Женя, Женечка, Женюсик. Virtuoso. Цикл «Прутский Декамерон». Книга 7

Александр Амурчик

Кажется, что это незатейливые истории сексуальной самореализации юноши в псевдопуританском социалистическом обществе. Но вчитайтесь – и вы обнаружите, что это острые горькие книги о сочувствии ближнему и естественных радостях бытия. В стране, где высшим достоинством представляется сила, высшей добродетелью – деньги, а высшим духовным взлётом – половой акт, дети родятся от случайного зачатия и, вырастая, продолжают унылый порочный круг. Автор нашёл в себе силы выйти за пределы этого круга.

Новелла вторая. Блюз

Коктейль

Коньяк 50 мл.

Апельсиновый сок 40 мл.

Лимонный сироп 10 мл.

Положить в бокал лёд, добавить ингредиенты, слегка перемешать, подать с соломинкой.

В любые века и эпохи

покой на земле или битва,

любви раскаленные вздохи — нужнейшая Богу молитва

Игорь Губерман

Эту девчонку я увидел впервые в тот самый день, когда вновь, после почти трехлетнего перерыва устроился работать в бар: она пришла к открытию, первой сделала заказ, после чего просидела у стойки со стаканом сока в руке чуть ли не до самого закрытия. Хотя мне и сложно было в первый-то день и работать, и наблюдать за клиентами в баре, я изредка бросал на неё взгляд, и моё сердце наполнялось радостью, что существуют в этом мире такие милые хорошенькие девушки. Позднее, спустя несколько месяцев, мы в дружеском разговоре с ней выяснили, что это оказалось простым совпадением: я вновь стал работать в баре кафе «Весна», а Валентина — так звали девушку, которая несколько месяцев тому назад приехала в наш город и поступила в медицинское училище, — в тот самый день решила впервые в своей жизни посетить бар.

Затем она стала приходить в мой бар с регулярностью примерно раз или два в неделю — по ее же собственным словам, слушать музыку, пить экзотические цитрусовые соки, которые ни в каком другом месте невозможно было найти в продаже, и таким образом, как я теперь понимаю, наслаждаться самостоятельностью, свободой и взрослостью.

Юная стройная 17-летняя девчушка-дюймовочка — росту в ней было ровно метр пятьдесят — с короткой, до плеч стрижкой золотисто-рыжих, слегка волнистых волос. Лицо круглое, ангельски-наивное, носик небольшой, пухленькие губки нежно-кораллового цвета в форме сердечка, розовые щечки с ямочками, огромные зеленые глаза и в дополнение к этому — абсолютно невинное выражение лица. Ну, не девушка даже, а просто большой ребенок.

Внешне ее нельзя было спутать ни с кем; вернее, она так сильно отличалась от окружающих, что более подходящего лица, например, на роль инопланетянки, если бы это понадобилось, найти было нельзя. Поведение Валентины лишь подтверждало впечатление, что девушка слегка не от мира сего: она приходила в бар одна, ее привлекательное лицо всегда было маловыразительно и неулыбчиво, и при этом еще немного насторожено. Ловя на ходу мой взгляд и едва слышно здороваясь, она проходила в укромный закуток, образованный углом стойки и стеной бара, взбиралась на высокий пуфик, едва там помещавшийся, и, оставшись там наедине с собой, надолго замирала.

Валентина никогда со мной не заговаривала первой, просто заказывала и затем медленно цедила через соломинку сок, сидела так час, порой два, глаза полузакрыты — очевидно, она была погружена в собственные раздумья или же слушала музыку. И лишь изредка, когда я был чем-то занят, она бросала на меня быстрый внимательный взгляд, но тут же опускала глаза, если замечала мой ответный взгляд. Расплатившись, она также молча уходила, прощаясь со мной еле заметным кивком.

В первый раз, помнится, она заказала апельсиновый сок, и в последующие посещения свой заказ почти не меняла, причем приходила только в будние дни, когда в баре не было слишком много посетителей. Я даже специально, когда не предвиделось больше поставок, оставил для нее на складе ящик апельсинового сока и никому, кроме нее, этот сок не наливал, но и он в один прекрасный день закончился. В очередной раз, когда она пришла и попросила апельсиновый сок, я извинился и предложил ей любой другой сок — на выбор, а в качестве компенсации — морального ущерба, так сказать, — налил рюмочку апельсинового ликера, сказав с улыбкой: «Вы позволите мне вас угостить?».

Она кивнула и впервые мне тогда улыбнулась, и я отметил для себя, что даже улыбка у нее необыкновенная и очень ей к лицу. Ее всегдашнее молчание я относил к проявлению скромности, поэтому никогда не решался заговаривать с ней первым, боясь нарушить тот наш с ней безмолвный диалог глазами, который мы вели вот уже несколько месяцев подряд; казалось, скажи я одно лишнее слово, и она, эта девочка из сказки, улетит как облачко, испарится, и я никогда ее больше не увижу. А я уже привык к ней, к ее посещениям, мне, признаться, было приятно ее видеть, а когда она больше недели не появлялась в баре, я ждал ее уже с нетерпением и даже начинал беспокоиться, считая ее своим счастливым талисманом, так как она была моей самой первой клиенткой.

В тот вечер, когда я налил ей ликер, она попросила к нему стакан яблочного сока. Не знаю, что она тогда думала обо мне, и думала ли вообще, но уже тогда я почему-то был уверен, что у наших с ней отношений, о которых тогда я еще и не мечтал, есть будущее, вернее, каким-то образом я предчувствовал это. Как-то раз, в один из долгих и скучных зимних вечеров, когда она сидела в своем излюбленном закутке — тогда, помнится, она ничего не заказала, а просто сидела и слушала музыку, мягко улыбаясь каким-то своим мыслям, я, ни о чем ее не спрашивая, поставил перед девушкой чашечку кофе и маленькую, величиной в наперсток, рюмку рижского бальзама — по своему вкусу. Она поблагодарила меня улыбкой, и тогда я решился спросить ее, что она заказывает в те дни, когда в баре работает мой напарник Женя.

— Я прихожу сюда только в те дни, когда работаешь ты, — просто ответила она.

Надо ли говорить, насколько приятны мне были эти слова; никакого смысла в них я не искал, решив, пусть наши отношения развиваются и дальше вот так же, неторопливо, естественным путем.

Так как Валентина всегда приходила в бар одна, изредка возникали ситуации, когда кто-то из клиентов подходил пригласить ее на танец или просто заговаривал с ней, — такая хорошенькая девушка, естественно, не могла остаться без внимания со стороны парней и мужчин. Постоянные клиенты не беспокоили ее, часто встречая здесь Валентину, они считали, что она моя девушка, и этого им было достаточно. Когда же подходил кто-либо из непостоянных посетителей, я, зная, что она не танцует, с улыбкой говорил им об этом, а некоторым, менее настырным, для того чтобы понять, что им тут ничего не светит, хватало и одного моего строгого взгляда.

Прошло уже что-то около года со дня нашего знакомства, когда произошел один неприятный инцидент, который, впрочем, сдвинул наши с Валентиной отношения с мертвой точки, а затем и вовсе сблизил нас.

Обычно она приходила в бар еще засветло, а уходила, когда на улице было уже темно. Так произошло и в тот раз: около половины десятого вечера она встала, кивнула мне на прощание и покинула бар.

Однако буквально через несколько секунд после ее ухода я услышал чей-то сдавленный крик, донесшийся с улицы, и тут же выскочил наружу, предполагая, вернее, даже будучи уверен, что это именно ее голос. И действительно, неподалеку от бара в свете уличных фонарей я увидел Валентину, бьющуюся в руках какого-то подонка, который ее куда-то тащил. В одно мгновение ярость вскипела во мне, и я крикнул, бросаясь за ними вдогонку:

— Эй, парниша, ну-ка погоди минутку!

Однако парень, не обратив никакого внимания на мои слова, вывернув девушке руку за спину, поволок ее к машине, до открытой дверцы которой оставалось пройти несколько шагов. Приблизившись к ним в несколько быстрых шагов, я узнал в этом парне записного городского хулигана по имени Сережа.

— Че тебе надо, ты, фуфел? — рявкнул он, не сбавляя хода, хотя прекрасно видел и слышал, кто его зовет, так как находился в этот момент ко мне лицом.

«Очень невежливо — по меньшей мере» — пронеслось у меня в голове. Несмотря на то, что его действия по отношению к девушке мгновенно пробудили во мне бешенство, я не терял хладнокровия, мозг работал быстро и четко.

— Мне кажется, этой девушке с тобой не по пути! — приблизившись к ним, выдохнул я ему прямо в лицо.

— А тебе какое дело? — опять нахамил Сережа, повышая голос.

— Ты со мной некрасиво разговариваешь, а с девушкой некрасиво поступаешь, — сказал я, стараясь сдержаться и не выплеснуть наружу бурлящие во мне эмоции. — Однако я тебе все это прощаю: отпусти ее по-хорошему и сваливай отсюда, тогда будем считать, что ничего не было.

Однако Сергей, у которого на этот счет были свои умозаключения, подтолкнул девушку к машине, а сам стал, повернувшись ко мне, в некое подобие боксерской стойки. В следующую секунду из машины, с водительского места, вылез младший брат Сергея — Василий, который вразвалочку направился к нам. Сергей, почувствовав в его лице поддержку, осмелел и подступил ко мне:

— Что ты возомнил о себе, Савва, тебе, значит, можно трахать кого тебе захочется, а нам нет?

— Если она не хочет идти с тобой, о каких таких траханиях вообще может идти речь, — усмехнулся я. И, обращаясь к Валентине, сказал строго:

— Я прошу тебя, вернись, пожалуйста, в бар.

Сережа тем временем широко, по-крестьянски, замахнулся, — я стоял к нему вполоборота, — и ударил в… пустоту, так как я, конечно, предполагал, что от этого хулигана можно ожидать любой подлости, и все время держал его в поле зрения. Я попросту отшатнулся в сторону, а когда он после неудачного выпада сумел-таки восстановить равновесие и выпрямиться, я шагнул ему навстречу и зарядил по челюсти наотмашь открытой ладошкой слева. От этого удара он упал на асфальт, как сноп сена. Я не стал бы, может быть, этого делать — так сильно бить, но на его месте передо мной тут же вырос второй брат, который сложением был помощнее, но тоже молодой и горячий. Василий — брата же бьют! — шагнул вперед, в его руке щелкнул выкидной нож. Я поневоле отступил на пару шагов назад, так как дело принимало нешуточный оборот.

К месту драки уже приближались прохожие и зеваки, даже из бара выскочили несколько человек и направились к нам — естественно, ведь там, где ссорятся и дерутся, всегда интересно, есть на что поглазеть. Валентина, проигнорировав мою просьбу уйти, тоже находилась среди зрителей — я видел, как ярким пятном выделяется ее красная куртка среди темных одежд окружающих.

Василий не торопился, собираясь, судя по всему, попугать меня при всех и унизить, надеясь, что я побоюсь ножа, или же он ждал, когда с земли поднимется его брат. Не подходя близко, он сделал несколько неопасных выпадов, на которые я никак не прореагировал, и тогда он решил, видимо, что я не понимаю всей серьезности момента, и дико завизжал:

— Пошел вон, падла, а то я тебя сейчас урою, зарежу как свинью.

— Спрячь ножик, сопляк, — сказал я ему миролюбиво, покачав головой из стороны в сторону, словно читая мораль маленькому мальчику, — не то отберу и засуну его тебе в задницу.

Вася опять завизжал, на этот раз, думаю, чтобы приободрить себя, и, замахиваясь ножом, шагнул вперед, — в толпе вскрикнула какая-то девушка, возможно, это была Валентина. Между нами оставалось не больше метра, когда я, выхватив из-за пояса нунчаку, резким взмахом ударил Василия по руке, державшей нож, и сразу же, пустив нунчаку оборотом, лупанул его два-три раза по голове. Нож упал на землю, Василий, согнувшись от боли, схватился за пострадавшую руку; за ушибленную голову ему хвататься было уже нечем, и он так и остался стоять, лишь немо, как рыба, открывая рот.

Кучка зрителей вздрогнула и расступилась, кто-то ойкнул, и в образовавшийся между ними проход ворвался Сергей, до сих пор мирно лежавший на том месте, где я его вырубил. Я наклонился, подобрал с земли нож и шагнул ему навстречу. Сергей остановился и, защищаясь, вытянул руки перед собой — двигался он в эту минуту медленно и еще медленнее, вероятно, соображал, видимо, еще не окончательно придя в себя после нокдауна. Я сунул нунчаку обратно за пояс, а нож в карман, затем нехитрым обманным движением поймал кисть Сергея на болевой прием из боевого самбо, заломил руку так, что он вскрикнул и, подавшись вперед, упал на колени.

— Не крути больше девочкам руки, а то я тебе в следующий раз откручу кое-что посущественнее.

С этими словами я отпустил его руку, он, вставая, резко метнулся в сторону, но, не удержавшись на ногах, споткнулся и упал, отчего зрители засмеялись, загигикали, освистывая его, я же, сочтя инцидент исчерпанным, быстрым шагом направился в бар.

У стойки к этому времени собралась целая очередь из клиентов; некоторые, уже начиная раздражаться, громко требовали бармена, другие, видевшие все происходившее на улице, живо обсуждали все нюансы драки и указывали на меня пальцем. Я шмыгнул в подсобку, вымыл руки, вернулся на рабочее место и теперь только заметил Валентину: она стояла у стойки, лицо ее было искажено гримасой то ли страха, то ли отвращения, девушку всю колотило. Я сказал ее одними губами: «Зайди», она поняла меня, открыла дверцу, прошла за стойку и скрылась в подсобке. Там она могла переждать какое-то время, успокоиться, умыться и привести себя в порядок, что она, собственно, и сделала. Я работал и слышал, как она в подсобке за моей спиной плещет водой в умывальнике; я специально пока не входил, давая ей возможность побыть одной, прийти в себя, а когда мне все же пришлось войти, первое, что я увидел, это были ее огромные заплаканные глаза. Всхлипнув, она потянулась, шагнула мне навстречу, и я обнял ее со словами: «Ну-ну, все уже закончилось, девочка моя, теперь все будет хорошо!» И она застыла, прижавшись ко мне, холмики ее грудей уткнулись мне в живот, а ее маленькие хрупкие плечики продолжали содрогаться от плача.

Мне пришлось погладить ее, как маленькую девочку, по голове, усадить на нерабочий мармит — электроплиту, заменявшую в подсобке стул, после чего я вернулся к клиентам.

Вечер завершился мирно и спокойно, продолжения конфликта не последовало, никто не лез ко мне разбираться, выяснять отношения, милицию так и не вызвали, а может, просто не успели, так как все быстро закончилось, да и братья-хулиганы куда-то подевались, и машины их поблизости тоже не было видно.

Поторапливая время, я с трудом доработал до закрытия. Валентина до сих пор не показывалась из подсобки. Собрав со столиков пустую посуду, я отнес ее в умывальник; входя я ободряюще улыбнулся девушке. Вскоре из подсобки послышался шум льющейся воды, и я улыбнулся сам себе, поняв, что Валентина принялась мыть стаканы.

Около полуночи мои клиенты мирно разошлись, и я, закрыв за последним посетителем дверь, вернулся и заглянул в подсобку. Валентина рассматривала себя в зеркало, висевшее на стене, ее глаза были слегка припухшими от недавних слез. Увидев меня, она повернулась и сказала:

— Прости, Савва, что все это произошло из-за меня.

— Хм, — усмехнулся я. — Ты считаешь, я мог им позволить увезти тебя силой? Будь на твоем месте любая другая, пусть даже незнакомая мне девушка, я бы поступил точно так же. — И, замявшись под ее мгновенно насупившимся взглядом, добавил: — Я имею в виду… ну… если бы она была моя клиентка.

— Эти ребята… эти братья уже давно на меня поглядывают, — принялась рассказывать Валентина. — Они живут неподалеку от съемной квартиры, где я живу, в своем собственном доме. Когда проезжают на своей машине мимо наших окон, обязательно сигналят, хохочут, кричат что-то. Они что, по-человечески не умеют?

— Ты слишком многого от них требуешь, не хочется им по-человечески, понимаешь? — в сердцах сказал я. — Дома с самого детства они видели, скорее всего, только плохое — пьянки да драки, вот и резвятся, мать их! — И, после паузы, улыбнувшись, добавил: — Кстати, Валюша, ты уже можешь выйти из своего убежища.

Валентина шагнула к двери, отодвинула краешек занавеси, убедилась, что в помещении никого нет, и только после этого вышла и остановилась у стойки. Затем сказала с надрывом, словно продолжая начатый накануне разговор:

— Я вот кое-кому скажу, и тогда им точно головы поотрывают!

Я сделал большие удивленные глаза, но спустя минуту решил, что она это сказала просто так, в порыве злости, для бравады, намекая, что ее, есть, мол, кому защитить и без меня. Я на эти ее слова никак не прореагировал, лишь улыбнулся ей, потом прошел на любимое место Валентины, уселся на пуфик и сказал шутливым тоном:

— Бармен, будьте любезны, налейте две рюмочке коньячку и сделайте два кофе покрепче.

Валентина улыбнулась смущенно, но мгновенно включилась в игру, засуетилась, стала выбирать рюмочки, затем нашла на полке чешские фирменные стаканчики для виски, поставила их на стойку, слегка подрагивающей рукой налила в них коньяк, потом, робко глянув на меня, достала с полки шоколадку, я кивнул ободряюще, взяв из ее рук шоколадку, переломил пополам, и мы выпили, соприкоснувшись стаканчиками, после чего закусили шоколадом. Чуть позже мы повторили коньяк — мне лично это было просто необходимо для снятия стресса, затем, под сваренный мною кофе на песочке, продолжили разговор о происшествии: я успокаивал Валентину, обещал, что больше ее никто не тронет, не обидит, что я беру на себя ответственность за нее. Затем мы сменили тему и продолжили говорить — теперь уже абсолютно обо всем. В этот вечер, естественно, я пошел провожать ее домой.

— Может, мне стоило бы всем говорить, что я твоя девушка, Савва? — спросила она дорогой. — Может, так лучше будет?

— Мне ужасно приятно это слышать, — ответил я, — только, боюсь, тогда у тебя начнутся проблемы другого рода, — не сейчас, а потом, позже, когда с тобой захочет встречаться какой-нибудь местный парень; ты же знаешь какая у нас, ресторанных работников, репутация. Разговоры пойдут, фантазии у людей разыграются. А ты ведь совсем еще девчонка.

— А мне никто и не нужен! — воскликнула Валентина запальчиво. — И мне плевать на мою… репутацию. Кто меня полюбит, полюбит такой, какая я есть. А ты! Ты… Ты совсем не такой, как другие.

— Тогда говори, — разрешил я. — Говори, что мы с тобой друзья, и это будет правда, не так ли?

— Так, — просто сказала она.

Мы посидели еще некоторое время на скамеечке около дома, где она снимала у хозяев комнату на двоих с подругой.

Идти домой мне совершенно не хотелось, и мы продолжали говорить, говорить обо всем на свете и проговорили до двух часов ночи, пока хорошенько не озябли.

Все это время мы говорили в основном о ней — я, опытный ловелас, знал: говорить с женщиной о ней самой — кратчайший путь к успеху, только в этом конкретном случае я совсем не был уверен, что он мне нужен, этот самый успех. Мне попросту было приятно находиться рядом с этой девушкой, общаться с ней, вот и все. Валентина рассказала о себе, о родителях, о том, что она у них одна-единственная, и родители ее, по свидетельству соседей и родственников, люди довольно зажиточные, хотели вырастить из нее эдакий комнатный цветок, держать ее дома, под неустанной семейной заботой и опекой, чтобы у нее не возникало никаких проблем в жизни. И тогда Валентина решила, что это не для нее. Решила сама устраивать свою дальнейшую жизнь, свою судьбу, — и для начала переехала в наш, более приличный, по ее мнению, город — ей было скучно в своем родном маленьком провинциальном городке Арцизе, что расположен на юго-западе Одесской области, примерно в сотне километров от наших мест.

Слушая ее, я с удивлением подумал: вот ведь, оказывается, для кого-то и наш городок, тоже совсем не большой, кажется большим и приличным городом.

На прощание Валентина как-то неловко, бочком прижалась ко мне, потом мягко оттолкнула от себя и ушла в дом. А я отправился к себе домой, почти наверняка зная, что девушке теперь ничего не грозит — духу этим братьям не хватит воевать со мной, тем более понимая, что в этот вечер они были совершенно не правы.

А на следующий день Валюша вновь пришла в бар. Еще у дверей она опасливо огляделась по сторонам, затем, увидев меня, растерянно улыбнулась, и лишь после этого прошла на свое место. Наивная, улыбнулся я, неужели она думает, что ее недоброжелатели могут находиться здесь, в баре.

Мы перекинулись двумя-тремя фразами, затем я подал Валентине слабоалкогольный трехслойный разноцветный коктейль, который накануне вечером обещал ей приготовить, а сам отправился обслуживать клиентов.

А позднее, часам к десяти, ко мне в бар заявился мой самый близкий друг, ученик и коллега Кондрат, находившийся в прекрасном расположении духа: во-первых, сегодня у него был выходной, во-вторых, он успел уже где-то в городе подцепить двух девушек и шепнул мне, что они — студентки-заочницы, учатся в нашем педагогическом имени Макаренко училище, а сами приезжие — из славного портового города Рени, расположенного на реке Дунай. Дамочки, которые в настоящий момент находились в туалетной комнате ресторана и наводили последние штрихи перед знакомством со мной, были, по его словам, веселыми и общительными, то есть у нас с ними, как он надеялся, всё будет легко и просто. И действительно, несколько минут спустя он вышел в вестибюль, откуда вскоре вернулся с двумя девицами, на мой взгляд, действительно вполне привлекательными. Усадив девиц за стойку в самом дальнем ее конце, Кондрат стал угощать девушек шампанским с пирожными. С благими намерениями он попытался пригласить в эту компанию и Валентину, но я не позволил — из боязни, что подобная компания отпугнет ее, девушку, как я понимал, еще наивную и неиспорченную, поэтому она осталась сидеть на своем месте — вблизи меня.

Время, остававшееся до закрытия, утекло незаметно, вскоре клиенты покинули бар. Валентина всё не уходила, и все мы оказались в пикантной ситуации: Кондрат уже утомился в одиночку развлекать обеих дам, а я, его партнер, был занят другой девушкой и даже с его подружками толком не познакомился.

Играла негромкая музыка, регулятор света в помещении был установлен на самый минимум, а мы с Валентиной танцевали под все мелодии подряд и говорили, говорили… В общем, нам было хорошо и интересно вдвоем.

С тех пор, как мы с ней познакомились, думал я, прошло уже довольно много времени: за год с лишним Валентина повзрослела и расцвела как распустившийся бутон — то есть похорошела, и хотя она оставалась все такой же миниатюрной и хрупкой девушкой, на вид почти ребенком, фигурка ее приобрела женские очертания. Девушка стала пользоваться косметикой — совсем чуть-чуть, научилась играть глазками, даже кокетничать, и уже не казалось мне такой недотрогой, как прежде.

Недотрогой? Но я ведь совсем не знаю, что она из себя представляет. Ведь Валентине уже восемнадцать и ее жизнь, в особенности личная, мне совершенно неведома. За то время, что мы с ней знакомы, я о Валентине почти ничего не узнал: как она живет, какие у нее отношения со сверстниками, с подругами, с сокурсниками, наконец? Возможно, у нее есть парень, с которым она встречается, целуется. А может, и спит с ним. Меня от этой мысли даже кольнула ревность — это такая малюсенькая иголочка, которая ужалила легонько, зато в самое сердце, боль эта быстро прошла, но оставила после себя печаль. И неважно, что сам я за эти месяцы повстречал и познал столь многих женщин… Всяких: и плохих и хороших… в общем, разных.

Все это время, что мы с ней были знакомы, я относился к Валентине как к юной девушке, почти как к ребенку, а ведь она заметно изменилась и стала для многих привлекательна уже по-женски.

«Постой! — сказал я сам себе. — Что-то с тобой не в порядке, Савва, почему ты так много думаешь обо всем об этом?.. Что тебе до нее, до этой девчонки?».

И все же… все же… Я почему-то был уверен, что она еще чиста и невинна, и, может, именно поэтому-то меня, как я подсознательно понимал, к ней и тянуло.

«Да, возможно, она чиста и невинна. Пожалуй, даже наверняка. Но я-то тут при чем, черт меня подери!» — останавливал я сам себя. И тут я все сам про себя понял. Я понял, что попросту боюсь близости с ней, если бы она и случилась, боюсь разрушить те прекрасные отношения, что сложились между нами. Тогда кто же я по отношению к ней? Альтруист, ожидающий, что придет другой, какой-нибудь решительный юноша, который завоюет ее сердце, а затем уложит в постель? Но если это сделаю я, то между нами уже не будет таких же отношений как прежде — чистых и доверительных, а начнется близость, секс, потом, естественно, возникнут проблемы, претензии, выяснение отношений, после чего последует неизбежное расставание. Не жениться же мне на ней, старому дуралею, в самом деле, ведь между нами десять лет разницы в возрасте — целая пропасть!

Кондрат по-прежнему один развлекал девушек, периодически подливая в их бокалы шампанское, беспрестанно выдавал на-гора все последние анекдоты и местные приколы, не переставая при этом бросать на меня мимолетные взгляды, становившиеся раз от раза все более суровыми. Наконец его терпение иссякло, и он состроил мне так называемую «морду лопатой» — у него эти рожицы получались достаточно выразительно. Тогда я схватил Валюшу за руку, сказал Кондрату, что скоро вернусь, попросил его закрыть за нами дверь, и мы вышли на улицу.

Когда мы подходили к ее дому, Валентина, взявшись руками за отвороты моей куртки, притянула меня к себе, встала на цыпочки, поцеловала в губы и сказала:

— Я знаю, что ты никому не разрешаешь целовать себя… А мне можно, слышишь! — Она воскликнула это с некоторой агрессивностью, словно я ей противоречил, но уже через секунду мягко улыбнулась. — А теперь иди, тебя там ждут… твои друзья.

И она убежала в дом.

Я, немного ошарашенный ее словами, и, в особенности действиями, пошел прочь и, только сделав с десяток шагов, вспомнил, что мне, собственно, нужно было идти в другую сторону, и повернул к ресторану.

Дорогой я вспоминал рассказы Валентины о себе и о родителях, которые имея большой дом и хозяйство, могли достойно содержать единственную дочь, посылая ей деньги на съем комнаты и на житье-бытье. Поэтому Валентина, не желая жить в общежитии, сняла комнату и взяла к себе в компаньонки подругу — не из-за денег, а просто из боязни быть одной. А на оставшиеся деньги, полученные от родителей, она вполне полноценно питалась и покупала себе новые вещи.

В памяти промелькнула целая серия воспоминаний: всегда модно и аккуратно одетая, юная и свежая, Валентина входила ко мне в бар, и мне, глядя на нее, становилось теплее и радостнее, и светлее на душе, и думалось, что этот мир еще не окончательно испорчен, пока на свете существует такая душевная чистота и целомудренная красота.

Когда я, переполняемый этими сумбурными мыслями, вернулся в бар, Кондрат уже вовсю, с придыханиями, услаждался с одной из девушек, расположившись с ней по ту сторону стойки на матрасе, оставив другую скучать и страдать в одиночестве, в угловой кабинке.

Этой ночью, сжимая в своих объятиях незнакомую мне девушку, я все время думал о другой, и даже пару раз в порыве страсти назвал свою пассию Валюшей. Наутро партнершу, которую звали, кажется, Людмилой, я не мог оторвать от себя: она льнула ко мне, считая, видимо, что я влюбился в нее без памяти — столько страсти я вложил в интим с ней, мечтая в ту минуту совсем о другой.

Следующим вечером Валентина вновь появилась в баре. (А я уже считал, что она не захочет больше меня видеть после вчерашнего). Мы поздоровались, она была, как и всегда прежде, сдержанна, но я успел обратить внимание, что выглядит «моя» Валентина сегодня как-то необычно: видно было, что что-то ее очень тревожит, заботит.

Она просидела со своим соковым коктейлем в руках молчаливо вплоть до самого закрытия, и пока я был чем-то занят, она смотрела на меня, почти не отрывая своего взгляда, а когда я поднимал на нее глаза, она отводила взгляд, делая вид, что разглядывает что-то там на стойке.

В двенадцатом часу, когда все клиенты уже покинули бар, Валентина все еще оставалась на месте, сидя практически не шевелясь, видимо, глубоко о чем-то задумавшись. Я подошел к ней и легонько тронул девушку за локоть. Валентина вздрогнула, повернулась ко мне и пристально поглядела своими бездонными зелеными глазами. Мне с трудом удалось справиться с собой, сердце неожиданно дало сбой: казалось, еще мгновенье и я утону в них, в этих глазах, потеряю голову, брошусь целовать ее, объясняться в любви или сделаю что-либо еще в этом роде, не менее сумасшедшее и опрометчивое.

Но Валентина глядела на меня просто и доверчиво, и в то же время, словно ища у меня защиты от чего-то, ее тревожащего, неведомого мне. Я спросил, могу ли я проводить ее домой, она кивнула, и мы вышли в прохладную осеннюю ночь.

— Что-то случилось, Валюша? — спросил я ее осторожно. — Ты сегодня какая-то… необычная.

Она подняла на меня глаза — в одну секунду в них появились слезы, и я, протянув руку, сжал ее ладошку в своей: мне показалось, что я один сумею заслонить, защитить, успокоить, уберечь девушку от того, что беспокоит и тревожит ее.

И тут Валентину прорвало: она волнуясь и захлебываясь в потоке слов, стала рассказывать о своем парне, с которым встречается уже почти год (!). Ему было девятнадцать лет, он работал электриком в городском торге и звали его Игорь (когда она на мгновенье приостановила свое сумбурное повествование, я спросил ее, как он выглядит, и, выслушав ее, тут же вспомнил парня, о котором она говорила — мне с ним несколько раз прежде приходилось общаться по работе).

И вот недавно, продолжала рассказывать Валентина, Игорь познакомил ее со своими родителями и представил как свою невесту. Родители одобрили его выбор, и хорошо к ней, Валентине, отнеслись, так что дело у них, практически, шло к свадьбе. Оставалось лишь познакомить между собой родителей и уже вместе обговорить все нюансы предстоящих приятных хлопот. А на днях Игорь получил повестку в армию — через пару недель ему предстояло уходить на действительную службу. И тогда он (в этом месте рассказа голос девушки зазвенел), сказал ей, что им обязательно следует переспать, а потом она должна будет дожидаться его возвращения из армии и только потом они поженятся — таким образом он, мол, поверит в ее искренние чувства к нему.

Валентина схватила меня за рукав пиджака и стала, в волнении теребя его, горячо доказывать, что он не прав и собирается несправедливо с ней поступить. В ее голосе звучала боль и обида, щечки ее пылали малиновым румянцем, а гневные изобличительные слова так и слетали с ее уст. В эту минуту она была замечательно хороша, хоть история ее была банальна до слез, и мне было даже немного обидно и грустно, что это случилось с девушкой, которая мне нравится, которую я чуть ли не боготворил.

Вскоре мы поравнялись с ее домом, она остановилась, ее маленькие кулачки колотили мне в грудь, словно Валентина в своей боли хотела достучаться до самого моего сердца. Затем она уткнулась лицом в то самое место, куда только что била и заплакала.

А через минуту, схватив меня за руку, и не говоря больше ни слова, Валюша открыла калитку, ведущую в дом, потом входную дверь, и повела меня в свои «покои». В доме в тот день никого не было — хозяева куда-то уехали, подружка также отсутствовала. Войдя в комнату, она сбросила куртку на стул, а сама села на край высокой и твердой, без пружин, деревянной кровати, какие в наше время можно увидеть только в кино про довоенную, а то и про дореволюционную жизнь в России, или найти в покосившихся, вросших от старости до самых окон в землю хатах где-нибудь в дальних, удаленных от цивилизации деревнях.

«На такой вот жесткой кровати легко расставаться с девственностью», — мелькнула у меня коварная мысль.

Остальная обстановка комнаты соответствовала кровати: почти всю поверхность пола устилали домотканые коврики-дорожки, старинный темного дерева пузатый комод располагался рядом с кроватью, на нем стояли неизменные семь разновеликих слоников — на счастье, в углу черно-белый, производства 60-х годов явно нерабочий телевизор, покрытый пожелтевшей от времени вязаной салфеткой, на стенах фотографии каких-то дедушек и бабушек в платках и их детей с напряженными и испуганными лицами, все они в мешковатой бесформенной темно-серой одежде, которую носили с тридцатых по шестидесятые годы… И лишь трюмо у двери, явно современное, с расставленной на нем косметикой, возвратило мои мысли к действительности.

Я продолжал стоять у порога и медленно оглядывал комнату, чтобы дать Валентине время прийти в себя, надеясь на то, что она одумается, поймет, что привела меня сюда неосознанно, что, возможно, с ее стороны это было секундной слабостью, необдуманным порывом, может быть даже блажью, и она еще имеет возможность отыграть все назад, но, увидев в глазах Валентины призыв, ожидание, полуоткрытые в томлении губки и тянущиеся ко мне руки, шагнул к ней, взял ее руки в свои, и впервые за все время со дня нашего знакомства поцеловал ее такие милые, заплаканные глаза.

Затем я строго спросил ее:

— Скажи, ты любишь его?

— Теперь — ненавижу! — ответила она.

Я не стал объяснить этой девочке, что любовь и ненависть — это почти одно и то же, что оба эти чувства так парадоксально близки — теперь это было уже бессмысленно.

С минуту мы смотрели друг другу в глаза, затем она сказала:

— Я хочу, Савва, чтобы ты стал моим первым мужчиной!

Что и говорить, после этих слов я не мог больше сопротивляться ни себе, ни ей, ни природе, да и кто бы меня осудил в такую минуту?

Мы оставили включенным только ночник, стоявший на трюмо и стали медленно раздеваться. Валентина даже помогала мне вначале, расстегивая своими трогательно маленькими пальчиками пуговицы рубашки на моей груди, но вскоре, оставшись лишь в трусиках и лифчике, внезапно испугалась того, что ей предстояло, и уперлась мне в грудь ладошками. Тогда я взял ее, почти невесомую, на руки и, положив в постель, стал ласково целовать.

— Я знаю, ты не сделаешь мне больно, — прошептала она, закрывая глаза и обхватывая мою голову руками. Я продолжал ее целовать, она мне отвечала, это продолжалось долго, принося мне поистине упоительные ощущения. Казалось, наша постель окружена призрачным облаком, пронизанным молниями любви. Я ласкал ее до тех пор, пока не почувствовал, что она уже по-женски, хотя и была еще девушкой, жаждет меня. Но когда я сжал ее в своих объятиях, она затрепетала, сопротивляясь моему порыву. Ее маленькие округлые ягодицы почти целиком спрятались в моих ладонях, и я, направив «удальца» в цель, осторожно и плавно вошел в нее. Я старался не причинить ей боль, но все же любое мое движение, любой порыв, сопровождались ее стонами — казалось, даже мизинец слишком велик для ее миниатюрного лона. Мы оба хотели, жаждали полностью ощутить друг друга, но… не могли, и, казалось, она из-за этого ужасно страдает.

— Не волнуйся, моя милая девочка, — шептал я успокаивающе в перерывах между поцелуями. — Все так и должно быть, это нормально. Вот увидишь, время все подправит и все у нас еще получится.

— Это невозможно, — всхлипывая, прошептала она. — Такой гигант во мне никогда не поместится.

Я поневоле улыбнулся — она была едва ли не первой в моей жизни партнершей, которая дала моему естеству такую незаслуженно лестную характеристику.

До самого утра мы не спали: она привыкала к новым для себя ощущениям, а я старался, проявляя нежность и ласку, сделать так, чтобы эти ощущения были для нее менее болезненны. Мы расстались утром на рассвете, а перед этим долго и трогательно прощались.

Прошло три дня, и мы вновь встретились, на этот раз на моей квартире, так как соседка Валентины по комнате вернулась из села.

Так мы стали любовниками. Валентина не ходила больше в дом своего бывшего жениха Игоря, и даже, на всякий случай, не желая видеть его, целую неделю прожила у одной из своих подружек в частном доме, расположенном в другой части города. А вскоре Игорь, который, надо признать, и не разыскивал свою девушку, которую еще совсем недавно называл невестой, благополучно отбыл в советскую армию.

После этого мы стали видеться с Валентиной чаще, почти каждый день, постепенно наша сексуальная жизнь стала налаживаться, мы сумели приспособиться друг к другу, и я перестал встречаться с другими женщинами — это казалось мне теперь недостойным и даже неинтересным занятием. Кондрат, с которым мы виделись в этот период достаточно редко, лишь укоризненно качал головой, но ничего не говорил — знал, что в данном случае это бесполезно.

Валентина меня полностью удовлетворяла: она была мила, нежна, ничего от меня не требовала, и у нас были трогательно бережные и ласковые отношения.

Так прошло около полутора месяцев, когда в одно не очень приятное утро она забежала в бар попрощаться: Валентине необходимо было срочно выехать в Арциз к родителям, она получила из дому телеграмму, в которой сообщалось, что тяжело заболела мать. Провожая девушку к автобусу, я и предположить не мог, что мы расстаемся с ней ужасно надолго; хотя мы с ней ни о чем не договаривались, я все же думал, что у нас обоих есть теперь друг перед другом какие-то обязательства.

Но обстоятельства сложились так, что мы с ней встретились вновь лишь год спустя. Всё это время я думал о ней, скучал, но не мог понять, что ей мешает приехать в наш город; и сам не ехал в Арциз, плохо себе даже представляя, где он находится, не говоря уж о том, чтобы разыскивать там Валентину.

Но всё же она приехала, и, по ее словам, только для того, чтобы увидеть меня. Она была теперь замужем, но уже планировала развестись со своим мужем и для продолжения учебы поступать в мединститут; раннее замужество и последующая тихая семейная жизнь в маленьком захудалом городке — эти перспективы, как она уже давно уяснила для себя, ее не привлекали.

Валентина рассказала, что родители ее буквально один за другим, в течение двух месяцев тяжело заболели и умерли, из-за чего ей пришлось бросить учебу и остаться в доме на хозяйстве. Соседский парень, тот самый, будущий муж, поддержал ее в этот тягостный для нее период, и они сблизились. Из благодарности за сострадание к ее горю, она потянулась к этому парню, они стали жить вместе и вскоре расписались, узаконив свои отношения. А потом, спустя полгода после смерти родителей, когда горе немного отпустило, она пришла в себя и вдруг обнаружила, что рядом с ней человек, которого она совсем не любит… И тогда она решила расстаться с ним, продать все, что только возможно — дом, машину и все остальное, принадлежавшее теперь ей, и уехать учиться.

Этот вечер (и ночь целиком) мы провели вместе, не расставаясь ни на минуту — мы говорили, ласкали, любили друг друга, и вновь говорили — до самого рассвета.

А утром я проводил ее к автобусу, следовавшему рейсом на Одессу, на полпути к которой находился ее родной Арциз. Валентине предстояло теперь самой, одной пробиваться в этой, столь непростой и нелегкой жизни.