отношений с Москвой, оттого ею постоянно провоцировались обострения общей ситуации. Эти переговоры закончились вооружённым столкновением, польские послы были побиты и взяты в плен. В ответ король отправил на Русь войско во главе с подросшим Владиславом «для отмщения за поругание послов». В апреле 1617 г. он вступил на русскую территорию.

Выступая во главе королевского войска, Владислав имел и собственные цели — он хотел сам сесть на Московский трон. Оттого, чтобы склонить на свою сторону русских дворян, он рассылал по городам грамоты, в которых обещал щедро наградить всех его сторонников. Вследствие этого, некоторые приграничные воеводы перешли на его сторону. Дорогобуж и Вязьма сами открыли полякам ворота, путь к Москве прикрывал только Можайск. Туда по приказу Михаила Фёдоровича был отправлен отряд во главе с Б. М. Лыковым и Д. М. Черкасским. Им удалось остановить поляков и заставить их зазимовать у Вязьмы. Весной 1618 г. боевые действия продолжились. Обойдя Можайск, Владислав двинулся к Москве. 25 сентября он уже был в районе Павшино. 1 октября поляки дошли до Арбатских ворот и попытались овладеть Белым городом. Михаил не покинул город и возглавил оборону. Это побудило воевод биться с особой отвагой. Взять приступом столицу поляки не смогли, потерпели они неудачу и под стенами Троице-Сергиева монастыря.

Наконец, королевич понял, что русские крепости ему не одолеть, да и что сами русские люди не желают быть его подданными. 1 декабря 1618 г. в селе Деулино у Троице-Сергиева монастыря было подписано перемирие на 14,5 лет. По его условиям Россия уступала Польше Смоленск и обширные земли на западе страны: Белую, Невель, Красный, Дорогобуж, Рославль, Почеп, Трубчевск, всего 28 русских городов (кроме Смоленска). Но получали назад Вязьму, Козельск, Мещовск, Серпейск, Стародуб, Новгород-Северский, Чернигов, Перемышль, Заволочье и всех пленных.

По условиям перемирия Россия и Польша обменялись пленными. Обмен закончился в июле 1619 г. на р. Поляновка. Вместе с русскими воинами был освобождён и митрополит Филарет. С ним приехали брат царя Василия И. И. Шуйский, смоленский воевода М. Б. Шеин с семьёй, дьяк Луговской и др. Второй глава смоленского посольства В. В. Голицын и Д. И. Шуйский с женой умерли в плену.

Филарет, в миру Фёдор Никитич Романов, представитель княжеского рода Захарьиных, которые в борьбе боярских партий за престол по смерти Василия III роли не играли. Их звезда взошла высоко с того момента, когда юный царь Иван Васильевич «избра себе по своему царскому достоянию богомудрую девицу Настасию, дщерь Романа Юрьевича Захарьина, и сочетася с нею законному браку»²⁴. Сам Роман Захарьин не успел достигнуть боярского звания, вероятно, умер в молодых годах, но царская женитьба — 3 февраля 1547 г. — выдвинула семью Захарьиных вне местнических счётов, возвышала нетитулованный род в первые ряды боярства. Среди княжат она вызвала тревогу и недовольство.

Захарьины не примкнули к правительственному кругу «избранной рады», который образовался около царского духовника протопопа Сильвестра и А. Ф. Адашева. Влиятельные лица московского дворца почувствовали в них опасных соперников, за которыми может оказаться будущее. Эта вражда к Захарьиным вскрылась в истории в 1553 г., когда царь Иван IV тяжело заболел, а бояре не захотели присягнуть на имя царевича Дмитрия, его сына, с тем, что он сам, царевич ещё мал, а управлять будут Захарьины, Данила с братом.

Прошло несколько месяцев, и в деле о попытке князя Семена Лобанова-Ростовского с сыном бежать в Литву, картина боярского настроения раскрылась ещё полнее. Из показаний князя Семена выяснилось, что ропот в боярской среде возник ещё по поводу царской женитьбы. Бояре-княжата жаловались, что царь теснит великие роды и приближает к себе «молодых» людей: «да и тем, — говорил Ростовский, — нас истеснил, что женился у боярина у своего (Захарьина) дочер взял, понял робу свою и нам как служити своей сестре?»²⁵ «Оттоле бысть вражда велия промеж государю с Владимиром Андреевичем (говорит летопись), а в боярах смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость»²⁶. Оглядываясь назад московские люди связывали с дворцовой историей 1553 г. тяжёлые дни «эпохи казней».

Влияние Захарьиных на царя, несомненно, выходило за пределы простой дворцовой интриги, и бояре едва ли связывали с их именами только представление о нежелательном регентстве в случае малолетства преемника Ивана IV: в их близости противники видели причину постепенного и всё нарастающего расхождения Грозного с «избранной радой» по ряду вопросов. Первым «непослушанием синклитского совета» было решение царя вернуться, согласно мнению своих шуринов, Данилы и Никиты Романовичей Юрьевых, по взятии Казани в Москву, тогда как другие советники настаивали на продолжении завоевания Поволжья. Ещё острее стали разногласия после взятия Астрахани. «Избранная рада» настаивала на большом крымском походе всеми силами московскими, с царём во главе. Но те же близкие Ивану люди стали против такого плана, и снова их советы получили перевес. В борьбе с татарским миром, над мечтой покончить с врагом одним ударом, взяла верх иная, оборонительная система: организация укреплённой границы, сторожевых линий и засек, постепенно подвигаемая дальше вглубь незамиренного края, по мере развития русской колонизации в бассейнах Волги и Дона.

В этой сложной систематической работе над расширением и обороной государственной территории руководящую роль играл Никита Романович Юрьев-Захарьин. Однако к внутренней политике Грозного, относящейся ко второй половине царствования, его отношение более сдержанно. В кровавые времена опричнины Никита не вошёл в состав опричного двора, остался боярином земским, не запятнал себя в разгуле преступной жестокости и безудержного произвола. Вместе с тем, он сохранил расположение Грозного и влияние на дела до конца его дней. И когда, по смерти царя Ивана, власть перешла к Фёдору, неспособному управлять государством, Никита Романович и по родству и по положению оказался главою фактического регентства. Но уже к осени того же 1584 г. болезнь его сломила, в апреле следующего — он умер.

После смерти Никиты Романовича правительственная среда, объединённая его бесспорным первенством, раскололась на враждебные группы. Шуйские, державшиеся при нём на втором плане, теперь потянулись к своей братье, княжатам, ища опоры против возвышения Годунова. А к Годунову, бывшему правой рукой Никиты Захарьина и царским шурином, перешло правительственное первенство.

С годами Никитичи (пятеро братьев) стали входить в силу. В 1587 г. Фёдор Никитич получил боярство. Родство с царским домом, богатство и широкие связи, семейная традиция влияния и власти — всё сулило ему быстрое возвышение. Немудрено, что по мере укрепления позиций правителя Годунова нарастало чувство недовольства и недоверия, колебавшее прежний «союз дружбы» и разразившееся по смерти царя Фёдора прямой борьбой за престол угасшей династии. По Москве ходили слухи, что царь Фёдор завещал престол своему двоюродному брату Фёдору Никитичу Романову, что Годунов связан клятвой, некогда данной отцу Никитичей, быть их «царствию помогателем». На избирательном соборе 1598 г. у Фёдора была своя партия, как и во дворце.

Романовы не сдерживались в приёмах агитации. Из их среды поднялись обвинения против Бориса — в убиении царевича Дмитрия и царевны Феодосии, в отравлении самого царя Фёдора. Возникла мысль противопоставить Годунову Симеона Бекбулатовича, будто имевшего право на престол по своей роли «государя московского». Но соперник стал царём по «единодушному избранию собора». Фёдор Никитич не смирился. Разрыв с Годуновым был полный. Ходили слухи о резких сценах между ними, причём Фёдор, как будто, на Бориса даже с ножом кидался.

На первых порах, царь Борис ищет примирения с Романовыми. При венчании на царство он велел «сказать боярам» двум Никитичам, Александру и Михаилу, и их родне, князьям Черкасскому и Катыреву-Ростовскому. Но глухая вражда и взаимное недоверие остались в силе. Романовы и их друзья окружены шпионами и доносчиками. В 1601 г. из-за неурожая в стране разразился продовольственный кризис. Воспользовавшись трудностями, Фёдор открыто стал возмущаться и выступать против Бориса. На это пятерых Романовых по лжедоносу обвинили в волшебстве. Их схватили, допрашивали, даже к пытке водили, хотя, и не пытали. Розыск тянулся полгода и захватил ряд боярских семей, связанных с обвиняемыми родством и дружбой. Все пять Никитичей с семьями и кое-кто из их родни были отправлены в ссылку.

Суровость расправы показывает, что дело было политическое. Истинный смысл всей истории указывает и дошедшее упоминание одного и приставов, стерегших Романовых в ссылке, что они «злодеи, изменники, хотели царство достать ведовством и кореньем». Фёдора Никитича сослали в Антониев-Сийский монастырь и там насильно постригли под именем Филарет. Из Москвы продолжали внимательно следить за ссыльными, приказывая приставам «бережнье держать большое, чтобы им нужды ни в чём отнюдь никакой не было и жили бы и ходили бы свободно», но в то же время, постоянно доносить об их поведении. Первое время инок Филарет сильно тосковал, но к 1605 г. его настроение круто изменилось, и пристав доносил с недоумением: «и живет деи старец Филарет безчинством не по монастырскому чину, всегда смеется неведомо чему и говорит про мирское житье…»²⁷

Это было время, когда шла борьба царя Бориса с самозванцем. Годунов обвинил Романовых, что появление самозванца «их рук дело», указывая на место проживания Гришки Отрепьева у них во дворце. Будучи уверенным в этом, Борис возложил борьбу с самозванцем на бояр-княжат Шуйских, Голицыных, Мстиславских, т.е. на соперников романовского круга. Но если враги Годунова думали найти в самозванце только орудие его низвержения, то они жестоко ошиблись. Неожиданная кончина Бориса и смута в войсках привели к воцарению Лжедмитрия. Разбитая опалами Годунова придворная знать лишь постепенно стала оправляться при новом царе. Филарет возвращён из ссылки, но не занял видного положения в Москве, а был назначен на митрополию в Ростове; брат его Иван, единственный и братьев, переживший ссылку, стал боярином.

При дворе царя «Дмитрия» влияние досталось новым людям и это сблизило против него прежних недругов. Родовитое боярство поспешило свергнуть самозванца; Романовы и их друзья поддержали заговор, но не руководили им. Однако союз двух кругов московского боярства не мог быть прочным: когда инициаторы заговора прочили на престол одного из своих, в то же самое время по Москве пошли слухи, записанные иноземцами, что власть перейдёт к одному из Романовых.

Царем стал Василий Шуйский. И он пытался примирить партию Романовых со своим воцарением, наметив Филарета на патриарший престол. Наречённый, но ещё не поставленный Филарет тотчас по воцарению Шуйского был послан в Углич для перенесения в Москву мощей царевича Дмитрия. В его отсутствие в столице разыгрались какие-то уличные беспорядки, направленные против нового царя, и спровоцированные «подмётными листами», в которых говорилось о спасении Дмитрия. Польские послы запивали слух, что эти листы приписывали Филарету. Так или иначе, но в конце мая 1606 г. лиц Романовского круга постигла опала, а Филарет вернулся из Углича, не выполнив поручения, на свою Ростовскую митрополию. Тут он живёт до октября 1608 г., как «верный богомолец» царя Василия. В октябре 1608 г. отряды Тушинского вора взяли Ростов и увезли Филарета в Тушино. Здесь пленника встретили с почётом, дорожа им для роли «наречённого патриарха Московского» при тушинском царьке. Известия о положении Филарета в Тушине противоречивы. По одним он жил «не своею волею» и его «блюли всегда крепкими сторонами», по другим — он добровольно играл роль главы того духовенства, которое «вора» признало царём Дмитрием. И последнее лучше согласуется с последующими событиями. Все, кто был враждебен Шуйскому, видели во втором самозванце орудие против него. И. Н. Романов, князья Катырев и Троекуров, женатые на Романовых, кн. Трубецкой — подвергались опале за то, что чуть было не увлекли войско на его сторону. А потом Троекуровы, Трубецкой, Черкасский и др. лица романовского круга собрались в Тушине вокруг Филарета. Когда же Тушино распалось, то в его станах осталась группа русских людей с Филаретом во главе, которая порешила к царю Василию не ехать и завели переговоры с королём Сигизмундом III об избрании на Московский престол королевича Владислава. Причём, в посланиях к королю Филарет продолжает титуловать себя патриархом. На попытку Сигизмунда склонить их под свою власть, тушинские политики ответили, что всё дело не может быть решено без «совета всей земли», а Филарет, поехавший было к королю, был «отполонен» у поляков и вернулся с Москву. Здесь его приняли с честью, и он, сохраняя Романовскую митрополию, остался жить в столице.

О личном участии Филарета в низложении царя Василия известий нет, но там действовали близкие ему люди. После падения Шуйского выдвинулись два кандидата на престол: Князь Голицын и М. Ф. Романов, за которого стояло большинство горожан и сам патриарх Гермоген. Но опасное положение Москвы, теснимой с одной стороны шайками самозванца, с другой — польскими войсками гетмана Жолкевского, заставило бояр впустить в Москву польские войска и присягнуть Владиславу. Жолкевский, понимая, что русские претенденты на престол опасны для польской политики, отправил В. В. Голицына, и, за молодостью Михаила, его отца, Филарета, во главе посольства к королю под Смоленск. Через некоторое время это посольство распалось в связи с изменой многих его членов. Но митрополит Филарет и князь В. В. Голицын твёрдо стоят на ранее принятых условиях. После бурных перипетий прежних годов, когда Филарет вёл честолюбивую борьбу за власть, он теперь выступил непреклонным защитником независимости и неприкосновенности русской земли. Его имя в московском общественном мнении стало рядом с именем Гермогена, как последних борцов против политики национального и религиозного порабощения родины. А ссылка за «твёрдое стояние» и долгий плен в Мальборгском замке окружили это имя ещё большей популярностью.

Отец Филарета почти полстолетия стоял близко к центру всей государственной работы и занял в нём руководящее положение. Всю жизнь боролся его сын за сохранение этого значения себе, объединяя вокруг себя разбитые налетевшими бурями элементы московской правительственной среды. Злая судьба подвела его под монашеский клобук, по православной традиции являющейся уходом от мирской жизни. Путь к престолу, который при новых условиях не миновал бы Фёдора Никитича, был закрыт пострижением. Но это не лишило его большой политической роли: выдвинулась кандидатура его сына, окрепла и осуществилась. А сам Филарет, давно наречённый в патриарха, занял святительский престол при исключительных условиях.

После смерти Гермогена в Москве не было патриарха, поскольку Михаил Фёдорович желал видеть на этом посту только своего отца. Для его рукоположения был специально приглашён Иерусалимский патриарх Феофан, который 24 июня 1619 г. в Успенском соборе совершил обряд постановления нового патриарха. В мае 1625 г. Филарет получил грамоту, по которой мог вершить суд над всем духовенством и собирать доходы с церквей и монастырских земель.

Период с 1619 по 1633 гг. фактически для России стал эпохой правления Филарета. «Инокиня-царица» в этот период окончательно отошла от придворной жизни. Она стала игуменьей Вознесенского монастыря, также руководила работой золотошвейной мастерской, шившей одежду для царя, патриарха, покровы для гробницы в Архангельском соборе и для подарков монастырям. Своей важной обязанностью Марфа считала помощь одной из жён И. Грозного — Анне Колтовской, вдовам царевича Ивана и Василия Шуйского. Всем оказывала денежную помощь и посылала к праздникам подарки (умерла в 1631 г.)

В хронографе митрополита Пахомия 1639 г. современник так охарактеризовал патриарха Филарета: «Божественное писание отчасти разумел, нравом опальчив и мнителен, а владителен таков был (т.е. взял такую власть), яко и самому царю бояться его; бояр же и всякого чина людей царского синклита зело томляше заключениями… и иными наказаниями»²⁸.

Как правитель русской церкви, «мирской» патриарх, чуждый церковно-богословской книжности, являлся, прежде всего, властным и искусным администратором. Церковь была для него учреждением, требующим устройства на началах строгой дисциплины и иерархического господства, и он целиком перенёс в своё патриаршее управление формы приказного заведования делами. Суд в патриаршем судном приказе был «в духовных делах и в смертях и в иных во всяких делах против того же, что и в царском суде». Казённый приказ ведал доходами патриаршей области; дань с дворов духовенства и сборы с церковных доходов за требы, за пользование пахотой и угодьями и др. Для этого производились тщательные переписи церквей и приходов, всего тяглового духовенства.

Получив патриаршество не по каноническому избранию, а по естественному праву, какое признали за государевым отцом, Филарет и для духовенства был, прежде всего, «великим государем». Но таким же «великим государем» выступал он и в делах управления государственного. Человек властный и крутой воли, он «всякими же царскими делами и ратными владел»²⁹ не только путём личного влияния на сына-царя. Его участие в государственной власти было установлено формально, как титулом «великого государя», так и порядком делопроизводства: дела докладывались обоим государям и грамоты писались от имени их обоих. Царь Михаил пояснял, что «каков он государь, таков и отец его государев великий государь, святейший патриарх, и их государское величество нераздельно», а современники не колебались, кого признать действительным правителем государства, наблюдая, как почтительный и скромный сын только одобрял решения своего отца.

Филарет достиг власти, которой добивался в течение всей своей жизни, и с его приездом в делах правления почувствовалась твёрдая и сильная рука. Но сколько-нибудь существенных изменений в личном составе центральной администрации, ни в том, что можно назвать наметившейся «программой» внутренней политики, не произошло. У придворной и приказной среды и Земского собора явился энергичный и суровый руководитель. Отдельные лица, как царские свойственники Салтыков и несколько видных приказных дельцов подвергаются при нем опале, возвышаются новые лица, но это не меняет общего склада и характера правящей среды. Вливая в правительственную работу больше системы и энергии, пытаясь в то же время бороться против злоупотреблений, притом не отдельными опалами, а общими мерами, Филарет оставался всего лишь умным администратором, некогда выбранного русским народом курса следования, умевшего понять обстоятельства и очередные задачи текущей государственной жизни, но не преобразователем, который владеет даром не только пользоваться данными условиями, но творчески их изменять.

Внимание Филарета сосредоточилось, прежде всего, на непорядок и злоупотребления разного рода в области сбора податей. С одной стороны, вся старая система обложения была в полном расстройстве. Попытки выяснить действительное состояние платёжных сил путём «дозора» — писи подлинного экономического положения тягловых хозяйств — не были закончены и сами служили поводом для многих злоупотреблений. С другой, немало плательщиков разными способами уклонялись от тягла, усиливая, при государстве распределительных приёмов обложения, тяготу остальным. Подати с одних взимались по писцовым книгам, с других — по дозорным, «и иным тяжело, а другим легко», дозорщики одним за посулы мироволили, а других «писали и дозоровали тяжело». Кроме того, «запросные и пятинные деньги» были чрезвычайными налогами, и в мирное время их следовало отменить.

В июле 1619 г. был созван Земский собор, по четыре человека от городов. По предложению патриарха собор решил начать дело сбора податей заново. Поэтому по царскому указу в неразорённые в Смуту уезды отправились писцы, в пострадавшие и ещё не оправившиеся от прежних бед местности — только дозорщики. Они должны были изучить на месте состояние хозяйственной жизни и всё описать в дозорных книгах. Для гарантии успеха «дозорщиков» следовало выбрать из «добрых», с их крестным целованием и снабжением «полными наказами».

Мысль русских философов тогда не шла дальше попыток наладить дело старыми приёмами, привлечения к общей тяготе всех, кто умел её «избыть». Но многие посадские люди, «льготя себе, чтоб в городах податей никаких не платить», покидали нажитые места, где записаны были в тягло, уходили в города, выбывая из лета. Другие плательщики — «посадские и уездные люди» — «заложились в закладчики за бояр и за всяких людей» и, уйдя из-под власти правительственной на частную службу под покровительством новых господ в своей слободе «живут себе в покое»³⁰.

Для возобновления этих платёжных сил было решено вести розыск подобных беглецов, возвращать их на прежнее место, чтобы «быть им по-прежнему, где кто был поперёд сего». Обеспечение податной исправности населения требует, по-старому и в ещё большей степени, прикрепления тяглецов к месту и к той местной организации, куда они записаны в писцовых книгах, обеспечивая это прикрепление «крепкими поруками». Прошло 20 лет и в 1638 г. возник особый «Сыскной приказ» во главе с И. Б. Черкасским и Д. И. Мезецким для повсеместного сыска закладников и возврата их на старые места особыми «сквозчиками», под надзором которых они обязаны были соорудить себе на посаде «дворовое строение». Кому из них не находилось «поручьников в житье и в дворовом строении», тех сажали в тюрьму или обязывали «жить и строиться» под угрозой ссылки в Сибирь.

Одна из серьезных проблем государства состояла в создании обороноспособной армии. Улучшение финансового положения позволило привлечь на русскую службу иностранных наёмников, знакомых с новшествами в европейском военном искусстве. Они были в основном из Швеции, Дании, Англии и Голландии. Католиков брать на службу запрещалось, поскольку после Смуты католичество оставило о себе нелицеприятные воспоминания и остережение тайных связей с Польским королём.

Всего на службу было принято 5000 солдат, каждому платили 200 руб. в год. При участии приглашённого из Швеции полковника Александра Лесли были сформированы первые четыре полка «иноземного строя», а также шесть полков, где рядовой состав набирался из русских людей, выставляемые городами или монастырями по царскому указу. Для сбора ратных людей был создан приказ Сбора ратных людей. Для сформированных частей в Швеции было закуплено вооружение: 10 тыс. мушкетов, 5 тыс. шпаг, 150 пудов фитиля, 80 тыс. пудов пороза, 15 тыс. пудов ядер, 3 тыс. сабельных полос. Офицерами в новых полках (как русских, так и «немецких») были иностранцы, поступившие на русскую службу. Первые два из патента были выданы драгунскому полковнику Ван Даму и пехотному полковнику Шарлю Эберту.

Отношение к собственному служилому сословию, которое неразрывно связано с крестьянством, определялось теми же целями, что и в вопросе сбора податей — овладеть всеми силами и средствами населения, чтобы никто не был пропущен, и теми же средствами — прикрепления к месту и повинностям. Заботы об устройстве служилого класса, раздача ему поместий и его пополнение новыми верстаниями (в России в 16—17 в.в. зачисление дворян, детей боярских и городовых казаков на военную службу с одновременным назначением земельного надела и денежного жалованья) в правление Филарета велись систематически и в 1636 г. особое «поместное Уложение» подвело тому некоторый итог. Поместная система и организация службы представлялись настолько обезличенными, что практика раздачи дворцовой земли к 1627 г. прекратилась. Идя навстречу желаниям служилых людей, правительство расширяет их права по распоряжению поместьями, разрешая мену, сдачу другому лицу — в известных случаях, отдачу в приданое за дочерью. В то же время, правительство продолжало политику ограничения права распоряжения вотчинами, особенно жалованными и выслуженными, которых много было роздано в первую половину царствования. Общая тенденция этой эволюции подготовляла слияние поместий и вотчин в один разряд недвижимых дворянских имений (процесс, длившийся до 1714 г.)

Устраивая служилых людей на земле, верховная власть требовала от них постоянной готовности к строевой службе. Экономический кризис, разросшийся в последствиях Смуты, ставил эти требования в прямое противоречие с хозяйственным положением служилых земель. Мелкие поместья и вотчины служилого люда были в состоянии сильного разорения, главным образом, по недостатку рабочих рук. Даже более зажиточные московские дворяне, заявляли, что иные из них остались при 3—6 крестьянах на имение. Вопрос этот был настолько острым, что при Михаиле Фёдоровиче размер обязательной службе определился не как при И. Грозном, по площади земельного владения — «с 100 четвертей добрые угожие земли человек на коне и в доспехе полном»³¹, а по количеству крестьян у служилого человека — с 15 крестьян. Сами служилые полагали, что нести походную службу «без государева жалованья»» может тот, за кем числится 50 крестьян, а менее состоятельные нуждаются в денежной помощи. Тягость службы и общее моральное падение создавали в дворянской среде явления, аналогичные тем, с какими правительство боролось, разыскивая беглых посадских людей. Дворяне уклонялись от призыва в поход, оказывались «в нетях», а то и вовсе бросали свои поместья и «не хотя государевы службы служити и бедноти терпети» укрывались, подобно посадским закладникам, за бояр, поступая к ним в «добровольные холопы».

Служилые землевладельцы объясняли свою бедность и бессилие нести требуемую службу оскудением крестьянских рабочих рук в их поместьях и вотчинах. Неся урон от крестьянских побегов и в непосильном соперничестве из-за крестьян с крупными землевладельцами, они долго и тщетно добивались или отмены «урочных лет» по сыску беглых (в смысле перехода этого положения в пожизненное состояние) или его продления. И только в 1637 г. привилегия Троицкого монастыря была распространена на дворян и детей боярских окраинных и пригородных Москве городов, а в 1639 г. — на служилых иноземцев: для них срок сыска стал девятилетним. Ещё через 3 года дворяне и дети боярские «всех городов» снова подали коллективную челобитную с просьбой вовсе «отставить» урочные годы, а «беглых крестьян и бобылей отдавати по поместным их и по вотчинным дачам и по писцовым книгам и выписям, кто кому чем крепок». Челобитье это было направлено против «сильных людей», которые, пользуясь установленными границами урочных лет, закрепляли за собой беглых крестьян, что по своему естественному характеру являлось посягательством в сторону мелкого служилого землевладения. Надо полагать, именно поэтому челобитье не имело успеха: царским указом 1642 г. срок урочных годов продлён только до 10 лет, а для вывезенных насильно — до 15 лет. Но неминуемая угроза над крестьянством, которое хоть и нелегально, но пока всё же могло менять своих господ, а, соответственно, и условия существования, уже нависла совершенно определённо.

После Земского собора 1619 г. была несколько реформирована приказная система. 25 приказов стали постоянными. Их функции были схожи с современными министерствами. Несколько приказов носили временный характер и занимались текущими проблемами. Три приказа находились в ведении патриарха. Вновь был возрождён Челобитный приказ, но в него подавали уже не жалобы на чиновников, а предложения по улучшению страны. Жалобы же стали собирать в другом приказе — «Что на сильных бьют челом». Новые функции появились у Земского приказа — с 1629 г. он стал отвечать за пожарную безопасность городов. Для этого под его началом создавались дежурные команды пожарных.

Однако чёткого разграничения функций между всеми приказами ещё не было, сказывался прежний территориальный принцип осуществления власти. Одни и те же административно-полицейские функции были и у Разрядного и у Разбойного, и у Стрелецкого и у Земского приказов.

Основным законодательным документом считался Судебник 1550 г., но в дополнение к нему было создано множество законов, которые хранились в разных приказах и иногда друг другу противоречили. К концу царствования Михаила вопрос о новом своде законов стоял исключительно остро.

После составления писцовых и дозорных книг взимание налогов несколько упорядочилось. Постоянные налоги делились на две группы: окладные и косвенные налоги и неокладные (пошлины и пени). Основным окладным налогом было тягло — плата за землю, которая использовалась («живущая четверть»), косвенными налогами были таможенные сборы, кабацкие и стрелецкие деньги, хлебные запасы, ямская гоньба, городовое и мостовое дело и др. Они обычно собирались со всего города.

Неокладными налогами были различные пени, штрафы, плата за судейство и многое другое. Кроме того всё население было обязано при необходимости принимать на своих дворах иностранные полки, ратных людей, царских гонцов, кормить их самих, слуг и лошадей.

В 1627 г. был принят закон о подводах для государственных перевозок. По нему все категории населения в случае необходимости обязаны были поставлять определённое количество подвод. Больше всего подвод должны были выделять митрополиты и бояре — 20.

Новый закон касался бесчестья. Теперь обидчик не выдавался «головой» обиженному, а платил большой денежный штраф. Несколько законов затрагивали вопросы пьянства. На гостиных дворах и в крупных торговых городах было запрещено открывать корчмы. Пить разрешалось только несколько раз в году — по большим праздникам. Замеченных в пьянстве сажали в тюрьмы, били кнутом или с позором водили по городским улицам. Также запрещалось и табакокурение, от которого часто случались пожары.

Филарет стоял у истоков многих начинаний, призванных укрепить расшатавшийся государственный организм. Внешне первоначальные мероприятия выглядели как возвращение к лучшим традициям Московского государства прошлого столетия. При царе активно трудилась Боярская дума, новые законы выходили с прежней формулировкой «уложил царь со своими бояры». Занятие многих государственных должностей определялось системой местничества, т.е. знатностью боярского рода и тем, какие должности занимали предки (продвижение бояр по службе фиксировалось в специальных разрядных книгах). Обычаи ограничивали в своих действиях царя и родовитую знать. «А вновь Московский царь из бояр, и из ближних, и из иных чинов людей, князем учинити не может никого, кроме боярства и иных чинов, потому что не обычай тому есть и не повелось»³² — писал беглый московский подьячий Григорий Котошихин. Но в действительности у боярства оставалось с каждым годом всё меньше и меньше власти. Самых решительных бояр Филарет убрал из Москвы: князя И. В. Голицына сослали в Пермь, князя Д. Ф. Трубецкого отправили воеводой в Сибирь. Среди бояр и думных дворян появилось множество новых фамилий, оттеснивших от управления старую титулованную знать — среди них Стрешневы, Нарышкины, Милославские, Толстые и др. Сама Дума постепенно превращалась в придаток системы администрации, решала бесконечную массу второстепенных дел. Наиболее же важные вопросы царь и патриарх стремились решать самостоятельно, издавая именные указы (указы от имени одного монарха, без одобрения Думы) или же привлекая к обсуждению Земские соборы.

В первые годы царствования Земские соборы заседали почти беспрерывно: в 1613—1615, 1616—1619, 1620—1622 гг. В них правительство стремилось опереться на местные понятия при решении важнейших дел, сохранить наметившееся единство государство. На Земские соборы созывались выборные от разных чинов государства, «которые бы умели рассказать обиды, насильства и разоренья», чтобы обоим великим государям, царю и патриарху, «всякие их нужы и тесноты, и разоренья и всякие недостатки были ведомы»³³. Царь и патриарх обещали, что обсудят с ними, как «устроить бы Московское государство, чтобы пришло в достоинство», и «советовав по их челобитию, учнутъ о Московском государстве промышляти, чтобы во всём поправити, как лутче».

Кроме решения вопросов по конкретным делам, собор представлял собой определённый противовес боярской аристократии и Думе. Но по мере наведения в стране порядка и усиления царской власти, соборы начинают собирать всё реже и реже, только по наиболее важным поводам: например, в 1632—1634 гг. — по случаю войны с Польшей. Меняется их характер. Если на соборе 1613 г. преобладали представители дворянства, посада, казаки и даже крестьяне, то последующие соборы в основном состояли из представителей местной администрации.

Вернувшись из плена, Филарет наряду с другими занялся очень запущенными церковными делами. Был решён конфликт, связанный с исправлением Троицкими старцами богослужебных книг. Дионисий был оправдан, а келарь Авраамий Палицын отправился на покаяние на Соловки. Не остался без внимания патриарха и царский двор, где хозяйничали царские родственники, часто злоупотреблявшие властью. В 1623 г. опале подвергались двоюродные братья царя, Борис и Михаил, Салтыковы. Выяснилось, что именно они оговорили невесту царя Михаила, Марию Хлопову, и отправили ее вместе с родственниками в ссылку (у Марии случилось небольшое недомогание и те заявили, что невеста имеет «порчу», которую её родственники якобы скрыли). Преступление Салтыковых было расценено как государственное, поэтому их лишили званий, имений и сослали в Сибирь, но Мария так и осталась в изгнание, так как для государя нашлась новая невеста. Участь Хлоповой была только улучшена.

Патриарх Филарет сам взялся за устройство свадьбы сына. В 1624 г. Михаил женился на княжне Марии Владимировны Долгорукой. Но на следующий день после свадьбы, состоявшейся 19 сентября, молодая жена тяжело заболела. Через несколько месяцев,1 января 1625 г. она умерла. Вероятно, что и в этом случае не обошлось без «супостатов», не желавших терять своё влияние на царя.

В январе 1626 г. были устроены смотрины новых невест. 60 наиболее знатных девушек страны прибыли в царский дворец. Выбор Михаила Фёдоровича удивил всех — вместо княжны и боярыни Михаил объявил своей невестой прислужницу Е. Ф. Шереметьевой, Евдокию Лукьяновну Стрешневу. Её отец был мелкопоместным дворянином и сам занимался сельхозработами в небольшом имении. Дочь же с раннего возраста жила на боярском дворе. Следует отметить, что, уже возвысившись, Евдокия и её отец остались скромными людьми и явных врагов среди остальных царских родственников не имели. С Марфой Ивановной у молодой царицы сложились теплые отношения. Вместе они неоднократно отправлялись в богомольные поездки по монастырям и занимались благотворительностью. От брака Михаила с Евдокией родились дети: Ирина, Пелагея, Анна, Алексей, Марфа, Иван, Софья, Татьяна, Евдокия, Василий. Пелагея, Марфа, Иван, Софья, Евдокия и Василий умерли в раннем детстве, и только Ирина, Анна, Алексей и Татьяна пережили отца.

Постепенно год за годом положение в стране нормализовалось. Сократилось число разбойных шаек, были распаханы запустевшие пашни, оживилась торговля, разрастались города. В царствование Михаила Фёдоровича появляются первые промышленные предприятия. Сначала они были только дворцовыми: Пушечный двор, Оружейная палата, Золотая и Серебреная палата (изготавливавшие ювелирные украшения), Монетный двор, Хамовный двор (занимался ткачеством), Бархатный двор (изготавливали шелковые ткани). Но затем царь разрешил иностранным промышленникам, которых постоянно зазывали в свою страну, открыть собственное производство. Так А. Виниус получил право на строительство в Туле завода по выплавке железа из руды. В 1634 г. на пустошах у Москвы началось строительство стеклянного завода, рядом действовал кожевенный завод по выработке лосиных шкур. В 1644 г. П. Марселис начал выплавлять железо около Костромы, металл шел на Пушечный двор, где кроме оружия стали делать замки, сабли, подковы, посуду.

Как и его предшественники, Михаил Фёдорович приглашал к себе рудознатцев. В 1618 г. Дж. Ваттер обнаружил различные руды на Урале. С1630 г. там началась выплавка таких металлов как медь, железо. Продолжали действовать и старые промыслы: добыча соли, варка смолы и дёгтя, изготавливались порох и селитра. Этим занимались монастыри, посадские люди и стрельцы. В Архангельске было налажено канатное дело.

Для нужд двора Михаил выписывал часовщиков, ювелиров, архитекторов, органистов и др.

Уже в 1614 г. царский двор был восстановлен. В следующем году иконописцы Иван и Андрей Моисеевы расписали его палаты, и еще через год Михаил справил новоселье. (В 1616 г. он собирался жениться на М. Хлоповой, которая даже переехала в верхние покои дворца, но, как отмечалось выше, брак не состоялся.)

В 1626 г. страшный пожар опустошил Кремль. Сильно пострадал и царский дворец. В1627—1628 гг. его пришлось заново отстраивать и расширять. Для постоянно растущих строительных нужд в Даниловой слободе был построен кирпичный завод. В 1636—1637 гг. Теремной дворец вновь расширился, поскольку царская семья к этому времени существенно увеличилась.

После пожара был заново отстроен Китай-город, но не хаотично, а по особому плану. Теперь каждый вид товара продавался в особых рядах. Всего было построено более 40 тысяч каменных лавок.

Активная строительная деятельность велась по всей стране. Восстанавливаются каменные крепости в Коломне, Туле, Серпухове, Пскове, Новгороде, Гдове. Земляные валы насыпаются во всех приграничных городах. В 20-х гг. ремонтируется старая Заокская оборонительная черта. В1635—1653 гг. завершается возведение Белгородской линии укреплений, имевшей длину 800 верст. Все это строительство велось за счет казны.

Если до начала 20-х годов XVII века страна лишь возрождалась из руин, то затем начинается экономический подъем во всех отраслях хозяйственной деятельности; в сельском хозяйстве, в торговле, строительстве, ремесленном производстве (оно расширяется, совершенствуется и даже появляется первые мануфактуры со 100 и более работниками).

В 1621 г. в Тобольске была учреждена архиепископия. Первым архиепископом стал бывший хутынский архимандрит Киприан. Вместе с церковной деятельностью он собирал сведения о Ермаке и первых покорителях Сибири, составлял Синодик погибших казаков. Все эти данные он использовал при написании «Нового летописца», который по инициативе патриарха Филарета был составлен около 1630 г. и отразивший русскую историю с конца царствования Ивана Грозного.

В 1633 г. при Чудовом монастыре было открыто уникальное учебное заведение — греко-латинская патриархальная школа. Однако православный традиционализм доминирует в действиях патриарха. Он не столько осуждал «дьявольские» забавы, вроде колядования или кулачных боёв, но и требования перекрещения обращающихся в православие латинян. Большое внимание уделялось печатанию богослужебных книг, исправляемых под надзором патриарха по древним славянским и, реже, греческим образцам. Книги рассылались по городам, в епархии и монастыри по цене, в которой обходилось их печатание без прибыли, а в Сибирь — безвозмездно. Вместе с тем на «литовские» (изданные в Литве и Польше) православные книги в русских церквях велись суровые гонения.

Примечательным событием во время царствования Михаила стало появление в дворцовом зверинце слона: «При Михаиле Феодоровиче появилась и другая редкая потеха: приведены были слоны, которыми и тешил государя в 1625 и 1626 гг. арап Тчан Ивраимов. Дальнейшая судьба этих слонов неизвестна»³⁴.

Утрата Смоленска по Деулинскому перемирию 1618 г. была серьезной потерей для России. К началу 30-х годов русское правительство решило, что армия готова к войне с Польшей за возвращение Смоленска и западных земель. Этому способствовали обстоятельства, когда Речь Посполитая была скована борьбой с Османской империей и Крымом, а главные европейские державы втянуты в тридцатилетнего войну и не могли активно вмешиваться в дела Восточной Европы.

Для создания антипольской коалиции дипломатическое ведомство России активизировало контакты с противником Речи Посполитой. В 1627 г. Москву посетил турецкий посол Фома Кантакузин с планом совместных действий против короля. Им было разрешено произвести закупку дешёвого русского хлеба. В 1631 г. русско-шведский союз окончательно оформился. Швеция вступила в борьбу против польской союзницы Австрии.

В апреле 1632 г. умер Сигизмунд III. В Речи Посполитой начался период бескоролевья, самый удобный для начала войны против неё. Летом 1632 г. Михаил Фёдорович собрал Земский собор и объявил о желании начать войну за Смоленск. В своей речи он подробно перечислил вины поляков, все ещё называвших русским царем Владислава. Собравшиеся поддержали царя и согласились на увеличение налогов. Вновь были введены «пятинные и запросные деньги» на 1632—1634 года.

Первые сложности начались ещё при выборе военачальника. Сам Михаил Фёдорович военного опыта не имел, кроме того, был слаб здоровьем, поэтому возглавить армию не мог. Под предлогом болезни или местничества отказались от этой чести Д. М. Пожарский, Б. М. Лыков и Д. М. Черкасский. Тогда Филарет, главный инициатор русско-польской войны, предложил кандидатуру М. Б. Шеина, когда-то мужественно оборонявшего Смоленск от короля и сдавшегося только тогда, когда защитников почти не осталось. Правда, полководец был стар, и успел поссориться со многими воеводами, когда возглавлял Сыскной приказ.

3 августа 1632 г. 30 тысячная русская армии во главе с М. Б. Шеиным выступила в Смоленский поход. Начало оказалось удачным — были взяты Дорогобуж, Белая, Серпейск, Себеж, Красный, Невель, Рославль, Почеп, Стародуб, Новгород-Северский, некоторые другие города. Осенью армия подошла к Смоленску и осадила его. Однако зная, что город защищен хорошей крепостью (которую поляки осаждали 624 дня и смогли взять только при помощи предательства), Шеин решил, что лучше взять её измором. В осеннюю распутицу воины стали окапываться для зимовки. Но такая медлительная тактика не понравилась многим военачальникам. Особенно недовольны были иностранные офицеры. В войсковом руководстве начались разногласия и конфликты.

Тем временем внешнеполитическая ситуация для России ухудшилась. Главный союзник — Шведский король Густав в ноябре 1632 г. погиб при битве при Люцено. К власти в его стране пришли круги, не заинтересованные в союзе с Русским государством. Турция вступила в затяжную войну с Ираном и потеряла интерес к Речи Посполитой. Крымский хан получил под Киевом отпор и напал на окраины Тулы, превратившись из союзника во врага. В Кракове (в 11—16 вв. столица польского государства) избрали нового короля. Им стал Владислав IV, начавший энергичную подготовку к оказанию помощи Смоленскому гарнизону.

Остро нуждаясь в военной помощи со стороны казаков, в ноябре польский сейм пошел на уступки своим православным гражданам и официально признал существование Православной церкви и православных городских братств. Им был возвращен ряд церквей и монастырей, в том числе и Софийский собор в Киеве. Русских даже уравняли в правах с поляками и литовцами, разрешив им входить в органы местного самоуправления. «Облагодетельствованные» таким образом украинцы, недавно просившиеся под покровительство Московского царства, тут же поменяли местами друзей и врагов и выставили против русских 20-тысячное войско во главе с гетманом Орандаренко в поддержку 9-тысячной польской армии, что впоследствии сыграло большую роль в судьбе битвы за Смоленск.

Кроме этого еще два обстоятельства усложняли положение армии Шейна. Летом 1633 г. крымские татары вторглись в пределы России, опустошили Рязанский, Белевский, Калужский и даже часть Московского уездов; проведав об этом, дворяне бросились из армии спасать свои поместья и семьи. В еще большей степени русские войска деморализовано движение «вольницы» в армии Шеина; в нем участвовали спешно мобилизованные в армию холопы, крестьяне и посадские. Лишенные воинских навыков и дисциплины, они игнорировали приказы общего командования, действовали по-партизански, нападая как на неприятельские отряды, так и на усадьбы помещиков. Движение, которым на первом этапе предводительствовал монастырский крестьянин Балаш, не прекратилось и после того, как он был схвачен, и даже усилилось, так что в 1634году в нем участвовали до 8 тысяч человек.

25 августа 1633 г. король подошел к Смоленску, под которым стояла русская армия. Быстрыми и решительными действиями Владиславу IV удалось перерезать коммуникации разлагавшихся войск Шеина, и они стали испытывать острый недостаток в продовольствии и фураже, вместе с тем создалась угроза её окружения и разгрома. Полководец запросил помощи из Москвы, но там не могли понять, почему 30 тысячная русская армия терпит поражение от 16-ти тысячного польского войска и почему за год она не смогла справиться с 2-тысячным Смоленским гарнизоном.

Отношение к Шеину резко изменилось после того, как 1 октября, в день Покрова Божией Матери, 1633г. умер его главный покровитель Филарет.

28 января 1634 г. царь Михаил вновь собрал Земский собор, чтобы решить вопрос о спасении русской армии под Смоленском. Коллективно постановили отправить на помощь полки во главе с Д. М. Пожарским и Д. М. Черкасским. Для их оснащения снова собрали «пятинные деньги». Однако медлительность всех мероприятий оказалась роковой: Шеину ничего не оставалось, как, для сохранения армии, 16 февраля 1634 г. сдать ее Владиславу и подписать крайне унизительную капитуляцию. Согласно ей русские солдаты 4 месяца не имели право воевать против поляков, всё своё вооружение они должны были оставить у Смоленска: полякам досталось 70 полевых орудий, 7 мортир, 123 пушки, 10 тысяч ружей, 4 тысячи алебард, 10 тысяч касок, множество пороха, ядер, свинца, гранат и т. д. Кроме того, русские воеводы должны были бросить к ногам Владислава свои знамена и преклонить перед ним колени.

Владислав предложил желающим вступить в его армию и наемники с радостью перешли на сторону поляков. Шеин лишь с 8-тысячами воинов вернулся в Москву.

Поражение оказалось столь унизительным для России, что в столице полководца ожидал боярский суд, который объявил во всех неудачах Смоленской войны М. Б. Шеина со вторым воеводой А. В. Измайловым. Обоим по боярскому приговору были отрублены головы, остальных военачальников высекли и отправили в Сибирь.

Переход украинцев на сторону Польши, стоило им тем, что после подписания мира с Москвой казачье войско было распущено по домам, а число реестровых казаков сокращено до семи тысяч. Вместо обещанных послаблений с новой силой начались притеснения православных. Польские паны, получившие обширные земельные владения в Северской земле на левом берегу Днепра, стали переселять туда украинских крестьян с правого берега, учреждая там свои порядки и правила. Польский язык становится официальным языком всего делопроизводства в Чернигове и Нежине. Русские города Левобережья, перешедшие под юрисдикцию Польши, получили Магдебургское право, но с условием, что во главе муниципалитетов должны стоять либо католики, либо униаты. Выполняя обязательства перед Турецким султаном, польские власти предприняли шаги к обузданию своеволия запорожского казачества на Черном море. На утесе правого берега Днепра, перед первым днепровским порогом, французскими инженерами и наемниками в 1635 г. была возведена крепость Кодак, чтобы контролировать действия казаков, а в случае необходимости, и противодействовать их вольнице.

Воодушевленный смоленским успехом Владислав рвался дальше к царскому престолу. Для организации заслона в Боровск был отправлен отряд Ф. Куракина. Черкасский и Пожарский двинулись к Вязьме. Оборону Белой возглавлял Ф. Волынский. Это замедлило продвижение поляков. Вскоре Владислав был ранен. Кроме того, он узнал, что турки напали на юг Украины и начали разорять его собственные владения. В этих условиях обе стороны сели за стол переговоров. В июне 1634 г. был подписан Поляновский мирный договор. По его условиям полякам возвращались все города, которые числились за ними по Деулинскому перемирию. Михаил Фёдорович исключал из своего титула, «государь Смоленский и Черниговский» и выплачивал контрибуцию в 20 тысяч рублей. Но русским дипломатам удалось заставить Владислава окончательно отказаться от своих прав на русский престол, т.е. именоваться Московским царем, и признать законным монархом Михаила Фёдоровича.

Со смертью патриарха Филарета в управлении России ничто по существу не изменилось, несмотря на ослабление правительственного центра. Вернулись в Москву опальные члены придворной знати и приказной среды. Но никто из них, ни из близких царю вообще не заменил Филарета в преобладающем государственном влиянии. Московское правительство плыло по сложившемуся течению, не проявляя сколько-нибудь крупного почина.

При царском дворе вновь оказались Салтыковы. С наведением общего порядка значение Боярской думы и Земских соборов падает. Главную роль в 40-х годах играет Ближняя дума, в которую входят царские родственники. Долгое время правительство возглавлял двоюродный брат Михаила И. Б. Черкасский. Ему подчинялись сразу несколько приказов: Большая казна, Стрелецкий, Аптекарский. После его смерти в 1642 г. главой правительства стал другой родственник царя — Ф. И. Шереметьев. Он подчинил себе Иноземный и Рейтарский приказы, Оружейная палату и Новую четверть. Резкое увеличение числа приказных людей заставило царя издать в 1640 г. указ, запрещавший принимать в подьячие выходцев из духовенства, посада или крестьян. Дьяками и подьячими могли быть только дворяне или дети приказных людей.

Продолжался рост территории государства на востоке. В 1616 возник Енисейск, в 1628 г. — Красноярск. В 1631 г. на Лену отправилась экспедиция П. Бекетова, в 1634 г. туда же ушла экспедиция В. Шахова. Еще дальше на восток продвинулись И. Ребров, Ш. Перфильев, Тихого океана достиг И. Ю. Москвитин. В 40-х годах русские люди стояли уже твердой ногой в Анадырском крае, Забайкалье и проникли на Амур. Были построены Якутск, Олекминск, Верхоянск и др. За исследователями шли промышленники и купцы, осваивавшие сибирские просторы и привозившие оттуда пушные богатства. Таким образом, разбросанные на огромных пространствах Сибири русские городки и поселения стали намечать будущие границы своей колонизации этой восточной территорией с дальнейшим закреплением их за государством. Территориальные трудности на западной границе страны с лихвой окупались приобретением земель на востоке.

Смоленская война изменила расстановку сил на международной арене. Если с Речью Посполитой отношения только нормализовались, то с Турцией и Швецией ухудшились. В то же время началось сближение с Данией. В 1637 г. был отправлен на родину гроб с телом жениха царевны Ксении Годуновой принца Иоганна. Между странами начался активный обмен посольствами. Традиционно дружескими оставались отношения с Англией, Голландией, Персией.

Сложными и своеобразными отношениями оставались у России с Крымом, как данника и завоевателя, причем, данником выступала Россия, а в роли повелителя — ничтожное по размерам Крымское ханство. Конечно, суверенность России, независимость ее внутри и внешнеполитического курса не вызывают сомнений, но данничество накладывало свой отпечаток на поведение русского правительства, вынуждая его в известной мере считаться с позицией, которую занимал Крым по отношению к той или иной акции Москвы.

Долгому существованию Крымского ханства способствовали два обстоятельства: наличие узкого перешейка, соединявшего полуостров с материком, что позволяло крымцам, укрепив его, успешно обороняться от нападения из вне — перекопские укрепления надёжно защищали крымских татар от русской рати. И второе, пожалуй, главное обстоятельство, обеспечивающее долголетие Крымскому ханству, состояло в том, что оно находилось в вассальной зависимости от Османской империи, представлявшей в те времена могущественное государство. Конфликт с Крымом грозил перерасти в войну с Османской империей, что побуждало русское правительство проявлять к Крымскому хану осторожность и даже предупредительность.

Крымские ханы считали себя прямыми наследниками и преемниками Золотоордынских ханов и требовали от русского государства уплаты дани, называвшейся поминками. Это унижение приходилось терпеть, поскольку у России в первой трети XVII века отсутствовали силы для освобождения от уплаты поминок.

Еще одна особенность в русско-крымских отношениях состояло в том, что Русское государство находилось в состоянии непрекращающейся и в то время не объявленной войны с Крымом. Из года в год, как только зеленела трава и, следовательно, появлялся подножный корм для лошадей. Крымская конница вторгалась на территорию населенными русскими и украинцами, пленила людей, захватывая лошадей, домашний скот и не очень громоздкие предметы, чтобы не обременять движения конницы.

Для предостережения татарских набегов в весенние и летние месяца правительство заранее готовилось к отпору, сосредотачивая помесную конницу в Серпухова, Переславле Рязанском, Туле и др. городах. Но трудность борьбы с набегами состояла в том, что русскому командованию не известно, на каком из направлений встретятся с нападавшими.

Вести регулярные боевые действия татары не умели: совершив молниеносный набег, они тут же исчезали. Если лавине татарской конницы удавалось смять ряды русской рати, нападавшие, прихватив пленных, уклонялись от сражения, с добычей возвращались на исходные рубежи.

Ясырь, т.е. пленные, составляли важную статью доходов Крымского хана, его окружения и участников похода и соответственно значительную статью расходов правительства России. Захваченных в плен либо продавали потом в рабство на невольничьих рынках, либо возвращали русскому правительству за значительный выкуп.

Урон, наносимый походами крымцев, не ограничивался расходами на выкуп пленных, они разрушали сёла и деревни сжигали посевы; сокращали численность работоспособного населения. Наконец, правительству необходимо было устраивать оборонительные сооружения на путях, по которым крымские татары двигались на север, что тоже пагубно отражалось на экономике страны.

Неудачная Смоленская война еще более усугубилась незащищенностью южных границ, отсутствием там рати, находившейся под Смоленском, что позволило татарам беспрепятственно проникать вглубь территории Руси. Это положение вынудило правительство серьёзнее обратить внимание на укрепление южных рубежей. Строительство так называемой Белгородской засечной черты, создававшей сеть укреплений между Белгородом и Доном, началось в 1635 г., и продолжалось почти два с половиной десятилетия: в 30-х годах было сооружено 10 городов, в 40-х — 18.

Сооружение засечной черты требовало не только финансовых затрат, но и привлечение людских ресурсов как для строительных работ, так и для обороны крепостей. Правительство использовало для этого два способа: принудительное переселение жителей из ранее возникших городов, существовавших севернее засечной черты, и вольную колонизацию, т.е. призыв к населению добровольно заселять вновь построенные города. Вольная колонизация вызывала дружный протест помещиков и монастырей, из владений которых бежали крестьяне, чтобы обрести свободу от неволи. Однако в этом случае, государство не шло на поводу у дворянства и действовало в своих интересах. Подобными же намерениями действовало государство и тогда, когда отклонило не только всякие притязания помещиков на возвращения им крестьян, но и попытки организовать там крепостное хозяйство. В итоге зона укрепленных городов превращалась в зону мелкого землевладения, где отсутствовали помещичьи латифундии.

С середины XVII века, когда было завершено строительство Белгородской черты, в обороне южных границ наступил новый этап: набеги татар хотя и продолжались, но они перестали быть безнаказанными и сопровождались более скромной, чем прежде, добычей. Определить ущерб, наносимый крымцами Русскому государству, не представляется возможным, но не подлежит сомнению, что он равнялся многим десяткам тысяч рублей в год, суммы большой по тем временам даже в масштабе государства. К материальному урону надлежит добавлять моральный — крайне пренебрежительное и даже жестокое обращение с русскими дипломатами, находившимся в Крыму.

В 1637 г. русское посольство было арестовано Крымским ханом под предлогом, что оно привезло мало подарков. В Москве это известие вызвало возмущение царя и бояр. Одновременно с Дона пришло сообщение, что казаки по собственной инициативе захватили турецкую крепость Азов, чтобы уничтожить там невольничий рынок. Казаки предлагали царю взять Азов «под свою руку». Это было очень заманчиво, поскольку через крепость открывался путь в Азовское и Черное моря. Но в то же время резко обостряло отношения с Крымом и Турцией.

На самом деле, история с Азовом вскрыла глубинные причины поражения в Смоленской войне, нежели простое предательство и бездарное руководство двух воевод, чем оправдывалось правительство Михаила Фёдоровича, и по-настоящему являлось итогом общего состояния государства, еще частью не вышедшего из состояния Смуты и наметившего свой путь дальнейшего существования посредству всех прежних отношений.

Получив известие о захвате Азова, царь Михаил на первых порах не решился вмешиваться в азовский вопрос открытым образом, но стал регулярно снабжать казаков оружием и продовольствием. Только летом 1641 г. Турция предприняла попытку вернуть свою крепость. Но взять штурмом не удалось. Следующий поход был намечен через год.

Казаки поняли, что в одиночку им не справиться с турецкими полками и запросили помощи от царя. Михаил Фёдорович в 1642 г. собрал Земский собор. На соборе всем чинам государства было объявлено, что донские казаки захватили Азов, просят его от них принять и послать туда воеводу с ратными людьми. На обсуждении собора поставили вопрос: разрывать ли из-за Азова с Турцией и Крымом? А если идти на большую войну, то, как обеспечить необходимые средства — денежные, хлебные и пушечные запасы? Все чины соборные должны были «помыслить о том накрепко» и государю о том «мысль свою объявить на письме».

Русские люди, и в особенности служилые, ясно сознавали важность приобретения: Азов мог стать опорным пунктом для последующего удара по крымской орде, устраняя и близкую поддержку турок. Но рассуждения о средствах обороны Азова и ведения войны обратились в сплошную жалобу на несправедливости, непорядки и оскудение.

Чины столичные и придворные норовили свести защиту Азова к поддержке казаков «охочими вольными людьми» на денежном жаловании, без общего похода. Дворяне городовые выражали готовность на войну, но указывали на неравномерность распределения военных и денежных повинностей. Они советовали государю хлебные запасы брать «со всех без выбора» и «рать строить», по тем уравнительным правилам, какие установлены были при царях Иване и Фёдоре, взять пеших и конных ратных людей с бояр и ближних людей, которые пожалованы многими поместьями и вотчинами, хотя бы в виде исключения «для такого басурманского нахождения» и в таком размере, какой государь укажет. Дьяков и подьячих, которые не только пожалованы поместьями и вотчинами, но, сверх того, богатели на государственной службе неправедным мздоимства, накупили себе вотчин и построили таких домов, каких при прежних государях и у великоратных людей не бывало, их справедливо обложить деньгами «против домов их и пожитков» на жалованье ратным людям. С «государева богомолья» — церковных вотчин взять даточных людей не по устарелым данным писцовых книг и тем более не «против заступленья», а по числу принадлежавшим им крестьян. Со служащих по московскому списку и вообще столичных чинов, которые на льготной и выгодной службе «отяжелели и обогатели», взять даточных людей, а с их пожитков — деньги. Так должны были получиться и сила ратная, и деньги на «прибор» стрельцов и солдат. Службу вообще необходимо упорядочить, выяснив, сколько за кем из служилых и приказных людей числится крестьян, и установить новым уложением, со скольких крестьян служить без денежного жалования, а за излишек владения брать деньги; рядовых служилых людей, «безпоместных, пустоместных и маломестных» — поддержать поместным верстанием и денежным жалованием.

Финансовые средства на войну дворяне предлагали пополнить, взяв «лежачую домовую казну» у духовенства; обложив торговых и черных людей по их торговле, промыслам и пожиткам, но собирать эти доходы гостям и торговым людям; а приказных людей перечесть по приходным книгам, «чтобы государева казна без ведомости не терялась», от такой ревизии приказного хозяйства служилые люди ожидали несомненной прибыли для казны.

Про себя рядовые служилые люди говорили, что готовы «работать государю головами своими и всею душою», но «разорены, пуще турских и крымских бусурманов, московскою волокитою и от неправд и от неправедных судов».

Торговые люди тоже не скрывали своего раздражения против новых приказных порядков, утверждая, что «в городах всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод», и вспоминали с сожалением, как «при прежних государях в городах ведали губные старосты, а посадские люди судились сами промеж себя, а воевод в городах не было», и они указывали на свое обеднение, на остановку торгов, разорение от тяглых служб и податей, от конкуренции иностранных торговцев, которым покровительствовало правительство.

Все выше перечисленные жалобы и предложения сами за себя говорили, что войну следует начинать, проведя коренную реорганизацию практически всех сфер деятельности государства, сопоставимые с реформами Александра II. Немудрено, что ориентируясь на старый способ управления, главным образом отношение к людям, такая война станет возможной лишь более чем через сто лет, во времена Екатерины II.

Выслушав все заявления, правительство решило, что проще отказаться от Азова, чем менять свою политику, уклад страны (т.е. систему взглядов), и отступило перед опасностью продолжительной и тяжелой войны в настоящих условиях. В результате казаки в 1642 г. оставили Азов, разрушив его укрепления.

Соборные «сказки» 1642 г. характерно обрисовывают настроения тех средних слоев населения, которые были главной общественной силой при восстановлении государства из великой «разрухи» — в ополчении 1612 г., на Земском соборе, избравшем царя Михаила, и на ряде соборов первых лет его правления, в их стремлении налаживания государства более близкими по сердцу порядками середины XVI века. Но действительность становилась иной.

Глубокое недовольство усилением приказной системы управления, корыстной и бесконтрольной, усугублялось тем, что ей на счет ставилось общее расстройство экономического быта и государственной силы. Острое раздражение вызывали и новые общественные верхи, обогатевшие царской милостью и собственным мздоимством и отяжелевшие в своем льготном положении. Силы и средства страны казались общественной массе большими, но неправильно распределенными, так, что слишком значительная их часть ускользает от служения государству и земскому делу и пропадает втуне.

Усилиями первого царствования новой династии государство было восстановлено на старых основаниях, руководивших политикой таких строителей царства, как Грозный и Годунов, в своем мировоззрении опиравшихся на православие. Достигнутыми результатами, в значительной мере, осуществлялись намеченные ими цели. Но традиционные приемы управления оказались недостаточными для решения задач более сложных — для этого нужно было новое видение, мудрость, ниспосылаемая от Бога, связь с которым у русских людей протекала на самом минимальном, поверхностном уровне.

Правительственная работа, направленная исключительно на организацию и эксплуатацию народных сил и средств для государева и земского дела, спасла государство от внешнего и внутреннего разгрома, но не вывела страну из состояния расстройства и надрыва этих сил и средств. Побеждены были глобальные, физические проявления смуты; ее корни, духовная деградация, не были вырваны из русской жизни. Об этом даже не было и речи, что сказалось уже при сыне царя Михаила новыми тревогами и серьезными волнениями.

Помня своих предшественников, Михаил захотел укрепить свой трон династическими связями с одним из европейских королевских домов. Подрастающую дочь Ирину (родилась в 1627 г.) он задумал выдать замуж за сына Датского короля Христиана IV, королевича Вальдемара, который в 1641 г. посетил Москву во главе датского посольства (в то время брачный возраст наступал у мужчин обычно с 16, а у женщин — с 12—14 лет). Брак был уже улажен.

Одним из условий предварительного договора Михаила Фёдоровича с Христианом IV было сохранение старой веры для жениха. В конце 1643 г. Вольдемар поселился в Кремле. Однако вскоре принц столкнулся со стремление царя Михаила и патриарха Иосифа перекрестить его в православие. Вольдемар отказывался «менять» веру, а Михаил не желал иметь зятя — «иноверца». Между сопровождавшими принца пастырем Фельгабером и православными иереями прошел диспут о вере, отразивший характер той эпохи. Дело кончилось тем, что королевич стал проситься домой. Царь же попытался сломить его упорство.

Вольдемара долго уговаривали не упрямиться, уверяя, что Ирина хороша собой (видеть ее до свадьбы было не положено) и имеет массу добродетелей. Но датчанин был непреклонен и даже пытался бежать.

Тогда Михаил Фёдорович стал уговаривать королевича поступить к нему на службу, поскольку очень нуждался в отважных полководцах и европейски образованных людях. Но тот ответил, что он не холоп и насильно не желает служить.

История с Вальдемаром закончилась только после смерти Михаила Фёдоровича. В августе 1645 г. новый царь Алексей Михайлович отпустил его на родину. Ирина же так и не вышла замуж и провела свою жизнь в девичьем тереме (умерла в 1679 г.)

Слабое здоровье царя Михаила Фёдоровича подточила не только неудача с браком дочери, но и сведения о появлении новых самозванцев. В Речи Посполитой якобы объявился сын Марины Мнишек, предъявлявший права на Московский трон. В Константинополе некий «Иван-царевич» назвался сыном Василия Шуйского. Оба готовили походы на Москву новых интервентов. В конце 1644 г. царь очередной раз слег. В апреле 1645 г. болезнь усилилась. Придворные доктора констатировали у него малокровие, цингу и проблемы с печенью и желудком. Прописанное лечение не дало результата. 12 июля, в день своих именин, Михаил пошел в церковь к заутрене, где с ним случился припадок. Едва живого его отнесли в палаты. Болезнь усиливалась, царь стонал и жаловался, что «внутренности его терзают». В мире духовной символике правитель — отражение своего народа, его состояние — состояние души нации, и внутреннее терзание царя означает духовную смуту, разрыв с Богом своего народа. Чувствуя кончину, он призвал сына Алексея и благословил его на царство, затем простился со всеми близкими. В начале третьего часа ночи он скончался. По предположению Ф. Л. Германа болезнь, сведшая царя в могилу, была поражением почек. В том году умерла и царица Евдокия, оставив сиротой шестнадцатилетнего Алексея.

Правление Михаила Фёдоровича Романова нельзя назвать блестящей или даже выдающейся эпохой в русской истории. Тем не менее, это был период реставрации, восстановления государственного единства, разрушенного потрясениями рубежа XVI—XVII вв. и самим русским казалось относительно спокойной эпохой, как отмечал Г. Котошихин: «Царю ж и великому князю Михайлу Феодоровичю от кроворазлития христианского успокоившуся, правивше государство свое тихо и благополучно»³⁵. Котошихин, как и другие современники, полагал царскую власть при Михаиле Фёдоровиче, зависящей от боярства. «А отец его, блаженныя памяти царь Михайло Федорович, хотя „самодержцем“ писался, однако без боярского совету не мог делати ничего»³⁶ — утверждал он, противопоставляя царство Михаила Фёдоровича самодержству Алексея Михайловича. При этом, однако за ослушание царь мог не только лишить боярина чина: представителям знати, особенно вследствие споров о «местах» по службе и за царским столом «бывают наказания, сажают в тюрмы, и отсылают головою, и бьют батоги и кнутом…»³⁷

Иностранцам, посетившим Москву в то время, Россия казалась дикой и варварской страной. Ученый-энциклопедист Адам Олеарий, побывавший в Российском государстве в 1634—1636 гг. вынес о ней самое неблагоприятное впечатление. «Что касается русскаго государственнаго строя, — писал Олеарий, то… — это, как определяют политики, „monarchia dominica et despotica“ [монархия господства и произвола]. Государь, каковым является царь или великий князь, получивший по наследству корону, один управляет всей страною и все его подданные, как дворяне и князья, так и простонародье, горожане и крестьяне, являются его холопами и рабами, с которыми он обращается как хозяин со своими слугами»³⁸. Русское самодержавие, считал Олеарий, носит тиранический характер. Его поражало унизительное обхождение государя даже с высшими сановниками. «Вельможи должны, безо всякаго стыда, помимо того, что они… ставят свои имена в уменьшительной форме, называть себя рабами и переносит рабское обращение»³⁹.

Иностранцам царская власть представлялась деспотичной. Ее авторитет поддерживал монарх, который, по замечанию, Г. Котошихина, «пишется в христианские государства полными болшими титлами, (от „повелителя“) „государем Иверские земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинские земли, Черкаских и Горских князей, и иным многим государствам и землям, восточным и западным и северным, отчичем и дедичем и наследником, и государем и облаадателем“»⁴⁰, хотя Грузия находилась тогда в реальной зависимости не от Московского царя, а от Персидского шаха.

Но те же иностранцы, в данном случае в лице не раз упомянутого в период Смуты поляка Маскевича, с удивление отмечали в своих дневниках: «В беседах с Москвитянами, наши, — писал Маскевич, — выхваляя свою вольность, советовали им соединиться с народом Польским и также приобресть свободу. Но русские отвечали: „Вам дорога ваша воля, нам неволя. У вас не воля, а своеволие: сильный грабит слабого; может отнять у него имение и самую жизнь. Искать же правосудия, по вашим законам, долго — дело затянется на несколько лет. А с инаго и ничего не возьмешь. У нас, напротив того, самый знатный Боярин не властен обидеть последняго простолюдина: по первой жалобе, Царь творит суд и расправу. Если же сам Государь поступит неправосудно, его власть: как Бог, он карает и милует. Нам легче перенесть обиду от Царя, чем от своего брата: ибо он владыка всего света“. Русские действительно уверены, что нет в мире Монарха, равнаго Царю их, котораго посему называют: Солнце праведное, Святило Русское»⁴¹.

Вполне очевидно, что в своих мировоззрениях русские слишком занижали иностранцев и их порядки, но в то же время здесь отчетливо прослеживается само стремление народа к представительной централизованности, которая всегда выступает к народу как от лица Бога, к Богу — от лица народа.

Примечания

1

Полное Собрание Русских Летописей. Том 4. Часть первая. Новгородская четвертая летопись. Выпуск 2. Ленинград, Акад. Наук СССР, 1925, стр. 407.

2

Полное Собрание Русских Летописей. Том первый. II Лаврентиевская и Троицкая летописи. СПб, Тип. Эдуарда Праца, 1846, стр. 36.

3

Ключевский В. О. Курс русской истории. Сочинение в девяти томах. Часть III. Москва, Мысль, 1988, стр. 61.

4

Забелин И. Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые. Смутное время. Тип. В. Ф. Рихтер, Москва, 1883, стр. 125.

5

Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга вторая. Том VI—X. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1046.

6

Там же, стр. 1046.

7

Там же, стр. 1046—1047.

8

Там же, стр. 1047.

9

Полное Собрание Русских Летописей. Том четырнадцатый. Первая половина. Повесть о честном житии царя и великаго князя Феодора Ивановича всея Русии. Новый летописец. СПб, М. А. Александрова, 1910, стр. 130—131.

10

Там же, стр. 131.

11

Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга вторая. Том VI—X. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1049.

12

Там же, стр. 1049.

13

Там же, стр. 1048—1049.

14

Там же, стр. 1050.

15

Полное Собрание Русских Летописей. Том четырнадцатый. Первая половина. Повесть о честном житии царя и великаго князя Феодора Ивановича всея Русии. Новый летописец. СПб, М. А. Александрова, 1910, стр. 131.

16

Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга вторая. Том VI—X. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1051.

17

Полное Собрание Русских Летописей. Том четырнадцатый. Первая половина. Повесть о честном житии царя и великаго князя Феодора Ивановича всея Русии. Новый летописец. СПб, М. А. Александрова, 1910, стр. 131.

18

Забелин И. Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые. Смутное время. Тип. В. Ф. Рихтер, Москва, 1883, стр. 128—129.

19

Там же, стр. 126.

20

Письма русских государей и других особ царскаго семейства. Том первый. 1526—1658. Москва, Универ. тип., 1848, стр. 141—142.

21

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. Том II. Москва, Языки русской культуры, 2001, стр. 220.

22

Вестник Европы. Журнал истории-политики литературы. Третий год. Книга 8-ая. Август. 1868. Петербург. Записки о России XVII и XVIII века по донесениям голландских резидентов. С. 798.

23

Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга вторая. Том VI—X. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1120.

24

Полное Собрание Русских Летописей. Том тридцать первый. Летописи последней четверти XVII в. Наука, Москва, 1968, стр. 130.

25

Скрынников Р. Г. Иван Грозный. Наука, Москва, 1983, стр. 50.

26

Платонов С. Ф. Полный курс лекции по русской истории. Аст, Астрель, Москва, 2006, стр. 124.

27

Акты Сийского монастыря. Выпуск первый. Грамоты патриарха Филарета (1619—1633 гг.) Арх. Епарх. Церк.-археолог. Ком., Архангельск, 1913, стр. 26.

28

Платонов С. Ф. Полный курс лекции по русской истории. Аст, Астрель, Москва, 2006, стр. 228.

29

Там же, стр. 228.

30

Соловьев М. С. История России с древнейших времен. Книга вторая. Том VI—X. Второе издание. СПб, Общественная польза, 1896, стр. 1323.

31

Татищев В. Н. История Российская. Часть четвертая. Том V—VI. Ладомир, Москва, 1995, стр. 255.

32

Котошихин Г. К. О России, в царствование Алексея Михайловича. Издание третье. Археограф. комис., СПб, 1884, стр. 30.

33

Ключевский В. О. Сочинение в 9-ти томах. Т. 3. Курс русской истории. Под ред. В. Л. Янина. Москва, Мысль, 1988, стр. 183.

34

Кутепов Н. И. Царская охота на Руси. Исторический очерк. XVIIй век. Том II. Второе издание. СПб, Эксп. Загот. Гос. Бум., 1898, стр. 111.

35

Котошихин Г. К. О России, в царствование Алексея Михайловича. Издание третье. Археограф. комис., СПб, 1884, стр. 4.

36

Там же, стр. 142.

37

Там же, стр. 51.

38

Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. Пер. А. М. Ловягина. А. С. Суворина, СПб, 1905, стр. 222.

39

Там же, стр. 223.

40

Котошихин Г. К. О России, в царствование Алексея Михайловича. Издание третье. Археограф. комис., СПб, 1884, стр. 42—43.

41

Устрялов Н. Г. Сказание современников о Дмитрии Самозванце. Часть V. Записки Маскевича. Тип. Имп. Росс. Акад., СПб, 1834, стр. 68.