Евпраксия

Александр Антонов, 2005

Александр Ильич Антонов (1924–2009) родился на Волге в городе Рыбинске. Печататься начал с 1953 г. Работал во многих газетах и журналах. Член Союза журналистов и Союза писателей РФ. В 1973 г. вышла в свет его первая повесть «Снега полярные зовут». С начала 80-х гг. Антонов пишет историческую прозу. Он автор романов «Великий государь», «Князья веры», «Честь воеводы», «Русская королева», «Императрица под белой вуалью» и многих других исторических произведений; лауреат Всероссийской литературной премии «Традиция» за 2003 год. В этой книге представлен роман «Евпраксия», в котором повествуется о судьбе внучки великого князя Ярослава Мудрого – княжне Евпраксии, которая на протяжении семнадцати лет была императрицей Священной Римской империи. Никто и никогда не производил такого впечатления на европейское общество, какое оставила о себе русская княжна: благословивший императрицу на христианский подвиг папа римский Урбан II был покорен ее сильной личностью, а Генрих IV, полюбивший Евпраксию за ум и красоту, так и не сумел разгадать ее таинственную душу.

Глава шестая

На верблюдах в Германию

К возвращению Анны и Евпраксии в Киев все переговоры со сватами были закончены. И посланцы уже с нетерпением ждали день и час отъезда на родную землю. Им оставалось ждать недолго. И на другой день после первого июньского праздника дня Святой Троицы под торжественные перезвоны всех киевских храмов княжна Евпраксия, ее жених и их свита в сопровождении полусотни воинов покинули Киев. Прощание Евпраксии с матушкой и батюшкой было трудным. Она много плакала и просила:

— Родимые, не отдавайте меня в чужую землю. — На сердце у нее было тяжело, томило предчувствие. — Я там сгину, как в неволе, — причитала она.

— Не можем мы того исполнить, не можем. Нет возвратного пути, — уговаривал дочь князь Всеволод. — Да и ты сама выбрала свою судьбинушку. Что же теперь роптать?!

Княжна вспомнила сватовство и сказанное ею «Да, батюшка, согласна» и перестала плакать.

— Простите, родимые, страх одолел меня.

…И вот уже по лесным дорогам Западной Руси, по пути великого князя Владимира Красное Солнышко, который ровно сто лет назад шел здесь дружиной вразумлять непокорных белых хорватов, двигался невиданный в западных землях караван. За полусотней всадников, за дорожными крытыми колесницами мерной поступью шли пятнадцать двугорбых верблюдов. Свои гордые головы они держали высоко и не замечали окружающих их лесов, словно они для них не существовали. Всего полмесяца назад они паслись в степях Левобережья Днепра, а еще осенью прошлого года были достоянием половцев. Алчные степняки отправились на Русь с разбоем и гнали с собою стадо верблюдов, дабы увезти на них добычу — корзины с малыми детьми. Но половцам давно уже не удавались разбойные набеги на Русь. Каждый раз по воле Божьей вставала на пути врага дружина храброго Владимира Мономаха. После великого князя Святослава Игоревича не было на Руси другого такого отважного и умелого воеводы. Князь Владимир нападал на степняков всегда неожиданно: то ли в ночь, то ли с тылу, а случалось, и на становища в глубине половецких степей, где его не ожидали. Так было и прошлой осенью, когда половцы отважились погулять по Черниговщине, где Мономах стоял на уделе.

Князь Владимир перехватил половцев на реке Сейм. Одолев его выше половецкого становища, он зашел степнякам за спину, ночью выслал вперед пластунов, они сняли дозорных. В тот же час воины Мономаха напали на орду и, не дав врагу опомниться, погнали его в Сейм. Сеча была жестокой, у Владимира было на то право, потому как половцы в третий раз нарушили мирный договор. К утру пятнадцать тысяч русичей расправились с двадцатитысячной ордой половцев, одних посекли мечами, другие утонули в бурных водах Сейма. Лишь немногим удалось спастись бегством. В этой сече русичи добыли больше десяти тысяч коней, сотни половецких кибиток и двести двадцать верблюдов.

И теперь пятнадцать из них степенно шагали по лесным дорогам Руси в не ведомую ни им, ни большинству путников Германию. Была середина лета, светило жаркое солнце. Но лес скрадывал зной и даже веял прохладой. На спинах у верблюдов покачивались тюки с поклажей. В них княжна Евпраксия увозила свое приданое. Ей могли бы позавидовать все европейские королевы. Ни одна из них, кроме княжны Анны Ярославны, не приносила в королевский дом такого богатства, с каким ехала в дом маркграфа Штаденского княжна Евпраксия. Немецкие хронисты той поры писали, что «дочь русского царя пришла в эту страну с большой помпой, с верблюдами, нагруженными роскошными одеждами, драгоценными камнями и вообще несметным богатством». Не так уж много, но весомо сказано было в немецких хрониках. Удивлению же очевидцев не было предела, когда маркграф Генрих и его невеста появились на германской земле. Поначалу многие говорили, что это прибыл из восточных стран караван торговцев. И в каждом городе жители ждали, что «купцы» вот-вот снимут с верблюдов тюки и начнут торговать диковинными товарами. Но нет, «купцы» так и не распаковали тюки, чем разочаровывали горожан.

Но не только удивление и разочарование витали вокруг каравана. Корыстной и злой зависти тоже нашлось место. И одним из больших, корыстных завистников оказался сам император германский Генрих IV. Он ни на один день не забывал о маркграфе Штаденском, который вопреки его воле уехал на Русь. Вскоре же на восточном рубеже Германии появились люди императора и ждали там, когда маркграф Штаденский вернется с невестой в свою Нордмарку. Он был еще на землях Польши, когда в маленький городок Эрфурт, где находился в это время Генрих IV, умчались гонцы, дабы уведомить императора о движении маркграфа.

Едва получив долгожданное известие, император покинул замок Эрфурт и в сопровождении двадцати воинов и нескольких придворных вельмож и оруженосцев помчался в город Мейсен, чтобы там осуществить задуманный тайный план. Он успел добраться до Мейсена раньше маркграфа, занял на центральной площади дом и распорядился, чтобы бургомистр, полицмейстер и городские стражники произвели досмотр «товаров», ввозимых маркграфом в Германию.

Ждать пришлось почти сутки. Лишь на другой день послеобеденной порой на площади Мейсена появился необычный караван. Поглазеть на него собрались все горожане. Император, который стоял у окна за шторой второго этажа богатого дома, даже рассердился. Он не ожидал, что площадь заполонит толпа людей. Но вот появились бургомистр, полицмейстер, полицейские. Подошли к маркграфу, который вышел из дормеза.

— Ваша светлость, нам надлежит досмотреть ваши товары, — заявил полицмейстер.

— Чья это воля, обыскивать меня? — спросил Генрих Штаденский.

— Это воля императора, и она превыше всего, — ответил важный бургомистр.

— Но я помню, мой батюшка маркграф Удон Штаденский говорил, что такого закона в германской империи нет.

— Закон для нас — слово императора, — грозно возразил полицмейстер.

Молодой маркграф, еще не окрепший духом, боялся императора. Но еще больше его страшил позор, которому он подвергнется, ежели допустит императорский произвол. Он осмотрелся и увидел сотни любопытных глаз горожан, которые с нетерпением ждали, чем обернется стычка императорских слуг с могущественным домом маркграфов Штаденских, коих уважала вся Северная Германия и которые были известны всей державе своей гордостью и отрицанием императорской власти. Пока горожане были на стороне маркграфа, и он понял, что этим нужно дорожить. Однако на многих лицах Генрих видел иронические улыбки и сомнение, что сей «колодезный журавль» возразит императору.

— Сей длинный сынок не похож на батюшку маркграфа Удона. Ему ли встать против рыцаря! — рассуждал почтенный горожанин.

— Матильду Тосканскую, тетку маркграфа, крикнуть бы сюда, — заявил бойкий молодой купец. — Она бы в шею погнала всех полицейских.

Наконец маркграф собрался с духом, сказал бургомистру:

— Ежели ты, господин, выражаешь волю императора, то иди и скажи ему, что все эти «товары» есть достояние дочери великого князя всея Руси книжны Евпраксии, моей невесты.

Бургомистр оказался глух к доводу маркграфа. Он твердил свое:

— Я должен исполнить волю императора, коя превыше всего. Раскрой тюки, или я возьму тебя под стражу.

Князь Вартеслав, который стоял чуть в стороне, услышав угрозы бургомистра, встал рядом с маркграфом и взялся за меч.

— Дерзкий, ты ищешь ссоры. Я остановлю тебя мечом! Иди и передай императору, как сказано: за спиной княжны Евпраксии стоит великая Русь.

Бургомистр знал, где император. И он чувствовал спиной его гневный взгляд. Так и было. Генрих IV стоял у окна и метал молнии. Наблюдая за тем, что происходило на площади, он понял, что полицейских сил не хватит, чтобы завершить произвол. Понял и то, что горожане, и прежде всего знать, осудят его за насилие над молодым маркграфом Штаденским. Осудят еще и потому, что неожиданная смерть маркграфа Удона, по мнению многих немцев, была на совести императора. И теперь Генрих IV торопливо думал о том, что предпринять. У него уже пропала жажда увидеть невесту маркграфа, и он счел разумным освободить от досмотра достояние княжны россов. Но алчность императора и скудное состояние казны толкали его на насилие.

Жажда завладеть сокровищами княжны была подогрета воспоминанием. Случилось же такое с ним семь лет назад, когда в его руках оказалось немало золота и драгоценностей россов. Разница лишь в том, что тогда они достались ему без насилия. Да, был обман, да, его мучила совесть, но что значат эти грехи, если в твоих руках оказывается огромное богатство? Тогда на престоле в Киеве сидел великий князь Святослав, отец вон того княжича Вартеслава. Святослав коварно отнял престол у своего брата князя Изяслава. Изгнанный большой силой из Киева, Изяслав бежал в Польшу искать защиты у короля Болеслава. Он наградил польского государя драгоценностями, золотом и попросил у него войска изгнать Святослава с престола. Хронисты записали тогда: «Но Болеслав уже не хотел искать новых опасностей в России и указал путь от себя». Изяслав попытался вернуть свои сокровища, но тщетно добивался. Болеслав изгнал его из Кракова. И тому ничего не оставалось, как искать помощи в Германской империи.

Стояла глубокая осень, день и ночь шли дожди, иной раз со снегом, но Изяслав с немногими воинами упорно шел в город Майнц, где была резиденция императора. В пути он разыскал брата княгини Оды, трирского духовного чиновника, пробста Бурхарда, и тот пообещал представить князя императору. Генрих IV умел быть любезным и встретил Изяслава с распростертыми объятиями. Когда же выслушал исповедь великого князя, заявил:

— Я сделаю все, чтобы вернуть тебе, великий князь, законную и Богом данную корону.

Изяславу показалось, что Генрих сдержит свое слово. Он еще не знал, что у императора нет сил и возможностей повлиять на Святослава. Близкий к отчаянию, Изяслав поклялся быть данником Германии, ежели Генрих прогонит Святослава из Киева. В порыве благодарности Изяслав отдал Генриху оставшиеся у него сокровища. Это были прекрасные золотые кубки и братины, драгоценные женские украшения, византийские монеты, меха, которые ценились выше золота.

У Генриха дрожали от жадности руки, когда он перебирал так легко доставшееся ему богатство. Легко потому, что он и не думал исполнять своих обещаний. А для того чтобы избавиться от угрызений совести, послал в Киев того самого пробста Бурхарда, сказав при этом:

— Ты припугни похитителя трона, скажи, что приведу в Россию несметное войско и расправлюсь со злодеем.

Посол Бурхард явился в Киев, передал Святославу все, как велел Генрих, но и свое добавил, злясь на государя за то, что не отблагодарил его за полученное богатство, не порадел перед майнцским архиепископом о повышении в сане.

Святослав, Ода и Бурхард сидели в трапезной. Сестра угощала брата вкусными явствами, медовухой. Он же сказал Святославу:

— Тебе, великий князь, нет нужды верить угрозам германского императора. Он лишь чудом держится на престоле. Да близок день, когда будет низвергнут. Северные князья хотят иного государя.

Бурхард, очевидно, хорошо знал обстановку в империи той поры. Спустя два года после его поездки в Киев князья Германии, испытывая враждебные отношения к Генриху IV на своем съезде 1077 года в Форхгейме, низложили его. И только чудом почти через два года со дня низложения он вновь обрел корону императора.

И вот златолюбец стоял у окна, жадным взором пожирая караван княжны и думая о том, как захватить его без ущерба для своей чести.

Но в это время случилось то, чего император никак не ожидал. Из дормеза легко выскочила, как догадался Генрих, княжна россов и побежала к стаду верблюдов, что-то сказала погонщикам и так же быстро вернулась в дормез. Чем после ее слов занялись погонщики верблюдов, император не заметил, не до них ему было. Большой ценитель женской красоты, он увидел в юной княжне то, что со временем обязательно превратит ее в прекрасную даму. Однако насладиться ее видом императору не удалось. Она промелькнула перед ним, как солнечный луч, и скрылась. А в это время на площади раздался низкий трубный рык, заставивший замереть в страхе всех горожан. Вслед за этим одиноким рыком раздался громоподобный рев. Казалось, ревели не пятнадцать верблюдов, а сотни зверей. И на площади поднялась паника, горожане разбегались в разные стороны, ломились в узкие улочки. Толпа подхватила всех стражей порядка, бургомистра и с криками ужаса унесла их с площади.

Не задержался на площади и караван россов. Под рев верблюдов он тронулся к западным воротам города и вскоре скрылся. Площадь опустела. Генрих распахнул окно и, сжимая кулаки, со злостью смотрел вслед уходящему каравану. За его спиной стоял маркграф Деди Саксонский.

— Мой государь, какой ужас! Как они посмели? — сказал он равнодушно.

Однако равнодушие маркграфа прорвало плотину терпения императора, он закричал на своего фаворита:

— Это ты со своим благодушием виноват в том, что мы их упустили! Вели немедленно седлать коней! Я догоню этого длинного маркграфа в чистом поле и там уж поговорю с ним!

Деди знал характер своего государя и быстро остудил его пыл.

— Да, конечно, мой кайзер, я сей же миг распоряжусь седлать коней, правда, не знаю, как мы минуем многолюдные улочки. Горожане наверняка освищут нас и закидают тухлыми яйцами. Они ведь не ведают, что ты император, а вот смутьяном тебя сочтут, — рассуждал Деди.

— Хорошо, говори дело, — потребовал Генрих.

— Надо подумать, мой государь. Да надейся: что-нибудь светлое придет в голову до вечера.

Между тем караван уходил все дальше на северо-запад, к Штадену. И на всем пути жители селений выходили на дорогу и с удивлением смотрели на диковинных животных, а мальчишки, одолевая страх, бежали следом. Странно было одно: слух о том, что случилось в Мейсене, уже летел впереди каравана, и тому удивлялись все спутники маркграфа. Удивлялись и побаивались: как бы дикие животные не навели страх на немцев на всем пути до Гамбурга и Штадена. Камергер барон Вольф спросил юного маркграфа:

— Ваше высочество, это твоим повелением княжна навела ужас на горожан Мейсена?

— Полно, барон, откуда мне знать, на что способны эти дикие степные великаны?

— Как же тогда княжна осмелилась навести ужас на горожан и на нас?

— Ах, барон, я, как и ты, не знаю нрава россов. Знать, там все женщины таковы, — в раздумье ответил Генрих.

За долгий путь княжна не раз удивляла маркграфа. Ее поступки были непредсказуемы. Во время остановок на отдых, которые длились сутками, эта отроковица одевалась воином, садилась на коня и в сопровождении своих ратников, которых вел телохранитель Родион, мчалась в ближний лес и там искала дичь. Генриху однажды удалось увидеть, как она стреляла из лука. Полет стрелы не всегда был метким, но летела она с такой же силой, как и у бывалого воина. Это и удивляло Генриха. Увы, маркграфу Генриху не доведется увидеть всего того, на что была способна его будущая супруга. Злой рок уже преследовал юного Генриха.

Наконец-то ранним августовским вечером караван достиг Гамбурга, откуда до Штадена оставался всего один день пути. Но Генриху не надо было спешить. В Гамбурге, на его северной окраине высился замок, принадлежащий роду Штаденов, и в нем жила княгиня Ода, мать Вартеслава, любимая тетушка Генриха. В замке уже знали о приближении каравана. И у городских ворот князя Вартеслава встретил слуга его матери.

— Ваша светлость, матушка княгиня изошлась от ожидания и боится, что вы проедете в Штаден, — сказал слуга.

— Вот уж напрасно боится. Мы никак не могли миновать наш дом. Но что-нибудь случилось? Я вижу, ты в смятении.

— Да, ваша светлость. Утром прибыл в Гамбург сам император, и он настаивает, чтобы маркграф Штаденский и его невеста заехали в замок.

— Странно. Но чем вызвано такое любопытство государя к чете помолвленных? — спросил Вартеслав.

— Того не знаю, ваша светлость, — ответил слуга.

Князь Вартеслав не мог не уведомить Генриха об императоре. Он подъехал к дормезу маркграфа, сошел с коня, нырнул внутрь экипажа.

— Слушай, братец, тут такая препона, — начал Вартеслав, — в наш замок пожаловал государь, который желает увидеть тебя и Евпраксу. Что ты на это скажешь?

Генрих был озадачен. Что-то побудило его вспомнить события в Мейсене. И ему показалось, что досмотр достояния Евпраксии там пытались провести не случайно. И первое, что пришло в голову маркграфу, — это отказаться от посещения замка и продолжать путь в Штаден. И Генрих сказал Вартеславу:

— Я не хочу видеть Рыжебородого. И мой батюшка одобрил бы сей шаг.

— Ты прав, я тоже одобряю, но как примет это моя мать. Не будет ли это вам с Евпраксой в ущерб? Может, покажетесь. Помнишь, как уезжали, она наказывала заехать в нам. А Рыжебородый… Да что он нам!

— Я помню наказ тетушки. И не буду огорчать ее, — согласился Генрих.

— Вот и славно, — обрадовался Вартеслав, но посоветовал: — Только отправь, пожалуйста, караван в Штаден. — И засмеялся: — А то горожан верблюды перепугают. Да надо сказать обо всем княжне.

Вартеслав и Генрих покинули дормез, подошли к колеснице, в которой ехала Евпраксия в сопровождении боярышни Милицы. Открыв дверцу, Вартеслав сказал:

— Сестрица, тут у нас малая препона. — И князь рассказал о сути и заключил: — Так мы все-таки отважились предстать перед государем. Тебя это не пугает? Караван мы отправим, да и сами побудем недолго.

— Коль так, отчего не посмотреть на государя. А он не страшный? — И княжна весело рассмеялась.

— Он всяким бывает, — серьезно ответил Вартеслав. — Только я тоже его не видел.

Вскоре Вартеслав распорядился, как было решено. Караван, ведомый бароном Вольфом, под охраной отряда россов, которых вел сотский Тихон, минуя Гамбург, ушел на Штаден, а все остальные направились в город.

Княгиня Ода встретила близких на дворе замка и первым делом заключила в объятия княжну Евпраксию.

— Какая ты славная! Ну вылитая матушка! — восторженно произнесла княгиня. — Тебе у Штаденов будет хорошо, и ты будешь любезна матушке Генриха.

— Спасибо, тетушка. Я хочу тепла, — ласкаясь к Оде, ответила княжна.

— Вас в Штадене ждут. Да вот незадача: кайзер прямо-таки потребовал, чтобы я остановила вас в Гамбурге. И появился он здесь вовсе неожиданно, на взмыленных конях. Словно его преследовали враги.

— Но что ему нужно? — спросил Вартеслав.

— Сказал просто: хочу видеть невесту и жениха, сына моего лучшего друга.

— Как он посмел так говорить? — возмутился Генрих. — Отец был с ним в ссоре десять лет, с той поры, как… — И осекся. — Да вы знаете…

— Знаю, знаю, славный, — согласилась Ода. — Однако пора в замок. Государь ждет нас.

В пути Вартеслав подошел к Оде, сказал:

— Матушка, я привез с Руси все, что принадлежит тебе. Это твое добро, так сказал батюшка Всеволод. Он же просит тебя заботиться о племяннице.

— Так и будет. И спасибо тебе за радение.

Император и его свита сидели за трапезой, когда в зале появились маркграф и княжна. Он подошел к ним. Маркграф показался императору смешным и жалким, и он сказал с теплотой:

— Я поздравляю тебя со счастливым выбором. Твоя невеста прекрасна. — Сказав это, он тут же забыл о маркграфе, его внимание приковала к себе Евпраксия. Юное лицо княжны, как и в Мейсене, показалось ему обольстительным. Он понимал, что так думать об этой девочке кощунственно, но ничего не мог поделать с собой и не отрывал зеленых глаз от живого, нежного и манящего тайным огнем лица княжны. Ведь только ее большие серые глаза в пушистых ресницах могли свести человека с ума, считал опытный сердцеед.

— Как вас звать, юная фрейлейн? — спросил император.

Княжна замешкалась и не очень уверенно сказала по-немецки:

— Мое имя есть Евпракса.

Император засмеялся. Он хотел быть ласковым, нежным с этой юной славянкой. Ему, тридцатидвухлетнему человеку, она могла быть дочерью. И государь погладил Евпраксию по голове.

— О, фрейлейн, ты прекрасна.

Евпраксия тоже успела рассмотреть императора. Он показался ей привлекательным мужчиной. Правда, его зеленые глаза, рыжие волосы на голове и рыжая борода напоминали ей берестовского козла, хитрого и коварного. Тот козел любил подкрадываться к девкам и поддавать им под зад. Евпраксии не дано было заглядывать в будущее. Там бы она увидела, что этот «козел» спустя шесть лет станет ее супругом.

Но вот гости сели к столу и принялись за пищу. Оказалось, что все были голодны. Генрих IV сидел рядом с княгиней Одой, и между ними шел тихий разговор. Император настаивал, чтобы Евпраксию до замужества поместили в пансионат при женском монастыре.

— Там она научится нашей речи, познает науки, и там примут ее в лоно нашей веры.

— Не знаю, нужно ли ей покидать православие? — заметила Ода.

— Я бы с вами не спорил, прекрасная Ода, если бы в Риме сидел мой папа Климент. Однако папа Григорий не благословит брак твоего племянника с арианкой.

Маркграф Генрих той тихой беседы не слышал, но чувствовал, что она касается его и Евпраксии. Нервничал. К тому же ему не хотелось сидеть рядом с маркграфом Деди, который отнял у него отца. Ему стало тягостно, и он не усидел за столом, позвал Евпраксию и увел ее осматривать покои замка.

— Здесь все как в волшебной сказке, — сказал Генрих.

Замок был возведен два века назад. Последние годы, пока княгиня Ода была государыней на Руси, замок пребывал в запущении. Но, вернувшись на родину, Ода позвала лучших мастеров из Гамбурга, Кельна и Мейсена, и они три года обновляли внутренние покои замка. Мастера потрудились отменно. Внутри замок превратился во дворец, и каждая зала была неповторима. И если это была зимняя зала, то сами ее стены, отделанные мягкими породами дерева, как бы излучали тепло. В летних же покоях веяла прохлада. В залах было много бронзовых и мраморных статуй, столы украшали хрустальные вазы. Ода знала вкус красоты, ей было откуда черпать опыт, она дважды побывала в Константинополе, где видела прекрасные дворцы и все то, что их украшало.

Восторгаясь увиденным, Генрих и Евпраксия обменивались кое-какими немецкими фразами. Однако у Генриха было плохое настроение, и он испытывал раздражение от неверного произношения княжной как фраз, так и отдельных слов. Он даже испугался, что если Евпраксия не познает его язык, то их жизнь может оказаться мучительной.

Погуляв по замку, они вернулись в трапезную и увидели, что император и его приближенные все еще сидели за столом и вели оживленную беседу. Чувствовалось, что гости захмелели, и даже сам император вел себя менее сдержанно. Он усадил рядом с собой маркграфа и княжну и заговорил с ними о том, чего в трезвом уме не сказал бы.

— Любезный маркграф, еще раз поздравляю тебя с успешным выбором невесты. Как подрастет, из нее получится превосходная дама. И потому ты должен благодарить тетушку Оду за заботу о себе.

— Спасибо, ваше величество, я ей благодарен, — ответил маркграф.

— Не перебивай. Но я не уверен, что графиня Гедвига когда-нибудь приблизит к себе твою подругу и скажет ей ласковое слово.

— К чему вы это говорите, государь? — спросил, негодуя, маркграф.

— К тому, что ты еще молод и ничего в людях не понимаешь. — Генрих IV вспомнил, как был одурачен в Мейсене и посчитался с маркграфом: — Княжна дикарка, и она не будет угодна честолюбивой графине. Княжне один путь до замужества — Кведлинбургский монастырь. И если ты исполнишь мою волю и отправишь туда свою невесту, я поверю, что ты любишь императора, внимаешь его советам.

Говоря неприятное, государь смотрел на маркграфа ласково, и крупная рука его мягко накрыла хрупкую кисть юноши. А он, еще не умеющий отличать ложь от искренности и по доброте своей способный прощать цинизм, почти согласился с императором поместить Евпраксию на воспитание в монастырь. Впрочем, он вспомнил, что в Киеве и у него мелькала эта мысль. Она показалась ему здравой.

Между тем ни император, ни маркграф не нарушали традиций той поры. Германская знать со времен императора Генриха святого посылала в монастыри своих дочерей. Маркграф знал по рассказам матушки Гедвиги, что и она в юности воспитывалась в Кведлинбурге, учила там латынь, читала Горация, Виргиния. И то, что император советовал маркграфу помесить Евпраксию в Кведлинбург, тем оказывалась ей большая честь. В Кведлинбурге аббатисами всегда были только принцессы королевской крови. И в это время аббатисой там стояла сестра императора Адельгейда.

Но юный маркграф, пытаясь угодить императору и своей матери, еще не знал, как к этому отнесется его нареченная. И чтобы донести до княжны пожелание императора, ему нужен был переводчик. Он попросил у императора милости освободить его от беседы и ушел с Евпраксией искать Вартеслава. Генрих надеялся, что князь по-родственному и мягко убедит княжну отдать себя во временное заточение в монастырскую обитель. Маркграф понимал, что убедить ее будет очень трудно. И причина была одна: неукротимость нрава, неспособного к монастырскому образу жизни.

Однако Вартеслава не удалось найти, сказали, что он отлучился в город. На самом деле все было не так. Вартеслав скрывался на конюшне. И не один. Там, в укромном месте, он вел беседу с императорским стременным молодым бароном Ламбергом, племянником графа Эткера, который добивался руки княгини Оды. Ламберг поведал князю о тайном пребывании императора в Мейсене.

— За вами следили с первого дня вашего возвращения в Германию и все передавали с гонцами кайзеру. Когда вы появились в Мейсене, император был уже там. Когда вы въезжали на площадь, я видел, что он стоял у окна за шторой. И это он повелел досмотреть ваше имущество на верблюдах. А вот зачем, мне то неизвестно.

— Но кто скажет, что заставило его? — спросил Вартеслав.

— Это могут сказать только девушки для увеселения, — усмехнулся Ламберг.

— Какая подлость! — возмутился Вартеслав. Он догадался, кого имел в виду барон. Ходили слухи, что император во многих городах тайно содержал вольных девиц.

— Да, сие так. А после того, как княжна взбунтовала верблюдов, император пришел в ярость. Он обозвал ее «дикаркой» и пообещал наказать. А слов Рыжебородый Сатир на ветер не бросает, — заключил рассказ барон Ламберг.

— Но сегодня он был с нею любезен, — заметил Вартеслав.

— Это игра в кошки-мышки, — ответил Ламберг.

В сию минуту на дворе замка раздался звук боевого рога. Это был сигнал к сборам в путь. Так по воле императора отмечался его отъезд из тех мест, куда он пребывал с визитом. Лишь в Мейсене традиция была нарушена. Барон Ламберг усмехнулся. Он-то знал, что в Мейсене император не впервые нарушил традиции королевского двора.