Драйв! Dolcezza. Цикл «Прутский Декамерон». Книга 5

Александр Амурчик

Кажется, что это незатейливые истории сексуальной самореализации юноши в псевдопуританском социалистическом обществе. Но вчитайтесь – и вы обнаружите, что это острые горькие книги о сочувствии ближнему и естественных радостях бытия. В стране, где высшим достоинством представляется сила, высшей добродетелью – деньги, а высшим духовным взлётом – половой акт, дети родятся от случайного зачатия и, вырастая, продолжают унылый порочный круг. Автор нашёл в себе силы выйти за пределы этого круга.

© Александр Амурчик, 2017

ISBN 978-5-4483-6186-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Новелла первая. Уфа — Стерлитамак

Кофейный мохито

Кофе «эспрессо».

100 мл тоника.

4 листика мяты.

3 дольки лайма.

1 чайная ложка коричневого сахара.

Листик мяты, лайм и сахар растереть в бокале.

В стакан насыпать измельчённый лед, перемешать.

Влить тоник, затем добавить эспрессо.

Долить кофе, стараясь не смешать слои.

Украсить мятой и лаймом.

Хвала Творцу, что время длится

что мы благих не ждем вестей,

и хорошеют наши лица

от зова низменных страстей

Игорь Губерман

1

Наша молдавская зима с её капризной переменчивой погодой — от морозов до оттепелей иногда в январе, а чаще в феврале, — была уже на исходе, когда мой непосредственный шеф, начальник заводского отдела сбыта Песков Алик Наумович, наш отец, кормилец и благодетель, как называли его проводники, позвонив утром по телефону, вызвал меня из дома, пообещав новый рейс. На этот раз, я надеялся, речь шла действительно о дальней поездке, так как предыдущий мой рейс длился всего четверо суток, и за это время мне даже не пришлось выезжать за пределы Молдавии.

Зная, что меня могут опередить шустрые коллеги, также лелеявшие мечту о дальних рейсах, я, не теряя ни минуты, отправился на винзавод. Однако, войдя в автобус, я обнаружил там нескольких своих коллег, направлявшихся туда же, куда и я, так что в контору завода мы прибыли уже небольшой компанией. Дорогой от нечего делать мы сплетничали: вот уже несколько дней весь город будоражили слухи о том, что один из наших коллег-проводников — Валера Карпин, имя которого и без того весьма часто бывало у всех на слуху, убил какого-то человека. Обычная бытовая история: якобы муж, не вовремя вернувшийся домой, застал его в постели со своей женой, из-за чего между ним и Валерием тут же вспыхнула драка. Разъяренный по понятной причине муж, схватив кухонный нож, бросился на любовников, которые, нежась в постели, заметили его лишь в последнюю секунду, но в итоге был убит ударом в грудь того же самого ножа, который Валерий в ходе драки сумел развернуть в сторону нападавшего. Может быть, кто-то и считал эту историю нереальной, то только не я: зная не понаслышке, что Валерий обладает чудовищной физической силой, мне нетрудно было предугадать результат подобной схватки. Мало кто знал, что в юности Валерий занимался борьбой, да еще так успешно, что дважды ездил на всесоюзные первенства. Правда, медалей оттуда не привёз. Став старше, Валерий бросил спорт, но искрометная энергия била из него, не находя выхода, поэтому он ушел в криминал.

В тесном кабинете начальника сбыта к нашему приходу собралось десятка полтора проводников, при этом все вполголоса обсуждали то же самое происшествие. Присоединившись к остальным и тем самым заполнив помещение до отказа, мы стали ждать распределения рейсов. Наконец, хозяин кабинета, Алик Наумович, оторвавшись от своих бумаг, внимательно оглядел всех присутствующих и сказал с явной, нескрываемой радостью в голосе:

— Ну что, ребята, доигрался все-таки наш работник и ваш коллега Карпин? Сколько ему говорили люди, да и я тоже: будь потише, веди себя скромнее, так нет, он еще и к чужой жене в постель полез. Жаль, конечно, что невинный человек погиб… Так ведь и Карпин теперь лет десять нас не будет тревожить, опять отправят его в места не столь отдаленные.

Я, выслушав его, усмехнулся. Злые языки утверждали, что Алик Наумович ненавидел Валерия Карпина лютой ненавистью, так как тот требовал для себя только выгодные рейсы, которые Песков, боясь его, безропотно ему предоставлял.

Остальные проводники отреагировали на слова шефа по-разному: кто-то чесал в затылке, жалея коллегу, другие, особенно те, кто знал Валерия достаточно хорошо или ездил с ним в рейсы, — вздохнули со скрытым злорадством, так как характер у Валерия был далеко не сахар, к тому же он напарников своих, из тех, кто попроще, порой обделял в деньгах, и, кроме того, заставлял выполнять все тяжелые и грязные работы по вагону, а то и вовсе склонял их к содомскому греху, к которому привык, отсиживая в тюрьме свой еще первый срок, кстати, за убийство. При этом следует отметить, что очень многие в нашей фирме побаивались его и в то же время уважали: иные за физическую силу, другие же тянулись к нему за циничный, но острый самобытный юмор, за бесстрашие и бесшабашность, за умение широко гулять и привлекать к себе женщин.

— Ну, а теперь займемся делом, — задумчиво сказал Алик Наумович, вновь склоняясь над столом и начиная листать свою всем нам знакомую потрепанную тетрадь в желтом кожаном переплете.

Ввиду важности момента проводники притихли, некоторые даже дыхание задержали: ведь от распределения рейсов зависело очень многое: первое — сколько времени продлится рейс, ведь у нас порой случались и двух-трехдневные рейсы по республике, но бывали также рейсы, такие, например, как на Благовещенск, которые занимали от полутора до двух месяцев; и второе, главное — будет ли рейс прибыльным: тот же Благовещенск, Мытищи или Барнаул; или «голодным» — на Ригу или, к примеру, Тбилиси. (Что касается двух последних, то я уже имел «удовольствие» в этих городах побывать, как, впрочем, и в двух последних из первой тройки, что, отмечу, мне лично каких-либо значительных прибылей не принесло).

В тишине, установившейся в кабинете, отчетливо скрипнула дверь. Алик Наумович с неудовольствием поднял глаза на вновь вошедшего человека, и внезапно его взгляд сделался беспомощным, начальник сбыта даже растерянно заморгал. Все обернулись к входу — в дверях стоял Валерий Карпин собственной персоной. На нем был коричневый вельветовый костюм, не скрывавший могучего торса, на мощной, остриженной налысо голове размещалась щеголеватая кожаная кепка, с которой он круглый год не расставался, но особенно выделялись его руки — это были мощные руки каменотеса. В общем, Валерия невозможно было с кем-либо спутать.

— Ну что, Алик! — зычно гаркнул он, развалистой походкой проходя на середину помещения и быстрым острым взором ощупывая всех присутствующих. — Какой ты мне рейс на этот раз предложишь? Знаешь что: оформи меня, пожалуй, на Барнаул, а еще лучше — на Благовещенск, надоели все, бля, хочется от ваших морд отдохнуть.

— Я… да, да, я, конечно… — пробормотал начальник сбыта, делая знак своей помощнице — товароведу Маше, которая сидела за соседним столиком и занималась оформлением документов. Затем он приподнялся со своего места, но вдруг как-то странно грудью повалился на стол, и лишь спустя минуту мы поняли, что ему сделалось нехорошо, пришлось даже вызвать скорую помощь, которая увезла Алика Наумовича в больницу. На следующий день мы узнали, что у нашего шефа инфаркт.

На третий день после случившегося, — рейсы из-за внезапной болезни шефа распределяла Маша, — Карпин отправился в рейс на Барнаул, так как на Благовещенск поставок вина в этот период не было, а меня через две недели вместо обещанного рейса на Уфу командировали в Стерлитамак, находившийся там же, в Башкирии, причем в напарники мне опять дали нового человека.

Новенького звали Володя Захаренко. Прежде я с ним не был знаком, да, пожалуй, и не мог быть, хотя мы с ним и были сверстниками: он, будучи четырнадцатилетним подростком, совершил какое-то преступление, за что получил срок и отправился, как говорится, по «ленинским местам». К 28 годам тринадцать из них он провел в тюрьмах и зонах, имея то ли четыре, то ли пять судимостей, при этом он являлся самым молодым в истории Молдавии «полосатиком», — так называют сидельцев в «крытой» тюрьме. Был он роста немногим ниже среднего, очень худ, всегда как йог спокоен, матом не ругался и в свои не слишком еще зрелые годы производил впечатление эдакого умудренного жизненным опытом старичка.

Мы с ним загрузили вином две единицы: «спец» и «бандуру» — 60-тонник. Вино нам досталось нестандартное и некондиционное — так называемое «сухо-крепкое»: 19 градусов крепости, на цвет почти прозрачное, а на вкус обыкновенное сухое, или, как у нас говорят, без добавления сахара и краски. Короче говоря, обыкновенный винный полуфабрикат без названия, с добавлением в него спирта для крепости, и на вкус, надо признать, весьма отвратный из-за полного отсутствия сладости.

Мы с Володей не знали, радоваться нам или огорчаться: с одной стороны, вино было достаточно крепким, вдвое крепче стандартного сухого, только сахарину добавляй, сахарком жженым подкрашивай и продавай, выдавая за обычное — крепленое или десертное; с другой стороны, получи мы чисто сухое, 9-градусное, это означало бы полный провал нашего мероприятия по причине отсутствия спроса у клиентов.

Одновременно с нами в том же составе рейсом на Уфу отправлялась еще одна такая же «двойка» вагонов, в которые было залито вполне кондиционное вино — портвейн розовый, а проводников, знакомых нам ребят, звали (по кличкам): Череп и Чарли. Нас с Володей, кстати, тоже называли не по именам, а по кличкам, которые в нашем городе в тот период имели практически все: Володю еще по тюрьме окрестили производным именем от фамилии Захаренко — Захар, меня же, очевидно, по созвучию с предыдущей профессией — Борман. (То есть был бармен с маленькой буквы, а стал Борман — с большой). Меня, честно говоря, нисколько не смущало, что я носил кличку, служившую фамилией одному из фашистских лидеров — он был весьма загадочной и таинственной личностью; Бормана, как известно, уважали и боялись все: и свои, немцы, и русские, а также американцы с англичанами; иногда в прессе даже проскальзывали намеки на то, что он то ли благоволил, то ли симпатизировал русским.

Итак, мы отправились в рейс в одной сцепке с нашими приятелями-коллегами, из-за чего, забегая немного вперед сообщаю, что грустить и скучать в дороге нам не пришлось.

Просыпаясь сравнительно поздно, где-то около десяти, мы с коллегами до самого полудня занимались спортом — это был бег, боксерские спарринги и т. п., затем вместе обедали, по вечерам играли в карты, при этом, случалось, выпивали, но довольно умеренно. Ночью, если наш состав стоял где-нибудь в жилой зоне, мы принимались за «дело»: мои коллеги «разували» стоявшие у домов «жигули», снося снятую резину в вагоны, не брезговали и аккумуляторами. Затем, естественно, отсыпались, потому и поздно вставали. Я, честно говоря, с затаенным страхом ожидал, что в конце концов дела эти закончатся плохо: или нас поймают хозяева обкрадываемых автомашин, или же и вовсе мусора заметут, но, как ни странно, всё в итоге обошлось. Приготовление обедов, а заодно и завтраков с ужинами для нашей четверки я добровольно взвалил на себя, для чего порой, в виде дополнительной спортивной нагрузки, мне приходилось гоняться с нунчаками за домашними курами или гусями, нередко бродившими в зоне отчуждения железной дороги и поэтому считавшимися у нас «дичью».

Чарли с Черепом упражнялись достаточно серьезно: они много бегали и прыгали, скакали на скакалке, затем около часу боксировали между собой (Череп всего пару лет тому назад был то ли чемпионом, то ли призером республики по боксу, что не мешало Чарли — боксеру-самоучке, или, точнее сказать, уличному хулигану, настырному и агрессивному, побивать порой своего именитого соперника). Иногда я тоже принимал в этих драчках участие, и только Захар, глядя на нас, спокойно покуривал, а на предложение размяться отвечал с усмешкой: «Я, братцы, слишком хилый, куда мне с вами тягаться. Я, если надо будет, незаметно исподтишка ножичком пырну, и все дела».

Посуду после обеда чаще других приходилось мыть Черепу, и он, гремя ложками в котелке, просил нас: «Ну вы там, в натуре, когда домой приедем, пацанам не говорите, что я посуду мыл, а то засмеют». Тут, пожалуй, следует уточнить, что Череп уже в описываемый период был достаточно заметной в нашем городе личностью, его очень многие уважали и побаивались, а вскоре ему предстояло стать некоронованным королем города, эдаким бандитско-мафиозным символом.

На одном из полустанков, когда наш состав находился уже на территории Башкирии, наши группы-«двойки» расцепили, после чего сбросили с «горки», где мы и попрощались с ребятами, так как их вагоны вошли в состав, следующий на Уфу, а наши, уже в другом составе, предназначались к отправке на Стерлитамак. Признаюсь честно, лично я в минуту прощания вздохнул с большим облегчением: молодецкая удаль, неуемная энергия и криминальные наклонности Черепа и Чарли порой перехлестывали через край; к тому же во время ночных краж в мою обязанность входило с помощью рогатки (я неплохо с ней справлялся) выводить из строя ближайшие фонари, если таковые имелись, а затем стоять на шухере с нунчаками в руках и, в случае чего, отбиваться от преследователей, что меня никак не могло радовать. В своем вагоне Череп и Чарли увезли десятка два жигулевских колес, три-четыре аккумулятора и с полтонны всевозможных других запчастей.

Теперь, когда мы с Володей остались вдвоем, и никто, кроме нас самих, не организовывал наше времяпровождение, я стал приставать к напарнику с расспросами, как да что происходит в тюрьмах и на зонах, каковы там человеческие взаимоотношения — тюремная «романтика» по-своему привлекательна и интересна, к тому же любой гражданин нашей замечательной родины, вчера еще законопослушный и вполне наивный, случайно оступившись, или же сознательно нарушив закон, уже назавтра мог ощутить на себе все «прелести» этой самой романтики, так что знания о ней никому не могли помешать.

Володины истории, а рассказывал он их, надо сказать, без особой охоты, мы перемежали для разнообразия игрой в карты, причем я от него требовал, чтобы он обучил меня тем тюремным играм, с которыми я сам был мало знаком, как то: «бура», «тысяча» и так далее. Володя играл дерзко и жестко, и с самого начала поставил категорическое условие: играем только на деньги, хотя бы и в долг, в счет будущих доходов. Я, надо сказать, оказался неблагодарным учеником: подчинив строгой дисциплине свою обычную расхлябанность, я заиграл строго на результат, и вскоре, начиная уже со второго дня, стал выигрывать у своего учителя, а тот, удивляясь, относил мои успехи к невероятной моей везучести. Кроме прочего, Володя неплохо играл в шахматы и случайно попавшая в наши руки коробка с фигурками, оставшаяся в вагоне от кого-то из предыдущих проводников, весьма нам пригодилась, когда мы, устав от карт и разговоров, устраивали шахматные баталии, и тогда мне, крепкому второразряднику, приходилось, признаюсь, очень напрягаться, чтобы переиграть своего оппонента. Ну, а для поддержания спортивной формы, я во время стоянок продолжал бегать вдоль состава, растягиваться и подтягиваться на всех подходящих для этой цели железных деталях вагонов.

На девятый день нашего путешествия, которое, по нашим расчетам, уже близилось к концу, во время стоянки, когда я, облаченный в спортивный костюм и кроссовки, бегал как обычно, трусцой вдоль состава, впереди, по ходу движения поезда, в утренней туманной дымке показались смутные контуры города Стерлитамак.

Едва я миновал головные вагоны нашего состава, как меня окликнул машинист, высунувшийся из окна электровоза.

— Эй, парень, — сказал он. — В этих местах бегать не рекомендуется, местный воздух отравлен выбросами химкомбинатов. Здесь ты запросто можешь заработать какое-нибудь заболевание легких.

— Надеюсь, что не успею, — отозвался я, не прерывая бега, — день-два, максимум три, и мы уедем отсюда.

2

Надо сказать, что никто из знакомых нам проводников никогда прежде в Стерлитамаке не бывал, поэтому некому было нас снабдить полезной информацией, например, как тут обстоят дела с продажей, а также со сдачей вина на местном заводе. По этой причине мы с Володей, еще находясь в дороге, старались продать нашей бормотухи как можно больше. По уже хорошо знакомой мне технологии мы подкрашивали вино жженым сахаром, добавляли растворенный сахарин, добиваясь подходящего цвета и вкуса, а содержание в нем спирта и так было более чем достаточным. Продавалось вино, тем не менее, плохо, но мы на особые заработки и не надеялись, на еду бы хватило — и ладно.

После обеда того же дня наш состав уже в черте города разобрали, а вагоны в результате долгих пертурбаций поставили… прямо напротив пассажирского вокзала, на третьем пути.

Закрыв вагон, мы с Володей отправились разведывать обстановку; близость вокзала и гуляющий по перрону милиционер несколько напрягали нас, и по этой причине мы пока побаивались открывать продажу.

Обнаружив вблизи вокзала здание с вывеской «Баня», мы тут же вернулись в вагон за вещами и отправились купаться, а на обратном пути плотно поужинали в станционном кафе, где, как ни странно, в наличие имелась приличная горячая хавка, то есть, простите за жаргон, еда. Возвращаясь по свежему, некрепкому морозцу, мы мечтали, придя в вагон, накатить по полстакана водки и завалиться спать. Однако нашим планам не суждено было сбыться: у вагона нас уже поджидала приличная очередь желающих приобрести вино, и мы, естественно, тут же занялись делом, тем более, что милиционера в пределах видимости мы не обнаружили.

Я работал с радостным возбуждением, замешивая во фляге все новые порции нашей бормотухи и с благоговением поглядывал на нескончаемую очередь. Володя тем временем под моим неустанным контролем отпускал вино и брал деньги.

Стемнело, но поток покупателей не уменьшался, а после семи вечера даже увеличился, что, скорее всего, означало, что в местных магазинах уже закрылись винные отделы. Между делом я не сразу обратил внимание на двух молоденьких женщин, которые уже с час, наверное, крутились в самой непосредственной близости от вагона; они, о чем-то переговариваясь между собой и пританцовывая сапожками на бетонном покрытии перрона, то и дело бросали взгляды в нашу сторону, а я, как назло, не мог оторваться от работы и поинтересоваться, для чего они здесь находятся. (Хотя я уже догадывался, для чего именно, как, впрочем, и вы, уважаемый читатель.) Наконец поток клиентов сошел на нет, и у меня выдалась свободная минута переговорить с девушками. Дамочки эти на первый взгляд выглядели вполне прилично, и, нас дожидаясь, уже ощутимо продрогли, поэтому я без церемоний пригласил их в вагон. Обе подруги, возрастом в пределах 25, не стали набивать себе цену и без лишних выкрутасов забрались внутрь; мы познакомились, одну из них, темноволосую, звали Варей, другую, русоволосую — Верой; обе работали в конторе железнодорожной станции, одна — кассиршей, другая бухгалтером.

Володя был от наших гостий в восторге, еще бы: после более чем недельного путешествия мы уже прилично оголодали в сексуальном плане, а тут девушек даже не пришлось искать и уговаривать, они сами к нам пришли. Мы растопили печь, которая вскоре весело загудела, наполняя купе приятным теплом благодаря брошенным туда специальным сильнопламенным угольным брикетам, затем распили за знакомство бутылку водки, которой и ограничились, хотя гостьи были не против продолжить, и тут же распределились по парам, — я выбрал Варю. Володя отправился с Верой в отсек, а мы с Варей с удобствами расположились на полуторном топчане.

Моя партнерша оказалась темперамента средненького, но зато почему-то обильно истекала любовной жидкостью, что поначалу меня несколько встревожило, затем я попросту перестал обращать на это внимание.

С голодухи я сделал три захода подряд, Володя же все это время, что-то около полутора часов, из отсека не появлялся. Периодически в двери вагона стучали, требуя вина, но мы, естественно, не открывали, так как были заняты другим делом, для нас на этот момент более важным. Вскоре после полуночи дамочки ушли, и мы с Володей, усталые, но довольные, с кружками крепкого, почти черного чая в руках, заваренного в полном соответствии с тюремными рецептами, уселись на топчане.

— Ты не представляешь, Савва, какой кайф я испытал! — восторженно изливал душу мой напарник, прихлебывая чифир. — Оказывается, трахать бабу так же приятно, как и мужика. — От его слов я поежился, но он, не замечая моей реакции, продолжал: — Поставил я ее в отсеке раком и драл целый час, не останавливаясь.

— А куда хоть драл-то? — полюбопытствовал я.

— А черт его разберет, у баб ведь на одну дырку — ха-ха-ха — больше, чем у мужиков, да к тому же дырки эти рядом расположены, так что я толком и не понял — куда. Главное — мне было приятно.

Его рассказ меня, понятное дело, корежил, однако затем я вспомнил, что Володька-то на зону ушел совсем еще мальчишкой, поэтому первые опыты секса он познал там с мужчиной, то есть с пидором, естественно.

— Постой-постой, а ты вообще раньше с бабой-то трахался когда-нибудь? — спросил его я.

— Да было пару раз… — неохотно стал припоминать Володя. — Когда после второй ходки откинулся. Мне, если честно, не понравилось, капризные они очень, и тогда я стал по городу знакомых пидоров отлавливать. А сейчас вот хорошо бабу прочувствовал, с бабой тоже неплохо. В рот, правда, брать отказалась, сказала: час всего знакомы, а ты уже хочешь все разом.

Я рассмеялся:

— Если завтра придет, еще раз предложи, наверное, уже не откажет. Как старому знакомому.

Мы посмеялись вместе. А вскоре, допив чай, улеглись спать; в двери, к нашей радости, больше не стучали.

Проснувшись на следующий день около восьми утра, я оставил напарника в вагоне спящим, а сам отправился на станцию. Выведал у станционного начальства, что на винзавод нас поставят не раньше чем через денек-другой, так как там уже стояли вагоны под сливом, а короткая рампа не позволяет принимать больше двух вагонов одновременно. Радуясь такому повороту событий, я продолжил свой путь, и вскоре углубился в микрорайон, что находился за станцией. Планировка этой части города не радовала глаз: район по большей части был застроен одно и двухэтажными зданиями, преимущественно деревянными, а единственным, заслуживающим моего внимания, оказалось здание столовки. Я еще названия ее не разглядел, а желудок уже среагировал на донесшиеся до моего носа запахи голодными позывами, и я, решительно преодолев двойную, утепленную пленкой дверь, вошел внутрь.

Выкрашенное в темно-синий цвет помещение столовой, освещенное двумя слабосильными лампочками, висевшими под самым потолком, имело довольно унылый вид. И я, уже не обращая внимания на интерьер, включавший в себя десятка два столиков с изгрызенными алюминиевыми столешницами и изрезанными ножами стульями вокруг них, направился к святому месту любой столовой — раздаче. Уборщица, чей огромный квадратной формы зад, обтянутый синим халатом, преградил мне путь, перемещалась по столовой виртуозно размахивая веником, словно Брюс Ли — нунчаками; золотистая пыль, следуя за ней, облаком поднималась в воздух, никак не улучшая и без того хмурую атмосферу помещения. Раздача сияла девственной пустотой, и я свернул к кассе, за которой сидела среднего возраста кассирша — еще одна весьма упитанная дама.

— У вас сегодня что, санитарный день? — спросил я ее, кивая на уборщицу.

— Нет, работаем как обычно, — ответила она, холодно оглядев меня с головы до ног. (Одет я, надо признать, был довольно просто, а у нас, как вы знаете, встречают по одежке). — А что, вы чего-нибудь хотели?

— Да, обыкновенное дело, — в тон ей ответил я, — хотел бы чего-нибудь поесть. — И я кивнул на пустую раздачу.

— А чего именно? — смягчилась кассирша, выплывая из-за кассы.

— Ну не знаю, — сказал я, — каши там манной горячей, можно и творожка со сметаной, или хотя бы яичницу.

Кассирша шаркающей походкой проследовала к огромному холодильнику-шкафу, открыла его, сунула внутрь руку, достала из его недр тарелку и поставила передо мной: на меня глянули два огромных мороженых серо-желтых глаза под названием «глазунья».

Я усмехнулся:

— И это все?

— Ну, есть еще блинчики с творогом, — выдавила из себя кассирша и развела руками. — Тоже в холодильнике. Вчерашние.

Ситуация все больше веселила меня.

— Так вы что же, завтраком людей здесь не кормите? Где горячее на мармитах, где образцы дежурных блюд, где, наконец, повар с приветливой улыбкой на лице?

— Вы… вам что, позвать повара? — слегка растерялась под моим напором кассирша.

— Нет, пожалуй, лучше сразу шеф-повара, — повысил голос я, заметив, что из глубин кухни выглядывает еще одна женщина в белом халате. — Подайте мне сюда заведующую производством — срочно, скажите, что она приглашается на личное расцеловывание за большие достижения в части обслуживания населения в сфере общественного питания.

Третья по счету женщина, обнаруженная мною в столовой, вышла в зал и, одергивая по дороге халат, направилась в мою сторону. Увидев ее, я смолк, мой воинственный пыл мгновенно угас: она была молода, до тридцати, хороша внешне, сквозь тонкий нейлоновый халат угадывались гибкие формы ее пропорционально сложенного тела, а симпатичное лицо, обрамленное светло-русыми волосами до плеч, улыбалось.

— Здравствуйте, я здесь заведующая производством, а вы кто, простите, будете? — кокетливо спросила меня женщина.

— Здравствуйте, очень приятно, я буду простой советский гражданин, можно сказать, труженик, натурально умирающий в данный момент от голода, а меня тут… позавчерашней отмороженной яичницей кормить собираются.

— Вы случайно не?.. — с еще более располагающей улыбкой спросила женщина, и я, поняв, что она хочет спросить, не проверяющий ли я, выпалил:

— Знаете что, если вы здесь хозяйка, то у меня к вам, пожалуй, имеется интимное, то есть, простите, личное дело. Поэтому, давайте-ка пройдем в кабинет.

Сопровождаемые любопытными взглядами коллег, мы вместе с заведующей удалились в служебные помещения. А спустя пять минут я уже сидел за столом напротив Нины — так звали завпроизводством, — и уминал горячую тушеную с мясом картошечку, приготовленную работниками столовой для собственного употребления, и закусывал солеными помидорами. Нина же то и дело подливала в мою рюмку коньяк из бутылки с витиеватыми армянскими иероглифами, и все пыталась выяснить, кто я и с какой целью явился в столовую.

— Не беспокойтесь, Ниночка, я никакой не проверяющий, — немного утолив голод, сказал я, — и вы зря меня коньяком угощаете, как бы не пришлось потом сожалеть.

Нина укоризненно покачала головой, и я прекратил паясничать, после чего мы с ней заговорили за жизнь, и в итоге я аппетитно и вкусно позавтракал в обществе замечательной и симпатичной женщины — шеф-повара.

Когда я уходил, Нина проводила меня до порога, отказываясь взять за завтрак деньги — протянутую мною десятку.

— Смотрите, Ниночка, мне так понравилось ваше гостеприимство, что я, скорее всего, приду сегодня ужинать.

— Приходите, Савва, — отозвалась она кокетливо, — только я лично работаю до пяти, а потом ухожу домой.

Уборщицу с квадратным задом я застал теперь уже на улице, она все тем же, уже знакомым мне веником, сметала с дорожек снег.

— Мамочка, ты умеешь хранить тайны? — шагнул я к ней.

Женщина, сделав очередной шаг, тревожно поглядела на меня, отставила в сторону веник, поправила на голове платок и для чего-то прокашлялась.

— Дело в том, что я из КГБ, так что ты, мать, прежде всего не волнуйся, ничего не бойся и отвечай мне все по правде.

— Хорошо, — закивала женщина и даже пододвинулась на шаг ближе, изобразив на лице готовность сотрудничать.

— Скажи мне, пожалуйста, Нина, ваш шеф-повар, замужем или нет?

— Вроде бы и да, и нет, — ответила женщина, однако, заметив на моем лице недоуменное выражение, пояснила: — Муж у ней в тюрьме, чего тут непонятного.

— Конечно, понятно, обычное дело, — справившись с собой, бодро сказал я. — А скажи, дети у нее есть?

— Двое, мальчик шести лет, а девочка совсем маленькая, полтора годика, Светой зовут.

— Да? Спасибо, — сказал я рассеянно. — Впрочем, у нас в КГБ все эти данные наверняка есть. Спасибо вам, мать, за информацию и всего хорошего. О нашем разговоре ни-ни, никому ни слова, понятно?

— Как не понять, — ответила женщина и вновь взялась за веник, а я потопал своей дорогой.

Когда я вернулся в вагон, Володька все еще дрых. После посещения столовой я заглянул в продовольственный магазин и прикупил кое-чего из съестного; видимо, шуршание пакетов и разбудило моего напарника.

— О, ништяк, бацилла! — проговорил он радостно и, выбравшись из постели, взял из моих рук палку копченой колбасы. — Люблю колбасу, да только видеть мне ее очень редко приходилось: на малолетке колбасу жрать было западло, потому что она на хер похожа, на тюрьме у взрослых — откуда ж она там возьмется? Вот только на воле и отожрешься. Когда, конечно, достать удается, — добавил он.

Володя со счастливым выражением на лице наминал колбасу с хлебом, запивая лимонадом и кефиром — без разбора, а я, разложив купюры по номиналам, стал подсчитывать наши с ним финансовые ресурсы. На сегодняшний день наши доходы составили тысячу четыреста рублей на двоих — что ж, совсем неплохо, особенно если учесть качество продаваемого вина.

Далее в течение целого дня мы с Володей еще потихоньку торговали, добавив в копилку сотни три-четыре рублей, а к обеду забежала Вера, поприветствовала нас, сказала, что пришла убедиться, что мы на том же месте и пообещала с наступлением темноты прийти вместе с Варей.

— По всему видать, понравилось девушкам, — сказал я напарнику, когда она ушла. Володя хохотнул:

— Ага, они нам скоро как жены будут.

В половине пятого, выбритый и соответственно одетый, я дал Володе несколько ценных указаний, а сам, выскочив из вагона, отправился в магазин, где купил две бутылки коньяка «Десна» (другого в продаже не оказалось) и килограмм развесных шоколадных конфет, затем все это уложил в спортивную сумку, после чего направился в уже знакомую мне столовую. Я шел, что-то напевая себе под нос, снежок вкусно хрустел под ногами. Завидев впереди по ходу вывеску столовой, я обрадовался, теперь она уже не казалась мне неприветливой. Обойдя столовую вокруг в поисках служебного входа и обнаружив его, я решил внутрь не заходить, а покурить и подождать хозяйку снаружи, так как время приближалось к пяти. Вдоль почти пустынной в этот час улицы на столбах зажглись тусклые желтые фонари; прохожие, обходя сугробы, торопились в свои уютные теплые квартиры; редкие автомашины, поднимая за собой облака снежной пыли и, знобко мигая фарами, неслись по своим делам, а я прогуливался вдоль здания и похваливал себя за то, что надел теплые зимние сапожки, — на улице к этому времени стало заметно холоднее.

Наконец открылась дверь, из которой вышла Нина, она была в пальто вишневого цвета с воротником, следом за ней вышла еще одна женщина, возрастом постарше Нины, обе несли в руках тяжелые сумки. Щелчком отправив окурок в сугроб, я шагнул им навстречу, Нина, узнав меня, растерянно улыбнулась, остановилась, опустила сумки на снег, и сказала:

— А мы с сестрой, вот, решили мяса домой купить.

— А как же тогда быть со мной? — спросил я. — Вы же меня ужином обещали накормить.

Нина беспомощно оглянулась на сестру, и тогда я решил прийти ей на помощь.

— Шучу-шучу, давайте-ка я вам сумки помогу домой донести, а там видно будет.

Так я хотя бы узнаю где она живет, подумал я, подхватывая с земли оказавшиеся довольно тяжелыми сумки. А там, глядишь, договоримся о чем-нибудь более интересном, чем просто ужин.

Дорогой женщины обсуждали свои рабочие дела, затем семейные (сестра Нины, Надежда, как я понял из их разговора, тоже работала в местном общепите, только в другой должности — буфетчицей), потом они заговорили о детях, а я, поругивая про себя неподъемные сумки, которые напросился нести, шел чуть позади и помалкивал. Через полчаса доброго хода мы подошли к небольшому частному домику с невысокой оградой и несколькими чахлыми деревцами вокруг него, остановились, и я, почувствовав какое-то напряжение в разговоре моих попутчиц, понял, что они говорят обо мне. Я напряг слух, желая послушать, о чем разговор, но в этот момент Нина подошла, отвела меня в сторонку, и быстро, в самое ухо зашептала: «Савва, ты сможешь прийти сюда позже, ближе к одиннадцати, когда сестра домой уйдет и дети уснут?»

— Отчего же нет, смогу, конечно, — также шепотом ответил я, передавая ей сумки, а заодно и мой пакет с джентльменским набором. Нина, подхватив все это поудобнее, направилась к дому, а я размашистой походкой пошагал назад, стараясь запомнить названия и расположение улиц.

Вернувшись в вагон, я застал Володю за работой: клиенты то и дело подходили за выпивкой, и он еле успевал их обслуживать. Следующие несколько часов мы трудились напряженно, в четыре руки, пока ручеек наших клиентов не иссяк. Нет, полностью, к нашей радости, он не иссякал никогда, клиент, алчущий вина, мог подойти и в два и в три часа ночи, но это уже были единичные случаи.

— А что наши дамы, не появлялись? — спросил я Володю, когда мы прикрыли дверь и присели отдохнуть.

— Появлялись. Моя в 18.00 на смену заступила, а твоя, увидев, что тебя нет, застеснялась, сказала, к одиннадцати ночи подойдет.

— Боюсь, в это время меня тоже не будет, справишься вместо меня, если что? — усмехнулся я.

— Ну, если она не будет против, то постараюсь, конечно, — поддержал шутку Володя.

3

К одиннадцати часам, вторично проделав уже знакомый мне путь, я вновь оказался у дома симпатичной заведующей производством Нины. Однако едва я собрался постучать в освещенное окно дома, за которым видимый сквозь занавески уютно голубел телеэкран, как мое плечо сковала чья-то крепкая рука, а какая-то холодная железяка уткнулась мне в щеку:

— Стой тихо и не шевелись.

Не успел я понять, что это был ствол пистолета, как меня с силой повернули и ткнули спиной в стену дома, и чей-то густой бас спросил:

— Этот, что ли?

— Он, товарищ капитан, — ответил ему другой голос, тоном повыше.

— На кагэбэшника вроде не похож, — сказал первый, — наврал, значит.

— Да проводник это, из Молдавии, — со смешком сказал второй, — я его у вагона на станции видел.

Уборщица уже успела кому-то о нашем с ней разговоре разболтать, понял я.

Чьи-то опытные руки быстро ошмонали меня с головы до ног, после чего мне было приказано повернуться и, не делая резких движений, шагать вперед. Я решил не дергаться, хотя абсолютно не понимал, что именно происходит, и почему меня арестовывают, ведь никакого преступления я не совершал. Хорошо хоть это были милиционеры, а не муж Нины, например, который мог сбежать из зоны, как показывают в фильмах, думал я, шагая между двух здоровенных мужиков, которые поддерживали меня под руки. Минутой позже меня втолкнули в милицейский «уаз» и машина отправилась в путь, то и дело подскакивая на неровностях дороги.

Как-то там Володя без меня сам в вагоне управится, было первой здравой мыслью после небольшого шока, вызванного у меня видом пистолета. Впрочем, последовавшие вслед за этим события уже не оставляли мне времени думать о Володе, мне предстояло подумать о себе. Прибыли на место, которое оказалось стандартным двухэтажным зданием РОВД, и меня без всяких бюрократических проволочек затолкали в «обезьянник», предварительно отобрав паспорт и деньги. В желтом неярком свете, я сумел наконец хорошо разглядеть людей, схвативших меня около дома Нины. Первый, обладатель густого баса, был яркий брюнет лет тридцати пяти, среднего роста и плотного сложения. На щеке у него был длинный грубый шрам от уха до самой скулы. (Вскоре мне предстояло узнать, что и кличка у этого милиционера была «Шрам»). Он был в форме, и на его погонах поблескивали четыре звездочки, значит, это и был капитан. Второй был в гражданском, ростом он был повыше первого, но худощавей, этот был блондином и лицо имел, в отличие от своего напарника, маловыразительное.

«Обезьянник», в который меня запихнули, представлял собой небольшое помещение в два с половиной метра шириной и шесть метров длиной, в торцевой части которого была решетка с дверью посредине; у стены стояла длинная металлическая скамейка. Вонь в этом месте была устоявшаяся, специфическая, да и фигуранты, уже находившиеся здесь до моего прихода, не отличались чистым видом: это были трое бомжей, выловленные, очевидно, в одном из колодцев теплоцентрали, так как одежда их, и без того рваная и нечистая, была вся в пятнах мазута, да и лица, сверх меры заросшие естественной растительностью, были покрыты такими же пятнами. Возраста все трое, судя по их внешнему виду, были в пределах от 50 до 70, но, как известно, с таким как у них образом жизни, подобный вид можно приобрести и в сорок и даже в тридцать лет. Один из них сунулся было ко мне с вопросом: «Курить есть?», при этом его качнуло и он чуть ли не упал на меня, на что я ему ответил: «Нет, не курю», слегка оттолкнул от себя и посоветовал держаться от меня подальше.

Прошло где-то с полчаса с начала моего ареста, и я уже стал понемногу раздражаться от пахучего соседства, а также от осознания нелепости моего содержания здесь, но долго мне в этой компании куковать не пришлось: дверь «обезьянника» отворилась и уже знакомый мне блондин в гражданском, а с ним еще какой-то сержант в форме, вывели меня наружу и повели в какой-то кабинет, расположенный на втором этаже здания. Капитан Шрам сидел за большим письменным столом и что-то писал. Меня посадили на стул спиной к сейфу по другую сторону стола, сержант ушел, и я вновь остался со своими обидчиками с глазу на глаз.

— Ну что, молдаван, вляпался ты, не позавидуешь. Я бы сказал, хуже некуда, — уставившись на меня тяжелым взглядом карих глаз, проговорил Шрам. В голове моей в один миг пронеслись все прегрешения, совершенные мной в последнее время, а он тем временем продолжал: — Ну-ка, расскажи мне все по порядку, почему людям работником КГБ представляешься, сколько вина по дороге сюда, в Башкирию, продал, скольким гражданам своим пойлом здоровье подпортил и сколько денег у тебя в вагоне припрятано. Давай, выкладывай, да все начистоту, времени у нас с тобой впереди много.

— Только я чего-то не понял, гражданин капитан, — услышал я собственный голос и сам удивился, что говорить начал раньше, чем соображать. — Вы что, ОБХСник, чтобы такие вопросы задавать, или доктор какой, что за здоровье граждан беспокоитесь?

— Да, я твой доктор, — ответил Шрам грубо. — Можно сказать, почти профессор. Я лечу общество от таких как ты, преступников. Тебе придется рассказать мне все, как есть, иначе ближайшие десять лет не увидишь молдавского неба над головой.

Чувствительный удар, подумал я, причем ниже пояса, и он, что называется, прошел, потому что где-то под селезенкой у меня от этих слов больно екнуло. Но я сглотнул слюну и пытался держаться молодцом.

— Так вы бы сказали, в чем меня конкретно обвиняют, мне бы было легче вам все объяснить, — сказал я.

— Ты же знаешь, молдаван, — сказал капитан, — что в наше советское время прочтение презумпции невиновности гласит так: «Был бы человек, а статью мы ему всегда найдем». Или подберем, чтобы тебе было яснее.

— Понятно, — кивнул я. — Яснее и быть не может. И все же мне кажется, что здесь кое-что не мешает уточнить.

Блондинистый мент в гражданском незаметно вышел из помещения и я остался со Шрамом один на один.

— Хочешь сказать, что вино ты не продавал? — задушевно спросил меня Шрам.

— Э-э-эх, был грех, гражданин капитан, только грех этот небольшой, так себе, грешочек, на еду хотел себе заработать, — стараясь попасть к нему в тон, сказал я.

— А с заведующей столовой №3 Ниной Ермоловой какие у тебя отношения? — задал новый вопрос капитан.

Э, да тут, никак, личный интерес имеется, почувствовал я в его тоне новые, затаенные нотки. Такое положение дел меня несколько расстроило, но одновременно и обрадовало. Расстроило, потому что я уже понял, что не добиться мне благосклонности шефповара Нины. А обрадовало, потому что теперь я был почти уверен, что выкарабкаюсь.

— Отношения вполне естественные, то есть сугубо материальные, — решил я идти напропалую. Ведь капитан — уголовщик, сотрудник уголовного розыска, и вряд ли это его работа — проверять столовые и работников общепита.

— Что значит «материальные»? — явно заинтересовался он, усаживаясь на своем стуле поудобнее и вперяя в меня взгляд своих немигающих карих глаз.

— Обычное дело. Мяса я хотел купить. В дорогу, — сказал я как можно беззаботнее. — В магазине, как вы знаете, не достать хорошего, а я раньше в общепите работал, вот и решил… помощью коллеги в этом деле воспользоваться. Но, как видно, — тяжело вздохнув, продолжил я, — не судьба. Милиция теперь настолько оперативно работает, что знает наперед все прегрешения любого советского труженика, так сказать, видит их перспективу.

— Откуда ты знаком с Ниной? — вновь спросил капитан, не обращая внимания на мои подколочки.

— Сегодня, вернее уже вчера во время завтрака в столовой мы и познакомились, — бросив взгляд на часы, висевшие на стене, которые показывали половину первого ночи, ответил я.

— По какой такой привилегии ты находился там и кушал завтрак в ее кабинете? — задал он новый вопрос.

— А… это. Так я же вам уже сказал: я работал раньше в общепите, так что мы с ней хоть и бывшие, но коллеги, общий язык сразу нашли.

— А… сейчас, ночью ты к ней направлялся за мясом, что ли?

— Ну да, — ответил я. — Понимаете, днем я это мясо помог ей поднести домой. (Насколько я понимал, Нина находится в каких-то отношениях со Шрамом, поэтому, решил я, она, для своей же пользы, подтвердит сказанное мною). А вечером хотел забрать, так как днем, сами понимаете, на работе коллеги, а дома соседи, глаза, уши, и всякие другие, в том числе внутренние органы.

— Вот-вот, — воодушевился моими словами и даже как будто приободрился Шрам, — что ты там хотел сказать насчет других органов?

— А теперь скажу тебе кое-что, как мужчина мужчине, капитан. Даже если у меня и были какие-нибудь мысли насчет «органов» — если, конечно, мы говорим об одном и том же, — решил я играть с ним в открытую, — так после нашего разговора все эти мысли пропали раз и навсегда.

— Навсегда ли? — не поверил Шрам.

— Можете не сомневаться. Сами подумайте, на черта мне с вами связываться? Мой наиглавнейший орган — голова, капитан, — сказал я, — и я хочу, чтобы этот орган, то есть, мыслящий, оставался целым в первую очередь, а уж другие органы при соблюдении главного условия можно применить в любом другом месте.

— Мудро рассуждаешь, — согласился капитан. — Так ты мне, значит, хочешь сказать, что постараешься не расстраивать меня и не попадаться больше на глаза.

— Рад, что вы меня правильно поняли. Даже с голода буду умирать, а в эту столовую больше не зайду, да и так бы не зашел, если бы знал о вашем существовании.

— И вино больше не будешь продавать?

— Продавать не буду, а вас, если хотите, могу угостить, только заранее предупреждаю — оно невкусное, полуфабрикат, пойло, одним словом.

— Хорошо, молдаван, — сказал он вставая. — Знай и помни мою доброту. Шрам никого и никогда даром не наказывает. Я пошлю с тобой человека, наполни ему тару, что будет при нем.

— Договорились, — повеселел я и пожал протянутую капитаном руку. Он задержал мою ладонь в своей руке и сказал негромко, глядя мне в глаза:

— Эта женщина дорога мне, парень, но у нее есть муж, который сидит за убийство, а у меня жена, так что ты, надеюсь, понимаешь, что между нами все не так просто. Впрочем, — хлопнул он меня по плечу, — тебе эти подробности знать необязательно, ты здесь человек посторонний и случайный.

— Верно, случайный и посторонний, — эхом отозвался я. — Нынче здесь, завтра там.

Когда я, покинув здание РОВД, вышел на улицу, звездное небо, встретившее меня за порогом здания, показалось самым прекрасным из того, что я видел когда-либо в жизни. Оно было бесконечно огромным, и не в клеточку, то есть без решеток. Добравшись до вагона все в том же «уазе», я налил сопровождавшему меня сержанту-водителю вина в канистру, грелку и даже в графин и термос — ему лично, — затем проводил уезжавшую машину взглядом, после чего, переодевшись, стал подробно рассказывать Володьке обо всех своих приключениях и ночных передрягах. Он только посмеялся. Выговорившись, я успокоился, и мы завалились спать, так как на часах было уже около четырех утра.

4

Следующий день в нашем положении ничего не изменил: мы потихоньку подторговывали вином, милиционер, дежуривший на вокзале, получил от меня 25 рублей и теперь прохаживался по перрону взад-вперед, делая вид, что не замечает ни вагона, ни клиентов, суетящихся вокруг него. Уже ближе к обеду к нам среди прочих наведалась семейная пара, которая несколько раз и прежде приходила за вином, причем все это время они были вдвоем, не расставаясь. Слово за слово мы разговорились. Ему было чуть меньше тридцати, ей 25. Они рассказали, что у них есть собственный домик совсем рядом с вокзалом, всего в четырех кварталах от места нашей стоянки. Имена у наших новых знакомых были забавные: его звали Поликарп, ее — Ева.

После того, как я налил своим собеседникам по баночке «за знакомство», мы с Володей были приглашены искупаться в домашней баньке. По-черному. Я тут же с радостью согласился, а Володя сказал, что ждет со смены Веру и поэтому останется в вагоне. Поликарп на радостях понесся домой топить баньку, а я в сопровождении его супруги Евы, женщины, приятной лицом и пышной телом, отправился следом. Канистра на пять литров слегка оттягивала мне руку, в карман куртки на всякий случай я сунул бутылку водки. Дорогой мы с Евой разговаривали за жизнь, и я, плотоядно поглядывая на нее, уже не жалел больше, что пролетел вчера с Ниной — женой убийцы-уголовника и ментовской любовницей, то есть объектом довольно опасным для ухаживания.

Домик, в котором жила молодая гостеприимная пара, оказался небольшим, но уютным: он состоял всего из двух комнат и кухни, правда, кухня была довольно большая и удобная, с настоящей русской печью. Пока Поликарп суетился во дворе, растапливая баньку, Ева нажарила огромную сковороду картошки на сале, достала из подвала бочковых соленых огурчиков, капустки, грибков и трехлитровую банку компота из каких-то местных ягод. Затем поставила передо мной рюмку под водку, себе взяла бокал — для вина, и мы, продолжая наш нехитрый разговор, стали понемногу выпивать и закусывать. Пару раз за это время забегал запыхавшийся Поликарп, опрокидывал стакан вина или рюмку водки, после чего возвращался к своим делам. Наконец он объявил, что банька готова, и тогда я вышел на улицу и осмотрелся. На заднем дворе, за полутораметровыми белоснежными сугробами неподалеку от бревенчатого сарая пряталась серого цвета каменная банька, над которой вился легкий парок. За банькой в нескольких метрах имелся забор из штакетника с калиткой посредине; за ним, буквально в нескольких шагах, змеилась узкая, метров в пять-шесть шириной речушка, в некоторых местах очищенная от снега; кое-где на протяжении ее напротив домов виднелись вырубленные во льду проруби. Разделись мы в сарайчике донага, и Поликарп сказал мне:

— Готово, заходи первым.

Я задумался, потом сказал:

— Давай-ка хозяин, ты будешь первым, а я уж как-нибудь за тобой.

— Хорошо, — легко согласился тот и, открыв дверь, нырнул внутрь. Тут только я обратил внимание, что верхняя планка двери приоткрыта, и из нее наружу выбивается сероватый дымок. Это и называется банька по-черному, догадался я, так как печь здесь не имеет трубы и весь угар не вытягивался наружу, а оставался внутри. Почему-то, перед тем, как зайти, я почувствовал легкий мандраж: я никогда еще не парился в баньке по-черному. Хозяина не было видно минуты три-четыре, и я уже успел немного продрогнуть, когда дверь отворилась, и наружу пыхнуло облако пара. Затем из облака появилась взлохмаченная голова, и Поликарп махнул мне приглашающе:

— Ну что же ты стоишь, забирайся сюда, а то весь кайф пропустишь.

Вдохнув побольше воздуха, я шагнул внутрь и закрыл за собой дверцу. Первое впечатление было такое, что я попал прямиком в преисподнюю — здесь жар ощущался физически, он, казалось, был материален.

— Пригнись, — услышал я голос Поликарпа и тут же опустился, почти рухнул на пол, к спасительной прохладе кафельных плиток, покрытых деревянной решеткой. Я парюсь капитально с 14 лет, не менее одного раза в неделю, а по возможности и чаще, как-то раз на спор вошел в парную спорткомплекса и просидел целую минуту при температуре 160°С, если термометр не врал, а тут, признаюсь, едва не сник и первым моим желанием было тут же броситься вон, на улицу. Минуты две-три я приходил в себя, пытаясь восстановить нормальное дыхание, попутно разглядывая закопченные стены и потолок.

— В рост не становись, может быть угар, надышишься, потом будет голова болеть, — предупредил Поликарп, протягивая мне ковшик с прохладной водой. Спустя несколько минут я возопил о перерыве, и мы с Поликарпом как были голышом, так и выскочили на улицу, и адская дверь, казалось, с сожалением захлопнулась за нами. Но это был, как я теперь понимал, только первый круг ада. Бегом мы направились к калитке, ведущей к речке. Поликарп не успел еще установить лесенку в проруби, прорезанной во льду размером примерно полтора метра на полтора, как я уже окунулся в нее, причем сразу с головой. Затем вынырнул и стал отфыркиваться. Господи, сколько раз, наблюдая по телевизору, как наши советские люди то и дело окунаются в ледяную воду, рассказывая при этом, сколько месяцев и лет они для этого закалялись, я посмеивался, зная, что это не по мне, и что меня на такой подвиг не за какие коврижки не соблазнишь, не подвигнешь, а сам…

— Хватит, вылезь, — послышался голос Поликарпа и я послушно полез наружу, на этот раз держась за импровизированную лесенку, чтобы не упасть на кромку льда и не порезаться. Обратный путь к баньке занял у нас всего несколько секунд, и теперь даже предстоявший нам второй круг ада казался мне нипочем. Мы преодолели этот путь по-прежнему нагишом, не замечая ни прохожих, сновавших по улице буквально в трех десятках шагов от нас, ни Еву, стоявшую на пороге дома и добродушно посмеивавшуюся над нами. После второго захода в парную я уже не торопился к проруби, а плюхнулся раскаленным животом в искрящийся на солнце сугроб и застыл с этой позе на несколько минут. На третий раз Поликарп высек меня березовым веником, доведя кожу моего тела до хрустящего состояния, после чего нам вновь пришлось окунуться в прорубь. Потом мы мыли головы, терлись мочалом, окуная его в емкость с горячей мыльной водой; закончили процедуры полосканием.

Лишь когда мы с Поликарпом, уже одетые, сели за стол и подняли наши рюмки, чтобы выпить за здоровье, я поверил в то, что жив и в порядке.

— А где хозяюшка наша, Ева, — спросил я его, выливая остатки водки себе в рюмку. — Надо выпить за здоровье хозяйки.

— Тоже купается, — усмехнулся он, поднимая на меня осоловевшие глаза, — снимает за нами сливки.

Когда Ева, распаренная, как сдоба, вся розовая, с распущенными до пояса светло-русыми волосами, появилась в доме, Поликарп, уединившись в глухой, без окон, расположенной рядом с кухней комнатушке, похожей на шкатулку и служившей, как я понимал, кладовой, уже спал, причем уснул там прямо в одежде на узком топчане. При виде Евы в одном халате, накинутом на голое тело, у меня где-то чуть пониже пупка, началось томление.

— Пойдем со мной, — поманила она меня рукой, направляясь в спальню.

Я встал, ноги меня сами понесли за ней, но у двери я остановился.

— Ну, что же ты, иди ко мне, — вновь позвала она меня, сбрасывая с себя халат и обнажая крупное, ядреное, словно наливное яблочко тело.

— Не-а, не могу я так, — прошептал я, почему-то вспомнив в эту минуту нашего Валеру Карпина и всякие другие случаи супружеских измен с последствиями, не говоря уж о треволнениях минувшей ночи, и махнул рукой в сторону кладовки. — А муженек твой как же?

— Он теперь будет спать там до самого утра, не просыпаясь, — уверенно сказала она. — Так что иди, не бойся.

Я, не поверив ей, сходил в кладовку и несколько секунд понаблюдал за спящим: похоже, она была права, Поликарп спал глубоким сном.

— А почему он в спальню не пошел, а завалился в кладовке? — сбрасывая с себя вещи, спросил я Еву, уже лежащую в постели.

— Он всегда там спит, — ответила она, и, увидев недоверие, написанное на моем лице, добавила: — Писяется он, с самого детства писяется, чего тут непонятного, поэтому я его к себе в постель и не пускаю.

Я отбросил одеяло, укрывавшее Еву, глубоко вздохнул и бросился в ее, открывшиеся мне навстречу горячие объятия, обещавшие то ли четвертый круг ада, то ли чистилище, а может — вдруг и на самом деле? — райское наслаждение.

— Принимай меня, люби меня, Ева — первоматерь человеческая.

5

В вагон я вернулся ранним утром, еще до восхода, а в восьмом часу маневровый дизель потянул нашу «двойку» на винзавод.

Работники лаборатории, хоть и не очень профессионально, но оперативно взяли анализы, затем рабочие стали сливать «спец». Я стоял на вагоне и следил за работой центробежного насоса, шланг которого был опущен в цистерну через верхний люк. На большинстве винзаводов вино сливают через нижнюю трубу, и при таком способе слива в цистерне, естественно, ничего не остается, при сливе же через верх возможны варианты, одним из которых я и попытался воспользоваться. Заглянув внутрь, я крикнул рабочему: «Все, вынимаю, по дну скребет», приподнял шланг и вытянул его наружу. Через минуту, поняв, что в цистерне могло еще остаться значительное количество вина я, слегка испугавшись, шепнул напарнику, чтобы он не открывал смотровой люк, который находится в отсеке, потому что, заглянув в него, можно было определить наличие остатков вина и даже его примерное количество, причем это мог сделать любой из работников завода. Однако все прошло благополучно и я, осмелев, точно такой же финт проделал, когда мы скачивали вторую цистерну «спеца», решив: была не была, воровать, так миллион, как говорится. На следующий день слили «бандуру», все прошло чисто и гладко, а в конце дня мы получили на руки документы, удостоверяющие, что все в порядке, а уже к ночи наши вагоны вытянули за пределы завода и отогнали за город для формирования в состав и отправки в западном направлении. Хотя у нас еще оставалось вино, которое мы бы могли продавать, и была возможность задержаться в этом гостеприимном городе еще на пару дней, мы с Володей, взвесив все за и против, решили все же уехать; а вино можно было и по дороге продать. Перед отправлением закупили кое-какие продукты и пару бутылок коньяка. Рессоры в такт движению весело перестукивали, мы были сыты, расслаблены и слегка пьяны, и мне только и оставалось дорогой, что вспоминать изобильную любовными соками Варю и горячие объятия Евы. Прощай и ты, недостижимая Нина, взгляды твои были так многообещающи, да вот только милиционер твой злобный и ревнивый разрушил мою тягу к тебе.

6

Но почивать на лаврах было рано, так как наш обратный путь обещал быть хлопотным: по моим, самым скромным, расчетам, в цистернах осталось около двух с половиной тонн вина, которое необходимо было как можно быстрее продать или же, о чем обидно было даже думать, избавиться от него другим способом — вылив на рельсы, сделав это, понятное дело, только в случае возможной милицейской проверки. Впрочем, по большому счету эти хлопоты, согласитесь, были приятными. Пока же наш состав держал путь на Москву, и мы круглые сутки, где только предоставлялась такая возможность, продавали наше вино, еле успевая доводить его до кондиции во флягах, а его, казалось, не убывало.

В соседней с нашими вагонами теплушке ехали солдаты, перевозившие, по их же собственному утверждению, какое-то секретное военное оборудование. Командовал солдатами прапорщик, в заместителях у него ходил сержант, остальные шестеро военных были рядовыми. Чуть ли не ежечасно прибегая к нам за вином, солдатики в два дня перетаскали в наш вагон весь свой сухой паек и наличные деньги. Кстати, я так и сказал в назревшем разговоре с прапорщиком, что в их деньгах и сухом пайке не нуждаюсь, мне чисто по-человечески этих мальчишек спаивать неохота. Однако прапорщик успокоил нас, сказав, что он уже дал в свою часть телефонограмму, и в Москве их припасы будут пополнены, а вино — это единственная радость для солдата срочной службы. На третью ночь нашего путешествия мы с Вовкой проснулись оттого, что где-то совсем рядом прогремела автоматная очередь. Мало сказать, что мой напарник испугался, нет, он был в шоке, так как, сидя в тюрьме, ему как-то раз пришлось быть среди тех, кого усмиряли во время зековского бунта. Выждав несколько минут, я осторожно приоткрыл дверь и, увидев между путей знакомого нам сержанта из теплушки, державшего в руках автомат, окликнул его. Я очень боялся, что у кого-то из солдат от вина поехала крыша, и он открыл огонь по своим или еще по ком-то, но сержант объяснил мне, что кто-то посторонний, воспользовавшись стоянкой поезда, взобрался на нашу цистерну и пытался ее вскрыть, а солдатик, находившийся на посту, заметил это и открыл огонь. Тем временем, пока мы разговаривали, между вагонами забегали милиционеры, ВОХРовцы, затем стали суетиться еще какие-то гражданские, однако разбор происшествия, к моему удивлению, занял не более десяти-пятнадцати минут, так как оказалось, что военные, которые действительно везли в своем вагоне какие-то важные приборы, имели приказ стрелять при любой попытке проникновения в их вагон. Ну, а то, что предполагаемый вор находился во время стрельбы не на их теплушке, а на нашей цистерне, как-то не обсуждалось; к тому же пострадавших не оказалось, и дело быстро замяли. Я не стал объяснять солдатикам, что, даже вскрыв цистерну, воры вряд ли добрались бы до вина, болтавшегося в минимальном количестве на самом ее дне, а выдал им на всех премиальное ведро вина — за проявленную бдительность.

Под Москвой наш состав был раскомплектован и мы попрощались с несчастными солдатиками, у которых за три с лишним дня беспробудной пьянки лица попухли и даже поменяли цвет. От Москвы им теперь предстояло добираться в Белоруссию, а наш путь лежал на юго-запад, в Молдавию.

Приятно, конечно, было думать о возвращении домой, однако нам такой расклад не подходил, ведь требовалось еще реализовать остатки вина. Ну, а где, вы спросите, можно произвести такую операцию, как не в пределах Москвы? Итак, я со всем азартом предпринимателя ударился в поиск вариантов, и к концу дня мне наконец подсказали, где и к кому я могу с этим вопросом обратиться. Потребовалось отлить три ведра вина посреднику, затем еще ведро диспетчеру, который, сменив поездные документы, переадресовал наши вагоны на какую-то подмосковную базу. После долгих пертурбаций наш вагон загнали в глубины какого-то полустанка, где находились сотни вагонов, в основном с продовольственной продукцией, которые на десятках платформ грузились, разгружались и перегружались, и называлось это все оптово-розничной областной снаб-сбыт-и-черт-его-знает-ещё-какой базой.

Несколько часов у нас заняли поиски покупателя на наше вино, и, когда мы, разочаровавшись, уже были готовы отдать его оптом по рублю за литр или же слить к чертовой матери на землю, нам наконец повезло: подошел клиент, с виду солидный, и с ходу назначил цену: 1 рубль 65 коп. за литр. Обговорив с клиентом все детали, мы слили остаток нашего вина в оперативно выставленные на рампу бочки. Всего мы наполнили 14 бочек емкостью по 200 литров, что составило 2800 литров. Покупатель, которого звали Яков Захарович, отвел меня в сторону и сказал:

— С меня вам причитается 4620 рублей. Я не буду тебе рассказывать, сынок, что мы могли бы провернуть одну хорошую шутку с милицией: один звонок и пришли бы люди в форме, и тогда вы бы не получили ни копейки, и еще радовались бы, что унесли ноги…

— Дорогой вы наш Яков Захарович, — перебил я его, — не стану вам рассказывать, что в таком случае вы бы не дожили до завтрашнего утра. И это, заметьте, была бы вовсе не шутка.

Яков Захарович побледнел, но минутой позже уже справился с собой и даже сумел уговорить меня округлить сумму до четырех тысяч.

— Будьте ко мне снисходительны, — сказал он, улыбаясь, — и я буду добр с вами. В знак уважения я хочу вас пригласить на небольшое торжество в кругу друзей. Соглашайтесь, не пожалеете, вход вон там, — и он указал нам с Володей на какой-то склад в углу рампы, затем передал мне пакет, в котором лежали четыре пачки красненьких десяток. — Видите ли, у меня сегодня день рождения, юбилей. Полтинник стукнуло. Я приглашаю вас в качестве моих почетных гостей. Там будут только самые близкие. Ровно через час жду вас на этом же месте. Приходите, буду рад.

Мы поблагодарили его за предложение, сказали, что в указанное время будем там, где указано, после чего отправились к вагону.

— Считаешь, стоит нам идти на эту пьянку, или это какой-то отвлекающий маневр, чтобы завлечь нас во что-то бедовое? — обратился я к Володе.

— По логике, конечно, выходит, что идти не стоит, но мы спрячем наши деньги и все-таки пойдем, а если начнутся тухлые дела, то я этого Яшу.., — Володя состроил зверское лицо и чиркнул кончиками пальцев по горлу, — завалю первым, а потом и еще кого-нибудь из его друзей прихвачу за компанию.

— Есть еще один вариант, — сказал я, морщась от его слов. — Самый благоразумный. Бросить вагоны и свалить отсюда с деньгами, а потом, когда вернемся домой, сказать что потерялись, пока в столовке обедали, а вагоны тем временем услали неизвестно куда.

— Тоже выход, — согласился со мной напарник. — Но… это уже на крайний случай.

После десятиминутных дебатов мы все же решили пойти на именины. И всё из-за мучительной скуки, в которой мы пребывали большую часть времени. Искупались, побрились, расчесались. Затем поделили все деньги, которых набралось семь с лишним тысяч, пополам, каждый спрятал свою долю так, как считал нужным, — я свои упаковал в плотный пакет, который затем со всеми предосторожностями сунул в кучу мусора неподалеку от вагона и придавил тяжелым камнем, — после чего мы с Володей вновь сошлись вместе и отправились в указанное Яковом Захаровичем место.

Именинный вечер удался на славу, и мы действительно не пожалели, что пришли. В центре склада, в какие-нибудь полчаса превращенном в настоящий банкетный зал, были выставлены столы, которые ломились от дефицитных продуктов и разнообразной, в том числе импортной выпивки. В углу помещения на настоящем гратаре жарилось мясо сразу нескольких видов — баранина, свинина и говядина, разнося по всей округе необыкновенные ароматы; этим делом тут заведовал огромный волосатый грузин по имени Сосо. Все остальное — сервировка, закуски и напитки было на ответственности Клавы — молодой, фигуристой и бойкой девицы с бешеными глазами и огромным бюстом, с которой мы тотчас же по приходу поспешили познакомиться.

— А кем ты здесь работаешь, котик? — ласково спросил ее Володя, проведя ладонью по бедру девицы.

— Кладовщицей. Извините, я пока пойду, много хлопот, позже еще пообщаемся, — открыто улыбнулась она ему и побежала по своим делам.

— Видал, какая шмара центровая? — спросил меня Володя. — Давай после банкета уволочем ее в наш вагон, тогда и шестисот потерянных рублей не жалко будет.

— Давай, — согласился я, — только после банкета, боюсь, будет уже поздно, лучше сделать это в процессе.

Всего гостей набралось не более полусотни — в основном работников соседних складов и баз: это были обыкновенно одетые, но солидно выглядевшие работники торговли с холеными и самоуверенными лицами, так хорошо мне знакомыми по предыдущему месту работы, а трудился я прежде, как вы знаете, в общепите при городском торге. Женщин, кроме Клавы, было всего четыре, и наверняка все они были коллегами Яков Захаровича. Дамочки эти, надо признать, были совсем не симпатичные, да и возрастные уже — в районе сорока, а то и с лишним. И, соответственно, бока, животы, ноги — всё вдвое крупнее против нормы. У каждой из них, словно это был некий обязательный атрибут, на пальцах имелось множество золотых колец с огромными разноцветными камнями; цепочки и сережки также наличествовали. Впрочем, невзирая на явный недостаток дам, банкет получился что надо: мощный японский музыкальный центр выдавал веселые мелодии, то и дело открывалось шампанское и летели в потолок пробки, каждые две-три минуты звучал новый тост, произносимый кем-либо из гостей, рекой текло вино, водка, коньяк и виски. Да-да, и виски. Какой-то «Блек лебел», я сам вычитал это название на этикетке.

Я сидел на противоположном от именинника полупустом краю стола, подальше от говоривших тосты и поминутно лобызавших его гостей, и с удовольствием поглощал невероятное количество жареного мяса, которое заедал разнообразными салатами, то и дело опрокидывая в себя рюмку виски. Хотя я знал, как правильно следует пить виски — из небольшого и невысокого стакана, смешивая со льдом или водой, желательно содовой, то есть, по нашему, из сифона, но рюмкой — безо льда и воды мне казалось удобнее и привычнее. Володя, в отличие от меня, пил только шампанское и то понемногу. На первый взгляд, каждый на этом банкете вроде был предоставлен сам себе и в то же время ни о ком здесь ни на минуту не забывали — то Клавочка подбежит, спросит, не надо ли чего, то сам хозяин подойдет, обнимет, попросит не стесняться и веселиться. И веселья хватало: Сосо, старший товаровед базы, кроме того что мастерски готовил мясо, оказался настоящим тамадой, — шутки и анекдоты поминутно слетали с его языка.

— Послушайте, уважаемый, — прикоснулся я рукой к локтю своего соседа, грузного мужика среднего возраста с вялым неинтеллигентным лицом, — а почему день рождения, тем более юбилей, гуляется здесь, а не где-нибудь в более подходящем месте?

— А вы что, молодой человек, не в курсе? — полуобернувшись ко мне, заговорил сосед, уставившись на меня тяжелым немигающим взглядом. — В субботу в банкетном зале ресторана «Арбат» мы будем гулять настоящий юбилей, я, во всяком случае, приглашен. Там будет начальник управления торга, а то, глядишь, и замминистра РСФСР по торговле. А это… так, разминка перед ним. Исключительно для коллег и сотрудников.

Я поблагодарил его, затем поочередно оглядел участников застолья и вдруг обнаружил, что моего напарника Володи нигде не видать; за столом, кроме него, отсутствовала также Клава — в шутку прозванная Сосо королевой бала. Я несколько встревожился и отправился искать своего напарника, подозревая, что не случайно он исчез одновременно с Клавой. Впрочем, долго мне их искать не пришлось: я обнаружил эту парочку в небольшой кладовке в самом дальнем и темном углу помещения, куда даже звуки музыки едва долетали. Дверь в кладовку не была заперта, просто прикрыта. Конечно, из-за темноты я никого не увидел, зато услышал сладострастный шепот: «Еще, Вовчик, еще» и понял, что это Владимир с Клавой развлекаются. Не обращая на меня внимания, — а ведь они явно заметили, что кто-то вошел, — они продолжали заниматься своим делом. С трудом разобравшись в темноте кто есть кто, я разглядел наконец в одном шаге от себя голову Клавдии, а Володя, уложив ее животом на стол, машет сзади без остановки и отдыха. Каким-то чудом узнав меня в почти полной темноте, он сказал:

— Клавка, ну-ка займись моим товарищем. — И мне: — А ты, Савва, давай, пристраивайся спереди.

Едва я сообразил, о чем это он говорит, как быстрые шальные руки Клавдии расстегнули мне брюки, вытащили наружу «удальца» и сухие горячие губы сомкнулись на нем. Что же, теперь поневоле приходилось соответствовать, и я принял участие в этом акте групповой любви.

Когда десятью минутами позже мы вернулись к столу и присоединились к гуляющим, никто, казалось, не обратил внимания ни на нас самих, ни на то, что мы какое-то время отсутствовали.

Часы показывали полночь, когда мы с Володей собрались уходить. Поодиночке потихоньку мы пробрались к выходу, однако незаметно, по-английски, уйти все же не удалось. Именинник, Яков Захарович тут же подошел, обнял нас на прощание — он был уже прилично подшофе, — затем потребовал, чтобы Клава нас на дорожку расцеловала, но дело, конечно, завершилось лишь неуклюжими объятиями, от поцелуев я, естественно, харю воротил, а Володька, тот и вовсе в сторонку отошел.

Тут спасая ситуацию подоспел Сосо, он протянул мне приличных размеров пакет, сказав: «Здесь жареное мясо. Я заметил, что тебе по вкусу грузинская кухня». Я благодарно кивнул. А Яков Захарович сунул мне в руки черную картонную коробку, размером чуть поменьше, чем обувная.

Виски, понял я, пожимая ему на прощание руку.

— Яков, раз ты уж такой добрый, подари нам и свою девочку, — шутливо попросил Володя, пожимая ему руку.

— Забирай, — легко согласился тот, и Володя вмиг стушевался и застеснялся: — Нет, спасибо, не надо, я пошутил, куда мне такое богатство.

Десятью минутами позже мы уже были на месте. Дорогой я успел подхватить из кучи мусора свой кулек с деньгами, который перепрятал вторично уже в вагоне; а еще через час началась подвижка вагонов, и вскоре наши вагоны, протащив сквозь все базы, сунули в хвост сборного состава и отправили на уже хорошо знакомую мне станцию Бескудниково для сортировки.

7

Утро застало нас в готовом на отправку составе; мы едва успели закупить в ближайшем продмаге продукты, а также холодное пиво для похмелья и заскочить в вагон, как он тронулся.

— Смотри, Савва, какой я лапотник нашел, — сказал Володя, прикрывая дверь, присаживаясь на топчан и доставая откуда-то снизу, из-за стопки дров пухлый, серого цвета, дорогой, крокодиловой кожи, насколько я знал, с фирменным вензелем, портмоне.

— Это ж где такие, интересно, валяются? — спросил я недоверчиво.

— В жизнь не поверишь, Яков Захарович мне его на прощание по пьяни подарил, или, вернее сказать, я его у него из пинжака вынул.

От его слов у меня потемнело в глазах и засосало под ложечкой.

— Ой дурной ты, Захар, совсем дурной, — сказал я и глухо спросил: — А денег в нем много?

— Вот сейчас вместе и проверим, — весело ответил Володя.

— Ты, Вовка, наверное, не понимаешь, с кем мы связались, — сказал я, — он же крученый как поросячий… хвост. Пришлет ведь за кошельком кого-нибудь, ты об этом не подумал? Да не мальчишек каких-нибудь…

— Да ну, переживет как-нибудь без этих денег, — отмахнулся мой напарник, — а если пришлет кого, встретим, — его взгляд стал жестким и острым как нож.

— Посмотри, что там, — я без сил привалился к стене. — Может мелочь какая, так он и дергаться не станет.

Володя стал выворачивать портмоне и доставать из его многочисленных отделов и кармашков купюры, бумажки и накладные. Когда он все это разложил на одеяле, я застонал. Деньгами набралось 1756 рублей. Еще 2700 — чеками Внешпосылторга, купюрами по 50, 100 и 250. Отдельно лежали доллары — пять бумажек по сотне, с портретом Франклина. Когда я стал рассматривать доллары, мне отчего-то стало не по себе.

— Сколько тут? — оторвал меня Володя от моих панических мыслей.

— Грубо — десять штук, если все эти бумажки на наши, деревянные деньги перевести.

— Ого! — присвистнул Володя. — Не ожидал я такого фарша.

— Зато теперь нам наверняка следует ожидать неприятностей.

— Хорошо, а вернуться, отдать твоему Яшке лапотник и сказать ему, что мы пошутили, тоже ведь теперь не проканает, — в волнении сбился мой напарник на блатной жаргон.

— Не проканает, — с горечью в голосе согласился я.

— Тогда пока спрячем и не будем его трогать до возвращения домой, а там — решим, что с ним делать. В любом случае раздерибаним башли пополам, — сказал Володя и стал укладывать купюры обратно.

Я кивнул, тема была исчерпана.

Спустя несколько часов, во время остановки на каком-то безымянном полустанке, мы выпрыгнули из вагона и, собираясь отправиться поесть, стали озираться по сторонам, пытаясь определить, в какой стороне станции находится столовая. За этим занятием мы едва не проглядели направлявшегося в нашу сторону мужика, при ближайшем рассмотрении оказавшегося… Валерой Карпиным. У нас с Володькой при виде него от удивления челюсти поотвисли. Да, это был он — массивная лысая голова, тело, налитое чудовищной природной силой, руки — с пудовыми кулаками, и улыбка, больше похожая на звериный оскал. Валера был легендой и символом нашей проводницкой профессии, проработавший в ней вот уже более десяти лет, эдакий циничный доморощенный юморист, любитель дружеских попоек и толстозадых женщин. Еще он имел не очень приятную особенность, если что выходило не по его, мгновенно взрываться гневом. Из-за этой своей особенности он уже совершил два убийства, причем за первое он отсидел девять лет, а от второго срока буквально несколько недель тому назад его отмазали жадные до денег адвокаты.

— Ну что, сынки, — сказал он, пожимая наши протянутые руки, — наверно даже не мечтали дядю Валеру по дороге встретить? Тем более ехать с ним в одном составе.

— Здорово, дядя Валера, — восторженно смеялся Володя. — Это уж точно, не мечтали. Теперь-то, конечно, вместе с вами будет намного веселее.

Обедать в столовую мы отправились втроем.

Дорогой Валера подхватил валявшуюся на земле тормозную колодку и играючи, с одного замаха перебросил ее через вагон; глухо звякнув, она приземлилась с другой стороны.

Нехило, подумал я, а ведь в колодке целый пуд, шестнадцать килограммов.

— А что же ты, Валера, — спросил я, когда мы, набрав полные подносы еды, расположились за столиком, — в такой дальний рейс сам поехал? Тяжело наверно одному?

— Почему сам? — ухмыльнулся Валера, нанизывая на вилку котлету и откусывая от нее добрую половину. — Был у меня напарник, мудило какой-то, на второй неделе начал ныть — то ему убирать в вагоне западло, то жратву готовить ему не нравится, ну, я и сказал ему: «Тогда жопу подставляй, зачем я тебя зря буду возить?». Тогда он вообще расплакался, сказал, что он, мол, не из таких, ну, я его и выгнал, дал пять рублей и домой отправил.

— Это ж докуда вы на тот момент добрались? — спросил я.

— Да за Челябинском дело было, — подумав, ответил он. Потом добавил: — Мы тогда в каком-то тупике стояли, пропускали пассажирские поезда.

— Так там, наверное, и станции никакой не было, так, просто голое поле и все? — спросил я.

— Ну да, верно, — подтвердил Валера.

— И что, думаешь, пяти рублей ему хватило, чтобы добраться до Молдавии? — усмехнулся я.

— А мне какое дело. Он ведь на большее не заработал.

Мы с Володей смеялись чуть ли не до слез, еле-еле за полчаса со своими порциями управились.

После обеда полезли к Валере в вагон — в карты играть.

— Ты ж смотри, только не грабь нас, — сказал ему Володя, внимательно перебирая и просматривая карты, колоду которых Валера достал из сумки, во избежание наличия крапленых карт. — Мы же не как ты, везунчик, мы в рейс с сухокрепким ездили, денег еле-еле на хлеб с бациллой нацарапали.

За игрой время бежало быстро, стало вечереть. Уже темнело, когда наш состав остановился на очередном полустанке, и мы решили выбраться из вагона, чтобы размяться. На улице было довольно тепло: +5 градусов, снег почти везде стаял. Валера сошел первым, он был одет в спортивный костюм, на ногах у него были тапочки, а на голове неизменная кепка; мы спустились следом за ним.

Не успели мы оглядеться по сторонам, как вдруг услышали чей-то разухабистый, нахального тембра голос, по которому всегда можно узнать блатного:

— Здорово, братья-проводники!

Мы втроем обратили наши взгляды на говорившего. По направлению к Валере танцующей походкой приближался какой-то верзила в спортивных брюках и джинсовой утепленной куртке фирмы «Вранглер», на ногах кроссовки.

— Тамбовский волк тебе брат, — недружелюбно ответил незнакомцу Валера.

Тут верзила, внимательно оглядев нас с головы до ног, и вовсе удивил: он сунул в рот два пальца и резко свистнул.

— Это они, — послышался откуда-то чей-то звонкий голос и из-за вагона в нашу сторону бросились еще двое парней. В этот момент верзила странно изогнулся, издал пронзительный крик «ки-йа», взмахнул ногой и Валера, краса и гордость проводников Молдавии, да, пожалуй, и всего Советского Союза, сраженный мастерским ударом карате, плашмя рухнул на спину. У меня от удивления глаза чуть не вылезли из орбит. Володя, увидев это, оскалился, птицей взлетел на лестницу и нырнул обратно в вагон. Таким образом, я остался один против трех приближающихся ко мне противников. Вторым из напавших на нас был чернявый приземистый крепыш с квадратными плечами. Он стал в боксерскую стойку, шагнул ко мне, и едва я успел защититься, выставив перед собой руки, как на меня обрушился град ударов. В течение нескольких секунд у меня были разбиты обе губы, сбито дыхание, левый глаз почти сразу стал затекать. Правым глазом я все же успел заметить, как Валерий встал, выпрямился, — на голове его в этот момент каким-то чудом вместо кепки оказался тапок. В другой ситуации я бы конечно рассмеялся, но в этот момент, как вы сами понимаете, мне было совсем не до смеха. Валера принял боевую стойку, а верзила-каратист вновь шагнул к нему и… я не поверил своим глазам: Валерий, сраженный еще одним ударом, повалился на землю.

Увидев, что мой противник-боксер решил дать себе передышку, оставаясь в то же время в пределах досягаемости, я, собрав остатки сил, рванулся к нему навстречу, поймал левой рукой рукав несильно пущенной им мне в голову правой руки и, что было сил, подхватил его правую ногу левой. Крепыш грохнулся на землю, а я, не давая ему встать, стал наносить по его голове и телу футбольные удары ногами. Минутой позже, отступив назад, я увидел, что Валера после двух падений сумел таки вновь подняться на ноги. Лицо его приобрело зверское выражение. Он ухватил увесистое березовое полено, валявшееся на земле, и обрушил его на голову своего обидчика-верзилы. Тот рухнул на землю. Третий из нападавших, сухощавый рыжеволосый парень, довольно умело размахивая нунчаками, подступал, прижимая к вагону Володю, в руке которого молнией мелькал нож. Рискуя получить удар нунчаками, я безрассудно бросился на рыжего. Мой рот из-за разбитых губ был полон крови, да так, что постоянно глотая ее, я едва успевал дышать, к тому же мой левый глаз уже ничего не видел, однако я уже хорошо понимал, что это схватка не на жизнь, а на смерть. Рыжий, оставив в покое Володю, обернулся ко мне, и в эту секунду я, сделав правой ногой шаг вперед и одновременно пол-оборота туловищем назад и влево, по ходу движения наклонился и что было сил лягнул левой ногой в его сторону. Попал! Вы не поверите мне, но, думаю, Чак Норрис, увидев этот удар, пожал бы мне руку. Рыжий как подкошенный рухнул на камни, успев, однако, в последнюю секунду оттянуть меня по спине нунчаками, отчего я тоже не удержался на ногах и свалился. Уже лежа на земле, я увидел, как рыжий, покачиваясь, стал подниматься, но Володя, изловчившись в неестественном по гибкости движении, ткнул его ножичком в живот и тот вновь упал. Мне показалось очень комфортным лежать на земле ничком, но вдруг чья-то чудовищной силы рука подхватила меня, словно щенка и поставила на ноги.

— Савва, быстро хватай и грузи этих пидоров в вагон, — услышал я голос Валеры и, ничего не соображая, стал делать то, что он велел. Через минуту мы погрузили в вагон всех трех наших противников: Валера поднимал и кидал их наверх, в проем двери, словно кули с мукой, мы вязали им руки веревками и собственной одеждой, в рот вставляли кляп и затаскивали в отсек. Закончив это дело, мы заперлись в купе и, даже не разговаривая друг с другом, стали, приводя себя в порядок, дожидаться отправления. Я выпил не менее чем литр воды из-под крана, не замечая что она имела затхлый и ржавый вкус, Валера с Володей тоже по пару раз прикладывались к кружкам. Прошло около часа, показавшегося нам вечностью, пока в шлангах зашипел воздух, затем прогудел гудок и состав наконец отправился; лишь тогда мы успокоенно вздохнули. На глухие стоны, доносившиеся из отсека, мы внимания не обращали. Из нас троих я пострадал более остальных: обе губы чудовищно распухли, левым глазом я то и дело прижимался ко всем металлическим деталям вагона, но душа моя ликовала: я был жив и почти невредим.

— Ну что сказать тебе, Савва, симпатичный ты конечно парень, но жрать ты теперь неделю не сможешь, только сосать, — сказал Валера грубовато и, видя, что я готов броситься на него с кулаками, дружески хлопнул меня по плечу: — Да ты не обижайся, по собственному опыту тебе говорю. Зато суп, манную кашу и пюре жрать можно.

Я, поглядев на него, усмехнулся: у него самого расплывались под глазами два крупных синяка.

На покрывале кучей валялись вещи, вытащенные из карманов наших арестантов. Два паспорта, один студенческий билет, две связки ключей, деньги — чуть больше тысячи рублей разномастными купюрами, и блокнот со всевозможными записями и телефонами, а также оружие — кастет, складной нож и нунчаки.

— И какого черта им было надо? Грабить что ли, они нас собрались? — с сомнением в голосе спросил ни к кому не обращаясь Валера.

Володя, сделав мне знак молчать, взял деньги и пододвинул Валере:

— Забери бабки себе, — сказал он. — Ты у нас будешь за пахана. — И обращаясь ко мне, спросил: — Ты как, не против, Савва?

Я кивнул. Я был не против.

— С завтрашнего дня, Савва, ты начнешь меня учить, как пользоваться этими палочками, — сказал Володя, взвешивая в руке нунчаки, принадлежавшие одному из нападавших. — А то нож, как я вижу, против них — ничто.

Я взял из его руки нунчаки. Они были из какого-то плотного дерева, при этом не слишком тяжелые, шестигранные, желтый жгут соединял два стержня; на каждой грани ближе к связке были изображены умильные китайские рожицы, причем гримасы на них были разные. Володя долго всматривался в эти изображения, затем спросил:

— Они что ли как будто смеются здесь, китаезы долбаные?

— Нет, это изображены фазы страха, — объяснил я. — Каждый удар ведь ранит по-разному, и фазы страха, естественно, в каждом случае разные, по нарастающей: вот тут, — я показал, — просто ушиб, затем — немного больно, потом больнее, — у такого человека резко повышается способность к сопротивлению — значит, тот, кто наносит удар, должен быть осторожен, ну, а это последняя фаза — соперник почти при смерти, он теряет возможность к сопротивлению.

— А-а! Да-а?! Ну ты ваще даешь! — раскрыв рты, удивленным дуэтом пропели мои коллеги.

Я глубокомысленно закивал.

— Кажется, пора проведать наших друзей, — жестко сказал Валера минутой позже. — А ну-ка, Савва, волоки сюда одного из них, только осторожно, чтобы не развязался.

Подсвечивая себе фонариком, я стал вытаскивать из отсека ближайшего ко мне арестанта, им оказался верзила, который в процессе драки два раза сбил Валеру с ног.

— Каратист долбанный, — незлобиво сказал Валера, встряхивая его словно куль с картошкой и бросая грудью на топчан. Рот верзилы был занят кляпом, голова дергалась, карие глаза бешено вращались. Володя ловким и быстрым движением приставил к его глазу нож, отчего верзила тут же успокоился, а из глаза, неотрывно следившего за лезвием, выкатилась слеза. Валера тем временем проверил, хорошо ли связаны руки и ноги, подтянул узлы и стал стаскивать с верзилы спортивные штаны вместе с трусами.

— В карате у тебя классно получается, посмотрим сейчас, как ты в очко играешь, — сказал он, приспуская свои брюки. Я отвернулся.

— Извини, чувак, вазелина мы не припасли, — послышался голос Валеры. — Не знали, что такой гость у нас будет. Да ты не расстраивайся так, один раз — не педераст; а мы ребята скромные, никому не расскажем. — И сразу, вслед за этим: — Савва, ты будешь?

— Спасибо, не надо, — кисло отозвался я.

Через некоторое время настала очередь возвращать первого и вытаскивать второго пленника. Это был крепыш-боксер. Также тщательно проверив все узлы, стягивающие его конечности, затем поставив его на колени, Володя освободил тому рот от кляпа и спросил:

— Ну-ка расскажи нам, пес, вас кто-нибудь послал вслед за нами, или сами такие грамотные оказались?

— Ты, муфлон, скорее развяжи и отпусти меня, — хриплым голосом потребовал крепыш. — Ты не знаешь, лох, с кем связался, наши пацаны вот-вот вас найдут и всех убьют.

Валера коротко, без замаха ударил его кулаком в ухо, отчего тот скорчился от боли.

— Чересчур наглый козел, — хладнокровно констатировал Володя и, схватив ложку, стал совать ее между зубов крепыша. — Счас ты у меня вафлей наглотаешься, спортсмен херов.

— Валера, что дальше делать с ними будем? — вздрагивая от неприятного предчувствия, спросил я равнодушно взиравшего на происходящее пахана.

— Как что. Грохнем и выбросим на пути, — спокойно ответил он.

Я похолодел.

— Зачем же убивать? — спросил я осторожно. — Давай просто выкинем их из вагона, да и хрен с ними. Тогда это убийством считаться не будет.

— Ага, а они потом нас найдут и точняк убьют. Тут одно из двух: либо они нас, либо мы их.

Я опустил голову. Он был прав, и против фактов не попрешь.

— Этот, — небрежно кивнул Валера в сторону крепыша, — вообще непонятно откуда: то ли мент, то ли из Конторы.

— А чего ты так решил, в ксивы его смотрел, что ли? — поневоле перешел и я на блатную феню.

— Да вот что я у него нашел, — усмехнулся он, доставая из-под лавки и протягивая мне пистолет в изящной кобуре. Я вытаращил глаза: «Макаров». Новенький. Я взял его и взвесил в ладони. Еще с запахом масла. Видать, совсем недавно смазывали. Затем взвел затвор, и патрон оказался в стволе.

— Эй-эй, осторожно, ты в нас сдуру не стрельни, — забеспокоился Валера.

— Я с этими штучками умею обращаться, — сказал я, затем выщелкнув обойму, наклонил пистолет в сторону, откатил затвор и патрон, тускло блеснув, лег мне на ладонь.

— Ну, если умеешь, то он тебе, наверное, и достанется. Не сейчас, через месячишко, когда весь этот шум угомонится. Нам, ворам, он ни к чему, штучка эта слишком шумная, да и статья за него… Мы по привычке свои дела решаем с помощью ножа.

— Слушай, а чего он в нас не стрелял? — спросил я, спустив курок, а затем тщательно протирая пистолет о тряпку.

— Думал, что без него справится, — ответил Валера, забирая из моих рук пистолет.

— Отпечатки… — напомнил я ему. — Отпечатки не оставляй, протри и в тряпку какую-нибудь заверни.

Володя тем временем загнал пинками крепыша в отсек и вернулся в купе.

— А этот, рыжий, что с ним? — спросил его Валера.

— Подыхает, сука, у него ж дырка в брюхе, — ответил Володя, и от его слов у меня потемнело в глазах.

— Через часок-другой, когда отъедем отсюда подальше, надо будет освободиться от них, опасно ездить с этим дерьмом, — сказал Валера.

— Давайте сделаем так, — неожиданно для самого себя предложил я. — Сунем им в карманы понемножку денег, документы, нунчаки, ножик вон и сбросим под откос. (Я и сам еще совсем недавно прыгал на ходу из вагона и знал, что при этом можно остаться живым). В таком случае, если кто и сдохнет, что весьма вероятно, потом следствию трудно будет на нас выйти, тут за час проходит с десяток поездов.

— Да я их сам порежу, всех троих, мать их… — обозлился Володя. — Тебе что, непонятно, они же нас не ругать и не бить, они ведь валить собирались.

— Насчет порезать — это подождет, Захар, — сказал Валера скривившись. — Сделаем, как Савва говорит. Этих двоих выбросим ночью под откос, вряд ли кто-то из них до утра доживет: холод доделает за нас остальное. А рыжего надо будет на каком-нибудь полустанке на рельсы уложить. — Заметив наши удивленные взгляды, пояснил: — У него же ножевая рана, что вам непонятно? А так попадет он под колеса вагона, там уже не разобрать будет, что да как.

Мы с Вовкой молча закивали: нам было все понятно.

Часом позже мы принялись за дело. Приготовили первого, верзилу, который, впрочем, в эту минуту уже не казался таким крупным и выглядел совсем не грозным. Открыли дверь пошире, и в купе, выметая последнее тепло, ворвались струи ледяного воздуха.

— Свечку задуй, — сказал я, обращаясь к Володе. — И посмотри прежде наружу, чтобы откос был подходящий — подлиннее и покруче.

Валера поднял на ноги верзилу, встряхнул, и сказал:

— Стоять, козлик.

Тот безжизненно облокотился на стену. Я потихоньку достал из кармана перочинный ножик и втихаря надрезал веревку и тряпку, связывавшую руки верзилы. Это действие, к слову сказать, мне далось весьма непросто: ребята могли заметить и тогда… тогда могло случиться что угодно — скорее всего, я бы полетел под откос вслед за верзилой. Затем, поставив его напротив открытой двери, я шепнул верзиле «прыгай» и толкнул его от себя. Мелькнули в проеме двери ноги верзилы и исчезли в ночи.

Затем настала очередь боксера. Этому перерезать веревки на руках мне не удалось. А может, и не очень хотелось. Однако, выглянув наружу, я вдруг заметил далеко впереди по ходу движения огоньки и какие-то массивные конструкции. Я сунулся обратно и закрыл за собой дверь.

— Впереди то ли мост, то ли туннель, не разберу. Переждать надо, пацаны, там могут быть солдатики, ВОХРовцы с овчарками, вмиг нашего клиента обнаружат.

Ребята согласились. Боксера положили лицом вниз, прямо на пол, сами сели на топчан. Говорить было не о чем; да и не хотелось. Минут через двадцать, когда мост остался далеко позади, Валера с Володей поднапряглись и сбросили боксера с поезда. Последним усилием он мертвой хваткой вцепился в рукав Володиной рубашки, и Вовку рвануло вслед за ним… Слава богу, я успел среагировать, одной рукой обхватить Вовку за шею, а другой упереться в проем двери, рукав лопнул и исчез вслед за боксером, а мы оба растянулись на полу.

— Что с вами, пацаны? — спросил Валера, когда мы поднялись, и я резким движением захлопнул дверь, — обосрались с перепуга?

— С рыжим сам будешь разбираться, это твой клиент, — зло сказал я Вовке.

— Не бузи, Савва, — сказал Валера. — Если боксер действительно мусор, то всем нам светит вышка, расстрел.

— Ага, нам с тобой конечно расстрел, а Савва отмажется, — вдруг заявил Володя. — Все на нас спишет и получит он пятнашку, да и то в худшем случае, а в лучшем всего семь-восемь лет.

— Хавало закрой, — стараясь оставаться спокойным, сказал я. — Так мы скоро договоримся до того, что убивать друг друга начнем. Для меня и семь лет, чтобы ты знал, слишком большой срок, который я отсиживать не собираюсь, поэтому даже не будем говорить об этом. Тем более что мы еще не все дела закончили. Так, пахан?

Валера согласно кивнул и тема была исчерпана.

Когда наш состав остановился на следующем полустанке, была глубокая ночь. Мои подельники, теперь я, нравилось это мне или нет, уже мог именно так их называть, справились с рыжим вдвоем, без меня. Однако мне все же пришлось стоять на стреме, — в том, чтобы наших манипуляций с рыжим никто не заметил, был и мой интерес. Полночи после этого я пытался себя убедить, что эти трое нападавших пришли от Якова Захаровича с конкретной целью убить нас, но легче от этого мне не становилось, и до самого утра я так и не смог уснуть.

За оставшиеся дни, пока добирались до Молдавии, мы понемногу пришли в себя и успокоились, за нами больше никто не гнался, никто нас не разыскивал. В отсеке и в самом купе мы все тщательно убрали и помыли, чтобы от чужаков даже волосков или пылинок не осталось. Мы как могли, залечили дорогой наши травмы, у Валеры и у меня прошли синяки, я похудел килограммов на пять, так как есть мог только суп и чай. Володя часто засиживался в вагоне у Валеры, они там играли в карты, пили чифирь и базарили за жизнь. Я иногда присоединялся к ним, но полноправным членом их компании так и не стал, да, если честно, не очень-то и хотелось.

По приезду в Молдавию Валера отдал мне нунчаки, оказавшиеся, как я выяснил позднее, настоящими, японскими, а через месяц, как и обещал, «Макаров», но при этом остался верен себе и взял с меня за пистолет триста рублей. Затем я частным образом съездил в Москву и продал доллары по шесть рублей за штуку, эти деньги — три тысячи — вместе с наличными из портмоне перешли к Володе. Ну а с чеками Внешпосылторга, доставшимися мне, я знал, как распорядиться.

А вот что стало с теми тремя парнями, я так до сих пор и не знаю. Даже теперь, по прошествии многих лет, когда я вдруг посреди ночи просыпаюсь в ледяном поту от ужаса, а это происходит с периодичностью раз или два в месяц, я лежу, не закрывая глаз до самого утра, и внушаю себе, что они обычные бандиты и приходили за нашими жизнями, но карты легли так, что из-за этого им, возможно, пришлось расстаться со своими… Возможно, но не обязательно. К утру ночной кошмар постепенно проходит, и ужас отпускает… до следующего раза.